Чума. Записки бунтаря (сборник) Камю Альбер

Речь о «Дон Жуане» или «Пармской обители». И постоянное требование французской литературы, отстаивающей гибкость и стойкость духа отдельного человека.

Александр Блок:

И еще:

И еще:

«Несчастны мы все, что наша родная земля приготовила нам такую почву – для злобы и ссор друг с другом. Все живем за китайскими стенами, полупрезирая друг друга, а единственный общий враг наш – российская государственность, церковность, кабаки, казна и чиновники – не показывает своего лица, а натравливает нас друг на друга. Изо всех сил постараюсь забыть… все болота, чтобы стать человеком, а не машиной для приготовления злобы и ненависти… люблю я только искусство, детей и смерть».

«О сволочь, родимая сволочь!»

«Чем глубже любишь искусство, тем оно становится несоизмеримее с жизнью; чем сильнее любишь жизнь, тем бездоннее становится пропасть между ею и искусством», но: «Мы умираем, а искусство остается».

Прокош. «Семь беглецов»: «Все ненавидели его, но все завидовали его ослепительной улыбке, и он был почти убежден, что самая большая драгоценность в глазах большинства людей, сокровище, которым они в глубине души страстно желают обладать, – это недоступный и недолговечный блеск красоты».

«Часовые: скалы; внизу огромное плато, наверху – звезды. Всюду только сила; врагом, которому эти вечные часовые преграждали путь в здешние края, была слабость, то есть нечистота и бренность духа».

«…те, кто когда-то, в пылкую пору детства и юности, утратили всякую способность любить».

Великолепно на с. 106.

«…его мать – единственное существо, к которому он когда-либо испытывал если не любовь, то хотя бы некую сердечную привязанность».

«Люди! Они говорят о войне и деньгах, о голоде, несправедливости и всем прочем. Но за этим скрывается нечто куда более серьезное, глубокое, страшное. Хотите знать, что это? Вот что: любовь к смерти».

«Я предвижу большой пожар… Все сгорит. Все. Уцелеют только те, кто очистятся от скверны и удостоятся вечной жизни благодаря огню духовному. Благодаря любви.

– Какой любви?

– Любви разрушающей! Любви неослабной и бесконечной».

Новелла, действие которой будет происходить в день желтого тумана.

В этом мире можно жить, лишь отказавшись от части его? Против amor fati[23]. Человек – единственное животное, которое отказывается быть таким, как оно есть.

«О! Я непременно покончил бы с собой, если бы не знал, что даже смерть не дает покоя и что ужасная тревога последует за нами в могилу».

Прокурор входит в камеру приговоренного. Тот молод. Он улыбается. Прокурор спрашивает, не хочет ли заключенный что-нибудь написать. Тот говорит, что хочет. И пишет: «Победа!» И продолжает улыбаться. Прокурор спрашивает, нет ли у заключенного каких-нибудь желаний. Есть, отвечает молодой человек. И с размаху дает прокурору пощечину. Тюремщики бросаются на него. Прокурор колеблется. Ненависть, старая как мир, подступает к горлу. Но он стоит не шевелясь, до него постепенно доходит истина. С ним ничего не сделаешь. А узник глядит на прокурора с улыбкой. «Нет, – говорит он весело, – ничего не сделаешь».

Прокурор у себя дома.

– И что же ты сделал? – спрашивает жена.

– Неужели ты не…

– Что?

– Ты прав. Ничего не сделаешь.

С каждым новым процессом прокурор свирепствует все больше. От каждого обвиняемого он ждет унижения. Но ничего не происходит. Они покорны.

Наконец он начинает действовать слишком жестоко. Он сбивается с пути. Впадает в ересь. Его приговаривают к смерти. И тут все возвращается на круги своя. Впереди свобода. Он даст прокурору пощечину. Повторяется прежняя сцена. Но он не улыбается; вот перед ним лицо прокурора. «Нет ли у вас каких-нибудь желаний…»

Он глядит на прокурора. Нет, говорит он. Действуйте.

Предел бунтарского сознания: согласиться на самоубийство, чтобы не стать сообщником всеобщего убийства.

Светские развлечения можно выносить только по долгу дружбы.

Костер: «В этом втором периоде меня поражало, как мало знал я о ней в первом периоде, хотя она навсегда вошла в мою жизнь и озарила ее своим светом».

Там же: «Я рисовал ее в своем воображении. Я знал, что утром образ существа, встреченного накануне, и зыбкая прелесть первых признаний внезапно предстают в новом свете и вчерашний невнятный хмель сменяется солнечной радостью, рожденной чистейшей из побед».

Шар. Глыба спокойствия, обломок неведомой катастрофы.

У меня есть две-три страсти, которые можно счесть предосудительными, которые я считаю таковыми и от которых стараюсь избавиться волевым усилием. Иногда мне это удается.

Макс Жакоб: «Хорошая память – залог раннего опыта». Отложить все дела и развивать память.

– Недолговечность и жестокость – следствия лени.

– Не презирайте ни мелких людишек, ни великих людей (важно для меня).

Роман. Возвращение из лагеря. Он приезжает, немного оправившийся, он тяжело дышит, но твердо стоит на своем. «Я удовлетворю ваше любопытство раз и навсегда. Но потом вы оставите меня в покое». Дальше – холодный отчет.

Напр. Я вышел оттуда.

Речь жесткая, гладкая. На этот раз уже без нюансов.

Я хотел бы покурить. Первая затяжка. Он оборачивается и улыбается.

Простите меня, говорит он с тем же спокойным и замкнутым видом.

И больше никогда к этому не возвращается. Он ведет самый заурядный образ жизни. Только одно: он не спит со своей женой. А когда она начинает выяснять отношения, кричит: «Все человеческое мне отвратительно».

Программа на февраль – июнь.

1) Веревка.

2) Бунтующий человек.

Подготовить три тома эссе:

1) Литература. Предисловие – Минотавр + Прометей в аду +

Изгнанничество Елены + Города Алжира + …

2) Критика. Предисловие – Шамфор + Разум и эшафот +

Агриппа д’Обинье + Предисловие к Итальянским хроникам +

Комментарии к «Дон Жуану» + Жан Гренье.

3) Политика. Предисловие – Десять передовиц + Разум и отвага + Ни палачей, ни жертв + Ответ д’Астье + Почему Испания?

+ Художник и свобода.

18 – 28 февраля: Закончить первую редакцию «Веревки».

Март – апрель: Закончить первую редакцию «Бунтующего человека».

Май: Эссе.

Июнь: Перечитать «Веревку» и «Б.Ч.».

Вставать рано. Душ до завтрака.

Ни одной сигареты до полудня.

Упорный труд. Упорство одолевает слабости.

Портреты. Она глядит из-под вуали во все свои прекрасные глаза. Спокойная, немного тяжелая красота. Внезапно заговаривает, и губы тут же кривятся, складываясь в параллелограмм. Она некрасива. Светская женщина.

С ним говорят. Он говорит. Внезапно взгляд его делается отсутствующим, он договаривает фразу, по инерции продолжая смотреть на вас, но думая уже о чем-то другом. Дамский угодник.

Последние слова Карла Герхарда, который был врачом Гиммлера (и знал о Дахау):

«Я сожалею, что в мире еще осталась несправедливость».

Отдаваться может лишь тот, кто владеет собой. Бывает, что отдаются, чтобы избавиться от собственного ничтожества. Дать можно только то, что имеешь. Стать хозяином самому себе – и лишь после этого сдаться.

X.: «Это случилось в тот год, когда у меня был перитонит».

«Это было сразу после моего прободения…» и проч., и проч. Утробный календарь.

«Процесс». Как подумаешь о том неповторимом, что таится в благородном сердце, о том, как много знает великодушный человек; сколько раз он одерживал победы в борьбе с самим собой и с жестокостью судьбы; и как вспомнишь, что довольно трех служителей правосудия, чтобы…

В мире, где никто не верит в существование греха, обязанности проповедника берет на себя художник. Но речи священника достигали цели оттого, что были подкреплены его собственным примером. Следовательно, художник пытается стать примером для других. За что его расстреливают или высылают за границу, к его великому негодованию. К тому же добродетели нельзя выучиться так же быстро, как стрельбе из пулемета. Борьба тут неравная.

После убийства Александра II Исполнительный комитет обратился к Александру III:

«Мы лучше, чем кто-либо другой, понимаем, как печальна гибель стольких талантов, такой энергии – на деле разрушения…»

«Мирная идейная борьба сменит насилие, которое противно нам более, чем Вашим слугам, и которое практикуется нами только из печальной необходимости».

См. любопытное показание Рысакова, готового служить осведомителем ради спасения собственной жизни. Но он оправдывает себя. [ «Знаменитые судебные процессы в России», с. 137].

Лейтенант Шмидт: «Смерть моя все довершит, и дело, за которое я принял казнь, пребудет безупречным и совершенным».

Г.: Эти губы, изъязвленные грязным наслаждением.

Бунт. Глава о том, что такое казаться (себе и другим). Дендизм – движущая сила многих деяний, вплоть до революционных.

До тех пор, пока человек не совладал с желанием, он не совладал ни с чем. Меж тем ему почти никогда не удается совладать с ним.

Винавер. В конечном счете писатель несет ответственность за то, что он делает для общества. Но он должен (и это область, где ему следует держаться очень скромно, быть очень нетребовательным) не знать поначалу о своей ответственности, не ведать, пока он пишет, об условиях, на которых он подрядился служить обществу, – должен рисковать.

Эссе. Введение. К чему отвергать доносительство, полицию и т.д. …если мы не христиане и не марксисты. У нас для этого недостает ценностных ориентиров. Пока мы не отыщем ценностной основы, мы будем вынуждены выбирать добро (если мы выбираем его) наугад. До этих пор добродетель будет вне закона.

Первый цикл. Во всех моих книгах, начиная с первых («Бракосочетания») и кончая «Веревкой» и «Бунтующим человеком», я стремился к безличности (всякий раз на свой лад). Позже я смогу говорить от своего имени.

Меня привлекают люди великодушные – и только они. Но сам я не великодушен.

Предисловие к сборнику статей. «Среди прочего я сожалею о том, что слишком многим жертвовал ради объективности. Подчас объективность – слабость. Сегодня все разъяснилось, и следует называть концентрационное концентрационным, даже если речь идет о социализме. В определенном смысле я никогда больше не стану церемониться».

Я принуждал себя к объективности, чуждой моей природе. Все оттого, что я не доверял свободе.

Желябов, подготовивший убийство Александра II и арестованный за двое суток до покушения, требует, чтобы его казнили одновременно с Рысаковым, метнувшим бомбу.

«Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две».

Зыбин, непревзойденный дешифровщик охранки, оставлен на той же должности в ГПУ. То же. Комиссаров, сотрудник охранки и организатор погромов, переходит на службу в ЧК. «Уйти в подполье» (на нелегальное положение).

«Террористические акты должны быть тщательно подготовлены. Моральную ответственность берет на себя партия. Это сообщит героическим бойцам необходимое спокойствие духа».

Азеф – могила 10 466 на кладбище в берлинском предместье.

За несколько дней до покушения на Плеве он «намекает» на опасность начальнику охранки Лопухину и просит вознаграждения. Он выдает южных террористов, чтобы развязать руки петербургским. Плеве погибает; Азеф так и сказал: «Опасность грозит вам с другой стороны (не от Гершуни)».

Начальник Зубатов. Защищал обвиняемого перед поддельной следственной комиссией. И превращал его в осведомителя.

Девяти из десяти революционеров ремесло осведомителя приходилось по вкусу.

Революция 1905 г. началась с забастовки рабочих одной из московских типографий, которые требовали, чтобы при сдельной оплате точки и запятые считались за буквы.

Санкт-Петербургский совет в 1905 г. призывает к забастовке с требованием «Долой смертную казнь!».

При Московской коммуне на Трубной площади перед развалинами здания, разрушенного при артиллерийском обстреле, была выставлена тарелка с куском человеческой плоти и надписью, гласившей: «Внесите свою лепту в помощь пострадавшим».

Провокация. История Малиновского. Ср. Лапорт, с. 175–176.

Встреча Бурцева с Азефом во Франкфурте – после приговора. Ср. с. 221, Лапорт.

Дмитрию Богрову, убийце Столыпина, была оказана милость – дано разрешение быть повешенным во фраке.

Закончить 1 июня. Потом – путешествия. Дневник. Жизненная сила. Не киснуть.

Эссе об алиби.

Всю историю русского терроризма можно рассматривать как борьбу между интеллигенцией и абсолютизмом на глазах безмолвствующего народа.

Роман. Среди бесконечного лагерного страдания – мгновение невыразимого счастья.

В конечном счете Евангелие реалистично, хотя обычно его считают нереальным. Оно исходит из того, что человек не может быть безгрешным. Но оно может постараться признать его греховность, то есть простить. Виноваты всегда судьи… Выносить абсолютный приговор могут только те, кто абсолютно безгрешен… Вот почему Бог должен быть абсолютно безгрешным.

Приговорить человека к смерти – значит лишить его возможности исправиться.

Как жить, не имея нескольких серьезных причин для отчаяния!

Предисловие. Сказать о себе, что ты революционер, выразив, впрочем, несогласие со смертной казнью (процитировать предисловие Толстого – мало кто знает как следует это предисловие Толстого, которое я ныне читаю с безграничным почтением), с ограничением свобод и с войнами, – значит ничего не сказать. Следовательно, нужно объявить, что ты не революционер, но просто скромный сторонник реформ. Убежденный реформатор. В конце концов, как следует все взвесив, можно сказать, что ты – бунтарь.

(Вы погубите свою репутацию, говорят мне.

– Тем лучше, если она создается подобным образом.)

Чайковский имел привычку в рассеянности жевать бумагу (включая очень важные документы в министерстве юстиции).

Жажда творчества была в нем так сильна, что лишь его огромная работоспособность позволяла утолять ее (Н. Берберова).

«Если б то состояние души артиста, которое называется вдохновением, продолжалось бы беспрерывно, нельзя было бы и одного дня прожить» (Чайковский).

«Как только я предамся праздности, меня начинает одолевать тоска, сомнения в своей способности достигнуть доступной мне степени совершенства, недовольство собой, даже ненависть к самому себе. Мысль, что я никуда не годный человек, что только моя музыкальная деятельность искупает все мои недостатки и возвышает меня до степени человека в настоящем смысле этого слова, начинает одолевать и терзать меня. Единственное средство уйти от этих мучительных сомнений и самобичеваний – это приняться за новый труд» (Чайковский).

А между тем музыка его по большей части посредственна.

Вербовка. Большинство несостоявшихся литераторов идут в коммунисты. Это единственный статус, позволяющий смотреть на художников свысока. В этом смысле коммунисты – партия неудачников. Естественно, у них отбоя нет от желающих.

Май 49-го г. А теперь: отречься от «человеческого», как они выражаются.

Придуманные мною сюжеты были просто предлогами, чтобы заставить самого себя говорить.

Предисловие к книге политических эссе. Последнее эссе довольно точно выражает мои мысли, а именно убежденность в том, что современный человек обязан заниматься политикой. Я занимаюсь ею скрепя сердце, оттого, что, хотя это скорее недостаток, чем достоинство, я никогда не уклонялся ни от одной из своих обязанностей.

Психология мешает поверить в доброту, нравственность и бескорыстие. Но история мешает поверить в зло.

Роман. Любовники из камня. И теперь он знал, что мучило его все время их любви и чему можно было бы помочь, лишь если бы… в тот самый момент… некий вихрь небесный превратил бы их в камень и они навсегда застыли бы в порыве любви лицом к лицу, расставшиеся наконец с этой безжалостной землей, не ведающие желаний, бушующих вокруг, и тянущиеся друг к другу, словно к сияющему лику взаимной любви.

Мы не говорим и четверти того, что знаем. Иначе все пошло бы прахом. Стоит сказать самую малость, и они уже поднимают вой.

Тот, кто хоть раз видел, как сияет от счастья лицо любимого существа, знает, что у человека нет иного призвания, кроме как приносить радость окружающим… а между тем самим фактом своего существования мы приносим горе людям, с которыми нас сталкивает жизнь, и погружаем во мрак их сердца; мысль об этом невыносима.

Когда северные варвары разрушили пленительное королевство Прованс и превратили нас во французов…

Мунье в «Эспри» советует мне бросить политику, ибо я (тут он прав) не создан для нее, и ограничиться вполне благородной ролью предсказателя, которая мне будет очень к лицу. Но что значит быть созданным для политики? Этого «Эспри» не объясняет.

Что же до «благородной» роли предсказателя, для нее потребна кристально чистая совесть. А мое единственное призвание – говорить людям, что совесть их нечиста, а разум несовершенен.

Июль 49-го г.

См. «Южноамериканский дневник» с июня по август 1949 г.

Сентябрь 49-го г.

В заключение по-новому взглянуть на убийство, противопоставив его безличному и бездушному абстрактному разрушению. Апология убийства человека человеком – один из этапов на пути к бунту.

Единственное, к чему я всегда стремился, – всем остальным (кроме богатства, которое мне безразлично) меня наделила, и наделила щедро, природа – это жизнь нормального человека. Я не хотел быть человеком бездны. Я стремился к нормальной жизни изо всех сил – и ничего не добился. Вместо того чтобы мало-помалу приближаться к цели, я с каждым днем подхожу все ближе к краю бездны.

Георгиу справедливо замечает, что Христа осудили (и казнили) вместе с двумя разбойниками. Подобные смешения были в ходу уже на заре нашей эры.

По Г., прогресс состоит только в том, что сегодня вместе с двумя виновными казнят десять тысяч невинных.

…фасады домов, построенные Потемкиным вдоль дорог, по которым проезжала, путешествуя по своим владениям, Екатерина II.

Надо полюбить жизнь больше, чем смысл ее, говорит Достоевский. Да, а когда любовь к жизни проходит, нам становится безразличен и ее смысл.

Великий имам Али: «Мир – падаль. Кто пожелает себе хоть кроху от этого мира, тому место среди собак».

Стендаль: «Отличие немцев от других народов: размышления не успокаивают их, а возбуждают. Еще одна особенность: они сгорают от желания иметь характер».

Шпербер: «Да покарает Господь святош, которые, вместо того чтобы ходить в церковь, вступают в революционную партию, дабы превратить ее в церковь».

Коммунизм, скептический фанатизм.

Об учителе (Гренье?): «Встреча с этим человеком была огромным счастьем. Стать его последователем было бы скверно, никогда не расставаться с ним – прекрасно».

Он же. Смерть Розы Люксембург: «Для других она умерла двенадцать лет назад. Для них она все двенадцать лет умирала».

«Единичных самопожертвований не бывает. За каждым человеком, приносящим себя в жертву, стоят другие, которых он, не спрашивая их согласия, приносит в жертву вместе с собой».

Они желают народу добра, но не любят народ. Они не любят никого, даже себя.

Октябрь 49-го г.

Роман. «Каким-то потаенным уголком своей души он любил их. Он любил их по-настоящему, но был так далек от них, что слово «любовь» приобретало новый смысл».

«Он желал двух вещей, первой из которых было абсолютное обладание. Второй – абсолютная власть воспоминания, которое он хотел бы оставить в ее душе. Люди слишком хорошо знают, что любовь смертна, и изо всех сил стараются оставить о своей любви наилучшее воспоминание. Он хотел, чтобы она запомнила его великим человеком; тогда, думал он, любовь их в конце концов тоже станет великой. Но теперь он знал, что он – не великий человек, что однажды, рано или поздно, она поймет это и на смену абсолютной власти воспоминаний придет абсолютная власть смерти. Победить, победить наверняка можно было бы, только признав, что любовь может быть великой, даже если любовник таковым не является. Но к такому страшному смирению он еще не был готов».

«Память ему раскаленным железом жгло воспоминание о ее лице, истерзанном болью… Именно в эту пору он постепенно утратил уважение к себе, поддерживавшее его прежде… Она была права: он недостоин любви».

«Любовь может презреть цепи, крепостные стены толщиной в несколько метров и проч. Но стоит только подчинить крошечную часть души долгу, и настоящая любовь становится невозможной».

«Он рисовал себе одинокое будущее, полное страданий. И эти картины доставляли ему мучительное наслаждение. Ведь страдание казалось ему благородным и гармоническим. То есть, по сути, он рисовал себе будущее без страданий. Меж тем, когда боль настигала его, это была уже не жизнь».

«Он говорил ей, что мужская любовь – это воля, а не благодать и что ему нужно победить самого себя. Она клялась ему, что любовь совсем не такая».

«Он утратил все, даже одиночество».

«Он кричал ей, что для него это смерть, но его слова не трогали ее. Ибо в своей беспредельной требовательности она полагала, что раз он не устоял, то должен умереть».

«Все нуждается в прощении, и прежде всего сам факт существования. Существование в конце концов всегда оказывается дурным поступком».

«В тот день он ее и потерял. На первый взгляд беда стряслась позже. Но он знал, что все произошло в тот день. Чтобы удержать ее, ему следовало устоять. Требовательность ее была так велика, что он не смел ошибиться, не смел дрогнуть. Любому другому она бы это простила, прощала и готова была прощать в будущем. Но не ему. Таковы преимущества любви».

«У любви есть своя честь. Стоит потерять ее – и любви приходит конец».

«Пока я не полюбил, я был ничтожен именно потому, что подчас очень хотел считать себя великим» (Стендаль. «О любви»).

Тонкий ум и посредственное сердце. Или, говоря иначе: добродетели от ума, а не от сердца. Ему нравилось в ней все внешнее: романический характер, склонность к игре и комедии.

Отчаяние охватывает, когда не знаешь, почему ты вступаешь в борьбу и стоит ли вообще в нее вступать.

Воспоминание на улицах Парижа: костры в бразильской деревне и дурманящий запах кофе и пряностей. Жестокие и печальные вечера, спускающиеся в такую пору на эту бескрайнюю землю.

Бунт. Абсурд предполагает отсутствие выбора. Жить – значит выбирать. Выбирать – значит убивать. Отрицание абсурда – убийство.

Гийу. Несчастье художника в том, что он живет и не совсем в монастыре, и не совсем в миру – причем его мучат соблазны и той и другой жизни.

Самая главная проблема сейчас – возмездие.

Кто сможет выразить отчаяние человека, который взял сторону твари против творца, однако, утратив сознание собственной невинности и невинности окружающих, считает виновными не только творца, но и тварей, не исключая себя самого.

Монро: «О плодовитости создателя идей (речь идет о Гегеле) свидетельствует множественность возможных переводов (толкований)».

Разумеется, нет. Это верно по отношению к художнику и совершенно неверно по отношению к мыслителю.

Роман. Приговоренный к смерти. Но ему передают цианистый калий… И вот, один в своей камере, он разражается смехом. Его переполняет огромная радость. Глухая стена, стоявшая перед ним, исчезла. В его распоряжении целая ночь. У него есть свобода выбора… Сказать себе: «Ну», а после: «Нет, еще минуту» – и наслаждаться этой минутой… Какой реванш! Какой ответ!

За неимением любви можно попытаться обзавестись честью. Безрадостная честь.

Ф.: Безумец тот, кто что-то строит на любви, безумец тот, кто что-то ломает ради любви.

Бог завидовал нашей боли – вот почему он низошел на землю, чтобы умереть на кресте. Этот странный взгляд еще не его взгляд.

Конец октября 49-го г. Ухудшение.

Больной должен содержать себя в чистоте, чтобы о нем забыли, чтобы ему простили. Да и то, даже чистота его несносна. Она подозрительна – как те огромные орденские ленточки, что торчат в петлицах жуликов.

Я так долго был уверен в своем выздоровлении, что это новое обострение должно было бы подействовать на меня удручающе. Оно в самом деле удручает меня. Но поскольку позади – непрерывная цепь удручающих событий, мне почти смешно. В конце концов, теперь я свободен. Безумие – тоже освобождение.

«Такой чувствительный, что он мог бы коснуться боли своими руками» (Эми Лоуэлл – о Китсе).

А вот из Китса: «Нет большего греха, чем считать себя большим писателем. Впрочем, это преступление влечет за собою суровое наказание».

«Ступай в монастырь, Офелия!» Да, ибо единственный способ овладеть ею – устроить так, чтобы ею не смог овладеть никто. Кроме Бога, с чьим соперничеством легко смириться: ведь он не посягает на тело.

Если душа существует, неверно было бы думать, что она дается нам уже сотворенной. Она творится на земле, в течение всей жизни. Сама жизнь – не что иное, как эти долгие и мучительные роды. Когда сотворение души, которым человек обязан себе и страданию, завершается, приходит смерть.

«Я счастлив, что в земной жизни существует такая вещь, как могила» (Китс).

Честертон. Справедливость – тайна, но не иллюзия.

О Браунинге: средний человек – такой, какой меня занимает.

Клейст дважды сжигал свои рукописи… Пьеро делла Франческа к концу жизни ослеп… Ибсен в старости утратил память и заново учил алфавит… Не падать духом! Не падать духом!

Красота, помогающая жить, помогает также и умирать.

В течение тысячелетий мир был похож на те полотна художников эпохи Возрождения, где одни люди на холодных каменных плитах страдают от пыток, а другие с великолепным безразличием смотрят вдаль. Число людей «бесчувственных» было головокружительно огромным по сравнению с числом людей сочувствующих. История кишела людьми, не сочувствовавшими несчастьям других людей. Подчас приходилось плохо и «бесчувственным». Но и это случалось в обстановке всеобщего безразличия и не меняло дела. Сегодня все делают вид, что полны сочувствия. В залах дворца правосудия свидетели внезапно обращают взор в сторону бичуемого.

Пер Гюнт рассказывает своим согражданам, что дьявол обещал толпе хрюкнуть, точь-в-точь как свинья. Он появляется и исполняет обещанное. Но зрители недовольны. Одни находят голос слишком тонким, другие – слишком искусственным. Все осуждают подражателя за преувеличение. А между тем хрюкал настоящий поросенок, которого дьявол спрятал под плащом и щипал.

Конец Don Giovanni: голоса ада, дотоле молчавшие, внезапно заполняют сцену мира. Они невидимо присутствовали тут, превосходя числом живых.

Процесс Райка: идея объективного преступника, в котором сталкиваются две стороны человеческого характера, – идея распространенная, но преувеличенная.

Марксизм – философия, где в избытке сутяжничество, но нет юриспруденции.

Обдумать: в течение всего процесса Райк сидел, наклонив голову вправо, чего никогда не делал прежде.

То же. Приговоренные к смерти, но не казненные и проживающие в Сибири или в каком-то ином месте другую жизнь (герои романа).

Против смертной казни. Фихте. «Система естественного права».

Роман (окончание). Он вспоминал то время, когда глотал биографии великих людей, стремясь поскорее добраться до описания их смерти. В ту пору ему страстно хотелось знать, что могут гений, величие, чувствительность противопоставить смерти. Теперь же он знал, что эта его страсть была напрасной и что жизнь великих людей ничему не может научить его. Гений не умеет умирать. А старая нищенка – умеет.

Величие состоит в том, чтобы попытаться стать великим. И ничего более. (Вот почему М. – великая женщина.)

Там, где хотят иметь рабов, надо как можно больше сочинять музыки. Так по крайней мере полагал, по словам Толстого, один немецкий князь.

Слушайтесь, говорил Фридрих Прусский. Но, умирая, сознался: «Я устал управлять рабами».

Роман. «Я искал средство не погибнуть из-за ее свободы. Если бы я нашел его, то возвратил бы ей эту свободу».

Горький о Толстом: «Он – человек, взыскующий Бога не для себя, а для людей, дабы он его, человека, оставил в покое пустыни, избранной им».

«Не сирота я на земле, пока этот человек есть на ней!»

Когда Яна Гуса жгли на костре, славная старушка принесла свою охапку хвороста, чтобы подбросить в огонь.

Минуты, когда отдаешься страданию, как физической боли: лежишь недвижимый, безвольный, лишенный будущего, во власти бесконечной муки.

Превозмочь? Но страдание – это именно то, выше чего стать невозможно.

Роман. «Когда она была рядом и мы мучили друг друга, мои страдания и слезы имели смысл. Она могла их видеть. Но после того, как она уехала, эти страдания сделались тщетными, лишенными будущего. А истинное страдание и есть страдание тщетное. Страдать у нее на глазах было сладостно. Но страдать в одиночестве и безвестности – вот чаша, которую нам постоянно преподносит жизнь, чаша, которую мы упорно отстраняем, но которую нам придется однажды испить, и день этот будет страшнее, чем день нашей смерти».

После ночей, проведенных в страдании, чувствуешь себя как с похмелья.

Роман. «Последнее слово. Дело не в том, чтобы начать сладостный и одновременно горький разговор с исчезнувшим прекрасным образом. Дело в том, чтобы старательно, безжалостно изгнать из своей души этот образ, изуродовать это лицо, иначе воспоминания по-прежнему будут тревожить мое отчаявшееся сердце… Убить эту любовь, о любовь моя».