Эверест Скоренко Тим

Глава 1. Зона смерти

Цеванг Палжор[1] лежит на северо-восточном склоне в небольшой скальной нише. Головы его снаружи не видно – он уткнулся в стык между полом и стеной, обхватив себя руками. На нем красная куртка (капюшон прикрывает лицо) и синие штаны. Ногами Цеванг Палжор лежит к выходу, и первое, что бросается в глаза, – это его ядовито-салатовые ботинки. По ним ориентируются все экспедиции. Это восемь с половиной тысяч метров. Осталось немного. Мы почти добрались.

Войдя в пещеру Зеленых Ботинок, вы встретите еще одного ее обитателя. Это Дэвид Шарп. Он сидит, опираясь на колени сцепленными руками в голубых перчатках. На нем синяя куртка, капюшон поднят, лицо до носа укутано шарфом, глаза закрыты. Кажется, сейчас Дэвид Шарп откроет глаза, поднимется и выйдет из пещеры, чтобы спуститься в базовый лагерь. Впрочем, стоп. Дэвида в пещере уже нет – его все-таки похоронили по-человечески. Но раньше он действительно здесь сидел.

В документальном фильме канала Discovery группа альпиниста Марка Инглиса находит еще живого Шарпа. Он открывает глаза, мигает, меняет положение головы, смотрит в камеру. Даже называет свое имя. Но его нельзя взять с собой, потому что на самом деле он мертв. Гипоксия и гипотермия превратили его тело в кусок льда. Даже глаза, глядящие в камеру, мертвы. Группа Инглиса уходит, а потом мимо проходит еще одна группа, и еще одна, и все это время Дэвид Шарп умирает. Потом его выносят из пещеры и хоронят в каменном саркофаге.

Их много. Вы пройдете мимо Роба Холла, мимо Скотта Фишера, мимо Ханнелоры Шматц и Рея Дженета, мимо Фрэнсис Арсентьев и других. Мимо болгарина Христо Проданова, который шел соло, без кислорода, и добрался до вершины 20 апреля 1984 года, чтобы на следующий день погибнуть во время спуска. Вы пройдете мимо сотни тел, лежащих в десяти метрах от маршрута, и не будете знать, кто это. Для вас это просто ориентиры. Да, мы идем верно. Да, здесь должен быть вот этот, сорвавшийся. Или этот, с черепом вместо головы. Да, все верно.

Всего их двести восемьдесят один, по крайней мере – пока. Кого-то спустили вниз и похоронили, но большинство осталось там, среди снега и льда. Завтра может стать больше на одного, на два, на десяток. И они навсегда останутся там. Никто не спасет их, никто не принесет горячего чаю или дополнительный баллон с кислородом, пока они еще живы, и не потащит вниз, потому что это невозможно. Они нашли себе лучшую могилу, о какой только может мечтать альпинист. Замерзнуть в позе, которую выбираешь сам. Служить другим – тем, у кого вершина еще впереди.

Историки до сих пор спорят, добрался я до вершины или нет. Погиб я во время восхождения или все-таки на спуске. Достиг ли своей нирваны. Говорят, мое тело нашли на семи с половиной тысячах метров и даже пристойно похоронили, сбросив в одну из трещин. Я горжусь тем, что моим надгробным камнем стала высочайшая вершина мира. Между тем мою палатку видели километром выше – ошиблись? Может, это была не моя палатка? Не все ли равно? Я не претендую ни на реальные лавры Хиллари, ни на условные лавры Мэллори. Пусть они спорят между собой. Хотя, будем честны, я бы мог разрешить этот спор, если бы находился в каком-то другом месте, а не в недоступном ущелье.

Не важно, право слово. Эта история затрагивает меня лишь отчасти. Я играю роль стороннего наблюдателя, который знает гораздо больше, чем вы, и может более или менее объективно изложить свои знания. Конечно, я мертв, а вы живы. Но значит ли это, что я должен молчать? Нет.

Райнхольд Месснер в книге «Хрустальный горизонт» рассказывает о первом – с его точки зрения – бескислородном восхождении на вершину мира. Он шел медленно-медленно: делал десять шагов, затем длительное время отдыхал, рассчитывая время так, чтобы не застояться. Застоишься – придется сесть. Засидишься – придется лечь. Ляжешь – встать уже не придется. Месснер все делал правильно. Он шел на пределе, на упорстве, на безумном желании, преодолевая трудности и преграды. В лагере его ждала Нена, которую он позже никак не мог узнать. Он не понимал, кто это, зачем эта женщина помогает ему, и где все его друзья. Нена была красивая, я помню ее милое личико, ее вздернутый носик, глазищи на пол-лица. Таким женщинам не место в горах. Впрочем, и на кухне им не место. Нену я хорошо представляю, например, ловящей бабочек на каком-нибудь британском лугу. Пасторальная картина. Впрочем, той, юной, Нены уже нет. Я даже не знаю, жива ли она.

К сожалению, я привязан к определенной ограниченной территории и не могу ее покинуть. Меня сдерживает вовсе не какая-то невидимая стена, в которую можно врезаться лбом. Нет, что вы. Скорее, это та самая граница, которая не позволяет идущему по маршруту альпинисту сойти с тропы и напоить чаем из термоса умирающего товарища. Казалось бы, вот он, в пяти метрах, сделай несколько шагов и приложи к его обмороженным губам теплое горлышко. Но это невозможно. Потому что, если ты сделаешь шаг, ты умрешь. Если ты попытаешься спасти кого-либо – ты умрешь. Если ты сойдешь с тропы – ты умрешь.

Я, к слову, не сходил с тропы. Я шел правильно, потому что меня вела моя вера. Но, несмотря на это, я умер.

Теперь я знаю, как это называется. Горная болезнь. В моем сознании собираются термины, придуманные человечеством за годы, прошедшие со дня моей смерти: гипотермия, гипоксия, цианоз. Я ничего не знал обо всем этом, когда шел наверх. Но скажу честно: знание не помогает. Помогают антигипоксанты[2]: гутимин, ранолазин, пергексилин, убихинон, оксибутират натрия – я могу перечислять их долго. Потому что каждый принимает что-то свое, а я впитываю его знания и предпочтения.

Сначала появляется утомление. Казалось бы, ты несешь на себе всего пять чертовых килограммов, но создается ощущение, что их не пять, а сто. Еще одышка – нужно много отдыхать. Еще головокружение. Еще сонливость и бессонница одновременно. Тебе страшно хочется уснуть, когда ты просто садишься на привале, но, как только ты раскладываешь палатку и упаковываешь себя в спальный мешок, сон куда-то пропадает. Это только начало. К такому можно приспособиться, пожив несколько дней в базовом лагере.

Потом начинается вторая стадия. Симптомы значительно усиливаются, вдобавок к ним присоединяются новые. Один из них – эйфория. Тебе кажется, что все легко. Ты начинаешь болтать с попутчиками, если таковые имеются, ты бежишь там, где следует ползти, рюкзак, кажется, весит считанные граммы. Только это ложь, иллюзия, сотворенная для тебя собственным организмом, и эта ложь еще аукнется. Когда из носа начинает идти кровь, ты понимаешь, что есть какой-то предел. А потом возникает рвота. И еще не надо забывать про понос. К пяти тысячам метров ты изможден и хочешь только одного – чтобы прекратилась боль. Страшная, чудовищная, разрывающая головная боль.

Потом появляется сухой, раздирающий горло кашель. Желудок скручивает узлом, живот пучит. Дыхание сбивается. Лицо синеет, начинается кровохарканье.

На этой, третьей, стадии уже нельзя подниматься. Даже на второй нужно срочно идти назад. Я этого не знал и потому полз вперед. Современные альпинисты это знают – и все равно идут, чтобы найти свой последний приют в пещере Зеленых Ботинок.

В мое время не было ацетазоламида. Не было дексаметазона, дибазола и, как ни странно, виагры. Ничего смешного. На уровне моря виагра помогает справиться с женщиной, здесь же виагра улучшает кровоснабжение и позволяет одержать значительно более серьезную победу – над горой. Нет, у вас не будет хронической эрекции, даже если съесть целую упаковку за раз. Во-первых, виагра не афродизиак. Во-вторых, на таких высотах не до секса.

У Дэвида Шарпа, каким его увидела камера канала Discovery, была абсолютно синяя кожа. Он вряд ли мог лечь – из-за удушья приходилось сидеть. Возможно, он просто замерз. Возможно, он умер от отека легких – так погибает четверть всех невозвращенцев. И еще четверть – от отека мозга. У меня были легкие. Страшно, когда ты ложишься от усталости, но тут же поднимаешься, потому что лежа вообще не можешь дышать.

В принципе, ты уже мертв, дружок.

Джордж Мэллори обещал в случае успешного восхождения оставить на вершине портрет жены, Рут Тернер. Но не оставил. Это является основным аргументом тех, кто уверен в первенстве Хиллари, поднявшегося на гору тридцатью годами позже.

Аргументов в пользу Мэллори тоже хватает. Его тело найдено на высоте 8155 метров, а его кислородный баллон и ледоруб Эндрю Ирвина, напарника Мэллори, – значительно выше: на 8480 и 8460 метрах соответственно. Значит, они добрались как минимум до этих высот. Мэллори – опытный альпинист – умер не от гипоксии или ослабления организма. Он умел справляться с такими вещами. Нет, он просто разбился. Переломы и ушибы означали только одно: Мэллори забрался достаточно высоко, а затем начал спускаться и сорвался на спуске. Неужели он развернулся бы, не дойдя четырехсот метров до вершины? Вряд ли.

Нередко бывает так, что до вершины остаются считанные метры – и альпинист впадает в состояние эйфории, я уже упоминал о ней. Он чувствует прилив сил, он может даже побежать, если позволит тропа. А потом он умрет – на обратном пути, когда силы будут растрачены на бессмысленный бег и восторг.

В принципе, я умер именно так. Я не знал ни о горной болезни, ни об ослаблении организма, хотя и чувствовал их в полной мере: меня рвало кровью и несло по двадцать раз на дню. Но когда до вершины осталось чуть-чуть, всю боль как рукой сняло. Я добежал, добрался, дополз и упал лицом в снег, разгребая его руками, отталкивая от себя. Сил поднять глаза и посмотреть на окружавшую меня красоту не было. Да и в любом случае я потерял солнцезащитные очки. Если бы я посмотрел наверх, то ослеп бы. Странно, но блеск снега мои глаза выдержали.

Да, именно так. Я был на вершине, просто вся эта история – не обо мне. Я лишь наблюдатель, способный превратить картинки в слова. Я вижу все. Я смотрю на туристов, которые поднимаются до Кала Паттар и не идут дальше, потому что это все, что им нужно, – поглядеть на гору со стороны. Я смотрю, как альпинисты, уже выйдя из базового лагеря, спускаются обратно, чтобы вернуться ни с чем, потому что жизнь им дороже вершины. И, если честно, все они кажутся мне одинаковыми. В мои времена сюда шли, чтобы стать первыми. Это удалось Хиллари – аплодисменты… Официально, конечно.

Потом шли, чтобы стать первым без кислорода (официально – Райнхольд Месснер и австриец Петер Хабелер), первым в одиночку (снова Месснер), первым без ног (Марк Инглис), первой женщиной (Дзюнко Табэи), первой женщиной без кислорода (Лидия Брэйди), первым слепым (Эрик Вейхенмайер) и так далее. Рекорды, рекорды, рекорды… Все эти рекорды высосаны из пальца. Мне кажется, что главное в этом деле – подняться, зафиксировать свое пребывание на вершине и спуститься. Есть галочка в зачетной книжке. Одна из четырнадцати необходимых. Другое дело, что все предметы в этом университете – факультативны.

Бывают, правда, интересные студенты. Например, Дидье Дельсаль. Его трудно назвать альпинистом, хотя он побывал на самой вершине и окинул взглядом окрестности. Просто он не шел наверх по одному из склонов, а поднялся на вертолете Eurocopter Ecureuil/AStar AS350 B3. Он пробыл на вершине горы две минуты 14 мая 2005 года, а затем еще столько же на следующий день. Теперь эту модель вертолета показывают в рекламе не иначе как на фоне гор, а ее продажи возросли в десятки раз. Никто и никогда не смог повторить двойной трюк Дельсаля. Он был единственным человеком, поднявшимся на гору вообще без альпинистского оборудования. Даже без рюкзака. Признаться, я с интересом наблюдал за ним. Если бы двигатель вертолета заглох, Дельсаль бы погиб. Его бы сразу смело в пропасть, потому что на вершине нет ровной площадки, а посадка засчитывается просто двухминутным касанием поверхности горы при вращающемся винте. Конечно, он мог бы успеть выбраться. Но тогда его смерть растянулась бы на много часов.

Удивительно, но в мое время вертолеты были чем-то диковинным, не способным пролететь более нескольких сотен метров. Обладай я такой машиной вместо приснопамятной развалюшки De Havilland, все было бы значительно проще. Я бы просто приземлился на вершине, и всё. Но в любом случае мой «мотылек» конфисковали еще в Индии.

Человека, о котором я хочу рассказать, звали Джоном Келли, и он родился в Мобберли. Да, в той самой деревушке Мобберли, где почти за сто лет до него появился на свет Джордж Мэллори.

Я странно познаю мир. События, которые давно всем известны, могут достигнуть моей расщелины с полувековым опозданием. Помнится, в 1982 году я был поражен переговорами советских альпинистов – впервые в жизни я сумел углубиться в психологию русских, послушать их разговоры и узнать много нового об их удивительной стране. Когда меня не стало, Союз был в стадии становления, его (да и всю Европу) еще не опалило пламя войны, а теперь он был могущественным государством, занимавшим половину мира и постоянно находившимся в негласном конфликте с Америкой.

Вернемся к Джону Келли. Он появился в базовом лагере на высоте около 5300 метров с четырьмя шерпами. Один из них остался чем-то недоволен и отказался идти дальше. Остальные трое планировали двигаться к вершине. Одного звали Пемба, второго – Дава, а третьего – Ками. Я никогда не отличал шерпов друг от друга. Мне они казались и продолжают казаться одинаковыми, точно близнецы.

Вся эта компания выглядела совершенно обычно. Альпинист хочет взойти на гору, нанимает группу проводников-носильщиков, берет с собой приличный запас еды и кислорода – и вперед, наверх. Естественно, никто не собирается бить безумный рекорд Пембы Дордже, который умудрился подняться на вершину из базового лагеря за восемь часов. Девяносто девять процентов людей не выдержало бы такого темпа чисто физически. Нет, Келли собирался просто идти наверх – аккуратно, без лишнего экстрима, как получится.

Я не приглядывался к нему. Сколько их прошло мимо меня – разных, сильных и слабых, уверенных в себе и трусливых. Сколько их не вернулось обратно. Сколько сошло на середине маршрута, сдалось, сползло вниз, чтобы никогда больше не вернуться. Келли был одним из тысяч, и он не был мне интересен. Когда Пемба Дордже сочетался браком со своей девушкой на самой вершине – это было интересно. И когда Аппа Тенцинг «брал» гору в двадцать первый раз – тоже. А рядовое восхождение Келли первоначально не вызвало у меня азарта. Пусть он даже был моим соотечественником. Таких, как он, было слишком много.

Более того, по внешнему виду и подготовке Келли я сделал вывод, что он сдастся где-то на семи тысячах, вряд ли позже. Даже до штурмового лагеря не дойдет. Его свалит гипоксия. Он испугается того, что зрение внезапно ухудшилось примерно в два с половиной раза. Или того, что десять килограммов за плечами неожиданно превратились в сто. Он сойдет с дистанции.

Но он не сошел.

Вернемся в 1934 год. Четырнадцатого апреля мы с тремя шерпами добрались до монастыря Ронгбук, расположенного на высоте 4980 метров. По меркам тридцатых, его как раз можно было считать базовым лагерем. Настоятель встретил нас приветливо, гостеприимно. Он предлагал подождать хорошей погоды, пожить в монастыре хотя бы пару недель. Шерпы согласились, я – нет. Гора стояла передо мной, и я не мог ждать ни минуты. Я и теперь считаю, что был прав. Я ведь добрался до вершины, а что потом – не так уж и важно.

Моей первой ошибкой был отказ от оборудования Ратледжа. Ратледж был слишком грамотным, аккуратным и рассудительным для настоящего альпиниста. Он рассчитывал время по секундам, жизнь для него значила гораздо больше восхождения, и отказался от вершины в пользу благополучного возвращения. Ну что же, он получил свою золотую медаль от Королевского географического общества. Я получил свою вершину.

Ратледж готовился к экспедициям основательно. В тридцать третьем он не сдался – и оставил большую часть оборудования в монастыре, чтобы вернуться на гору тремя годами позже. Он вернулся – к тому времени я уже лежал в своей трещине и смотрел на него, неудачника, несколько свысока. Даже когда он проходил непосредственно надо мной.

Там были кошки, веревки, ледорубы – все необходимое для успешного восхождения. Я не понимал, зачем это нужно. У меня имелись руки и ноги, этого должно было хватить. Зачем нужна раскладная лестница? Может, я хочу превратить восхождение в загородную прогулку? Ни в коем случае. Так я думал тогда.

Теванг, Ринзинг и Церинг были, с моей точки зрения, ленивыми свиньями. Они, казалось, собирались поселиться в монастыре навсегда, прикарманив выплаченный им аванс. Они пытались отговориться плохой погодой (над нами в тот момент светило яркое солнце), усталостью и необходимостью акклиматизироваться. Мне было противно слушать эти глупости. Шестнадцатого апреля я собрал рюкзак и тронулся в путь. Черт с вами, подумал я, доберусь и без вас.

