Наказать и дать умереть Ульссон Матс

Она соскочила с барного стула и процокала мимо на высоких каблуках, не заметив его. Двое мальчишек разглядывали рыбку в аквариуме. Он провожал женщину глазами, и больше всего на свете ему хотелось согнать с ее лица самодовольную улыбку.

Он расплатился наличными и побрел, перешагивая через лужи, к своей машине. Ему не пришлось долго ждать, скоро стеклянные двери разъехались, и пара, смеясь, побежала к автомобилю. Мужчина вытер со лба дождевые капли и сел за руль. Мотор рыкнул, заходили дворники, разбрызгивая воду, и «БМВ» подался назад. Когда водитель нажал на газ, из-под колес полетели фонтаны, окатив его машину.

Он тоже тронулся с места и поехал следом. Просто так, без определенного плана, который еще не успел сложиться в голове. Хотел лишь знать, где они остановятся.

Мужчина не представлял проблемы, его можно затолкать в багажник. Рано или поздно найдется кто-нибудь, кто заинтересуется стоящим на обочине автомобилем.

Они направились к мосту, в сторону Мальмё. Если на шведской территории окажется не слишком людно, их можно остановить там. Сказать, что задние фары разбиты, или что-нибудь еще сочинить.

Мужчина едет быстро, забыв об осторожности.

Разве она не несет за это своей доли ответственности как пассажир?

Он должен наказать ее. Он заставит ее раздеться донага, потом принести орудие экзекуции. Розги или трость – вопрос второй.

Он почувствовал важность стоящей перед ним задачи и полетел как на крыльях. Похоже, она из тех, на ком отметины появляются быстро и надолго. В таком случае розги предпочтительнее. Кроме того, она должна их срезать сама.

Он вытащит ее на природу и заставит поскулить. Она получит по полной программе. Сначала постоит часок в углу на коленях, на гальке. Потом он промоет ей рот мылом. И под конец – порка.

Розги или что другое.

Здесь открывается масса возможностей. Он давно не чувствовал такого вдохновения.

Они миновали последний поворот на датской территории, после чего он позволил себе немного отстать. Из-за дождя видимость была отвратительной, но рисковать смысла нет. Он нагонит их возле терминалов оплаты.

Не отрывая глаз, он следил за «БМВ», остановившимся возле автомата, куда суют банковскую карту. Сам он выбрал другой терминал, через два ряда. Перед ним в очереди была только одна машина, но водитель никак не мог справиться с банкоматом или не той стороной вставлял карту. Наконец загорелись задние фары, боковое стекло опустилось, и мужчина, высунувшись из окна, сделал ему знак отъезжать. Идиот.

Позади были еще две машины. Встать в другую очередь – значит упустить «БМВ». Они могли скрыться за первым поворотом, он ведь не знал их планов.

Он остановился на площадке и некоторое время слушал гудение двигателя на холостом ходу и тиканье дворников, прежде чем сообразил набрать номер, который до сих пор не удосужился забить в мобильник, потому что помнил наиусть.

Переговоры затянулись дольше обычного. Во-первых, было довольно поздно, а во-вторых – за такой короткий срок трудно найти подходящего человека.

Тем не менее он повернул обратно к Копенгагену. А когда, тремя часами позже, выруливал из «мочесточного тупика» – так в народе называли улицу Ларсбьёрнстреде, – снова направляясь к мосту Эресундсбрун, выглядел довольным.

Или почти.

Выходило накладно, но дело того стоило. В конце концов, он мог себе это позволить.

Из трех предоставленных ему вариантов он выбрал русскую. Она чем-то напомнила ему женщину из ресторана, которую он упустил. Разница состояла в том, что та была натуральной блондинкой. Самой настоящей, словно ее окунули головой в ведро с белой краской.

Можно вывезти русскую из России, но не Россию из русской.

Среди молодых русских попадаются очень миловидные. Остается только удивляться, куда подевались могучие русские бабы в пуховых платках. Такое впечатление, что все они поголовно занялись толканием ядра и метанием диска, в то время как их менее брутальные соотечественницы подались в теннисистки и фотомодели.

Миниатюрные польки тоже хороши по-своему, но русские очень выносливы, надо отдать им должное.

