Кольца анаконды Гаррисон Гарри

Знаменательное событие

— Может, видал я и худшие дни, Джон, но что–то не припомню когда.

Президент сидел в своем стареньком кресле, устремив остановившийся взгляд на телеграмму, врученную ему Николаем. Он сильно сдал и похудел настолько, что его потрепанный черный костюм висел на нем, как на вешалке. Со времени смерти Вилли Линкольн почти не ел, почти не спал. Его смуглая кожа приобрела желтушный оттенок, под глазами залегли черные круги. Новая война пошла весьма скверно. По кабинету с сердитым жужжанием кружил слепень, снова и снова колотясь головой в стекло полуоткрытого окна. В комнате рядом с кабинетом Линкольна затарахтел недавно установленный телеграфный аппарат, отбивая только что полученное сообщение.

— Скверные новости теперь доходят до меня намного быстрей, с тех пор как у нас под рукой эта адская машинка, — заметил Линкольн. — Видел ли телеграмму военный министр?

— Да, сэр.

— Тогда, мне кажется, он скоро будет здесь. Бедные мальчики в Платсберге. Ужасная жертва.

— Они задержали англичан, господин президент.

— Но ненадолго. Порт Генри захвачен и пылает, а от генерала Халлека все еще ни слова.

— В его последних донесениях сказано, что он формирует оборонительный рубеж в форте Тайкондерога.

— Неужели мы обречены на неустанное повторение истории? Помнится, мы бежали от британцев точно там же?

— Это было стратегическое отступление, к несчастью начавшееся Четвертого июля.

— Я уповаю, что Халлек не станет повторять именно этот маневр.

— Сейчас к нему уже должны были подоспеть дивизии Гранта. Вместе они являют собой грозную силу.

— Но пока они еще не вместе. Англичане съедят нас с потрохами. А что это за таинственная телеграмма от генерала Шермана? Разъяснения не поступали?

— Пока что не удалось выяснить. Часть телеграфных линий оборвана, и, как мне сказали, послания пытаются направить обходным путем. Пока же у нас имеется только обрывочное, искаженное донесение — что–то о движении на юг и какое–то упоминание о генерале Борегаре.

— Продолжайте выяснять, загадок я не терплю. В любое время, а уж тем паче в военное. И отмените все посещения на сегодня. Я уже не могу видеть этих претендентов на должности, воплощающих пагубную угрозу моему здоровью.

— А собралась довольно большая толпа. Некоторые ждут с рассвета.

— Я не испытываю к ним сочувствия. Известите их, что дела государственные имеют первостепенную важность. Хотя бы на сей раз.

— Не сделаете ли вы единственное исключение, сэр? Здесь находится английский джентльмен, только что прибывший на борту французского судна. У него имеются рекомендательные письма от виднейших людей Франции.

— Англичанин, говорите? Вот так загадка, причем весьма интригующая! Как его зовут?

— Мистер Милл, Джон Стюарт Милл. В своей сопроводительной записке он пишет, что располагает сведениями, которые помогут нам в этой войне за свободу Америки.

— Если он английский шпион, то Фокс наверняка с радостью повидается с ним.

— Я сомневаюсь, что он шпион. Рекомендательные письма говорят о нем как о весьма видном натурфилософе.

Линкольн откинулся на спинку скрипнувшего кресла и вытянул свои длинные ноги.

— Его я приму. В наши дни, полные отчаяния, приходится хвататься за каждую соломинку. Быть может, за разговором мне удастся отвлечься и на время забыть об осаждающих нас бедах. Не ведомо ли хотя бы намеком, каким образом его сведения могут помочь нам?

— Боюсь, нет. Загадка.

— Что ж, давайте разгадаем эту загадку. Пригласите этого джентльмена.

Милл оказался мужчиной среднего возраста, лысеющим и розовощеким, аккуратно одетым и весьма любезным. Представившись, он слегка поклонился и пожал президенту руку. Затем положил две принесенные с собой книги на стол и сел, откинув фалды фрака.

— Мистер Линкольн, — произнес он торжественным, взволнованным голосом. — Я восхищался американским экспериментом много лет. Я с пристальным интересом следил за вашей избирательной системой, за действиями нижней палаты и Сената, за судебной системой и полицией. Конечно, они далеки от идеала, и тем не менее я полагаю, что во многих отношениях у вас единственная свободная страна в мире — единственное демократическое государство. Считаю, что мир видел довольно королей и тиранов и должен ныне отыскать путь к демократии. Теперь же ваше благородное дело оказалось под угрозой, исходящей от моей собственной страны; хотя я не приложил руки к сему прискорбному деянию, но считаю своим долгом все равно попросить прощения. Однако эта трагедия побудила меня к неожиданным действиям, потому–то я и здесь. По смерти моей дорогой супруги мы с дочерью уехали во Францию, ибо я решил удалиться от мира, дабы написать свои книги и ждать часа, когда смогу воссоединиться с ней. Но этому не суждено было сбыться. Необходимость изгнала меня из тишины кабинета братно на мировую арену. Я здесь, дабы, если позволите, помочь вашей юной демократии и, снова–таки если позволите, помочь направить ее на тропу грядущего процветания.

— Как и вы, я полагаю, что американский эксперимент — последняя, светлая надежда человечества, — кивнул президент. — Вы в самом деле производите впечатление человека вдохновенного, мистер Милл. Но, никоим образом не желая вас обидеть, я все–таки вынужден сказать, что ныне мы больше нуждаемся в людях, умеющих сражаться, нежели в людях мыслящих. Однако прошу вас, не чувствуйте стеснения и расскажите, как вы намерены к этому подойти.

Подавшись вперед, Милл постучал указательным пальцем по книгам.

— Если вы внимательно поищете, то найдете ответ на свой вопрос здесь, в моих «Принципах политической экономии». Небольшой подарок для вас.

— Вы очень добры, — Линкольн подтащил к себе книги через стол и открыл первый том, с улыбкой глядя на страницы, заполненные убористым шрифтом. — Я всегда запоем читал литературу по натурфилософии. Я весьма восхищен теориями Фрэнсиса Вейланда,[13] чьи работы вам наверняка известны. Мистер Вейланд полагает, что труд является источником удовлетворения всех человеческих нужд, труд превыше капитала, капитал возникает как результат труда. Впрочем, я уклонился в сторону. Я с нетерпением жду возможности прочитать ваши книги. Насколько позволит бремя забот военного времени.

Милл с улыбкой приподнял открытую ладонь.

— Первым делом война, господин президент. Отложите их в сторону до более спокойных времен. Вы обнаружите, что мы с Фрэнсисом Вейландом сходимся во мнениях по очень многим вопросам. Если позволите, я вкратце изложу для вас свои чувства и теории в упрощенной форме. Прежде всего, я поддерживаю вашу позицию в данной войне, поскольку воспринимаю ее как борьбу против рабства. Но как англичанин, я держался в стороне от конфликта, полагая, что лично к нему не причастен. Теперь же я считаю, что моя позиция была ошибочной. Я более не могу быть безмолвным зрителем. Агрессия моей страны против вашей является актом исключительно безнравственным, каковому нет прощения.

— Уверяю вас, никто не станет оспаривать вашего мнения.

В дверь быстро постучали, и на пороге появился озабоченный Джон Хей с телеграммой в руках.

— Могу ли я поговорить с вами о… по весьма щепетильному вопросу, господин президент?

— Я подожду за дверью, — сказал Милл, подымаясь. — Можем ли мы продолжить нашу беседу?

— Конечно.

Подождав, пока дверь закроется, Хей передал телеграмму Линкольну.

— Не знаю, что все это значит, сэр, но если это правда, то эти вести гораздо лучше, чем новости из штата НьюЙорк.

Взяв телеграмму, Линкольн вслух зачитал:

– «Группа офицеров Конфедерации миновала наши позиции согласно условиям перемирия в Йорктауне. Ныне под конвоем направляются в Вашингтон. Делегацию возглавляет генерал Роберт Э. Ли».

Президент опустил листок, и Хей понял, что еще ни разу в жизни не видел на его лице столь безмерного изумления. Будучи адвокатом, Линкольн научился держать свои эмоции при себе. Люди всегда видели на его лице то выражение, которое он хотел им показать. Всегда — но не на этот раз.

— Вы имеете хотя бы самое смутное представление, что к чему? Да нет, вряд ли. Если выражению вашего лица можно доверять, то вы так же озадачены, как и я. Телеграфируйте тому, кто это послал, и попросите разъяснений. А заодно созовите Кабинет для внеочередного заседания. Это… экстраординарно. А я пока закончу беседу с мистером Миллом. Ступайте и позовите меня, когда Кабинет соберется.

Из этой телеграммы ничего не поймешь. Что происходит? И что это за таинственное послание от генерала Шермана? Нет ли тут какой–то связи? Линкольн погрузился в такие глубокие раздумья, что даже не заметил возвращения Милла, пока тот не привлек его внимания деликатным покашливанием. Усевшись снова, Милл быстро перешел к делу:

— Выходя, я думал о словах, сказанных вами. О том, что вам нужны люди, умеющие сражаться, а не мыслители…

— Прошу прощения, если мои слова смутили вас, поскольку я вовсе не намеревался вас оскорбить.

— Никоим образом, сэр, правду говоря, как раз напротив, но вы все–таки нуждаетесь в мыслителях, способных проложить курс к благополучному будущему. Я хочу напомнить вам о другом англичанине — фактически говоря, о другом философе. О Томасе Пейне, писавшем, рассуждавшем и спорившем о причинах вашей Американской революции. Он знал, что причины, по которым люди вступают в войны, не менее важны, чем сама борьба. Говорят, что маленькие люди продвигают человечество вперед, стоя на плечах великанов. Пейн и ваши отцыоснователи были воистину гигантами, и, возможно, стоя на их плечах, эта страна сможет провести Вторую Американскую революцию, которая построит новое будущее. Эта война не может длиться вечно, но Америка должна выстоять, выжить и расцвести. И, быть может, вы должны стать той направляющей дланью, которая обеспечит ее благополучие. Положение, которое негры занимают в вашем обществе ныне, весьма противоречиво. Эту ситуацию следует переменить. И я знаю, как этого добиться…

Линкольн слушал с таким пристальным вниманием, что вздрогнул, когда секретарь постучал в дверь.

— Мистер Милл, настоятельная необходимость вынуждает меня провести это исключительно важное заседание Кабинета незамедлительно. Но вы обязательно должны вернуться и развить свои идеи. Я всем сердцем согласен с вашими воззрениями и питаю надежду, что, может быть, вы окажете мне неоценимую помощь в разрешении моих наиболее трудных политических проблем.

Совещание Кабинета министров было весьма кратким.

— Не располагая дальнейшей информацией, — сказал Чейз, — мы не можем принять никаких решений по этому вопросу.

— Может, они хотят поговорить об условиях сдачи? — с надеждой в голосе предположил Сьюард.

— Вряд ли, — возразил Линкольн. — У нас совершенно нет оснований полагать, что они хотят конца этой войны. Во всяком случае, в столь внезапной и нехарактерной для себя манере. Поразмыслив над этим, вы должны осознать, что в данный момент южане находятся в более выгодном положении, чем когда–либо с начала войны. Вдумайтесь, они могут сидеть сложа руки, позволив англичанам выиграть эту войну вместо них. А затем нанести удар, когда решат, что мы ослаблены до предела. Предложение сдачи — наименее вероятная причина для подобной встречи. Мы должны выяснить их намерения. Мы встретимся с ними, и я предлагаю, чтобы наши военные советники тоже присутствовали на этой встрече, поскольку их посольство состоит только из армейских офицеров, во всяком случае, так меня информировали.

Было решено, что помещение Кабинета министров чересчур мало для подобной встречи, если на ней будет присутствовать еще и генералитет армии и военного флота. Так что все собрались в недавно отремонтированной Голубой комнате, где Мэри Линкольн подала им чай, чтобы скрасить ожидание. Хей тихонько подошел к президенту сбоку.

— Единственное, что нам удалось выяснить, это то, что генерал Ли настаивал на разговоре с вами лично.

— Ну, я приклоню к нему слух, это уж определенно.

Уже сгущались сумерки, когда кавалеристы и экипажи под цокот копыт и тарахтение колес подъехали к парадному крыльцу Белого дома. Ожидавшие военные вытянулись чуть ли не во фрунт, а сидевшие члены Кабинета встали. Дверь распахнулась, и в комнату широкими шагами вошел генерал Роберт Э. Ли, главнокомандующий армией Конфедерации, — повоенному осанистый, седобородый и угрюмый, выше шести футов ростом, почти такой же высокий, как президент. За ним следовала небольшая группа мрачных офицеров в серых мундирах. Сняв шляпу, Ли шагнул вперед, оказавшись лицом к лицу с Авраамом Линкольном.

— Господин президент, я доставил вам послание от мистера Джефферсона Дэвиса, президента Конфедерации.

Теперь Линкольн уже снова владел своим лицом и лишь кивнул, чуточку поджав губы в знак молчаливого внимания, когда Ли продолжал. Хоть Линкольн и не признал законности титула Джефферсона Дэвиса, упоминать об этом счел неуместнм.

— Если позволите, мистер Линкольн, в силу конфиденциальной природы моего послания я бы хотел передать его вам с глазу на глаз.

Среди слушателей прокатился тревожный ропот, и Линкольн поднял руку, выжидая, когда в комнате снова воцарится молчание.

— Джентльмены, — сказал он строго, — я намерен удовлетворить эту просьбу. Я уверен, что главнокомандующий армией Конфедерации — человек чести и не причинит мне вреда.

— Совершенно верно, мистер Линкольн. В знак доброй воли я оставлю свою шпагу у подчиненных.

Ли тотчас же выполнил свое обещание, сняв шпагу с портупеи вместе с ножнами и передав ее ближайшему офицеруюжанину.

Присутствующие не знали, как быть, но, когда Линкольн повернулся к двери, расступились, уступая дорогу высокому президенту и суровому, подтянутому генералу. Оба медленно вышли из комнаты и поднялись по широкой лестнице — пусть не рука об руку, но хотя бы плечом к плечу. Миновав стол клерка, глядевшего на них широко распахнутыми глазами, вошли в кабинет Линкольна. Закрыв дверь, Линкольн заговорил:

— Будьте любезны, присядьте, генерал Ли. Уверен, поездка была весьма утомительной.

— Спасибо, сэр.

Если поездка и была утомительной, Ли этого ничем не выказал. Сняв свою серую полевую шляпу, он положил ее на край стола, потом присел на краешек стула, выпрямившись, будто аршин проглотил. Линкольн опустился в свое кресло.

— Будьте любезны, изложите ваше послание, генерал Ли.

— Позвольте сперва спросить, сэр, дошли ли до вас вести о недавних событиях в Билокси, штат Миссисипи?

— Практически никаких.

— Простите, мистер Линкольн, я не намерен выпытывать ваши военные секреты, но этот вопрос находится в крайне тесной связи с ситуацией в Билокси. В отношении этого, простите за вопрос, не получали ли вы каких–либо известий от вашего генерала Шермана?

Линкольн задумался. Надо ли выдавать военные дела Севера этому компетентнейшему из генералов Юга? Конечно, подобный вопрос абсолютно несущественен по сравнению с присутствием Ли в Белом доме. Настал час для откровенности.

— Искаженное и неполное, так что понять мы его не смогли. Вам что–нибудь об этом известно?

— Так точно, сэр, потому–то я и здесь. Позвольте ввести вас в курс дела. Ваша страна была атакована британцами по суше с севера, и в то же самое время Конфедерация подверглась агрессии с моря на юге.

— Подверглась чему?..

— Агрессии британцев, мистер Линкольн, внезапной, жестокой и безо всякого предупреждения. Они уничтожили батарею и береговые укрепления перед Билокси. Наши люди бились отважно, но были в численном меньшинстве, и погибли очень многие. Но особо ужасен, сэр, тот факт, что враг преследовал солдат до самого города Билокси, каковой впоследствии был сожжен и разрушен. Не удовлетворившись этой оргией уничтожения, звери — иначе описать тварей, подобных этим солдатам, я не могу — также совершили неописуемое насилие над женским населением упомянутого города.

Президенту с трудом удавалось скрыть свое недоумение по поводу нового оборота событий. Ему оставалось только слушать.

— Известно ли вам, по… по какой причине они совершили подобное?

— Мы не знаем, почему они так поступили, но знаем, что это совершилось. Без объявления войны они вторглись на нашу землю, убивая, насилуя и грабя. Прежде чем город был сожжен, защитники успели телеграфировать о случившемся. Президент Дэвис связался с генералом Борегаром, находившимся на севере Миссисипи, ибо его войска пребывали ближе всех к агрессорам. Борегару было приказано немедленно следовать в южном направлении, чтобы встретить британских захватчиков. Насколько я понимаю, генерал Борегар попросил генерала Шермана о перемирии, дабы вступить в битву с тем, кого он назвал естественным врагом обеих наших стран.

— Так вот о чем было послание от Шермана! Должно быть, он пошел на перемирие.

— Так точно, и даже более того, мистер Линкольн, — Ли мгновение поколебался, понимая важность слов, которые скажет дальше. — Должно быть, он считал, что это вторжение является вторжением в нашу страну, и неважно, на Север или на Юг. Ибо он совершил весьма благородное и отважное деяние. Он не только пошел на перемирие, но также направился на юг с дивизией Борегара, взяв с собой полк своих северных войск. По железной дороге они сумели обойти войска захватчиков с фланга. В последнем донесении говорилось, что они атаковали и разбили англичан. Бились рука об руку. Джонни Бунтарь и Янки — бок о бок.

Линкольн лихорадочно соображал, пытаясь охватить рассудком все последствия разом. Генерал Шерман принял смелое решение и отважился. Он сделал это на свой страх и риск, не совещаясь с командованием. А дал бы он свое согласие, если бы Шерман попросил? Или долго медлил бы, прежде чем принять столь отчаянное решение, которое может завести очень далеко? Линкольн просто не знал. Быть может, отнюдь не случайно телеграмма была так искажена. Решаясь перейти к действиям, Шерман наверняка понимал, что обратной дороги не будет. Ну, теперь былого не воротишь. Но какие выводы можно сделать из этого эпохального решения и важнейшей победы? Решать пока слишком рано, надо побольше узнать о сложившейся ситуации. Линкольн пристально посмотрел на конфедератского генерала.

— Я заключаю, что эти сведения не являются посланием от мистера Дэвиса, а просто вводными фактами, которые мне необходимо знать, чтобы вникнуть в суть послания, которое он передал.

— Совершенно верно, сэр. Президент Дэвис приказал мне сперва рассказать вам о совместной битве против нашего британского врага, затем передать его чистосердечную благодарность за эту неоценимую помощь. Он официально спрашивает вас, не согласитесь ли вы объявить перемирие на всех фронтах, и как можно скорее. Когда перемирие будет достигнуто, оно предоставит возможность президенту Дэвису и вам встретиться, чтобы обсудить, что последует за этим знаменательным событием.

Откинувшись на спинку кресла, Линкольн испустил долгий вздох, только сейчас осознав, что непроизвольно сдерживал дыхание. Когда важность сказанного дошла до рассудка, его охватило ликование, равного которому он не испытывал ни разу в жизни. Не в силах усидеть, президент подскочил и начал выхаживать взадвперед по комнате, потом повернулся и схватился за лацканы фрака, чтобы скрыть, как трясутся руки. И с трудом совладал с голосом, чтобы тот не дрожал.

— Генерал Ли, не могу выразить, насколько сильные чувства владеют мной сейчас, когда в душе вновь вспыхнула надежда, что хотя бы на время эта кровопролитная братоубийственная война может быть остановлена. Я говорил несчетное число раз, на людях и в частных беседах, что пойду на все, отправлюсь куда угодно, решусь на любые действия, которые могут помочь остановить эту войну. Передайте мистеру Дэвису мои слова о том, что перемирие начинается незамедлительно, как только все наши войска будут оповещены.

— Президент предлагает, чтобы перемирие началось сегодня в полночь, поскольку наши войска также следует уведомить.

— Согласен, генерал, согласен всем сердцем. Тогда перейдем к столь же существенным практическим вопросам. Нет ли у мистера Дэвиса каких–либо предложений касательно того, где может произойти наша встреча?

Генерал Улисс С. Грант ненавидел всякие проволочки, какими бы короткими они ни были. Но резервуар локомотива почти опустел, да и уголь требовалось загрузить. Состав с лязгом проехал через стрелку на запасной путь в южных предместьях города Тайкондерога, штат НьюЙорк. Сам город застилало чудовищное облако; вдали рокотала канонада. Спустившись на землю из своего вагона, прицепленного прямо за паровозом, Грант закурил сигару. Он был бы не прочь заодно пропустить глоточек виски, но знал, что позволить этого себе не может.

— Пошлите гонца на станционный телеграф, — велел он адъютанту. — Может быть, пришло новое послание от генерала Халлека. Можете отпустить солдат размять ноги, но велите им дальше пятидесяти ярдов от поезда не отходить.

Пролетело уже полдня с тех пор, как с севера пришла весть о вражеском вторжении. Разбив защитников Платсберга, британская армия двинулась на юг в долину Гудзона. Задержавшись ровно настолько, чтобы сжечь ПортГенри, она продолжила свой марш на юг. Халлек телеграфировал, что его ополчение и добровольческие полки намерены закрепиться у форта Тайкондерога. Больше от него вестей не поступало. За этим поездом с часовым отставанием следуют еще два с войсками с запада; хочется надеяться, будут и еще. Грант понимал, что должен доставить подкрепление Халлеку без малейшего промедления.

С северной стороны донесся паровозный гудок, и минуту спустя показался пыхтящий паровоз с однимединственным товарным вагоном. Приблизившись к воинскому эшелону, он замедлил ход, и Грант разглядел в кабине человека в офицерском мундире. Паровоз со скрипом затормозил, и офицер спрыгнул на землю — довольно неуклюже, потому что забинтованная правая рука висела у него на перевязи. Когда он поспешил к группе офицеров, Грант заметил сквозь открытую дверь товарного вагона, что тот полон ранеными солдатами. Остановившись перед Грантом, перевязанный лейтенант — грязный, окровавленный, с застывшим в глазах безумным выражением — поднял подрагивающую левую руку в подобии воинского салюта.

— Генерал… — начал он, но не договорил.

— Из какого вы подразделения, лейтенант? — негромко, ласково спросил Грант.

— Четырнадцатый Ньюйоркский полк, сэр.

— Вы из войск генерала Халлека? — Раненый тупо кивнул. — Расскажите мне, как идет бой.

Офицер сумел взять себя в руки, и застывший в его взгляде страх понемногу пошел на убыль.

— Есть, сэр. Мы занимали оборонительные позиции в центре форта Тайкондерога. Разведчики донесли, что вражеские войска приближаются. Они нанесли удар по нам, как только мы окопались. Ядро попало мне прямо в руку. Сначала шел артиллерийский обстрел, настоящий огневой вал. После этого они двинулись на нас цепями, стреляя на ходу. Очень их много, очень много. Не знаю, долго ли мы держались, сам–то я не видел. Он… то есть майор Грин, велел мне погрузить раненых в поезд. Он погиб. Затем все как–то сразу пошло наперекосяк — солдаты бегут, красномундирники гонятся за ними и убивают… — Он покачнулся, потом снова взял себя в руки. — Мы загрузили часть раненых, времени не было, железнодорожники успели прицепить только один вагон. Они разбили нас, сказал майор. Солдаты бежали во все стороны. Я видел их. — Он прикрыл глаза и едва не рухнул. Бросившись вперед, адъютант Гранта поддержал падающего лейтенанта. Глаза раненого открылись, и он заговорил шепотом, почти не видя стоящей перед ним группы офицеров: — Майор Грин сказал мне. Генерал, генерал Халлек. Он видел, как тот погиб в атаке… Потом майор тоже погиб.

— По вагонам, — приказал Грант. — Если при раненых в этом товарном вагоне нет доктора, позаботьтесь, чтобы он был. С медикаментами. Поехали.

Пока остальные рассаживались по вагонам, Грант уже изучал карту. Оглядев собравшихся офицеров, он толстым пальцем постучал по карте.

— Вот, вот где мы займем позиции и остановим их. Мы уже останавливали их там прежде. В Саратоге. Весьма неприступная местность, но нам придется преградить им путь и удерживать их только теми силами, которые имеются в нашем распоряжении. Подкрепление уже в пути, но нам неизвестно, когда оно прибудет. — Он яростно затянулся сигарой. — Мы должны выстоять, понимаете вы это? Сейчас мы отступаем, потому что у нас нет выбора. Но это в последний раз. Мы должны выстоять. А после этого не отступать ни на дюйм.

Раздался гудок, и все покачнулись — паровоз дернулся, по составу пробежал лязг сцепок, а потом поезд пришел в движение и начал набирать скорость.

Назад. Задним ходом. Гранту это было не по душе, он ненавидел отступать, однако выбора не было.

Но это в последний раз.

С ног на голову

— Пожалуй, столько кавалерии нам теперь не понадобится, — заметил Линкольн, глядя из окна вниз, на всадников, под цоканье копыт подъезжающих по дороге к Белому дому, обрисовываясь темными силуэтами на фоне разгорающейся зари. — Теперь, в свете изумительных последних подвижек.

— Я сказал почти те же слова майору, который ими командует, — отозвался Хей, укладывая свои гроссбухи в саквояж. — Ответил он весьма твердо: пока не поступит иной приказ, сказал он, за порогом этого здания вы всегда должны быть окружены его кавалеристами. Тот убийца подобрался к вам настолько близко, что прострелил шляпу, когда вы прогуливались в одиночестве. Пока что людей, затаивших злобу на старину Эйба, у нас хватает.

— Что ж, наверное, вы правы. Не удалось ли вам связаться с генералом Шерманом?

— Удалось. С тех пор как мы подключили свои линии к телеграфной сети конфедератов в Йорктауне, перед нами распахнулся целый мир. Генерал Шерман уже поднялся на борт корабля ВМФ США «Айтаска» в Билокси и направляется нам навстречу. Поначалу, при подходе нашего корабля к гавани, высказывались опасения, особенно когда там выстрелили из пушки. Но то был всего лишь салют, поскольку там первыми узнали, что наши войска помогли отплатить за их разорение. Фактически говоря, им лишь через несколько часов удалось вырваться с приема в честь Шермана.

— Рад слышать. Значит, перемирие не просто передышка в боях. Что ж, давайте тронемся в путь, пока Камерон или Сьюард не прослышали о нашем раннем отправлении.

— Быть может, государственному секретарю… — нерешительно начал Николай, но президент не дал ему договорить.

— Я все для себя решил, Нико, и вам об этом известно. Если мы с Джефферсоном Дэвисом не сможем прийти к соглашению, никакая свора политиков ничем нам не поможет. Вы понимаете, какая возможность сама идет к нам в руки?

— Я ни о чем другом и думать не могу, сэр, всю ночь ни на миг глаз не сомкнул.

— Как и я, мой мальчик, как и я. Нет ли каких–либо вестей о перемирии?

— Введено с полуночи. Были единичные перестрелки с обеих сторон, но лишь в тех частях, до которых вести еще не дошли. Но теперь уже все стихло.

— Отлично. Вот и поглядим, не освежит ли нас небольшая прогулка на яхте.

Президент вышел из кабинета первым, а тяжело нагруженные секретари — следом. Белый дом замер в совершеннейшем безмолвии: спали все, кроме часовых. Линкольн сел верхом, а его секретари погрузили багаж в коляску. На самом деле высоким ростом — шесть футов и четыре дюйма — президент был обязан в основном своим длинным ногам, так что, сидя верхом в гуще кавалеристов, он особо не выделялся. Они припустили неспешным аллюром вдоль Пенсильванияавеню, мимо благоухающего свежестью канала и выехали к Потомаку.

Поднявшись на борт «Ривер Квин», президент почувствовал себя намного лучше. С ногами сев на лавку у перил, он охватил колени руками, глядя, как отдают швартовы. Двигатель мерно затарахтел, и зеленые холмы Виргинии медленно заскользили мимо.

— Возле железнодорожной станции ВестПойнт будут ждать конфедератские войска, — пробормотал Николай, дергая себя за жидкую бородку.