Ливиец Ахманов Михаил
– Летает… И я вот полетел, да споткнулся… Вихрь и есть вихрь – затянет тебя, закружит, а где выбросит, о том не ведаешь… Меня до ваших райских кущ не дотащил, выкинул в чужое тело, в самый гнусный, самый поганый период – вы его Большой Ошибкой зовете, так? Еще Эпохой Унижения… Вот в нее-то я и попал, Андрей – думаю, в тридцатый или тридцать первый век. Плоть досталась мне приличная, можно сказать, мужик в расцвете сил, зато время премерзкое. Все под землей сидят, все под контролем, дернешься не так – на компост перемелют, а из развлечений изысканней всего охота на крыс. Ну, стал рваться на Поверхность… И вырвался! Во-он там! – Он показал в сторону базы. – Там, где памятник торчит под вашей башней. Крит, Хинган, Дамаск, Мадейра… ну, и все остальные.
– Дакар и Эри, – добавил я, уже перестав удивляться.
– Дакар и Эри, – эхом отозвался Павел и положил на грудь растопыренную пятерню. – Вот он, Дакар!
Настоящий красавец, вспомнил я слова Анны: темные глаза, нос с благородной горбинкой, высокий лоб, густые волосы… Впрочем, во внешности ли дело? Волею судеб в том далеком времени Дакар стал психогенным носителем Павла.
Еще одна ожившая легенда, мелькнуло в голове.
– Эри была его возлюбленной, – произнес Павел. – Досталась мне вроде как по наследству… Очень помогла… спасла от помешательства, если сказать по правде. Я ведь, друг Андрюша, не понимал, что со мной случилось. Сам подумай: очутиться в будущем, в чужом теле, а потом узнать, что люди никогда не жили на Поверхности, а только в этих гнусных куполах! Узнать, что все отринуто, забыто – вся прошлая история, ошибки и взлеты, злодеи и гении, сокровища искусства, все, все!.. У любого бы крыша поехала! Если бы не Эри… – Судорожно вздохнув, он покачал головой. – Поистине мир спасается любовью!
В этом я был с ним согласен. Нас, наблюдателей Евразийской базы, древность иногда шокирует – слишком дикие и жестокие века, так непохожие на наше время. Ни роботов, ни компьютеров, ни транспорта и средств связи… В Эру Унижения все это было, но мои коллеги из Австралии утверждали, что испытывают еще больший стресс. Мысли о том, что ты уменьшился до размеров таракана и заперт в подземелье, гнетут и мучают, период адаптации тяжел и требует большего срока, чем в Древнем Риме или Китае. Необходимо свыкнуться с мыслью, что люди, даже такие крохотные, остались по-прежнему людьми, и сам ты человек, а не диковинное насекомое. Разум в этом не помощник, разум скорее ужасается свершившейся метаморфозе. Другое дело чувства и первое из них – любовь; они подтверждают, что подземный муравейник все-таки обитель человечества.
Я не сказал ни слова, но Павел, с его ментальным даром, уловил суть моих раздумий.
– Эри вернула мне чувство реальности… может быть, даже излечила от тоски… Я так тосковал, Андрей, так тосковал! По сыну, жене, по дому и своей эпохе… Иногда мне казалось, что лучше умереть в том, моем, времени, чем жить под куполом. Щель в земле… полость, а в ней – жилые колонны от основания до потолка… Ниже полости были ходы и пещеры, куда сбрасывали мусор, и там водились черви, крысюки и прочие омерзительные твари… Там мне тоже случилось полазить, с Критом… – Глаза Павла на мгновение вспыхнули. – Крит… – протянул он, – Крит был герой! Если б не он, не видать нам Поверхности! Однако поднялись. Летали в скафе среди питерских развалин – они нам казались горами километровой высоты… Вернулись в Пулково, и я нашел тот бункер, где была лаборатория. Пропасть, колодец с бетонными стенами…
– Вы спустились, – уверенно сказал я, – и в должный час ты обнаружил свечение. А потом… потом позволил ветру будущего снова унести себя. Вместе с Эри… Так?
– Так. – Впервые Павел улыбнулся по-настоящему. – Она не желала отпускать меня одного. Эри, знаешь ли, девушка с твердым характером.
– И куда вы попали?
– Нас протащило на пятьдесят веков, почти в конец восьмого тысячелетия. Мы очутились в новом теле, Андрей. Оба в одном ментальном пространстве, представляешь! Но… – Он смолк и неопределенно пошевелил пальцами.
– Но ситуация изменилась, – кивнул я. – В первом случае твой разум подавил сознание Дакара, а теперь вы столкнулись с более сильной личностью. С человеком моей эпохи, верно? Способным оперировать пси-полями, с высокоразвитым мозгом, который мог защититься от вторжения… Что же он сделал с вами, Павел? Отправился в Дом Уходящих и выкинул к Носфератам?
– К ним мы попали, но не сразу. Он… Словом, этот человек был настоящим гением и мог бы приютить десяток таких, как мы с Эри. Может, и побольше… Могучий ум! Кроме того, весьма благожелательный и щедрый… Какое-то время мы провели вместе. – Павел сделал паузу, затем поинтересовался: – Не позабыл наш сахарский вояж? Я ведь тебе не слишком мешал? А все потому, что имею опыт такого сожительства. Долгий и не сказать чтоб неприятный… Ну а в урочное время наш носитель – или, точнее, патрон – отринул земную оболочку и переселился к Носфератам. Он и сейчас там, у Асура, в Рваном Рукаве. Он и Эри. Мой друг и моя женщина…
– Кем же он был?
– Можешь верить или не верить, но ты с ним хорошо знаком. Не лично, конечно, но по записям в Инфонете и по его трудам. Один из ваших отцов-основателей, Андрей…
Горло у меня перехватило.
– Ву? – прохрипел я. – Или Аль-Джа? Или Джослин?
– Нет, нет. Самый первый из них – Жильбер, космолог. Видишь ли, он попытался объяснить случившееся с нами. Он говорил, что наше явление – дар судьбы, что он нам благодарен. Эта его идея… Помнишь? О том, что сдвиг в топологической структуре времени означает для мыслящего объекта переход из настоящего в прошлое или будущее… Он считал, что обязан ею нам, но думаю, это не так. Мы свалились ему на голову… – Губы Павла искривила усмешка. – В голову, верней сказать, и это был толчок к раздумьям. Все остальное – собственная его любознательность и дар предвидения.
Ступор, охвативший меня, результат услышанных откровений, начал проходить. Я оглядел стол с остатками еды и выпивки, нависшие над нами яблоневые ветви с еще зелеными плодами, вдохнул прохладный воздух северного лета и перевел глаза на одутловатое лицо собеседника. Рассказанное Павлом было удивительно и могло служить отличным материалом для исторической науки и стимулом для тех специалистов, что занимались темпоральной топологией. Им, вероятно, удалось бы дополнить уравнения Ву-Аль-Джа и объяснить произошедший феномен математически. Я мог назвать полсотни космологов и математиков, рискнувших бессмертной душой ради такого шанса – внести свой вклад в работу гениев. Что же до самой истории… Да, она была удивительной и пробуждающей воображение, но не более того! Иными словами, в текущий момент трагедии я в ней не видел. Трагедия осталась в прошлом, вместе с ушедшей эпохой Павла и временем Большой Ошибки, вместе с ностальгией по жене и сыну, по дому и близким, которых не вернешь. Но что печалило его сейчас? Он получил дары, какие преподносит жизнь, чтобы компенсировать потерю – новых друзей, возлюбленную и обитель среди звезд. Когда-нибудь мы воссоединимся с ним – я и Тави, Саймон и Егор… Чего еще желать? И все-таки он был несчастен.
Поднявшись, я прислонился к темному яблоневому стволу. Токи жизни струились под древесной корой, я ощущал их с наслаждением, будто превратился на минуту в лист, или ветвь, или плод. Павел сидел напротив меня с мрачным лицом.
– Что тебя гнетет? – спросил я. – Ты не хочешь возвращаться в свою новую обитель? Или не можешь?
Он передернул плечами.
– Хочу и могу. Могу в любой момент, только бы добраться до Дома Уходящих! Но я… понимаешь, я очутился в ловушке. Любопытство, друг мой Андрей, наказуемо… Теперь я знаю, что путешествие к вам, сюда, было ошибкой. Я не ожидал, что буду поставлен перед выбором!
– Перед выбором? – Я недоуменно сдвинул брови. – Это как-то связано со мной? Может быть, с Саймоном или кем-то еще? С Джемией?
Его пальцы обхватили стакан, стиснули так, что побелели косточки.
– Нет, не с вами, – буркнул Павел. – С Принцем, крысиная моча!
Все-таки с Принцем… Что случилось между ними, пока я поддерживал славу и честь Пемалхима? Я спросил об этом, но он лишь покачал головой:
– Прости, Андрюша, но я справлюсь. Я должен сам принять решение! Иначе какой я, к черту, Носферат? Напиться, правда, не могу, но в остальном я полностью дееспособен. Разберусь и с Принцем, и с его прожектами!
Я попытался переубедить его, но он был упрям, то ли от природы, то ли по праву более опытного – все же он провел с Носфератами целых три тысячелетия. Ну, что ж!.. Crede experto, сказал я себе, и мы расстались.
Шагая обратно к базе среди шелестящих берез и бронзового величия сосен, я размышлял над его последними словами. Прожекты Принца? Несомненно он имел в виду не наши эксперименты с ловушкой и темпоральным каналом. Но что еще? Подозрения, которые заронил Гинах, вновь стали оживать во мне; я перебирал в памяти свои встречи с Принцем, Брейном и их соратниками, желая понять тайный смысл их речей и предложений. Однако соединить в разумном порядке обрывки информации не удавалось; я не мог понять, в чем связь нашего опыта с пробоем, тысяч ловушек, рассеянных в прошлом, и, например, ливийцев из Западной Сахары. Тем более что с ними, что бы там Гинах ни говорил, не случилось ничего странного. Печально, когда древний народ исчезает, растворяется среди пришельцев, но так бывало не раз и не два; нет в нашем мире ни египтян, ни римлян, ни русских, ни китайцев или англосаксов. Есть тоуэки, кельзанги, астабцы, альгейстенцы, но, может, и они исчезнут со временем, когда человечество будет старше на пару миллионов лет…
Потратив минут двадцать на бесплодные раздумья, я остановился у неохватной сосны, сел в мягкий мох, прижался спиной к стволу и вошел в Зазеркалье. Мегалит Койна Супериоров представлял собой конструкцию, похожую на морского ежа: центральная сфера и исходящие из нее вытянутые пирамиды и шпили. Их заостренные концы раскрывались гигантскими вратами, и каждый такой порт ежесекундно поглощал и выплевывал мириады крохотных мошек. Приблизившись, я сам превратился в одну из них. Здесь были люди в человеческом обличье и в виде фантастических существ, чертиков, крылатых эльфов, пестро окрашенных рыбок и птиц, драконов, джиннов и пегасов, индийских и китайских демонов и даже предметов обстановки – мимо меня, дергая ножками, промчался круглый стол. Запросы тех, кто не желал являться лично, тоже были оформлены с причудами, под старинные письма и свитки с вензелями, под глиняные вавилонские таблички или были как молнии, разнообразных оттенков и форм. Интенсивность потоков у сотен врат не вызвала у меня удивления – я знал, что мегалит супериоров один из самых посещаемых. Он притягивал и шутников, и людей серьезных: первые здесь развлекались, обозревая планы преображения человечества и окружающей среды, вторые пытались выудить из груды мусора нетривиальные идеи.
Миновав приемный порт, я отключился от толпы посетителей и вызвал привратника-конструкта. Он явился мне в облике робота, какими их изображали в древних исторических романах: руки и ноги с шарнирами, кубообразный торс и голова с парой фасеточных глаз и намеком на рот.
– Чем могу служить?
– Зз'па вартари эка Принц, – сказал я, движимый внезапным озорством. Но, как оказалось, конструкт понимал нейл'о'ранги.
– Желаете, чтобы я проводил вас к сайту магистра Принца?
– Нет, перенеси, – потребовал я и тут же очутился в уже знакомом зале. Потолок и стены, что будто бы тянулись в бесконечность, но в то же время складывались в звездчатую форму; восемь лучей-коридоров, и в каждом плавно вращается галактика; ряды колонн с влитыми в них человеческими фигурами шестиметровой высоты и кресло, подобное трону, посередине.
Я стал обходить колоннаду, с интересом разглядывая застывшие лица гигантов, их одежды и доспехи. Ничего предосудительного в том не было – я находился в открытой части сайта, с которой мог ознакомиться любой желающий. Кресло посреди антропологической выставки означало приглашение: сядешь, и перед тобой развернутся картины из жизни владельца этой частички Инфонета. Возможно, возникнет его голографический образ, расскажет о своих заслугах, ученых трудах, привычках и склонностях – все, что один человек может поведать другому при первом знакомстве. Пожалуй, будет упомянуто и о собрании картин, и о любви к туризму… Все это меня не занимало. Я искал какой-нибудь намек, ключик к происходящему с Павлом или нечто такое, что позволяло бы приблизиться к секретам Принца. Блуждая вокруг колонн, я вспоминал детали нашей первой встречи и завершившее ее признание: в тот миг Принц более всего интересовался мной. Отчего? Ну, как он пояснил, я – человек, оказавшийся в нужном месте в нужное время. Видно, в этом качестве я свою функцию выполнил, осуществив проверку ловушек… Теперь, надо думать, в нужное время и в нужном месте оказался Павел.
Сделав мысленное усилие, я приподнялся над полом, всматриваясь в темные мрачные глаза ассирийского воина. Сейчас, выйдя из тела Пемалхима, я не испытывал к нему вражды; я разглядывал его боевое убранство, шлем, кольчугу из железных пластин, сандалии, широкий кожаный ремень и меч у бедра, с невольным уважением отмечая, что все воспроизводится с полной достоверностью – Принц, вероятно, копировал надежные источники. Кивнув головой, я развернулся в воздухе и бросил взгляд в другом направлении. Слева и справа от меня открывалась пара лучей-коридоров, в одном мерцала спираль Млечного Пути, в другом тоже светилось нечто знакомое – туманность Андромеды, одна из ближайших к нам галактик. Я знал, что вояжеры ее посещали, но, хотя контакт с доминирующими расами был вполне успешным, там не имелось заселенных людьми миров. Наш собственный звездный остров так огромен… Вряд ли когда-нибудь мы изучим и заселим его до конца.
Я повернул в проход, ведущий к родной Галактике. Медленно вращаясь, она сияла предо мной во всем своем великолепии: центральное ядро, огненный горн, где зарождались новые светила; рукава, вобравшие мириады солнц и планет, разделенные провалами и темными облаками газа; шаровые скопления, приподнятые над плоскостью спирали или блестевшие под ней; россыпи алых, белых, синих, желтых и зеленых огоньков, обозначавших спектральные классы звезд. Я повис в воздухе у этой голограммы, чувствуя себя мошкой, попавшей в гигантский калейдоскоп. Он плавно, торжественно и неторопливо поворачивался, давая возможность обозреть все детали световой мозаики, и мне показалось, что я слышу мелодию – музыку сфер, рожденную самим пространством.
Поворот завершился, и перед началом нового цикла над Млечным Путем вспыхнул глиф, требование дальнейших инструкций. Теперь, сообщив пароли, я смог бы проникнуть за голограмму, в другие области, и выведать секреты Принца – что было бы, разумеется, не самым этичным поступком. К тому же паролей я не знал и положился на естественное развитие событий, пробормотав:
– Хватит вертеться. Общим видом я уже налюбовался. Покажи что-нибудь другое.
Глиф исчез, и голограмма внезапно изменилась. Я парил рядом с пропастью Воронки, на краю Рваного Рукава, и этот пейзаж был точно таким же, как в записи, подаренной мне Саймоном. Затем картина прыжком приблизилась, явив череду Мертвых Миров: Облако Слез, в котором кружили осколки погибших планет, Мешок Аримана – взгляд тонул в его непроницаемом мраке, Печаль, покрытая коркой застывшей лавы, Пепел, засыпанный серой пылью… Они прошли караваном смерти, бредущим в черной пустоте из ниоткуда в никуда. За Пеплом, в четырех парсеках, вспыхнули три ослепительные звезды, две похожие на Солнце и третья горячей и ярче, с голубоватым оттенком. Триолет, подумал я, рассматривая кружившие вокруг светил миры. Помнится, их было больше двадцати, но не пригодные для обитания Принца, видимо, не интересовали. Восемь планет явились мне, радуя живыми красками: Шива, Вишну и Брахма в зелени лесов и морской сини, Агни с оранжевой растительностью и дымящимися конусами вулканов, океанический мир Лакшми, Ганеша – с могучими водными потоками, что прорезают джунгли, Индра и Кришна, где над равнинами возносятся горы в ледниках и снежных шапках. Все восемь миров уже имели названия и коды галактической классификации, что вспыхивали в особом окне; там же давались планетарные характеристики. Отклонения от Земли, которая была базовым вариантом, не превосходили нескольких процентов: где-то сутки чуть короче или длиннее, где-то теплее или холоднее, меньше тяготение, больше гор, степей или лесных массивов. Пожалуй, только Лакшми являлась исключением – девять десятых ее поверхности занимал океан, а суша была представлена островами и двумя континентами размером с Австралию. В целом – прекрасные миры, не породившие разумной жизни и, значит, пригодные для заселения.
Почему они интересовали Принца? Он был специалистом по резонансной нейрофизике, а не космологом, не вояжером, исследующим новые миры, не констеблем, призванным их охранять. Или то был интерес не только Принца, а Койна Супериоров либо одной их фратрии, возглавляемой Брейном? Но Брейн – танатолог, и сфера его занятий скорее Мертвые Миры…
Размышляя об этом, я парил около голографической Галактики, вновь совершающей очередной оборот. Сияли светила, вращались спиральные ветви, текли потоки плазмы из ядра, слабо мерцали разреженные газовые туманности, но я, молча взирая на это великолепие, не мог доискаться таинственной причины, что двигала супериорами. Может быть, они решили переселиться в миры Триолета? Но при чем тут нейрофизика и танатология? При чем ментальная ловушка, изобретенная Принцем, и начатый совместно с нами, психоисториками, эксперимент?
Я вышел из Зазеркалья и минут десять или пятнадцать лежал в нагретых солнцем мхах под сосной и всматривался в северное небо. Близился вечер, но оно оставалось по-прежнему светлым, и громады розовато-сизых облаков плыли над парком в сторону города. Вернуться к Павлу и спросить?.. – мелькнула мысль. Ведь он, как частица Асура, был в Воронке, исследовал Мертвые Миры и принимал участие в спасении солнц и планет Триолета. Знает ли он о чем-то важном для супериоров?
Если знает, то не скажет, подумал я, вставая. Упрямый, крысиная моча! Про таких ливийцы говорили: поймает пчелу и будет давить, пока меда не выжмет.
Я шагал к зданию базы, и его последние слова звучали в моих ушах.
Я справлюсь… Я должен сам принять решение… Разберусь и с Принцем, и с его прожектами…
25
Тишина. Теплый ласковый сумрак, опьяняющий запах сирени и аромат женского тела… Яблоня-биоморф извивается вокруг нашего ложа сотней гибких веток, ветер качает золотистые тростники, оплетенные стеблями орхидей с резными, будто сотканными из клочьев тьмы соцветиями. В небе повис гиперболоид Южного Щита – он, будто кривой сирийский меч, рассекает вышитый яркими звездами полог от горизонта до сияющих шлейфов – Первого Нижнего, Второго, Третьего, Серебристого, Шлейфа Дианы, Шлейфа Джей Максима… Пылают заатмосферные огни и звездные россыпи; одни неподвижны, другие кто-то перекатывает по небосводу с края на край, швыряет горстями из бесконечности то к зениту, то к невидимой черте земной атмосферы. В полутьме мерцает цветными пятнами ковер из голубого мха – темно-синим над скрытой сейчас поверхностью маленького бассейна, оранжевым и желтым в тех местах, где затаились предметы, что заменяют Октавии мебель.
Кажется, так уже было… Кажется, так продлится вечность…
Маленькая грудь Октавии в моей ладони. Кончиками пальцев я ощущаю, как сильно и часто бьется ее сердце. Глаза моей феи глубоки и темны. Я вижу в них свое отражение. Или мне только чудится? Биоморф, повинуясь желанию Тави, посылает мне мой образ?
– Ливиец, – шепчет она, – Ливиец…
Голос ее дрожит. Мы оба устали. Сладкий пот любви на наших телах, запах его смешивается с запахами цветов и свежей яблоневой листвы. Яркая звезда, отделившись от Серебристого Шлейфа, катится прямо к бьону Октавии.
Она поднимает руку, и в кроне яблони зажигаются неяркие золотистые огоньки. Теперь я вижу яснее ее лицо и глаза. Мое отражение – не фантазия и не мираж; оно и в самом деле плавает в ее зрачках.
Что-то – или кто-то – шелестит в листве, заставляет плясать огоньки на ветках. Я поворачиваю голову и вижу, как мелькают быстрые лапки и гибкие хвосты в коричневых и белых кольцах. Хомми, а с нею – три таких же юрких приятеля или подружки. За прошедшие месяцы она подросла и, похоже, осмелела: глядит, бесстыдница, на нас с Октавией и скалит зубки. Все-таки супериоры погорячились со своим проектом Мыслящей Биосферы, думаю я. Что получится, если наделить животных разумом? Покоя ведь не будет! Всякие любопытные обезьянки, хитрые коты, дружелюбные псы, рыбы-философы, спруты-художники, не говоря уж о змеях-искусителях… Нет, пусть лучше все остается на своих местах! У природы любая тварь при деле: человек мыслит и создает картины мира, а все остальные четвероногие, четверорукие и пернатые гармонизируют этот процесс мяуканьем, щебетом и писком.
Я приподнялся. Октавия шевельнулась и тоже села, всматриваясь в освещенную тусклыми огнями крону.
– К нам посетители? Ну, я их!..
Огоньки вдруг вспыхнули, ветви затряслись, басовито загудела листва, и наши гости унеслись прочь с паническими воплями. Тави склонила головку к плечу. Дыхание ее успокоилось, милое личико стало задумчивым.
– Зря я ее отпугнула, – вдруг произнесла она.
– Кого? Хомми?
– Нет, Джемию. Я думаю о Павле, о том, что ты сказал: он – несчастен… Не потому ли, что одинок? А Джемия могла бы…
– Вряд ли, милая. – Я погладил ее руку. – Его несчастья остались в прошлом, в далеком прошлом, и на них легло иное – столь удивительная жизнь, какую нам, психоисторикам, не разыскать в веках. Знаешь, один из нас был сильно потрясен, когда превратился в героя древнего эпоса… Ну, так это мелочь, ерунда! В сравнении с тем, что случилось с Павлом, это не стоит шерстинки с хвоста Хомми!
Глаза Октавии блеснули, и я ощутил исходящие от нее импульсы волнения и любопытства.
«Ты встречался с ним?» – беззвучно произнесла она.
«Был у него. Вчера», – ответил я, также не пользуясь голосом. Затем послал ей картинку: Павел на лавке за столом, бутылки и стаканы, миска с огурцами и наваленные горкой сухари.
«Что он делает?» – спросила Тави.
«Пьет, но не может захмелеть. – Я показал стакан с прозрачной жидкостью в руке Павла и добавил: – Его снабдили неподходящим телом. Думаю, эндокринная система виновата – никакая отрава его не берет, в том числе спиртное».
Тави негромко рассмеялась.
– Ты интригуешь меня, Ливиец! Значит, он и в самом деле?..
– Частица Носферата? Да, несомненно. Реверсус, как он себя назвал – разум, получивший плоть и возвратившийся к жизни человека. Помнишь, Саймон рассказывал нам об экспедиции Чистильщиков в Воронку? Их сопровождал дуэт Галактических Странников…
– Красная Лилия и Асур?
– Они, если называть их человеческими именами. Так вот, психоматрица Павла была акцептирована Асуром три тысячелетия тому назад. В этом, впрочем, нет ничего удивительного; скорее удивляет его желание вернуться и взглянуть на наше бытие. – Я помедлил и с улыбкой посмотрел на Тави. – Правда, есть одна странность: родился он в двадцатом веке.
Ее глаза расширились, губы приоткрылись в изумлении.
– В двадцатом веке? В Эпоху Взлета, еще до Большой Ошибки? Но как… как такое могло произойти? То есть я понимаю… да, конечно, он мог родиться хоть во время ледникового периода… Но как он попал к Носфератам, Андрей?
– Ну-у, – протянул я, – это, счастье мое, долгая, чудесная и очень волнующая повесть. Я же тебе сказал: судьба у него была столь удивительной, что нам, психоисторикам, такого не разыскать в веках и не увидеть во сне! Прежде всего почти невероятная случайность в двадцатом веке, и мы, мой Койн в компании с супериорами, стали ее причиной. Затем воплощение в легендарного героя… Буду справедлив – не такого архаичного и колоритного, как Пемалхим, но много, много более известного! Слава его дошла до наших дней, его запечатлили в камне и…
Тави стукнула меня кулачком в грудь:
– Ты смеешься надо мной? Не поливай медом финик, как говорили твои ливийцы!
– Это не ливийская пословица, ласточка, а египетская. Ливийцы говорили иначе: не тяни козла за бороду. У ливийцев вообще имелась масса поговорок, связанных с козами и козлами, ибо эти животные были основой их хозяйства. Вот, например…
Захихикав, Октавия повалила меня на спину и стала щекотать шею – там, где полагается быть бороде. С минуту я крепился, но, не выдержав пытки, начал молить о пощаде. Она была мне дарована – при условии, что козы, козлы и народная мудрость ливийцев упоминаться более не будут.
Конечно, я все ей рассказал. О темпоральном канале и псионном вихре в бункере под нашей базой, о смертельной болезни Павла, о ветрах времени, что унесли его в Эру Унижения, где он воплотился в Дакара, о девушке Эри, пригревшей странника, об их путешествии на Поверхность, а затем во времена, когда Жильбер работал над своей теорией. Тави слушала, не перебивая, и только вздыхала в изумлении. Шел третий час ночи, и, если не считать шелеста листьев и сонного попискивания птиц, над Антардом плыла тишина. Кроме этих звуков я слышал лишь собственный голос да дыхание Октавии.
Когда я закончил, она спросила:
– Мы можем чем-нибудь помочь ему?
Обычная реакция Наставника-Воспитателя, имеющего дело с детьми. Взрослые в нашем мире редко нуждаются в помощи.
– Не знаю, – ответил я. – Он говорил, что очутился в ловушке, что поставлен перед выбором, но каким? Это относится к проектам Принца, но суть их для меня по-прежнему темна. Я не могу понять их связь с тем опытом, который мы проводим, и…
Тави фыркнула:
– Это не важно, Ливиец. То есть, наверное, важно, но ваша работа, как и проекты супериоров – второй вопрос. А первый, тот, что касается выбора, ясен. Принц озадачил Павла каким-то своим начинанием, и Павел может поддержать его или выступить против, если начнется общественное обсуждение. Для большинства из нас он – посланец Носферата, и так его воспринимают, хотя сейчас он человек и появился на Земле движимый любопытством. Все равно посланец, существо, наделенное высшей мудростью! Его мнение, «да» или «нет», многого стоит!
– Думаешь, мне это непонятно? – проворчал я. – Могу добавить кое-что еще: кажется, что он не одобряет планов Принца, да и сам этот тип ему неприятен. Однако он в смущении. Отчего же?.. И еще одно: я поинтересовался, рассказывал ли он свою историю Принцу, и ответ был странный… отрицательный, но странный… – Пытаясь вспомнить, я прикрыл глаза. – Что-то такое: если бы Принц знал правду, то понял бы, на каком я у него крючке! На крючке, понимаешь?
С минуту мы молча глядели друг на друга. Потом Тави прошептала:
– Вот она, ловушка! Что-то связанное с прошлым Павла, из-за чего он колеблется… Принц ему антипатичен, но в планах супериоров есть некий соблазн…
Я кивнул:
– Должно быть, очень сильный, если Павел не знает, что ему делать. Но помощи он не просил. Даже наоборот – утверждает, что справится сам.
Октавия поджала губы. Сейчас она была похожа на строгого Наставника-Воспитателя, решающего моральную дилемму: вмешаться ли в события или пустить дела на самотек. Пожалуй, лишь в ее Койне бывают такие проблемы, но они касаются детей, а не взрослых. Взрослый человек вполне самодостаточен – тем более тот, кто прожил три тысячелетия с Галактическим Странником.
– Он из нашей вары, – наконец произнесла Октавия. – Он наш друг. Должен ли он просить о помощи? И надо ли нам дожидаться этой просьбы?
Иногда я думаю, что женская мудрость превосходит рациональный ум мужчин. Конечно, это неправильный вывод – не превосходит, а дополняет, и в наше время это дополнение взаимно. В прошлом, в Темные Века, да и в Эпоху Взлета, цивилизация была мужской – в том смысле, что прогресс двигали мужчины, и подавляющее большинство властителей, политиков, гениев и пророков принадлежало к сильному полу. Но шел ли этот прогресс, подгоняемый холодным разумом мужчин, в нужном направлении? Ответ совсем не очевиден! В конце концов, мужчины ввергли человечество в глобальный кризис, а вслед за этим – в Эру Унижения. Думаю, что женщины нашли бы другое решение; скорее всего, не довели бы мир до катастрофы.
В ту ночь мы больше не говорили о Павле, Принце и тайных намерениях супериоров. Главное было сказано: от близких просьб о помощи не ждут. Тави уснула, а я еще долго лежал, не смыкая глаз, смотрел в звездное небо и думал о том, как уложить обрывки сведений в цельную картину. Получалось плохо. Я размышлял о ливийцах-ошу и мирах Триолета, о темпоральном канале и ловушках, рассеянных в Темных Веках, о судьбе Павла, столь невероятной, что она казалась фантастическим романом, инсценированным в мниможизни. Эти кусочки мозаики можно было соединить так или этак, но внутренняя связь между ними оставалась для меня загадкой. Я был уверен лишь в том, что планы Принца и Брейна, какими сомнительными они бы ни являлись, не несут угрозы человечеству. Оно, это человечество, расселившееся по всей Галактике, было слишком огромной и мощной ветвью жизни, чтобы его поколебали ветры нежеланных перемен. К тому же ни одного человека, ни один общественный институт не приходилось подозревать в злом умысле. Нет, это было исключено, даже если какие-то личности страстно жаждали признания и славы! В наши времена никого не прельщает известность Герострата.
Я задремал на пару часов и пробудился отдохнувшим, хотя сны мои были тревожными. Рассветало; небесные огни начали бледнеть, горизонт на востоке окрасился алым, и бескрылые птички-медузы, расправляя свои разноцветные парашютики, начали взмывать в воздух. Тави крепко спала, подложив ладошку под розовую щеку. Я поднялся, набросил на нее покрывало и растворил бассейн. Вода была прохладной и свежей, как раз такой, чтобы смыть остатки ночных видений.
Одевшись, я направился к жилому куполу, прошел сквозь портал и переместился в свой кабинет. Сенеб справился насчет завтрака, но есть мне не хотелось. Некоторое время я бесцельно бродил по комнате, касаясь то рукояти сирийского кинжала, то колчана, плетенного из лозы, то бронзовых египетских статуэток. Потом сел в кресло и велел Сенебу соединить меня с Принцем.
Он был в своей лаборатории на Ягеле и, кажется, не один – ви-проекция мелькнула слишком быстро, чтобы разглядеть его коллегу. Затем огромное лицо Принца повисло в воздухе, заслонив карту Северной Африки. Он с недоумением воззрился на меня, узнал и тут же кивнул, надев на лицо маску приветливости.
– Вы? Рад видеть. К сожалению, меня не проинформировали о том, что вы вернулись.
– Еще и пяти дней не прошло, – сообщил я, пытаясь сообразить, кто у него в лаборатории. Неужели Павел?
– Ваше погружение было успешным?
– Вполне. Прошлым я доволен, чего не скажешь о настоящем.
Принц нахмурился, с надменным видом оттопырив губы.
– Что вы имеете в виду, Ливиец?
– Вернувшись, я застал одного из своих друзей в депрессии. Вы не знаете, почему?
Он отвел взгляд. Кажется, начал соображать, что у нас не беседа двух приятелей. Я протянул руку, и мои пальцы сомкнулись на древке копья. Жест почти машинальный, но Принц, вероятно, воспринял его как угрозу.
– Вы считаете его своим другом… – медленно протянул он. – А я бы сказал – наш друг! Он столь же дорог мне, как вам, и даже, может быть, еще дороже – ведь от него зависит дело моей жизни!
– Жизнь слишком велика для одного дела, – произнес я. – Но если вы настаиваете на своей формулировке, я бы хотел поближе ознакомиться с ним. Павел меня не просветил.
Теперь его глаза забегали.
– Ловушки и темпоральный канал… – начал он, но я махнул рукой.
– Бросьте! При чем здесь Павел? Пожалуй, канал и ловушки связаны с вашими планами, но не сомневаюсь, что это лишь элементы «дела жизни». Такие же, как ваш интерес ко мне, к ливийцам Западной Сахары и мирам Триолета.
Я попытался поймать его взгляд, но это никак не удавалось. Он явно был смущен, но настойчивость, с которой я его допрашивал, тоже не делала мне чести. Нельзя лезть в дела других людей, нельзя ставить их в неловкое положение, нельзя добиваться ответов, которые не желают дать… Эта одна из основ этического кодекса, и плохо, когда она вступает в противоречие с другим моральным принципом. Например, с таким: от близких просьб о помощи не ждут.
Мой собеседник прочистил горло.
– Гхм… Ну, если вы настаиваете… Не буду отрицать, что наш проект несколько шире, чем модификация ловушки Григса или канал, связывающий реальность с прошлыми веками. Это нечто грандиозное, Ливиец, нечто такое, что не имеет аналогов в истории цивилизации. – Он оглянулся, будто испрашивая у кого-то поддержку или разрешение, и я понял, что Павла в его лаборатории нет. – Мы бы не торопились, – продолжал Принц, – ибо некоторые члены Койна полагают, что наша культура и общество в целом еще не созрели для таких проектов. Четырнадцать тысячелетий, если считать с момента постройки пирамид… это ведь, в сущности, так немного… Но появился наш общий друг, и мы решили, что столь удобный случай упускать нельзя. Теперь все зависит от него… почти все…
– Вы собираетесь использовать авторитет Носфератов при всеобщем обсуждении? – спросил я.
– Не только. – Казалось, Принц выдавливает из себя слова. Он, несомненно, волновался – его физиономия, увеличенная в ви-проекции, раскраснелась, и на висках выступили капли испарины. – Не только, – повторил он. – Мы сообщили Павлу код запуска проекта. Если он решит, что это целесообразно сделать…
– А если нет?
– Мы полагаемся на его мудрость и гуманность, – вымолвил Принц. Мелькнула огромная рука с платком – он вытирал лоб.
Вот он, выбор!.. – подумал я. Похоже, Койн Супериоров задумал в этот раз что-то такое серьезное и сложное, что без мудрости Носфератов никак не обойтись! Или они испугались? Испугались настолько, что решили избежать ответственности, возложив ее на Галактических Странников? Точнее, на их посланца… Да, вовремя им подвернулся Павел!
– Пожалуй, надо перейти к сути, – молвил я. – Согласны? Ну, тогда поведайте, в чем состоит ваш грандиозный проект.
Принц страдальчески сморщился. Он явно не был со мной согласен.
– Поверьте, я бы рад… предпочитаю быть откровенным с вами, но столь великое начинание нельзя обсуждать до срока. Это было бы преждевременно и не совсем этично – мы ведь не знаем, что скажет наш друг, какую он даст оценку. Павел, он… Словом, нам не хотелось бы, чтобы кто-то влиял на его мнение. Вы понимаете, Ливиец? Не стоит на него давить.
Вежливость побоку, решил я.
– На него не стоит, но можно надавить на вас! Знаете, что я сейчас сделаю? – Глядя в лицо Принца, я медленно, с расстановкой начал перечислять: – Подойду к порталу, сделаю шаг и окажусь на Евразийской базе. Там спущусь в операционный зал, что над эмиттерами пси-поля, и войду в контакт с темпоральным каналом. Напрямую, без помощи компьютера! А потом… Как вы думаете, что я сделаю потом?
Он еще не понимал, какое будет продолжение, но уже почувствовал опасность. Глаза его снова забегали, щеки начали багроветь.
– Какого дьявола, Ливиец! Не смейте мне угрожать! Что вы задумали?
– Так, мелочь… Подключусь к каналу, пошлю необходимый код – кажется, «Та-Кефт»?.. – и уничтожу ловушки. Все, внедренные мной и моими коллегами! Это вас устроит?
– Вы этого не сделаете!
– Сделаю, клянусь Демонами Песков!
Принц моргнул и закрыл глаза. На нем не было интерфейсного обруча, блокирующего ментальную связь, и я мог поклясться, что он сейчас с кем-то совещается. Кажется, он мне поверил, хотя я сам не знал, насколько твердо мое намерение и крепка решимость. К счастью, обычная связь не позволяет читать эмоции и мысли.
Прошло пять или шесть минут, и наконец веки Принца приподнялись. Глядел он на меня без особой любви, однако с уважением. Он был из тех людей, которые не прочь использовать чужую слабость, но, сталкиваясь с силой, готовы поискать консенсус. Что ж, и это неплохо, подумал я. Как говорили ливийцы, если коза не доится, то шкура и мясо все-таки при ней.
– Мы ждем вас, Ливиец, – произнес Принц. – Код моего портала на Ягеле…
Он сообщил код, и я поднялся.
26
Портал перенес меня туда же, куда и в первый раз – на самый край скалы, к одному из вытянутых щупалец-галерей здания-биота. Вероятно, такое расположение Туманного Окна было не случайным; вид серовато-белесой равнины под небом цвета молока вселял спокойствие и мир. На этой планете ничто не менялось в течение тысячелетий или более длительного срока, равного геологическому периоду: океан белесых растений, листья и стебли, переплетенные в густую сеть, прохладный неподвижный воздух и больше ничего. Если, конечно, не считать искусственной скалы и распластавшейся на ней постройки, напоминавшей морскую звезду.
– К вам гость, Бракенберри, – произнес я, вспомнив, как зовут местного конструкта.
Стена беззвучно раскрылась, я шагнул внутрь и очутился в оранжерее с фонтанами. Колонны-подпорки из прозрачного оксинита тянулись тут от пола до потолка, лианы с толстыми, в руку, стеблями оплетали их, яркие красные цветы и огромные листья покачивались всюду, слева, справа, вверху, со всех сторон. После умиротворяющего пейзажа Ягеля это буйство красок, вместе с теплым ветерком, переливами фонтанных струй и приятным ароматом, действовало ошеломляюще. Растительность, фонтаны и выложенная синей плиткой дорожка между ними были реальными, но кроме них оранжерею украшала голография: в воздухе возникали и таяли сложные фигуры, подобные бабочкам-аттракторам, и многоцветные фрактальные мозаики.
Раздался басистый голос конструкта:
– Приветствую вас. Сенчери, пандра, ффай, керго?
– Чаи распивать будем потом, – на ходу буркнул я.
Стена сдвинулась, и, миновав арку, я попал в центральное, уже знакомое мне помещение дома-биота. Большой лабораторный комплекс с куполообразным потолком и плавными очертаниями стен был тих и безлюден; не пылали огни над сферическими кабинами ментоприемников, не рокотали генераторы, не мерцал посередине зала вихрь из призрачных псионных импульсов. Единственным движением здесь была пляска пламени в камине, перед которым стояли кресла; алые языки пожирали большое сосновое бревно, горевшее бесшумно и, кажется, не сгоравшее никогда. Этот камин, втиснутый между двумя кабинами, и бревно в нем, и яростное пламя были такой же голографией, как фигуры в оранжерее, но, в отличие от них, казались тут неуместными. Попытка на скорую руку добавить уюта нашей встрече, подумал я и направился к креслам.
Сбоку раскрылся проход, и в зал вошли двое. Принц и Брейн, машинально отметил я. Очевидно, темнокожий координатор-танатолог играл не последнюю роль в проекте – может быть, даже главенствующую. Лицо его было спокойным, только чуть поблескивали темные глаза и в такт энергичным движениям развевался серебристый плащ, традиционное облачение супериоров.
Мы сухо раскланялись. Внезапно я ощутил ментальный импульс – беспокойство, исходившее от Принца, и твердую уверенность его коллеги. На них не было интерфейсных обручей! Впервые я мог воспринимать их эмоции – явный знак, что от меня ничего не пытаются скрыть. Странное чувство овладело мной, смесь благодарности и сожаления о том, что мост понимания между нами не был воздвигнут еще при первой встрече. Что ж, лучше поздно, чем никогда…
Мы сели, и Принц сказал:
– Примите мои извинения, Ливиец. Боюсь, что все происшедшее истолковано не в нашу пользу – я говорю о ряде действий и событий, инициированных нами. Могло показаться, что вас используют… собственно, так оно и было. Но цель!.. – Он резко вздернул голову вверх. – Великая цель, идея, которая…
– Я пришел сюда не за извинениями. – Мой голос гулко раскатился под куполом лаборатории. – Я хочу узнать, что вы затеяли. Не из пустого любопытства, но потому, что сам я, и мой друг, и даже весь мой Койн втянуты в эту историю. Нас используют… Это вы верно сказали, Принц. Используют! Зачем? Для чего? С какими целями? Словом «великая» вы не отделаетесь!
Брейн примирительно вытянул руку.
– Успокойтесь, Ливиец. Я понимаю ваши чувства, ваше недоумение, ваше желание помочь близкому человеку – да, я понимаю и разделяю их! Разумеется, мы посвятим вас в сущность проекта, и вы убедитесь, что помощи тут не требуется. Ваш – и наш, добавлю – друг примет свое решение, и если наша идея будет обсуждаться человечеством, мнение Павла «pro» или «contra» сыграет свою роль. Возможно, решающую… – Координатор замолк и, сцепив на колене пальцы, вымолвил: – Однако идея и весь наш проект столь необычны, что требуют определенной подготовки. Я бы сказал, свежести восприятия.
– Что-нибудь вроде Мыслящей Биосферы? – поинтересовался я. – Или превращения в киборгов?
Они с улыбками переглянулись, потом Принц отрицательно покачал головой:
– Сейчас, Ливиец… сейчас вы поймете…
По мановению его руки дальняя часть помещения исчезла, и вместо нее возник знакомый зал с прозрачными колоннами. Они медленно скользили перед моими глазами, поворачивались, приближались и отдалялись, являя все расы, все народы и племена человечества. Европейцы и китайцы, негры и австралийские аборигены, монгол, полинезиец, индеец майя, таиландка, японец, эскимос, банту, бушмен, дравидка, житель Огненной Земли… Люди из Темных Веков, Эпохи Взлета и Эры Унижения, такие непохожие, такие разные… Почти обнаженные или в национальных костюмах, в боевом убранстве, в доспехах, тогах, туниках, плащах, саронгах… Сколько их было в земной истории? Миллиарды и миллиарды – страдавших, стремившихся к счастью, богатству, успеху и власти, проживших жизнь и канувших в вечность…
– Такое разнообразие культур, обычаев и обликов, – произнес Принц. – Белые, желтые, черные, краснокожие… Одни двухметрового роста, другие не выше десятилетних детей… Сотни религий и верований, тысячи мест обитания, на юге и севере, во льдах и джунглях, в горах и степях… Разные архитектурные традиции, разные одежды, разные достижения. Кто-то не знал колеса, а кто-то строил пирамиды, приручал животных, изобретал паровую машину и, наконец, шагнул на Луну и Марс. Наши предки, Ливиец… Как вы думаете, что между ними общего?
– Все они люди, – ответил я, но Принц недовольно поморщился:
– Люди! Это лежит на поверхности, мой дорогой. Элементарный вывод, не достойный вашего ума!
Брейн хмыкнул, и, поглядев на него, я понял, что имеется в виду. Общее было так очевидно с точки зрения его занятий и так трагично! Нередко я сам размышлял об этой печальной общности, испытывая едва ли не чувство вины, хотя скорее подходила жалость. Вина свободного и сильного потомка перед несчастным предком, жалость к его страданиям и тяготам, к его обреченности и страху перед небытием… Конечно, я знал, что между ними общего!
Рука Принца шевельнулась, и зал с колоннами исчез.
– Вижу, вы понимаете, – вымолвил он. – Они умерли! Все эти люди умерли – и те, что бродили в саванне с кремневыми дротиками, и те, что сумели подняться в космос. Огромная разница в знаниях, в технической мощи, в культуре, но одинаковая – и неизбежная! – судьба. Скажите, разве это справедливо? Разве мы, живущие тысячелетия в своих телах и вечно – там, в галактических просторах, – не обязаны что-то изменить?
– Тем более что это в наших силах, – сказал Брейн. – Вы, Ливиец, исследователь прошлого, Принц – нейрофизик, я – танатолог… Возможно, из нас троих я ближе всех стою к проблеме, острее чувствую ее. Я просмотрел множество записей в мегалите вашего Койна и видел всякую смерть, насильственную и естественную, смерть от болезней и старости, от пули и клинка, самоубийство, гибель под пытками, смерть во время землетрясений и наводнений. Неимоверное количество разных смертей! Но все они мерзки, все отвратительны… Разве наш долг не в том, чтобы сразиться со смертью и победить? Дать предкам еще один шанс? Рассеять в прошлом некий ментальный инструмент, который в случае смерти человека захватывает его психоматрицу, хранит ее в закапсулированном виде и по определенному сигналу…
– …пересылает к нам, – закончил Принц. – А мы уж позаботимся о надлежащем теле!
Прежние подозрения ожили, и под сердцем у меня похолодело. – Ловушки, – произнес я, – ловушки и темпоральный канал! Вот зачем они вам понадобились! Помнится, Принц, при первой нашей встрече вы спрашивали меня, есть ли в минувшем личность, мужчина или женщина, которых я пожелал бы спасти… Экстрагировать психоматрицу в ловушку Григса, перенести в нашу эпоху, наделить новой совершенной плотью… И что я вам ответил?
– А, старая песня! – Он махнул рукой. – Вы говорили о психологической несовместимости с нашей эпохой, о том, что люди прошлого, вернувшись к жизни, будут беспомощны в нашем мире и, значит, глубоко несчастны. Не буду спорить, это так – ведь мы при всем желании не можем изменить их примитивный разум. Но существует множество миров, в которых можно расселить десятки миллиардов в условиях изоляции, временного резервата. Возьмите хотя бы восемь недавно обнаруженных планет – тех, что что спасли от поглощения Воронкой. Каждая размером с Землю и способна прокормить сотни народов и племен! Люди из Темных Веков немногочисленны, им хватит одной планеты, может быть, двух. Остальные мы отдадим Эпохе Взлета по столетиям: девятнадцатый век, первая половина двадцатого, вторая…
– Но что же вы будете делать с Эрой Унижения? – перебил я. – С сотнями миллиардов людей, что обитали в подземных куполах? С этой гигантской инертной массой, привыкшей получать готовое сырье?
– В Галактике хватит свободных миров помимо Триолета, – заметил Брейн. – К тому же реактивация данного периода относится ко второй фазе проекта, когда мы получим достаточный опыт. То, о чем сказал коллега Принц, Эпоха Взлета и Темные Века, заселение Шивы, Брахмы и других планет – первая фаза. Но до нее будет еще нулевая, сугубо экспериментальная. В этот период ваша поддержка и опыт окажутся поистине бесценными. Вы понимаете, что я имею в виду?
– Ливийцы, – прошептал я, – ливийцы-ошу…
– Вот именно. Малочисленные кланы, занимавшие скудные засушливые территории на краю света, практически не вступавшие в контакт с другими народами и, наконец, исчезнувшие без следа. Их быт, орудия, культура и язык не изменялись на протяжении двух тысячелетий; ливиец-ошу времен пирамид поймет ливийца эпохи Рамессидов. Очень подходящий объект для локального эксперимента! – С одобрением щелкнув пальцами, координатор добавил: – Мы изучили ряд сообществ, существовавших в замкнутых или почти замкнутых анклавах. Полинезийцы, шерпы, майя, некоторые другие индейские племена… Ливийцы, однако, предпочтительнее. Они обладают наибольшей приспособляемостью и жизненной силой. Скорее всего, мы переселим их в саванны Кришны, более богатые и плодородные, чем Западная Сахара.
Кажется, все у них было продумано, все схвачено, план реанимации усопшего человечества разработан до тонкостей. Для меня, пожалуй, самое страшное заключалось в том, что я колебался, не в силах одобрить или отвергнуть их проект. С одной стороны, он был технически выполним и не посягал на принцип Ольгерда, поскольку экстрагировались психоматрицы гибнущих людей. Кроме того, он был несомненно гуманен; в силу своей профессии я видел столько страданий, крови и смертей, что мысль о более счастливой участи для умерших не вызывала у меня протеста. Совсем наоборот, она была мне так близка! Дать этим обездоленным, чья жизнь была такой короткой, беспросветной, мрачной, еще один шанс, возможность долгого существования и вечность в лоне Носфератов… Благородная задача! Но, если вдуматься серьезно, что произойдет на практике? Можно ли вернуть минувшее и повторить его в более счастливом варианте? Как это сделать? Не станет ли тысячелетняя жизнь цепью новых страданий и мук? Должны ли мы забыть о предках, когда воскресим их и переселим в девственный мир, либо оказывать им помощь тайно или явно? И кем мы станем в этом случае для них? Богами? Демонами?
Я задал этот вопрос Принцу и Брейну и ощутил, как их неколебимая уверенность сменяется сомнением. Они не знали! Их мысли сосредоточились на оживлении прошлого, тогда как проблема его согласования с настоящим откладывалась на потом. Я откинулся в кресле и попытался представить, возможен ли этот симбиоз. Я вспоминал свои странствия, не все, ибо их слишком много, но самые последние; я думал о людях, встречавшихся мне, и тех, в кого я воплощался сам. Способны ли они перемениться? Яхмос, повелитель Обеих Земель, его генералы Амени, Тхути и другие? Гибли, Ветер Смерти, со своими соратниками, рыжим Иуалатом, Усуркуном, Масахартой? Сифакс и Кайтасса из клана Леопарда, что в оазисе Уам-Неш? Потомки Инара – Пекрур, Пемалхим, Петхонс, Улхени? Урдмана, владыка Мендеса? Все они были людьми войны, всосавшими с материнским молоком склонность к разбою и грабежам, тягу к насилию и власти. Конечно, имелись и другие – ласковая Небем-васт, кроткая Дафна, а кроме них – тысячи тысяч крестьян, мореходов, рабов, ремесленников и торговцев. Частью инертная масса, частью питавшая страсть к резне, наживе, бунтам и неподчинению законам. Пороки, которые нельзя считать пороками; скорее – стойкое мировоззрение, в котором ненависть, страх и вражда были социальным инстинктом.
Можно ли его переломить? И какова цена такой метаморфозы? Во что она обойдется ломающим и тем, кого ломают? Нам и им?
Я посмотрел в зеленые зрачки Принца, в темные глаза Брейна. Потом спросил:
– Велик ли Койн Супериоров? Многих ли вы можете привлечь к проекту – скажем, на второй его стадии?
– При чем здесь это?.. – начал Принц, но Брейн ответил:
– Мы, разумеется, не можем равняться с Койнами Модераторов, Чистильщиков или Наставников. Нас несколько миллионов, шесть или семь… Я никогда не интересовался точной цифрой.
– Шесть или семь миллионов… Когда вы заселите хотя бы одну планету Триолета, на каждого из вас придется по паре тысяч человек из Темных Веков. Невежественных, испуганных и довольно злобных. Будут и другие – те, что привыкли к власти, к насилию, к своему божественному праву карать и миловать. Карать гораздо чаще и самыми разнообразными способами… Что вы сделаете с ними? Как заставите перемениться? Тоже начнете карать? Хорошим – финик и банан, плохих – под разряд излучателя, так? Но это легкая смерть, и многих она не испугает. Я мог бы поделиться с вами опытом устрашения… можно зарывать живьем в песок, бросать крокодилам или гиенам, медленно топить в мешке, спускать кожу кнутом, подпаливать пятки… Самые скорые методы сделать всех хорошими!
– Вы иронизируете, Ливиец! – воскликнул Принц. – Есть ведь и другой путь!
– Есть, уже пройденный – тысячи лет социальной эволюции и постепенного смягчения нравов. Но крокодилы, мешки и кнуты на этой дороге тоже были. Это, уважаемые, необходимый реквизит прогресса, и вам без него не обойтись. Особенно если по-быстрому, по-скорому…
– Такие методы для нас неприемлемы! – отрезал Брейн. – Уверен, что вы отлично это понимаете. Не будем, однако, забегать вперед. Наш проект касается восстановления жизнедеятельности предыдущих поколений. Перевоспитывать их мы не в силах. Это задача для всего человечества.
– Хороший вы ему готовите подарок, – сказал я и поднялся. – Надеюсь, что у Павла хватит мудрости, почерпнутой у Носфератов… В конце концов, решать не вам и не мне, а ему.
Бракенберри открыл проход в оранжерею, затем – на скалу, окруженную морем белесых мхов. Здесь я задержался. Стоял, смотрел на бессолнечное небо, на тянувшиеся к горизонту заросли, впитывал скромную прелесть и неизменность этого пейзажа. Чувства и мысли мои постепенно успокаивались, и я подумал, что так или иначе добился своего. Я пришел сюда, желая помочь Павлу, облегчить ему выбор или даже выбрать за него, и я убедился, что этого делать не нужно. Брейн прав, я ничем не мог ему помочь. Проблема, с которой мы столкнулись, не относилась ни к науке, ни к технологии, не имела аналогов в истории и касалась таких фундаментальных понятий, как право на жизнь и гарантии счастья. Это был неразрешимый морально-этической парадокс – неразрешимый в том смысле, что имелась масса доводов «за» и масса «против», и все они были вескими, логичными и чрезвычайно гуманными.
Проблема того же сорта, как вопрос о бесконечности Вселенной в пространстве и времени, думал я. Как раз для Галактических Странников и их посланцев! Возможно, они могли припомнить какой-то прецедент, имевший место в прошлом у одной из звездных рас, решившей миллионы лет назад реанимировать своих покойников. Возможно, подобных прецедентов не было, но этот вариант еще интересней – он означал бы, что в необозримых и вечных просторах Вселенной лишь человечеству пришла такая уникальная идея. Редкостной нелепости! Чем мы можем по праву гордиться…
Я покачал головой и усмехнулся. Нет, все это чушь, пустые увертки! Попытка переложить ответственность на чужие плечи – то, что уже сделали Принц и Брейн. Даже если у Носфератов есть ответ, лучше не спрашивать, не знать; бывает так, что их ответы сложнее заданных вопросов. Не стоит также забывать о факторе самоуважения – до сих пор мы справлялись со своими проблемами, а если впадали в ошибку, то выносили тяжесть содеянного на собственном горбу. Calamitas virtutis occasio, как говорили латиняне; бедствие – пробный камень доблести.
И все же выбор должен делать Павел! Из всех живущих – он и только он! Не потому, что он чей-то посланник, не потому, что провел с Носфератами три тысячелетия, не потому, что он старше всех в Галактике людей и обладает сверхчеловеческой мудростью. Дело в ином. Мы, обитатели Земли и звезд, раса бессмертных полубогов, владеющих временем и пространством, принадлежали к Новому Миру, и прошлое было для нас историей. Могли ли мы распоряжаться им? Имел ли вообще такое право хоть один человек из здравствующих и усопших? Разумеется, нет! Но если б некий Гений Мироздания искал кого-нибудь для этой роли, то, несомненно, выбрал бы Павла.
Его права неоспоримы, ибо частица прошлого принадлежала ему. Половина двадцатого века, в которой он оставил дом, родных, друзей и смысл прежней жизни.
И это делало выбор еще тяжелей.
27
– Не хочу в Дом Уходящих, – сказал Павел. – Помню, как это было с Жильбером… Слишком торжественно – музыка, цветы, прощальные речи и объятия, последний бокал вина… На похороны похоже, хотя все радуются, а не горюют. Не для меня! Я бы сейчас водки хлопнул, руку твою пожал и улетел. Отбытие на небеса – процесс сугубо интимный.
– Водка тебе без пользы, а рука моя – вот, – сказал я. – Рука и обещание встречи через три-четыре тысячелетия. А может, и раньше, если ты снова явишься к нам. Через век или два… Увидишь взрослого Тошку и других, еще не рожденных моих детей, отправишься с нами на праздник в Долину Арнатов, погрузишься в прошлое… Тебя эпоха Рамсеса Великого интересует?
– Еще как! Однако не будем торопить события, – молвил Павел и приложил ладонь к изножью саргофага. Прозрачная крышка сдвинулась.
Мы были одни в Зале Прощания Евразийской базы. Так пожелал мой друг, мой криптолог-психолог. В проеме арки, выходившей в лоджию, синело небо, белым пушистым караваном плыли облака, и над башнями городской окраины неторопливо поднималось солнце. Памятные места – и для того человека, который жил в двадцатом веке, и для того, кто сбежал из тридцатого. Все-таки город родной – река с мостами, древние храмы и музеи, шпиль Петропавловки, Невский, кони Клодта над Фонтанкой… Для меня – седая старина, для Павла – память о былом… И шахта неподалеку – та, откуда он вылез с Критом, Эри и остальными спутниками. Шахта, огромная рука над ней и шесть фигур в броне Охотников. Тоже память! Хотя не все в ней относится к прошлому – Эри, частица Асура, все еще жива и ждет. Хотелось бы мне на нее поглядеть… Но, как правильно заметил Павел, не стоит торопить события. Когда-нибудь… Да, когда-нибудь мы с Тави уйдем к Асуру, чтобы принять и познать иную жизнь, полную мощи и свободы! Однако это случится не скоро. Не раньше, чем я воссоздам историю всех ливийских кланов и племен.
– Спасибо тебе, – Павел положил руку на мое плечо. – Ты был ко мне добр, Андрей – наверное, более того, чем я заслуживаю. Спасибо вам всем. Тави, Саймону, Егору, Джемии… даже Принцу! Этот его великий проект… – Он грустно улыбнулся и покачал головой. – Настоящая мука! Но быть живым не только радость, это еще и страдание. Они ходят рядом, горе и счастье, понимаешь? Рядом, каких бы высот мы ни достигли, в скольких бы ни расселились мирах! Такова природа человеческая… Мир для нас полон соблазнов, и невозможно принять или отвергнуть их без колебаний и мучений.
Мелодичный звон наполнил помещение, и вслед за ним раздался голос конструкта базы. На этот раз он информировал не о расчетном темпе реальности и мниможизни – мой друг отправлялся не в прошлое, а в небеса. В пространство, полное света звезд, в колыбель высшего разума, туда, где поджидал его Асур. Сейчас наша аппаратура была настроена так же, как экстракторы в Домах Уходящих – редкий случай, исключительная честь, которую Койн Реконструкции Прошлого оказывал гостю Земли. Скоро, совсем уже скоро, психоматрица Павла воплотится в псионном сгустке и унесется во Вселенную… Но перед этим на долю секунды он будет в контакте с хроноскафом, как любой из нас в миг погружения. В полном контакте! И он…
Пальцы Павла крепче сжали плечо. Кажется, он уловил мою мысль.
– Коды… Помнишь коды обращения к ловушке?
– Еще бы! Каэнкем, Чару, Та-Кефт! Но почему ты…
– Потому. Есть еще четвертый код – запуск основного режима. Улавливание и консервация душ с последующей пересылкой… Принц мне его сообщил. Дабы подстегнуть меня, когда в момент отбытия я войду в контакт с темпоральным каналом. Одно мысленное усилие и…
Мой желудок сжался, по спине побежали мурашки.
– И что же ты решил?
Читать бесплатно другие книги:
