Комендантский час (сборник) Хруцкий Эдуард

— Боишься, Виктор Кузьмич, что я государственную тайну разглашу?

— Нет, совсем не так. Ни за тебя, ни за твоих ребят я не боюсь. Я боюсь другого. Слышал, как Сергеев говорит: меньше знаешь — больше живешь. Ну ладно, хватит об этом. Я тут материалы смотрел. В допросе Спиридоновой сказано, что этот аферист, как его…

— Гомельский.

— Да, так вот, Гомельский и тот, кто выдавал себя за Шантреля, земляки.

— Точно. По нашим предположениям, они оба из Харькова.

— Вот какое дело, друг мой Данилов, — Королев встал, прошелся по кабинету. — Есть одна комбинация, пока я еще не уточнил ничего, но через два часа полная ясность будет. Приезжай в наркомат к шестнадцати, — капитан, поглядел на часы, — нет, лучше к восемнадцати. Лады?

— Хорошо. Буду.

— Ну тогда я не прощаюсь.

Данилов вышел из управления в семнадцать тридцать. Машину вызывать не стал: от Петровки до площади Дзержинского, где помещался наркомат, было двадцать минут хода.

Погода испортилась, начал накрапывать мелкий дождик. Данилов ускорил шаг, через проходной двор вышел на Неглинную и оттуда быстро направился на Кузнецкий мост.

В управление милиции Данилов заходить не стал. Он позвонил Королеву прямо из бюро пропусков.

— Пришел, — обрадовался капитан, — а я тут кое с кем договорился. Ты жди, я сейчас.

Через несколько минут он спустился по лестнице и повел Данилова длинным переходом в другое здание. Иван Александрович здесь был впервые, поэтому разглядывал все с любопытством.

— Что, любуешься нашим метро? — усмехнулся Королев.

— Солидно сработано.

— Фирма. Это тебе не уголовный розыск.

— Уж это точно.

— Мало почтения в голосе слышу, товарищ Данилов, — Королев засмеялся и показал на дверь. — Нам сюда.

Потом лифт поднял их на четвертый этаж, и они шли длинными коридорами мимо одинаковых дверей с круглыми цифровыми табличками.

— Все, пришли, — Королев толкнул дверь и пропустил Данилова вперед.

Из-за стола навстречу им поднялся лейтенант с зелеными пограничными петлицами.

— Товарищи Королев и Данилов?

— Они самые, — капитан достал удостоверение. Лейтенант бегло взглянул на него и показал рукой на дверь:

— Товарищ полковник вас ждет.

В небольшом кабинете, одну стену которого целиком занимала завешенная шторкой карта, за столом сидел полковник погранвойск.

— Товарищ полковник, капитан госбезопасности Королев и начальник отделения Московского уголовного розыска Данилов, — доложил Королев.

— Мне звонили о вас, садитесь. Я дал команду узнать, есть ли в районе действия партизанской группы интересующий вас человек.

Полковник нажал кнопку. В дверях появился адъютант.

— Никитина ко мне.

«А порядок у них железный», — подумал Данилов. Он не успел спросить у Королева, к кому и зачем они идут, и поэтому чувствовал себя не в своей тарелке. А спрашивать у Королева именно сейчас было совсем неудобно: что подумает о нем полковник-пограничник. Видимо, этот отдел имел какое-то отношение к партизанским отрядам.

Данилов решил пока ждать.

— Разрешите.

В кабинет вошел майор с такими же зелеными петлицами.

— Ну, что у вас, Никитин?

— Мы связались по радио и получили ответ. Пономарев, начальник уголовного розыска Харькова, действительно находится в указанном вами соединении.

— Спасибо. Можете идти. Ну вот, товарищи, интересующий вас человек нашелся.

— Товарищ полковник, — Королев мельком взглянул на Данилова, и Иван Александрович увидел сразу повеселевшие глаза капитана. — Товарищ полковник, нам надо послать туда своего человека.

— Ну что ж. На этот счет также есть распоряжение замнаркома. Кто полетит? Кто-нибудь из ваших сотрудников?

— Нет, мои, к сожалению, все заняты. Придется послать кого-нибудь из наших коллег, — Королев кивнул в сторону Данилова.

— Прекрасно. Поторопитесь. Он должен быть у меня к двадцати одному часу.

Только теперь Данилов понял все до конца. Пономарев был тем самым человеком, о котором говорил Муштаков. Надо лететь к нему и показать фотографию того, кто выдал себя за Шантреля.

В коридоре Королев сказал:

— Знаешь, где мы были? У начальника штаба ОМСБОН[1] полковника Крылова.

Данилов присвистнул.

— Так-то. Видишь, как я все организовал. Теперь лови знай своих бандитов. Кто полетит?

— Я сам.

— Нет, брат, так не выйдет. Ты операцией руководишь, у тебя в руках все нити. Не выйдет.

— А жаль. Я на самолете ни разу в жизни не летал.

— Ничего, успеешь. Кончится война, возьмешь билет — и в Крым, с комфортом. Так кто полетит?

— Думаю, Муравьев.

— Это тот, молодой, с двумя шпалами?

— Тот самый.

— Вроде боевой парень. Не подведет?

— А чего сложного? На самолете туда и обратно да карточку Пономареву показать. Всего страху-то на сутки, — улыбаясь, сказал Данилов.

— Это точно. Дело пустячное. Рейс Москва — Великие Луки с посадкой в живописных местах, — в тон ему ответил Королев. Но тут же лицо его стало строгим. — Все может случиться, Иван Александрович, ведь в тыл летит.

— Я за него ручаюсь, Виктор Кузьмич, а если моего слова мало, то возьми у нас в парткоме рекомендацию, которую я вчера ему подписал. Для вступления в партию, между прочим.

Минут через сорок машина остановилась. По лобовому стеклу неожиданно скользнул узкий луч света.

— Документы! — скомандовал кто-то невидимый в темноте.

Полковник Крылов, сидевший на переднем сиденье, протянул бумаги. Часовой внимательно просмотрел их, потом передал кому-то. Наконец, раздался голос:

— Пропустить!

Со скрипом распахнулись металлические ворота. «Наверное, приехали на аэродром», — понял Игорь.

Еще минут десять машина шла в кромешной темноте. Муравьев из-за спины Крылова, напрягая зрение, пытался разобрать что-нибудь впереди. Сначала ничего не было видно, но потом привыкшие к темноте глаза начали различать большой предмет, лежащий на земле. Он пытался понять, что это такое, но так и не понял.

Машина остановилась.

— Приехали, — обернувшись, сказал Крылов.

Игорь вышел на летное поле, направился за полковником. Постепенно контуры неизвестного предмета стали более четкими, и Муравьев понял, что это самолет. Вот только какой, он не знал.

К Крылову подошел военный и доложил, что все в порядке.

— Вот тот самый человек, которого приказано доставить в отряд, — сказал Крылов. — Подойдите, товарищ Муравьев.

Военный, поздоровавшись с Игорем, пробормотал фамилию.

— Скорее идите к трапу.

— Спасибо, товарищ полковник, — Игорь шагнул к Крылову.

— Не стоит, мы же одно дело делаем, — он крепко пожал руку Игорю. — Помните, если что случится, действуйте по обстановке, не забывайте о звании чекиста.

— Я все сделаю, — голос Муравьева сорвался от волнения.

— А вот волноваться не надо, это же наша работа. Ну, счастливого полета, — полковник легонько подтолкнул Игоря к машине.

У трапа его кто-то услужливо подсадил.

— Осторожнее, осторожнее, — предупредил чей-то голос.

Игорь, оступившись, шагнул в черный проем двери. В салоне пахло бензином, нагретым металлом и еще чем-то непонятным. Он сделал несколько шагов по покатому полу. Впереди в темноте светились приборы. «Кабина», — понял Игорь. Он вдруг больно ударился коленом о какой-то острый выступ, почти упал на узкое металлическое сиденье у борта.

Колено заныло, и Игорь невесело подумал, что в такой ситуации ему только ногу сломать не хватает.

Постепенно он освоился с темнотой и понял, что кроме него здесь есть еще люди.

Загрохотал пол под чьими-то тяжелыми шагами, с лязгом закрылась дверь. Потом взревел мотор, и машина, чуть подпрыгивая, покатилась по полю.

Сразу же вспыхнула маленькая лампочка над дверью кабины пилотов, и Игорь увидел, что у противоположного борта сидят три человека в комбинезонах и летных шлемах. В салон вышел стрелок. Пройдя в хвост самолета, он занял место у турельного пулемета.

— Кто хочет, может курить, — бросил он на ходу.

Игорь достал папиросы, протянул пачку своим спутникам. Они молча взяли и так же молча закурили. Видимо, разговаривать никому не хотелось. Прислонившись к борту, Муравьев весь отдался новому ощущению — ощущению полета.

Несколько часов назад в управление приехал Данилов и, вызвав его в свой кабинет, сказал:

— Собирайся, полетишь к партизанам.

Он сразу не поверил. Начальнику отделения пришлось несколько раз подряд повторить эту фразу, пока смысл ее дошел до Игоря.

На инструктаж и сборы ушло около часа. Муравьев спорол с гимнастерки петлицы, отвинтил орден, вместо милицейского герба прикрепил к фуражке звезду. В одном он слукавил. Свое муровское удостоверение не оставил в сейфе, а взял с собой. На всякий случай. Кроме того, в полевую сумку он сунул пять снаряженных обойм к ТТ. Всего получилось семь. И потом, через день, понял, как был прав, запасаясь лишними патронами.

Муравьев не чувствовал, сколько прошло времени. Дремотное состояние охватывало его. Постепенно гул двигателей начал затихать. Спало возбуждение первых часов, и стали сказываться бессонные ночи.

Он, кажется, уже спал, когда вдруг услышал чей-то резкий голос:

— Заходим на костры! Приготовить оружие!

Игорь открыл глаза и расстегнул кобуру.

— Слышь, друг, помоги снять, — воздушный стрелок возился с пулеметом.

— А зачем? — поинтересовался Игорь.

— На посадку заходим, мало ли что… Вот так, спасибо.

Вдвоем они установили тяжелый ШКАС, развернули его пламегасителем к дверям.

— Ну, — стрелок улыбнулся, — пронеси господь.

Самолет, подпрыгивая, побежал по земле. Моторы заглохли, и сразу же наступила томительная тишина. Игорь достал пистолет, напряг слух. Дверь кабины распахнулась.

— Порядок, ребята, прибыли.

В темноте остро пахло какой-то пряной травой, где-то невдалеке плескалась вода. И это показалось Муравьеву слишком мирным и спокойным, точно таким же, как прошлым летом на даче в Раздорах, когда они с Инной вечерами ходили гулять к Москве-реке.

Вокруг закипела работа. Кто разгружал самолет, кто подтаскивал свежесрубленные деревья и складывал их рядом с машиной, готовясь, видимо, замаскировать ее на день.

Только один он стоял как бы в стороне и был совершенно чужим для этих людей.

— Эй, летуны, — раздался чей-то веселый голос, — кто из ваших пассажиров Муравьев?

— А ты их сам спроси, — ответили недовольно. — Наше дело кучерское — вези, а ваше — документы проверять.

— Муравьев я! — крикнул Игорь.

— А… Коллега. Привет, привет московским сыскорям, — навстречу Игорю шагнул высокий человек в милицейской форме. Он крепко пожал протянутую руку.

— Пойдем. Тебя как зовут?

— Игорь.

— А меня Пономарев, Борис, между прочим. Пошли ко мне, там поговорим, и отдохнуть с дороги я тебя устрою.

Они пересекли поляну и свернули на еле приметную тропинку. Шли минут десять.

— Прибыли. Заходи.

Игорь увидел землянку, прямо на ее накате росли березки. Они спустились вниз по обшитым досками ступенькам.

— Подожди, — предупредил Пономарев, — здесь у нас тесновато, я сейчас свет зажгу.

Над потолком вспыхнула автомобильная фара.

— Для тебя, столичного гостя, иллюминация. Вы-то, наверное, в Москве думаете, что мы, как кроты, в щелях сидим. А у нас, видишь, электричество.

Игорь огляделся. Землянка была довольно просторной: две койки, стол посередине, сейф в углу, на стене портреты Ленина, Сталина и Дзержинского, под ними висели автоматы.

Игорь присел к столу, расстегнул полевую сумку, достал фотокарточки и бланки протокола.

— Та-ак, — протянул Пономарев, — я смотрю, дело серьезное. Значит, по всей форме допрашивать будут.

Он сел напротив. И только теперь Муравьев смог как следует разглядеть его. Скуластое лицо с крепким носом, белобрысая челка, спадающая на брови.

— Я являюсь оперативным уполномоченным одного из отделений Московского уголовного розыска, — сказал Игорь и достал из кармана удостоверение.

Пономарев взял его, внимательно поглядел и протянул обратно.

— Слушаю вас.

Голос его стал строгим, официальным.

— Товарищ Пономарев, Борис Алексеевич, я обязан допросить вас в качестве свидетеля и предъявить вам для опознания следующие фотографии.

Муравьев разложил на столе три фотокарточки, на одной из которых под номером два был изображен тот, кто проходил по делу под фамилией Шантрель.

Пономарев аккуратно, один за другим, брал снимки и очень внимательно рассматривал их, близко поднося к свету.

«Неужели не узнает, — подумал с тревогой Игорь. Ну узнай его, узнай, пожалуйста».

— Пиши. — Пономарев положил карточки на стол. Глаза его смотрели так же спокойно, в лице ничего не дрогнуло.

«Мимо», — похолодел внутренне Муравьев. И пока он заполнял официальные данные, на душе у него было скверно. Пономарев же ровным, бесстрастным голосом диктовал:

— На фотографии под номером два мною опознан…

Он посмотрел на Игоря, чуть заметно усмехнулся краешком рта:

— Ну, что ты на меня уставился? Пиши. Итак, мною опознан особо опасный преступник Генрих Карлович Гоппе, 1899 года рождения, уроженец Харьковской области, из немецких колонистов. Социальное положение — сын крупного землевладельца. В 1925 году вступил в открытую борьбу с Советской властью. Находился в банде Смурого, после ее ликвидации из нескольких ушедших бандитов организовал группу, которая совершала вооруженные налеты на ювелирные мастерские в Харькове, Одессе, Киеве. Дважды судим. Последний раз, в 1940 году, приговорен заочно к смертной казни. Из-под стражи бежал. Так… Что еще?.. Да, фамилию немецкую Гоппе изменил в 1930 году. Стал Гоппа Геннадий Кузьмич. Впрочем, фамилий у него было много. В наркомате его дело есть, там и поглядите. Все, что ли?

Пономарев улыбнулся и стал прежним веселым и радушным хозяином:

— Ну, давай подпишу.

— Прочти, — Муравьев пододвинул бумагу.

— Ладно, верю. Слушай, да на тебе лица нет.

— Месяц твоего Гоппе ловим. Он у тебя сбежал, а мы ловим.

— Так давай меняться. Ты здесь оставайся, а я в Москву Генриха Карловича ловить поеду.

— Нет уж, каждому свое.

— Это точно. Но я тебе, Игорь, не завидую. Нет, не завидую, — повторил Пономарев. — Я эту сволочь Гоппе распрекрасно знаю. Я еще опером совсем молодым был в Киеве, брали его на Подоле, ушел он тогда, а плечо мне продырявил. Ты учти, он стреляет как бог.

— Что-то я в тире богов не встречал.

— Ну ладно, как снайпер. В общем, с ним надо чуть что и… — Пономарев щелкнул пальцами. — Понял? Ну, ложись поспи. У тебя целый день в запасе. Отоспись малость.

Муравьев заснул сразу, едва коснувшись головой подушки.

…Проснулся он с ощущением необычайной легкости. Так бывало раньше, в первые дни летних каникул, когда экзамены позади, лето кажется длинным, и каждое утро обещает что-то приятное и новое.

— Ну, наконец, а я-то думал, что ты экзамен на пожарника сдаешь, — раздался веселый голос Пономарева.

— Это как же? — Игорь сладко потянулся и сел, свесив с кровати босые ноги. В низкую дверь пробивался узкий луч солнца и приятно пригревал влажные от тепла пальцы.

— Это у нас так раньше говорили. Я родом-то из Липецка. Там до революции пожарная часть была. Так пожарники весь день спали. А потом по городу шатались опухшие. У нас смеялись: проспишь день на одном боку, значит, экзамен на пожарника сдал.

— Я-то, видно, не готов в липецкую команду.

— Ничего, война кончится, отоспимся. Ну, обувайся, пошли мыться.

— У тебя горячей воды нет?

— Есть. А зачем тебе?

— Побриться хочу. Как-никак столица.

— Сейчас принесу.

Быстро побрившись, Игорь вышел из землянки умыться и наконец-то рассмотрел лагерь. Прямо между деревьями виднелись накаты землянок, несколько шалашей приткнулись у кромки леса. Мимо него ходили какие-то люди в штатском, но с оружием; прислонясь спиной к телеге, глядела на Игоря высокая девушка в гимнастерке. Невдалеке горели костры.

— Мы пищу днем готовим, — пояснил Пономарев, — ночью нельзя. Немцы летают, обнаружить могут.

— А днем по дыму?

— А где он, дым-то?

Действительно, костры почти не дымили.

— Мы березовые дрова специально сушим. Они быстро горят, жарко и без дыма.

Игорь вытерся жестким вафельным полотенцем и еще раз огляделся.

— Потом посмотришь, пошли обедать.

— Как — обедать?

— Очень просто. Завтрак ты, дорогой мой, проспал.

После обеда Пономарев показывал ему лагерь. Они заходили в землянки, посмотрели оружейную мастерскую, склад трофейного оружия, госпиталь.

Игорь знакомился с самыми разными людьми: рядовыми партизанами, командирами и даже с комиссаром бригады. Его очень удивило, что в лагере много девушек, причем большинство из них были москвички, окончившие специальные школы.

Когда начало смеркаться, Пономарев сказал:

— Пора собираться. Пойдем заправимся на дорогу.

В землянке собралось несколько человек, как понял Игорь, все работники Харьковского управления НКВД. Один из них быстро разлил по кружкам что-то пахучее из круглой бутылки.

— Ром, трофейный. Ну, давай, ребята. За нас всех, оперативников.

Игорь глотнул, и у него перехватило дыхание. Ром был необыкновенно крепким.

— Ты не удивляйся, — сказал ему Пономарев. — Это мы только по поводу твоего отъезда. А так у нас очень строго с этим делом.

Потом, когда пили чай, он наклонился к Игорю и смущенно прошептал:

— Ты мне отлей своего одеколона немного. Понимаешь, девушка одна просила…

— Да я тебе весь отдам, и мыло, и лезвия, если хочешь. У меня в Москве еще есть, — Игорь обрадовался, что хоть чем-то может отблагодарить доброго человека за заботу.

— Вот спасибо тебе. А я даже попросить боялся. Я тебе тоже от всех нас подарок приготовил.

Пономарев подошел к кровати и вытащил из-под подушки две блестящие кожаные кобуры.

— На, владей. Парабеллум и «вальтер». Патронов к ним сейчас насыплю.

В дверь землянки кто-то заглянул.

— У вас человек из Москвы? Командир приказал срочно к самолету.

Игорь попрощался с Пономаревым у самолета. Вылет почему-то задерживали. Пилоты нервничали. Муравьев сел на поваленное дерево, закурил, пряча огонь папиросы в кулаке. Он курил и слушал ночь. Она была наполнена звуками, и звуки эти то замолкали, то вновь приближались к нему: казалось, что кто-то невидимый играет на странных музыкальных инструментах. Вот в темноте возник протяжный тоскливый крик, возник и оборвался внезапно, словно лопнула струна, а на смену ему спешили другие неведомые звуки и, отгоняя друг друга, смолкали вдалеке.

Ночь была пряной и росистой. И Муравьеву вдруг показалось, что никакой войны вовсе и нет, и захотелось ему, чтобы не кончалось очарование этой прекрасной, теплой ночи.

— Закурить есть? — рядом сел воздушный стрелок.

Игорь протянул пачку на голос:

— Чего ждем?

— Человека одного. Приказ из Москвы пришел обязательно забрать. Вот и ждем. А ночь-то идет.

— Ну и пусть идет.

— Смешной ты человек. Авиация — расчет точный. Мы можем только в темноте летать. Со светом «мессеры» появляются, встретишь их и… привет родителям.

Они посидели молча, думая каждый о своем. Потом стрелок сказал, тяжело вздохнув:

— А тут приказ: ждите! Командир говорит, давайте еще на сутки задержимся, а из Москвы передают: доставить этого человека немедленно.

Стрелок ушел, а Игорь продолжал сидеть и ждать.

Часа через два раздались чьи-то голоса, и сразу же взревел мотор самолета. Муравьев подошел к машине и, уже уверенно поднявшись по трапу, сел на скамейку у борта.

— Все? — пытаясь перекричать шум двигателя, крикнул высунувшийся из пилотского отсека штурман.

— Все! — ответил стрелок.

Машина, подпрыгивая, побежала по полю, металлические скамейки нещадно загремели. Внезапно тряска прекратилась: самолет начал набирать высоту.

Над кабиной опять зажглась тусклая лампочка. В свете ее Игорь неожиданно увидел немецкую офицерскую фуражку, тускло отливающую серебром. Она лежала в проходе рядом с начищенными сапогами, дальше шли мышино-голубоватые щегольские бриджи.

Перед Муравьевым сидел типичный немецкий офицер. Вернее, типично немецкой была нижняя половина. Вместо кителя с витыми серебряными погонами на белую рубашку была надета летная кожаная куртка.

— Что, — засмеялся незнакомец, — обмундирование мое не нравится? — Он достал из кармана бриджей портсигар, закурил сигарету. — Давайте знакомиться. О вас я кое-что знаю. Вы Муравьев из Московского управления НКВД. А моя фамилия Зимин.

— Откуда вы знаете мою фамилию?

— В отряде сказали. Предупредили, с кем полечу в Москву. Ну, как она?

— А вы давно там не были?

— С тридцать девятого.

— Да все такая же. Конечно, война свой отпечаток накладывает.