Ливиец Ахманов Михаил
– Типа-типа кхару'данга мелсити зз'кин, увара тосидомо пай.
– Что? – Глаза Октавии широко распахнулись.
– Это на нейл'о'ранги, милая, – пояснил я. – Примерный перевод таков: женщины, что предаются увеселениям, не плодоносят.
– Что есть великий грех, – добавил Саймон. – На Нейле очень трепетно относятся к воспроизводству потомства. У них трехлетний репродуктивный цикл, и в урочное время планета словно вымирает – тишина, ни производственных шумов, ни развлечений, транспортная сеть обесточена. Из-за этого задержалась наша экспедиция – Нейл являлся нашей базой, как ближайший к Воронке цивилизованный мир.
Он принялся рассказывать об этом великом походе, не первом и наверняка не последнем на нашем веку. Вояжеры из Койна Чистильщиков обнаружили в Рваном Рукаве, рядом с Воронкой, крохотный звездный кластер – три системы в кубическом парсеке, очень редкий случай, тем более что восемь планетных тел из двадцати одного вполне подходили для заселения. Группу назвали Триолетом, и сотни кораблей Чистильщиков-Констеблей двинулись туда, чтобы, как они выражаются, «заштопать» пространственную ткань. Без этого, как показали расчеты, кластер будет поглощен Воронкой в ближайшую тысячу лет, и эта грустная перспектива вряд ли могла привлечь переселенцев. Игры с пространством – штука тонкая, да и сам Рваный Рукав относится к числу интересных объектов, и потому экспедицию сопровождал научный корпус из космологов и ксенологов, а также два Носферата, которых Саймон называл Асуром и Красной Лилией.
Общеизвестно, что у Носфератов нет ни прозвищ, ни имен, ибо, общаясь телепатически, они воспринимают в полном ментальном объеме каждую личность. Но у этих были имена, то ли присвоенные членами экспедиции, то ли принятые ими самими в знак уважения наших обычаев или же с целью облегчить контакт с людьми. Саймон заметил, что Красная Лилия, старший, формой похож на цветок размером в три световые секунды, и если считать его ипостасью галактического божества, то младший, Асур, исполнял при нем функции ассистента. Павел – тоже, видимо, участник экспедиции, – вдруг оживился и начал объяснять, что Саймон неверно понимает взаимоотношения Носфератов; дескать, у них нет никакой иерархии, ни старших, ни младших, ни главных, ни помощников, и что эти термины вообще неприменимы к Галактическим Странникам, чья культура насчитывает сотни миллионов лет. Категория подчиненности не годится уже потому, что Носферат является одновременно индивидуальностью и коллективным разумом – иными словами, он может распараллеливать свое сознание и решать одновременно множество задач. Иногда, если проблема очень сложная, реализуется другой процесс – слияние разумов нескольких Носфератов, причем один из них берет на себя формирование общего и обычно временного сверхсознания. В паре Красная Лилия – Асур этим занимался Лилия, что, на человеческий взгляд, может выглядеть как признание его лидерства.
Слушая его, я думал, что Павел наверняка принадлежит к той фратрии Койна Ксенологов, на которую возложены контакты с Носфератами. Может быть, по этой причине он выглядит таким постаревшим и мрачноватым – трудно сохранять юную улыбку, общаясь с существами, столь же далекими от человека, как мы от муравьев. Несколько угнетает, скажем так.
Теперь мимо нас тянулись заполненные народом платформы на гравитационной подвеске. Изображались осада Трои, штурм Эвереста, последнее путешествие Амундсена на дирижабле, битва славян со скифами, реставрированная по одной из картин XIX века, и многое другое. Горы, степи, крепостные башни, разнообразные древние механизмы были, конечно, голографическими, люди в доспехах и костюмах прежних времен – живыми. Это было соревнование групп художников и любителей-непрофессионалов, и мы, по совету Егора, отдали свои голоса сцене «Гибель Помпей». Кажется, она тоже воспроизводила старинное полотно, одно из немногих, переживших Эру Унижения.
Я смотрел на Павла и гадал, почему он не переменит внешность. Отнюдь не все в наше время красавцы и красавицы; возраст и опыт чеканят лица, и этой индивидуальностью дорожат. Но изменения и исправления все же не исключаются, под влиянием каких-то идей, событий или любимого человека. Иногда в этих поправках заметны черты характера: гордецы добавляют себе роста и физической мощи, тщеславные – красоты, совсем молодые – черточки зрелости. Сам я таков, каким вышел в свет из Антарда, но понимаю тех, кто хочет стать прекраснее – красота, в конце концов, единственное, что можно назвать материальным сокровищем в нашем мире. Все остальное – любовь, признание, слава и другие удовольствия – суть ценности духовного порядка.
Любопытно, если бы Павел хотел измениться, то в какую сторону? Прибавил роста, ширины плеч, мускулатуры? Сделал бы орлиный нос и темные густые волосы? Исправил линию губ? Но в том, что он не пожелал облагородиться внешне, был определенный вызов: принимайте меня таким, какой я есть, или не принимайте вовсе.
Загадочный человек!
Егор поднялся, подхватил Ники, посадил на плечо. Она принялась срывать арнаты с верхней ветви, где они были крупней и сочней, и перебрасывать их Джемии. Движения обеих тоуэкских девушек были изящны и точны, словно в балете или хорошо отрепетированной пантомиме: вверх и вниз мелькают гибкие руки, летят пурпурные плоды, корзинка на столе полнится как бы сама собой. Мы с Тави принялись выдавливать сок. Иногда наши пальцы соприкасались, и по губам моей феи скользила нежная улыбка.
– Я бы чего-нибудь съел, – произнес Саймон. – Дом! У тебя есть имя, дом?
– Симург, к вашим услугам, – послышался музыкальный голос конструкта.
– Что у нас есть для праздничной трапезы, Симург?
– Все, что пожелаете.
Бесконечный перечень блюд вспыхнул над столом и начал неторопливо вращаться, дразня нас вкусными запахами.
– Либро, – сказал Саймон. – Либро, тушеные баклажаны и олью по-андалузски. Кто чего хочет?
Егор опустил Ники на пол. Посыпались заказы, сопровождаемые смехом и шутками, только Павел оставался молчаливым, даже мрачным. Может быть, наше пиршество что-то ему напоминало, что-то такое, о чем он хотел бы, но не решался забыть.
Ментальный поток, исходивший от Саймона, изменился; почти физически я ощутил его тревогу.
– Возьми либро, Павел, – предложил он. – Или вот миртах гетуза, блюдо альгейстенской кухни… Попробуй, это очень вкусно!
Павел сделал отрицательный жест:
– Мне хочется другого, но этих кушаний, пожалуй, нет в меню.
Долю секунды Симург, будто придя в полное ошеломление, молчал и переваривал эту информацию, затем сухо сообщил:
– Наш комплекс гостевых жилищ связан с Инфонетом, где хранятся все – повторяю, все! – кулинарные рецепты человечества, прошлые и настоящие, принятые во всех обитаемых мирах. Возможно, вы желаете что-то из кухни негуманоидов? Тогда я свяжусь с Большим Каталогом инопланетных блюд, совместимых с человеческим метаболизмом и…
– Ни к чему с ним связываться, время тратить, – буркнул Павел. – Ты, гниль подлесная, скажи, есть у тебя паштет из лягушачьей печенки?
– Простите, что?..
– Паштет из лягушачьей печенки, – невозмутимо повторил Павел. – Еще хочу жареных мясных червячков.
Саймон расхохотался с явным облегчением, девушки, сообразив, что нас развлекают, тоже не могли сдержать смех, а Егор важно пояснил:
– Побрехоно, игра такая Эры Взлета, когда появились первые интеллектуальные компьютеры.
– А в чем суть? – спросила Ники.
– В том, чтобы в беседе с компьютером поставить его в тупик, не используя, однако, никаких гипербол, парабол и прочего невероятия. Нельзя сообщить компьютеру, что морковку рвут на дубе или что кенгуру носят ботинки – то и другое нелепица, обман, а вот паштет и жаркое, которых требует Павел, в принципе могут существовать.
– Вы в этом уверены? – тоном обиженного ребенка поинтересовался Симург.
– Я уверен. – Павел придвинул к себе чашу с арнатовым соком, отхлебнул, поморщился и вымолвил: – Ну, раз с лягушачьим паштетом напряженка, дай мне мидий с лимоном и сосиски вместо червячков. И водки, большой пузырь. Водка у тебя есть, кухарь электронный?
– Разумеется. Семьсот девятнадцать сортов, из агавы, кайяка, кобыльего молока, риса и пшеницы. Пшеничная – по русским, польским, финским старинным рецептам, а кроме того…
– Пшеничную давай, – распорядился Павел. – Русскую.
Центр стола исчез и тут же материализовался вновь, заставленный тарелками и блюдами. Среди них, словно высотная башня меж низких округлых корпусов, торчала внушительная бутылка литра на два, полная прозрачной жидкости. Павел потянулся к ней, взвесил в ладонях и с какой-то особой торжественностью разлил в четыре бокала, предупредив:
– Для девочек будет крепковато, а нам, мужикам, в самый раз.
Мы выпили. Это был этиловый спирт пополам с водой, ни приятного вкуса, ни аромата, сплошное жжение в глотке. Усилием воли я нейтрализовал напиток, и, кажется, Саймон с Егором сделали то же самое. Павел откинулся на спинку стула, прикрыл глаза и некоторое время сидел в задумчивости, будто прислушиваясь к себе.
Саймон дернул его за рукав:
– Ну, убедился? Я же говорил тебе…
– Говорил! Что с того, что говорил! Я и сам знаю… – Несколько слов на незнакомом мне языке слетели с губ Павла, потом он вдруг усмехнулся, и Джемия, смотревшая на него во все глаза, ответила улыбкой. – Знаю! – повторил Павел. – Вот дьявольщина! Времена пошли – ни оттопыриться, ни опохмелиться!
Мы принялись за еду, и он снова надолго смолк. Мимо нас текли все новые и новые толпы: чародеи, свивавшие в воздухе кружево из нитей цветного огня, всадники на мамонтах, медведях и пещерных львах, римские гладиаторы, потрясавшие копьями и трезубцами, гигантский дракон, прямо из легенд Китая, на котором ехал император Поднебесной, древняя машина начала двадцатого века – похоже, паровоз, тоуэкские звери-кусты с отрядом фей и эльфов, группа горнистов и барабанщиков, наездники на голенастых птицах с Песалави. Тарелки и блюда постепенно пустели, чаши наполнялись арнатовым соком, и вскоре мы перешли к другим занятиям, столь же приятным, как завершавшееся пиршество. Ники, устроившись на колене Егора, что-то ворковала ему на ухо, Джемия и Тави шептались, поглядывая на них, а Саймон принялся рассказывать мне, где был и что делал последние сорок лет. Павел сосредоточенно опустошал бутылку с разведенным спиртом, и я заметил, что его блеклые глаза чуть-чуть затуманились.
Внезапно он вскочил, приник к балюстраде балкона и свесился вниз. Там снова цепочкой плыли гравиплатформы, и на одной из них, третьей от начала, изображалась сцена выхода на Поверхность: отверстие глубокой шахты и гигантская рука с шестью первопроходцами. Охотники: Эри, Крит, Хинган и Дамаск – были с оружием и в темных кирасах, напоминавших рыцарский доспех, Мадейра, ученый – в белой броне, а художник Дакар – в облегающем одеянии, с закрепленной над плечом видеокамерой. Довольно приличная реконструкция, но Павел, глядя на нее, кривился и недовольно бормотал: «Не похоже, дьявол!.. Вот манки трахнутые… все не то и не так… не так ведь было…»
А как? – подумал я и, выпав на секунду из реальности, связался с Инфонетом, с тем сегментом исторического мегалита, который заполняли наблюдатели с Австралийской базы. Яркая картинка мелькнула предо мной: шесть человек в одинаковой одежде, в шлемах и комбинезонах, а за их спинами – угловатый летательный аппарат и радужный пузырь силового экрана, прикрывавшего выход из шахты. Эта реконструкция была наверняка точнее, ибо базировалась на видеолентах, отснятых первопроходцами – по вполне понятным причинам само историческое деяние мы наблюдать не могли. Один из них, Дамаск, вскоре погиб, но внедрить в него психоматрицу было невозможно из-за повреждения мозговых тканей.
Вернувшись, я снова уловил тревожную эманацию Саймона. Павел продолжал бормотать:
– Там был скаф… скаф, а не эта дурацкая рука… камеру нес Мадейра… все – в броне, с огнеметами… и купол… он переливался, и по поверхности струились пятна… а еще – фонтаны, целые гейзеры огня… Эри сказала…
Саймон, вытянув длинную руку, похлопал его по плечу:
– Вернись к нам, дружище! Это лишь копия памятника, что установлен в Петербурге. Не реальность, а идеализация, в некотором смысле – мниможизнь.
Павел словно очнулся. Тави пристально посмотрела на него, потом бросила взгляд на Джемию и предложила:
– Не пройтись ли нам? Начало шествия уже в Арепо. Мы могли бы присоединиться к нему или отправиться к озеру, туда, где белый павильон и яхты…
– К озеру! – поддержала Джемия, и мы стали подниматься.
Симург, как и другие строения гостевого комплекса, был возведен между Сатором и Арепо, на крутом склоне Восточных гор Дневной Стороны. Архитектура современная: многоэтажный дворец из сфер и капель, соединенных трубами гравилифтов; вверху – жилые комнаты, лоджии, балконы, внизу – кабачки, помещения для игр и галереи, где выставлены произведения местных умельцев и даже магистров из Койна Художников. Мебелью тут служили мягкие пузыри, принимавшие по ментальной команде любую форму, у потолков плавали декоративные фигуры – светильники, похожие на облака, на изящных бабочек и птиц, на стенах светились фрактальные образы и узоры, плод фантазии домового голографа. Спустившись в холл-оранжерею, украшенную яркими цветами ниагинги и мутировавшими земными орхидеями, мы нашли Туманное Окно и перенеслись в парк, на равнину, к одной из арнатовых рощиц у кольцевой дороги, по которой двигалось шествие.
Здесь, на тропинках под деревьями, царила приятная прохлада. Острые пики Восточных гор и башни Сатора почти терялись в золотистом ослепительном сиянии Дневной Стороны. Край солнечного диска, чудовищно огромный, пышущий протуберанцами, горбом поднимался над горной грядой, но его свет, профильтрованный силовыми щитами, не был убийственным. Небо на востоке пылало яркими красками, золото переходило в алый, желтый, зеленый и синий цвета, принимая над самой либрационной зоной темно-фиолетовый оттенок. Где-то ближе к Ночной Стороне висели звезды, а между ними и планетой – Западный Экваториальный и Полярные Щиты, предохранявшие обитаемый мирок Меркурия от холода и утечки воздуха. Они казались размазанной над горизонтом туманностью, в отличие от Восточных Щитов, невидимых в гневном блеске светила.
Вдоль рощи тянулся канал с пологими, заросшими травой, вейларом и серебристыми ивами берегами и две дороги по его краям. Их, видимо, предназначали для гуляний: по обочинам высились тонкие световые мачты, тут и там виднелись беседки и скамьи с парившими над ними гирляндами фонариков, рамы Туманных Окон и всяческие украшения: цветочные куртины, статуи-голограммы неведомых птиц и зверей, лестницы, ведущие к воде или крутым мостам, изогнутым словно хребты стегозавров, узорные, кованные из металла ограды у причалов и купален.
Мы двинулись по дороге среди других гуляющих. Народу было много; одни спешили присоединиться к карнавальной процессии, другие, наоборот, покинув ее, отдыхали на скамейках, сидели за столиками кафе или перебирались на яхты, челны и каноэ, ожидавшие у пристаней. Канал был довольно широк, не меньше сотни метров, и в темных его водах уже плыли под звуки музыки и блеск фейерверков вереницы мелких и крупных судов. Мимо нас прошла миниатюрная римская галера, за ней – другая, похожая на драккар викингов с резным форштевнем в виде конской головы: серебряная грива расплескалась вдоль бортов, четыре весла вздымаются и опускаются в ровном темпе, будто ноги иноходца.
Здесь было светлее, чем на балконе, и Павел, приглядевшись к Егору, вдруг сказал:
– Простите, уважаемый… Кажется, у вас испачкано лицо.
– Где?
– Вот тут, на щеках под глазами. – Павел обернулся к нам. – Разве вы не замечаете? Эти темные полукружья…
Егор рассмеялся – будто грохнули в барабан.
– Испачкано! Ха! – Огромной рукой он обхватил Павла за плечи и наклонился к нему. – Разве испачкано? Присмотритесь! Вы что же, кельзанга никогда не видели?
– Нет. – Павел выглядел смущенным. – Простите меня еще раз. Я многого не видел. Праздников на Меркурии и таких великанов, как вы… странников в прошлые эпохи и таких красивых девушек… – Он улыбнулся Джемии. Улыбка необычайно красила его. – Может быть, вы вовсе не люди, а пришельцы из других миров?
– В каком-то смысле, особенно если учесть наши занятия, – пробормотал Егор. – Сегодня ты великан в реальности, а завтра – карлик в мниможизни… Пришелец в чужом теле.
Но Тави с ним не согласилась.
– Мы не пришельцы, а переселенцы, – пояснила она. – Кельзанги, тоуэки, жители Альгейстена, Ниагинги и Телирии, сотни человеческих рас, что обитают в Галактике. И в то же время мы – земные люди. – Помолчав, моя подруга мягко добавила: – Странно, что вы этого не знаете, Павел. Долго отсутствовали?
– Тысячи три лет.
– О!
Невольный возглас вырвался у Джемии. Я изумился, но смолчал. Демоны Песков! Три тысячелетия! Это многое объясняло, кроме одного: где и как Павел провел все это время. Возможно, лежал в анабиозе на корабле Вояжеров, одном из первых, достигших Воронки, и потерпевшем там крушение? Я решил принять это в качестве рабочей гипотезы: он – ксенолог, специалист по Носфератам, попавший в катастрофу и замороженный в Рваном Рукаве, пока его не отыскала наша последняя экспедиция. В пользу такого предположения говорил его помятый вид, но имелись доводы и против: так, даже три тысячелетия назад корабли крушений не терпели. Что может случиться с кораблем-конструктом? Ровным счетом ничего. Летали, летают и будут летать до полного коллапса Вселенной…
Мы подошли к озеру и павильону, привлекшему внимание Тави. Это оказалась крытая галерея в форме подковы, которую поддерживало множество сплетенных рук-колонн: крохотные ручки малышей, руки побольше – детей и подростков, руки женщин, художников и музыкантов – изящные, с длинными пальцами, сильные руки мужчин-воинов с выступающими жилами, и руки ничем не примечательные – такие, как мои. При каждой колонне одна рука словно бы ответвлялась, делая неповторяющийся жест – сожаления, покровительства, призыва, согласия, отрицания и десятки других; я и представить не мог, что руки бывают так выразительны. Голографическая надпись у входа сообщала, что в павильоне хранятся картины великих мастеров: испанца Гойи, русского Брюллова, японца Хокусая, Сиддо с Тоуэка и ронтагирки Инессы-Гюз-Бра. Воскликнув: «Надо же, подлинники!» – Ники с энтузиазмом устремилась вперед, мы ринулись за ней, но тут Павел придержал меня, вцепившись в рукав халата.
– Гравитация здесь небольшая, но я устал от карнавальных толп и склонен с кем-нибудь уединиться, – заметил он. – С кем-нибудь толковым и информированным, поскольку лучший отдых для меня – беседа. Не составите ли компанию?
Кивнув, я двинулся рядом с ним по темной и тихой аллее. Позади, у павильона, толпился народ и слышался слитный гул сотен голосов; впереди, там, где аллея выходила к площади с фонтанами, взлетали вверх хрустальные струи вперемешку с разноцветными голографическими фейерверками. Игра воды и света в темных небесах создавала чарующее зрелище – словно магия мниможизни, где возможно все, на час-другой вторглась в реальность.
«Мы так много знаем и умеем! – думал я, прислушиваясь к смеху и восклицаниям, что раздавались за спиной. – Больше, чем призрачные демоны и боги былых времен! Мы научились перемещаться в астральных глубинах, творить живое и изменять свои тела, длить собственное «я» до бесконечности и даже посылать его туда, куда, казалось бы, ничто не может проникнуть – в прошлое, к своим истокам и корням. Каждый из нас теперь не жалкая песчинка, не крохотная тварь, которой правят обстоятельства и случай – нет, каждый самодостаточен, независим и обладает мощью, не снившейся ни одному тирану древности. Ибо теперь Человек – повелитель пространств и времен, владыка пустоты и звезд, император Вселенной!
И все же, все же… Все же главное наше открытие в том, что жизнь человеческая без других людей бессмысленна. Этот вывод, несомненно, есть результат долгого личного существования – столь длительного, что хватает времени совершить ошибки, исправить их и догадаться, чего же ты хочешь, что принесет тебе радость и полноту ощущений. И тогда приходит понимание, что человек остается человеком, пока он погружен в Великую Ноосферу, в ментальное поле своих собратьев, друзей и недругов и вовсе незнакомых, однако необходимых ему с той же неизбежностью, с какой он нужен им самим. В те эпохи, когда наш век был короток, мы, наверное, не успевали это осознать, но для бессмертных дела обстоят иначе. Во что превратится бессмертный, лишенный общества себе подобных на тысячи лет? Кем он станет? Не человеком и не Носфератом; возможно, даже не разумным существом. Чудовищем?»
Быть может, эти рассуждения в каком-то смысле относились к Павлу, но на чудовище он не походил. Скорее на растерянного человека, который хочет начать разговор, но не знает, как. Единственное, что меня смущало в нем – отсутствие ментальных излучений; я не знал, в самом ли деле он растерян, или сердит, или, что тоже не исключалось, попросту устал. Я не привык к такой эмоциональной слепоте.
Наконец он произнес:
– Вы путешествуете в прошлое. Зачем?
Я пожал плечами, и Павел, должно быть, сообразил, что вопрос мне непонятен.
– Начальные цели я представляю – восстановить утерянное в Эпоху Унижения и в Темные Века, спасти сокровища человеческой мысли, книги, что сгнили и сгорели, великие произведения искусства, уникальные механизмы, архитектурные сооружения. Еще – придать истории, этнографии и палеолингвистике цельность и завершенность, уточнить все важные факты и даты, воссоздать биографии гениев, умершие языки, облик, быт и легенды исчезнувших народов… Мне ясно, что это гигантская задача, но ясно и другое – с ней можно справиться лет за пятьсот. Ежедневные запуски с трех баз – кажется, у вас их три?.. – в целом дают полмиллиона посещений. Каждая экспедиция длится как минимум месяцы, а чаще – годы… Достаточно, чтобы пропахать земную историю вдоль и поперек! – Он сделал паузу, но тут же недоуменно нахмурился: – Но вы путешествуете в прошлое около трех тысяч лет, в шесть раз дольше! Почему? Что вы там ищете?
Обычная ошибка непрофессионала – он путал психоисторию с историей. Предмет один, задачи разные…
Я взял его под руку:
– Вы правы, оценивая труд по завершению истории как компендиума взаимосвязанных фактов и событий. Но вот представьте, что эта задача решена: мы точно знаем все и обо всем, знаем число солдат в фалангах Александра Македонского, детали сделок вавилонских купцов, вид храма Артемиды в Эфесе, тайны политики Людовика XIV, даже раскраску прялок в Архангельской губернии… Это – история, но она мертва – в том смысле, что мы знаем, но не ощущаем. Улавливаете разницу? Можно все узнать о рыцарском мече – подробности его изготовления, вес, размеры, боевые приемы; можно воспроизвести этот меч и порубить им войско пугал. Но осознать себя в жестокой битве, представить кровь, текущую по клинку, смерть врага-человека или, наоборот, стальное жало в собственной плоти… Теоретическое знание и чувственная практика – разные вещи, не так ли?
Павел кивнул:
– Теперь я понимаю. Вы хотите обладать не только фактами и датами, но реставрировать внутренний мир людей из различных эпох – их знания, память, эмоции, их жизни в течение ряда лет… Жизнь дружинника князя Владимира, полинезийского вождя, чиновника в Древнем Китае, ученого из Лос-Аламоса или Черноголовки, военного летчика Второй мировой… Так, Андрей?
– Так, но с одним дополнением: мы сохраняем в записи не только жизнь человека, но все, что его окружает. Человек-партнер, в конце концов, в большей степени одушевлен нашим собственным «я», пришедшим из будущего, и наша задача – правильный выбор партнера, чтобы наблюдать жизни других людей и те великие события, которые вершатся ими. Архив этих записей в Инфонете позволяет каждому приобщиться к минувшим жизням и испытать их на себе со всей полнотой ощущений.
– Зачем, черт побери? Чтобы развлечься?
– Иногда. Но это не главная задача психоистории; основное – чтобы не терялась связь времен. Живая связь, – уточнил я и, подумав, добавил: – Не всегда наши наблюдения успешны, даже если говорить о фактах. Ко многим историческим событиям не подобраться – нет подходящих носителей.
Павел хмыкнул:
– Что вы имеете в виду?
– Проблему малочисленных коллективов. Представьте, что мы хотим наблюдать сражение, в котором участвуют тысячи людей. Можно заранее выбрать партнера, внедриться в него, стать солдатом или обозным – словом, незначительной личностью, затерянной среди огромных толп. Но если речь идет о путешествии, в котором участвуют пять-шесть человек, внедрение не всегда возможно. Мы не можем подменить собой историческую личность, и, кроме того, мы вправе выбирать партнеров лишь среди тех, кто находится в состоянии клинической смерти и наверняка не выживет без нашей помощи.
– Вот как? Разве вы не можете войти в любой разум?
– Можем, но это эквивалентно полному его подавлению – поступок, не совместимый с этикой. – Вы говорили о рыцарском мече… Значит, вы убиваете! Там, в прошлом!
– Убиваем, ибо то, что случилось, должно случиться. Но есть разница между исторической необходимостью и целенаправленным убийством, а уничтожение личности вполне жизнеспособного носителя – именно такой поступок. – Я вздохнул. – По этой причине мы не имеем точных и объективных свидетельств для ряда важнейших событий. Помните ту сцену – выход обитателей куполов на Поверхность? Вот момент истории, к которому никак не подобраться.
Что-то случилось с лицом Павла – не то чтобы он помрачнел, но сделался печальным и задумчивым, как Гамлет у могилы Йорика. Грусть, сожаление, память о былом… Хотя откуда? То былое кануло в вечность.
– Выход на Поверхность… – пробормотал он. – Один из членов экспедиции погиб. Дамаск, если мне не изменяет память.
– Погиб, – согласился я, – но его череп и мозг были в таком состоянии, что не годились для восстановления.
– Да, было бы странновато, если бы Дамаск вдруг ожил! С разбитой головой и переломанной шеей! Вот бы его спутники удивились! Особенно Крит! Он всегда был слишком подозрительным и… – Павел оборвал фразу, подумал и вдруг сказал: – Дамаска ударила камнем девушка-дикарка, приняв его за насекомое – вы, очевидно, знаете об этом из отчетов экспедиции. Хинган убил ее… поднялся в скафе и убил из лазера… Она подходила вам в качестве партнера?
– Безусловно, но лишь в биологическом смысле. Если бы она ожила, это было бы столь же странно, как и воскрешение Дамаска. Реакцию подземных жителей трудно предугадать…
Павел издал короткий и сухой смешок.
– Ну почему же! Хинган бы этого так не оставил! Такой уж парень этот Хинган – сначала стрелял, потом думал.
– Откуда вам известно… – начал я и смолк, заметив впереди два силуэта. Беседуя, мы с Павлом добрались почти до самого конца аллеи, и вспышки огней от фейерверков, метавшиеся над площадью, по временам озаряли фигуры и лица приближавшихся к нам незнакомцев.
Незнакомцев? Ощущение синевы и упругости стали коснулось меня, и я узнал идущего впереди человека. Принц! Второй – один из тех, что были с ним на проводах Риты. Оба – не в карнавальных одеждах: Принц – в строгом сером сьюте, его спутник – в нагруднике с латинским девизом: Fortes fortuna adjuval – смелым помогает судьба. Многозначительное заявление!
Мы сошлись у скамьи под арнатом, отягощенным плодами. Взглянув на Павла, Принц небрежно склонил голову:
– Мое имя Принц. Принц из Койна Супериоров, резонансная нейрофизика, магистр. Это Доминик, мой помощник и тоже нейрофизик, специалист по ментальным инструментам.
– Павел из Рваного Рукава, – представился мой спутник. – Я… э-э… криптолог-психолог, изучаю секреты межличностных отношений. Так сказать, инженер человеческих душ.
В ответ на это Доминик усмехнулся, а брови Принца приподнялись.
– Никогда не слышал о такой специальности и сомневаюсь, что она существует. Но если вы в самом деле занимаетесь не обычной психологией, а тайной, то, вероятно, уже определили мое желание.
Лично я определить ничего не мог – на висках Принца и Доминика поблескивали интерфейсные обручи, включенные в режиме блокировки. Но Павел, к моему изумлению, потер свой бесформенный нос, хмыкнул и заявил:
– Андрей, эти типы искали вас, чтобы поговорить без свидетелей. То есть этот рыжий штемп, – он без церемоний ткнул пальцем в Принца, – хочет, чтобы я убрался ко всем чертям.
Своеобразная манера выражаться! Скажем прямо, оскорбительная! Но чего требовать от человека, замороженного на три тысячелетия? Возможно, он иногда оттаивал и поносил своего недотепу-конструкта, который не мог включить двигатель и возвратить его к цивилизации.
Принц побледнел – той снежной бледностью, какой бледнеют рыжие. Я наблюдал такую у своих ливийцев.
– У вас усилитель, так? Где вы его прячете?
Нелепый вопрос – ментальный усилитель слишком громоздкая штуковина, чтобы таскать его под одеждой. Кажется, Принц это понял и махнул рукой:
– Ладно, будем считать, что вы угадали, мой невежливый друг: у нас действительно серьезный разговор, и нам не нужны свидетели. Могу я теперь просить вас удалиться? Прямо к чертям, которых вы упомянули.
– Ах ты, моча крысиная, – пробормотал Павел и набычился. Я, пытаясь сгладить неловкость, выступил вперед:
– Вы упрямы, Принц! Что ж, если хотите, договоримся встретиться, но не сейчас. Я отдыхаю здесь с друзьями и не хочу их покидать. И видеть вас не хочу, по крайней мере в три-четыре ближайших дня.
– Это важно и неотложно, – вступил в разговор Доминик. Голос у него был низкий, басистый, а форма глаз и ушей свидетельствовала, что он уроженец Ваасселя. – Вы не понимаете, насколько это важно!
– Так же важно и неотложно, как моя позавчерашняя встреча с Гинахом? – спросил я, стараясь загородить от них Павла. Определенно эти два супериора были ему несимпатичны, и он мог что-нибудь выкинуть.
– Гинах! – фыркнул Принц. – Никто в вашем Койне не представлял, когда вы вернетесь из экспедиции, и потому я встретился с Гинахом. Ошибка! О ливийцах он знает мало, зато много фантазирует. Что он вам наговорил? – Достаточно, чтобы я изменил свои планы.
– Вот как! Собираетесь в очередное погружение? – Он пристально уставился на меня, затем повернулся к Доминику: – Видишь, я не ошибся! Поэтому мы и хотели с вами поговорить. До того, как вы исчезнете в тумане прошлых лет. Если ваш спутник не возражает…
– Возражаю я! – Его настойчивость стала меня раздражать. – Встретимся в ви-проекции или лично в полдень, через пять дней. Прошлый раз вы просили о консультации? Вы ее получите. Это все!
Бледность Принца сменилась багровым румянцем. Видимо, он не привык к отказам.
– Не все! Давайте отправим вашего криптопсихолога пить сок или кататься на яхте, а сами сядем на эту скамейку и…
– Принц, ты еще не король, – произнес Павел за моей спиной и щелкнул пальцами. Голос Принца точно отрезало; я видел, как он шевелит губами, как что-то говорит Доминик, но звуки к нам не доходили. Потом Доминик сделал три шага вперед и уперся в невидимую стенку. Вздрогнув, он приложил ладонь к чему-то непроницаемому в воздухе, двинулся вдоль этой преграды и обошел скамейку по кругу. У Принца, следившего за коллегой, глаза стали совсем бешеные.
Интересно, какие они у меня?.. – мелькнула мысль. Многое может человек, но создавать силовые коконы движением пальца никто пока не научился. Для этого как минимум нужно войти в Инфонет, задействовать один из ближних генераторов и пропустить через себя такой поток энергии, что половина нервных клеток будет сожжена и с прежней плотью можно распрощаться. Но Павел не входил в Инфонет и не катался в траве, завывая от боли и требуя новое тело. Вместо этого он взял меня под локоток и развернул к тому концу аллеи, что упирался в белый павильон.
– Пора возвращаться, Андрей, – девушки, наверно, ждут, и Саймон беспокоится. А эти козлы, – он посмотрел на Принца и Доминика, – пусть посидят под колпаком. Минут двадцать или тридцать… Хватит, чтобы остыть?
Не отвечая на этот явно риторический вопрос, я в полном ошеломлении втянул сквозь зубы прохладный воздух, выдохнул и молвил:
– Как вы это сделали?
– Так, маленький фокус…
– И много у вас еще таких фокусов?
По лицу Павла скользнула отрешенная улыбка.
– Вы, кажется, собираетесь в экспедицию? Погружение – это ведь она и есть? Возьмите меня с собой, узнаете.
– Как? – поинтересовался я. – Хроноскаф, знаете ли, не глайдер с двумя сиденьями!
Он снова улыбнулся и крепче сжал мой локоть.
– Как – это один из обещанных фокусов. Вы только согласитесь, Андрей, только согласитесь… Поверьте, второе сиденье мне не нужно, и много места я не займу.
Не знаю отчего, но я поверил.
11
Внешняя стена кратера обрывалась вниз, и с двухсотметровой высоты я мог разглядеть самое жаркое место в Солнечной системе – Море Калорис, тянувшееся на Дневную Сторону хребтами алых скал, багровыми трещинами ущелий и красно-бурыми полями осыпей. Величественное, но довольно тоскливое зрелище – даже для человека, привыкшего к пустыням! Отвернувшись, я побрел по галерее, считая шаги. Тридцать два от угла до угла, поворот, еще шестнадцать – к Туманному Окну, затем семнадцатый шаг – и я на Земле, в Джерате, под звездным небом. Здесь была ночь, и ее хватило на шестьдесят четыре шага, от серой скалы с жирафами до красноватой с быками. Снова Меркурий – обрыв, раскаленные камни, край ослепительного солнечного диска над ними, Восточный Экваториальный Щит, невидимый в потоке света… Здесь на скалах не было рисунков, и временами я прикидывал, не изобразить ли что-то самому. Что-нибудь удивительное – скажем, лысоватого и седого Павла, фокусника-криптолога, проспавшего в анабиозе три тысячи лет. А еще лучше – Тави, мою пленительную фею, и двух ее учениц, парящих в танце под деревьями, и сами эти деревья, гиму и олонг, наигрывающие им мелодию вальса или модного в этом сезоне паракуто…
Последний день праздника закончился, одарив нас приятной истомой и чувством выполненного долга. Праздновать – тоже нелегкий труд.
– Как гости? – спросил я Сенеба, не прекращая движения. Земная пустыня и пустыня Меркурия чередовались, как две клетки шахматной доски.
– Джемия и Октавия спят, – доложил мой хранитель бьона, – ваш друг Егор и Ники… – Он поперхнулся, примолк на мгновение и заиграл какую-то бравурную мелодию.
Темная клетка, светлая клетка… Звезды, луна, туманные полосы шлейфов, и сразу – безжалостный свет от сегмента солнечного диска.
– Это что такое? – полюбопытствовал я.
– Это, магистр, свадебный марш Мендельсона, – строгим голосом всезнайки сообщил Сенеб. – Был такой композитор в начале Эры Взлета.
Шаг, еще шаг… Земля – Меркурий, Меркурий – Земля…
– А что Саймон и Павел?
Они остались у Симурга, в гостевом доме. Думаю, не потому, что Саймон пренебрег моим гостеприимством – что-то с Джемией у них не получалось. Кажется, ее больше интересовал Павел.
– Сейчас свяжусь, выясню, – сказал Сенеб. И через мгновение: – Они в Тенете, осматривают Пятиградье. Магистр Саймон спрашивает, ознакомились ли вы с его подарком.
– Скажи, что нахожусь в процессе, – распорядился. И правда, лучше уж посмотреть эту капсулу с Пепла, чем болтаться из мира в мир, соображая, какие фокусы и как может выкидывать приятель Саймона, проспавший три тысячелетия. Тем более что эти мысли перебивались другими, совсем уж бессвязными – о двух девчушках, Лене и Лусии, о просьбе Гинаха и неприятной назойливости Принца, который, надо думать, скоро свяжется со мной. Еще – о незаконченном отчете и погружении, которое я намеревался совершить.
Направившись к кабинету, я сказал:
– Пошли запрос в наш мегалит… даже два запроса, во все мегалиты и массивы, имеющие отношение к ПТ-скачку. Первое: использовалась ли на практике ловушка Григса? Второе: возможен ли психотемпоральный переход двух взаимосвязанных психоматриц? Парное погружение, иначе говоря.
– Будет исполнено, магистр, – произнес Сенеб тоном хорошо вышколенного секретаря.
В кабинете было прохладно. Одну стену тут занимает картотека, а три других отданы под коллекцию, не столь роскошную, как у Гинаха, но все же включающую несколько подлинников: бронзовые статуэтки кошки, ибиса и богини Нейт, посмертную маску казначея Нехси и пару-другую свитков пергамента. Все остальное, ливийские пращи и дротики, копья кушитов и египтян, сирийские кинжалы, луки и колчаны с боевыми стрелами, сверла и серпы из кремня и многое другое изготовлено мной по древним образцам. Кое-что, разумеется, голография – храм Амона в Уасете, вид на стойбище ливийцев уит-мехе, воин мешвеш в полном вооружении, карта Северной Африки с путями миграций ливийских племен. Я уселся под ней, вставил капсулу Саймона в проектор и отключился от реальности.
Краткий миг забытья, и я на корабле, многокилометровом корабле Чистильщиков-Констеблей, что вынырнул вместе со всей флотилией из портала, соединившего орбиты двух планет: в ста двадцати парсеках – Нейл, а подо мною – Пепел. Ни воды, ни воздуха, ни земли, ни гор; гигантская оплавленная глыба со следами атмосферы, где попадаются линзы некогда выгоревшей и плотно спрессованной за сотни миллионов лет органики. Корабль – вероятно, исследовательское судно – отстреливает шатлы с экипажем и аналитические модули; модули вгрызаются в плоть мертвого мира, уходят в глубину, дробят и просеивают камень, шлак и уголь. Аморфная масса, в которой попадается нечто упорядоченное – останки каких-то агрегатов или живых существ, а может, то и другое вместе. Машины, слишком похожие на животных, животные, слишком похожие на машины…
«Кладбище местных динозавров, – произносит голос Саймона. – Третье, которое мы раскопали».
Я вижу его руки в перчатках-манипуляторах, силовой пинцет, в котором что-то поблескивает. Крошечная, как песчинка, звездочка… Она блестит, как ограненный бриллиант.
Снова голос Саймона:
«Чип магонов. Примерный возраст – двести двадцать миллионов лет. Нам удалось расшифровать эти записи. Частично. Предваряю их своими комментариями».
Сияние звездочки колет глаза, заполняет пространство…
Из центра Галактики, где еще не угас свет творения новых миров, исходят три рукава спирали и, раскручиваясь, тянутся к периферии нашего звездного диска: Рукав Стрельца, Рукав Ориона и Рукав Персея. Некогда был четвертый; то, что от него осталось, мы называем ныне Рваным Рукавом. Как и три других, он начинается в галактическом ядре, но делает только лишь четверть оборота и кончается провалом, чудовищным разрывом пространственной ткани, имеющим форму воронки. Как утверждают космологи, это подобие черной дыры, но не локальной, а размазанной на тысячи парсек – протяженная область сингулярности, размеры которой сравнимы с Малым Магеллановым Облаком. Астрономы древности не разглядели этот феномен; им казалось, что Рваный Рукав – часть галактическго ядра, которое нельзя изучить с дальних дистанций.
Теперь мы знаем, что это особый объект. И знаем, что Воронка постепенно расширяется, захватывая ближайшие звездные системы; на ее границе нет ни солнц, ни планетарных тел, а лишь пыль да камни в газовом облаке. Газ – бренные останки светил, пыль – руины распавшихся миров… Но их Воронка тоже поглотит; она, как огромное Туманное Окно, высасывает материю нашей Галактики, переправляя ее куда-то – может быть, на край Вселенной.
Воронка – не природная аномалия, а результат техногенной катастрофы, несомненно длительной войны, что бушевала среди звезд в далеком прошлом. Но, по сведениям Галактических Странников (а они всегда точны), магоны, развязавшие ее, сражались не с другой межзвездной расой – то была, в наших человеческих понятиях, гражданская война, битва каждого с каждым, всех против всех. Странное отклонение для столь высокоразвитой цивилизации! Возможно, связанное с физиологическими особенностями магонов, которые были долгожителями и не нуждались в партнерах для воспроизводства потомства. Не берусь описывать их облик (что-то почти бесформенное, с массой придатков и щупалец), но информация биологического плана впечатляет: от природы им была дарована способность к регенерации нервных тканей и узлов, которая являлась быстрой, вполне осознанной и управляемой. Их нервные окончания легко сращивались с неорганическим материалом, что позволяло «достраивать» тела за счет электронных систем, эффекторов, манипуляторов, и эта технология была для них естественной и привычной. Собственно, она вытекала из их процесса репродукции, так как взрослый магон формировал потомство из собственной мышечной массы и отпочковывал его в любой желаемый момент. Потомок был жизнеспособным, обладавшим наследственным знанием и не нуждавшимся в родителе; ему передавался определенный минимум технических средств, которые он мог наращивать в течение столетий.
Раса, щедро одаренная Провидением… Человечеству этаких благ не досталось.
В урочный час магоны вышли в космос и повстречались с Носфератами. Обычно это перелом в развитии любой цивилизации: приобщение к инфонетной среде, возможность взаимодействовать с ней, черпая доступные знания и пополняя элементами собственной культуры, а главное – выигрыш в сражении со смертью. Но для магонов это был шок; они столкнулись с существами вечными, мудрыми и могущественными, создавшими то, что им самим хотелось бы создать – вселенскую информационную структуру. Они полагали, что миром правит тот, кто владеет информацией, и это отчасти верно – если в наличии желание править.
У них оно было, но в разной степени у каждого. Одни считали, что Инфонет и Носфератов можно сохранить, другие – что древнюю расу надо уничтожить, а ее творение взять под контроль, третьи – что все должно быть разрушено и создано вновь самими магонами; мнение четвертых, пятых и шестых состояло в необходимости подчинения Носфератов, однако в способах они расходились: кто предлагал технические средства, кто ментальное проникновение или, наоборот, псионную блокаду. Не было единства и в понимании цели предполагаемого владычества; им, как и нам, цель Галактических Странников была недоступна, а собственная фантазия играла злые шутки: к чему эта власть?.. Для изыскания ресурсов, которых и без нее хватает?.. Для неограниченной экспансии?.. Для доказательства превосходства над другими расами?.. Поиски смысла власти были бесплодными и лишь добавляли ожесточения в спорах.
Эволюция существ, столь адаптабельных и независимых от общества, имевших примером Носфератов, пошла неизбежным путем: магоны срастили себя с механизмами, с огромными космическими кораблями, что давало свободу маневра и практически вечное существование. Воспроизводство потомства прекратилось; каждый потомок мог стать конкурентом через пару веков, а требовались не соперники, но боевые машины, чтобы навязать свой вариант грядущего. Машины и стали потомством магонов – разнообразные, многочисленные, частью выращенные из собственной плоти, с послушным хозяину разумом, не знающие жалости к врагу и бесконечно преданные сотворившей их особи. Однако контроль над ними не был всеобъемлющим, и где-то – наверное, сразу в десятках или сотнях мест, на планетах и в околозвездном пространстве – армии полуживых созданий начали сражение. Предвидя результат, Носфераты удалились из этой области Вселенной. Они не вмешиваются в дрязги младших рас, тем более тех, кто пренебрег их дарами.
Галактические Странники сохранили информацию о биологии магонов, описание их базовых миров и причин столкновения. Но и только; как развивался конфликт, сколько особей и какие механизмы участвовали в битвах, какие средства уничтожения применялись, имелись ли среди магонов союзники или каждый сражался сам за себя – о том неведомо. В определенный момент Носфераты зафиксировали цепную реакцию взрывов сверхновых и мощные выбросы энергии, ориентированные как в плоскости витков Галактики, так и перпендикулярно ей, в стороны древних шаровых скоплений. Что-то было ими сделано – не знаю что, но Мироздание, дрогнув, все же устояло. Правда, немалая его частица ушла из жизни, сменившись провалом Воронки и Мертвыми Мирами, что кружат на ее границах – Пепел, Печаль, Облако Слез, Мешок Аримана… За Пеплом, в двенадцати световых годах – кластер Триолет и восемь пока еще живых миров, пять безымянных, под номерами, и три уже имеющих названия – в честь Тримурти, индийской троицы. Шива, Брахма, Вишну… Спасли ли их Чистильщики?
Вводная часть, надиктованная Саймоном, кончилась, пошла оригинальная запись. «Эпизод первый«, – произнес голос моего друга, и Вселенную затопил мрак. На фоне далеких звезд перемещались какие-то огромные тела, гигантские глыбы величиной в десятки километров, как показывала светившаяся рядом с ними шкала масштаба. Орбиты их были проложены пунктиром и отличались от эллипса, типичного для тел в Поясе Астероидов – скорее это был отрезок параболической траектории, уходивший, как мнилось, в пустоту.
Изображение приблизилось стремительным скачком. Теперь я видел, что в потоке угловатых рваных глыб прячутся машины – многосуставчатые, с центральной частью в виде сфер, цилиндров и вытянутых сигар, похожие на пауков. Кажется, они управляли движением астероидов, хотя ни вспышек двигателей, ни вообще каких-либо огней не замечалось. Каждый «паук» прятался за своей глыбой, то ли вцепившись в нее лапами, то ли связанный с ней силовым лучом, и их направленное целеустремленное движение сильно напоминало скрытую атаку. Против кого, оставалось пока неясным – в точке пересечения орбит по-прежнему был полный вакуум.
Небесные камни и механизмы-»пауки» тянулись и тянулись мимо меня нескончаемой чередой, затем в разрывах между ними возникло нечто столь же огромное – выпуклый диск с торчавшими из него решетчатыми консолями, полусферами, трубами, каждая из которых заканчивалась широким конусом. Эта конструкция плыла словно полководец, окруженный личной гвардией и легионами солдат, тихо и скрытно маршировавших к вражеской армии. Голос Саймона за кадром произнес: «Хозяйский модуль. Магон, который в нем сидит, командует вторжением; все остальное – боевые роботы с мозгами из нервной ткани, отпочкованной хозяином. Квазиживые существа».
В точке пересечения орбит звездный фон затмился. Там висела тьма, мешок темноты чернее космической, и я невольно подумал: возможно ли такое?.. Вероятно, этот мрак казался более интенсивным в сравнении с пунктирной светлой линией орбит, наложенной на изображение. Линия быстро сокращалась, я как бы мчался к угольному мешку вместе с роем астероидов и боевыми машинами; теперь они летели так стремительно, что глаз не успевал выхватывать отдельные глыбы и механизмы. Внезапно картина мигнула, ее прорезали яркие белые полосы, и рой исчез. «Тут запись повреждена, – произнес Саймон. – Восстановить не удалось, однако прослеживается связь со вторым эпизодом».
Это было начало сражения. Поток небесных скал стремился к темному пятну, машины и диск магона оттянулись назад, словно прикрываясь подвижным щитом из каменных обломков. Вспыхнул столб дрожащего света – один, другой, третий, множество столбов. Эти лучи, испускаемые «пауками», шарили в пространстве точно пальцы гигантской многопалой руки, и там, где они касались астероидов, расцветало пламя. Оно было ослепительным, безжалостным, ярче блеска любого светила, и я знал, что породить такое можно лишь одним-единственным путем.
«Темное – какой-то силовой щит, – пояснил за кадром Саймон. – Они аннигилируют астероиды, чтобы его пробить. Очень высокая плотность энергии, мощное световое давление. Больше, чем при вспышке сверхновой».
Зигзагообразная трещина прорезала тьму. Сквозь нее ринулась армада оборонявшихся, мелькавших словно призраки во мраке. Эти машины имели тороидальную форму; внутри массивного кольца пульсировал, бился свет, и из огненного зарева стремительно выпрыгивали похожие на рыб тела. Их, вероятно, было много – тысячи или десятки тысяч мошек, посланных навстречу атакующим. «Торпеды? – неуверенно произнес Саймон. – Но какие-то странные. Принцип действия мы понять не смогли. Похоже на поле, дестабилизирующее межатомные связи».
Торпеды, если это были они, развернулись конусом. Его основание было обращено к рою каменных глыб и аппаратам-»паукам» и надвигалось на них раскрытой пастью хищника. Астероиды, попавшие в эту плоскость, не взрывались, а таяли, рассыпаясь в пыль, в атомарный газ или, возможно, в разреженную плазму. То же происходило с «пауками»; я видел, как несколько атакующих машин исчезли в пространстве конуса, но не так, как инертные массы, служившие им защитой – каждый на мгновение вспыхивал жарким пламенем. Я снова услышал голос Саймона: он диктовал свои соображения, отмечая, что конус дестабилизирующего поля является вероятным прототипом Воронки. Еще он добавил, что запись, очевидно, сделана третьей стороной, не участвовавшей в конфликте, но желавшей изучить тактику потенциальных врагов.
Последнее, что было представлено в этом эпизоде – машины-»пауки», смешавшиеся с тороидами, длинные колонны испепеляющего огня, сверхзвездный свет аннигиляции и темный силовой экран, который сворачивался под напором света точно крылья бабочки.
«Третий и последний эпизод, – сказал Саймон. – Очень короткий, зато с моей эпитафией. Надпись на могиле такова: победителя нет».
В самом деле, нет. Пустота, а в ней – кружение облаков догорающей пыли, раскаленный газ и ни единого обломка. Оружие магонов не оставляло руин, только прах и пепел.
Да, эта старая-престарая Галактика знавала страшные времена…
«Впечатляет? – произнес Саймон будто бы над ухом; на этот раз он обращался прямо ко мне. – Жуткие, но такие величественные события… Масштаб титанов! Не жалеешь, что ушел из нашего Койна? Мы так славно поработали на Панто, Песалави и Бу-Банге… Хочешь вернуться, Андрей?»
Не хочу, мысленно ответил я. Не желаю копаться в чужом прошлом, когда в своем не счесть загадок. Ливийцы, дети пустыни, вот мой скромный удел! Народ, который исчез бы без следа, если бы египтяне не писали о нем в своих папирусах, не рисовали бы белокожих незагорающих воинов на стенах своих гробниц. Народ, не знавший письменности, не высекавший статуй, не строивший храмов и городов и потому промелькнувший бы тенью в земной истории, если бы не щедрость его соседей из нильской долины. Но все же они были пристрастны, как все соседи, и полагаться только на их суждения нельзя; надо все увидеть самому.
– Магистр просил сделать два запроса, – напомнил мне Сенеб. Казалось, голос его исторгнут из посмертной маски казначея Нехси. Чувство юмора? Или случайность? Воистину мой хранитель бьона тоже полон загадок!
– Слушаю, – вымолвил я и подмигнул казначею.
– Ответ на первый запрос: нет официальных данных о применении ловушки Григса. Ответ на второй запрос: теоретически ПТ-скачок двух взаимосвязанных психоматриц возможен, если одну из них рассматривать как дополнительный блок ментальных инструментов. Но в этом случае…
– Да?
– Вторая психоматрица не должна себя проявлять, чтобы не возникло раздвоение сознания. – Помолчав, Сенеб жалобно добавил: – Надеюсь, магистр не собирается участвовать в таком опасном эксперименте?
– Посмотрим. Для начала свяжи меня с Павлом.
Он оказался в своей комнате – видимо, туристский маршрут по Тенету был завершен. Мы приветствовали друг друга, затем я сказал:
– Кажется, вы собирались пропутешествовать со мной к ливийцам? Я обдумал такую возможность. Если вы согласны на роль ментального багажа…
– Согласен, – быстро произнес он.
– Сначала дослушайте. Это значит, что вы не получите тела, что нам обоим придется разместиться в мозге одного носителя. Контроль за всеми функциями организма будет, естественно, за мной. Вы сможете видеть моими глазами, слышать моими ушами – ну и так далее. Никакой активности и никаких вопросов, иначе есть риск, что мы оба станем шизофрениками. Временно, разумеется, но ничего приятного я в том не вижу.
– Кто не рискует, не пьет пива, – буркнул Павел. – Повторяю, я согласен. И если уж нам придется делить одну черепушку, не перейти ли на «ты»?
Предложение было разумным. Я уже вознамерился обсудить кое-какие детали нашего совместного проживания, как Сенеб сказал:
– Вызов, магистр. От Принца, нейрофизика из Койна Супериоров. Поставить его на очередь?
– Нет, соединяй!
Трудно сказать, что мною двигало. Боюсь, не слишком благородные мотивы; кажется, подсознательно я хотел уязвить Принца, напомнив ему о случае на карнавале. О том, что мой невероятный приятель, криптолог-психолог и инженер человеческих душ, никуда не делся, а пребывает на связи со мной и даже находится на небольшом расстоянии – от моего бьона до Пятиградья можно было добраться минут за двадцать без всяких Туманных Окон.
Фигура Павла, закрывавшая папирусные свитки и часть стены с древним оружием, сжалась, потеснилась, и рядом с ней появился Принц – как при прошлых наших встречах, с обручем на голове. К моему изумлению, его реакция была нормальной, если не сказать больше: мне он всего лишь кивнул, а при виде криптолога расплылся в любезной улыбке.
– Беседуете с вашим другом? Очень кстати! Я тоже хотел его видеть.
– Если не ошибаюсь, вы желали поговорить со мной наедине?
– Отнюдь! Бывает, что наши желания диктуются обстоятельствами, а они переменчивы. Рад видеть вас, Павел. – Он улыбнулся снова.
Читать бесплатно другие книги:
