Воевода заморских земель Посняков Андрей
По-тихому скрывшись за поворотом, хитрый эвенк от души взмахнул хореем. Рванулись нарты, понеслись — только снег захрустел под полозьями. Стемнело. Но не остановился Иттымат, по-прежнему подгонял оленей. А чего останавливаться-то? Ночь теплая, олени отдохнувшие, сытые. А дорога — она по реке Берелех идет, никуда не свернешь, даже при всем желании. Так что погонял олешек Иттымат, пока рука не устала. Благодарил добрых духов, что привели в его ярангу новгородчей, Матоню с Олелькой. Не подслушай их разговор Иттымат — все, хана! Убили бы сейчас чукчи, не поверили б, что ничего о судьбе Итинги не знает.
— Хэй, хей! — закричал Иттымат, снова взмахнув хореем…
Стойбище Ирдыла отыскали быстро. Томайхо-мэю повезло — недалеко и отошел от реки, как встретил мальчишек-охотников, Ирдыловых внуков. Знавал он их и раньше, потому встреча была теплой. Обрадовались ребята, да и Томайхо-мэй не скрывал радости:
— По-здорову ли дедушка Ирдыл?
— Здоров, а как ты и все твои родственники?
— Да пока не жалуюсь, слава духам тундры. Я со своими тут. Тоже охотимся. С Ыттыргыном, Чельгаком…
— Уай! Сам богатырь Ыттыргын с вами?! В гости, в гости поехали. Дедушка рад будет. У нас, правда, есть уже один гость, русич.
— Русич?! Не Игнатом зовут?
— Может, и так. Мы не помним. Так поедем, а?
— Поедем! Сейчас, только своих кликну…
Игнат Греч насторожился, услышав снаружи чьи-то радостные крики. Старый Ирдыл, с раскрытым ртом внимающий очередным россказням гостя, тоже прислушался и быстро выскочил на улицу. Заныло сердце у Игната. Нехорошо заныло, словно предчувствовало что-то дурное. Хотел было уже Игнат выскочить из яранги да по-тихому свалить, украв нарты. Но поздно уже было. Вслед за Ирдылом, стряхнув в чоттагыне снег, ввалились в ярангу трое чукчей. Один здоровый, с каменным лицом, в теплой, расшитой бисером, парке с капюшоном. Двое других молодые, почти мальчишки, только тоже с виду не слабые. Уселись у самого входа, разговор завели с дедом. Гыргычили что-то по-своему, время от времени бросая на Игната быстрые внимательные взгляды. А один, тот, что помладше, так вообще глаз с него не сводил. И с такой ненавистью? Неужели… «Ах, старый дурак!» — выругал себя Игнат. Понял, куда так пристально смотрел приехавший парень. Вовсе не на него, Игната, а на его шею, где, под распахнутым воротом рубахи, рядом с нательным крестом, висела на шнурке тяжелая золотая бляха с изображением птицы. Бляха, снятая Игнатом с трупа. Ах ты, это ж надо, как влип! Вчера еще хотел бляху в шубу зашить, да не успел…
Игнат осторожно опустил правую руку, нащупал за поясом нож. Резкий удар в шею здоровому, потом — сразу — тому, что слева. Ну а с тем, молодым, проще будет, не говоря уже о старике. Только не шуметь — кто знает, сколько их там приехало.
Осторожно вытащив нож, Игнат подобрался и резко, словно стрела, ткнул лезвием здорового…
Тот тут же перехватил его руку, сжал. Легко и просто, словно давно того ждал. Выпустив нож, Игнат закричал от боли. Даже и не столько от боли, сколько от обиды на свою глупость. Всегда презирал самоедов, за людей их не считал — доверчивые и глупые, словно большие дети. Потому и расслабился… а не следовало бы!
Здоровенный сжал пальцы на шее Игната. Тот захрипел, задыхаясь.
— Не убивай его, Ыттыргын, — тихо попросил Чельгак. — Дай мне сделать это. Еджеке ведь моя невеста. — Он наклонился и резким движением сорвал с шеи задыхающегося убийцы амулет — золотую пластинку с изображением птицы. Пластинку эту в прошлое лето обменял Чельгак на десять песцовых шкур у заезжего охотника-якута. Подарил Еджеке — как та радовалась! Еджеке…
Чельгак украдкой смахнул слезы…
— Будем биться, — твердо сказал он. — Завтра же, когда посветлеет..
— Да будет так, Чельгак, — кивнул головой Ыттыргын и улыбнулся, ободряюще положив руку на плечо юноши.
Завтра, как только начало светлеть небо, на льду реки Берелех очертили круг. Встали вокруг плотной стеной — люди старого Ирдыла и приезжие богатыри. Развязали убийцу, сорвав рубаху, сунули в руки копье, вытолкнули…
Ровно посередине круга его уже ждал Чельгак, с таким же коротким копьем, тоже обнаженный по пояс. Он стоял, словно статуя, и, казалось, совсем не чувствовал холода. Не до того было и Игнату. Получив в руки копье, он перестал дрожать и, словно загнанный волк, приготовился подороже продать свою жизнь. Чельгак молча ждал. Зарычав, Игнат подбежал ближе и, сделав обманный выпад, достал концом копья плечо соперника. Тот переместился влево, все так же улыбаясь, не обращая никакого внимания на текущую вниз по руке кровь. Неуловимым движением руки чуть шевельнул копьем… Игнат еле увернулся. Однако… Следовало быть поосторожней с этим парнем. Похоже, он неплохо владеет копьем. Игнат, сам неплохой боец, перехватил древко двумя руками и завертел «мельницу», стараясь нанести удар в голову или шею. Чельгак отбил почти все удары, пропустив лишь один — снова в руку. На этот раз удар был силен и рассчитан — правая рука Чельгака бессильно повисла. Горестный стон пронесся среди зрителей. Игнат осклабился и тут же нанес новый удар, совершив длинный выпад снизу. Чельгак мгновенно перекинул копье в левую руку, подпрыгнул и ударил в спину… Игнат успел откатиться по снегу, но ребра острый наконечник все-таки задел. Грудь его окрасилась кровью, и Игнат почувствовал вдруг, что слабеет. А у его соперника, наоборот, словно бы прибавилось ловкости! Чельгак закружил вокруг убийцы, словно готовящаяся к прыжку рысь. Быстро перемещаясь, он перепрыгивал с ноги на ногу, нанося удар за ударом, отбивать которые становилось все труднее. В какой-то момент Игнат понял, что не выдержит больше. А умирать не хотелось. Он оглянулся, тяжело дыша, посмотрел вверх, на высокий берег…
И, вздрогнув, затряс головой, не в силах поверить — на заснеженном берегу матово блестели доспехи новгородского войска!
С матерным криком Игнат резко метнул копье, целясь сопернику в голову, и тут же отпрыгнул в сторону, к зрителям. Ударив в глаз подвернувшегося под руку старика Ирдыла, ганзейский шпион побежал навстречу своим.
Ыттыргын натянул лук.
— Нет!.. — хрипло прокричал Чельгак.
Схватив брошенное копье, поставил его древко на ступню, размахнулся ногой…
Пущенное с невероятной силой копье догнало убийцу у самой кручи, вонзившись в спину. Игнат застыл на бегу, с удивлением видя, как из груди его выползает наружу острый окровавленный наконечник, и упал в снег…
…У самых сапог Олега Иваныча.
— Да тут, кажется, заварушка, — усмехнулся адмирал-воевода, трогая носком юфтевого сапога мертвое лицо шпиона. — Пойдемте спустимся, познакомимся. Стрелки, готовьте аркебузы!
Уах!
Оглянувшись, воины-чукчи поняли, что окружены. Везде, со всех сторон, шли к ним странные высокие люди в блестящих железных доспехах. Некоторые держали в руках длинные, не менее странные, палки, совсем непохожие на копья. Пахло чем-то горелым и еще каким-то незнакомым неприятным запахом…
Богатыри схватились за копья. Ыттыргын натянул лук — огромный, весом с хорошую нерпу, с тетивой, скрученной из оленьих жил, из тех, что далеко не каждый натянет. Недаром такие луки назывались богатырскими. Вряд ли защитит от него железный нагрудник на высоком светлобородом человеке в богатом плаще. Видимо, этот человек и есть главный у нападающих. Впрочем, зачем рисковать, пробуя на прочность злое железо? Можно ведь и поразить противника в глаз. Ыттыргын сместил точку прицела.
— Стрелять, Олег Иваныч?
Адмирал оглянулся. Стрелять? Может, и придется, конечно. Но ведь не за этим же они сюда пришли. Гришаня-то так и не найден. А эти, судя по всему, могли бы помочь. Может, они и похитили Гришу? Все может быть, народу в тундре мало.
— Стойте! — Олег Иваныч поднял руку, останавливая воинов. Отцепил от пояса шпагу — демонстративно поднял вверх, положил на снег и, показав пустые руки, медленно — один — пошел к оленьим людям.
Ыттыргын опустил лук. Дождался, когда человек в расшитом плаще подойдет ближе, и сам вышел навстречу. Они остановились друг против друга на льду реки — Олег Иваныч Завойский, новгородский боярин, адмирал-воевода и чукотский богатырь Ыттыргын. Оба уверенные в себе, осторожные, сильные. Ыттыргын, правда, чуть менее хитрый — все ж таки помоложе Олега Иваныча.
— Приветствую славных воинов, — улыбнулся Олег Иваныч, в любую минуту ожидая стрелы. — Знает ли кто русский?
Ыттыргын молчал, не зная, как поступить дальше. Вспомнил вдруг про Ирдыла, позвал.
Тот подошел, прихрамывая и прикладывая снег к подбитому глазу:
— Я мал-мало знаю.
Ыттыргын посмотрел на старика:
— Скажи им — они явились на нашу землю силой и уже убили наших людей. Их никто не звал — пусть уйдут, иначе будут уничтожены богатырями тундры.
Ирдыл перевел, как сумел, — впрочем, Олег Иваныч понял.
— Мы сожалеем о том, что случилось с вашими людьми, и сами караем убийц. Нам не нужна ваша земля — мы уйдем этим летом. У вас наш человек, именем Григорий. Верните его.
Ыттыргын молча выслушал перевод. Он не доверял белым людям, да и как можно им верить? Вон их сколько вокруг — у десятка оленных племен не наберется столько воинов. Понимал Ыттыргын, одно осталось богатырям — умереть с честью, так бы и поступил, ввязался бы в битву, не раздумывая долго. Одно удерживало — кроме богатырей, тут еще и люди Ирдыла — старики, женщины, дети. Народ слабый — а ну как не выдержат пыток, покажут дорогу в стойбище? Что тогда? И ведь не предупредить никак. Впрочем…
— Слушай меня внимательно, Томайхо-мэй, а ты, Ирдыл, эти мои слова белым не говори. Не знаю, что сейчас будет — поединок или битва. Как начнется, бери оленей и стрелой несись в стойбище. Скажешь Чеготтаю — мы все погибли в битве с белыми людьми из Гусиной губы, их очень много. Пусть оленьи люди уходят. А пленного — пусть принесут в жертву злым духам тундры. Впрочем, Чеготтай и так это сделает. Запомни мои слова, Томайхо-мэй, и все сделай, как я сказал. А ты, Ирдыл, скажи белому: Ыттыргын вызывает его на славный поединок. Если побеждаю я — они уходят, если он — уйдем мы.
— Поединок? — Олег Иваныч усмехнулся. — Согласен. Только с одним условием: в случае моей победы они отдадут Гришу.
Ыттыргын молча кивнул.
— И оружие выбирать буду я. Постараюсь подобрать схожее. — Адмирал-воевода задумался. — Эх, если бы у них были мечи.
— У Ыттыргына есть меч, — горделиво вскинулся старый Ирдыл. — И он владеет им, как никто в племени!
— Что ж — тем лучше. Тогда — меч. И полное вооружение.
Они сошлись там же, на реке, где еще не успела высохнуть кровь. Олег Иваныч — в легкой, но прочной, стальной бригантине-кирасе, работы нюрнбергских мастеров. Все сочленения перед боем смазаны жиром — двигаться легко, удобно, да и мороз небольшой — потому и новгородцы многие — в кольчужных доспехах поверх стеганых ватников. Было бы морозно — тегиляи б надели, а так — кольчужица из тонких колец, сверху — два панциря: «верховой» из крупных массивных колец и «низовой» — из более мелких. Кто и в байданах — тоже доспех кольчатый, только кольца плоские, в виде шайб, да расковка не очень надежна. На некоторых — пластинчатые брони тяжелые, тоже поверх кольчуг. Вообще же, давно заметил Олег Иваныч, западноевропейский «немецкий» полный доспех — стальные латы — наиболее удобен, прочен и легок. Скажем, вес сплошного латного нагрудника-кирасы — около семи килограммов, кольчужного панциря — двенадцать, а бахтерца — застегивающейся на боку кирасы из налезающих друг на друга пластин — и около пуда будет. Потому и предпочитал адмирал-воевода надежные и удобные немецкие латы. Фирма — она и в пятнадцатом веке фирма! Перед боем надел на голову круглый шлем-арме, что давно уже делали в Новгороде по образцу европейских. Холодное железо! Да ведь шлем не сразу на голову надевается — на ватный подшлемник.
Соперник, чукотский богатырь Ыттыргын, облачился для боя в наборный панцирь из плотной моржовой кожи, с нашитыми поверху пластинками из оленьего рога — для пущей крепости. На голове — шлем из такой же кожи, с устрашающей полумаской, на левом плече — прикрепленный щит-крыло. Странный доспех, очень странный. А меч — так еще страннее: прямой клинок, заточенный с одной стороны, со скошенным концом. Длина — примерно с обычный европейский меч. Двуручная рукоять из рыбьего зуба. Заканчивалась рукоять большим кольцом, сквозь которое можно было бы продеть руку. Никогда не видал Олег Иваныч подобных мечей, потому следовало быть осторожным. С таким кольцом очень удобно вращать клинок над головою, словно мельничные крылья.
Вот с этого Ыттыргын и начал: вращая мечом, сделал шаг вперед. Олег Иваныч даже не шелохнулся, как опытный фехтовальщик, знал — с такой позиции нанести точный удар довольно трудно, практически невозможно. Вряд ли молодой богатырь был продвинутым мастером меча — это оружие не так уж и часто встречалось у оленьих людей. Да и выбить из руки… Все-таки помешало кольцо — иначе бы меч птицей вылетел из рук Ыттыргына после короткого верхнего выпада новгородского адмирал-воеводы. А так — нет. Удержался. Правда, лицо богатыря тундры на короткое время приобрело весьма глупое и озадаченное выражение, однако он быстро пришел в себя и резко сменил тактику — взяв меч двумя руками, принялся работать им, словно веслом — такую тактику иногда применяли ливонцы, используя полуторные мечи-бастарды. Олег Иваныч довольно легко отбивал все атаки — знал, какое оружие выбрать. Да, конечно, меч — не шпага, он тяжелей и массивней, — а шпагу выбрать никак было нельзя — сломалась бы от встречи с тяжелым клинком соперника. Впрочем, и мечом видавший виды адмирал-воевода действовал весьма недурно. Вскоре и сам перешел в атаку снизу — сверху мешал кожаный щит, неподвижно закрепленный на левом плече врага, словно крыло огромной птицы. В целом, доспех из кожи моржа хоть и держал удары, да, как сразу заметил Олег Иваныч, был весьма тяжел и, что хуже, сковывал движения. Таковых качеств были напрочь лишены дорогие немецкие латы адмирала: вот уж, действительно — словно вторая кожа! Нет, не правы некоторые горе-историки, приписывающие рыцарским доспехам несусветную тяжесть. Да, хватало в Европе и тяжеленных лат с толщиной брони, как у легкого танка, — но это же были турнирные доспехи. Ни одному нормальному рыцарю не могло прийти в голову пользоваться ими в реальном бою, себе дороже — выбьют из седла и лежи, как черепаха, дожидайся, когда прирежут.
Северный богатырь был неповоротлив в своих латах, хоть и очень силен. Нет, все-таки не так уж и неповоротлив…
Отбив слева…. Ага… Теперь отводка… Финт справа — а друат…
…Скорее, не очень подвижен. Да и — видно было — не так часто доспехами пользовался, ощущалась некоторая скованность при ударах. Да, сильных и беспощадных — но весьма неточных.
Олег Иваныч либо их отбивал, либо уклонялся, пытаясь, раззадорив соперника, вызвать его на ряд ошибочных действий. Таковых что-то долго не было видно, еще бы: сказывался психический тренинг, коему специально обучали каждого воина-богатыря главные шаманы племен. Что ж, придется атаковать самому!
Не дожидаясь окончания атаки врага, Олег Иваныч сделал обманный финт — клинок его меча, изготовленный из знаменитой шеффилдской стали, птицей порхнул вниз и вправо, и сразу же, переводом — в голову. Этот удар очень любили немецкие рыцари. Будь у соперника турнирный рыцарский шлем или, хотя бы, армэ, Олег Иваныч даже и не пытался бы прибегнуть к такому удару, уж нашел бы что-нибудь похитрее, но тут…
Отлетела в сторону кожаная полумаска, брызнула кровь — и северный богатырь тяжело повалился в снег.
Зрители-чукчи оцепенели.
Олег Иваныч поднял забрало и улыбнулся, кивнув на поверженного соперника:
— Геронтий, перевяжи человека. Кажется, мы еще с ним не договорили.
В этот момент один из молодых воинов — Чельгак, схватившись за копье, что-то прокричал остальным…
— Стойте! — Олег Иваныч поднял вверх меч. — Переведи им, дед. — Он строго посмотрел на Ирдыла. — Если они так уж хотят умереть… то пусть сначала посмотрят, как это будет.
Воевода махнул одному из воинов с аркебузой. Тот кивнул и, положив тяжелое ружье на воткнутую в снег рогатку, тщательно прицелился в соседнюю ярангу. Вопросительно взглянул на Олега Иваныча.
— Пли! — скомандовал тот.
Раздался грохот. Вырвавшееся из дула ружья пламя опалило стоявших поблизости чукчей. Оторванные клочья верхней части яранги медленно закружились в воздухе. Охотники-чукчи в ужасе попадали на колени.
— О, огнедышащие духи! — взмолился, ползая по снегу, Ирдыл. — Не гневайтесь на неразумный народ мой.
К Олегу Иванычу подошел Геронтий. Наклонясь, вытер о снег окровавленные руки:
— Перевязал твоего вражину. Жить будет — силен. Кстати, пока вы тут развлекали народишко, один из местных чуть не сбег. — Геронтий усмехнулся. — Смотрю: бочком, бочком — и к саням ихним. Крикнул оленям — тут я аркан и метнул — обучен. Парень тот в заднем чуме, хочешь — поговори.
Воевода задумался. Некогда вроде особо разговаривать… хотя…
— А ну, давай их всех в один чум: главного — того, что я подранил, пойманного, ну и толмача деда.
— Еще раз говорю — мы не желаем вам зла, — вытирая со лба пот, в который раз повторил Олег Иваныч. — А тот, что убил ваших людей… Мы за него не в ответе. Убили вы его — правильно сделали. Кстати, а где его одежда?
Ирдыл с поклоном протянул кафтан, шубу, рубаху…
— Геронтий, проверь. — Адмирал-воевода предал вещи убитого лекарю, впрочем, давно уже не только лекарю, но и его доверенному лицу.
— Скажи им, старик, — мы уйдем летом. Уплывем на больших челнах далеко-далеко навстречу солнцу. Мы сохраним им жизнь и не будем нападать на их стойбище. Только один человек нас интересует — тот, что у них в плену. Впрочем, они знают…
— Взгляни-ка, Олег Иваныч. — Геронтий протянул какой-то продолговатый предмет, похожий на скрученный кусочек пергамента. — В шов зашит был, в кафтане, — пояснил он.
Олег Иваныч развернул… написано по-немецки, четкими готическими буквицами:
— «Податель сего, Игнат Греч, имеет право бесплатно пользоваться услугами всех людей Ганзы на территории Новгорода и сопредельных земель. Олдермен Якоб Шенхаузен». Однако! — Олег Иваныч присвистнул:
— Похоже, вот тот, кого мы с Гришей давно искали.
Он таки уговорил раненого Ыттыргына, расположив к себе шутками и весельем.
— Молодой воин Чельгак проводит тебя к стойбищу, — приподнявшись на локте, хрипло произнес Ыттыргын. — Но… — Он вдруг закашлялся, затем, отдышавшись, продолжил: — Дай слово, что поедешь туда один!
Олег Иваныч молча протянул раненому богатырю руку.
Они ехали молча — да и как было говорить? Чельгак не знал никаких языков, кроме родного, а старик Ирдыл остался со своими. Помимо меча и арбалета, Олег Иваныч прихватил с собой и аркебуз. Тяжелое ружье — пока не было разделения на мушкет и более легкий аркебуз, все назывались одинаково — лежало в задней части нарт. Там же позвякивали припасы. Ходко бежали олени по льду реки Берелех, ходко и плавно. Давно загорелись в небе желтые звезды, и серебристая луна заливала тундру своим дрожащим светом. Глядя на нее, затянул Чельгак грустную протяжную песню. Пелось в ней о юной красавице Еджеке с бровями чернее спинки соболя, убитой коварным врагом с растрепанной бородою. Никогда больше не сядет Еджеке в нарты, никогда больше не обнимет возлюбленного — никогда…
Гриша очнулся в чуме из оленьих шкур. Сколько времени прошло — он не знал, только смутно помнил, как везли его куда-то в оленьих санях-нартах да поили по пути каким-то едким дурно пахнущим варевом, от которого болела голова, ноги делались ватными, а в глазах двоилось. Только к утру, когда выстывал сложенный из камней очаг, на холоде переставало действовать варево, и Гришаня принимался ворочать мозгами, соображать — как выбраться отсюда. Похоже, он находился в каком-то самоедском племени к югу от Ново-Дымского острога — пока везли, северное сияние (сполохи) были сзади. Значит, сам острог — на севере. Туда и нужно бежать… Бежать? Нет, лучше ехать — по морозу-то долго не побегаешь, хоть и не очень холодная пока была зима — не холоднее, чем бывало иногда и в Новгороде. Действовать надо, действовать — не сидеть тут сиднем, неизвестно чего дожидаясь. Не нравился Грише хозяин чума — тощий, узкоглазый, с хищным крючковатым носом. Не иначе — местный колдун. Такой и в жертву принесет запросто в капище богомерзком! Совсем незачем того дожидаться. Гришаня покрутил руками — ага, никто их не связывал, понадеялись на варево — а варево-то вчера постарался Гриша не выпить все — половину выплюнул. Потому и соображал сегодня гораздо лучше, хотя башка, конечно, болела, зараза. Перво-наперво, оглядеться. Чум большой, теплый — светильники, очаг, оленьи рогатые черепа — ну, точно, колдун хозяин! Чертов язычник. Интересно, где его черти сейчас носят? Наверное, в капище? А остальные тоже, может быть, бесам своим молятся? Чего-то не слыхать их снаружи.
Гриша осторожно выбрался в чоттагын — знал уже, что так назывались местные сени — оттянул закрывающую вход шкуру, выглянул. Пусто! Луна на небе, звезды, а вокруг никого. Неужели — и в самом деле никого? Гриша, пошатываясь от свежего морозного воздуха, выбрался из чума. А не очень, кстати, и холодно. Тихо как…
И вдруг тишину северной ночи прорезал пронзительный дикий вопль! Он был бы похож на вой голодного волка, если бы волк умел выть с такой злобой. Гриша вздрогнул. И тут же раздался ритмичный звук бубна. Вернее, даже, не одного бубна, а нескольких.
Бум-бум… Бум-бум… бумм…
Словно завороженный колдовской шаманской музыкой, Григорий медленно пошел на звук бубна. Отойдя от чумов шагов на полста, он наконец заметил источник шума и воплей. Посреди зарослей кривоватой березы горел большой костер, вокруг которого сидели, ритмично ударяя в бубны, оленьи люди. А между ними и костром кривлялся, издавая вопли, тощий полуголый мужик с оленьими рогами на голове — хозяин Гришиного чума — и вправду — колдун. Он то приседал на пятки, тут же взмывая вверх, словно пущенная стрела, то совершал немыслимо длинные прыжки, а то принимался кататься по снегу, выкрикивая какие-то бессвязные слова.
Ну, это Гришане они казались бессвязными, но вовсе не собравшимся вокруг костра людям.
— О, морозные духи тундры! — извиваясь, кричал шаман Чеготтай. — Изгоните же с Индигирки-реки и губы Гусиной неведомых белых людей. Помогите славному воину Ыттыргыну убить их! Убить! Убить! Убить! — три раза повторил шаман, и три раза эхом откликнулись оленьи люди:
— Убить! Убить! Убить!
— О, великие духи тундры! — катаясь по снегу, завывал шаман. — Скоро, скоро напьетесь вы свежей крови! Скоро…
Чеготтай совершил очередной дикий прыжок и вдруг застыл, приложив ладонь ко лбу, словно высматривал что-то. Бубны притихли.
— Вижу! — закричал шаман. — Вижу их. Они летят по небу в небесных нартах. Страшны их оскаленные лица, это лица смерти. Падайте, люди тундры!
Сидящие вокруг костра в страхе попадали лицами в снег и обхватили головы руками.
— Жертву! — громко заверещал Чеготтай. — Духи требуют жертву. Они хотят пить ее кровь, есть ее мясо… Люди! Приведите же скорей пленника из моей яранги!
Он указал рукой в направлении стойбища, и сразу четверо охотников, пятясь и приседая от страха, отправились исполнять волю шамана. Впрочем, никакого пленника в яранге Чеготтая уже не было. Станет он их дожидаться, как же! Гришаня не долго любовался богомерзким шаманством. Плюнул, перекрестился да подался потихоньку обратно в стойбище. Выбрал, не торопясь, уже запряженные нарты — кто-то из охотников припозднился, убежал к костру и олешек своих не распряг. Влез Гришаня в нарты, тихонько тронул оленей длинным шестом… Вроде поехали. Куда только? Нет, вроде все правильно — на север, вниз по заснеженной ленте реки…
Наверное, он никогда не добрался бы до острога — управленье оленьей упряжкой тоже искусство — ежели б не столкнулся нос к носу со встречными нартами. Те выехали из-за поворота — быстро, бесшумно, напористо. Были бы автомобили — разбились бы неминуемо, а олени все ж таки существа живые — прянули в сторону. Гришаня вылетел из перевернутых нарт, полежал на снегу, приходя в себя. Когда пришел, поднялся на ноги, пошел куда-то, потирая ушибленную коленку…
— Далеко ль собрался, Гриша?
— Да отстаньте вы… Ой!
Что-то сообразив, Гришаня обернулся на голос:
— Олег Иваныч!
Кое-как объяснив на пальцах Чельгаку, что его миссия выполнена, они повернули нарты обратно. Молодой воин покачал головой. Ему нужно было в стойбище, а пришлым людям — обратно. Но они ведь не умеют управлять упряжью. Конечно, олени и сами помнят дорогу, лишь бы им не мешать. Да ведь как объяснить это?
Чельгак присел на снег, нарисовал что-то костяными ножнами, подозвал Олега Иваныча — смотри, мол. Олег Иваныч догадался, кивнул, и Чельгак улыбнулся. Впервые за много дней. Поняли друг друга, слава духам тундры.
Они простились. Чельгак пошел вверх по реке, к стойбищу, радуясь, что все так удачно прошло: Ыттыргын ведь просил вернуть пленного, не показывая чужаку стойбища. Так и вышло. Чельгак расправил плечи и зашагал вперед, как человек, довольный неожиданно свалившейся с плеч ношей.
— Ой, слава Господу, наконец-то! — бросив шитье, Софья крепко обняла мужа. — Как я соскучилась за эти дни, как прислушивалась к скрипу снега, к шагам на палубе — может, ты? Поди, голодный? Ну, садись же, буду тебя потчевать… Давай протягивай ноги — сниму сапоги… Вот так… Теперь кафтан…
— А рубаху-то, может, пока необязательно, Софьюшка? — оторвавшись от поцелуев, улыбнулся Олег Иваныч.
— Как это — необязательно? — Софья хитро прищурилась и, быстро скинув платье, улеглась навзничь на ложе, призывно глядя на мужа: — Иди же сюда, не сиди сиднем…
Олега Иваныча упрашивать было не надо…
— Там, по твоему поручению, коч осмотрели, — уже ближе к утру вспомнила Софья. — Ну, этот, «Семгин Глаз»… В маленьком сундуке протокол и вещи… Да куда ж ты? Дня-то дождись, чай, успеется.
Не в силах ждать до утра, Олег Иваныч распахнул крышку сундука.
Заплечный мешок. С биркой — «принадлежность пропавшего Игната Греча». В мешке деньги — не ахти какие, запасная рубаха и мелкие неприметные камешки, по виду — грузила… Грузила? Олег Иваныч хлопнул себя по лбу. Никакие это не грузила, это…
— Наконечники самоедской стрелы, — согласился днем Гриша. — А мы-то гадали, где эти самоеды? Так вот, оказывается, кто… Говоришь, ганзейскую бумагу у него в одежде нашли? Похоже, и Евдоксю — он… Ну, вот и покончили с гадом. Жаль не мы — самоеды.
— Чего у тебя с шеей, Гриша? — словно невзначай, поинтересовался Олег Иваныч. — Не заболел ли?
— Что? Ой… — Гриша смутился — вся шея его была покрыта весьма характерными гематомами, в простонародье похабно именуемыми засосами. — То не я, то Ульянка все.
— Так и хорошо, что Ульянка, а не какой-нибудь Прохор Кузьмич! — захохотал Олег Иваныч. — Кого это там несет? Ишь, как по крыльцу-то топочет. Ровно медведь.
В резко распахнувшуюся дверь вбежал Ваня. В расстегнутом зипуне, раскрасневшийся, взволнованный:
— Вот вы здесь сидите, а там… там…
— Да что там-то, отроче? Самоеды напали? Вроде не должны.
— Да какие самоеды! Солнце! Солнышко показалось! Пока самый краешек. Бежим скорей на крыльцо, посмотрим!
Весь народ острога высыпал на улицу. Многие стояли, взявшись за руки. Все, задрав головы, смотрели на юг, где, далеко-далеко на горизонте, показался над заснеженной сопкой оранжевый край солнца. Показался, но вскоре исчез, окрасив малиновыми лучами северное полночное небо.
— Солнышко! Солнце, — проносилось в толпе. Расцветали улыбками изможденные лица, задорно смеялась молодежь, а многие — плакали.
Солнышко… Солнце…
Глава 6
Залив Аляска — о-в Ситха (Восточное побережье Северной Америки). Июль 1477 г.
Ты, родимый, справь мне лодку!
Матушка, ветрило сладь —
Я пущусь по синю морю
Дочку Севера искать.
А. Пумпур, «Народу»
В корме «Святой Софии», бросившей якорь в заливе, близ острова, называемого местными индейцами — Ситха, опять торчала стрела. С каменным наконечником, тщательно отшлифованным древком и черными перьями ворона — тотема одного из местных племен.
Олег Иваныч вздохнул и сквозь подзорную трубу внимательно осмотрел берег, выглядевший подозрительно безлюдно. Высокие, поросшие соснами холмы, даже, можно сказать, — горы, особенно высокие в глубине острова, маячили вдали словно бы невесомым сиреневым маревом. Густой кустарник — кажется, стланник или малина, спускался уступами почти к самому заливу, глубоко вдающемуся в остров. Удобных для стоянки кораблей бухт здесь было много, море словно бы вгрызалось в берега, отвоевывая у суши часть территории. В заливах, по берегам островов, водились морские бобры — их промышляли местные индейцы-тлинкиты, часть которых именовала себя колошами. Впрочем, может быть, это были и не индейцы, а эскимосы или алеуты — особой разницы между ними Олег Иваныч что-то не видел, хотя эскимосы, скорей, не такие воинственные, как эти… Чертовы тлинкиты! Нет, это определенно индейцы — их молодой вождь Чайак Кхаан-ехеты — Красный Орел — по внешнему виду вылитый Гойко Митич! Впрочем, Гойко Митич, кажется, югослав… А уж насколько мстителен этот Чайак — ну, точно — типичный индеец из вестернов. Подумаешь, встав на якоря, случайно потревожили целое лежбище бобров, будь они неладны! Это же не повод, чтоб так подло, из-за кустов, осыпать ушкуйников градом стрел. Из всех высадившихся тогда на берег спаслись только двое. А эти чертовы дети тлинкиты, демоны в одеянии из черных перьев, выбежали из лесу, веселясь и подпрыгивая, пока их не отогнали парой пушечных выстрелов. С утра же приплыл на утлой лодчонке их вождь Чайак. Говорил по-русски (научился у прежних ушкуйников), правда, плохо, но понять можно было. Убирайтесь, мол, пока вам хуже не стало, и не трогайте наших бобров. Нужны нам больно ваши бобры! Нет, запромыслить их, конечно, можно, но уж больно рискованно. Убираться? Щас! Не дождетесь, покуда сами не захотим — потрепанные штормом суда практически все нуждались в ремонте, а тут было в самый раз ими заняться — заливы удобные, закрытые от морских ветров, да и сосны. Олег Иваныч, правда, осторожничал, сменив стоянку, да вот, судя по стреле — зря. Впрочем, он внимательно сверился с имевшейся картой — здешние острова были нарисованы на ней очень подробно, даже с художественными излишествами: в виде русалок и прочей нечисти. Зато все обозначено, включая самые мелкие ручьи и озера. Вот и здесь — ручей, а вот, чуть выше к горам, — озеро. Весьма подходящее для пополнения запасов пресной воды и рыбной ловли, рыбы здесь — тьма, а в лесу наверняка водится дичь. И индейцы, как, вслед за адмиралом, стали называть местных и все ушкуйники. Следовало быть осторожным. Олег Иваныч лично проинструктировал охотников и лесорубов. Сосны валили под охраной стрелков-аркебузиров. Тлинкиты не совались, хотя кое-кто из охраны и замечал быстро перемещающиеся в зарослях коричневые фигуры. Но пока не стреляли.
Погода стояла чудесная — теплая, солнечная, с высоким ярко-голубым небом и бегущими по нему облаками. Греясь на солнце, Олег Иваныч с содроганием вспоминал зиму — таких жутких морозов он, как и все остальные ушкуйники, никогда еще в своей жизни не видел. В иные дни на улицу невозможно было высунуть носа — хорошо припасы имелись. Где-то к февралю, к марту стало полегче — прибавился день, подули влажные ветры, сдувая снег с вершин сопок. В апреле, когда самое страшное осталось позади, в церкви был устроен молебен. Исхудавшие, измученные цынгой ушкуйники впервые после долгой жестокой зимы испытали радость. Зима унесла пятьдесят шесть человек. Пятьдесят шесть трупов — такую цену запросил за зимовку суровый Север, или, как говорили местные самоеды, — злобные духи тундры. Если б не помощь оленьих людей, умерших могло быть гораздо больше. Хорошо, удалось тогда наладить отношения с племенем Ыттыргына, иначе б по весне, когда прикочевала к верховьям Индигирки-реки основная масса оленьего народа, плохо пришлось бы ушкуйникам.
Весной времени зря не теряли, работали, как проклятые — каждый день был на счету. Готовили корабли, в июне, как сошел лед, спустили на воду — вот это был праздник! Выйдя в море, дождавшись попутного ветра, продолжили плаванье, у многих на глазах показались слезы при виде тающей за кормой серебристо-зеленой дымки. Тундра. Слишком многое с ней оказалось связано.
А потом были гнус и мошка, и ветер, и огромные волны, и жестокий шторм в том месте, которое много лет спустя назовут Беринговым проливом. А потом еще один шторм — у Алеутских островов, и еще один — у Кадьяка — так и не подошли тогда к этому большому острову — побоялись разбиться о камни. И так уже потеряли шесть кораблей, из экипажей которых мало кто спасся — океан не любил шутить. Ветра дули сильнейшие, хорошо хоть, слава богу, попутные — корабли, даже неповоротливые кочи, летели вперед словно стрелы. И вот наконец пришло время сделать остановку для ремонта и отдыха. Не думали, что местные индейцы окажутся такими негостеприимными, ведь на Алеутских островах новгородцам оказали весьма теплый прием: местный князь — тойон — даже устроил по такому случаю пир, правда, выпросил у Олега Иваныча с десяток стальных мечей и кирасу. Пришлось дать — куда деваться? Вот и здесь бы так, но… покуда не получалось.
На «Святой Софии», как, впрочем, и на других кораблях, не умолкая, стучали топоры — меняли сломанные штормом мачты и реи. Олег Иваныч решил пройтись по острову — понаблюдать за ходом работ и охоты. Потянулся было к кирасе, да, махнув рукой — жарко! — прицепил к поясу шпагу. Стукнул по пути в каюту Гриши:
— Эй, летописец! Я на берег, составишь компанию?
Григорий положил перо — он вел журнал экспедиции, занося в толстую книгу все более-менее значительные события, как-то: шторма, острова и встречающиеся по пути народности, типа вот алеутов с тлинкитами. О последних он и раньше был наслышан от алеутского тойона, даже записал в журнал несколько индейских слов, так, для памяти: «Гьин — вода, тлинхит — человек, кимья — солнце, шьявит — женщина, куух — раб».
— Сейчас иду, Олег Иваныч, только чернила просохнут.
Они сели в привязанную к корме лодку и поплыли к берегу. Лес мачт высился слева и справа — то стоял на якоре могучий новгородский флот. С седловатых бортов каравелл угрожающе торчали пушки. Олег Иваныч горделиво повел плечами — экая мощь! Что им какие-то индейцы!
Привязав лодку к дереву у впадения в залив небольшого ручья, адмирал-воевода и старший дьяк неспешно направились вдоль береговой линии, усыпанной круглыми, источенными водой камнями. Повсюду — на берегу, в лесу, у ручья — слышались веселые крики ушкуйников. Люди радовались хорошему спокойному дню, ясному небу, работе — пусть тяжелой, но нужной. Не умолкая, стучали топоры. Вот наконец послышался треск — завалили дерево — высокую сосну или ель. Обрубили сучья, обвязали веревками, потащили — эх-ма! Тут же рядом, на берегу, женщины варили обед, разложив с десяток, а то и больше, костров. В котлах булькала вкусная мясная похлебка. У крайнего кострища, за кустами, ближе к ручью возились Ульянка и Софья. Хоть и не боярское это дело — пищу готовить — да ведь охота, чем еще заняться-то? На корабле сиднем сидеть? Вон, Геронтий с Ваней еще спозаранку в лес ушли — искать целебные травы.
— Обедать будете? — обернулась к подошедшим Ульянка — красивая, молодая, с ярко-голубыми глазами, ну и глазища — словно два омута. Черная, как смоль, коса заброшена на грудь.
Олег Иваныч улыбнулся, отрицательно покачал головой — потом, мол. Обнял жену — в зеленом, расшитом золотыми нитками-канителью, приталенном сарафане, с распущенными по плечам волосами, Софья вряд ли выглядела сейчас старше Ульянки.
— Ну, ладно, ладно… — шутливо отстранилась она. — Принеси-ка лучше, дров. Вон, у дерева, мужички с утра нарубили.
— У дерева? Где? Не вижу. — Олег Иваныч притворно развел руками.
Софья усмехнулась, пошла с мужем. Оказавшись в тени деревьев, обернулась… Олег Иваныч схватил ее в объятия и жарко поцеловал в губы. Эх, кабы кругом народу поменьше!
Все ж пришлось оторваться от столь увлекательного занятия. Кликнул Гришу и вместе с ним пошел в глубь острова по одной из многочисленных троп, явно указывающих на его обитаемость или, по крайней мере, на довольно частую посещаемость племенами тлинкитов — кому тут еще быть-то? Хотя, на первый взгляд, лес и маячившие впереди горы выглядели довольно мирно. Тенистые еловые заросли, пахнущие свежей смолой, прыгающие по стволам белки, перестук дятлов — все это вдруг напомнило Олегу Иванычу детство — пионерский лагерь близ Приветненского, на берегу Финского залива. Даже взгрустнулось немножко, но не так, чтобы очень, — назад, в прошлую жизнь не позвало.
— Хорошо-то как! — посмотрев вверх, на солнечные лучи, пронзающие коричневато-зеленый полумрак, на белок и дятлов, на хрустящие шишки под ногами, тихо сказал Гриша. — Помню, давно уже, ездили мы с владыкой — тогда еще игуменом Феофилактом — в Дымский монастырь, что недалеко от Тихвинского посада. После заутрени пошли с братией в лес, за грибами, а потом… — Григорий вздохнул. — Интересно, а здесь есть ли грибы?
— Наверное, — пожал плечами Олег Иваныч, осторожно переступая через узкий ручей. — Рано еще для грибов-то. А рыба точно есть, смотри-ка, форель!
Он кивнул на ручей, где целой стаей резвилась серебристая рыба. Дело шло к обеду — солнце жарило так, словно собралось вознаградить ушкуйников за свое долгое отсутствие во время зимовки в полярной тундре. Гриша снял кафтан — упарился. Оглянулся на Олега Иваныча — куда, мол? Тот посмотрел вперед, прислушиваясь к стуку топоров и веселому матерку работников, махнул было рукой… И тут же замер, показав рукой прямо перед собой.
Впереди, шагах в двадцати, за деревьями, синело узкое лесное озеро. Глубоко в озеро вдавался каменистый мыс, поросший зеленовато-голубым мхом, а на мысе, почти посередине озера, возвышалась небольшая часовенка с православным крестом на крутой, крытой дранкой, крыше. Выстроенная, похоже, довольно давно — бревна потемнели от времени. По берегу озера к часовне вела расчищенная от камней тропинка, довольно сильно заросшая папоротниками, видно, ею тоже мало кто пользовался. Олег Иваныч и Гриша переглянулись и, не сговариваясь, пошли к часовне.
Узкие ступеньки, на балке крыльца — надпись, иструхлявилась уже, но буквы разобрать можно:
«Строил мастер Иван Флегонтов в лето пять тысяч семьсот восьмидесятое от сотворения мира».
— Однако! — присвистнул Олег Иваныч. — Почти двести лет прошло. Вот уж поистине — тут русский дух, тут Русью пахнет!
Внутри пахло сыростью. Олег Иваныч и Гриша молча подошли к иконе Николая Угодника и долго молились. За здравие участников экспедиции, за упокой мертвых, за удачу. Потом постояли немного, отдавая дань памяти прошлым поколениям новгородцев, и вышли, аккуратно прикрыв дверь.
Прятавшийся в кустах на другом берегу озера молодой индейский вождь Чайак — Красный Орел — опустил лук. Да, конечно, хорошо было бы убить сейчас этих двух бледнолицых. Но только не здесь, у часовни! Чайак, хоть и не был православным христианином, однако побаивался чужих богов.
— Прокрадемся за ними? — спросил его младший напарник, светлоглазый Кав-ак Тлет — Снежный Глаз. Юноша был одет лишь в набедренную повязку из оленьей шкуры — его кожу, достаточно светлую для индейца — украшала воинственная раскраска из охры, на шее висело ожерелье из зубов волка. Волка этого — белого, огромного до чрезвычайности — Кав-ак убил в прошлую зиму, чем очень гордился.
Похожий на Гойко Митича Чайак лишь покачал головой в ответ на предложение юноши. Там, куда только что пошли вышедшие из часовни, слишком уж много бледнолицых, а их, людей-тлинкитов, всего двое. Может, это и плохо, что остальные остались на дальнем том берегу острова? Впрочем, Чайак так не считал — и двое индейских воинов уже большая сила!
— Спустимся вниз по ручью, — подумав, сказал молодой вождь, и воины, вытащив из кустов спрятанную лодку из плотной коры, спустили ее в светлые воды озера. Быстро обогнув часовню — вода даже не плеснула под мерными взмахами весел! — они резко свернули вправо, где брал начало узкий, в несколько локтей, ручей, впадавший в залив. В обычные годы ручей это вряд ли был бы пригоден даже для небольшой лодки, но нынешний июнь выдался дождливым, и вода стояла достаточно высоко. К тому же, ближе к заливу сложили плотину бобры. Сильное течение быстро разогнало легкое суденышко — время от времени приходилось тормозить, не веслами, а хватаясь за спускающиеся к самому ручью ветки. Росшие рядом с ручьем деревья полностью заслоняли его от любопытных взглядов. Высоко, в вершинах, перепархивая с ветки на ветку, пели птицы…
На берегу Софья с Ульянкой наконец сварили обед — наваристые щи с дичью — и теперь ждали возвращения мужчин. Солнце стояло высоко в небе. Жарило. Легкие порывы долетающего с моря ветра вовсе не приносили прохладу.
— Пойду на корабль, переоденусь во что полегче, — не выдержала Софья. — Наши придут — пусть подождут… Впрочем… — Она улыбнулась. — Пусть уж обедают, меня не дожидаясь, поди, голодные.
Пройдя несколько шагов по каменистому пляжу, она поднялась на судно по узким мосткам. Стоявший у трапа вахтенный с алебардой и в пластинчатом панцире — байдане, надетой ввиду жары прямо на рубаху, поклонился, пропуская боярыню. Та остановилась на корме, засмотрелась вокруг — уж больно красиво было. Синие, с белыми барашками волны неторопливо набегали на берег, поросший ярко-зеленой растительностью — малиной, орешником, жимолостью. Чуть дальше, у ручья, образовались настоящие заросли из кленов, ивы и дрока. А еще дальше над лесом дымчато-фиолетовыми уступами возвышались горы.
Проводив боярыню взглядом, Ульянка сняла кипящий котел, осторожно поставив его рядом с углями — чтоб не сразу остыл — поди знай, когда мужчины вернутся? От костра — а еще больше — от солнца — несло жаром. Ульянка вытерла пот рукавом. Подойдя ближе к заливу, скинула башмаки — потрогала ногой воду — брр! Холодновато. Может быть, в ручье?
Девушка быстро подбежала к ручью, разветвляющемуся ближе к заливу на множество рукавов, теряющихся в зарослях кустарника. А в ручье вроде ничего водичка! Не сказать, чтоб теплая, но, по крайней мере, теплее, чем в заливе. Оглянувшись по сторонам, Ульянка прошла ближе к ручью, за кусты и, стянув сарафан и рубаху, медленно вошла в воду. Распустила косу, нагнувшись, зачерпнула пригоршнями воду, плеснула на грудь — ухх! Погладила руками живот и, затаив дыхание, бросилась в воду. Вынырнула, отфыркиваясь, перевернулась на спину, подставляя солнцу грудь. Довольно улыбаясь, полежала немного и поплыла к бобровой запруде. Подплыв, выбралась на бревна — с тела ее стекали вниз капли воды. Скрытая от всех кустами, уселась, опустив ноги в воду — голубоглазая речная нимфа с черными как смоль волосами, наверное, такими были русалки. Счастливо улыбнулась солнцу, закрыла глаза… И вдруг кто-то сильно дернул ее за ногу!
Ульянка полетела в воду, не успев даже вскрикнуть…
Отсутствие Ульянки обнаружила Софья. Вернувшись с каравеллы, переодетая в тонкое платье цвета сирени, она прошлась до ручья — увидев сарафан, осмотрелась. Нигде не заметив купающейся девушки, покричала… Ответа не последовало. Встревоженная, Софья побежала к берегу, позвать людей.
Когда из лесу вернулись Олег Иваныч и Гриша, поиски шли вовсю. Ушкуйники прочесали все берега ручья, все его ответвления — и, судя по всему, потратили время напрасно.
— Словно стадо слонов прошло! — сплюнул Олег Иваныч, осматривая заросший кустами берег. На Гришу было страшно смотреть. И в самом деле — что с Ульянкой? Неужели утонула? А может…
— Что гадать, осматривать надо, — как мог, утешал его Олег Иваныч. — Впрочем найдешь тут что, пожалуй.
Презрительно фыркнув, он приказал привести разъездную лодку. Усевшись, вместе с Гришей подплыли к запруде. Проверять дно шестами никакой необходимости не было — настолько прозрачной оказалась вода в ручье — каждый камешек видно. И ничего больше. Никаких утопленниц, что, конечно, было, с одной стороны, хорошо, но с другой — заставляло теряться в догадках.
— Ага! — воскликнул Олег Иваныч, внимательно осматривающий запруду. — Глянь-ка! — Он протянул Грише длинный черный волос, запутавшийся в пожухлых ветках поваленного бобрами дерева. Значит, они вели розыски в правильном направлении — девушка явно была здесь! Но — куда делась?
Олег Иваныч и Гриша, оставив лодку у запруды, осмотрели все ответвления — и не обнаружили ни единого следа. Гриша совсем упал духом и лишь горестно вздыхал.
— Что ж. Поднимемся вверх по ручью, — пожал плечами Олег Иваныч. — Только возьмем с собой ушкуйников с саблями… Хотя нет — от них тут толку, как от медведя в посудной лавке. Эй, ребята! — крикнул он, приложив руки к губам. — У вас там что, сабли? Топоры? Ну, давайте сюда топоры… Нет, уж без вас обойдемся. Лучше помогите прочесывать протоки…
Идти по заросшему и коряжистому берегу ручья оказалось непросто. Ветки, крапива, какая-то ломающаяся под ногами трухлятина, сучки, так и норовящие попасть в глаз. В редких случаях, когда уж совсем невозможно было пройти, пользовались топорами. Кусты и деревья смыкались над ручьем узким зеленоватым шатром, скрывающим от палящих лучей солнца прохладный сырой сумрак.
— Стой! — Олег Иваныч еле успел остановить размахнувшегося топором Гришу, которого неосторожно пропустил вперед. Тот недоумевающе обернулся.
— Там, над ручьем, видишь? Ветка сломана.
— Да мало ли…
— Нет, Гриша, не мало. Я сам в юности на байдарках сплавлялся по подобным речкам. Видишь, там, с левого берега — коряги. А справа камни. Только посередине лодка пройдет — но и там ей ветки мешают. Их, видно, приподняли осторожно — а самая тонкая не выдержала, сломалась. Вон, излом-то совсем свежий!
Григорий, не снимая сапог, ухнул в ручей. Добрался до искомой ветки, внимательно осмотрел:
— Правда твоя, Олег Иваныч. Действительно, недавно сломана. Но как ты ее отыскал, тут же не видать ни черта?
— Просто я знал, что искать, — усмехнулся Олег Иваныч. — Значит, ситуация такая — увезли твою Ульянку на лодке. Думаю, наши «друзья» индейцы.
— Кто?!
— Ну, эти. Тлинкиты. Вопрос — зачем? Думаю — не затем, чтобы зажарить на костре и съесть. Да не делай ты такое лицо! Они для этого, по-моему, слишком цивилизованны, да и не нужно им то. А нужно другое — чтобы мы скорее отсюда убрались, о чем нас так нагло просил вчера тот молодой Чингачгук… Тьфу. Ну, Чайак, кажется, так его зовут. — Олег Иваныч протянул Грише руку, помогая выбраться на берег. — Экий ты мокрый, — засмеялся он, а потом продолжил:
— Значит, я так полагаю — со дня на день нужно ждать тлинкитских посланцев. С предложением — мы вам девушку обратно, а вы… ну, ясно, что.
— Твои бы слова, Олег Иваныч, да богу в уши! — воспрянул духом Гриша, но тут же погрустнел: — А вдруг не так все?
— Ну, гадать не будем. А чую я, нужно нам на тот берег сего острова наведаться. На утлой лодчонке, Гришаня, по морю далеко не уплывешь! Вдоль берега только, и то, если волн больших нет. Смекаешь, о чем я?
Гриша кивнул. Еще бы! Есть шансы, что похищенная Ульянка здесь же, на острове. Они дошли по ручью до самого озера. Обратно возвращались лесом, встретив по пути Геронтия с Ваней.
— Я тоже думаю, что это местные, — выслушав Олега Иваныча, кивнул Геронтий. — К тому же расскажи-ка, Ваня, что мы встретили на том берегу озерка?
— Силки! — воскликнул отрок. — Он вытянулся за зиму, только сильно исхудал — на успевшем загореть лице проступали скулы. Впрочем, серо-голубые глаза смотрели бодро: — Силки, Олег Иваныч! Видно, охотой промышляют местные.
— Силки, говоришь… — Олег Иваныч задумался. — На мелкого зверя… На птицу? А ты место, где они стоят, хорошо запомнил, а?
Молодой вождь Чайак — Красный орел — сын старого тойона Котлеаха, вернулся домой с пленницей, красивой как солнце! Всю дорогу он гладил связанную девушку по спине и улыбался. Нет, он вовсе не был злым человеком, этот молодой тлинкитский вождь, и свои действия вовсе не считал чем-то плохим. Вообще, идея захватить пленника возникла у них с Кав-аком спонтанно. Когда подплыли к запруде, услыхали плеск — бобры так не плещутся. Вместо того чтоб свернуть в протоку, быстро вытащили челн на берег, полюбовались обнаженной нимфой, переглянулись, нырнули… Ну, а дальше уж дело техники.
— Отец, я привез себе жену! — входя в вигвам из оленьих шкур, обрадовал старика-тойона Чайак. Он весело улыбался, показывая ослепительно белые зубы. Мощные мускулы перекатывались под коричневой кожей, в длинные черные волосы были вплетены два пера — орла и ворона. Чайак звался Красным Орлом, а его род — род старика Котлеаха — был родом Ворона. Деревянный тотемный столб, изображавший мудрую птицу, горделиво возвышался перед вигвамом вождя. Возле столба сидела на корточках старуха с седыми распущенными волосами, курила трубку, и, покачиваясь, напевала что-то себе под нос. Кутханга Таат — Звезда Ночи — так звали старуху — приходилась Чайаку двоюродной бабкой и, поговаривали, была колдуньей. Отличаясь едким языком и злобным нравом, старая Кутханга не очень-то располагала к себе людей рода Ворона. С возрастом характер ее все больше портился, хотя, казалось, куда уж хуже… Вот и сидела сейчас одна, ждала, авось пройдет кто мимо, зацепится языком. Что сказать — надежда была слабая, а поговорить уж очень хотелось.
— Здравствуй, бабушка Кутханга. Толст ли твой нос? — Выйдя из отцовского вигвама, почтительно приветствовал старуху Чайак. «Толст ли твой нос?» — было традиционной формулой пожелания здоровья: считалось, что чем здоровей человек, чем лучше он живет и питается — тем больше жира откладывается в носу. Нос старой ведьмы — длинный, костистый и крючковатый — вряд ли можно было бы назвать толстым.
— А, мальчик мой Чайак, — прошамкала беззубым ртом старуха. — Что нового в мире?
— Бобров нынче много, бабушка Кутханга. Промысел будет богатым.
— Если не будет таких безруких охотников, как твой дружок Светлый Глаз — Кав-ак Тлеет. Лучше б его звали, как в детстве — Ниц Тлек-Каячин — Безрукая Морская Репка! Больше бы ему подошло. Видят боги, я ведь предупреждала его отца — зря он женился на пленнице — Светлоокой Тучке. Ну, кто такая была Светлоокая Тучка? Не наша, не нашего тлинкинтского племени — из пришлых людей-«новгородчей», все сидела, неизвестно о чем думала — даже бобра нормально разделать не могла, хорошо боги прибрали. И этот твой Кав-ак — такой же безрукий и ни на что не годный. А я ведь…
— Бабушка Кутханга! — взмолился Чайак. — У меня ведь к тебе дело.
— Какое еще дело? — Старуха подозрительно уставилась на молодого вождя. — Не иначе, замыслил набег за невестами к соседям, в род Морской Выдры? Молодец, если так. Знаю я там хорошую девушку — и тебе посоветую — внучка моей умершей подруги, зовут Тыйс Кхааша — Лунная Голова, вот уж, поистине, добрая девушка, смирная, работящая, такая жена и нужна настоящему воину, вот, помнится, приезжали они три года назад на палвай…
Чайак, кивал, слушая разговорившуюся старуху вполуха. Знал он эту Тыйс, что расхваливала сейчас бабка. Страшная, как обглоданный сивуч! Да и из носа вечно течет — так и зовут все ее — Съим Текль — Худой Дождь. Нет уж — есть у него теперь кое-кто получше! Чайак усмехнулся про себя и поинтересовался — не хочет ли бабушка Кутханга несколько оленьих шкур, перекрыть вигвам.
Читать бесплатно другие книги:
