Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник) Сабатини Рафаэль

Глава Х. ФРАРАОН25

Это произошло через несколько дней, когда Леонардо Вендрамин пришел, чтобы выполнить свое обещание — показать мистеру Мелвилу кое-что из жизни венецианского общества — и повез его в казино дель Леоне, находящееся возле Прокураций26 . То было одно из маленьких прибежищ — нечто вроде клубов, — возникших на смену фешенебельному Ридотто, уничтоженному Советом Десяти около двадцати лет назад. Но азартные игры, которые были главной причиной существования тех салонов и связанных с ними скандалов, приведших к закрытию, стали главной причиной возникновения множества этих маленьких казино.

Мелвил очутился в изысканной передней с затянутыми парчой панелями, изящной мебелью, хрустальными канделябрами и зеркалами из венецианского стекла, наполненной фланирующими людьми. Атмосфера в помещении была душноватой, насыщенной смесью ароматов, мягко плывущей разноголосицей светской болтовни и журчащим смехом. Сэр Леонардо — несомненно, известная здесь личность — был знаком со всеми. Он представлял своего спутника то одному, то другому, и Мелвил отмечал, что встречаются и патрицианские фамилии, известные даже ему. Здесь — Мочениго или Кондулмер, там — дама из знаменитого дома Градениго или Морозини, которая исподволь рассматривала его поверх кромки веера или делала ему более откровенное приглашение, освобождая место около себя.

Лакеи в белых чулках, с густо напудренными головами, кружились с подносами прохладительных напитков и мороженого; плавные звуки мелодии медленно наплывали откуда-то со стороны прежней оперы, которая потом превратилась в Фенис — театр.

Мелвил чувствовал что-то неуловимо нездоровое и отталкивающее в этом прибежище сластолюбцев, в этом храме легкомыслия и непоследовательности, воздвигнутом, как он полагал, на вулкане, который в любой момент мог разразиться извержением.

От заигрываний донны Леоноры Долфин его избавил Вендрамин, и они улизнули в комнату для игры в фараон, названную сэром Леонардо святая святых в этом храме. На пороге дорогу им заградил сильный темноволосый молодой человек с бледным лицом и темными бегающими глазами, который экстравагантностью и роскошью костюма превосходил самого Вендрамина.

Сэр Леонардо представил его как «Самого настойчивого и дерзкого кавалера Фортуны», на что молодой человек, которого звали Рокко Терци, отозвался горьким смехом:

— Лучше представьте ему Фортуну, как самую упрямую и неподатливую из всех, кого я домогался.

— Чего же вам еще надо, Рокко? Вы знаете поговорку: «Если везет в любви…»? — он взял Терци под руку. — Вернемся, друг мой. Говорят, неудачники приносят удачу другим. Постойте возле меня минут пять, пока я буду понтировать. Вы позволите, мистер Мелвил?

Пять минут превратились в десять, в чем сэр Леонардо явно не отдавал себе отчета; затем они выросли до двадцати, а он, по-видимому, даже не думал о том, что заставляет гостя ждать.

Гость, время и весь мир были забыты в баталиях, которые он вел против неизменных потерь.

Рокко Терци утомленно зевнул. Вместе с Марком-Антуаном он устроился на обтянутой красной парчой скамье, откуда они хорошо видели сидевшего за карточным столом Вендрамина, уже побагровевшего от возбуждения.

— Видите, какую я принес ему удачу? — проворчал Терци. — У самого ничего не получается. Богиня ненавидит не только меня, она ненавидит и моих друзей.

Он встал, слегка растягивая губы в улыбке.

— Единственной компенсацией за разорение, которую я получил сегодня вечером, стало удовольствие познакомиться с вами, месье Мелвил.

Марк-Антуан поднялся, и они обменялись рукопожатием. Венецианец добавил:

— Надеюсь, мы еще увидимся. Обычно я провожу время здесь. Если вы спросите меня, то окажете мне честь. Рокко Терци, ваш скромный слуга, сэр.

Он не спеша вышел, по пути обмениваясь кивком или словечком, охватывая сразу все своими беспокойными, встревоженными, глубоко посаженными глазами.

Марк-Антуан вновь сел в ожидании.

Дюжина игроков, половину из которых составляли женщины, сидела вокруг овального зеленого стола. Многочисленные зрители стояли и ходили около играющих. Банк держал дородный мужчина, сидевший спиной к Марку-Антуану. Неподвижный, как истукан, он не издавал ни звука, кроме редкого присвиста или хихиканья, когда крупье делал свои объявления и усердно работал лопаточкой.

Вендрамин неизменно проигрывал, и, по мере того, как он проигрывал, его ходы неизменно становились все более опрометчивыми.

Марк-Антуан ни разу не видел, чтобы он взял выигрыш, когда выигрывал. Каждый раз голосом, который становился все более и более хриплым и агрессивным, он повышал ставки и, если вновь выигрывал, его «и семь дальше» звучало вызовом Фортуне. Только однажды, выиграв, он заявил: «и пятнадцать дальше», — и проклял судьбу, когда увидел, что весь его выигрыш исчез.

К моменту уменьшения ставок, что говорило о приближении его ресурсов к концу, Марк-Антуан оценивал его убытки в две-три сотни дукатов.

Наконец, Вендрамин отодвинул стул и устало поднялся. Через мгновение глаза его наткнулись на Марка-Антуана, и он, казалось, только теперь вспомнил о его присутствии. Сэр Леонардо направился к нему ленивой походкой. Сначала в его поведении не было привычного экспансивного оживления.

— Худшее в моей проклятой судьбе заключается в том, что я вынужден оставить игру в тот момент, когда, по всем законам случайностей, направление должно поменяться.

— У случайностей нет законов, — сказал Марк-Антуан.

То были пустейшие слова. Но сэр Леонардо предпочел усмотреть в них вызов.

— Ересь! Одолжите мне сотню дукатов, если они есть у вас при себе, и я докажу вам это.

Случилось так, что у Марка-Антуана были при себе деньги. Он был хорошо обеспечен. Его лондонские банкиры открыли ему в Венеции кредит у Виванти, а граф Пиццамано поручился за него перед этим знаменитым евреем-финансистом.

Вендрамин взял сверток с монетами, коротко отблагодарил и в мгновение ока оказался вновь за игровым столом.

Уже через десять минут — бледный, с лихорадочным блеском в глазах — он поставил последние десять цехинов. И еще раз проиграл, так что и деньги, взятые в долг, были израсходованы.

Но прежде чем была перевернута последняя карта, женщина в бледно-фиолетовом платье, легкая и тонкая, словно соломинка, с золотистыми, высоко подобранными и почти незаметно припудренными волосами, яркий натуральный колорит которых вызывал восхищение, подошла и встала за спиной у Вендрамина. Марк-Антуан не заметил, как она вошла, но он увидел ее теперь, ибо эта женщина привлекла к себе взгляды всех мужчин — изысканно утонченная, будто из дрезденского фарфора, и столь же хрупкая на вид.

Она посмотрела последнюю карту, слегка вытянув свою тонкую шею; ее веер плавно двигался, а лицо было совершенно спокойным. Она даже слегка улыбнулась ругательскому ворчанию, которым Вендрамин честил свой последний проигрыш. Затем ее рука легла ему на плечо, удерживая за столом.

Он поднял на нее глаза и встретил успокаивающую улыбку. Из своей маленькой парчовой сумочки она извлекла сверток и положила перед ним на зеленый стол.

— Какой смысл? — спросил он. — Моя удача исчезла.

— О, трус! — засмеялась она. — Ты признаешь свое поражение? Нынче побеждает стойкость.

Он продолжил игру, увеличивая ставки крупно и неистово, неизменно проигрывая, пока опять все деньги не вышли. Но и тогда эта дама не позволила ему встать.

— У меня при себе чек на две сотни в банке Виванти. Подпишите чек и возьмите деньги. Вернете мне их из своего выигрыша.

— Мой ангел! Мой ангел-хранитель! — обратился он к ней нежно, а затем рявкнул лакею, чтобы тот принес ручку и чернила.

Сначала он проигрывал. Но, наконец, направление Фортуны изменилось. Его выигрыши образовали перед ним кучу, похожую на крепостной вал, когда тучный банкир, наконец, объявил, чтос него достаточно. На этом Вендрамин сгреб свои выигрыши и вышел из игры. Но искусительница остановила его.

— Вы оскорбляете Фортуну, когда она улыбается вам так благосклонно? Друг мой, стыдно! Поставьте на банк все, что у вас есть.

Игрок колебался лишь мгновение.

Сделанный им банк неуклонно шел в пользу понтирующих. Сложенные столбики быстро убавились, и Вендрамин, побледневший от возбуждения, играл резко и грубо; учтивость вовсе покинула его.

Что касается дамы, которая подстрекала его к этой глупости, то Марк-Антуан почти не сомневался, что перед ним — таинственная виконтесса, о которой говорил Лальмант: дама, для которой Лебель добыл титул, чтобы облегчить ей деятельность в качестве тайного агента. Марк-Антуан исподволь наблюдал за ней. То ли от того, что она вызывала у него интерес, то ли движимая своим собственным интересом, но взглядом своих голубых, как незабудки, и ясных, как летнее небо, глаз она предоставила ему полное понимание того, каким образом могла она управлять мессером Вендрамином.

Если бы его не ждали в особняке Пиццамано и не нависла бы угроза опоздать, он бы задержался только ради того, чтобы познакомиться с ней. Но игра, похоже, затягивалась на часы. Он тихо встал и так же тихо удалился; его уход остался незамеченным.

Глава XI. БОЛЬШОЙ СОВЕТ27

Лальмант сразу же вручил Марку-Антуану запечатанное письмо от Барраса. Оно подтверждало для Камиля Лебеля инструкции сохранять дружественные отношения со Светлейшей, но указывало, что теперь было бы желательно намекнуть венецианцам, что под бархатной перчаткой скрыта железная рука. Баррас предлагал потребовать изгнания с венецианской территории бывшего графа де Прованс, который нынче именовал себя Людовиком XVIII. Гостеприимство, проявленное по отношению к нему Светлейшей, могло истолковываться как враждебное к Франции с тех пор, как в Вероне, которую он превратил во второй Кобленц, так называемый король Людовик XVIII стал активно плести интриги против Французской Республики. Баррас только выжидает, когда его взгляды будут разделять в правительстве, которое по-прежнему не решается замутить ту спокойную поверхность, какую Венеция представляет собой сейчас.

Марк-Антуан забеспокоился. Верность своему королю, которую он должен соблюдать как его верноподданный, заставляла испытывать мучения при мысли об этом несчастном правителе, который колесил из одного государства Европы в другое, пока не был принят здесь, и о том, что он вновь будет изгнан в эти бесконечные скитания.

В молчании он сложил и спрятал в конверт письмо и только тут заметил угрюмость, с которой облокотившийся на стол Лальмант наблюдал за ним.

— Здесь ничего нет для вас, Лальмант, — сказал он, отвечая на пытливый взгляд.

— Ах! — зашевелился посол. — Тогда у меня, пожалуй, найдется кое-что для вас.

Лальмант сразу стал строгим и официальным.

— Мне доложили, что, как было подслушано, посол Британии извещен о намерениях Бонапарта по поводу союза с Венецией.

Более всего в этом заявлении Марка-Антуана потрясла очевидная тщательность шпионской организации Лальманта.

— Вы говорили, что он глупец.

— Это вопрос не его ума, а его информированности. Как вы знаете, то, что он сказал, оказалось правдой. Можете ли вы объяснить, как он добрался до этого? Тон Лальманта стал жестким. Он бросал вызов. Пауза Марка-Антуана, улыбнувшегося в ответ, не выдала его секундного замешательства.

— Очень просто. Я рассказал ему.

Лальмант мог ожидать любого ответа, но только не этого. Он был обескуражен подтверждением того, что подозревал против собственной воли. От изумления его широкое крестьянское лицо побелело.

— Вы ему рассказали?

— Это было темой моего визита к нему. Разве я не упоминал об этом?

— Конечно, нет! Лальмант вспылил, но тотчас овладел собой, и из его поведения было видно, что его недоверие рассеялось. — Вы расскажете мне, с какими намерениями?

— Разве это не ясно? Чтобы он мог повторить их и таким образом успокоить тревоги венецианцев, что оставит их бездеятельными.

Прищурившись, Лальмант рассматривал его через стол. Потом он предпринял, как он полагал, решающий ход.

— Тогда почему, если вы придерживались такого мнения, вы инструктировали меня, чтобы я держал в тайне предложение Бонапарта? — с горячностью потребовал он. « Ответьте мне на это, Лебель!

— Что такое? — глаза Марка-Антуана посуровели. — Ладно, лучше я отвечу и уничтожу какие бы то ни было причуды в вашей голове. Но — боже мой! — ведь смысл очевиден даже для тупиц.

Он оперся руками о стол и наклонился к послу.

— Вы действительно неспособны постичь, что одно дело — формальное предложение, которое предположительно может быть принято, а совсем другое — извлечь такую выгоду, которую можно получить от распространения ни к чему не обязывающего слуха с тем же эффектом. Вижу, вы теперь понимаете. Что ж, это успокаивает. Я начал было терять надежду на вас, Лальмант.

Сопротивление посла ослабло. Он смущенно опустил глаза и заговорил нерешительно.

— Да. По-видимому, я должен был понимать это, — согласился он. — Я приношу вам свои извинения, Лебель.

— За что? — едко прозвучало требование признания, которого Лальмант до сих пор не сделал.

— За… За то, что приставал к вам с ненужными вопросами.

Этой же ночью Марк-Антуан написал длинное зашифрованное письмо мистеру Питту, в котором он не щадил сэра Ричарда Уортингтона, а на следующее утро он отправил его и письмо матери с нарочным капитану английского корабля, отплывающего из порта Лидс

В тот день он больше не писал официальных писем. Его постоянная переписка с Баррасом представляла собой самую трудную и искусную из всех операций, которые он выполнял в Венеции. В его обыкновении было писать депеши исключительно собственной рукой, будто секретарь был занят, присовокупляя к ним звания и подпись мертвого Лебеля, которую он натренировался в совершенстве воспроизводить.

Дни пролетали в напряженном ожидании Большого Совета, который Дож обещал созвать в скором времени. Наконец, этот день настал, и в тот же вечер Марк-Антуан узнал в особняке Пиццамано, что произошло на этом собрании.

Он встретил здесь Вендрамина, который чувствовал себя триумфатором. С трибуны огромного зала Большого Совета он красноречиво осудил небрежность Сената, поставившего страну в положение защищающейся стороны. Были назначены четыре Проведитора — Материка, Лагуны, Итальянских провинций и Долматских провинций, — увеличен штат чиновников, щедро выделены деньги, но, как теперь выяснилось, эффективные приготовления не были предприняты.

В конце пылкой речи он детально обосновал свои требования: собрать войска в провинциях и доставить их прямо в гарнизоны городов метрополии; обеспечить войска провиантом и обмундированием; должным образом вооружить и укомплектовать людьми порт Лидо; то же проделать с кораблями Светлейшей, — короче, немедленно осуществить все меры, необходимые для подготовки государства к войне, в которую Самая Светлая Республика в любой момент может оказаться втянутой, вопреки своему благородному и похвальному стремлению к миру.

Когда он спустился с трибуны, страх охватил толпу великих патрициев, собравшихся под этими легендарными сводами, покрытыми листами чистейшего золота и шедеврами, созданными кистью Тинторетто и Паоло Веронезе. С портретов, расположенных вдоль стен, глаза приблизительно семидесяти дожей, управлявших Венецией с восьмисотого года, смотрели на своих потомков, в чьих ослабевших руках находились теперь судьбы нации, которая некогда была в числе самых могущественных и богатых на земле.

Не имело смысла проводить голосование, ибо было ясно, что рукоплещущие барнаботти, составляющие три сотни из числа присутствовавших, настроены поддержать Вендрамина.

Людовико Манин, дрожавший над своим герцогским одеянием, с серым лицом под корно — усыпанным драгоценными камнями колпаком, свидетельствующим о его царственном положении, — объявил кротким и безжизненным голосом, который терялся в этом огромном пространстве, что Сенат немедленно предпримет шаги во исполнение желания Большого Совета, и, в заключение, обратился с просьбой к богу и Пресвятой Деве, умоляя их взять Венецию под свое покровительство.

С этой ночи ласковое отношение графа — Вендрамину; с этого момента — необычайная любезность к нему со стороны Доменико, который приехал из форта Сан-Андреа в Лидо, чтобы присутствовать на Совете; и с этих пор — возросшая тоска, которую Марк-Антуан замечал в Изотте.

После ужина, когда они отправились на лоджию, к прохладе летней ночи, Изотта встала и отошла к клавесину, стоявшему у окна в другом конце длинной комнаты. Напряжение очаровательной меланхолической мелодии Чимарозы с чувством вырывалось из-под ее пальцев, будто выражая ее настроение.

Марк-Антуан, всем сердцем желавший поддержать ее, тихо встал и, пока другие были поглощены своими разговорами о событиях дня и о том, что за ними последует, Направился к ней.

Она приветствовала его приближение улыбкой одновременно слабой и нежной. Ее пальцы сами находили знакомый порядок клавиш, и мелодия Чимарозы лилась, не прерываясь.

С того утра, когда она дерзко посетила Марка-Антуана в гостинице, они не обменялись и дюжиной слов, да и те были произнесены в присутствии других. Теперь ее шепот напомнил ему последнюю фразу в той тайной беседе.

— Вы можете заказывать реквием, мой Марк. Глядя через инструмент ей в глаза, он улыбнулся.

— Нет, пока тело живо. Я никогда не доверяю одной лишь видимости.

— Здесь больше, чем видимость. Леонардо сделал то, что от него требовалось. Теперь уже скоро он потребует уплаты.

— Скоро он может оказаться не в состоянии потребовать ее. Ее руки на мгновение застыли на клавишах, но она сразу же продолжила играть, чтобы заминка была незаметной. Скрывая мелодией слова, она спросила:

— Что вы имеете в виду?

Он объяснил, в порыве сказав больше, чем намеревался вначале. Как только он увидел, что нет причин из соображений чести скрывать схему Лальманта по обольщению лидера барнаботти, тут же он почувствовал, что сам он не должен способствовать этому. Его роль заключалась в том, чтобы пассивно ждать возможности собрать плоды после того, как дерево тряхнет кто-нибудь другой. Таким образом, и честь, и благоразумие требовали держать уста за семью печатями даже с Изоттой.

— Жизнь изменчива. Слишком часто мы забываем об этом, готовясь к радости, которая погибает в пути, или дрожа перед злом, которое так и не настигает нас.

— И это все, Марк? — он уловил разочарование в ее голосе. -Это зло, этот… ужас уже на пороге.

Часто простое высказывание мысли вслух как бы усиливает ее мучительность до пределов терпимого. Так сейчас произошло с Изоттой. Применив к себе этот оборот речи, она, охваченная ужасом, утратила ту толику храбрости, которая еще поддерживала ее.

Ее руки высекли из клавиши резкий диссонанс, голова поникла, и Изотта, всегда гордая и сдержанная, склонилась над инструментом и зарыдала, словно обиженный ребенок.

Это продолжалось не более нескольких секунд, но достаточно долго, чтобы сидевшие на лоджии, удивленные взрывом звуков, осознали происходящее.

Донна Леокадия поспешно пересекла комнату, охваченная материнским беспокойством и, несомненно, почти уверенная в источнике этого несчастья. Остальные следовали за ней.

— Что вы сказали ей? — гневно потребовал Вендрамин.

— Сказал ей?

— Я требую!

Доменико втиснулся между ними.

— Вы с ума сошли, Леонардо?

При виде этого Изотта, взяв себя в руки, встала:

— Мне стыдно за вас. Просто мне немного нехорошо. Мама, я пойду.

Вендрамин обратился к ней с участием:

— Дорогое дитя…

Но графиня мягко отстранила его.

— Не сейчас, — попросила она.

Мать и дочь удалились, а граф, объявивший, что вся суматоха вызвана недомоганием девочки, повел Вендрамина обратно на прохладу лоджии, предоставив двум другим следовать за ними.

Но Доменико задержал Марка-Антуана. Он явно колебался.

— Марк, друг мой, не проявляете ли вы неосторожность? Не поймите меня неправильно… Вы знаете, что если бы я мог изменить ход событий, я бы не пожалел сил…

— Я постараюсь быть осмотрительнее, Доменико, — коротко ответил Марк-Антуан.

— Надо подумать об Изотте, — продолжал венецианец. — Ее судьба достаточно тяжела.

— Вы действительно понимаете это?

— Не думаете ли вы, что я слепой? Что я не вижу, не понимаю вас обоих?

— Освободите меня от отчета. Если вы так сопереживаете Изотте, почему ничего не предпринимаете?

— Что здесь предпринять? Вы видите, как мой отец подлизывается к нему сегодня, потому что Вендрамин привел доказательства своего могущества. Это выражение любви моего отца к Венеции. Против этого самоотверженного взрыва патриотизма, когда он готов пожертвовать всем, что имеет, тщетно бороться. Разве вы не видите? Мы должны смириться, Марк.

— О, я смирился. Но в своем смирении я выжидаю.

— Чего?

— Подарка от богов.

Доменико по-прежнему удерживал его.

— Мне говорили, что вы всегда появляетесь вместе — вы и Вендрамин.

— Благодаря его стараниям.

— Так я и предполагал, — усмехнулся Доменико. — Для Вендрамина все путешествующие англичане — богачи. Он уже одалживал у вас деньги?

— Вы очень хорошо его знаете, — заметил Марк-Антуан.

Глава XII. ВИКОНТЕССА

Баттиста, хозяин гостиницы 'Шпаги», подобрал слугу для мистера Мелвила — француза по имени Филибер, превосходного парикмахера.

Сей Филибер — толстенький человечек лет сорока, с мягким голосом и неслышной походкой, — несколько лет служил у герцога де Линьера. Но гильотина забрала голову герцога, и Филибер оказался без работы. А когда другие аристократические головы Франции оказались столь же нестойкими, Филибер последовал примеру эмигрировавших из республики, в которой Национальный Брадобрей оставил без работы парикмахеров.

Марк-Антуан, который очень заботился о состоянии своей великолепной черной гривы, благодарил бога за это и принял француза на службу.

В тот день, в соответствии со своими обязанностями перед головой своего нового хозяина, Филибер его брил. Во время этой интимной операции ворвался мессер Вендрамин, очень нарядный в сиреневой тафте. Он бесцеремонно прошелся, помахивая тростью с золотым набалдашником, и устроился на стуле у туалетного столика, откуда и принялся рассматривать окаменевшее лицо мистера Мелвила.

Он развлекал англичанина беседой, пересыпая анекдотами, в основном скандальными, а иногда и непристойными, в которых он неизменно выступал героем. Присутствие Филибера не стесняло его. Сэр Леонардо тем самым продемонстрировал, что в Венеции сдержанность не была в почете.

Марк-Антуан, мысленно послав его к дьяволу, позволил ему болтать и напустил на себя сонный вид.

— Я повезу вас сегодня, — заявил Вендрамин, — в одно из самых изысканных и недоступных казино в Венеции — в казино восхитительной Изабеллы Теоточи. Вы слыхали о ней?

Мелвил не слыхал. Венецианец разболтался.

— Я беру вас туда по просьбе очаровательной дамы, которая обратила на вас внимание и желает с вами познакомиться. Это очень дорогой для меня друг — виконтесса де Сол.