Наказать и дать умереть Ульссон Матс
Эва надела очки и еще раз прошлась по тому, что было известно полиции об этих случаях. Совершенно незаметно исчез ее грубый сконский диалект, и она заговорила как тогда, на телевидении, – увлеченно и логически связно, немного официально, но, во всяком случае, понятно.
Ни в Мальмё, ни в Гётеборге не удалось обнаружить ни единой зацепки. Йеспер Грёнберг смутно помнил одно: как отказался идти со всеми на Пуш, вместо этого остался в баре, где выпил слишком много.
– Гётеборгский зануда считает, что Грёнберга накачали таблетками, – пояснила Эва. – Он собирается искать следы снотворного в крови. Но следует учесть и мочегонный эффект спиртного.
Если не считать исполосованных ягодиц, на теле Юстины Каспршик не обнаружено никаких следов насилия. Ее задушили, но, похоже, руками. На шее не осталось даже синяков.
– Такое впечатление, что полька пошла на это добровольно. – Эва Монссон посмотрела на меня поверх очков. – Мало ли на свете больных…
– Болезнь болезнью, а порка нынче едва ли не популярнее миссионерской позы, – заметил я. – Да и само S & M – что-то вроде национального движения или хард-рока.
– А ты откуда знаешь? – Она сняла очки и поправила упавшую на лоб челку.
– Читаю газеты.
Эва снова водрузила на нос очки и продолжила: в квартире у Пальмгрен также не удалось обнаружить никаких следов. Кроме того, пропал ее ноутбук.
– Она занималась бизнесом, значит ноутбук должен быть.
– А что, если она взяла его в Гётеборг? – предположил я.
– Возможно, – согласилась Эва. – Мы прослушали ее автоответчик. Там оказалось только одно сообщение от дочери, которая учится в Копенгагене. Не знаю, о чем говорить с ней, пусть ею занимаются в Гётеборге. Более того, у нее, как и у мамы, пропал мобильный.
Я едва не спросил, не заметили ли полицейские пожарный шлем в квартире Пальмгрен, но воздержался. Скорее всего, его она тоже взяла в Гётеборг.
– И здесь наблюдается одно маленькое отличие, – добавила Эва.
– Какое? – насторожился я.
– Непохоже, что Пальмгрен пошла на это добровольно, несмотря на все, что ты говорил о национальных движениях.
– Объясни.
– У нее содрана кожа на запястьях, то есть надевали наручники. И она была задушена ремнем, предположительно от брюк, точно не известно. Согласно выводам криминалистов, польку просто отшлепали ладонью, в то время как в случае с Пальмгрен преступник использовал подручное средство, что-то плоское и рубящее.
Она вытащила из папки еще один лист и положила передо мной.
Мне показалось, что я узнал ягодицы Ульрики Пальмгрен. Их сняли с трех ракурсов: сверху, справа и слева. При мне они были белыми, на фотографиях – красными и опухшими. Думаю, Эва ошибается насчет подручного средства. Ульрику били чем-то вроде массажной щетки, я не раз видел такое в порнографических фильмах.
– Но почему они сразу этого не сказали? – удивился я.
– Эксперты решили подождать, – ответила Эва. – Они полагают, что мы имеем дело с психом, серийным убийцей, который страшно разочаруется, если не попадет на первые газетные полосы. Настолько разочаруется, что так или иначе обнаружит себя. Даст о себе знать. Они вообще очень много воображают и слишком любят телесериалы. Это в американских фильмах вроде «Места преступления» или «Мыслить как преступник» действуют сверхпрофессиональные следователи и не менее техничные бандиты. На деле же чаще всего речь идет о случайности, импровизации как в части совершения, так и раскрытия преступлений. Поэтому мы молчим. Это как с тем придурком, который расстреливал эмигрантов в городе. Кое-какие факты о нем решили не разглашать.
– Что именно?
Эва Монссон улыбнулась и покачала головой.
– Да, и еще одно, – начала она, дав понять, что предыдущая тема закрыта. – Трусы Ульрики Пальмгрен были надеты задом наперед. Значит, тот, кто это сделал, либо ничего не понимает в женском белье, либо очень торопился. Последнее странно, если учесть, что во всем остальном он был очень аккуратен.
– Может, просто не привык?
– К чему? – не поняла Эва.
– Мм… К женщинам и их нижнему белью.
Эва поднесла к глазам новый лист из папки:
– На польке были самые обыкновенные трусы, но на Пальмгрен – чулки, пояс с крючочками, петельками и все такое.
– И он не пытался ее изнасиловать?
– Нет, – покачала головой Эва. – Ничто не указывало на половой акт, добровольный или принудительный. Он, похоже, даже не онанировал, потому что в этом случае криминалисты наверняка обнаружили бы следы спермы.
– Он хотел ее наказать, – предположил я.
– Он наказывает и женщин, и мужчин. Первым устраивает порку и убивает, вторых публично выставляет в невыгодном свете. Не надо быть профессионалом, чтобы понять это. Вопрос: за что?
Эва снова сняла очки и положила в футляр.
Я мог бы добавить, что профессионалы не ошиблись еще в одном важном пункте: наш герой действительно дает о себе знать. И его последний мейл, каким бы коротким он ни был, дышал разочарованием. Еще бы, ведь никто из журналистов не отметил одной детали, очень, по-видимому, для него важной, которой он страшно гордится. Он хочет, горит желанием выйти из тени.
– Я могу об этом написать? – робко поинтересовался я.
– Можешь, только, пожалуйста, воздержись от цитирования. Не раскрывай источников информации. Я имею в виду себя и своих коллег из Мальмё и Гётеборга.
Я помог Эве надеть куртку и проводил к лифту.
– Когда это будет в печати? – уточнила она.
– Не знаю, нужно позвонить, – ответил я.
– Он забрал документы и мобильник Пальмгрен, – продолжала Эва. – Но сумки с одеждой остались в номере. Нам удалось обнаружить на них только отпечатки самой Пальмгрен и Грёнберга. Очевидно, он рылся в ее вещах в надежде найти чем прикрыть наготу.
С этими словами инспектор Монссон махнула мне рукой и вошла в лифт.
Через час я расплатился за номер и выехал в Стокгольм.
Ночь была лунной. Найти место для парковки в шведской столице, как всегда, оказалось непросто.
Глава 15
Стокгольм, март
Никак не привыкну к тишине, в которой тонут современные редакции.
Когда я числился в газете мальчиком на побегушках, в офисе без умолку стучали пишущие машинки, стрекотали телетайпы. И главный, закатав рукава, со строкомером в руках и с раскрасневшимися щеками, выкрикивал названия рубрик, заголовки статей и подписи к снимкам. Гудела пневматическая почта, рукописи проходили через редакцию и отправлялись в наборный цех, где было невозможно разговаривать от стука машинок.
У наборщиков стоял холодильник с пивом, за которое отвечал старший по цеху. А я только и делал, что гонял между наборщиками и редакцией – с сумками, полными бутылок, когда бежал наверх, и набитыми ассигнациями карманами, когда спускался вниз. Кроме того, я принимал заказы на горячие сосиски, за которыми ездил на велосипеде на Фискарторг, – до тридцати разновидностей сосисок, с пюре и без, и хлеб. И пиво, само собой. Бывало, главный, наклюкавшись, падал носом в стол, а я стоял над ворохом верстки с его более чем отрывочными эскизами страниц – для Симрисхамна, Кристианстада, Хэсслехольма и Персторпа – и пытался собрать по клочкам хотя бы часть газеты.
И когда вечером номер наконец выходил из типографии, все здание редакции трясло, будто мы находились на огромном пароме посреди бушующего моря.
В залах пахло металлом и типографской краской, и все это утопало в табачном дыме, как в лондонском тумане.
Сейчас в Лондоне нет туманов.
И мало кто помнит о существовании газет.
И никакого просвета.
Мир будто погрузился в спячку.
В коридорах никого не видно, никто не орет в телефонную трубку.
Зачем, когда есть мобильники?
Карл-Эрик Юханссон встретил меня на входе, у вахты.
Я представился внушительного вида лысому охраннику, которому больше подошла бы роль главаря банды или героя футбольных дерби, и получил на грудь значок: «Гость. Свенссон».
Несмотря на бесконечное общение по телефону, с Карлом-Эриком мы не виделись почти год. Трудно сказать, сколько волос он потерял за это время. Юханссон принадлежал к числу тех мужчин, которые лысеют, едва выйдя из подросткового возраста.
На Карле-Эрике был светлый костюм и белоснежная рубашка с расстегнутой верхней пуговицей. Я слышал о новых дресс-кодах, и все же его внешний вид меня удивил.
Мы миновали еще две двери, которые Карл-Эрик открыл ключом-карточкой, вышли к лифтам и поднялись на недосягаемую для простых смертных высоту.
Собственно говоря, все происходило в квартале, застроенном небоскребами и офисными зданиями, битком набитыми малыми предприятиями и рекламными агентствами, частными клиниками и радиостанциями, ремонтными мастерскими, гаражами и тренажерными залами.
Прессе отводился отдельный этаж, ступив под низкие своды которого я сразу понял, почему предпочитаю работать в кафе «Иль». Нет ничего губительнее для журналиста, чем сидеть за стеклянной перегородкой. Офис открытого типа – что может быть дальше от реальной жизни и от мест, где эта жизнь творится, – городских и сельских улиц, футбольных стадионов, рок-клубов, привокзальных буфетов и подземных переходов метро.
Я не появлялся в редакции со дня увольнения. За пластиковыми ширмами и полупрозрачными стенками мелькали незнакомые молодые лица. Несколько старых сослуживцев курили на улице и выглядели на удивление постаревшими, усталыми и измотанными.
– А здесь делают нашу интернет-версию, – объявил Карл-Эрик и обвел рукой территорию, занимавшую по меньшей мере три четверти общей редакционной площади.
Я и раньше читал, что будущее за Интернетом, что виртуальные издания должны вытеснить бумажные, которые в лучшем случае станут их необязательными приложениями. Единственное, чего не ожидал, – что это будущее наступит так скоро.
– Нас ждут. – Карл-Эрик махнул рукой.
Я не слушал. Снова и снова обводил глазами офисный зал, но, как ни вглядывался, не мог узнать никого, кроме старого вахтера, который всегда был приветлив со мной. Когда-то он заведовал парковкой во дворе, а сейчас сидел на коммутаторе.
– Что, опять перестроились? – спросил я вахтера, кивая в сторону зала.
– Уже третий раз перестраиваемся, – проворчал он. – Было время, всю газету запихнули в подвал.
Мы прошли по коридору, на его стенах висели фотографии главных редакторов в позолоченных рамах. Похоже, время тоже ускорилось. Если за первые тридцать лет на этом посту сменилось всего три человека, то теперь едва ли не каждый год галерея пополнялась новым портретом.
Последней была женщина – Анна-Карин Экдаль.
Мы встретились с ней в одной из многочисленных комнат для переговоров – просторном помещении с огромным белым столом. По моим подсчетам, ей было за сорок, но выглядела она моложе. Анна-Карин держалась на посту уже больше года – рекордно долгий срок для последнего десятилетия.
Мне почти не пришлось с ней работать, но я много о ней слышал. Амбициозная охотница за новостями из Вестергётланда, она отличалась редкой трудоспособностью и могла заночевать в комнате для отдыха в редакции, если того требовали обстоятельства. С годами она накопила опыта и стала хитрее, брала одну высоту за другой на крутой карьерной лестнице, пока не прыгнула в редакторское кресло.
Ходили слухи, что и здесь не обошлось без интимных услуг высокопоставленным лицам. Не знаю, с кем она ложилась в постель, оказавшись в Стокгольме, но, будь она мужчиной, ее подвиги ставились бы ей в заслугу.
Мы с ней почти не общались – принадлежали к разным поколениям и разному кругу интересов. Она была высокой и спортивной, в интервью часто повторяла, что любит бегать трусцой. Носила короткие стрижки и красила волосы в пепельный цвет. Идеальную форму бровей корректировала в салонах красоты и в редакции всегда появлялась в темном костюме с брошью на лацкане воротника.
Брошь вспыхивала, стоило Анне-Карин повернуться под определенным углом к свету.
Блузка ослепляла белизной.
Подозреваю, она была не замужем, но жила с журналистом, который возглавлял производственный отдел и делал на телевидении реалити-шоу.
Рядом с Анной-Карин Экдаль сидела Лотта Берг, которую Карл-Эрик Юханссон представил как редактора отдела новостей. Я никогда прежде не видел ее и ничего не слышал о ней. Лотта была молодой блондинкой, в просторном белом платье с наброшенной на плечи голубой кофтой.
Я понял, что это неспроста.
Напротив Лотты расположился Мартин Янзон, тоже редактор отдела новостей. Из всех присутствующих, кроме Карла-Эрика, его я, пожалуй, знал лучше всех. Несмотря на его юный возраст или даже благодаря ему. Самое удивительное, что и на Мартина удалось напялить костюм.
Даниэль Клэссон, редактор веб-версии.
Казалось, он получил свое место только потому, что начальство не знало, куда его приткнуть. Клэссон принадлежал к числу тех мелких, плюгавых мужчин, которые своим поведением стараются компенсировать все, чем их обделила природа. Говорил он рублеными фразами и всегда в командном тоне, как сержант, любил тыкать в собеседника пальцем и входил при этом в такой раж, что не замечал смешков за спиной.
– Хотите кофе или минеральной воды? В автомате есть шоколадные шарики, – предложила Анна-Карин.
Я отказался. Карл-Эрик в общих чертах обрисовал ситуацию, и я приступил к изложению подробностей.
Лотта Берг делала пометки в блокноте. Клэссон строчил как одержимый. Карл-Эрик Юханссон, по своему обыкновению, что-то выводил в записной книжке.
Анна-Карин Экдаль сидела уронив голову на руки. Янзон слушал, откинувшись на спинку кресла.
Когда я закончил, повисла тишина.
Первой заговорила Анна-Карин. Не думаю, что остальные ждали ее слова, просто она быстрее всех сформулировала свои чувства.
– Это… это зашибись, Харри! – прошептала она. – Просто зашибись…
– Хм… Может, и так. – Я скромно пожал плечами.
Карл-Эрик Юханссон и раньше высказывал опасения на тему «что можно, а чего нельзя публиковать», но брюзжал только потому, что был инициатором встречи. Теперь же, когда мы собрались вместе и перешли к делу, сомнения развеялись сами собой.
– Значит, говорите, порка? – переспросила Анна-Карин. – И как нам это назвать? «Убийства с розгой» или, может… «Экзекутор»? Что скажете?
– Мм… Неплохо… – одобрил Мартин.
– «Убийства с розгой» будет лучше смотреться в анонсе номера, – кивнула главный редактор. – «Убийства с розгой» в анонсе, «Экзекутор» – заголовок. На том и порешим. Спасибо, Мартин.
Быстрые решения – вот то, что мне в ней нравилось. Возможно, владелец газеты после модной нынче критики по поводу доминирования в его организации мужчин искал именно такую женщину – которой не занимать решительности у сильного пола.
Как журналист, Анна-Карин Экдаль всегда балансировала на грани дозволенного, выглядела настоящей железной леди в теледебатах, а ее блог был одним из самых популярных и цитируемых.
– И, кроме вас, над этим никто не работает? – спросила она меня.
– Никто.
– Точно?
– Абсолютно.
– Прекрасно. Итак, – продолжила она, – Харри занимается непосредственно этой историей. Лотта и Мартин ищут дополнительные материалы с максимальным числом подробностей. Например, о шефе полиции, который оказался лидером тоталитарной секты, или о психе из Халланда, который устроил у себя в подвале камеру пыток. Эмма объяснит, что за болезнь стоит за всеми этими садомазо, Хелена осветит медицинскую сторону или что-нибудь в этом роде, не знаю… А Крюгера мы попросим поразмышлять над тем, о каких изменениях в шведском обществе свидетельствует это явление.
Эмма Лундин была кем-то вроде штатного сексолога. Хелена Бергквист писала на медицинские темы, а пенсионера Бертила Крюгера призывали каждый раз, когда требовалась жесткая политическая критика, особенно в адрес социал-демократов, или нужно было порассуждать о кризисе обшества, если это не одно и то же.
– Анонс, мы должны подумать об анонсе, – напомнила главный редактор. – Займешься этим, Мартин?
Мартин кивнул.
– А что с веб-версией? – подал голос Даниэль Клэссон.
Это была его первая реплика за все совещание.
Анна-Карин Экдаль повернулась ко мне:
– Вы гарантируете, что мы одни? – (Я кивнул.) – В таком случае наплевать на веб-версию. У нас будет большой эксклюзивный материал на бумаге, а в Интернете выложим его не раньше завтрашнего утра.
– Возможно, не стоит особенно упирать на то, что мы имеем дело с больным, – осторожно заметил я. – У нас ведь была воскресная рубрика о том, что порка – современное дополнение к сексу. Это своего рода национальное движение, разве мы не писали об этом? – (Мне никто не возразил.) – Первые изображения агрессивного секса обнаружены на стенах египетских пирамид, – добавил я.
– Не грузите, – махнула рукой Лотта Берг.
Это единственное, что она изрекла за вечер.
– Будет нелишним просветить народ, – возразил я. – В конце концов, на то мы и журналисты.
– Это популярное чтиво, – напомнила Анна-Карин. – Хорошие продажи и много кликов на веб-странице – вот что мы имеем каждый раз, когда пишем на подобные темы. Много воды утекло с тех пор, как у нас прошел материал о сектанте и его женщинах? В Сети выложен фильм, и он до сих пор популярен. Неплохо было бы вытащить и этого сектанта. Он жив, интересно?
– А что с ним сделается? – пожал плечами Карл-Эрик.
– В тот раз он выглядел таким хлюпиком, – засомневалась Анна-Карин.
– Хлюпиком он был с рождения, – успокоил ее Юханссон.
– Что-нибудь еще? – Анна-Карин обвела взглядом присутствующих.
– А что с Грёнбергом? – спросил я. – Не думаю, что он связан с садомазо, но упомянуть его, по-моему, лишним не будет. Вы не против, Анна-Карин?
– Вовсе нет, – согласилась главный редактор. – Мне нравится ваша идея. Пусть Крюгер приведет его в качестве примера того, куда катится шведское общество.
– В таком случае стоит снова опубликовать фото, где он поет «Hungry Heart», – предложил я. – Можно ли красноречивее проиллюстрировать падение поклонника Спрингстина?
Мартин Янзон рассмеялся, а остальные поджали губы. Все знали, что Анна-Карин Экдаль горячая поклонница Спрингстина.
– Так и поступим. – Главный редактор хлопнула ладонью по столу, объявляя, что заседание окончено.
На все про все ушло семнадцать минут, я засекал по мобильнику. Я искренне восхитился ее организованностью.
– Будете писать здесь? – поинтересовалась Анна-Карин.
– Нет, у меня кабинет в другом месте.
– Где же?
– На Кунгсхольмене, рядом с полицейским участком.
– А почему вы от нас ушли? Нам нужны такие репортажи.
– Слишком много заседаний, а «такие репортажи» требуют свободы. – Я вздохнул. – На самом деле я сам не знаю.
Последнее больше походило на правду.
Просто в один прекрасный день все закончилось. Финансовое состояние газеты ухудшилось, и в результате несколько лет подряд мы занимались исключительно обсасыванием сплетен о знаменитостях, выуживая их на англоязычных сайтах.
– Мне кажется, я на правильном пути, – добавил я, но Анна-Карин уже выскочила в коридор.
Быть может, торопилась на другую, не менее важную встречу.
На ней была узкая юбка, которая, кажется, называется «карандаш», – модель более чем уместная в газете.
Похоже, мужчин обязали приходить в редакцию в костюмах, а женщин – в платьях или юбках.
Карл-Эрик провел меня вниз, к брутального вида вахтеру, мы снова пошли по тихим редакционным коридорам.
Весь следующий день я намеревался провести за ноутбуком. Был уверен, что получу письмо от анонима, как только газета выйдет, и надеялся оказаться достаточно проворным, чтобы ответить ему, прежде чем он исчезнет из Сети.
Однако в тот вечер я выпил слишком много пива и кальвадоса и поэтому проспал дольше, чем рассчитывал, а будильник на мобильнике поставил не на то время.
И когда я включил ноутбук и зашел в почту, письмо уже было на месте.
Значит, «экзекутор», – писал загадочный корреспондент. – Что ж, можно и так.
Глава 16
Гётеборг, март
Верить газетным новостям – все равно что ловить рыбу за хвост.
Я никогда не понимал этого выражения, возможно, потому, что никогда не видел, как ловят за хвост рыбу.
Тем не менее журналисты быстро устают, это факт.
В то время как читатели ждут дальнейшего развития темы, редакторы не дают нам засиживаться на месте. Им нужны все новые скандалы и разоблачения.
Или я что-то путаю?
Истории с продолжением не имеют успеха в современных СМИ, где диетические и медицинские советы и результаты тестирования компьютеров и автомобильных шин повторяются с периодичностью в два-три месяца. Другое дело – в прежние времена, когда каждый начинал день с утренней газеты.
Сейчас же среднестатистический обыватель покупает один-два номера в неделю, и подобные «сериалы» вряд ли имеют смысл.
Но с «экзекутором» все вышло иначе.
Его драма, разыгравшаяся в формате А1, продолжалась из номера в номер. Со временем она стала занимать меньше места и сместилась с первых полос ближе к концу. Но не исчезла.
Другие издания пытались рассмотреть тему под новыми углами. Одна феминистическая газета во всем винила патриархат, показавший свое истинное лицо. Другая, наоборот, видела в S & M закономерное следствие феминизма. Некто из союза «Красный удар» утверждал, что пресловутая война полов не более чем фикция и сам он мечтает только о сильных женщинах, то есть в определенном смысле о возврате к матриархату. Мне даже захотелось познакомить автора с Харриет Тэтчер – моей подружкой из Нью-Йорка, специализирующейся на порке мужчин. В ней он нашел бы то, что искал.
Я участвовал в двух утренних посиделках на телевидении, паре ток-шоу и одном радиожурнале. Я снялся в документальном фильме и стал героем множества интервью. И все это из-за одной новостной заметки. Понятно, что я знал больше, чем говорил и писал, однако держался в рамках официальной версии.
Но шло время – и интерес к «убийствам с розгой» стал угасать. Йеспер Грёнберг вышел на свободу и залег на дно. Ходили слухи, что его жена забрала детей и скрылась в неизвестном направлении.
В одной программе я как-то заговорил об этом. Ведущая – молодая и на вид боевая особа – засомневалась в этичности затронутой темы. Имеем ли мы право поднимать проблему супружеской измены? Что это, как не бесцеремонное вторжение в личную жизнь?
Трудно сказать что-либо толковое на теледебатах, тем не менее мне удалось не на шутку возмутиться и прокричать в камеру, что если Йеспер Грёнберг корчит из себя добропорядочного отца семейства и строит политическую карьеру как защитник семейных ценностей, то избиратель – черт его возьми! – имеет право знать о похождениях своего героя.
Впоследствии газеты, Интернет и «Твиттер» написали, что я ругался в эфире.
Я регулярно звонил инспектору криминальной полиции Эве Монссон, но раз от раза беседы становились все короче. Отчасти потому, что ее расследование топталось на месте, отчасти потому, что Эва не располагала всей информацией об убийстве в Гётеборге. Казалось, сейчас она больше занималась расстрелами эмигрантов в Мальмё.
Инспектор Бенни Йоранссон обнаружил не только полное отсутствие чувства юмора. Он даже не считал своим долгом перезванивать мне, если я не заставал его на месте. Вернее, сделал это лишь единожды, дабы сообщить, что новостей для меня у него нет. Кто их поймет, гётеборгцев!
Если поначалу я проверял электронный ящик по многу раз в день, то теперь заглядывал в него все реже. Мой аноним молчал, отчего я чувствовал одновременно разочарование и облегчение. Разочарование – потому что терял последнюю нить, связующую меня с разгадкой случившегося с Ульрикой Пальмгрен и Юстиной Каспршик. Облегчение – потому что во время бесед с полицейскими совесть мучила меня все меньше.
Если время и дает нам способность забывать, то далеко не всегда предоставляет возможность ею воспользоваться.
Вскоре объявился Карл-Эрик Юханссон и сообщил, что в редакции накопились письма на мое имя. Целая коробка – и вахтеры не знают, что с ней делать. А через несколько минут мне позвонили из Гётеборга, но это единственное, что я успел заметить, – на дисплее тут же высветилось: «скрытый номер».
В тот момент я сидел не в кафе «Иль», а в «Меллквисте», заведении на Рёрстрандсгатан в Стокгольме, в котором обычно не пишу, а читаю. Недавно в нем добавился еще один зал – владельцы купили помещение бывшей табачной лавки и сломали стену, – так что теперь «Меллквист» вмещал больше десяти человек. В одиночестве я обычно устраивался в старом отсеке, возле окна, откуда открывался великолепный вид на улицу, людей и автомобили. Если же кого-нибудь ждал, выбирал столик в новом зале, более просторном.
Итак, я принял вызов.
– Вы Свенссон? – спросил мужской голос с сильным английским акцентом.
– Да, это я.
– Тот, который писал об убийстве в отеле в Гётеборге?
– Именно.
– О’кей. Ничего, если я перейду на английский?
– Ничего.
Мы продолжили по-английски, мне показалось, он даже сорвался на кокни, когда спросил, согласен ли я ему заплатить.
– За что? – удивился я.
– За информацию, – пояснил мужчина.
– Какую же?
– Возможно, я вспомнил бы кое-что из того вечера.
– А именно?
– Ну… вы понимаете, о чем я… политик и шлюха…
Я собирался возразить, что Ульрика Пальмгрен не занималась проституцией, но вместо этого вышел на улицу, желая продолжить разговор без помех. Я направился к станции метро на площади Святого Эрика, но на углу возле банка играл саксофонист. Пришлось повернуть в другую сторону.
– И что вы можете мне сообщить? – поинтересовался я.
– Мне кажется, я его видел.
– Кого?
– Того типа.
– Грёнберга?
– Who tha fuck is that?[23]
– Политик.
– Да, и его. Но и другого тоже. Сколько я получу?
– Все зависит от того, что вы нам скажете.
– Я хочу тысячу фунтов.
– Даже не знаю, сколько сейчас платят за такое газеты.
– У нас бы выложили миллион.
– Так вы действительно англичанин?
– Я устал от Гётеборга, от этих дождей, я хочу домой…
«Конечно, – подумал я. – В Англии всегда прекрасная погода».
– А почему вы не объявились раньше? – поинтересовался я. – И почему не обратились в полицию?
– Fack tha police![24]
– Где вы?
Читать бесплатно другие книги:
