Воевода заморских земель Посняков Андрей

Убоявшись угрозы, Олелька вскочил на ноги.

Ново-Михайловский рынок располагался на главной площади посада, у храма Михаила Архангела. Небольшой — ясно дело, не чета новгородскому Торгу — но все же довольно людный и шумный — индейцы народ сдержанный, но шуму добавляли новгородцы, которых среди рыночных торговцев было примерно половина. Поначалу, лет пятьдесят назад, пришельцы и местные различались по предмету торговли: новгородцы в основном торговали кузнечными изделиями, горшками и сукном, а индейцы — маисом, плодами и красивыми плащами с мозаикой из разноцветных птичьих перьев. С течением времени ситуация изменилась, и теперь в этом смысле царила подлинная демократия — кто чего промыслил, тот тем и торговал. Было совсем неудивительно увидеть на лотке бородатого новгородского купца бирюзовые подвески с пером кецаля, а на циновке перед босоногим индейцем были беспорядочно разложены замки и подковы тихвинской работы. Как они попали к индейцу и на кой черт ему подковы — за неимением лошадей — одному Богу известно.

Пройдя мимо мясного ряда, где продавали тушки индюков и кроликов, Матоня с Олелькой свернули ближе к церкви, где в тени деревьев притулилась небольшая открытая с фасада лавка Онисима. Сам хозяин, новгородец Онисим, иногда промышлял настенной росписью, потому и в лавке его, наряду с расписными глиняными корчагами и деревянными мисками, можно было за сходную цену приобрести растительные и минеральные краски, олифу, кисти и прочие принадлежности художественной богемы.

Подойдя к лавке, Матоня с Олелькой оглянулись — все в порядке, любопытных поблизости нет — и поздоровались.

— И вам доброго здравия, господа богомазы! — улыбнулся им Онисим — длинный лошадинолицый мужик, похожий на высохшую жердь. — Снова охру брать будете?

— Ее, — кивнул Матоня.

— А кистей не надобно ль?

— А на фига нам твои… — начал было Олелька, но тут же умолк, получив хорошего тумака.

— Возьмем и кисти, друже Онисим, — фальшиво улыбнулся Матоня. — Старые-то совсем истрепались. Ну, пока красочки заверни.

— И куда ж вы столько охры изводите? — взвешивая на ржавых весах краску, поинтересовался Онисим. — Что, в Ново-Михайловском новый храм расписывают?

— Не, не в Ново-Михайловском, — отмахнулся Олелька. — В этом… ну, который рядом…

— В Масатлане?

— В Мас… В нем.

— Ну, Бог вам в помощь, работнички.

Ближе к ночи — уж кончилась вечерняя служба — Олег Иваныч с супругой, благостные, вышли из церкви Михаила Архангела. Хорошо вел службу бывший пономарь отец Меркуш — хоть сам на вид и неказист будто, незаметный такой, серенький — а выйдет к алтарю, так словно плечи расправятся! Очи пылают, голос звучит торжественно, чинно:

А хор как поет! Слезу вышибает. Сразу видно — от души славят Господа. Федот, псаломщик, нет-нет, да и глянет на паству — как, мол, хористы? Да чего глядеть — и так все ясно — замечательные хористы, хоть и непрофессионалы, так, самодеятельность. Почитай все из местных индейцев, ну, есть, конечно, и русские, к примеру во-он тот тощий мужик, что стоит у колонны — ну и морда у него, прямо лошадиная! А голос громкий, приятный — бас, кажется. Рядом молодой парень из местных, Николай Акатль. Олег Иваныч его сразу с подачи рядом стоящего Гришани заприметил. Николай видом приятен, черноволос, ликом смугл, одет по-православному — в порты с онучами и белую подпоясанную рубаху с вышивкой.

— Я чертеж-то составил, что ты просил, — шепнул Гриша. — После вечерни принесу.

— Ладно тебе, — махнул рукой Олег Иваныч. — С утра давай.

Софья неодобрительно посмотрела на них — начиналась служба, а они, ишь, шепчутся! Ох уж и должность у Олега Иваныча хлопотная — даже в храме Божьем покоя нет.

К ночи вызвездило. Из-за облака выплыл месяц — золотистый, рогатый, подобрался неспешно к звездам, видно, завел беседу. На площади перед храмом зажгли светильники. Народ не расходился — завтра было воскресенье — радовался погожему дню — а похоже, именно такой и будет завтра, распогодилось. Надоели уж дожди, правда, многие новгородцы, что зимовали в Гусиной губе, считали — теплый-то дождичек куда как лучше мороза.

Олег Иваныч посмотрел на небо, приобнял жену, да сам же сконфузился — уж больно большая вольность, по нынешним временам, на людях вот этак вот. Софья повела плечами, оглянувшись украдкой — улыбнулась. Видно, понравилось.

— А пойдем-ка, жена, погуляем, — неожиданно предложил Олег Иваныч. — От охраны сбежим да, как в детстве, попровожаемся. У моря-то ночного давно ль была-то?

— Сто лет не была, — усмехнулась боярыня. Снова оглянулась. Засмеялась чему-то. Да вдруг схватила супруга за руку, оттащила в тень и ну давай целовать!

— Ну, ты даешь, супружница! — отдышавшись после жаркого поцелуя, прошептал Олег Иваныч. — Так пойдем, прибой послушаем. Заодно корабельную стражу проверим.

— Ну, вот! — шутливо обиделась Софья. — А я-то думала… Опять дела!

— Все успеем, — многообещающе улыбнулся адмирал-воевода.

Они прошли небольшим переулком, свернув на людную улицу — народ возвращался с вечерни. Многие узнавали отца-воеводу, кланялись. Откуда-то быстро нарисовалась охрана — четверо дюжих молодцов в кольчугах и с копьями.

— Куда идем, господин воевода? — поинтересовался старший охранник.

— В гавань. Посты проверим.

Стражник молча кивнул и ретировался. Знал — не любит адмирал-воевода слишком навязчивой охраны. Ближе к городской стене улица стала сужаться, кое-где в лунном свете блестели лужи. Олег Иваныч поддержал супругу под локоть. Вот и ворота — мощные, хорошо укрепленные, с четырьмя пушками, недавно снятыми с какого-то судна.

Ночная стража не спала:

— Кто идет?

— Руса.

— Тихвин. Проходи.

Тихо, без всякого скрипа, отворились ворота — хоть и не проверял никто специально: а смазаны ль петли? Стражникам платили не худо — те и старались, дорожа службой.

Шумел близкий прибой, дул ветер, растрепывая волосы и запутывая складки плаща. Где-то далеко в горах слышался затихающий вой койота. Впереди, в гавани, виднелись дрожащие огоньки. Черные громады судов покачивались у причалов, чуть слышно скрипя снастями. Слева, у масатланской дороги, шумела дубовая рощица.

Отправив охрану вперед, Олег Иваныч и Софья взялись за руки, переглянулись и, не говоря ни слова, свернули в рощу. Обняв супругу, адмирал-воевода нащупал завязки платья… Грудь боярыни тяжело вздымалась, в широко раскрытых глазах на миг отразились звезды. Олег Иваныч улыбнулся… И вдруг услышал странный свист. Что-то твердое стукнуло в ближайшее дерево. Супруги вздрогнули, Олег Иваныч протянул руку…

В коре раскидистого калифорнийского дуба торчала длинная черная стрела!

Софья вскрикнула, увидев что-то в ночной тьме. Олег Иваныч обернулся, вытащив меч. Со стороны масатланской дороги к ним бежали двое и, видимо, с самыми серьезными намерениями. В свете месяца были видны их мускулистые, обнаженные до пояса фигуры, красная боевая раскраска воинственных индейцев каита покрывала грудь и плечи. Лица скрывали шаманские маски из перьев ворона. Один доставал на бегу стрелу, второй махал саблей…

Ну, ну… Посмотрим.

Выскочив навстречу шильникам, Олег Иваныч нанес быстрый удар, намереваясь выбить из рук нападавшего саблю. Однако не тут-то было! Адмирал-воевода неожиданно для себя встретил достойный отпор. Ночной тать ловко парировал удар и, в свою очередь, нанес свой — быстрый, с финтом и выпадом. Будь на месте Олега Иваныча менее опытный фехтовальщик… Да к тому же, следовало иметь в виду второго. Впрочем, адмирал среагировал быстро. Отпрыгнул влево, сделал обманное движение и неожиданно изменил направление клинка прямо во время атаки. Узкое стальное лезвие должно было проткнуть индейцу грудь… Но не проткнуло! Поскольку тот вдруг бросил саблю, резко отпрыгнул в сторону и ретировался в рощу со всей возможной прытью. Туда же бросился и второй. Олег Иваныч не преследовал их — попробуй-ка, в темноте да в незнакомом лесу. Обернулся к Софье:

— Ты в порядке?

— Вполне. Однако хорошая у нас авантюра вышла, верно?

— Сволочи, — раздраженно сплюнул Олег Иваныч. — Совсем обнаглели. Уже самому воеводе с супружницей в лесочке прогуляться нельзя. Ну, ужо завтра поутру… О, смотри-ка, услышали что-то!

Со стороны гавани послышался топот. Это бежала стража.

— Индейцы? — Гришаня пожал плечами. — Скорее всего, лазутчики из Масатлана. Или эти, как их… пупереча.

— Один из них здорово владеет саблей. Странно для местного.

— Да простит меня уважаемый господин, — тихо сказал скромно стоявший в углу (из скромности отказался присесть рядом, на лавку) Николай Акатль.

— Что-то хочешь добавить, Николай? — повернулся к нему Олег Иваныч. — Ну, говори, говори.

— Владеть саблей или мечом вовсе не так уж и странно, — твердо произнес молодой индеец. — У многих племен используются деревянные мечи с лезвием из мелких острых камешков. Называются — «макуавитль». Довольно увесисты, и сражаться ими трудно — этому учат. Есть умелые воины. У теночков, у миштеков, у пупереча.

— Даже так? — удивился Олег Иваныч. — Спасибо, Николай.

— Жаль, ты, господин адмирал, не запомнил раскраску, — задумчиво произнес Гришаня. — А то бы сейчас Коля…

— Как это — не запомнил? — усмехнулся Олег Иваныч. — Еще как запомнил.

Он пододвинул лежащий на столе лист плотной желтой бумаги местного производства и, окунув в чернильницу перо, быстро изобразил зигзаги, круги и линии.

— Не ручаюсь за художественную ценность, — усмехнулся он. — Но — довольно точно. Что скажешь, Коля?

Николай Акатль внимательно всмотрелся в рисунок.

— Нет, это не пупереча, — спустя некоторое время покачал головой он. — Вот эти круги — похожи на те, что бывают у теночков, а вот эти линии — у отоми. А это вообще… Да. Каита. Скорее всего — каита. А какой был рисунок? Толстые линии, тонкие? Какого цвета?

— Да, скорее толстые, — пожал плечами Олег Иваныч. — Словно бы ребенок рисовал. А цвет — красно-коричневый. Ну, охра. Впрочем, не уверен, темно было… Чего ж они убежали-то так быстро? Убоялись охраны? Нет, охрана гораздо позже прибежала.

— Что, Олег Иваныч? — переспросил Гриша.

— Да так… — задумчиво произнес адмирал-воевода.

— Каита не делают толстых линий, — глухо заметил индеец. — У них они тонкие, словно иглой рисованы. Хотя маски ворона они носят… Охра.

— Чего ж они так сорвались-то? — словно не слыша его, Олег Иваныч потеребил бороду. — С чего? И как раз в тот момент месяц из-за тучи выполз. Да, именно так. Светло стало. Тогда я раскраску и разглядел… Что ты сказал, Коля?

— Охра, — снова повторил индеец. — Со мной в хоре один белый поет. В Михайловской церкви. Онисим, торговец с рынка. Кистями торгует, красками. Хвастал, охру у него недавно брали. Много. Двое белых — один коренастый, с бородой, второй молодой, кудрявый. Сказали — художники-богомазы. Храм в Масатлане расписывать.

— Ну, ну? — заинтересовался Олег Иваныч.

— У меня друг в Масатлане. Вчера виделись. — Николай переступил с ноги на ногу. — Не строят в Масатлане никакого храма. И старый не расписывают.

В гостевой зале Кривдяевой корчмы дымно горели светильники. Дрожащий зеленоватый свет их выхватывал из полутьмы опустевшие, ввиду позднего времени, лавки, длинный, усыпанный объедками стол с жирными мухами, жужжащими над кислыми лужами пролитого октли. Во внутреннем дворике переговаривались слуги. Сам хозяин, поглаживая чернявую бороду, сидел в своем углу и деловито подсчитывал выручку, время от времени бросая внимательный взгляд на суетящихся служек.

Неожиданно послышался громкий стук в дверь, закрытую на тяжелый засов. Похоже, стучали ногами. Ночная стража? Крикнув слугам, чтоб взяли копья, Кривдяй велел открыть дверь. Откатился в сторону засов. Чуть скрипнули петли. С улицы ворвался ветер. В дрожащем пламени светильников в корчму вошли двое — оба давние знакомцы хозяина — Матоня и Олелька Гнус. Последний нес что-то увесистое в большой торбе.

— Здрав будь, Кривдяюшко, — кивнул Матоня.

— И вам так же. Чего на ночь глядя? — Кривдяй подозрительно осмотрел вошедших своими маленькими все подмечающими глазками. Незаметно оглянулся на слуг. То же сделал и Матоня. Шепнул:

— Отошли ребят, поговорить надо.

Кривдяй шикнул на служек — те убрались во внутренний двор — и заинтересованно воззрился на торбу.

Матоня удовлетворенно кивнул и махнул рукой Олельке. Не говоря ни слова, тот опустил на пол торбу… и, быстро вытащив оттуда снаряженный к выстрелу арбалет, направил его прямо в сердце хозяина корчмы!

— Что, что такое? — испуганно дернулся было Кривдяй.

— Спокойно, паря! — осклабился Матоня. — Я ж сказал — разговор есть.

— Что еще за разговор такой? — зло прошептал корчмарь. — С самострелом-то. Да убери ты эту штуку, не ровен час, само выстрелит.

— Убери, Олелька, — разрешил Матоня. — Но наготове держи. Так вот, Кривдяюшко, — нехорошо усмехнулся он. — Говоришь, купчишки масатланские вчера припозднились?

— Ну? — непонимающе кивнул Кривдяй. — Вы что, их не встретили в роще? Так то ваша вина — наводка-то верная!

— Верная?! — Матоня гневно выпятил верхнюю губу, показав редкие желтые зубы. — Еле упаслись, хорошо темно было.

Кривдяй удивленно посмотрел на него:

— Что, купчишки сопротивляться начали? Так убили б. Воинов-то с ними не было.

— Купчишки?! — не выдержав, сорвался на визг до того молчавший Олелька. — Дай я его застрелю, дядька Матоня! Купчишки…

— Не встретили мы там купцов, Кривдяй. — Матоня уставился на побледневшего корчмаря тяжелым взглядом. — На самого воеводу нарвались, со стражниками. А все ты!

— Я? — возмущенно всплеснул руками тот. — Я? Вы промахнулись — не на того напали — а я виноват? Так, по-вашему, выходит? Да я вас…

— Не шуми, Кривдяюшко. — Матоня приложил палец к губам. — А то ведь и мы где надо шумнуть можем. Про твоих гостей — купцов индейских. Про толстяка и на ворону похожего. Видим, как ты их улестиваешь. Да и купцы они какие-то не такие — давно весь товар продали, а все сидят тут, выжидают чего-то, вынюхивают.

Корчмарь сверкнул глазами. Злобно, словно загнанный волк.

— Что хотите? — просипел он.

— Долю, — ухмыльнулся Матоня. — Повысить бы надо, Кривдяюшко. А то мы работаем, а ты…

— Так давно б переговорили, — пожал плечами Кривдяй. — Может, и договорились бы. А то пришли тут с самострелом… В общем, посидите пока. Вот вам октли. — Он поставил на стол запотевший кувшин. — Пейте, я сейчас.

Олелька дернулся было с самострелом, но притих под взглядом напарника. Спросил только, глядя в спину хозяину:

— Не сдаст он нас?

— Не сдаст. — Матоня покачал головой. — Нужны мы ему… как и он — нам.

Кривдяй вернулся довольно скоро. Куда и злоба со страхом делись? Улыбался, аж лучился добродушием.

— Ну, вот, — потер руки корчмарь. — Считайте, договорились. Кроме работы разбойной — тут уж я вам, так и быть, увеличу долю — будете еще кое-что делать. Вызнать надобно все о крепости, да о страже, да много чего. За то вот вам задаток!

Кривдяй швырнул на стол блестящую бляшку с изображением солнца.

— Золото, дядька Матоня! Ей-богу, золото! — От радости Олелька Гнус уронил самострел на пол.

На шум из приоткрытой двери во внутренние покои высунулась голова юного индейца. Высунулась и тут же скрылась.

— Ну, так по рукам? — Кривдяй выжидательно посмотрел на Матоню.

— А по рукам! — хохотнул тот. — По такому случаю неси-ка, Кривдяюшко, браги.

Усмехнувшись, Кривдяй щелкнул пальцами.

— Это что за парень? — вытерев рот рукой, подозрительно поинтересовался Олелька.

— Какой еще парень? — удивленно переспросил корчмарь.

— Ну, тот, что сейчас из покоев выглядывал. Смуглый.

— А, то проводник купеческий, Тламак. Не бойся, человек верный. — Кривдяй махнул рукой. — А чего ты про него спросил? Понравился? Могу с купцами договориться — уступят на ночку. — Корчмарь глумливо засмеялся.

— Не, я девок люблю, — под общий смех покачал головой Олелька. — А только видел я недавно этого парня у здешней церкви.

— И что он там делал?

— Молился.

— Что?

— Молился, говорю. Ну, молитвы чел. «Отче наш», по-моему.

— Молился, говоришь… — Кривдяй нехорошо прищурился. — Ну, тихоня Тламак, выходит ты хитрей, чем кажешься. Намного хитрей. Ну да ничего, и на хитрую жопу кой-что найдется.

Выпроводив надоевших гостей, корчмарь задумчиво заходил из угла в угол, вспоминая ацтекские слова, те, которые знал. Для разговора с главным, Таштетлем, с глазу на глаз, без переводчика. Вспоминались слова плохо. Ну, не помнил Кривдяй ни «врага», ни «предателя». Одно только вспомнил — «коатль» — «змееныш».

Глава 9

Ново-Михайловский посад — г. Цинцунцан. Весна 1478 г.

И вот увидели они,

Как, извиваяся змеей,

Ползет вдали за строем строй;

Сверкают шлемы золотые,

Щиты, топорики литые,

И копий целый лес встает…

Джон Барбор, «Брюс»

Олег Иваныч проснулся посреди ночи и уставился в потолок, расписанный по местным обычаям красным и синим узором. Что-то непонятное снилось. Нехорошее такое. То змеи какие-то, скользкие, отвратительные, то районный прокурор Чемоданов с большим обсидиановым ножом в руках. Грозя ножиком, прокурор дико ругался на языке науйя, а потом вдруг обратился в тощего купца Таштетля, похожего на общипанную ворону. Таштетль перестал ругаться, зато замахал саблей и приговаривал: «Глаз, он шипить, когда его вымают». Совсем, как когда-то злодей Матоня, сосланный по приговору новгородского суда на дальние северные острова, где, вероятно, и сгинул давно вместе с подельником своим, корчмарем Явдохой. Туда и дорога. А вот Таштетль… Хитер больно купец. Когда еще уезжать собирался — а все сиднем сидит. Один толстый отъехал — Аканак — что на пучеглазую рыбу смахивает. За товаром, сказал. А Таштетль здесь остался — за торговыми агентами присматривать да товаришко какой скупать. Тламак — переводчик — с ним. К нам больше носа не кажет — видно, Таштетль запретил. Хотя Ванька вроде с ним подружился. Надо будет попросить — пускай дружка своего поподробней о Таштетле выспросит. Пускай…

Олег Иваныч перевернулся на левый бок, обнял спящую супругу. Ближе к утру задремал. Только уснул — стук в дверь. Настойчивый, громкий.

— Кого с утра черти носят?

— Беда, батюшка воевода! — с криком распахнул дверь стражник. — Войско чужое к посаду идет! Масатланские купцы увидали.

— Войско? — Олег Иваныч не показал виду, что известие его взволновало — нечего панику наводить. — Ну и что, что войско? Дежурная стража что, не знает что делать? Ворота на засовы, войско на стены, пушки заряжать. Все пока.

— Давно так и сделали, батюшка воевода!

— Ну и молодцы. Теперь ждите. Скоро самолично прибуду. Старшего дьяка разбудили?

— Уже.

— Ну, ждите. — Не дожидаясь ухода стражника, Олег Иваныч широко зевнул и лениво потянулся за одеждой. Дождавшись, когда за воином хлопнула дверь, он тут же вскочил и быстро оделся: узкие немецкие штаны, сапоги, короткую куртку-вамс, сиреневую, с золотой вышивкой. Прицепил к поясу шпагу.

— Латы надень, — открыла глаза Софья. — Те, нюрнбергские. Легки, удобны, прочны. Да и вид имеют достойный — сразу видно, адмирал-воевода, а не шпынь какой ненадобный.

— Латы… — Олег Иваныч задумался. Жена дело говорила. Вышел в горницу, кликнул слуг — одеваться.

У стен посада уже кипела деловитая суета. На башнях калили ядра, кипятили котлы — лить на головы осаждающим. В сторону гор грозно смотрели мощные пушки. В гавани поднимали паруса суда, поворачиваясь бортами к берегу — немалое артиллерийское подспорье. У дальней стены распоряжался Гриша. Махнув ему рукой — продолжай, мол — Олег Иваныч забрался на воротную башню. Поздоровался со стражей, с пушкарями. Лично осмотрел пушки — на башне их было четыре. Средь них самая мощная, устрашающая — «Серебряный Змей», три года назад отлитая в Новгороде. По обеим сторонам ствола с изображением обвивающей его серебряной змеи имелись специальные шипы для наведения, отлитые вместе со стволом. Шипы опирались на тяжелый деревянный лафет с винтовой системой наведения — с помощью вертикально закрепленного винта жерло пушки можно было легко поднимать и опускать. Подобный же винт был закреплен и горизонтально — для наведения орудия вправо-влево. Рядом с пушкой в специальном ящике лежали чугунные ядра размером с человеческую голову. Около них суетился артиллерийский наряд — трое белых парней с перекатывающимися под одеждой мускулами. Парни беспрекословно подчинялись старшему — немногословному индейцу лет тридцати, одетому в красно-черный короткий кафтан европейского покроя, из тех, что были в моде в Новгороде, Швеции и Ганзе лет тридцать назад.

— Прохор Коитль, — представил его поднявшийся на башню Гриша. — Лучший новомихайловский пушкарь.

Индеец молча поклонился, скрестив на груди руки.

— Откуда огненный бой ведаешь? — удивленно поинтересовался Олег Иваныч.

— Был мастер. Овчинников Иван, из Русы. Пять лет назад помер, — кратко пояснил Прохор. — Хороший был человек, царствие ему небесное.

Пушкарь перекрестился.

Достав подзорную трубу, Олег Иваныч внимательно осматривал окрестности. Уходя от ворот, поднималась в горы дорога, примерно через полверсты делающая крутой поворот у высокой красной скалы с росшей на ее вершине кривоватой сосной или иным каким деревом — адмирал-воевода не шибко разбирался в ботанике. Дорога исчезала за скалой, уходя в отроги — в принципе, вражеское войско могло показаться внезапно, в любой момент.

Олег Иваныч повернулся было к Грише — отдать приказ выставить на скале наблюдателя. Потом вдруг посмотрел на пушку, задумался. Спросил Гришу о неизвестном войске.

— Купцы-масатланцы не успели к вечеру к нам, — охотно разъяснил Гришаня, поднявшийся сегодня, видно, гораздо раньше воеводы. — В горах ночевали. К утру пошли к ключу — за водой — а там лагерь! Хорошо — рано заметили, ноги в руки — да бежать скорее. Говорят, человек триста.

— Всего-то?

— Ну, вероятно, это только разведка.

— Тоже верно. Ладно, поглядим. — Олег Иваныч подозвал старшего пушкаря. — Ту скалу видишь?

Индеец кивнул.

— Сосну собьешь с первого выстрела?

Прохор неожиданно улыбнулся. Кивнул, вытащил из-за ящиков деревянный угольник с делениями, гирьку-отвес. Отправив пару человек к винтам наводки, подошел к пушке, к самому жерлу — начал что-то измерять, подвесив гирьку и командуя наводчикам:

— Полвинта… Треть… Четверть.

Чесал затылок, шептал про себя какие-то цифры.

Потом обернулся к Олегу Иванычу: чумазый, пахнущий порохом и серой. Улыбнулся, сверкая зубами.

— Хороша пушка. Такой не видел еще. У нас все с казенника заряжались — иногда и вырвет казенник, как пересыплешь зелья. А эта — с жерла заряжается, да и зелье крупное — не то что наша прежняя пыль. Такое зелье вели пушкарям осторожно использовать, особенно в старых пушках. Больно мощное.

— Новгородского помола зелье, — довольно пояснил Олег Иваныч. — Жаль, маловато его осталось. Ничего, скоро свое зелье приготовлять будем. Вот серу да селитру разыщем… Смотрите-ка, кто это?

Из дубовой рощи, что слева от масатланской дороги, выбежал человек — судя по одежде (набедренная повязка и ожерелье) — индеец. Быстро добежав до стен посада, он остановился подле ворот и громко сообщил:

— Идут.

С башни ему сбросили веревку с петелькой на конце. Ухватившись за веревку, индеец продел ногу в петельку и в несколько секунд оказался на башне.

И тут же, почти сразу, из-за красной скалы показалось войско. Первыми шли молодые мускулистые воины в хлопковых стеганых панцирях, с деревянными мечами, утыканными острым вулканическим камнем обсидианом. Головы воинов украшали разноцветные перья кецаля и устрашающие деревянные шлемы. На плечах некоторых красовались пятнистые шкуры оцелота. Целый лес копий колыхался над головами.

Воины остановились у самой скалы. Почтительно расступились, пропустив вперед носилки с важным сановником — видимо, генералом. Нет, судя по количеству воинов — майором. Хотя нет. Учитывая важность, с которой держался сановник, — уж никак не меньше полковника. Олег Иваныч внимательно рассматривал врагов в подзорную трубу. Вот «полковник», в пижонском переливающемся плаще из разноцветных перьев, выбрался из носилок. Уселся в подставленное кресло — ну прямо Наполеон Бонапарт на барабане. Махнул кому-то рукой…

С десяток воинов отделились от основного отряда и под бой небольших барабанов торжественно направились к воротам посада.

— Наш командир, великий окамбеча Кучунцин, любимец бога Огня Курикавери и богини Солнца Куеравапери, милостиво предлагает вам сдаться и не портить себе жизнь ненужным сопротивлением, ибо войско наше многочисленно, а воинский талант великого Кучунцина гремит по всей земле, от северных стран Желтого Бога до южных Черных Богов и от Красных Богов востока до Белого Бога запада. Наш милостивый окамбеча Кучунцин согласен принять ваши поклоны. Пока согласен.

Выслушав перевод, Олег Иваныч пожал плечами.

— Скажите, пусть передадут своему полковнику — адмирал-воевода желает встретиться лично. Переговорить. Желательно здесь же, можно даже у той скалы.

Выслушав ответ с каменными лицами, воины молча повернулись и ушли под бой барабанов.

— Это тараски, — шепнул адмиралу Григорий. — Многие узнали их раскраску и шлемы.

— Какие еще тараски? Что-то про таких не слышал.

— Они называют себя — пупереча.

— Ага… Что-то припоминаю. Кажется, купцы мне про них рассказывали.

Между тем за стенами посада вновь раздался бой барабанов. Вернулись прежние переговорщики с ответом. Великий окамбеча Кучунцин великодушно согласился на встречу у красной скалы.

— Что ж, пойдем. — Олег Иваныч потер руки и, прихватив с собой полтора десятка аркебузиров и Гришу, отправился на переговоры. Он чуть задержался, дожидаясь, когда закроют ворота, махнул рукой старшему пушкарю Прохору. Тот чуть поклонился и приложил руку к сердцу.

— Ну, будем надеяться на лучшее, верно, Гриша?

— Ох, верно, Олег Иваныч. Только я бы не очень-то доверял этим раскрашенным демонам.

— А мы им и не доверяем, — успокоил адмирал-воевода.

— Чего ж тогда идем?

— Сам увидишь. От скалы только встанем подальше.

Великий окамбеча, любимец бога Курикавери и богини Куеравапери, Кучунцин — «полковник», как его сразу прозвал Олег Иваныч — принял гостей, не вставая с носилок, с маской холодного равнодушия на лице. Дескать, ходят тут всякие, нет, чтобы сразу сдаться, не тянуть зря время. Поди, подарки принесли, сейчас разные послабления выпрашивать будут. Кучунцин улыбнулся — молодой, лет тридцати, цветущий мужчина, вальяжный, красивый, с тонким смуглым лицом и спускающимися на плечи черными волосами, украшенными золотой диадемой. Кто-то из воинов с поклоном передал ему раскуренную трубку. Сделав затяжку, Кучунцин недовольно взглянул на новомихайловцев и что-то буркнул сквозь зубы.

— Падайте на колени перед милостивым окамбеча! — с акцентом прошамкал грязный, неизвестно откуда взявшийся старик.

— Да щас! — усмехнулся Олег Иваныч. — Впрочем… — Он повернулся к аркебузирам с тлеющими фитилями. — Просят — упадите. Только на одно колено, да насыпьте на затравочные полки порох. Стрелять — только по моему приказу.

Аркебузиры так и сделали, звякнув байданами. Уперли ружья прикладами в землю, ждали.

Олег Иваныч обернулся, ища глазами старика.

— Эй, старче! Русский знаешь — подойди ближе, будешь переводить.

Грязный старик посмотрел на «полковника»-окамбеча. Тот презрительно кивнул.

— А мы пока присядем — в ногах правды нет.

С этими словами Олег Иваныч поклонился Кучунцину и уселся рядом с ним на носилки.

От подобной неслыханной наглости окамбеча на миг растерялся, даже выронил трубку. Олег Иваныч ловко подхватил ее, затянулся, закашлялся:

— Курил как-то в детстве «Астру», так и та лучше была, чем эта дрянь! Плохой у тебя табачок, полковник.

Пришедший в себя любимец богов что-то яростно прокричал и попытался встать с носилок, да Олег Иваныч не пустил:

— Сиди, сиди, друг, иначе я в один миг уничтожу все твое войско и тебя, родного. Эй, дед! Ты переводи, не филонь. Полковник, отгони своих воинов. Особенно тех, со стрелами. Отгоняй, отгоняй, не обижу. Видишь, у меня и оружия-то нет.

— Я сделаю из твоей кожи плащ, — проскрипел Кучунцин, приказав воинам удалиться. Он вовсе не хотел показаться трусом.

— Это ты всегда успеешь, если получится, — выслушав перевод старика, усмехнулся адмирал-воевода. — Видишь эту скалу? Она мне очень не нравится. Хочешь, я ее уничтожу в единый миг?

Кучунцин презрительно пожал плечами. Что плетет здесь этот чужак? А сам-то он, любимец богов Кучунцин, сидит уши развесив, словно больше заняться нечем! Нет, хватит уже терпеть это нахальство. Видят боги, он и так слишком милостив к чужакам.

— Ну, так как насчет скалы? Уничтожить? — не отставал проклятый чужеземец. — Тогда смотри…

Адмирал-воевода поднялся на ноги, высоко подняв руку в блестящей латной перчатке. Резко махнул ею — в перчатке отразилось солнце.

В тот же миг воротная башня окуталась пороховым облаком. Раздался ужасный грохот, словно раскатистый гром прокатился по небу. В ужасе попадали на колени воины-пупереча. Даже сам любимец богов великий окамбеча Кучунцин вздрогнул, прикрыл на миг глаза. А когда открыл — верхушка скалы вместе с росшей на ней сосной была срезана, точно ножом.

— Видал, господин полковник? — усмехнулся Олег Иваныч, жестом подзывая аркебузира. — Дай-ка ружьишко… Эй, полковник. Ты чего побледнел-то? Мне еще во-он то дерево не нравится. Метну-ка в него молнию.

Олег Иваныч тщательно прицелился и плавно потянул спусковую скобу. Вделанный в курок тлеющий конец фитиля уперся в затравочную полку. Небольшая вспышка… И грохот! Не такой, конечно, как от орудия «Серебряный Змей», но тоже весьма впечатляющий ввиду близкого расстояния.

— Вы — посланцы западного Белого Бога, бога вечерней звезды, покровителя ветра, — благоговейно прошептал Кучунцин.

Бедные наивные тараски! Они никогда раньше не сталкивались с жителями Ново-Михайловского посада, лишь только слыхали о них от отоми. Олег Иваныч был хорошо осведомлен об этом, потому и вел себя, мягко говоря, не вполне адекватно. Главное было — поразить. А уж потом — договариваться.

— А теперь послушай меня, полковник. — Олег Иваныч обернулся в поисках старика-переводчика. Где там! Его уж давно и след простыл. Оглушенные воины пупереча пошатываясь от пережитого ужаса медленно поднимались на ноги.

— Гриша, кто у нас местные языки знает?

— Да вон, те двое. — Григорий кивнул на двух молодых аркебузиров — уроженцев посада. — Здесь росли. Поди, должны знать.

— Маленько мерекаем, — кивнул один из парней. — Не знаю только, поймет ли этот черт?

— Скажи — приглашаем в гости.

Парень проговорил что-то на языке отоми. Кучунцин закивал — видимо, понял.

— На кой они нам сдались, Олег Иваныч, — зашептал Гришаня. — Пускай себе уматывают, откуда пришли. Да другим расскажут, чтоб неповадно было!

Страницы: «« « 4567891011 » »»