Пятнадцать тысяч крон. Больше чем по тысяче за удар. Сколько из них получит русская, а сколько оставит себе сербская гангстерша, которая стояла за всем этим?

Хотя ему на это плевать.

Возле красного дома, за воротами Тиволи, он открыл вторую пачку чипсов из свиной шкурки и запихнул в рот полную горсть.

Они оказались жесткими, чипсы по старинному рецепту.

Когда он приближался к середине моста Эресундсбрун, небо очистилось и тучи потянулись на юг. Луна стояла полная, завернутая в оболочку тумана.

Назавтра ожидался погожий, солнечный день.

Глава 18

Сольвикен, март

Когда на следующее утро я включил телевизор, то первым делом увидел карту Швеции на весь экран, с большим желтым солнцем поверх южных и западных территорий. Однако через окошко в потолке по-прежнему смотрело серое, пасмурное небо, а капли неумолимо барабанили по крыше и в оконные стекла.

Я взял ноутбук в зал для завтраков, намереваясь порыться в Сети, однако обнаружил в сумке несколько непрочитанных бумажных писем и занялся ими, попивая кофе.

В большинстве была та же чушь, что и в прочитанных накануне. Мое внимание привлек один конверт, на котором значилось: «Треллеборгс аллеханда»[33]. Мое имя и адрес были напечатаны на машинке, судя по всему классической «Хальде», причем отправитель так сильно стучал по клавишам, что на месте каждой «о» и «е» образовались дырки.

Название газеты он написал на листке, в самой первой строчке. Далее следовало:

Уважаемый коллега!

Ваши статьи о так называемом экзекуторе напомнили мне о событиях, которые я сам освещал много лет назад в газете «Треллеборгс аллехандa», в Андерслёве, где работал редактором. «Он шел на это только ради того, чтобы наказать их» – именно эта ваша фраза зацепила меня. Хотя мне потребовалось два дня – голова уже не та, – чтобы более-менее связно все изложить.

Начну с того, что вы слово в слово повторили выражение полицейского, который расследовал два или три – это мне еще предстоит уточнить – похожих случая много лет назад. Тогда преступник так же порол девушек, которых – это я помню точно – подбирал на танцплощадках или на трассе. Я занимался этим как журналист и беседовал с пострадавшими. Тогда «экзекутора» не нашли.

Я, видите ли, пенсионер, но внимательно слежу за тем, что происходит в мире. И свои старые работы храню. Может, и вам, дорогой коллега, захочется взглянуть на них. Кто знает, не стоит ли за всем этим одно и то же лицо.

С наилучшими пожеланиями,

бывший редактор

Арне Йонссон.

У меня создалось впечатление, что Арне писал в боксерских перчатках. Тем не менее он очень старался: ни ошибок, ни исправлений на его листке я не обнаружил. Он сообщал свой адрес в Андерслёве – местечке к северу от Треллеборга – и телефонный номер с кодом 0410, принадлежащий, надо полагать, этому городу. И все. Ни мобильного, ни факса, к которому, насколько мне известно, представители старшего поколения особенно непривычны.

Это письмо по-своему меня тронуло. Дедушка-пенсионер от скуки отслеживает новости, среди которых нет-нет да и попадется такая, что особенно его взволнует. Там еще был электронный адрес, дабы я мог поблагодарить его за внимание, но я скомкал это письмо вместе с другими и выбросил в мусорную корзину на выходе из зала для завтраков.

В газете никто не выказывал особенного энтузиазма в отношении истории «экзекутора», и мы решили выждать еще несколько дней, прежде чем определиться, следует ли вообще беспокоить читателя рассказом Джимми – Кева.

Не зная, чем заняться, я выехал в южном направлении. Ресторан, который на лето арендовал мой друг, располагался в рыбацком поселке на южном берегу залива Шельдервикен, возле Энгельхольма и Фархульта, в сторону Свансхалля, Шерета, Альрида и Мёлле. Того самого известного курорта неподалеку от единственной настоящей горы в Сконе, называемой Кюлле[34] и действительно больше похожей на холм.

Вероятно, тучи окутали небо только над Гётеборгом, потому что ливень сменился легким накрапыванием, стоило мне пересечь границу города. А через полчаса, когда справа от дороги засеребрилась полоска моря и небо, как и обещали метеорологи, раскрылось теплыми голубыми просветами, я спокойно отключил дворники.

В Хальмстаде я получил эсэмэску от редактора отдела новостей Мартина Янзона, а когда заезжал на бензозаправку, сам ему позвонил.

– Есть новости о типе, с которым ты встречался в Гётеборге? – спросил он. – Можешь написать о нем? Три тысячи знаков, больше не надо.

«Только если пришлешь свою фотографию в костюме», – мысленно ответил я.

Я продолжал двигаться на юг, и, когда миновал Хальмстад и въехал на территорию Сконе, небо стало совсем чистым, без единого облачка. Я свернул с трассы на шоссе 112, которое вело к Хёганесу.

Напротив Юнсторпа я увидел с правой стороны щит с указателем на Мёлле и продолжил путь вдоль берега, к Сольвикену.

Чем ближе подходило море, тем извилистее и уже становилась дорога. Я миновал две или три фермерские усадьбы наверху, возле большой дороги, а потом потянулась череда коттеджей, изначально бывших обыкновенными дачными домиками, но потом перестроенных. Среди них выделялись особняки старой постройки, из тех, что наследуются из поколения в поколение и внушают особое почтение на фоне новоделов с патио, балконами и широкими панорамными окнами с видом на залив.

Это был совсем небольшой поселок, не сравнимый ни с Торековом, ни с тем же Мёлле. Несколько лодок с подвесными моторами качались на волнах возле деревянных мостков, но многочисленные летние парусники все еще томились в сараях.

Списывались в утиль старые суда, на смену частным лавочкам и мастерским приходили более крупные совместные предприятия. Как и все гавани мира, рыбацкие поселки в Северо-Западном Сконе переживали смену эпох. Сегодня не оседлаешь, как раньше, с утра велосипед и не отправишься на побережье за свежей рыбой. Теперь лишь немногие могли позволить себе жить за счет рыбной ловли – те, кто имел большие катера, на которых мог уходить в многодневные рейды по Северному морю.

Но и тем, кто еще развлекался рыбалкой по выходным, было чем поживиться в Хельсингборге, Хёганесе и Энгельхольме.

Ресторан располагался высоко на берегу, откуда открывался фантастический вид на гавань и море, в низком длинном доме с широкими окнами и террасой.

Я вышел из автомобиля и поднялся по деревянной лестнице. Вокруг не было ни души, только откуда-то из-за здания доносились голоса. Я направился туда и увидел Симона Пендера. Яркое весеннее солнце плохо прогревало воздух, но на Симоне был пробковый тропический шлем и шорты цвета хаки до колен, из-под них выглядывали бледные ноги. Мой приятель о чем-то разгоряенно спорил с мужчиной, который стоял на лестнице-стремянке и занимался ремонтом водосточной трубы.

– Ты понимаешь по-литовски? – спросил, повернувшись ко мне, Симон.

– Нет.

– Что это, если не закон подлости? – возмутился Симон. – Стоило мне выучить польский, как поляки исчезли, а вместо них появились люди из Литвы. Этот, – он показал на мужчину на лестнице, – не понимает ни по-шведски, ни по-немецки, ни по-английски.

– Ты говоришь по-польски? – удивился я.

– Не то чтобы… – замялся Симон. – Но я знаю, как отличить польский автомобиль среди тысячи остальных.

– Как?

– По лаку.

– Да ну?

– По лаку, говорю тебе.

С Симоном Пендером мы познакомились в очень закрытом гольф-клубе, куда я одно время ходил делать репортажи. Газета хотела скандальный материал о том, что там пьют, едят и, вообще, кто купается в этой невообразимой роскоши. Читателю предоставлялось судить самому, почему юным футбольным звездам и ученицам школы верховой езды бывает столь трудно выкроить время для тренировок. Симон Пендер работал там старшим официантом. Впоследствии мы встречались с ним во множестве других ресторанов Стокгольма, в то время как юные футбольные звезды и ученицы школ для верховой езды продолжали борьбу за возможность заниматься любимым видом спорта без меня.

Симон был высокий и громкоголосый и имел за плечами интересную жизнь. Он успел побывать и официантом, и теннисистом, и тренером по гольфу, и карточным шулером, плавал на круизных судах вдоль берегов Швеции, Таиланда, Вьетнама, Англии и Гонконга. Его отец был англичанином, а мать шведкой. Сейчас он прервал разговор с человеком на лестнице и направился к ресторанной кухне.

– Ты голоден? – спросил он меня. – У меня свежее мясо прямо со скотобойни. Могу приготовить его под луковым соусом.

– Звучит аппетитно, – ответил я.

– Останешься ночевать? У меня, конечно, нет лишних постельных принадлежностей, но имеется кровать, на которую можно положить надувной матрас.

– Нет, мне надо в Мальмё.

– И что ты там забыл?

– Пока не знаю.

Это было чистейшей правдой.

Иногда меня охватывал непонятный дух беспокойства, заставлявший то пускаться в путь, то возвращаться домой без особой причины и цели. Всю свою жизнь я старательно избегал Мальмё, но почему-то попадал туда снова и снова, прекрасно зная, что не задержусь и что меня вскоре потянет обратно.

Пообедав, мы с Симоном вышли с чашками кофе в руках осмотреть дом, в котором мне предлагалось остановиться. Мужчина из Литвы все еще стоял на лестнице и, судя по грохоту, стучал молотком по водосточной трубе.

«Мой» дом был немного в стороне от ресторана, в березовой роще. В нем стоял спертый, сырой запах, какой обычно бывает в брошенных на зиму помещениях. Но он оказался просторнее, чем я ожидал, – три большие комнаты и кухня внизу и две спальни с кладовкой на втором этаже.

Из окна на кухне открывался вид на гавань и залив.

– Этот дом тебе, должно быть, дорого обходится? – спросил я.

– Не дороже, чем остальные, – ответил Симон.

– А сам где живешь?

– В Энгельхольме. Располагайся здесь, когда захочешь.

Я уже хотел.

И все же, распрощавшись с Симоном, я сел в машину и двинулся дальше на юг, снова снял номер в «Мэстере Юхане» в Мальмё, где таки написал требуемые три тысячи знаков, хотя Мартин Янзон и не прислал свое фото в костюме. Я из тех, кто иногда позволяет людям садиться себе на шею.

Выходя из отеля, я перекинулся парой фраз с приветливой регистраторшей на ресепшене, поскольку и здесь меня тревожили те же проблемы, что и в «Элит Плаца» в Гётеборге.

– У вас есть номера, куда можно пройти из гаража, минуя регистрационную стойку? – поинтересовался я.

– Да, но нам придется отпирать гараж, чтобы впустить вас.

– Это если с машиной. А можно ли проникнуть внутрь, зная код замка?

– В принципе да, – ответила девушка. – Правда, у нас там камеры наблюдения.

Она показала на маленький экран у потолка, на котором я узнал подъезд к гаражу в черно-белом цвете.

– Но у вас ведь не всегда бывает время смотреть этот телевизор, – предположил я, – и тогда, зная код, можно проскочить вовнутрь. Или проскользнуть, спрятавшись за въезжающим в гараж автомобилем…

– Да, но для машины все равно придется открывать ворота, а это мы обязательно увидим, – объяснила регистраторша.

И была права. Я задумался.

– А вы не записываете то, что снимается на камеру?

– Нет, на это нужно специальное разрешение, – ответила девушка. – Мы следим только за тем, что происходит в настоящий момент.

Иногда они заставали там целующиеся парочки или мужчин, которые мочились на стену. Она призналась, как весело бывает в таких случаях нажать кнопку громкоговорителя и прокричать что-нибудь людям, которые и не подозревают, что за ними ведется наблюдение.

Я направился в «Кин-Лонг», куда Чьен заманил меня обещанием нового рыбного блюда. Собственно, я клюнул бы на что угодно, мне было все равно.

Я и раньше не особенно верил, что убийца протащил Юстину Каспршик в номер мимо регистрационной стойки. Теперь же точно знал: у него была другая возможность это сделать. Но кому известен код замка?

Охране? Да, вероятно. Почтальону? Но в гараж не носят корреспонденцию. Парковщикам? Возможно.

Ведь это был, в конце концов, гараж парковки, а значит, к нему должны иметь доступ не только сотрудники отеля.

Небо было все еще ясным, когда я пересек площадь Густава Адольфа и остановился у ворот дома Ульрики Пальмгрен. Табличку с ее именем уже сняли и заменили другой. Теперь здесь проживал некто Т. Юнгберг.

Рыбное блюдо Чьена оказалось смесью филе пикши, кальмара, креветок и морских гребешков, приправленной легким чесночным соусом. Я взял к нему южноафриканский совиньон-блан. А после кофе с коньяком окончательно размяк и почувствовал себя одиноким.

Я посмотрел в окно, на отель на противоположной стороне улицы. Льющийся оттуда свет показался мне странным. Сейчас этот отель назывался «Хилтон», но, когда он только открылся, все знали его как «Шератон», и пол-Сконе съезжалось сюда, чтобы с высоты птичьего полета полюбоваться Мальмё, Эресундом и, если повезет, увидеть Копенгаген.

Не сразу я понял, что именно меня насторожило. Полная луна. Ее свет, зловещий и насмешливый, отражался в окнах отеля.

В свете серебристой луны…

Откуда эта строчка, из песни?

На следующее утро я сидел в зале для завтраков с кипой газет и размышлял, не поехать ли мне в Копенгаген, погода для этого была самая подходящая.

Я вспомнил, что «В свете серебристой луны» действительно известная мелодия из репертуара Фэтса Домино[35]. Она звучала в одноименном фильме с Дорис Дей в главной роли. Разве не там были садомазохистские сцены с ее участием? Я достал мобильник и зашел на сайт фильма. В свое время раздобыть этот фильм было нелегко, но теперь в Интернете можно найти все.

Так и не определившись с Копенгагеном, я вышел на улицу и купил еще вечерних газет. От моих трех тысяч знаков осталось не больше двух. Зато их проиллюстрировали портретом неизвестного мужчины, до того расплывчатым, что им мог оказаться кто угодно. Я поднялся в номер, включил ноутбук и вошел в почту.

Там лежало очередное письмо от моего анонима.

И совсем не похож, – гласил его текст.

Возможно, но откуда же мне было знать? Я ведь никогда не видел парня.

II

Глава 19

Сольвикен, июнь

Я достаточно хорошо знал Симона Пендера, чтобы понимать: работа в его кабаке не ограничится написанием названий блюд мелом на дощечке.

Но я сознательно шел на это.

Во-первых, ради бесплатного жилья. Во-вторых, ради свободного времени, которого имел теперь достаточно, чтобы гулять, читать, загорать на скалах или смотреть по телевизору старые фильмы или бесконечные сериалы.

Как я ни пытался отвлечься, меня преследовали мысли о смерти Ульрики Пальмгрен и моем отношении к этому событию. Кроме того, я понимал, что после переписки с предполагаемым убийцей я никогда уже не стану прежним и не смогу, как раньше, предаваться невинным развлечениям у барной стойки или на вечеринках.

Еще вопрос, который из двух пунктов хуже.

Симон был заводным и компанейским ресторатором. Даже когда гости сидели тихо и наслаждались качественной едой местного производства, но не трогали фантастических вин, которые предлагало меню, в зале не ощущалось той тоски, какая обычно царит в провинциальных заведениях.

Мы это частенько обсуждали.

– И все-таки ты не понимаешь, – сказал однажды Симон, когда мы сидели, каждый со своим бокалом кальвадоса, на террасе и любовались отражениями фонарей вдоль пирса. – Это пикник в той же мере, что и обед. Публика ездит из бара в бар, и дело не в напитках и не в музыке, что гремит из динамиков. Когда ты в последний раз видел настоящий семейный ужин с бабушками, дедушками и внуками в «Риче» или «Стюрехофе» в Стокгольме?

Я развел руками:

– Трудно сказать…

– Ты никогда такого не увидишь, – продолжал Симон. – Есть два типа клиентов, которые преследуют совершенно разные цели, посещая кабак. Тем, что приходят ко мне, нужна не просто еда. Некоторые приезжают издалека – полюбоваться природой, поиграть в гольф, накупить керамики, поесть королевского печенья…

– Ванильных сердечек девицы Лундгрен, – подсказал я.

– …известных по всему миру… – закончил рекламный слоган Симон. – И потом, многие за рулем, им нельзя пить.

– Но я…

– Все очень просто: семья, машина и никакого спиртного.

– Можно взять такси, – возразил я.

– Для некоторых это слишком сложно или дорого.

Так, слово за слово, я и сам не заметил, как после очередных двух бокалов кальвадоса уговорил себя на участие в еженедельном барбекю в новоорлеанском стиле как по части еды, так и музыки.

Стояла теплая южношведская ночь начала лета, и мне, одурманенному кальвадосом, эта идея поначалу показалась блестящей. Вспомнив о ней утром, я искренне понадеялся, что мистер Пендер все забудет. Однако не успел я выпить кофе, как он постучался в дверь и сообщил, что уже договорился кое с кем по телефону – в таких случаях я не углублялся, с кем именно, – и в ближайшее время нам доставят два больших гриля с тремя литовцами в придачу, которые оборудуют площадку для этих грилей.

Над ними натянут бедуинскую палатку, и у гостей появится возможность выбирать между столиком под открытым небом, верандой и обычным ресторанным залом, где их обслужат, если пойдет дождь.

– И кому ты поручишь стоять за грилем? – полюбопытствовал я.

– Тебе, конечно, – удивился Симон. – Ты же говорил, что мастер по грилям.

– Я много чего говорил…

В отличие от меня, привыкшего бросаться идеями, не задумываясь о последствиях, Симон тут же хватал быка за рога. Он не забыл ничего из сказанного накануне вечером, и в результате вскоре у нас по вторникам стали устраиваться вечеринки с барбекю.

Мы закупили куриные крылышки и готовые гамбургеры у местных крестьян, торговавших мясом и котлетами, а также мексиканским пивом «Теката», по качеству далеко превосходящим разрекламированную «Корону». Симон подключил свои контакты, и скоро у нас появился журналист местной газеты с фотографом, чтобы подготовить репортаж.

Корреспондент оказался представительным седым мужчиной и понимал толк в спиртных напитках. Он выпил не меньше четырех бутылок «Текаты» и поинтересовался, собираемся ли мы разливать джин с тоником.

Фотограф – молодая девушка по имени Анетта Якобсон – больше походила на студентку, нанятую на лето. У нее были коротко остриженные темные волосы, озорные глаза и курносый нос. Она носила голубые джинсы и, судя по говору, происходила из Блекинге. Я решил пригласить ее на церемонию открытия.

Она явилась и смотрелась потрясающе в свободном платье в голубой горошек. Правда, привела с собой парня, по виду культуриста, сноубордиста или лыжника, – в общем, персонального тренера. Она представила его как своего приятеля, он пробормотал что-то невнятное и тут же занялся едой.

Народ ел обыкновенные гамбургеры, и это меня не удивило. Едва ли не единственным ценителем бургеров с чили и мелко нарезанным луком оказался я. Бараньи отбивные, напротив, пользовались популярностью, но лучше всего шли котлеты, крылышки и жаренные в панировке ломтики свинины.

В Сконе мясо филируют так, что на кости остается часть мякоти и жира, что делает котлеты сочными. Крылышки аппетитно обуглились. Ломтики свинины тоже оказались хороши, хотя их обычно не жарят на решетке, а подают с бобами, луковым соусом и картофельными оладьями.

В общем, главный секрет барбекю – горячее не бывает невкусным. Должен гореть огонь, разбрызгивая искры. Крылышки предварительно маринуют в смеси лаврового листа, черного перца, лука, морской соли и лимонной цедры, политой оливковым маслом, и подают очень горячими.

С мясом гости управились в первый же вечер.

На гарнир мы предложили печеный картофель и картофель фри, приправленный подкопченным чили, а также морскую капусту, салат из огурцов, маринованные помидоры с укропом, горчицу, кунжутное масло и консервированные белые бобы «Хайнц». Я разогрел их с табаско, репчатым луком и подкопченной паприкой – фаворитом вечера. Я даже сделал некое подобие того, что в детской поваренной книге Джоанны Вестман называется вок: разогрел масло с несколькими каплями тобаско в чугунке, добавил чили и мелко нарезанный репчатый лук, нашинкованную цветную капусту с брокколи, обильно полил все кунжутным маслом и поставил на огонь.

На открытие Симон пригласил журналистов местного радио, муниципальной газеты и телевидения. Телерепортер – миниатюрная темноволосая девушка, с виду двенадцатилетний подросток, – обещала сделать о нас сюжет продолжительностью в одну минуту и девять секунд.

– Знаете, что сказал Горбачев после чернобыльской аварии? – спросил ее Симон, широко улыбаясь в камеру.

– Нет, – призналась девушка, судя по всему понятия не имевшая о том, кто такой Горбачев и где находится Чернобыль.

– Вчера мы с вами получили хорошую плюху[36].

Как ни странно, шутка вошла в сюжет.

Я сказал что-то в камеру о барбекю в Луизиане, и девчушка поведала телезрителям, что это я обнаружил «убийцу с розгой», который тем не менее до сих пор разгуливает на свободе.

Последнее прозвучало как обвинение.

Хотя, возможно, оно было справедливо.

Эве Монссон я тоже послал приглашение. «Как-нибудь в другой раз», – ответила она и объяснила, что проводит отпуск на Сицилии.

«С кем она там? – недоумевал я. – Неужели у инспекторов криминальной полиции бывает личная жизнь?»

Глава 20

Сканёр, июнь

Все сложилось намного проще, чем он себе представлял.

Через несколько дней после вечера в Кёдбю он листал вечернюю газету и увидел ее фотографию. Он ни секунды не сомневался – это она стояла с бокалом шампанского в руке и смотрела в камеру, рядом с кинозвездой мужского пола, которую он не узнал, тоже с шампанским. В репортаже речь шла об открытии вернисажа в галерее «Гусь», владелицей которой была Лизен Карлберг, женщина из Копенгагена, – длинноногая шлюшка, избежавшая заслуженного наказания. Одно только имя – Лизен…

Он нашел ее в Интернете. Элизабет, или просто Лизен. Папа – банкир и владелец какого-то предприятия, шестидесяти лет с лишним. Родилась и выросла в Фальстербу, училась в Лондоне и Париже, работала в галерее в Лос-Анджелесе. Сейчас она представляла семидесятилетнего художника из Сконе, бывшего фермера, гения так называемого наивного искусства. Его звали Рагнар Глад[37], хотя он выглядел довольно угрюмым, – здоровенный мужчина с пудовыми кулачищами.

Такие картины мог написать кто угодно.

Согласно каталогу, он вскрывал язвы современного потребительского общества, однако при этом совершенно не соблюдал пропорций. Вороны на свалке выходили у него крупнее машин и домов. А мертвая корова, выглядывавшая из кузова грузовика, была мельче крыс, что шныряли вокруг, словно голодные волки.

Мужчина сидел в гостиничном ресторане в Сканёре и ел суп из крапивы с половинкой яйца и копченого лосося. Все оказалось на удивление вкусно. Он пил воду со льдом, и официантка спросила, не подать ли к ней ломтик лимона. Он много слышал об этом ресторане, хотя до сих пор не заглядывал сюда, и этот визит был связан исключительно с Лизен Карлберг.

Ее телефон и адрес также имелись в Сети. Он не удивился тому, что она живет в Хелльвикене, поселке к востоку от Фальстербу – престижном пригороде Мальмё.

Он никогда не бывал в Сканёре, только в Фальстербу, куда приезжал на экскурсию, будучи школьником. Тогда девочки дразнили его, а Катя Пальм толкнула так, что он упал коленями в коровий навоз.

Мать не пришла в восторг, увидев его штаны. Но это Катю, а не его следовало бы высечь березовой розгой. Катю, такую симпатичную и всеми любимую, щеголявшую в модных, будоражащих воображение платьях. Она решила, что имеет право издеваться над ним. Мальчишкам такого не дозволялось. Одного, самого глупого и здорового, он как-то избил велосипедной цепью, обернув ее вокруг правой руки.

Впрочем, он бывал в Фальстербу и до школьной экскурсии. Однажды летом мать с отцом работали в отеле «Фальстербугорден», он – сторожем, она – официанткой. Вскоре отец их бросил, и они остались с матерью одни.

Зал, в котором он сидел сейчас, выглядел стильно. Средь бела дня на столах горели восковые свечи, спинки стульев были изящно изогнуты, а длинные светлые волосы официантки собраны на затылке в хвост.

Она приветливо ему улыбалась.

Снаружи они устроили переход для гусей, чтобы те реже попадали под колеса машин.

Он не понимал столь трогательной заботы о птице, которую в ноябре ощиплют и подадут к столу в соусе из ее собственной крови.

Он не любил гусей.

Но обложки каталогов, стопкой лежавших возле его кофейной чашки, украшало изображение этой птицы, помещенное рядом с портретом Лизен Карлберг.

Он преследовал ее уже несколько дней, караулил возле дома в Хелльвикене: три этажа, окна от потолка до пола и вид на Эресунд. По утрам она выезжала оттуда на «мини-купере» – машине, которую раньше называли «собачьей конурой», – в свою галерею в Сканёре или в Мальмё, за шмотками, едой либо по банковским делам. Такая же длинноногая, в клацающих сандалетах на высоких каблуках и коротких платьях. Живущая беззаботной жизнью, которую ему предстояло у нее отнять.

Он даже звонил ей. Однажды утром, когда она села за руль. Он видел, как она взяла мобильник и посмотрела на дисплей.

– Лизен.

Он прокашлялся.

– Это Лизен, с кем я говорю?

– Простите, – пробормотал он. – Я, кажется, ошибся.

– Ничего, – ответила она. – С кем не бывает! Приятного дня.

Она отложила телефон, завела свою новенькую «конуру» и проехала совсем рядом с ним. Она не замечала его, когда разъезжала в «БМВ» по Копенгагену, не увидела и сейчас.

У нее был мягкий голос и приятный выговор, какой еще называют благородным сконским. Поначалу это его даже смутило, потому что не соответствовало тому образу, который уже нарисовало его воображение.

В тот вечер он все для себя решил. Сам съездил за город и срезал несколько березовых прутьев, положил их отмачиваться в продолговатый таз с подсоленной водой, чтобы больнее жгло, и затаился возле ее дома.

Но все оказалось напрасно: жалюзи оставались опущенными, «мини-купер» не показывался, она так и не объявилась.

Тогда он направился в галерею и долго разглядывал выставленные там картины Рагнара Глада.

Элегантная дама лет сорока встала из-за стола и спросила, не нужна ли помощь.

– А сама галерист сегодня будет? – поинтересовался он.

Он сомневался, что владелец галереи называется именно так, но, кажется, не ошибся.

– Лизен, вы имеете в виду? – улыбнулась дама.

– Да, кажется, так ее зовут.

– Сегодня нет, утром она улетела в Нью-Йорк. Нам нужны новые картины для осенних и зимних выставок. Но она вернется дней через десять, не больше.

На улице он достал мобильник и сделал отметку в записной книжке. Потом немного прогулялся по живописным мостовым и улицам и направился в отель, где когда-то ел крапивный суп. Картина с воронами на свалке стоила тридцать семь тысяч крон. Художник должен быть счастлив, в соответствии со своей фамилией.

А она улетела в Нью-Йорк, проказница.

Он любил Нью-Йорк и Америку. Считал эту страну и этот город оплотом справедливости. Если ты уродлив, в Америке непременно найдется кто-то уродливее тебя, и ты убедишься, что не у одного тебя так плохо с английским. Он помнил конференции в Техасе и Теннесси: у одних участников были непомерно большие животы или задницы, а у других причудливые наросты на затылке или щеках. Среди них он не чувствовал себя ущербным.

Нью-Йорк. Он спрашивал себя, знает ли Лизен дом на Третьей авеню, где в комнатах с хорошей звукоизоляцией работали женщины – покорные и агрессивные. Дорогое удовольствие, но в США деньги – все, и ты можешь вытворять что угодно, если в состоянии за это заплатить. В Швеции он не курил, однако в Америке позволял себе хорошие сигары, которые покупал в пропитанном изысканными запахами магазинчике на Бродвее, где-то посредине Сохо – туристической Мекки.

Страницы: «« ... 678910111213 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Альянс и Федерация, две великие межзвёдные державы схлестнулись в непримиримой войне, и люди, облада...
Простое желание развеяться и подзаработать привело мага Арни ки Сона к тому, что он потерял практиче...
Книга является продолжением ранее выходившей книги «Бог Войны» и посвящена реконструкции истории Инд...
Он необычный. Он странный. Он удивительный. Но он из другого мира и знает, что делает. Убийца с план...
Привычный осенний ветер за считанные часы превращается в разрушительный ураган с сильным морозом. Но...
Экспресс-справочник для тех, кто в полете сможет совершить первое знакомство с двумя городами, главн...