Я пошел наверх один.

Джон Келли и его шерпы почти не разговаривали. Зато в базовом лагере, помимо Келли, стояла экспедиция французов. Они были смешные, болтливые и смелые как черти. Их двигало наверх не стремление к личному достижению, а гордость за нацию. Они шушукались, переговаривались и обсуждали какие-то сторонние, не имеющие отношения к восхождению вещи. Среди них была девушка, Матильда, прекрасно знающая английский, и Джон Келли разговорился с ней, потому что его палатка оказалась по соседству с ее. Она спросила, нет ли у него сигарет, и он ответил, что есть.

Вообще-то при восхождении курить строго запрещено. Курение в определенной мере равно смерти. И не медленной, предполагаемой смерти от рака легких, а более быстрой, хотя и не менее мучительной кончине. Мембраногенному отеку легких, да. При этом в легких накапливается внесосудистая жидкость, выходящая из капилляров. Из-за давления, температуры и нехватки кислорода проницаемость капилляров изменяется, а дальше все зависит от организма. Есть люди, которые никогда не поднимутся на гору, потому что они предрасположены к подобным заболеваниям. Да, я был именно таким.

Любая легочная патология увеличивает вероятность отека в тысячу раз. Вы курите? Добро пожаловать в ад. Может, у вас хронический бронхит? До свидания. Вы недавно переболели ангиной? Удачной дороги. Если ваши легкие не идеальны, если их нельзя пластинировать и выставлять в музее фон Хагенса[3] в качестве образца для подражания, лучше не ходите наверх. Скорее всего, вы не доберетесь. Я имею в виду не то, что вы погибнете, а то, что вам придется спуститься с половины пути.

Но Матильда попросила у Джона Келли сигарету, и он сказал, да, конечно, у него есть сигареты. Не проблема. Они были нарушителями, психами одного уровня, и это сблизило их. Сидя в базовом лагере, они обсуждали все на свете – от привычек родителей до любимых велосипедных фирм.

И только на шестой день, когда французы готовились к утреннему старту, а Келли думал, присоединяться к ним или идти позже, Матильда спросила: Джон, а зачем ты идешь на гору? Чего хочешь ты?

Мотиваций может быть множество. В последнее время наиболее распространенная – преодоление себя. Безногий Джон Инглис, слепой Эрик Вейхенмейер, старик Юичиро Миура, мальчишка Джордан Ромеро – мы сможем, говорили они, и они могли. Джону Келли было нечего доказывать. Ему было тридцать пять, он был здоров, силен, ловок, имел значительный опыт в скалолазании. Он не собирался ни выполнять программу «Семь вершин» – подъем на высочайшие горы всех частей света, – ни забираться на все четырнадцать восьмитысячников.

Предположим, что я хочу найти фотографию, ответил он. Какую фотографию? Фотографию Рут Тернер Мэллори. Это называется патриотизм, детка. Я хочу доказать всему миру, что Джордж Герберт Ли Мэллори, настоящий англичанин, первым поднялся на вершину, на двадцать девять лет раньше этого чертова новозеландца.

Глава 2. Рут

Швейцарский врач Эдуард Висс-Дюнан известен в первую очередь тем, что в 1952 году возглавил экспедицию на гору. Одним из сопровождавших его шерпов был тот самый Тенцинг Норгей, который годом позже все-таки станет первопроходцем горы. Рекорд той экспедиции составил 8595 метров – такой высоты достигли Норгей и швейцарец Раймон Ламбер. Или, по другим данным, 8611 метров, что в данном случае – одно и то же.

Именно Висс-Дюнан, публикуя статью о восхождении и особенностях акклиматизации на подобных высотах, ввел в обиход термин «зона смерти». Проблема даже не в том, что за пределами восьми тысяч метров крайне трудно передвигаться и что-либо на себе нести. Проблема, скорее, в том, что на подобной высоте человек не может находиться долго чисто физически. Ему будет не хватать кислорода. Даже если погода окажется прекрасной, ни ветерка, и температура, скажем, плюс пятнадцать (такого на вершине, конечно, не бывает).

На шести тысячах жить можно. На семи тысячах – тоже, хотя и плохо. На восьми – нельзя. Это как попытаться жить под водой без акваланга.

Именно поэтому бескислородные восхождения на восьмитысячники начались значительно позже, чем кислородные. Райнхольд Месснер и Петер Хабелер совершили свое знаменитое бескислородное восхождение на вершину мира в 1978 году, четвертью века позже, нежели Хиллари – первое в истории кислородное. То есть не первое. Но я – вне зачета.

В течение двух лет после того восхождения многочисленные критики утверждали, что Месснер и Хабелер использовали компактные бутылочки с кислородом, которые выбрасывали во всевозможные расщелины, чтобы никто их не нашел. Месснер, двумя годами позже поднявшись на вершину без кислорода в одиночку, утер критикам нос по полной программе. Впрочем, Герман Буль без кислорода поднялся на Нангапарбат еще в начале пятидесятых. Но об этом старались не вспоминать, тем более что Нангапарбат – значительно ниже.

Джон Келли не планировал геройствовать. У него был с собой кислород в спаренных баллонах фирмы Allied Healthcare. Причем этого кислорода было значительно больше необходимого. Джон Келли явно планировал провести на вершине много времени. Чего я не мог представить, так это как он поволочет наверх такую тяжесть – и он, и его шерпы были порядком перегружены.

Но он волок.

Вернемся в 1924 год. Джордж Мэллори идет в третью по счету экспедицию. Он пишет, что перед ним – самая высокая в мире гора, вызов человеческой силе и смекалке. Мэллори уже величайший альпинист в мире, но если он поднимется на эту вершину, то станет величайшим альпинистом отныне и навсегда, до самого конца времен.

У него, этого бесстрашного и бесстрастного человека, было две любви. Первая – гора, вторая – прекрасная Рут Тернер. Когда они познакомились незадолго до Первой мировой, то писали друг другу такие письма, что Шодерло де Лакло с его жалкими литературными попытками сымитировать любовь не стоял даже рядом. Поженились они за три дня до войны.

Первая экспедиция двадцать первого года не ставила целью восхождение. Альпинисты обошли гору, сделали подробные карты, составили планы для второго захода. Годом позже Мэллори пришел в Гималаи в составе экспедиции, которая должна была идти наверх. Они – впервые в истории – взяли с собой кислород. За спиной каждого альпиниста была конструкция из четырех баллонов по двести сорок литров кислорода в каждом. Суммарная масса системы достигала четырнадцати килограммов. Для восьми тысяч – нереальная тяжесть.

Их было тринадцать человек – англичан. Семь военных, три врача, чиновник, химик и учитель. Учитель – это Мэллори. И еще более ста тридцати шерпов. Огромная толпа. Британцы не скупились на ресурсы. Базовым лагерем стал район монастыря Ронгбук.

На самый верх, конечно, пошли не все. Только четверо, не считая шерпов. Они поставили лагерь номер один на высоте 5400 метров, лагерь номер два – на шести тысячах и передовой лагерь – на 6400 метрах. Им казалось на тот момент – никаких проблем. Сложно, но возможно. Осталось меньше половины пути – мы дойдем. Оттуда, из передового лагеря, вышли тринадцать человек: четверо англичан (Джордж Мэллори, Говард Сомервелл, Эдвард Нортон, Генри Моршед) и девять шерпов. Они не стали брать кислород – лишь еды на тридцать шесть часов и оборудование для восхождения. Но уже первая ночевка сократила количество шерпов до пяти – четверо так ослабели от разреженного воздуха, что не смогли идти дальше и были отправлены вниз. Потом был второй день, а на третий погода ухудшилась, еды почти не осталось, все страшно ослабели без кислорода – и повернули назад, достигнув максимальной высоты 8225 метров. Мировой рекорд в скалолазании.

Представьте себе: этот результат позволил бы взойти на Чо-Ойю, Дхаулагири, Манаслу, Нангапарбат, Аннапурну, Гашербрум I и II, Броуд-Пик и Шишабангму – на девять из четырнадцати возможных восьмитысячников. Но им, безумцам, нужна была именно эта вершина.

Вторую попытку сделали Джордж Финч, Джеффри Брюс, Джон Ноэль и гуркхский офицер Тейбир Бура. И еще тринадцать шерпов. Они побили рекорд предыдущего захода. Два человека – Финч и Брюс – сумели добраться до высоты 8326 метров (остальные – в том числе все до единого шерпы – сдались и спустились обратно в передовой лагерь). Но на этой высоте у Брюса сломалась система подачи кислорода, и он начал резко слабеть. Финч мог бы идти дальше, но предпочел помочь другу спуститься. Кто знает, не стали бы они первопроходцами, если бы не технические неполадки.

Через несколько дней они совершили третью попытку – из базового лагеря вышли Мэллори, Сомервелл, Финч, Артур Уэйкфилд и Колин Кроуфорд. И четырнадцать шерпов. Возможно, они дошли бы, кто знает. Но сошла лавина, и эта лавина смела семерых шерпов вместе с едой и оборудованием. Подниматься дальше без припасов стало бы самоубийством. Они спустились.

В тот раз гора отказалась их принимать.

Джону Келли повезло. Изначально он планировал одиночную экспедицию. Не в смысле «соло», а в смысле – он и шерпы. Но теперь, когда удалось увязаться за французами, он был доволен. Так было значительно проще. Идущие впереди протаптывали тропу, проверяли путь, помогали там, где было тяжело. Лагерь I, лагерь II, лагерь III – теперь все их заботы были общими.

До первого лагеря они дошли легко. Так легко, что об этом совершенно нечего рассказывать. Восемьсот метров вверх за считанные часы, никаких потерь, никаких сложностей. Яркое-яркое солнце и мороз. Главное – не забыть, что холод не спасает от ожогов. Забыл намазать лицо защитным кремом? Кожа начнет чесаться, затем шелушиться, будто ты все это время пролежал на пляже, а не полз наверх по ледяным кромкам.

Даже лестницу они применили всего один раз. Южный склон – это не то чтобы игрушка для профессионала, но идеальный путь для новичка. Маститые альпинисты сравнивают его с ковровой дорожкой. То ли дело маршрут советской экспедиции, которая умудрилась пройти по контрфорсу юго-западной стены. За тридцать последующих лет никто не смог повторить их путь. Французы и Келли шли по простой дороге, хотя слово «простой» обязательно нужно брать в кавычки. Потому что на горе такой категории никакой простоты быть не может.

В мое время никто о категориях не говорил. Или о них все же говорили, но я об этом не знал. Я знал лишь, что есть гора и есть я. И мы должны встретиться.

Восемьсот метров – это больше, чем «правило шестисот метров». Каждый альпинист смотрит на дневной маршрут по-своему. Одни рекомендуют не подниматься за сутки более чем на пятьсот метров, другие – на шестьсот, иные позволяют добираться до тысячного барьера. Я насмотрелся на поднимавшихся и могу сказать: если вы за день сумели преодолеть более километра, поздравляю: вы мертвы. Хотя, если повезет, вас сволокут вниз, а отек мозга пройдет сам собой. Но если вокруг нет десятка шерпов, вы мертвы. Поэтому правила нельзя нарушать, какое бы из них вы ни избрали в качестве путеводного. Самый правильный вариант – это чередовать подъемы и спуски. Поднялись на новую высоту? Поставили лагерь III? Спуститесь в лагерь II и переночуйте там. А наутро поднимитесь и поставьте лагерь IV. Следующая ночевка – уже в лагере III. И так далее – ступень за ступенью, никаких рывков.

Так или иначе, французы успешно преодолели свои восемьсот метров, затем спустились на двести и осели в лагере I. Палатки расставили без проблем, все были веселы, бурны, и в воздухе немного попахивало высотной эйфорией. Процесс кратковременной акклиматизации по внешним признакам напоминает легкую форму высотной болезни: учащенное сердцебиение, одышка, легкая головная боль. Что-то можно перетерпеть, что-то нельзя. Болит голова – тут же глотайте таблетку, легче не станет. Не спится – сразу пейте снотворное, отсутствие сна значительно страшнее приема медикаментов.

Джон Келли имел неплохую физическую подготовку. Посредственное оборудование он компенсировал тем, что присоединился к группе. Хорошее настроение ему обеспечила Матильда.

Если бы это был обычный поход, она бы в первый же вечер предложила ему спать в одной палатке. Но на высоте шести километров секса быть не может. Спать в одной палатке лучше, чем в разных, потому что так теплее. Но с кем спать – с мужчиной или женщиной – совершенно не важно. Все равно ты глотаешь дифенгидрамин или доксиламин – и спишь как убитый. Тебе не до женской красоты.

Джону Келли не хотелось спать с шерпами. У его людей было две палатки: одна для троицы шерпов, другая – самого Келли. И он не прочь был к кому-нибудь присоединиться. Но Матильда промолчала. Они минут пять поговорили на какие-то отвлеченные темы, а потом она отправилась к своим французам.

Вернемся в 1953 год. Знаменитый британский альпинист Генри Сесил Джон Хант возглавляет очередную экспедицию. Размах ее поистине королевский – четыреста человек, причем из них триста шестьдесят два – носильщики и двадцать – шерпы-проводники. Средств, затраченных на восхождение, хватило бы, чтобы в течение года кормить всех нищих какого-нибудь Ливерпуля или Манчестера. Конечно, наверх пошли не все. Большинство осталось в базовом лагере, кто-то осел в промежуточных. Последний лагерь они разбили на высоте 7890 метров.

Огромный, почти двухметровый Хиллари имел все шансы стать плохим альпинистом. Тяжелый костяк, могучие плечи, нескладное строение – да такому по ровной дороге передвигаться непросто, что уж говорить о горах. Но он не останавливался, потому что не умел. Он всегда двигался, если мог, – а он мог.

Сам Хант не планировал идти наверх. В соответствии с разработанной стратегией к вершине последовательно отправлялись две «двойки». В первую входили Том Бурдиллон и Чарльз Эванс, во вторую – Эдмунд Хиллари и шерп Тенцинг Норгей. Хиллари не хотел идти с шерпом – в этом проявился его снобизм. Нет, говорил он, я не пойду, я хочу идти с Лоу или с кем-либо еще, но не с этим узкоглазым. То, что узкоглазый в сто раз опытнее и выносливее любого европейца, Хиллари тогда не волновало.

Через три дня, кстати, они с шерпом уже были лучшими друзьями – и оставались таковыми всю жизнь. Когда в 1986 году Норгей умер, Хиллари рыдал так, как будто потерял сына, брата и отца в одном лице. Впрочем, никакого «как будто». Когда ты идешь с кем-то на вершину, он действительно тебе – брат, сын и отец. Более того, он – ты сам. Ты знаешь, что, если погибнет он – умрешь и ты. Если он сломает ногу, ты тоже не выберешься. И ты учишься делить с ним все, что возможно разделить.

Первыми, 26 мая 1953 года, шли Бурдиллон и Эванс. Сложись обстоятельства чуть иначе, возможно, именно их имена сейчас открывали бы все альпинистские справочники. Но они прошли всего четыреста метров, когда у Эванса отказала система подачи кислорода. Бурдиллон понял все правильно. Они были единым целым, и один не мог двигаться вверх, оставив другого. Поэтому они спустились – в тот же день. На отдых должно было уйти по меньшей мере три дня, и потому шахматный порядок вывел на тропу вторую двойку. Точнее, пятерку, потому что до штурмового лагеря на высоте 8500 Хиллари с напарником довели трое шерпов.

Но дальше они шли вдвоем.

Утром один из французов почувствовал себя плохо. Пульс – сто восемь ударов в минуту. Так не годится. Утренний пульс не должен быть больше сотни, в противном случае выходит, что человек не смог приспособиться к высоте. Он сумеет дойти до второго лагеря, но оттуда его придется спускать. Это может разрушить всю экспедицию. Французов было десять, плюс пятнадцать шерпов с ними. Двоих шерпов отправили вниз – сопровождать заболевшего. Джону Келли сказали: будешь на его месте? Буду, сказал он. Тем более, место освободилось в палатке с Матильдой. Хотя палатка была трехместной и с ними ночевал еще один француз, Келли такой расклад нравился.

Было решено еще на один день остаться в лагере I. Задержаться – лучше, чем поторопиться. Все-таки восемьсот метров – немалый рывок, и отдых после него не помешает. Но лишать себя акклиматизации тоже глупо. Поэтому они поднялись на 6500, а затем спустились на 6000. Очередная ступенька. Матильда шла в сцепке с Келли, а потом весь вечер просидела в его палатке. Они разговаривали о разном, но больше всего Матильду интересовала цель англичанина. Что за фотография? – спрашивала она. Как она выглядела? Почему ты надеешься найти ее там, когда уже несколько тысяч человек побывали на вершине и ничего не нашли? У тебя в рукаве есть козырь?

Нет, отвечал Келли, у меня нет никакого козыря. Просто я знаю, что Мэллори не мог не дойти. Он ведь из Мобберли.

А фотография… На фотографии была Рут. Милая, молодая, ей было всего тридцать два, когда погиб ее муж, а снимок сделали за несколько лет до этого, в 1920 году.

Ее отцом был Хью Теккерей Тернер, архитектор по профессии и художник по призванию. Самая известная его работа – часовня в Мемориальном парке Филлипса, что в Годалминге, графство Суррей. Парк был разбит и назван в честь Джека Филлипса, того самого героического телеграфиста, который выстукивал SOS и другие сигналы бедствия на разваливающемся после удара об айсберг «Титанике». Помимо часовни Тернер построил ряд жилых коттеджей в Гилфорде.

Рут росла в Годалминге, в Уэстбрук-Хаусе, особняке, спроектированном ее отцом. Тернеры дружили с блестящими людьми своего времени. В их доме постоянно бывал знаменитый Уильям Моррис, поэт, художник и издатель, а Рут училась в школе, принадлежавшей матери Олдоса Хаксли.

В 1913 году, когда Рут исполнился двадцать один год, она присутствовала на ужине у Артура Клаттон-Брока, великолепного эссеиста и критика, регулярно собиравшего у себя интеллектуальную элиту графства. Там она познакомилась с молодым Мэллори, которому, казалось бы, суждено было стать священником, ведь его отец служил Богу и его дед по материнской линии служил Богу, но Джордж хотел приключений. Он изучал историю в Кембридже и каждый год ходил в горы – сначала со своим другом и наставником Грэмом Ирвингом, а затем и во главе самостоятельно организованных групп. Мэллори дружил с художниками и поэтами, цветом своего поколения, и потому до наших дней дошло множество его портретов. Чрезвычайно фотогеничный, красивый, он постоянно попадал в поле зрения живописцев, и те рисовали его, рисовали неистово – красками, карандашами, углем, чернилами.

После Кембриджа он поступил учителем в школу Чартерхаус в Годалминге, одну из престижнейших школ Англии, а тремя годами позже увидел Рут. Он влюбился в нее с первого взгляда – в ее глаза, волосы, улыбку. У нее было такое простое, такое милое лицо, такой светлый и кроткий взгляд, что Мэллори весь вечер у Клаттон-Брока смотрел только на нее.

Годом позже Хью Тернер пригласил блестящего молодого человека, которого прочил в мужья одной из своих дочерей, на совместные каникулы в Венето. Там, в Италии, в городке Азоло, Мэллори понял, что не может жить без Рут, и признался ей в любви. Она ответила взаимностью.

Он пишет ей: «О, как прекрасен был тот день среди цветов в Азоло!» Он пишет ей: «Как удивительно, что ты тоже любишь меня и даришь мне радость, о которой я не смел и мечтать». Он пишет ей: «Мои руки соскучились по тебе, мне так хочется нежно прижать тебя к своей груди».

Они переписывались, посылая друг другу по письму в день, они осыпали друг друга признаниями, они ездили друг к другу, и обе семьи были всецело за столь красивый и гармоничный брак. 29 июля 1914 года Рут Тернер и Джордж Герберт Ли Мэллори стали мужем и женой.

А потом началась война.

Какое отношение имеет роман между Рут и Джорджем к горе, к восхождению, к фотографии? Хорошо, пусть он собирался оставить этот снимок на вершине, но стоит ли так подробно останавливаться на личности Рут? Не достаточно ли краткого описания ее внешности и утверждения, что Мэллори ее безумно любил?

Нет, отвечу я, недостаточно. Точно такой же ответ дал Джон Келли Матильде, когда она спросила его, неужели подобные знания хоть как-то помогут отыскать фотографию Рут. Конечно, помогут, ответил Келли. Без них поиск фотографии теряет всякий смысл.

Идиллическая история любви великого альпиниста к прекрасной девушке характеризует его как несгибаемого человека. Если бы он был одинок, хладнокровен, жесток, он бы скорее имел право рисковать жизнью, пытаясь одолеть невозможные вершины. Но он любил и был любим, и все свои восхождения посвящал жене. Она никогда не просила его остановиться, никогда не заставляла остаться внизу. Она знала, что он любит ее больше жизни. И, что самое страшное, она знала: горы он любит еще сильнее.

В год их свадьбы грянула Великая война. Друзья Джорджа – Роберт Грейвс (да-да, тот самый знаменитый писатель, автор романа «Я, Клавдий») и Руперт Брук добровольцами ушли на фронт. Годом позже Брук заработал заражение крови и умер. Это стало переломным моментом в судьбе Мэллори – он тоже ушел на войну. Рут рыдала и не хотела его отпускать, но Мэллори стремился защищать свою страну, и ничто не могло его остановить. И еще – видимо, именно это послужило основным стимулом – Джорджу опостылела мирная, спокойная семейная жизнь. Он хотел приключений. К тому времени у пары уже родилась дочь. Мэллори отнесся к рождению малышки спокойно. Он хотел сына.

Рут писала ему письма на фронт – нежные, полные любви, спокойствия и ожидания. Он отвечал, что каждое ее письмо – как луч света, развеивающий тьму перед его глазами. В своих письмах он обрисовывал картины артобстрелов, причем в спокойных выражениях, точно прожил под огнем всю сознательную жизнь. «Это было шумновато, – писал Мэллори. – Полевые батареи опять били над самыми нашими головами, и наиболее неприятным был шестидесятифунтовый снаряд, погасивший мою лампу ударной волной…»

Сама Рут некоторое время работала в тылу, готовя медикаменты для раненых, но, когда вокруг появились собственно раненые, спасовала, опасаясь заразиться какой-либо инфекцией и передать ее малышке Клэр.

Джордж приезжал на побывки, и в сентябре 1917-го у них родилась вторая дочь – Берри. Потом Мэллори ранило, он вернулся в Англию, некоторое время лежал в госпитале, затем работал в тылу, затем снова уехал на фронт. Из Франции он вернулся после войны, в 1919-м, снова начал преподавать и готовить свою альпинистскую группу к новым походам. До войны в ней было шестьдесят человек, после войны осталось двадцать шесть. Двадцать три альпиниста погибли, еще одиннадцать получили травмы, исключающие восхождения.

Еще годом позже наконец родился сын, которого назвали Джоном. Они были счастливы. Но Джордж Мэллори не мог находиться внизу. Его беспрерывно манили горы.

Рут была сердцем его приключений. Она знала это – и страдала. Она не могла без него, он не мог без нее, и в ее честь он совершал подвиги, которых она не хотела.

На той самой фотографии она сидит к фотографу левым боком, даже чуть спиной, обернувшись, чтобы посмотреть в камеру. У нее крупные, но нежные черты лица: глаза, нос, щеки. Ее густые вьющиеся волосы собраны в аккуратную прическу. Джордж всегда носил с собой этот снимок. Когда ему становилось плохо, он доставал его и смотрел в глаза своей любимой женщине. То, что он собирался оставить фотографию на вершине, говорит о многом.

Это еще один аргумент в пользу того, что он все-таки дошел. Оставив снимок на вершине, он оставил там и свою удачу. Без фотографии Рут он не мог вернуться с горы живым.

И он не вернулся.

Глава 3. Ирвин

На третий день французы поднялись в лагерь II, сначала взобравшись на высоту 6700 метров, затем вернувшись на 6300. Семеро из них не знали английского языка, поэтому Келли общался только с Матильдой и руководителем экспедиции, Жаном. Жан был достаточно дружелюбен, но все-таки с большим удовольствием проводил время в кругу соотечественников. Шерпы тарахтели на своем языке. Келли чувствовал себя слегка не в своей тарелке, но продолжал идти.

Погода немного ухудшилась, подниматься мешал сильный ветер. На самочувствие никто не жаловался, но уже во втором лагере один из французских шерпов, Анг, почувствовал себя плохо, и его отправили вниз вместе с другим шерпом. Экспедиция сократилась до двадцати четырех человек.

Мне сложно понять, как шерпы воспринимают восхождение. Для европейца это подвиг, а для шерпов – обыденная работа: донести груз, показать дорогу. Белый альпинист платит безумные деньги и поднимается, чтобы побывать на вершине. Шерпу вершина безразлична. Он может донести груз до штурмового лагеря на 7900 и отправиться вниз. Он выполнил свою работу, миссия окончена. Поэтому, когда шерпу плохо, он говорит об этом и спускается. Геройству тут места нет.

То ли дело европеец или американец. Он будет ползти наверх даже со снежной слепотой и отеком легких. Его охватит горная эйфория, и он не сможет побороть ее сам. Помогите ему.

Во время знаменитого трагического похода 1996 года альпинистка Лене Гаммельгард (впрочем, оставшаяся в живых) категорически настаивала на том, чтобы идти без кислорода. Она равнялась на руководителя группы Анатолия Букреева, который не пользовался баллонами из принципа, не понимая, что Букреев имеет больший опыт, он физически выносливее, сильнее. И что он мужчина. Ей обязательно нужно было испытать себя. А руководитель экспедиции Скотт Фишер не мог отказать клиентам. Болен? Ничего, мы тебя дотащим. Слаб? Без проблем, мы тебя поддержим.

Это распространенная ошибка. Многие думают: завтра пройдет. Или: приму таблетку, и все будет хорошо. Или: ничего, другие же смогли.

Другие – смогли. А ты не сможешь, дружок. Ты останешься там. Тебя ждет гипотермия. Тебя ждет гипоксия. Тебя ждет смерть.

Пару лет назад один сумасшедший турок хотел затащить на вершину велосипед. Он добрался на нем до базового лагеря, и это показалось ему достаточно легкой задачей. А что, велосипед легкий, думал он, всего-то пятнадцать килограммов. Только на высоте они превращаются в семьдесят.

Впрочем, для Айдина Ирмака это был всего лишь крошечный островок в море безумия. Много лет назад он эмигрировал в США, занимался мелким бизнесом, разорился, развелся с женой и стал бомжом. В прямом смысле – четыре месяца он жил в картонной коробке под мостом Куинсборо. А потом нашел себе занятие – подбирал на улицах брошенные велосипеды, чинил их и продавал через Craigslist, сайт электронных объявлений. Однажды он нашел этот байк – и уже не смог с ним расстаться.

Потом он работал как вол, сделал несколько хороших дизайнерских проектов, поднялся обратно в нормальную жизнь и накопил двадцать тысяч долларов. А потом повторил мой путь. Прилетел на самолете в Амстердам, сел на велосипед и поехал на нем в Тибет – через Россию и Китай, заодно сделав пару крюков и побывав в Малайзии, Индонезии, Лаосе. Когда он добрался до горы, денег на пермит[4] уже не было – и он одолжил у друга еще тридцать пять тысяч долларов. В пермите ему отказали.

Он ворвался в офис бюрократа, заведующего выдачей пермитов, и сказал, что совершит самосожжение, если ему не разрешат подняться на гору. Черт его знает как, но он одержал победу.

Велосипед он в итоге оставил в лагере. То есть попытался пойти с ним и понял, что не доберется даже до лагеря I. И пошел без велосипеда. А еще без альпинистской подготовки, без шерпов и почти без кислорода, потому что его кислородная маска сломалась. Как ни странно, он добрался до вершины. Ему уже было так плохо, что сил доставать фотоаппарат не оставалось. Он почти сразу начал спуск, но хватило его ненадолго. Ко всему прочему, он умудрился потерять очки.

Собственно, на моей памяти из «зоны смерти» альпинистов спасали всего дважды. Линкольна Холла в 2006-м и этого сумасшедшего турка в 2012-м. Но если за Холлом вышла целая экспедиция, то Айдина Ирмака вниз дотянул парень-одиночка, израильтянин Надав Бен-Йегуда. Он прервал собственное восхождение и тащил на себе полутруп в течение девяти часов, хотя до того перекинулся с турком всего парой слов в базовом лагере. Вероятность того, что выживут оба, равнялась от силы одной тысячной процента. Они попали в эту тысячную.

Поэтому – я повторяюсь, – если вы чувствуете себя плохо, не нужно геройствовать.

Хотя нет. Есть один-единственный случай, когда геройство позволительно и даже более того – необходимо. Это случай, когда вершина для вас значительно дороже жизни.

Как ты собираешься ее искать? – спросила Матильда. Джон Келли сделал странный жест – то ли пожал плечами, мол, не знаю, то ли показал, что до поры до времени не хочет раскрывать карты. Там же наст, сказала Матильда. И если до тебя ее никто не нашел, значит, она где-то далеко под настом. Да и неизвестно, что с ней. Если она бумажная, то, скорее всего, сгнила, несмотря на холод и низкий уровень кислорода.

Келли покачал головой. Она в рамке за стеклом, сказал он. Мэллори нес ее именно так. Он хотел прикрепить к ней палку и воткнуть в снег. Так, скорее всего, он и сделал, но потом ветер завалил снимок, его покрывало снегом – слой за слоем, – и поэтому к тому моменту, когда наверх поднялся Хиллари, фото было уже не найти. Да Хиллари и не искал, скорее всего. Или искал?

А если его просто сдуло? Если он уже сто лет как покоится в какой-нибудь трещине? Что ты тогда будешь делать?

Не покоится, покачал головой Джон Келли. Он там, наверху. Других вариантов нет.

Вернемся в 1953 год. Хиллари, Джордж Лоу, Альфред Грегори и два шерпа – Анг Ниима и Тенцинг Норгей – поднимаются наверх, в штурмовой лагерь. Те, кто не собирается идти дальше, продвигаются во главе цепи, вырубая ступени и подготавливая веревки. Идущие позади экономят силы. Они устанавливают палатку на высоте 8500 метров. Им везет, погода отличная. После установки Лоу, Грегори и Ниима спускаются обратно, остаются Хиллари и Норгей.

Лоу очень хотел стать первым на горе. Но он знал, что это работа для одного. И он отдал эту честь своему другу.

Хиллари и Норгей устраиваются на ночлег. Хиллари снимает ботинки – он представитель цивилизованного мира, он не может спать в обуви. Ботинки он заворачивает в одеяло и кладет под голову в качестве подушки. Норгей спит в обуви. Наутро оказывается, что ботинки надеть невозможно – они превратились в два куска льда. Альпинисты растапливают примус и отогревают их в течение двух последующих часов.

Они идут, меняясь. Впереди то Норгей, то Хиллари. На них три слоя перчаток и десять слоев одежды. За спинами – шестнадцатикилограммовые кислородные приборы. Они идут между Сциллой и Харибдой. Справа – обрыв, слева – скала, или наоборот. Они думают: вот осталось чуть-чуть, это уже последний сугроб, а он оказывается не последним, они перебираются через него и продолжают идти. Тут не о чем думать, тут нужно сжать зубы и идти, карабкаться, ползти, грызть камень, лед и снег.

Альпинисты связаны двухметровой веревкой, точнее, она закреплена таким образом, чтобы сохранять между ними постоянное расстояние. Еще точнее, длина веревки – не два метра, а шесть футов. Просто кому-то привычны стандартные меры, и я стараюсь пользоваться ими, а не традиционными британскими.

Когда перед альпинистами оказывается вершина, впереди идет Хиллари. Именно он, новозеландец, первым вступает на самую неприступную вершину в мире. По крайней мере, если верить официальным источникам. Секундой позже наверху оказывается и шерп. Впоследствии журналисты спрашивали их: кто из вас был первым. Чье имя должно быть в каждом заголовке. Альпинисты написали официальное заявление, в котором указали, что вступили на вершину почти одновременно. Журналисты прицепились к слову «почти». Тогда Норгей официально заявил, что первым был Хиллари – чтобы эта свора поутихла.

Хотя это, конечно, чушь. Если два альпиниста связаны одной веревкой, они становятся сиамскими близнецами. Нет Хиллари и Норгея – есть Хилгей и Норлари, это один человек, это Сакко и Ванцетти, Роллс и Ройс, Орвил и Уилбур Райт.

Они провели на вершине ровно пятнадцать минут. Хиллари снимал гималайские виды, потом сфотографировал Норгея. Сам он отказался отдать аппарат шерпу. Он не хотел, чтобы его сняли на вершине. Ему достаточно было присутствия.

На фотографии Норгей стоит, опираясь на правую ногу, левую поставив на гребень. На нем бежевые штаны и ботинки на высокой шнуровке, синяя куртка, перчатки и кислородная маска. В правой руке он держит древко с четырьмя флагами: британским, индийским, непальским и ООН. Более или менее прилично виден только британский, остальные не разглядеть, потому что ветер дует от фотографа, пряча флаги за древко. Глядя на эту фотографию, понимаешь, что спрятать снимок Рут на вершине негде. Даже если Мэллори воткнул штангу с рамкой на полметра в снег, ее все равно бы смело.

Но я знаю кое-что, чего вы не знаете. Когда Хиллари шел к вершине, он ужасно боялся увидеть там рамку с фотографией Рут, потому что это сделало бы его вторым. Он умел проигрывать – но не хотел этого делать. Когда он оказался на вершине – девственно белой, без единого следа человеческого вмешательства, – то успокоился. Но он понимал, что ветер мог – да и не то что мог, а должен был – снести снимок вниз.

Тем не менее он поискал фотографию глазами. Он даже нагнулся и немного покопался в снегу – на серьезные поиски просто не хватало сил. Он не хотел найти снимок, просто должен был выполнить определенный ритуал, без которого восхождение стало бы фикцией. Он его выполнил. Снимка не было. Джордж Мэллори не добрался до вершины – доказано на практике.

Эдмунд Хиллари, великий альпинист, первым побывавший на вершине высочайшей горы мира, отправился вниз.

Со времен Хиллари на вершине побывали тысячи альпинистов. В последние годы вершину немножко утоптали – на ней можно вполне нормально стоять, явного гребня посередине не видно. Никто и никогда не видел фотографию Рут.

Не хочешь говорить – не говори, – отвернулась Матильда, когда на очередной вопрос Келли рассказал ей отвлеченную историю, ни словом не обмолвившись о том, как будет искать артефакт.

У меня есть металлоискатель, промямлил он. Она рассмеялась – а если рамка деревянная? Если там нет железа? Есть железо, ответил Келли, я уверен, что есть. У тебя будет мало времени, сказала она. Да, ответил он, около получаса. Но я успею.

На деле рекорд пребывания на вершине составляет тридцать два часа – и это полное безумие. Второе по длительности достижение – на десять часов меньше, около двадцати одного часа. Человек, даже находясь в добром здравии, не способен провести столько времени в условиях чудовищного кислородного голодания. Того, кто сумел выжить на вершине более суток, звали Бхакта Кумар Рай, и он был в первую очередь не альпинистом, а буддийским монахом, духовным учителем. И двадцать семь часов он провел в медитации, сведя жизненно важные для организма процессы к минимуму.

И еще одно: его рекорд официально не признан. Не хватает доказательств.

Но это не важно. Суть в том, что у Джона Келли действительно было очень мало времени на вершине. При этом он почему-то совершенно не волновался. Он знал, что успеет.

И еще кое-что. Вполне вероятно, что восхождение вообще не понадобится, сказал он Матильде. Почему? Он улыбнулся и промолчал.

Тело Мэллори нашли в 1999 году. Это не было случайностью. Поиски являлись личным проектом Эрика Симонсона, американского альпиниста, который хотел наконец разрешить загадку исчезновения легендарного англичанина. Он не собирался спускать тело Мэллори вниз, потому что знал: лучшей могилой для великого альпиниста могла быть только гора. Он хотел докопаться до истины. Информационной основой экспедиции послужили исследования немца Йохена Хеммлеба – тот по косвенным данным рассчитал квадрат, в котором следовало искать тело Ирвина – именно Ирвина, а не Мэллори. Это было даже хорошо: хотя фотоаппараты были у обоих, основным фотографом считался Ирвин. Если бы англичане добрались до вершины, он бы наверняка снял напарника на фоне расстилающейся вокруг панорамы.

1 мая 1999 года, всего через несколько часов после начала операции, член поисковой группы Конрад Анкер заметил тело. Они полагали, что это Ирвин, – по всем расчетам именно здесь тот должен был спускаться. Но это оказался Мэллори. Он лежал на высоте 8155 метров, обнимая скалу руками.

Он и сейчас лежит так.

Камеры на теле не было. Зато команда нашла целый ряд других артефактов, способных пролить свет на тайну восхождения 1924 года. Смерть Мэллори наступила, скорее всего, от тяжелой травмы черепа, полученной в результате падения. Также у него была сломана нога. Судя по всему, порвалась или была перерезана веревка, связывающая Мэллори с Ирвином. Первый упал, второй – исчез. Если они действительно спускались, до лагеря им оставалось всего полтора часа ходьбы.

Темные очки нашли у Мэллори в кармане. Это могло означать лишь одно: они шли ночью. Подниматься ночью может только безумец – так что они, видимо, двигались вниз. Впрочем, у Мэллори могла быть вторая пара, слетевшая с него во время падения.

В блокноте Мэллори было записано, что для финального рывка, судя по всему, нужно три, а не два баллона кислорода.

И главное, что нигде – ни во внутреннем кармане у сердца, ни в ботинке, ни в сумке – не нашли самый главный артефакт – фотографию Рут. Мэллори где-то ее оставил.

Впоследствии на поиски тела Ирвина отправлялось еще несколько экспедиций, но все вернулись ни с чем. Напарник Мэллори пропал без следа вместе с фотоаппаратом.

Это же какой-то бред, сказала Матильда. Ну, хорошо, у тебя есть металлоискатель, который найдет снимок, впрочем, я в это не верю, но ладно. Допустим. А если фотографии там нет? Не потому, что Мэллори ее не оставил, а потому, что там температура минус шестьдесят и ветер под двести километров в час. Потому, что там всегда снег, снег, снег и ничего, кроме снега. Эта железка, на которую Мэллори собирался насадить рамку, давно проржавела насквозь и сломалась, снимок унесло. Вероятность этого – девяносто девять процентов. Что ты будешь делать? Будешь подниматься снова и снова в надежде найти иголку в стоге сена?

Нет, Келли покачал головой.

А что? Вот правда. Своей сказкой ты можешь обмануть Жана, потому что он наивный. И остальных, потому что они твой английский почти не понимают. И шерпов, потому что им безразлично. Но нормального умного человека ты не обманешь. Или у тебя другая цель, или у тебя есть козырь в рукаве.

Есть, сказал Келли.

Давай колись, она толкнула его плечом. Чего скрывать-то. Ты же знаешь, мы все тут – одно целое. Хватит строить из себя Бонда.

Келли усмехнулся, но ничего не ответил. По его глазам Матильда понимала, что он знает больше, намного больше, чем говорит. И еще она поняла, что он просто играет с ней. Что сейчас он все скажет, просто потянет время еще чуть-чуть.

Я жду, заметила она.

Я знаю, где лежит Ирвин, сказал Келли.

Глава 4. Кембридж

Первое же утро в лагере III на высоте 6800 омрачилось трагедией. Один из французов, Дидье Симонэ, проснулся в пять утра, растолкал товарищей и поздравил их с новым утром. Потом он оделся и вышел подышать свежим воздухом. Его не было пять минут, десять минут, пятнадцать минут. Потом его друг Матье Берже выбрался следом, чтобы спросить Дидье о чем-то. Дидье сидел на уступе, оперев подбородок на руки, и смотрел вдаль. Дидье, позвал Матье. Тот не откликнулся. Дидье, слышишь меня? Тот продолжал сидеть. Матье выбрался из палатки, подошел к Дидье и положил ему руку на плечо. Симонэ начал заваливаться на сторону. Он был мертв.

Это называется деградация. Истощение, усталость, вялость – и остановка сердца. Тихая, мирная, аккуратная смерть.

Они сделали ошибку, говорю вам с полной уверенностью. Им следовало сделать ступеньки более равномерными. Спускаться после подъема на большие расстояния. Аккуратнее распределять акклиматизацию. Но они стремились вверх и заночевали почти на пике дневного подъема. Чаще всего это не оборачивается трагедией. Но бывает и по-другому.

Вместе с телом Дидье вниз ушли четверо французов и шестеро шерпов. Всего минус одиннадцать. Их осталось тринадцать, и этого вполне хватало.

Руководитель экспедиции, Жан, предлагал остановиться. Он готов был спуститься вниз, потому что винил себя в трагедии, случившейся с его другом. С одним из тех, кто ему доверял. Но его уговорили не сдаваться. Дидье уже ничем не поможешь, а вершина ждет. У остальных со здоровьем полный порядок – насколько с ним может быть порядок на такой высоте. Келли был совершенно спокоен. Он общался с умершим разве что краткими приветственными кивками и не испытывал по поводу его ухода никаких чувств. Матильда плакала, хотя знала Симонэ всего месяц – они познакомились перед самой экспедицией. Слезы замерзали на ее щеках.

Из-за задержки они прошли мало, после чего решили спуститься в лагерь I, чтобы отдохнуть. Это нужно было сделать сразу после прохождения высоты, на которой они разбили лагерь II. Тогда Симонэ бы, возможно, остался жив. Шел шестой день. До штурмового лагеря они планировали добраться на восемнадцатый.

Все ходили мрачными, в лагере почти не разговаривали. Келли тоже молчал. Все равно ему было нечего сказать.

Вернемся в 1934 год. Как уже упоминалось, шестнадцатого апреля я, вооруженный лишь ледорубом, отправился наверх. Я вышел рано утром, когда мои разгильдяи-шерпы еще спали. Со мной был мой верный дневник – изготовленный в Японии блокнот с надписью Present Time Book. Я вел его с двадцать первого марта, с момента въезда в Непал.

Это было трудно, по-настоящему трудно. Я постоянно терял тропу, иногда приходилось обходить трещины, делать огромные крюки, чтобы преодолеть препятствие, на которое я не мог забраться. Все это – в чудовищных условиях, потому что было холодно, ветер пронзал до самых костей, зрение становилось все хуже, я начал кашлять, голова болела, не переставая. Хотя я был еще так низко, до лагеря Ратледжа оставалось порядка двух миль, а в пути я провел целых пять дней! Несколько раз приходилось спускаться, чтобы найти хоть сколько-нибудь приличное место для палатки. В последний день я ставил ее почти полтора часа – пальцы не слушались.

Тогда в первый раз на меня обрушилось отчаяние. Я понял, что не дойду. Умереть – не страшно, что вы. Я боялся не увидеть вершину.

Я спускался обратно четыре дня – двадцать четвертого апреля я снова был на пороге монастыря. Я почти ничего не видел, потому что не догадался взять с собой темные очки: ведь раньше я слыхом не слыхивал о снежной слепоте. Мои военные раны открылись, лодыжки чудовищно ныли, особенно та, из которой много лет назад извлекли две пули. Я ведь был героем войны, не забывайте. Меня прошило пулеметной очередью.

Эти трое лентяев, Теванг, Ринзинг и Церинг, по-прежнему прохлаждались в монастыре. Надо отдать им должное – они правильно сделали, что пытались меня отговорить идти в одиночку. Но я считаю, что они должны были идти со мной. Вчетвером мы бы добрались.

Монахи окружили меня заботой. Я ел, пил и спал в свое удовольствие, и чем лучше становилось мое состояние, тем больше я грезил о горе, тем сильнее рвался отправиться туда снова. Шерпы продолжали меня отговаривать. Монахи отмалчивались.

Так или иначе, двенадцатого мая мы тронулись в путь, на этот раз втроем: я, Теванг и Ринзинг. Церинг, совсем расклеившийся и разболевшийся, пошел в противоположную сторону, к своей деревушке. Шерпы хорошо знали дорогу – до третьего лагеря экспедиции Ратледжа мы добрались за три дня. Там пришлось остаться почти на неделю, потому что поднялся ветер, пошел снег – погода ухудшилась настолько, что даже я при всем своем рвении понимал, что в подобных условиях мы не доберемся.

Сперва я хотел срезать дорогу и двигаться сразу к пятому лагерю Ратледжа, но шерпы меня отговорили. Теванг нашел способ на меня воздействовать. Он сказал: лучше мы будем идти медленно, но точно дойдем. Вам же важно добраться, не так ли? Да, сказал я, важно добраться. И согласился идти длинным путем.

А двадцать первого мая я пошел вперед – один, без шерпов, в надежде найти веревки и лестницы, установленные Ратледжем за год до меня.

Матильде не давали покоя слова Келли. Она не знала, как их понимать. Собирался ли Келли на вершину? Может, он планировал сойти с маршрута в районе 8100 метров и отправиться в неизвестность на поиски тела Ирвина? Может быть. Но она не спрашивала англичанина ни о чем, потому что поняла: когда настанет время, он сам все расскажет.

Но он не рассказывал. Он хитро улыбался и переводил разговор на менее интересные темы. Например, он любил говорить о литературе. Он восхищался Чайной Мьевилем, которого Матильда не читала, и пересказывал ей содержание романа «Вокзал потерянных снов». Матильда путалась в перипетиях сюжета, но повторить не просила, потому что ей было скучно. Тем не менее тайна, окружавшая англичанина, делала его несоизмеримо привлекательнее таких милых, интересных, до самого дна изученных товарищей-французов. Поэтому Матильда слушала разглагольствования Келли и пыталась выловить в них хотя бы намек на то, что ее действительно занимало.

Психология альпиниста такова, что на маршруте он начинает думать только о том, как дойти. Или как решить локальные задачи: установить лестницу, вставить френд, вбить крюк. На другие мысли просто не остается времени. Зазеваешься – прощай. Цеванг Палжор ждет тебя в пещере. Но Матильда не могла не думать о Келли. Откуда он знает, где лежит Ирвин? Да вообще, где он, этот Ирвин, черт подери, лежит? Нет ответа. И Матильда шла дальше, продираясь через снежную вертикаль.

На десятый день они разбили лагерь IV на высоте 7200 метров. Пятый, предпоследний, планировался на Южной седловине, почти на восьми тысячах. А дальше – штурмовой, и все, финал. За четыре дня Келли не сказал ни слова. Матильда пыталась разговорить его разными способами. К сожалению, женские чары тут не годились по двум причинам. Во-первых, выглядела она с красным облупленным лицом и в мешковатой одежде не слишком соблазнительно. Во-вторых, на такой высоте хочется только спать. Даже желание поесть ощущается далеко не всегда. Как уже упоминалось, женщины тут мужчинам не нужны.

Матильда понимала, что так или иначе все узнает, если, конечно, маршрут Келли не ответвится от экспедиционного. Но в глубине души уже не сомневалась: если понадобится, она пойдет с Келли, чего бы это ей не стоило. Она тоже хочет узнать, что же все-таки случилось с Джорджем Гербертом Ли Мэллори.

На одной из прижизненных фотографий Мэллори стоит рядом с двумя другими альпинистами на фоне невысоких гор, почти холмов. На всех троих надеты шляпы от солнца, у всех троих – рюкзаки. Странность лишь в том, что, помимо шляпы и рюкзака, на Джордже Мэллори нет ничего. Он стоит в пол-оборота, весело улыбаясь, и да, мы видим его задницу. Мэллори на снимке справа. Мужчина слева тоже обнажен ниже пояса, на нем еще рубашка, подвернутая узлом на животе. Центральный герой снимка одет.

Что это за фотография? Что за гомосексуальный эротизм? Какие это годы? Почему Мэллори, так безумно любивший свою Рут, бесстрашный и мужественный человек, солдат империи, стоит в таком виде? Может, это всего лишь невинная шутка, хулиганство молодого парня, а может?..

За пять лет до брака с Рут, во время обучения в Кембридже Мэллори дружил с интеллектуальной элитой, цветом общества – Литтоном Стрейчи, Рупертом Бруком, Джоном Мейнардом Кейнсом, Дунканом Грантом. Это были те самые великие и влиятельные – группа Блумсбери, среди них была Вирджиния Вулф, которая попеременно оказывалась в постели то одного, то другого, а то и нескольких вместе; среди них был Бертран Рассел, находивший молодых людей забавными и интересными; и еще юная Дора Каррингтон, и Вита Сэквилл-Уэст, и Роджер Элиот Фрай, и Э. М. Форстер, и Дэвид Гарнетт. Мэллори вращался в таком обществе, что позавидовать ему мог любой современник, да и потомок тоже. Будучи посредственным поэтом – он пробовал брать в руки перо, но из этого ничего толком не вышло, – Мэллори нашел свое призвание в горах.

Свободные связи в той среде были нормой. Гомосексуальные пары нисколько не скрывались, отношения среди кембриджских отпрысков становились все более и более раскованными, воздушными и нежными, независимо от их пола и возраста. Дункан Грант, гомосексуал до мозга костей, последовательно встречался с Литтоном Стрейчи и Дэвидом Гарнеттом, потом с ними жила сестра Вирджинии Вулф – Ванесса Белл, которая родила от Гранта дочь Анжелику, при этом не мешая ему постоянно встречаться с мужчинами. Когда Грант исчезал из дома, она спала с его любовником Гарнеттом. Впоследствии Гарнетт женился на подросшей Анжелике Грант, замкнув кольцом эту странную любовную связь.

Литтон Стрейчи, блестящий писатель, мастер пера, в свою очередь, жил с Дорой Каррингтон и ее мужем Ральфом Партриджем, они занимались любовью парами (мужчина с женщиной или мужчина с мужчиной) или втроем. Параллельно Стрейчи томился страстью к Руперту Бруку, и тот отвечал ему взаимностью.

Находясь в подобном обществе, очень трудно избежать грехопадения, даже если изначально тебя интересует только противоположный пол. Мэллори, чью честь впоследствии многажды пытались защитить и обелить, был влюблен в Джеймса Стрейчи, младшего брата Литтона, – и, судя по всему, недолгие сексуальные отношения у них были. Потом Стрейчи ушел к Бруку. В Мэллори был, в свою очередь, влюблен его куратор Артур Бенсон, поэт и эссеист. Из-за отсутствия взаимности со стороны будущего повелителя вершин Бенсон получил серьезный нервный срыв.

Сейчас все это кажется безумным, но для Кембриджа начала прошлого века подобная сексуальность была совершенно нормальной, открытой и даже намеренно выставляемой напоказ, с гордостью и нарочитым презрением к окружающим. Днем молодые люди обсуждали общественно значимые проблемы, писали картины, создавали блестящие стихи, печатали отличные статьи, а ночью занимались бисексуальным свингерством. По крайней мере, так это выглядит сейчас.

На деле все было несколько иначе, и обвинять этих людей в извращениях – то же самое, что обвинять Льюиса Кэрролла в педофилии. Их отношения не имели никакого касания к звериным совокуплениям. Это были отношения ради красоты, ради изящества, ради игры. Молодые люди плели интриги и крутили романы, для того чтобы получить еще толику вдохновения и привнести в мир нечто новое.

Неужели это тоже важно? – спрашивала Матильда. Да, конечно, отвечал Келли, как это может не быть важным. Местоположение фотографии Рут и тела Ирвина напрямую зависят от того, чем жил, чему радовался и от чего страдал Джордж Мэллори. Расследование должно быть полным, поскольку иначе я ничего не найду.

Так ты знаешь или не знаешь, где лежит Ирвин?

Знаю, но я там, как ты понимаешь, никогда не бывал. Я вычислил это место с помощью логики. Правда, в горах логика не работает. Фактор случайности слишком велик.

Из лагеря IV они пошли наверх – сразу к лагерю V. Они планировали разбить его на 7900, но сначала добрались до 8000, а затем вернулись на 7800 и остановились. Оставалось совсем чуть-чуть. Двое шерпов и еще один француз отправились вниз, потому что у француза начала прогрессировать горная болезнь. В экспедиции осталось всего десять участников.

Келли, пуленепробиваемый, крепкий, спокойный и знающий больше остальных.

Матильда, удивительно стойкая, смелая, еще не решившая, к кому она ближе – к своим или к Келли.

Жан, единственный говорящий по-английски француз, руководитель стремительно сокращающейся экспедиции.