Воевода заморских земель Посняков Андрей
— Ва? — Старуха приложила руку к уху, хотя прекрасно слышала. — Что ты говоришь, Чайак? Оленьи шкуры? Хм… Да, неплохо бы было. А что, у тебя есть лишние?
— Да неужели не найдутся для такой разумной женщины, как ты, бабушка Кутханга?! И друзья найдутся, которые тебе вигвам враз перекроют.
— Только не безрукий Кав-ак!
— Нет-нет, не он — другие, — поспешно успокоил вождь. — А дело-то пустячное — девку одну посторожить да приструнить немножко.
— Приструнить? — оживилась ведьма. — Это можно. Давай, веди, показывай девку. Э, впрочем, нет. Сначала неси шкуры…
Чайак ушел, по пути подмигнув девушкам, раскладывающим на траве свежие оленьи шкуры — просушить. Те рассмеялись. Вот бы взял кого из них в жены Красный Орел. Парень — хоть куда: и красив, и удачлив. Сын вождя к тому же. Ничего были девки — темненькие, фигуристые, глазки блестят, ресницы веером.
Вернулся Чайак быстро. Да не один — верный Кав-ак тащил три шкуры. Да умудрился по пути споткнуться, чуть не упал, неловкий — видно, на девчонок засмотрелся. А те и рады — засмеялись разом. Кав-ак, конечно, не Красный Орел, но тоже ничего, симпатичный. Правда, светлый и несуразный какой-то. Тощий. К тому ж — вечно в какую-нибудь историю вляпается — то пчелы его покусают, то сверстники побьют. В общем, никакого авторитета — хоть и исполнилось недавно шестнадцать — самое время жениться. Кав-ак уж и невесту присмотрел — молоденькую, естественно, младше себя — Цыйн Каккаан — Солнышко в дымке. Чайак его выбор не одобрял — молода больно Цыйн да тоща, вертлява — веретено, не девка. А уж смешлива: палец покажи — на три дня смеху! Цыйн тоже отличалась от всех в роде Ворона — может, потому и сдружилась с Кав-аком? Только, если Кав-ак был светлым, то Цыйн совсем наоборот. Ее волосы были невозможно черными, а кожа — краснее, чем у остальных. А глаза… Ох, уж эти глаза. Нигде и ни у кого не видел Кав-ак таких удивительных глаз — зеленоватых, вытянутых к вискам, загадочных. Ее выловили в море лет шесть назад — охотники на бобров увидали после шторма большой плот с мачтой. Никого не было на плоту, лишь в шалаше из пальмовых листьев, что располагался посередине, у мачты, обнаружили плачущую девочку. Охотник по имени Кленовая Рука удочерил ее — жена была бездетной, в ребенке души не чаяли. А Цыйн — так назвали девочку, ибо, когда она улыбалась, вокруг словно становилось светлее — росла веселой. Быстро забыла все свои горести, лишь иногда вскрикивала во сне, да, забываясь, произносила некоторые слова не так, как говорили здесь: воду называла — атль, змею — коуатль, лань — мазатль. Еще одно слово было — Уицилапочтли. Слово это произнесла Цыйн со страхом, увидев несколько убитых змей. Что ей там почудилось, что вспомнила — никому не рассказывала, даже Кав-аку. Только нарисовала на песке изображение злобного демона с широким лицом и суровыми глазами, опутанного змеями, с ожерельем из человеческих лиц и оскаленной пастью. «Уицилапочтли, — с ужасом произнесла она. — Жестокий бог теночков. Бойся его, Кав-ак!» И сразу же стерла рисунок… С тех пор еще больше сблизились Кав-ак и Цыйн. Правда, над девчонкой подружки смеяться начали. Тоже, выбрала жениха, ну надо же! Даже перьев красивых не подарит подружке — где этакому неумехе птицу добыть. Однако Чайак все же в стан бледнолицых взял именно Кав-ака. Тот хорошо знал язык «новгородчей» — еще в детстве научила покойная мать, теперь вот пригодилось. Да и — об этом тоже знал молодой вождь — не таким уж и неумехой был Светлый Глаз. Просто привыкли все его дразнить — а ведь и ловким был Кав-ак, и упорным, и, когда надо, хитрым…
— Здравствуй, бабушка Кутханга! — подойдя к старухе, почтительно приветствовал ее юноша.
— Здравствуй, здравствуй, Безрукая Репка! Давай сюда шкуры, да не вздумай и близко подходить к моему вигваму — еще обрушишь. Чайак, я ж тебя просила…
Девки покатились со смеху. Одна Цыйн — маленькая, тоненькая, хрупкая, с продолговатыми сияющими глазами — на этот раз не смеялась. Лишь вздохнула, с завистью посмотрев на подруг — у тех, у каждой, в волосы были вплетены птичьи перья — гусиные, утиные, какие угодно — подарки женихов-ухажеров. У одной Цыйн таких перьев не было. Пока не было… Украдкой взглянув на девушку, Кав-ак перехватил ее взгляд. Улыбнулся. Ничего, Солнышко в дымке, будут и у тебя птичьи перья. Зря, что ли, насторожены силки в лесу? Правда, уже темнеет — ну да ничего, до захода солнца можно успеть. Зато как обрадуется Цыйн!
— Вот они, Олег Иваныч! — Ваня показал рукой на силки, растянутые меж ветками, в которых уже билась какая-то крупная птица. Интересно были расставлены силки, необычно, словно бы украдкой. Спрятаны меж ветвями — если не знаешь — ни за что не заметишь с тропинки, как ни вглядывайся. Как только Ване на глаза попались?
— Случайно, — пожал плечами тот. — Я на дерево влез, листьев нарвать, тут их и увидел.
Олег Иваныч задумался. Выходит, и в самом деле недалеко селенье тлинкитов. Однако зачем так тщательно прятать силки? Неужели, кроме индейцев, на острове живет кто-то еще? Или — от своих же спрятаны? И, что характерно, нигде рядом нет других ловушек. Может, на определенную птицу ставлены? Может. И раз тайно, может, имеет смысл подождать охотника? Он явно должен бы прийти за добычей один — иначе зачем силки прятал?
— Ну да, Олег Иваныч! — усмехнулся Гриша. — Придет он, как же! Ну, кто ж будет тащиться на ночь глядя?
И в самом деле — смеркалось. Нет, еще было далеко до ночной темноты, отнюдь не непроглядно черной в этих широтах. Так, чуть смурнее стало в лесу, да вершины холмов окрасились алым светом заходящего солнца. Небольшой ветерок, порывы которого явственно чувствовались днем, совсем стих — даже листья не шевелились. На узкую лесную тропу легли длинные черные тени.
— Ну, вы идите с Ваней, — обратился Олег Иваныч к Геронтию. — А мы тут посидим. Глядишь, кого и высмотрим.
Лекарь кивнул, как всегда подтянутый, строгий, с аккуратно подстриженной темной бородкой. Ваня сверкнул глазами, видно, тоже хотел напроситься в засаду, но, увидев укоризненный взгляд Геронтия, лишь тяжело вздохнул. Понимал уж — не маленький — нечего спорить по пустякам с господином адмиралом.
Простившись с друзьями, Олег Иваныч и Гриша, подстелив травы, скрытно расположились в кустарнике, так, чтобы в случае чего быстро перекрыть тропку.
— Увидим кого — хватать не будем, — шепотом инструктировал Олег Иваныч. — Просто поглядим, какого он там племени. Да и, если представится такая возможность, проследим до селения — вряд ли они выставляют посты со стороны леса, скорее уж с моря стерегутся.
— А может, с собой? Там допросим.
Воевода покачал головой:
— На каком языке, интересно? Навряд ли местные знают латынь. И еще не факт, что все понимают русский. Впрочем, посмотрим.
Гриша лишь расстроенно покачал головой — вряд ли вообще тут хоть кто-нибудь появится. Скорее всего, устал Олег Иваныч по ручью в зарослях пробираться, а признаваться не хочет, вот и придумал засаду — полежать отдохнуть на травке. А чего ж не отдохнуть? Гриша и сам вымотался. С хрустом потянулся, вытянул уставшие ноги, обернулся к Олегу Иванычу что-то сказать… И тут же получил по шее.
— Тихо! — сквозь зубы прошептал адмирал-воевода. — Смотри.
Меж деревьями, на фоне закатного неба показалась тонкая фигура молодого индейца в широкой набедренной повязке из расшитой бисером выбеленной оленьей шкуры. Он шел, не таясь, размахивал руками, подпрыгивал, раскачиваясь на толстых ветках деревьев, даже напевал про себя что-то. Особенно громко — когда обнаружил попавшую в силки птицу.
— А ведь наша — песня-то! — возбужденно прошептал Гриша. — Новгородская! Хватаем его, Олег Иваныч, по всему — один он.
Олег Иваныч и сам понимал, что случай удобный. Но, может, не хватать сразу, может, лучше проследить?.. Нет, для слежки слишком темно, да и местность индеец знает лучше. Значит — хватать. Тем более, тлинкит знает русский, песню новгородскую поет. Впрочем, в песнях Олег Иваныч не разбирался. «Лед Зеппелин» от «Бони М» еще мог отличить, а вот другие какие тонкости… Ну, раз Гриша сказал, что песня наша, — значит, наша.
Приятели переглянулись. Бесшумными змеями подползли к тропе с двух сторон. И, как только молодой индеец с подвешенной к поясу птицей подошел ближе, разом вскочили… Тот даже пикнуть не успел!
— Ну, вот. — Олег Иваныч вытер пот со лба. — Теперь допросим на базе, а с утречка нагрянем, пощупаем местных людишек.
— Иваныч, — повернулся к нему Гриша. — Где допросим?
— Да на ба… Тьфу ты. На корабле, в общем.
Старая, похожая на облезлую ворону Кутханга аккуратно разложила в вигваме принесенные с собой шкуры. Те, что дал Чайак. Хорошие шкуры, почти не дырявые. Довольно похлопав по шкурам рукой, Кутханга повернулась к пленнице. Нагая черноволосая девушка с белой кожей лежала у дальней стены вигвама со связанными за спиной руками. Кутханга зажгла светильник и провела рукой по спине пленницы. Кожа теплая, гладкая. Действительно, красавица. Не дурак Чайак, хорошо глаз положил. Дурак в другом — зря доверил пойманную старухе Кутханге. Еще по весне, с праздника-палвая, обещала Кутханга старой подруге женить Чайака на девушке по имени Тыйс — Лунная Голова. Да, конечно, не шибко-то красива Тыйс, но уж и не как «обглоданный сивуч», зря так говорят охальники. И не сказать, чтоб очень работяща Тыйс, но ведь и не ленива. Главное ее достоинство в другом — приходилась она родной племянницей главному шаману рода Морских Выдр Ахучину. Большой вес имел Ахучин в роде, многие его побаивались. А для Тыйс этот жестокий шаман был просто дядькой. А дядя — это всем известно — первейший родственник, куда как ближе отца. Знал о том и старый вождь Котлеах — отец Красного Орла — Чайака. И идею Кутханги молчаливо поддерживал. В принципе-то, и сам Чайак ничего не имел против. Ну, не красивая жена, и что? Зато с большими родственными связями. А для красоты можно и наложниц иметь или младших жен. Все бы хорошо, не привези Чайак чужую красавицу. И ладно бы, просто так привез — так и женой уже объявить успел — о том, кому надо, быстро донесут Морским Выдрам. И дернули же Чайака злобные оборотни отправиться на разведку в плавучее селение белых. Сначала б на Тыйс женился, а уж эдак месяца через два, ближе к зиме, и завел бы наложницу, ежели уж так хочется. А так… Ой, неладно получается. Как бы не обиделся Ахучин. А ведь так все хорошо складывалось. И главное, кроме приглашения на свадебный пир почетной гостьей, получила б Кутханга от Ахучина несколько красивых вытканных покрывал из волокон агавы, привезенных из далеких южных стран, где поклоняются кровавым богам. Такие покрывала много на чего обменять можно. Кутханга уже давно придумала — на что. И вот — такая неудача.
— Мхх! — злобно скривившись, ведьма сильно пнула пленницу в бок. Та даже не застонала, бросив презрительный взгляд на страшную исходившую злобой старуху.
Не понравился Кутханге такой взгляд. Ишь, зыркает, змея… Змея… Змея? А может, отравить эту тварь? Ну, змеиного яда, пожалуй, не найдется в наличии, а вот сок ядовитой ящерицы, сваренной с еловыми шишками, — то, что надо. Очень хорошее средство от ломоты в суставах — у старой Кре, жены вождя Котлеаха, еще должно бы остаться немного. Главное — яд ящерицы не надо вливать в рот — можно чуть надрезать кожу да втереть. Кутханга улыбнулась — впрочем, эта жуткая гримаса вряд ли сильно напоминала улыбку — и, плюнув в девушку, выбралась наружу. Главное, чтоб Чайак ничего не заподозрил.
Они разговаривали с пленным уже около двух часов. Олег Иваныч, Геронтий, Гриша. И все без толку. Индеец — впрочем, видом он больше походил на русского — светловолосый, светлокожий, да и волосы не такие черные, как у местных. И очень молод. Все слова тлинкит игнорировал, словно бы не слыша, и лишь презрительно щурился. Олегу Иванычу уж очень не хотелось бы прибегать к пыткам, но, видимо, такой момент наступил. Геронтий вопросительно посмотрел на него. Адмирал-воевода кивнул, и лекарь удалился в свою каморку. За инструментами.
Молодой индеец сидел в резном полукресле спиной к двери. Руки его были привязаны к подлокотникам.
— Зря ты не хочешь разговаривать с нами, — вздохнул Олег Иваныч. — И не притворяйся, что не понимаешь. Пойми, мы не враги твоему племени, мы лишь хотим освободить нашу девушку, которую вы украли. Если ты не скажешь, где она…
Скрипнула дверь, и пленник вздрогнул. Видно было, что он хорошо понял, куда и зачем пошел Геронтий, и теперь готовился к худшему. Олег Иваныч внимательно наблюдал за ним. Сглотнув слюну, тлинкит обернулся назад. В глазах его вдруг вспыхнул ужас. Неужели до такой степени его напугал приход Геронтия? А где же хваленая индейская выдержка? Олег Иваныч усмехнулся… однако… Однако молодой индеец смотрел вовсе не на Геронтия. Взгляд его светлых широко раскрытых глаз был прикован к золотой статуэтке, висевшей на стене у двери каюты. Статуэтке неведомого страшного бога.
— Уицилапочтли! — со страхом и ненавистью произнес пленник. — Жестокосердный бог теночков. — Он быстро повернулся к Олегу Иванычу. — Можете долго убивать меня, слуги жестокого бога, вы не услышите от меня ни слова.
Печально улыбнувшись, юноша вдруг запел, настраивая себя на пытки. Слова песни были местными, индейскими, но вот мотив…
— Ты рябинушка, ты кудрявая, — неожиданно стал подпевать пленнику Гриша. — Ты когда взошла, когда выросла?
Молодой тлинкит замолк, ошарашенно глядя на Гришу. А тот продолжал, да не один, а с Геронтием, у которого оказался довольно приятный баритон:
- Ты рябинушка, ты кудрявая,
- Ты когда цвела, когда вызрела?
Скрипнув дверью, в каюту заглянула заинтересованная Софья. Покачала головой, улыбнулась. И тоже подпела красивым грудным голосом:
- Я весной взошла, летом выросла,
- Я весной цвела, летом вызрела.
Вся невозмутимость пленника словно бы улетучилась. До этого сидевший неподвижно, он вдруг заерзал, закрутил головой, захлопал глазами.
— Вероятно, эту песню пела тебе мать? — исподволь поинтересовался Олег Иваныч, давно обративший внимание на светлую кожу индейца. Тот молча кивнул.
— Она жива?
— Нет, — ответил пленник по-русски. — Умерла, когда мне не исполнилось еще и четырех зим. — Он вдруг снова замкнулся, оглядываясь на золотого бога.
«Жестокосердный бог теночков», — вспомнил Олег Иваныч. Интересно, кто такие эти теночки? Может, тлинкиты так называют ацтеков? Или майя? Нет, ацтеки, кажется, ближе.
— Жестокие теночки наши давние враги, — смотря пленному прямо в глаза, сказал Олег Иваныч. Гришаня закашлялся.
— Не веришь? — продолжил допрос Олег Иваныч. — Тогда посмотри получше на нас — сильно мы похожи на краснокожих ацте… тьфу… теночков? С приплюснутыми головами и украшениями из перьев.
На этот раз и Софья с Геронтием бросили на адмирала удивленные взгляды. Чего он там мелет-то? Про каких-то теночков, никому в Новгороде неизвестных. А парень, похоже, ему верит! Ишь, как смотрит.
— Как звали твою мать?
— Светлоокая Тучка.
— А тебя?
— Кав-ак — Светлый Глаз.
Небольшой хорошо вооруженный отряд во главе с Олегом Иванычем появился в селении тлинкитов вовремя. Старая ведьма Кутханга как раз несла в свой вигвам сок ядовитой ящерицы в небольшой глиняной ступке…
Глава 7
Восточное побережье Калифорнийского залива
Ново-Михайловский посад. Август — сентябрь 1477 г.
Быть может, стены будут падать снова
И дым пороховой глаза нам снова выест,
Быть может, для улыбок и для смеха
Придется нам убежище искать…
Росарио Мурильо
В нашем доме мыши поселились
И живут, живут!
К нам привыкли, ходят, расхрабрились,
Видны там и тут.
В. Брюсов, «Мыши»
Смягчая накопившуюся за день жару, с залива дул ветер. В темном вечернем — а пожалуй что, уже и ночном небе загорались звезды, отражаясь в темно-синей воде залива яркими мигающими светлячками. Густая растительность — черная в полумраке наступающей ночи — начиналась почти сразу от песчаного пляжа и тянулась вдоль узкой кромки побережья, между заливом и горными хребтами Кордильер. Чем выше в горы — тем растений становилось меньше. Исчезали агава и пальмы, их сменяли папоротники, кактусы самых разных видов и колючки: креозотовые кусты и акации.
Почти параллельно заливу вытянулось с юга на север небольшое озерко, соединенное узкими протоками с себе подобными. На северном берегу озера, рядом с морским побережьем, расположился довольно большой поселок, тысячи на четыре жителей, окруженный по периметру высокой кирпичной стеной. Пара ворот, очень хорошо укрепленных — кое-где даже торчали пушки — выходила к заливу и к озеру. Еще одни ворота на востоке перекрывали дорогу в горы. На первый взгляд типичное индейское селение, изнутри оно сильно отличалось, скажем, от соседнего городка под названием Масатлан, населенного местным племенем отоми. Во-первых, — крыши глинобитных домиков, образующих узкие улицы, не были плоскими, как принято у отоми да и у всех местных индейцев. Кровли были крыты камышом, и поэтому домики больше напоминали русские избы, а кое-где, и узорчатые терема. На центральной площади стояла церковь Святого Михаила Архангела — небесного покровителя посада, который так и назывался — Ново-Михайловский. Церковь была сложена из белого камня и по внешнему виду совсем не отличалась от новгородских храмов, ну разве что купол блестел ярче — был покрыт не позолотой, а тонкими золотыми листами. Рядом с церковью располагались приземистые палаты воеводы, отгороженные от площади глухой зубчатой стеной, а чуть дальше — лабазы и лавки. От главной площади во все стороны веером разбегались улицы, и чем дальше от Михайловский церкви — тем более запутаннее и уже. На вершине высокой башни, выстроенной меж лабазами и жилищем воеводы, прохаживался часовой — черноволосый и черноглазый парень в длинной, до блеска начищенной кольчуге старой новгородской работы и без штанов. В длинных волосах воина торчали перья, в руке он сжимал копье с обсидиановым наконечником. Часовой был местным уроженцем, здесь же, в Ново-Михайловском, он и родился, и крестился — нареченный именем Николай — и вырос. И вот, дослужился до младшего дружинника: дело почетное, как же — важный пост доверили! На посаде много было таких — лицом индейцы, душою — русские, самих-то природных русаков-новгородцев вряд ли насчитывалось больше трети от всего населения посада. Николай службу нес бдительно — слух имел отменный, зрение — орел позавидует. Потому давно уже услышал приближающиеся к площади шаги. Судя по разговору, шли двое. Явно чуть навеселе. И наверняка из недавно приплывших ушкуйников. Появление новгородского флота на Ново-Михайловском рейде стало настоящим шоком! Николай тогда тоже нес службу, только не здесь, а у морских ворот. С напарником Михаилом — старым ушкуйником — они и увидали по утру паруса, окрашенные алой зарею. Корабли! Немедля подняли тревогу, грянули в набат. Готовились к битве. Николай первым увидел на парусе самого большого судна вышитое изображение иконы Тихвинской Богоматери — список с той иконы висел в храме, а Николай был ревностным христианином и весьма богобоязненным человеком, даже пел в церковном хоре. Одигитрию Тихвинскую узнал сразу. Сказал напарнику, тот отмахнулся, готовя к бою ручницу. Со всех сторон посада бежали на стены вооруженные люди. Кто напал? Какое-нибудь из дальних племен отоми? Или пупереча? Или, не дай боже, жестокие пожиратели сердец теночки-мешика? Флот? Откуда у них флот? Тогда…
А корабли подходили ближе — вот уже стали хорошо видны иконы и православные кресты на парусах. Тут и недоверчивый брюзга Михаил оторвался от своей ручницы.
— Свои! — прошептал еле слышно. — Наши, Коля. Новгородцы! Услышала Пресвятая Богородица наши молитвы. Дождались все-таки. Дождались…
Не скрывая слез, жители посада бежали к причалу…
Праздник продолжался неделю, да и сейчас, похоже, не прекратился. По крайней мере — судя по приближающейся к площади парочке. Ага, вот они показались. Один — молодой круглолицый парень, кудрявый. Другой — кряжистый бородач.
— Куда путь держите, православные? — свесившись с башни вниз, на чистом русском языке поинтересовался Николай. Да и на каком еще языке ему были интересоваться? С детства с русскими рос, да и сейчас каждое воскресенье пел по-русски в церковном хоре — очень нравилось Николаю это занятие.
Идущие вздрогнули. Посмотрели вверх и разом открыли рты. Удивились.
Надо же — неизвестно кто, а по-русски разговаривает, словно и не уезжали никуда с земли новгородской.
— Нам бы корчму, какая поближе, — пришел в себя круглолицый. — Как пройти, показал бы, служивый.
— Прямо идите, — ответил с башни воин. — Пройдете площадь, свернете направо, там, саженей через сорок — бочка — от нее в сторону — увидите стену, а за ней — корчма. Хозяина зовут Кривдяем. На постой он вас и определит, только, смотрите, перевару его не пробуйте — уж больно мерзкое зелье, спаси, Пресвятая Богородица!
— Не будем, — заверил часового молодой. — Мы и сами-то перевара не пьем, а посейчас лишь бы где кости бросить — на корабль-то опоздали с вечерни. Верно, дядька Матоня?
Коренастый кивнул:
— Прямо, говоришь?
— Угу.
— Ну, благодарствуем.
— Господь в помощь.
Индеец Николай размашисто перекрестился.
Индейцы. Так почему-то называл местных отец-воевода Олег Иваныч. Ну, индейцы так индейцы — хорошее слово, не обидное, типа «дикарей» или «краснокожих».
Откинув почти невесомое одеяло из волокон агавы, Олег Иваныч встал с ложа и подошел к окну. Было жарко, и даже ночной воздух не приносил прохлады. Нагревшиеся за день стены неохотно отдавали тепло. Стояла тишина — почти полная, если бы не перекличь часовых…
— Неревский конец сла-а-вен!
— Людин сла-а-авен!
— Сла-а-авенский…
Олег Иваныч прикрыл глаза. Господи, словно и не уезжал никуда из Новгорода!
— Не спится, милый? — сзади незаметно подошла Софья. Обняла, прижалась горячим телом — нагая, желанная.
Олег Иваныч не стал противиться нахлынувшим чувствам. Подхватил жену на руки, поднялся по узкой лестнице на плоскую крышу — палаты воеводы, по странной прихоти архитектора, были выстроены в местном стиле. А пожалуй, тут попрохладнее будет! Олег Иваныч огляделся. Ага — вот и матрас из кукурузных листьев. Сам же его и велел принести сюда, вчера еще. Мало ли, пригодится. Вот, теперь сгодился. Олег Иваныч осторожно опустился на колени, ловя губами жаркие губы супруги…
Потом, утомленные, они блаженно лежали рядом, подставив разгоряченные тела легкому ветру. В их глазах отражались звезды.
— Неревский конец сла-а-авен! — раскатисто прокричали вдруг словно бы прямо над головою.
Олег Иваныч вздрогнул. Неужели и сюда тоже часового поставили, на крышу? Ну, е-мое…
— Это не здесь, милый, — тихонько засмеялась Софья. — Вон, на той башне.
Адмирал-воевода покрепче обнял жену, чувствуя, как та медленно засыпает. А вот к нему самому сон что-то не шел. Слишком уж много проблем скопилось в Ново-Михайловском, и главная проблема — соседи. Отоми, пупереча, еще не пойми кто, ну и, слава богу, пока что далекие теночки-ацтеки. Новомихайловцы хорошо знали всех, кроме, быть может, ацтеков, с ними не так часто встречались, хотя определенные слухи доходили, и слухи эти не радовали. Наиболее понятными были каита и отоми — из них и родственных им племен, принявших православие, и состояла большая часть населения посада. Это были веселые трудолюбивые люди, правда, довольно шумные, но честные и открытые. Их жившие в горах родственники, понастроив укрепленные городища, частенько воевали с народами пупереча, жившими далеко на юге, впрочем, так же частенько и мирились, и ездили друг к другу в гости и даже играли свадьбы. Они были очень похожи — каита и отоми — даже языки не сильно отличались, правда, отоми были более цивилизованные, имели что-то вроде государства, что же касается пуперечей, то их столица — славный город Цинцунцан располагался далеко на юге. В принципе, пупереча новомихайловцам не угрожали. А о коварных ацтеках-теночках здесь мало кто вспоминал — те жили еще дальше, чем пупереча. Даже дальше, чем совсем уж далекие тотонаки. Так что ацтеков местные не боялись. Опасался их, похоже, один адмирал-воевода Олег Иваныч Завойский. Читал в детстве «Дочь Монтесумы», и кровавые ацтекские жрецы запали в душу. Потому, сразу же, как окончились празднества, устроил Олег Иваныч смотр всему новомихайловскому войску и остался весьма недоволен. Ладно, вооружение — мало у кого байдана или пластинчатый панцирь, — в основном, кольчужки да местные доспехи из толстой ваты — такие удар меча держат хорошо, а вот от копья не спасут, уж тем более — от пули. Мечи, слава Богу, почти у всех были. Да десятка полтора ручниц и восемь пушек — это, конечно, не считая вооружения флота. Да, порох — вот проблема. Ну, пока был изрядный запасец — позавчера перетаскали в лабаз, поставили стража на башню. Однако хорошо понимал Олег Иваныч, что это не выход. Искать нужно. Серу, селитру, руду. Пороховую мельницу ставить, мануфактуры… Ладно. Главное — совсем местные воевать не могут! Ни европейского копейного строя не знают, ни маневров. Учить надо. И чем скорее, тем лучше. Правда, с масштабными маневрами придется пока подождать, по крайней мере до сбора урожая маиса. Новгородцам он тоже очень понравился, а особенно Олегу Иванычу — давно не ел кукурузы, а когда еще и сладкий картофель попробовал — совсем ему Ново-Михайловский посад раем земным показался. Да по сути, тут и был рай. Тепло круглый год. Климат благодатный, влажный, в горах, правда, похуже. Хлеб вот только плохо растет — жарко — но зато кукуруза-маис, фасоль, картофель, перец. Кажется, помидоры тут тоже должны быть. Или это дальше — у ацтеков? Страшненькие они люди, эти ацтеки, вернее, не сами они страшненькие, а их кровавые боги, постоянно алчущие теплой человеческой крови. Слава Богу, государство ацтеков далеко отсюда, вряд ли эти жестокосердны люди доберутся сюда. По крайней мере, не в этом веке точно. Не в этом…
В это самое время, уже под утро, в двух десятках верст к югу от Ново-Михайловского посада, в отрогах гор, позднее названных испанцами Западными Сьерра-Мадре, спускался к побережью небольшой отряд. Носильщики, сгибающиеся под тяжестью тюков, вооруженные копьями воины в накидках из агавы — охрана, впереди, на украшенных разноцветными перьями носилках — двое. По виду — типичные купцы, да и кому тут еще быть-то? Один — с выпученными глазами, толстый, даже какой-то вздутый, словно вытащенная на берег глубоководная рыба, второй наоборот, худой, горбоносый, взъерошенный, похожий на общипанную ворону. Дремавшему под мерное покачивание носилок толстяку на вид было лет тридцать, тощий постарше, позлобнее, видимо, он был главным компаньоном в этой паре. Он не спал, вертел по сторонам головой, и носильщики ежились под его пронзительным взглядом. Идущие впереди воины вдруг остановились, настороженно прислушались, выставив вперед копья.
— Что? Что такое? — озабоченно поинтересовался тощий.
Один из воинов обернулся:
— Все в порядке, уважаемый Таштетль. Это проводник, сын койота, свернул не на ту тропу.
— Проводник? А ну, позвать его сюда!
Воин исчез в зарослях.
— Друг мой Таштетль, почему стоим? — проснулся толстяк. Закрутил круглой башкой, вытер со лба капли пота.
Таштетль бросил на него быстрый презрительный взгляд. Затем улыбнулся:
— Все нормально, друг Аканак. Это все наш проводничок путается. А кто его предложил взять, а?
Толстый Аканак по-бабьи всплеснул руками:
— Да где ж найдешь сейчас нормальных проводников? Тем более — сюда, на север. Ладно бы, на юг, к сапотекам…
— К сапотекам каждый ребенок дорогу знает, — язвительно перебил его Таштетль. — А вот и наш провожатый! Что скажешь, Тламак?
Тламак — тощий смуглокожий подросток — откинув со лба длинные волосы цвета воронова крыла, почтительно сложил на груди руки. На левой руке была хорошо заметна татуировка — зигзаги, перекрещивающие две прямые линии.
— Немножко сбился, уважаемые, — поклонился проводник. — Три года назад был в этих местах. Но я уже отыскал дорогу!
— В следующий раз получишь с десяток ударов палкой, — надменно бросил Таштетль. — И помни — боги Уицилапочтли и Тескатлипока смотрят на тебя.
Таштетль чуть скривил губы в змеиной улыбке:
— Похоже, татуировка на твоем запястье означает: заведу зигзагами неизвестно куда и назад не выйду.
Толстый Аканак расхохотался. Улыбнулся и Тламак. Вообще-то, он до ужаса боялся горбоносого Таштетля — пучеглазый Аканак почему-то относился к нему намного лучше — но подумал, что виноватая улыбка может им понравиться.
Так и вышло. Довольный удачной шуткой Таштетль милостиво разрешил проводнику удалиться. А ведь поначалу хотел строго его наказать!
— Как ты сказал-то? — смеясь, переспросил Аканак. — Зигзагами — и назад не выйдет? Ха-ха. — Он вытащил из-под маисового матраса оплетенную соломой флягу с октли — хмельным питьем из забродившего сока агавы. Таштетль неодобрительно посмотрел на компаньона, но ничего не сказал. Сам же от выпивки отказался. Что сегодня — праздник, что ли?
— А ведь скоро конец пути, — оторвавшись от фляги, довольно произнес Аканак. — К вечеру будем в Ново-Михайловском, если, конечно, верить Тламаку.
Услыхав имя проводника, Таштетль лишь презрительно скривился. Затем оглянулся — тропинка вилась меж горными утесами, поросшими колючими зарослями.
— Надеюсь, ты не забыл имя нашего человека, друг Аканак? — обернувшись, шепотом поинтересовался он.
Толстяк поперхнулся октли.
— Не забыл, уважаемый. Э… — Он задумался. — Как же его… Такое трудное имя, сразу и не выговоришь. Э… Криротль… нет… Крипотль… О! Кривдятль! Точно — Кривдятль.
— Думаешь, он будет верен нам?
— Ха! — Аканак передернул плечами. — Три года назад я спас его от смерти — забредший далеко на север отряд молодых воинов во главе со славным Тисоком уже собирался принести его в жертву Тескатлипоке. Хорошо, я оказался рядом, возвращаясь с товаром из земель отоми, и счел, что пленный будет нам куда как полезней живым. И свободным.
— И что, Тисок вот так запросто тебе подчинился? — недоверчиво переспросил Таштетль. — Я слышал эту историю, но не знаю подробностей.
— Ха! — самодовольно ухмыльнулся толстяк. — Еще бы он не подчинился. Если б ты только знал, благородный Таштетль, сколько всего Тисок задолжал нашему клану уважаемых торговцев-почтека!
— Ты правильно поступил, друг Аканак, — кивнул Таштетль. — Свой человек на чужой стороне — куда лучше, чем лишнее сердце на алтаре Тескатлипоки.
Аканак закашлялся. Уж от кого-кого, а от Таштетля он никак не ожидал такого циничного святотатства.
— А нам поверят там, уважаемый? — хлебнув из фляги, переспросил он. — Ну, в этом Ново-Михайловском. Ну и название — язык сломаешь! Поверят, что мы отоми?
— А почему бы нет? — удивился Таштетль. — Воинов и носильщиков мы набирали в землях отоми, языки наши схожи. Тем более, вряд ли кто здесь бывал в городе Семпоале — это слишком далеко от здешних отоми. Вот только проводник меня смущает. Не проговорится? Да и этот… Кривдятль.
Аканак лишь усмехнулся, выразив полнейшую уверенность в преданности проводника. А что касаемо Кривдятля, то он настолько любит золото, что продаст за малый кусочек родную мать.
— А золота мы ему везем много, — соглашаясь, кивнул Таштетль. — И еще привезем, лишь бы верно служил нам. Впрочем, думаю, в Ново-Михайловском мы со временем сможем найти и других верных людей. Эти белые «новгородчи», говорят, все сильно любят золото. Что ж — пусть они им подавятся! А уже весной, когда распустятся цветы, наш великий император Ашаякатль расправится с пришельцами.
— Уже весной? — Шепотом переспросил Аканак. — Так скоро!
— Да, скоро. Наше задача — вызнать все. Количество воинов, оружие, укрепления… Все! — Таштетль, словно принюхиваясь, поводил по сторонам огромным крючковатым носом. — И в этом нам поможет наш друг Кривдятль. Он узнает тебя, друг Аканак?
— Думаю, что должен.
Проводник нашел верный путь. Уже к обеду тропинка выбралась из каменистых расщелин и спустилась вниз. Пахнуло соленым ветром. Впереди показалась безбрежная синь океана.
Олег Иваныч — в лазоревом легком кафтане, расшитом золотой канителью, важно восседал в центре большой, выложенной разноцветными изразцами залы, располагавшейся в адмиральских палатах. По левую и правую руку от него тянулись покрытые бархатом лавки. На лавках сидели должностные лица — чиновники и бояре: старший дьяк Григорий Сафонов, главный лекарь Геронтий, буквально вчера получивший дворянский чин, капитаны прибывших в Ново-Михайловский посад судов и местные «лучшие люди», выбранные на вече. Все вместе назывались — «Ново-Михайловская Господа», или «Правительство посада Ново-Михайловский». Главой правительства, естественно, являлся новгородский боярин Олег Иваныч Завойский, носивший высокий чин адмирал-воеводы. Доклад главы местного ополчения о состоянии войска Олег Иваныч выслушал еще вчера и долго ругался. Под конец махнул рукой — чего уж тут разоряться, нужно дело выправлять. С этой целью издал несколько указов: об организации экспедиции по поиску месторождений руды и селитры, о создании наемного войска и об обязательных общественных работах на строительстве укреплений. Последний указ сразу же вызвал явное недовольство многих местных жителей, впрочем, Олег Иваныч этого и ждал — заранее отдал приказ выявлять и хватать всех смутьянов-зачинщиков да кидать до суда в поруб. Троих уже схватили к утру — остальные попритихли. Выйдут на строительство, никуда не денутся! Суд наверняка пойманным солидные штрафы начислит, к бабке не ходи. С судьей — сухоньким старикашкой Анкидином Михалычем — Олег Иваныч познакомился в первый же день и близко сошелся на почве необходимости строгого соблюдения законов. Суд в Ново-Михайловском был что надо! Сам Анкидин Михалыч производил впечатление строгого буквоеда-законника, да и остальные судьи были ему подстать. Имелись даже вполне квалифицированные приставы, вот только жаль, института судебного следствия пока не было, ну — на то сюда и взят Гришаня Сафонов — старший дьяк по особым поручениям. Пусть следствие возглавляет, ну и заодно агентурой займется, следствие без агентов — пустой звук.
Олег Иваныч скосил глаза на Гришу. Тот чинно сидел на своем месте, слева от адмиральского кресла, парился в дорогом бархатном кафтане, ярко-красном, с золотой вышивкой. Из-под собольей шапки ручьями стекал пот. Остальные члены Совета Господ вид имели не лучший. Даже местные индейцы — купеческий староста и тиун — тоже явились на заседание в сапогах и тяжелых кафтанах. От жары не спасали даже распахнутые настежь окна. Женщин на Совете пока не было — запаздывали новгородские веяния, Олег Иваныч пока побаивался резко нарушить здешний патриархальный уклад — объявить об избирательных правах женщин. Ну да ладно. Успеется еще. Сегодня не по этому поводу собрались — другое важное событие — послы отоми.
Вот они вошли — четверо, в хлопковых набедренных повязках и плащах из птичьих перьев. Двое стариков — седоволосые, морщинистые, двое — помоложе. Олег Иваныч поднялся навстречу. Лично проводил вошедших отоми до кресел. Видел — по нраву такое послам.
— От имени народов отоми приветствуем великого касика белых людей, приплывшего из-за океана на большой лодке, — бойко перевел один из судейских, тоже индеец. — И желаем ему здравствовать во веки веков, насколько позволят боги.
Олег Иваныч выступил с ответной речью, обильно украсив ее цветистыми восточными оборотами, взятыми на вооружение еще с Магриба. Послам были приготовлены подарки — несколько железных мечей и кольчуги. Они вызвали неприкрытый восторг — индейцы совсем не знали железа, как не знали они колеса и домашних животных. Последнее обстоятельство сильно смутило Олега Иваныча, не догадавшегося взять в экспедицию лошадей. Впрочем, их, скорее всего, съели бы во время зимовки. Несколько отвлекшись, Олег Иваныч не сразу заметил, как послы перешли к главному.
— Свирепые теночки терзают соседний с нами народ тотонаков, — со скорбью в голосе произнес один из стариков. — Нападают их отряды и на наши селения, все чаще и чаще. Всех жителей приносят в жертву богам. Теночки очень жестоки. Хуже, чем другие наши соседи — воинственные пупереча.
Отоми просили военного союза. Мало того, они хотели бы немедленно выступить в совместный поход против пупереча, что в планы новгородцев, естественно, не входило. Олегу Иванычу еле удалось отговорить послов от этой затеи, пообещав немедленную помощь в случае нападения. Зато были успешно решены вопросы по поводу поисковой экспедиции. Послы клятвенно обещались дать проводников и всячески помогать новомихайловцам в розыске руды и селитры. Кроме того, обговорили некоторые вопросы, касаемые торговли. Под конец был устроен пир.
Еду подавали по-русски: обильно, жирно, с разносолами и продуктами местной кухни. Уха, зайчатина, пироги с мелко порубленными птичками и рыбой, фасолевая похлебка, запеченный сладкий картофель, вареная кукуруза, студень — и это лишь малый перечень блюд. Запивали бражкой из сока агавы. Хорошая, в общем, штука. Правда, по сведениям Олега Иваныча, нашлись умельцы, перегонявшие ее в перевар — да такой убойный, куда там московитскому!
— Как дела с агентурой? — словно невзначай поинтересовался Олег Иваныч у Гриши.
— Нормально с агентурой, — вытерев губы полотенцем, важно кивнул тот. Улыбнулся, откинув с лица светлые волосы, потеребил модную узенькую бородку. В левом ухе сверкнула круглая золотая серьга. Олег Иваныч усмехнулся — продвинутый молодой человек — встал, произнес цветистый тост за посланцев отоми.
— Есть один надежный парень, — выпив, прошептал Гришаня. — Из местных индейцев. Все про всех знает. Стражник. Зовут Николаем Акатлем, в церковном хоре поет. Мне его отец Меркуш посоветовал, а уж он зря не скажет!
Олег Иваныч кивнул. В давние времена отец Меркуш, еще в Новгороде, будучи пономарем церкви Святого Михаила на Прусской, являлся его секретным сотрудником. Делал свое дело профессионально — тихо, незаметно и качественно. А таких людей — основу оперативно-розыскного дела — следовало беречь и к словам их прислушиваться. Без них нет никакой информации, а следовательно — нет безопасности и порядка.
— Николай Акатль, говоришь… Индеец. — Олег Иваныч пощипал бороду. — Что ж, поговори с ним. Если действительно толковый, то есть смысл его чему-то учить.
— Слушай, Олег Иваныч. Ты почему всех местных таким непонятным словом зовешь — индейцы? — неожиданно поинтересовался Гриша.
— Привычка, — кратко отозвался адмирал-воевода.
— Да и мне, хоть убей, кажется… — не унимался Григорий, — …словно б ты раньше здесь когда-то жил. Может, давно, в детстве? Ты никогда не рассказывал.
— Потом расскажу. Как-нибудь, — отмахнулся Олег Иваныч. — Пока же дай этому Николаю задание — пусть вызнает, кто да где перевар варит, да народишко против общественных работ подстрекает.
— Сделаем, господин адмирал, — посерьезнел Гриша. — Завтра с утра и поговорю с ним, он как раз со службы сменится.
— Да, — вспомнил Олег Иваныч, — а где Ваня наш?
— В гости ушел. — Гриша засмеялся. — И знаешь, к кому? К знахарю местному, с Геронтия поручением. Уже немного по-местному говорит, Ваня-то!
— Молодец. — Олег Иваныч покачал головой. — Не то что мы с тобой, все некогда. Ну, уж придется и нам языком заняться.
— Вот Ваня нам в этом и будет помощником.
Пир продолжался за полночь. К полуночи появились женщины — Софья с Ульянкой да еще несколько капитанских жен. Запели песни, жалостливые, тягучие. Пелось в них о далекой родине, о Новгороде, Господине Великом, о свободе и верности. И так душевно выводили — Олег Иваныч не выдержал, присоединился, правда, пел тихо, зная прекрасно, что ни слуха у него, ни голоса.
- Ой, летели по небу гуси-лебеди
- От Ильмень-озера до Нова-города,
- Над рекой седой,
- Над Волховом.
Матоня и Олелька Гнус засели в корчме Кривдяя крепко. Пили местное вино из какого-то сока. Ничего, забористо. Несколько напоминало обычную бражку, только покрепче. Ночью на коч не пошли, а утром, договорившись с Кривдяем о постое, забрали с корабля вещи — впрочем, там особенно-то и нечего было забирать — две котомки с рыбьим зубом и ганзейским золотом покойного Игната.
— Ты смотри, смотри, дядька Матоня! — озирался вслед прохожим индейцам Олелька Гнус. — Золота-то на них понавешено! На корову — точно хватит, а то и на две. Вот бы ночью кого подстеречь с кистеньком!
— Погоди, — зловеще ухмылялся Матоня. — Подстережем ишо. Сначала присмотреться надо да домишко какой найти — не все время у Кривдяя жить. Он-то не прогонит, да ведь деньгу дерет изрядно, собака!
Олелька уныло согласился. Однако на домишко тоже деньги нужны. А откель взять? Ну, золотишко — оно только среди новгородцев ценность, местные-то так себе к нему: есть — хорошо, сразу на себя повесят, нет — и черт с ним, плакать не станут. Железо — вот то, что надо! За железный нож отоми столько золотишка дадут — вот скопить бы — да в Новгород.
— Слыхал я, охочих людей в горы вербуют, руду искать, — подходя к корчме, произнес Олелька. — Может, и нам завербоваться, а, дядька Матоня?
Тот хмуро отмахнулся:
— Там видно будет. — Он вдруг замедлил шаг. — Смотри-ка, чего-то наш хозяин в окошко смотрит? Вроде, озирается… А ну-ко, спрячемся за забором… Ага… Так и есть! Таится чего-то.
— Да и черт с ним, — махнул рукой Олелька. — Нам-то с того какая выгода?
— Ой, не скажи. — Матоня ощерился, показав крупные, словно у волка, зубы. — От того и нам прибыток образоваться может. С утра новые постояльцы прибыли, не видал?
— Видал, как же. Купчишки местные. Один пучеглазый, опухший, все местную бражку пил, второй горбоносый, на ворону похож. Да их тут много таких. — Олелька презрительно сплюнул. — А насчет домишка… — Он прокашлялся. — Насчет домишка, думаю, дядька Матоня, уж местную хижину мы и сами смастерим — дело нехитрое. Изба-то здесь не нужна — тепло, чай.
— И то правда, — удивленно покачал кудлатой головой Матоня. Подобного предложения он уж никак не ожидал от своего глуповатого напарника.
Они вошли в корчму — узкий, длинный зал, длинный стол, скамейки. С внутреннего окна в оконце несло дымом — там был сложен очаг — слуги жарили на вертеле зайчатину, пекли маисовые лепешки. Подбежал служка — из местных — приветливо поклонился:
— Чего господа изволят?
— Мясо тащи, — буркнул Матоня, кидая служке завалявшуюся в калите медяху.
— «Пу-ло московское», — по слогам прочел служка и недоуменно выпялился на гостей.
— Ах, ты ж… — Матоня хлопнул себя по лбу и вытащил из-за пазухи свернутую связку хлопковых тканей — местный аналог денег. Их повсюду тут принимали к обмену, Кривдяй тоже. Кроме тканей, аналогичную роль играли маленькие медные топорики в виде буквы «Т», семена какао, птичьи перья — вернее, их полые стержни — и маленькие костяные трубочки, наполненные золотым песком. Последние «деньги» очень нравились и Матоне с Олелькой.
Еще раз поклонившись, служка побежал во двор за мясом и лепешками.
— Выпить чего-нибудь принеси, — вдогонку крикнул Матоня и, оглянувшись на скромно сидящих в углу посетителей-индейцев, шепнул Олельке:
— Загляни-ка на хозяйскую половину. Ежели что, скажешь, на двор хотел, да ошибся дверью.
Олелька кивнул и сунулся было к двери. Но опоздал — быстро вышедший навстречу хозяин корчмы чуть было не пришиб его тяжелой створкой, сработанной из крепкого калифорнийского дуба.
— На двор я, — развел руками Олелька. — Дымно тут у вас.
— Вон там выход, — кивнул корчмарь и проводил парня долгим подозрительным взглядом.
Матоня нарочно отвернулся, внимательно разглядывая отражение хозяина корчмы в тяжелом медном блюде. В начищенном до зеркального блеска стараниями слуг блюде отразился не только хозяин, но и тот, кого он с большим почтением выпроводил со своей половины, — тощий, похожий на общипанную ворону индеец с неприятным горбоносым лицом. Подойдя к сидевшим в углу, он что-то повелительно им сказал. Индейцы (по всей видимости, слуги горбоносого) разом вскочили из-за стола и вышли на улицу вслед за своим хозяином.
«Ну, Кривдяй… — подумал Матоня. — Похоже, у тебя тайные дела с купцами. Интересно, какие? И можем ли мы с тебя что-нибудь поиметь?»
Он наконец повернулся:
— Здрав будь, друже Кривдяй.
Кривдяй вздрогнул, поклонился с фальшивой улыбкой:
— И тебе здравствовать, уважаемый.
Узкое лицо корчмаря походило в этот момент на хитрую лисью морду. Темный, аккуратно подстриженный, Кривдяй мог бы показаться на первый взгляд вполне симпатичным и веселым — если б не глаза, лживые, как у койота. Да и вид — какой-то прилизанный, скользкий. К тому ж, скуп изрядно — кафтанишко, вон, из наидешевейшего сукна надел, а ведь богат, собака, богат!
Поставив перед гостем большую кружку октли, Кривдяй немного поговорил ни о чем, пожаловался на жизнь и, сославшись на дела, вышел во внутренний дворик.
— Ну что, дядька Матоня? — появился со двора Олелька, уже изрядно навеселе.
— Ты где успел? — удивился Матоня.
Олелька — еще более румяный, чем обычно — ухмыльнулся:
— С купчишкой местным познакомился, как зовут, не запомнил, имя больно трудное. Толстый такой, пучеглазенький. Как узнал, что я с корабля — ровно лучшего друга встретил, бражкой угостил, да все выпытывал: что за корабли да далеко ли плавают.
— Он что ж, купчина твой, русский знает?
— Слуга его знает, мальчишка, проводник ихний. Через него и общались. Душевный человек этот толстяк, жаль, имя его не помню.
— А мальчишка, говоришь, русский знает?..
Олелько кивнул. Матоня надолго задумался, что-то прикидывая в уме и шевеля губами…
Стемнело очень быстро, как всегда в тропиках. В корчме — и в зале, и во дворе, возле очага, зажгли светильники. Впрочем, сейчас в них не было особой надобности — над крышами посада висела огромная, в полнеба, луна, заливая все вокруг золотым, каким-то звеняще-металлическим светом.
Зазвонили к вечерне. В церкви Михаила Архангела — басовито, гудяще, в окраинных храмах иначе: в церкви Фрола и Лавра, что почти рядом с корчмой — чуть тише, но тоже басом, а в дальней церквушке Николая Угодника — нежным малиновым звоном. Классный был звон — даже из соседнего Масатлана приходили послушать.
Читать бесплатно другие книги:
