Вечный Палач Чугунов Сергей
– Но, но… Не очень-то. Немудрено потешаться, когда тебя не терзает похмельный синдром… Я вот только одного никак не могу расчухать, какого черта, при твоих-то доходах, ты слоняешься по «Рюмочным» да пивнякам, шел бы в какое-нибудь благопристойное заведение, чего ты позабыл в наших, Богом проклятых, забегаловках?
Алексей откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и, затянувшись, попытался объяснить Петюшке свое поведение:
– Я пытаюсь раскумекать, как вы, люди, не имеющие за душой ничего, кроме долгов, люди, каковые и людьми называются лишь по праву человеческого происхождения, как вы живете? для чего? чем? В чем смысл вашего бессмысленного существования? Вот ты, например, Петюшка, объясни мне, неразумному, для чего ты живешь?
– Потому что меня мать родила…
– Нет, ты мне ответь на вопрос: «для чего?», а не «почему?»…
– Слушай, Катин, давай еще примем, а то у меня крыша поехала от твоего допроса, может ты еще меня сказнить собрался, фамилия у тебе подходящая для етого делу…
– Пей, – ответил Катин, протягивая старику свою кружку, – я пока воздержусь, хочу сохранить ясность ума.
– Не понЯл… – удивленно расширил глаза старик. – Знаешь, а, по-моему, ты не прав, именно алкоголь и осветляет ум, мысли сами так и вливаются в пустой сосуд головы. Пьяный мозг, будто губка, жадно вбирает в себя все, что ей преподносят… Правда, поутрянке после этого «сушняк», но ведь это же потом. А и потом: кому на Руси по утру хорошо?..
– И все-таки я воздержусь.
– Как знашь… – Петюшка покачал головой и, помыслив: «Мне бы его заботы…», опростал почти наполовину подвинутую к нему кружку пива и закурил, без спроса взяв сигарету из катиновской пачки, покоящейся на столе.
– А вообще мне малопонятен твой прямо-таки болезненный интерес к нашему брату. Живи – как могёшь, и не лезь – куда не след!
– Это твой жизненный принцип или трёп пьяного языка? Вообще, ты, опустившийся ниже уровня городской канализации, ты, переводящий добро на дерьмо, чего ты живешь? Таких, как ты, нужно уничтожать, выжигать как бородавку, вскочившую на здоровом теле нашего общества.
– Во-первых, ты не первой, кто предлагал такие ка-аардинальные меры. А, во-вторых, кто тебе провещал, что наше обчество здорово? Пусть я – бородавка, пусть я не приношу никакой пользы, но ведь и вреда от меня никакого нет.
А вот, такие люди, как ты и иже подобные – не потребны, ежели не сказать более, вредоносны. Если и надо кого-нибудь уничтожать – так это вас!
Вы, как энцефалитные клещи, присосались к нездоровому телу нашего обчества и сосете нашу последнюю кровь. Разжились тут, «висками» балуетесь, икру трескаете да на «мерсах» разъезжаете… Сволочье, ворье – да и только.
– Ты бы последил за базаром. У меня и машины нет, а все деньги, каковые я имею, я заработал… – Алексей показал свои мозолистые ладони, – вот этими руками. Да и потом, кто тебе мешает разбогатеть?
– Совесть. Пускай у меня неприличная одежда, непристойные мысли, матерный разговор, но душа-то у меня чиста, как стеклышко. Ежели ее ослободить от скверны, коя прилипла ко мне, как ракушки к кораблю, долгое время пробывшему в плаванье, то она заблистает, как брильянт на солнце, в своей чистоте и детской невинности.
– Чья бы корова мычала… Да и потом ты же – материалист, ты же отрицаешь существование души.
– Души в христианском понимании. Душа – это нечто непостижимое для нашего ума. – Петюшка перевел дыхание и, раскурив погасшую сигарету, продолжил:
– Человек – разумное животное, но с ограниченными способностями и рассудком; и раскусить такую тайну мироздания, как душа, ему не дано никогда в жизни. Но наличествует прочая форма существования материи, способная осмыслить человеческое, порой лишенное смысла, существование.
– Петюшечка, да ты никак филосОф?
– Катинькин мой, когда ты еще в пеленки писался, я имел счастие, а может несчастие, цельных четыре года протирать штаны на отделении Научного Коммунизма в нашенском универе…
– Боже… – неподдельно тяжко вздохнул Алексей, – как же низко ты пал. Почему? Ответь мне, почему ты не пытался, и не пытаешься подняться?
– А кто тебе взговорил, что я пал. Я вознесся над суетой, воспарил над нашей мелочной суетой и теперича наслаждаюсь свободным…
– … падением…
– Нет, Лешенька, полетом, коий вам простым смертным неведом. А звания и прочие регалии мене ни к чему. И, потом, кому нужно мое, отличное от общеустановшегося, толкование многих вещей?
– Например?
– Пжалуйста… – осклабился Петюшка, приложился губами к пивной и, кряхтя и причмокивая, сделал пару ненасытных глотков. – По материалистической философии наличествуют две формы существования материи: вещество и поле.
Но что тогда именуется жизнью?
«Существование белковых тел»?
Слишком малограмотно и расплывчато…
Жизня, Лешенька, дражайший мой, это не что иное, как третья форма существования материи.
– А разум – это четвертая форма? – предложил Алексей, отхлебнув из Петюшкиной кружки.
«Что-то горло пересохло, уж не от волнения?
Чушь!
Какой-то доморощенный философ несет откровенную ахинею, и, наверняка, не им придуманную, а я принимаю ее за чистую монету…
Похоже, опустившись на самое дно жизни и пытаясь понять психологию поведения, образ мыслей падших, я сам стал таким же или, по крайней мере, становлюсь. Как бы мне не свихнуться часом, я и так последнее время замечаю, как катастрофически я глупею…» – мысли одна за другой бороздили узкий лоб Катина, оставляя глубокие, неизгладимые морщины. А Петюшка продолжал наседать со своим, «отличным от общеустановившегося» учением:
– Да. Вот видишь – и ты согласен со мной.
– Я согласен? Я только предположил. А существует ли иные более высокие формы существования материи?
– Знамо дело, коллективный разум, в пример – это, когда ряд здравомыслящих существ, обладая автономными телесными оболочками, имеют единый сверхмозг, в смысле обладают, а не имеют, в смысле, трахают. Именно из его темных глубин они черпают свои сверхзнания и в евоных мрачных глубинах хранят свой скопленный опыт, будто олигархи, кои держат наворованный капитал в надежном швейцарском банке.
В отличие от мелкого, мало мозгующего человечишка, навроде тебя, данные существа менее зависимы от тела и, чаю, способны подключать к единому мозгу различные телесные субстанции, то бишь генерировать разум в любом белковом теле.
Думается, и у нас на Земле есть подобные существа, но их не так уж много, ибо код к заветному сейфу не просто подобрать, для этого нужны о-го-го какие способности и изворотливость, не нам чета…
– Неужели есть?
– Ну, ты гонишь! А гении – кто они, по-твоему?.. Откудова они заимствуют свои сверхзнания? Подозреваю, что именно они открыли возможность перехода из одного звена цепи к другому, причем совершенно в произвольном направлении как вперед, так и взад.
Петюшка долго разминал свежеукраденную сигарету, как бы выдерживая паузу, дабы его собеседник успел осознать произнесенное, потом также медленно закурил и нехотя продолжил:
– Но наличествует еще более тонкая форма материи – (но я не уверен, что самая высокая) это БОГИ! Всемогущи, всеведущи, вездесущи… Наличествует, по моей мысли, по крайней мере, два таких существа…
Одно сеет разумное, доброе, вечное.
Другое все это посеянное изничтожает…
– Единство и борьба противоположностей…
– Откуда ты это знаешь, ты же ни только не любишь думать, но и читать, особенно умные книги.
– Наверное, я подключился к сверхразуму и черпаю оттудова сверхзнания.
– Не смеши мои уши…
– Так что же ты там про противоположности говорил?
– А говорил, что этому сотни примеров: Каин и Авель, Сет и Осирис, Яго и Мавр, лед и пламень… Даже электрон рождается в паре с позитроном. Вот они-то подлинно умеют переходить от одного звена к другому. Вот в пример, если ты палач по природе, то есть человек, который предназначен тебе на заклание, и, помышляешь ты об этом, не желаешь, но придется его колесовать. У каждого плюса есть минус…
– Так что, по твоему учению, в каждом поколении есть свой Христос и Антихрист… – удивленно покачал плечами молодой человек, жадно припав к кружке.
– Да, но не всегда они прытко выказывают себя. Вот ты, мо быть, Антихрист, а мо Христос, хотя, чай, как я баял ране, Вечный Кат, кой все время мучает и изводит безобидных людей навроде меня, а может Вечный Ученик, коего все поучают, а выучить не могут…
– Почему?
– Да при всей своей выспренности, велеречивости и многозначительности, ты, при всей своей сучьей сути, обыкновенное непорочное создание, кое, при внешней расхлябанности и, извини, тупости, в душе – суть агнец божий, способный замочить любого…
– С чего это ты взял?
– Я много чего знаю… Я, знамо дело, не гений, но мене, как залатанному юродивому, тоже сверхзнание дано…
Загасив сигарету о край столешницы, Алексей вздохнул:
– «Ты, Моцарт, не достоин сам себя…»
– Довольно, сыт я… твоими глупыми расспросами и цитатами, – позевывая, произнес Петюшка. – Лучше попотчуй меня пивком или презентуй «бабки»…
Катин не выдержал, встал и, похлопав Петюшку по плечу, сказал:
– Может ты и прав.
Сунув старику бумажную купюру, молодой человек медленно направился к выходу. И, когда Алексей уже взялся рукой за ручку, за спиной раздался вскрик и шум упавшего со стула тела. Оглянувшись, молодой человек увидел, как на грязном полу в луже пива корчился в страшных муках Петюшка и, схватившись за живот, тщетно глотал широко раскрытым ртом прокуренный воздух. Рядом с ним валялись: старенький с поломанной ножкой стул, разбитая пивная кружка и засаленная авоська, из распахнутой пасти которой торчал облезлый хвост селедки. Громадный официант спешил к Петюшке, размахивая руками, заранее сжатыми в кулаки.
«Вот и замкнулось звено…» – ощерился Катин и, с трудом открыв дверь, вышел на улицу. Он ни чуточки не пожалел умирающего в муках Петушку, более того, сие бунтарское имя было начисто вымарано из мало извилистого мозга Алексея.
3. Сам себе режиссер
В это же время в другом конце города по направлению к студенческому общежитию пединститута гордо вышагивал тощий, приземистый и хилый юноша с латиноамериканским носом, пухлыми африканскими губами и классической римской лысиной. Звали этого гадкого утенка, который также явно не спешил становиться красавцем лебедем – Константином Обручниковым.
Молодой человек высокомерно вышагивал по изрядно потрескавшемуся асфальту, высоко задрав голову. Дело в том, что он только что закончил монтаж собственного получасового фильма, в котором аудио-визуальная бытовая жизнь фантастическим образом переплелась с иррациональной компьютерной графикой. Обручников потратил два года и уйму средств, чтобы снять этот фильм, смонтировать и записать на DVD-диск. И теперь работа по созданию фильма закончилась, создателю не терпелось самому посмотреть окончательную редакцию шедевра, и поэтому он так спешил в общагу.
Конечно, можно было прокрутить фильм и в студии, где молодой человек его и смонтировал, но, как истинный художник, Костя хотел насладиться фильмом в гордом одиночестве, чтобы никто ему не мог помешать. Почему-то этот наивный и блаженный во многих отношениях человек решил, что шумная, многонаселенная общага самое подходящее для этого место.
Во истину глаголят, яко гений сиречь сумасшедший – человек не от мира сего. Или мир слишком прост для таких людей, что им в нем очень сложно ужиться, или… впрочем, об этом поразмышляем попозже…
Обручников легко по-мальчишески перепрыгивал через многочисленные лужи, открыто улыбался встречным девушкам и фальшиво насвистывал, почему-то, свадебный марш Мендельсона…
На полпути в общежитие тощий «гений» нежданно-негаданно проголодался и решил зайти в «Пельменную». Вечно голодный студент, экономя на собственном желудке, питался один раз в день; но так как поесть он, все-таки, любил, пришлось искать компромисс между экономией и сытостью. И Константин выбрал пельмени. Три порции слипшихся мясокомбинатовских пельменей с кислой сметаной, три куска хлеба и жиденький, полусладкий компот – составлявшие его скудный ежедневный рацион – с лихвой восполняли те немногочисленные калории, израсходованные в грызьбе некалорийного гранита науки и творческие энергопотери, затраченные на создание фильма.
Не смотря на то, что в зале было раз-два и обчелся народу, немолодой мужчина с елейной улыбкой, подсел к жадно уплетающему пельмени студенту, даже не попросив разрешения. Немного поковырявшись в завядшем салате, он отодвинул тарелку в сторону и, брезгливо поддев на вилку разваренный пельмень, сунул его в искривившийся от отвращения рот. Немного пожевав отправленное в рот яство, он аккуратно вытащил несъедобное месиво чайной ложкой, и, отхлебнув глоток мутно-серого чая, непринужденно начал беседу:
– У меня за городом есть небольшой домик, нельзя назвать его дачей, но садом-огородом называть язык не поворачивается… Знаешь, я как-то не любитель ковыряться в земле. Сажать картошку, выращивать в теплице помидоры, я как-то не люблю, это же добровольное рабство. На моей фазенде ничего не растет, кроме аккуратно постриженной травки. В центре я выкопал огромный, бассейн, как в американских видиках, с бетонным дном и вышкой для ныряния, рядом с бассейном небольшая банька. Банька сделана добротно, по-русски, не люблю я эти, финские сауны, эти потогонялки. Толи дело пропарится в парилке с березовым веничком, а потом в бассейне охладишься, и годы с плеч долой. Знаешь, когда из бассейна опять в парилку влезешь, такой слоенный пирог получается, внутри жар, кожа холодная, а вокруг около восьмидесяти, я даже градусник в парилку повесил, для контроля.
Друзья, которые у меня бывают, говорят: «У тебя Юрий Михайлович», – незнакомец протянул руку Константину, – Юрий Михайлович,
– Очень приятно, – пробурчал студент, – Костя.
– Мне тоже приятно, – слащаво улыбнулся мужчина и, не спеша, продолжил. – Друзья говорят: «У тебя, Юрка, не банька – а предбанник в рай». Когда мы с тобой поближе познакомимся, ты по-настоящему поймешь, что такое доподлинная приятность. А езжу я на дачку на тачке. У меня старенькая «Волга», знаешь, такие были, «ГАЗ-21» – зверь, а не машина. Врубишь музЫку на всю катушку, несешься по автостраде и предвкушаешь блаженство, да в моей баньке не только членам правительства можно мыться, но и лицам королевских кровей. Эх, Костик, знаешь, а я бы с тобой прокатился бы с ветерком на мою дачку, ты бы познал, что такое настоящая мужская… компания, с горячей банькой да холодным пивком опосля парилки. Это же верх блаженства, откинешься на спинку кресла и кумекаешь, ежели смерть когда-нибудь коснется меня своим холодным крылом, то хорошо бы в этот момент, когда ты полностью расслаблен, душа еле держится в распаренном теле, дунь и сама отлетит.
Юрий Михайлович, мечтательно закатил глазки и пододвинул свой стул поближе к доедающему пельмени Константину.
– Знаешь, какие у меня на даче угощения, эти говянные пельмени – не та, пища, которую должен вкушать такой человек, как ты.
– А какой? – смутные подозрения закрались в душу студента, он уже начал подумывать о том, как бы смотать поскорее удочки. «Я, конечно, слышал о педерастах, но мне даже в голову даже не приходило, что одному из „гомиков“ глянется моя костлявая задница…»
– Ну, знаешь, ты конечно не красавец, но есть в тебе какая-то искра божья, талант, он прямо так и выпирает, его не скроешь. Только настоящий мужчина, может по-настоящему оценить красоту другого мужчины. Что могут эти жалкие сучки, погрязшие в разврате?..
– Это вы про кого?
– Про женщин, про это похотливое племя, которые толком ничего не понимают в мужской любви, им нужно только их тело и деньги. А мужчина любит другого мужчину, прежде всего за душу, а физическая близость…
Услышав последние слова, Обручников поперхнулся, и залился румянцем. А разгоряченный Юрий Михайлович страстно продолжал:
– …физическая близость, это не самое главное в мужских отношениях, прежде всего духовное единение, а уж потом плоть… Ты, знаешь, после баньки тело человека сбрасывает с себя грязь грехов, кровь очищается, прямо видно, как она пульсирует в сонной артерии, так бы прокусил бы и пил, и пил бы…
«Может быть, это вовсе не „голубой“, – с неподдельным ужасом подумал Константин, – может быть, он законспирировавшийся вампир, который под видом гомосексуалиста, заманивает жертвы на дачу, а там выпивает кровь… То-то он говорил про предбанник в рай, конечно, же он – вампир, у меня где-то в кармане есть зубок чеснока, надо сунуть ему под нос, я слышал, они этого боятся, как черт ладана».
Обручников полез в карман за чесноком, вынул его и незаметно положил на тарелку своему таинственному собеседнику. Тот, узрев сие действо, усмехнулся и, кивнув, как бы в знак благодарности, сунул его в рот и разжевал.
Ошарашенный студент попытался улизнуть:
– Знаете, мне пора…
– Погоди, я тебя так просто не отпущу, – схватил его за рукав Юрий Михайлович. – Знаешь, Константин, есть люди, которые рождены защищать, а есть, которых надо защищать. У тебя на лбу написано, что тебе нужОн сильный покровитель. Если ты не найдешь такого человека, долго на этом свете не проживешь… Ты подумай на досуге, я готов стать для тебя таким человеком.
Мужчина вынул из кармана голубоватую визитку, на которой золотом было вытеснено:
«PIRATE», частное охранное бюро
Юрий Михайлович СЫСЬКО
главный менеджер
ул. Жданова 33 оф. 13 Тел. +7 (193—49) 666—666
Взяв визитку, Константин хотел, было, быстрехонько смыться, но Юрий Михайлович нежно тронул его за ладонь и, взяв ее в свои руки, начал ласково поглаживать.
– Зря ты не хочешь слушать меня, Константин, когда-нибудь ты узнаешь о своем истинном предназначение и ужаснешься, как ужасна твоя планида, как высока плата за твои прегрешения.
– Да я еще не успел обстоятельно нагрешить.
– В этом воплощение да…
– А что, разве было другое воплощение?
– Конечно, такие, как ты, живут на Земле вечно и вечно умирают в самый не подходящий момент.
– Что-то я не пойму о чем это вы?
– А все о том, что тебе нужен сильный покровитель, который бы защитил тебя от насильственной… – Сысько осекся, но быстро нашелся и уверенно продолжил:
– …от ударов судьбы…
– Я обдумаю ваше предложение, – ответил Обручников и торопливо засеменил к выходу, думая на ходу: «Чтобы я еще раз в этой „Пельменной“ обедал, черта-с-два, только в столовке, пора переходить на нормальный рацион, фильм я смонтировал, теперь можно не экономить».
Сегодня на вахте дежурила тетя Зина, ангел-хранительница общаги, очень смешная, но добродушная женщина. Маленькая с круглым личиком, немного выпученные глаза которой, никогда не стояли на месте, а то и дело стреляли по сторонам и интенсивно вращались, причем каждый автономно от другого. Перед тетей Зиной стоял негр, настоящий негр, с фиолетовым отливом, и, отчаянно жестикулируя, пытался что-то объяснить глуповатой вахтерше.
– Давай, паспорт и иди к кому хочешь…
Африканец радостно заулыбался, оголив ослепительно белые зубы, вынул какой-то обшарпанный документ в голубой обложке и протянул тете Зине. Та испугано шарахнулась в сторону, как черт от ладана.
– Положи на стол и иди.
Улыбающийся негр бросил на стол паспорт и весело и, беззаботно посвистывая, побежал вверх по лестнице. Тете Зина открыла ящик стола, вынула оттуда два карандаша и осторожно, как добропорядочная мамаша, коя спичками собирает анализ кала своего чада в банку, карандашами подхватила паспорт и бросила в открытый ящик.
– Слушай, Костик, как я боюся энтого СПИДу, страсть божая…
– Но ведь он передается только половым путем…
– А хто его ведает как, могет он и через кожу просочится.
– Ерунда все это, лучше ключ от комнаты дайте.
– Так его уже взяли, там у тебе в комнате, поди, целая шайка-лейка, Сашка опять компашку бухариков привел, видать, пивко посасывают.
Константин поднялся на третий этаж и медленно с явной неохотой поплелся в конец коридора, в котором и находились комнаты мужской половины, вернее мужского меньшинства общежития. Навстречу ему строем прошли первокурсники, громко горланя бравую солдатскую песню, за плечами у каждого весел игрушечный пластмассовый автомат или винтовка.
От громкого топанья дверь в одну из женских комнат отворилась, и взору юноши открылся необыкновенный эротический вид. Сквозь тюль, висевший на карнизе над дверью, можно было разглядеть убогую обстановку студенческой комнаты не лишенную шарма и порядка. Но не это привлекло внимание Обручникова, на ближней к двери кровати спала совершенно нагая девушка, словно Даная, ожидающая своего Зевса. Но эстетического услаждения вид девушки не вызывал, если бы на этом месте лежала любая другая девушка, а не Бабенко Маринка, самая упитанная и невоспитанная леди общежития, самая липучая и трахучая баба во всем институте, готовая переспать с любым и в любом месте. Огромные складки жира свисали с широкого тела, огромные двухведерные груди лихорадочно трепетали от неровного дыхания девицы. Маринка приоткрыла маленький, крысиный глаз, в три карата, и похотливо заулыбалась.
– Костик, я тебя хочу, прямо сейчас…
Костик опешил, совокупление не входило в его планы, тем паче с Бабенко. Но тут в его голове созрел дерзкий план.
– Обмундируйся, и идем со мной, я тоже вожделею с тобой перепихнуться, но только на моей территории.
Не доходя до двери, Обручников услышал звон стаканов и галдеж спорящих мужиков, несущиеся из-за двери:
– Какой мыслительный, ты чё! Ты подумай, чего ученые до сих пор не могут создать модель мозга?
– Слишком он сложно устроен. Модель его будет колоссальных размеров.
– Мудрилы безмозглые эти твои ученые, они все усложняют. Мозгуют-де мозг нечто мозгующее, в смысле думающее, фигушки, это простой передатчик, как у радиоуправляемой модели.
– А кто же тогда передает сигналы? Господь Бог?!
– Зачем сразу Бог? Есть некий супермозг, который обрабатывает все сигналы идущие от всех земных человеков, анализирует и отправляет приказы.
– И де этот мозг находится? – противоречил ему кто-то с очень плохой дикцией.
– Может быть где-нибудь внутри Земли, мы ведь не знаем, что там. Может быть магма – это и есть раскаленные мозги планеты, а может Солнце…
– Дурацкая у тебя теория, по-твоему, ежели рассуждать, человек не сможет жить вдали от Земли и Солнца… Чушь!
Тут вмешался другой пьяный голос:
– А как жа животные, они тожа што ли управляются с-под земли?
– По всем видимостям.
– Да они твари неразумные…
– Ну, нет, – вмешался Сашкин голос, – животные еще умнее нас, просто не хотят показывать нам свой интеллект. А, может быть, мы думаем совсем не так, как они, поэтому и не можем их понять….
– Плюнь на это, Санек, да сходи лучше к девкам за колбасой, а то закусывать нечем, вобла кончилась…
Обручников даже не успел ничего сообразить, как дверь распахнулась, и из комнаты вывалился чуть тепленький Александр, сосед по комнате.
– О какие люди. Ты чего это?.. – заплетающимся языком произнес Саша. – Сексом стали заниматься даже самые высокоинтеллигентные члены нашего маленького мужского коллектива.
Юноша повернулся в комнату и зычно скомандовал:
– Рота в ружье, освободить сексодром для Костика, у него сегодня большие маневры с вытекающими последствиями… Да, Костик, – обратился к соседу Александр, порывшись в нагрудном кармане рубахи и извлек пачку презервативов, – вот тебе средство индивидульной защиты, а то с этой Маринкой нужно держать ухо востро, а член в резине. Одному богу известно, сколько мужиков потонули в ее бермудском треугольнике.
Выходя из комнаты, ребята громко смеялись, поглядывая то на смущенного Костика, то на разомлевшую Маринку.
– Идем, ко мне, – предложил Вовка Напалкин из 329 комнаты, – здесь нам ловить нечего…
– Кроме триппера… – пошутил Сашка, и, громко гогоча, вся толпа весело ломанулась в 329 комнату.
– Ну, проходи, – Обручников жестом предложил девушке? пройти в комнату…
…быстро вставил дрожащими руками диск в DVD-плеер и, не снимая обуви, завалился на кровать, держа в руках пульт дистанционного управления.
Внутри плеера заурчал какой-то механизм, и вот уже быстро и незаметно замелькали на экране ничего не обещающие титры…
– Ты что разогревать меня собрался порнушкой? – поинтересовалась Бабенко.
Константин вздрогнул от неожиданности и нажал клавишу «Pause», дело в том, что он совсем забыл про шлюшку, кою он привел к себе в комнату.
– Во-первых, это не порнушка, во-вторых, чего тебе здесь надо?
– Ты же меня сам сюда привел, чтобы…
– …чтобы выпроводить из комнаты эту пьяную шатию-братию, – грубо перебил девицу Константин. – А теперь проваливай… Хотя нет, давай немного поговорим, раз уж пришла. Мой друг Алексей Катин любит общаться с такими отбросами, как ты. Думаю, ему было бы интересно послушать твои откровения.
– Ну, так приведи его ко мне…
– Делать мне нечего, только сводить два конца, вернее конец и… – Константин засмеялся и достал из кармана пачку сигарет. – Покурим?
– Давай… – оживилась девушка.
– А ты еще и куришь?
– А что нельзя?
– Нет, почему же… – усмехнулся юноша, протягивая сигарету. – Ты мне только объясни, зачем тебе все это, неужели тебе нравится эта развратная жизнь?
– А тебе разве не нравиться? – вопросом на вопрос ответила Маринка.
– А я этим не занимаюсь.
– Как неужели ты еще не разу ни с кем…
– А у меня еще и не было желания. Знаешь, ученые Университета Северной Каролины, исследуя проблемы обретения раннего сексуального опыта у подростков, пришли к выводу, что отягченные интеллектом подростки не имели сексуальных отношений в раннем возрасте. А студенты, которые в большой дружбе с головой и имеют далеко идущие планы на счет будущего, не стремятся к сексуальным забавам. Опыты показывает, что интеллект действует, как защитный фактор от ранней сексуальности, поскольку мозг имеет способность самостоятельно определять правильный возраст, когда человеку стоит начинать занятия сексом.
– Фу, какой ты скучный, дурачок ты, Костик, и ни фига не разбираешься в сексе, как свинья в апельсинах.
– Можно подумать, ты разбираешься… готова с кем угодно, где угодно и когда угодно… Убогий ты человек, Бабенко.
– Да не убожее тебя. Пройдет время, и не о чем тебе будет вспомнить, что хорошего у тебя было в студенческие годы, кроме учебы?
– Так, милая моя, я в институт поступил, чтобы учиться, а не трахаться…
– Вот, вот, кстати, как насчет потрахаться?
– Счас как трахну по калгану, мало не покажется.
Девушка недовольно надула губки, взяла со стола пару полупустых бутылок с пивом, неспешно продефилировала к выходу. А Обручников прямо в ботинках завалился на смятую постель и начал просматривать свой киношедевр.
Камера медленно ведет зрителя по узкой тропинке, плутающей между пышных осенних березок, непревзойденных красавиц русского леса. Медленно, не поднимая объектива к облакам, камера движется вверх по склону невысокого, почти лысого холма, постоянно увеличивая скорость. Вот уже деревья мелькают как при ускоренном просмотре. Камера неожиданно отрывается от земли, и ничего непонимающий зритель, по замыслу Константина Обручникова, невидимого и пока никем неведомого полусумасшедшего режиссера, парит над осенним, багрово-желтым лесом, планирует над лесным озером с черно-золотистой болотной водой и резко взмывает вверх прямо к облакам.
Пробив толстый слой кучеряво-серых облаков, камера ведет ошарашенного зрителя все выше и выше к звездам. Свет становится более мрачным, и скоро делается совсем черно и беспросветно. Только яркие ночные светила, мелким бисером украшающие бархатное покрывало ночного неба, слегка мерцают, пытаясь разогнать вечный, космический мрак. Вдруг эффектная яркая вспышка света ослепляет несуществующего телеоператора. Он роняет видеокамеру, и она, кувыркаясь и вращаясь, начинает свое неминуемое падение на покинутую землю. Камера стремительно падает, успевая передавать странные и жуткие моменты падения, пока не разбивается об огромный валун, одиноко возвышающийся на обочине какой-то старой, заброшенной дороги. Раздается громкий треск, и все неспешно погружается во тьму.
Полминуты ничего не видно, только слышны отдельные хлюпающие звуки и какой-то костный хруст. Потом медленно освещенность начинает расти. И через минуту зритель видит огромную, хорошо освещенную операционную комнату. Вокруг смертельно больного юноши стоят врачи и медсестры с масками на лицах. А один из них громко и безнадежно констатирует: «He’s dеad!»
Внезапно для всех из разверстой груди покойного вырывается сноп интенсивного света. От неожиданности люди в белых халатах отступают к стене, а некоторые прикрывают глаза дрожащей рукой, настолько ослепителен и необычен вырвавшийся на свободу душевный свет.
Небольшой, пульсирующий розовый шар выходит из кровоточащей раны и на некоторое время зависает над операционным столом, как бы оценивая ситуацию или сканируя изображение. После этого шар медленно двигается по направлению к огромному окну, то увеличиваясь, то уменьшаясь в размерах. Достигнув окна, этот необычайный летающий объект, будто обреченная птица, выпорхнувшая из незапертой хозяином клетки, начинает тщетно биться о толстое оконное стекло.
В это время в операционную, грубо оттолкнув огромного охранника, врывается хрупкая, длинноногая блондинка с ангельским личиком в свободном белом платье. Ее длинные, белокурые волосы, покрытые легким, прозрачным покрывалом, золотым водопадом ниспадают на хрупкие плечи. Удивительно правильные черты лица, украшают открытая, задумчивая улыбка. Она бросается к операционному столу, падает на грудь умершему и бьется в страшных рыданиях, нервно трепеща всем телом. Огненный шар прекращает безрезультатные попытки вырваться на свободу и возвращается к ненавистному столу.
В тот момент, когда нежные уста красавицы трепетно касается посиневших губ усопшего, шар с огромной скоростью пикирует в рассеченную невозмутимым хирургом грудь. Рана мгновенно затягивается, и юноша, с трудом приоткрыв тяжеловесные веки, хрипло произносит: «Oh! Darling…» и теряет драгоценное сознание…
Константин снова нажал на паузу, взял со стола недопитую бутылочку пива. Скинув тесные ботинки, он сделал пару жадных глотков и…
4. Кошмар с продолжением…
Алексей увидел свои мысли со стороны. Это было омерзительно и жутко… клубок разномастных червей копошился в навозной куче его черепной коробки. Разобраться в этом скоплении разноцветных, разнозапахих и разновеликих мыслей было не под силу даже божественному сверхсознанию.
Мысли-черви извивались, сцеплялись между собой и снова расползались в стороны, чтобы через мгновение слиться, спутаться, завязаться в тугой Гордиев узел.
И вот от кучи отделилась одна маленькая мысль. Золотистой, светящейся змейкой она скользнула во тьму и исчезла. Алексей поспешил за ней, ничего не зная и не понимая, как в каком-то сомнамбулическом бреду. Ему казалось, что если он догонит ускользающую мысль, то однообразная, скупая на значительные события будничная жизнь наполнится каким-то, еще неведомым никому содержанием и обретет столь желаемый смысл.
Следуя за мерцающей во тьме, неясной мыслью, Катин, вскоре, очутился в каком-то низком подвале, пропахшем смрадной гнилью и прелой сыростью. Мысль скользнула в узенькую щель приоткрытой двери и растворилась во мраке. Алексей приник к щели, и его взору предстала маленькая комната с квадратным зарешеченным оконцем под самым потолком. Скорее всего, это была монашеская келья, о чем говорили: маленькая иконка Христа-спасителя в углу и странный человек в монашеском одеянии. Хотя, комнатка, с тем же успехом, могла бы быть и одиночной камерой каторжного каземата.
Молодой инок сидел на краю узкой деревянной кровати, склонившись над качающимся столиком, по всей поверхности которого были расставлены в беспорядке баночки с красками и лежали всевозможных размеров кисти. В мерцающем свете маленькой свечи юноша с редкой рыжеватой бородкой что-то писал небольшой кистью на небольшой доске красного дерева.
Катин приблизился к монаху, чтобы рассмотреть, что именно рисует этот необычный человек. На золотистом фоне доски была изображена красивая девушка с ангельским личиком в свободном белом платье. Красавица стояла на коленях перед иконой божьей матери, держа молитвенно сложенные руки на уровне головы. Ее длинные, белокурые волосы, покрытые легким, прозрачным покрывалом, золотым водопадом ниспадали на хрупкие плечи. Удивительно правильные черты лица, украшала открытая, задумчивая улыбка. До завершенности холста не хватало только глаз. Вместо них на доске были не прописанные немного узковатые, обрамленные длинными ресницами лазурные пятна.
Но отсутствие глаз нисколько не преуменьшало обаяния изображенной девушки. Всемогущая человеческая фантазия за художника дополняла образ красавицы сияющими голубыми глазами, переполненными любовью и верой.
Монах тщательно выписывал мельчайшие складки на одежде девушки. Браться за глаза он не собирался, возможно, он еще не до конца представлял их себе, и поэтому боялся малейшей неточностью испортить начатую икону.
Темно-карие очи художника выражали сосредоточенность и муку. Он то и дело кусал, и без того, искусанные губы и морщил высокий лоб.
Атлетической фигуре монаха совсем не подходили черные монашеские одежды. Его натренированное тело гораздо лучше бы смотрелось на боевом коне, облаченное в боевые доспехи. Маленькая беличья кисть в крупных, жилистых руках казалась легким перышком. Таковскому богатырю надо махать палицей на поле брани, а не выписывать лики святых в темной и душной келье. Но судьба распорядилась по-своему. И еще неизвестно, смог ли бы этот переполненный здоровьем и силой человек стать искусным воином, но то, что он бы даровитым художником говорил каждый мазок на недописанной картине.
Алексей с восторгом следил за точными движениями юноши, который, казалось, не замечал его присутствия. Очевидно, это было действительно так. Катин умом понимал, что все происходящее с ним, не более чем причудливый сон. Но сердцем и душой он не хотел и не стремился принимать это.
Кто-то грубо оттолкнул Катина, дверь кельи с шумом распахнулась, и в помещение ворвались несколько рослых монахов. Один из них (скорее всего старший) высокий и седобородый мужчина резко выхватил из рук юноши доску и простуженным, хриплым голосом повелел остальным:
– Вязать дерзкого…
Алексей, войдя вовнутрь, попытался вмешаться, но седобородый, ничего не замечая, прошел сквозь него и направился к выходу. Следом за ним повели сопротивляющегося юношу. Катин быстро пришел в себя и поспешил вслед за монахами. Когда же он выбежал из кельи – в узком, слабо освещенном коридоре уже никого не было.
«Где же мне их искать?» – помыслил Алексей. И тут из темени и промозглости появилась забытая им мысль и, проскользнув меж ног, поползла вправо по коридору. Юноше ничего не оставалось делать, как следовать за своей путеводной мыслью, светящейся змейкой освещающей ему путь.
Чем ближе подходил Катин к цели, тем ясней слышались голоса. И вскоре перед ним распахнула свои двери огромная зала, в центре которой возвышался громоздкий, неудобный дубовый стол. За столом восседал обрюзгший, с неухоженной, серенькой бородёнкой пожилой монах. Его большие, болотистого цвета глаза пылали ненавистью и презрением.
– Яко ты, Савва, самый благовоспитанный инок монастыря, удосужился намалевать на доске, предопределенной для написания ликов святых, сею распутную дщерь, таяжде дьяволицу в облике человечьем? Кто уподобил тя заняться сим распутным деянием? Кто совратил тя со стези истиной? Ответствуй! – горланил, захлебываясь слюной и злобой, раскрасневшийся игумен, размахивая короткими, толстыми и грубыми, как полена, руками.
– И токмо не тщись уверить нас, яко греховная мысль: осквернить сею доску… – игумен потряс отнятым у юноши недописанным портретом и смачно сплюнул на пол, – …припожаловала в твою ясную главу. Кто обольстил тя, наименуй?
Юноша упорно молчал, что еще сильнее разозлило старика.
– Исаак, подь сюда.
Из темноты от черной стены отделилась маленькая, неказистая фигура Исаака. Непонятного возраста монах, хромая на левую ногу, подошел к игумену. Но, не успев сказать не единого слова, он надрывно закашлялся, закатывая глаза и хватаясь за воздух тонкими, как плети, паучьими руками. Повернувшись к Савве, Исаак ухмыльнулся и закашлялся вновь. Сухой, продолжительный кашель был больше похож на самодовольный и презрительный смех.
Катин понял, что именно Исаак предал художника. Похоже, и Савва понимал это, но ничего не мог сделать, его руки, по-прежнему, были крепко связаны за спиной.
Читать бесплатно другие книги:
