Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник) Сабатини Рафаэль
Санфермо был ошеломлен этим сообщением, сделанным с самым невозмутимым видом. Затем гневный блеск догадки вспыхнул в его глазах.
— Силы небесные! Вы хотите сказать, что на вас напали? Марк-Антуан сделал краткий отчет о происшедшем и добавил:
— Я пришел сюда, разыскивая вас, чтобы рассказать вам об этом и спросить, что же мне теперь делать?
— Делать? Клянусь, вы сделали все, что требуется.
— Но стражи ночи будут искать убийцу.
— Они, скорее, будут удивлены тем, что нашли лишь одного. Таков конец всех подлецов, подобных Оттолино. Человек, которого кормит шпага… Сами знаете.
— Не забывайте, что один из них ушел.
— Понимаю. И вы ожидаете, что он выступит свидетелем? — улыбнулся Санфермо.
— Но есть еще Вендрамин. Он-то будет знать, чья рука убила Оттолино.
— И, конечно же, он пойдет и расскажет стражам ночи, объяснив им, когда они его спросят, что это он послал Оттолино и другого негодяя убить вас. Дорогой мой Мелвил! Вы волнуетесь без необходимости. Для вас это дело закончено, притом закончено удачно. Что на этом не закончилось — так это преступные намерения Вендрамина, — майор стал серьезен. — Этот безжалостный негодяй так просто дело не оставит. Дайте мне кое-что обдумать. А тем временем примите меры предосторожности, особенно по ночам.
— Вы можете рассчитывать на это, — сказал Марк-Антуан.
С этими намерениями Марк-Антуан и прибыл во французское представительство, где, ворвавшись в кабинет посла, выслал Жакоба из комнаты.
— Черт побери, в чем дело сейчас? — проворчал Лальмант.
— Дело в черте. Моя жизнь под угрозой. Лальмант вздрогнул.
— Тьфу ты, черт…
Затем на его широком лице появилась усмешка.
— Нам желателен предлог для враждебности в настоящий момент. Было бы здорово, если бы депутат Камиль Лебель был убит в Венеции.
— Премного вам обязан, Лальмант. Если Бонапарту нужен такой предлог, я предпочту выжить, чтобы добыть его. Мне же интересно узнать, сколько еще вы намереваетесь откладывать с принуждением Леонардо Вендрамина служить вам? Лальмант увидел в этом упрек.
— Вы полагаете, что настало время заставить его замолчать? Что он действует во вред нам своим бурным выступлением за вооруженный нейтралитет? Как видите, я информирован о происходящем в Большом Совете. Но вы ошибаетесь. Пройдет немало времени, прежде чем государство вооруженного нейтралитета сможет причинить нам беспокойство. А нам уже очень скоро понадобится предлог для агрессии, и в государстве вооруженного нейтралитета не составит труда найти таковой.
Его умные глаза смотрели на Марка-Антуана, ожидая возражений. Поскольку возражений со стороны этого предупредительно вежливого джентльмена не последовало, посол продолжал:
— Вот письма Бонапарта, которые вы еще прочитаете. Мантуя не сможет продержаться долго. Стоит ей капитулировать, и мы будем в совершенно ином положении.
Марк-Антуан бегло просмотрел письма. Они были короткими и точными, как и все депеши генерала Бонапарта.
— А новая австрийская армия под командованием Элвинзи? — спросил он.
— Вы же читали, что он утверждает. Силы Элвинзи преувеличивают в Венеции. Он будет разбит также легко, как и Уормсер до него или Болье до Уормсера. Единственное, чего мы опасаемся, так это того, что вооруженная в полном объеме Венеция объединится с Австрией. Это мечта англичан. Но это нам не грозит, пока Дожем Венеции является бесхарактерный Манин. Поэтому в любом случае нам выгодно, чтобы Вендрамин отстаивал вооруженный нейтралитет. Я буду молиться, чтобы Сенат послушался его.
Для Марка-Антуана тревожная ирония заключалась в том, что усилия, которые делали Вендрамина в глазах графа Пиццамано защитником и спасителем страны, теперь становились именно теми усилиями, которые приветствовались врагами Венеции, потому что делали ее уязвимой для их замыслов.
Лальмант прервал течение его мыслей.
— Но что вы говорили об угрозе вашей жизни?
— Я рад, что это вызвало у вас определенный интерес.
Он рассказал Лальманту о дуэли с Вендрамином и о последовавшем ночном продолжений этой истории.
Посол побагровел от негодования. Ярость его не была показной. Со времени дела Терци его отношения с мнимым Лебедем неизменно становились сердечнее.
— Что вы хотите, чтобы я сделал? Чем я могу помочь вам? — спросил он.
— Ничем, пока политика не позволит вам сделать того, что я попрошу. Я буду предупреждать вас и делать все сам.
Отвечая на немой вопрос посла, он добавил:
— Я предполагаю воспользоваться средствами, которыми вы обладаете, чтобы связать Вендрамина.
Лальмант сразу понял.
— А, это! Но это может оказаться затруднительным.
— Для меня это не более затруднительно, чем оказаться жертвой убийства Проявите немного гуманности, Лальмант.
— Мой дорогой друг! О, мой друг! — охваченный участием, Лальмант вскочил на ноги. — Подумать, что я бессердечен!
И в самом деле, столь сильной и очевидной была его искренняя тревога за судьбу Лебеля, что он пришел в конце концов к вопросу о том, действительно ли гражданину депутату необходимо задерживаться в Венеции.
Марк-Антуан возмутился. Неужели Лальмант полагает, что он будет спасаться от опасностей бегством? А что касается его деятельности в Венеции, так его работа еще и не начиналась. Это произойдет, когда наступит кризис.
— В любом случае, как я могу уехать, пока меня не отозвали? — он взял свою треугольную шляпу со стола. — Есть только один путь. И я воспользуюсь им.
Его гондола несла его к дому в богатом районе Венеции, где квартировал Вендрамин. Последнего не устраивали дома в Сан-Барнабо, построенные государством для обедневших патрициев. Здесь, на втором этаже прекрасного дворца, он обитал в относительной роскоши, которая была необъяснима для тех, кто знал его истинные средства
Пожилой слуга в незамысловатой ливрее открыл на стук Марка-Антуана и подозрительно осмотрел его.
— Сэр Леонардо Вендрамин? — спросил Мелвил.
— Да, он живет здесь, — откликнулся человек с заметным акцентом. — Чего вы от него хотите?
— Удовольствия небольшой дружеской беседы.
Следя за входом, слуга сделал полоборота и позвал:
— Сэр Леонардо, здесь вас спрашивает какой-то господин.
Дверь распахнулась. Появилась высокая фигура в парчовом халате малинового цвета, домашних туфлях и с закутанной шарфом головой. Правый рукав халата висел безвольной пустотой.
Он двинулся вперед, вытягивая шею, чтобы увидеть пришедшего. При виде Марка-Антуана его лицо густо покраснело.
— Что вам угодно? Кто просил вас приходить сюда?
Марк-Антуан прошел в узкий коридор. Чтобы помешать захлопнуть перед своим носом дверь, он предусмотрительно уперся ногой в край двери.
— Мне надо поговорить с вами, Вендрамин. Это безотлагательно и очень важно для вас.
Он произнес это тоном джентльмена, разговаривающего с непослушным лакеем, и с соответствующим выражением лица.
— Вы можете поговорить со мной где-нибудь в другом месте. Я не принимаю…
— Нет. Я могу понять это, — твердый взгляд Марка-Антуана метнулся на слугу, чья поза была почти угрожающей. — Но вы примете меня.
Минуту Вендрамин стоял, сверля его свирепым взглядом. Затем он неожиданно уступил.
— Входите, если настаиваете. Дайте ему войти, Лука. Дайте войти.
Марк-Антуан прошел в дом. Вендрамин указал левой рукой на дверь, из которой он появился.
— Сюда, если угодно, — сказал он.
Они прошли в просторную залу, в обстановке которой не было излишней пышности, но и убожества тоже; развешенный во всю стену гобелен и позолота в отделке мебели говорили об определенной претенциозности.
Вендрамин вошел последним и закрыл дверь. Марк-Антуан повернулся. Не снимая перчаток, он держал свою шляпу в левой руке, а другой опирался на трость с золотым набалдашником.
— Не думаю, чтобы вы были рады меня видеть, — сказал он с ироничной любезностью.
— Что вам угодно, месье англичанин?
— Я хочу сказать вам, что возможны были самые серьезные последствия для вас, если бы я не смог из-за тех мер, которые вы предпринимаете по отношению ко мне, нанести вам этот короткий визит. Вы, конечно, слышали, что ваш друг был выловлен из канала Св. Моисея ранним утром. Вы догадываетесь, как он попал туда. Надеюсь, у вас есть чувство вины за безвременную кончину несчастного товарища.
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— О том, дорогой мой мессер Леонардо, что при следующем покушении на мою жизнь вам будет лучше послать четверых ваших забияк для этой работы. Двоих вряд ли хватит.
Вендрамин зловеще усмехнулся.
— Я так и сделаю, дорогой мой мессер Мелвил.
— Вижу, мы поймем друг друга.
— Не последуете ли вы моему совету? Оставьте Венецию, пока еще вы можете это сделать. Здешний воздух не очень полезен для здоровья иностранцев, сующих нос не в свои дела.
— Ваше участие трогает меня. Но уверяю вас, здоровье у меня превосходное.
— Это может измениться.
— Я с удовольствием рискну. Но разве вас не беспокоит ваше собственное здоровье? Разве вы не подумали о том, как мало вам будет отведено, если государственные инквизиторы обнаружат, что в течение шести месяцев вы получили пять или шесть тысяч дукатов от французской миссии?
Губы Вендрамина побелели. Он сделал шаг вперед.
— Что означает эта ложь? Это грязная ложь, слышите вы?
— Если это ложь, то, конечно же, она не доставит вам беспокойства.
— Я не брал ни фартинга — ни фартинга! — из французской миссии!
— Строго говоря, вы, возможно, и не брали. Но имеются в наличии чеки на эту сумму, выданные миссией, подписанные вами и оплаченные банком Виванти. Как вы убедите инквизиторов, что вы даром получили все эти французские деньги? Как вы убедите их, что не получили их за содействие тем намерениям, осуществления которых добиваются французы.
Вендрамин, онемевший и трясущийся от гнева и страха, свирепо уставился на него. Марк-Антуан продолжал любезным тоном:
— Вас ожидает судьба Рокко Терци, о котором вспомнят, что он был вашим близким другом; который был таким же бездельником, как и вы; который, так же как и вы, не смог объяснить, на какие средства он жил в обстановке, подобной этой. Если вы не хотите, чтобы такое случилось и с вами, вы больше не будете вмешиваться в мои дела. Когда вы поймете то, ради чего я сюда пришел, вы не будете сильно обижаться на меня за этот визит. Меня также не устраивает оставаться под постоянной угрозой убийства. И меня не устраивает необходимость расхаживать с телохранителем, чтобы защититься от ваших драчливых фехтовальщиков. Поэтому я принял свои меры предосторожности; и это такие меры, что я рекомендую вам сделать все, что в ваших силах, чтобы содействовать моему доброму здоровью и моему благополучию, — он улыбался, но тон его теперь стал твердым. — Я устроил так, что какая бы неприятность ни случилась со мной, пусть даже не смертельная, информация немедленно попадет к государственным инквизиторам и заставит их задать вам ряд затруднительных вопросов. Надеюсь, вы все понимаете?
Вендрамин обнажил свои крепкие зубы в застывшем оскале.
— Вы думаете, что вам удастся так легко запугать меня? Где доказательства?
— Не надейтесь, что чеки были уничтожены. Они могут быть представлены в распоряжение государственных инквизиторов.
— Кем? Кем?
— Я предоставлю вам найти ответ на этот вопрос. Вы предупреждены, Вендрамин. Более я вас не задержу.
Вендрамин вытер капельки пота, выступившие над верхней губой.
— Вы — жалкий трус, если укрываетесь этой ложью! Так-то человек чести защищает себя в Англии? Перед богом клянусь, что ни одного пенни из этих денег не получено за изменническую службу.
— Но поверят ли вам инквизиторы? Вы обязаны считаться с их мнением. Его нетрудно предвидеть.
— Боже мой! Я уверен, что вы знаете правду. И все-таки вы, негодяй, посмели угрожать мне этим! Боже мой, это невероятно!
— Конечно, я мог использовать ваши методы и нанять головорезов, чтобы прикончить вас. Но я предпочитаю поступить по-своему. А теперь, если вы позволите мне уйти, я пожелаю вам удачного дня.
Разъяренный Вендрамин пинком распахнул дверь.
— Ступайте, сэр! Ступайте!
Марк-Антуан немедленно вышел.
Глава XX. УЯЗВЛЕННАЯ ВЕДЬМА
В тот же день Вендрамин яростно обрушился на виконтессу де Сол. Он застал ее, когда она устраивала прием в изумительном салоне, выдержанном в черных и золотых тонах, который так восхитительно сочетался с ее собственной утонченной элегантностью.
Царственная Изабелла Теоточи, сопровождаемая влюбленным маленькие Альбрицци с его рассеянным взором, была главенствующей фигурой в этом избранном обществе.
Лидер барнаботти встретил здесь тот же холодный прием, каким нынче его повсюду удостаивали. Он укрепился в своем презрении к ним, вполне искреннем. Лицемерно улыбающиеся, жеманные, но нахальные и самоуверенные, они образовывали шумное сборище всех возрастов и социальных положений.
Было великое множество речей о Свободе, о торжестве Разума и правах человека, и великое множество плохо усвоенных энциклопедических материй металось в этой среде псевдо-интеллектуалов; и все это — под мороженое, кофе и мальвазию. Имело место и определенное злословие. Но прикрыто оно было интеллектуальными лоскутами в устах тех, кто проповедовал широту взглядов столь же потрясающую, сколь и необоснованную никакими разумными критериями.
Нетерпение терзало Вендрамина, пока не ушел последний из них.
Тут она упрекнула его за дурное настроение и поведение, проявленное им по отношению к ее друзьям.
— Друзья? — переспросил он с огорченным видом. — Клянусь, если вы нашли себе друзей среди этих напыщенных сводников и этих духовно убогих проституток, то я знаю о вас все. Меня уже ничто не удивляет. Даже то, что вы опустились до предательства.
Она опустилась на черно-золотой диван, раскинув в стороны полы своего платья.
— О, понимаю, ваше дурное настроение вновь коренится в ревности, — она вздохнула. — Вы становитесь невыносимо скучным, Леонардо.
— Конечно, у меня нет повода Ваша верность удовлетворяет моей подозрительности, которая проистекает из несдержанности моих собственных мыслей. Вы это хотели сказать, не так ли?
— Что-то в этом духе.
— Вам было бы уместнее оставить легкомыслие. Я не шучу сейчас. И вам было бы лучше не провоцировать меня больше того, что уже сделано.
Но изящная маленькая дама рассмеялась в ответ.
— Во всяком случае, не угрожаете ли вы мне? Он злобно посмотрел на нее сверху вниз.
— Боже! Да вы совершенно бесстыдны!
— Нужно отметить, что я следую вашему примеру, Леонардо, хотя и с меньшим основанием для стыда
— Есть ли женщина, спрашиваю я, имеющая большие основания?
— Возможно, ваша мать, Леонардо.
Он наклонился и со злостью сжал ей запястье.
— Не попридержите ли вы свой дерзкий язык, пока я не причинил вам вреда? Я не потерплю имени моей матери у вас на устах! Вы, ведьма!
Она вскочила, внезапно побледневшая и ошеломленная — поистине, ведьма, уязвленная его оскорблениями. Она выдернула свое запястье из тисков его хватки.
— Думаю, вам лучше уйти! Вон из моего дома! Поскольку он стоял, язвительно усмехаясь над ней, она топнула своей изящно обутой ножкой.
— Вон из моего дома! Вы слышите?
Она повернулась к шнуру звонка, но он преградил ей путь.
— Сначала выслушайте меня. Вы предоставите мне отчет о вашем предательстве.
— Глупец! Я не обязана перед вами отчитываться! Если мы уж говорим об отчетах, вы лучше подумайте о том, что вы — мой должник.
— У меня есть основания полагать, что вы предали это огласке.
— Предала это огласке? — к ее озлобленному раздражению примешалось удивление. — Предала огласке, вы сказали?
— Да, предали это огласке, мадам. Проболтались вашему возлюбленному — этому проклятому англичанину, от которого у вас нет секретов. Я могу простить вашу неверность. В конце концов, я могу вернуть деньги вашему распутному семейству. Но я не могу простить это предательство. Знаете, что вы сделали? Вы отдали меня в руки этому человеку. Хотя, пожалуй, именно этого вы и хотели.
Теперь ее чистые голубые глаза застыли на нем скорее в испуге, чем в гневе. Она провела тонкой белой рукой по лбу, приведя в беспорядок золотистые кудряшки, что вились на висках.
— Боже мой! Это мне совершенно непонятно. Вы бредите, Леонардо. Все это ложь. Я никогда не говорила ни слова ни мистеру Мелвилу, ни кому-либо еще о деньгах, взятых вами у меня. Клянусь вам в этом! Что до остального… — она скривила губы и пожала плечами. — Этот Мелвил не имеет никакого отношения к моим любовным делам.
— Даже если бы не было других причин, вы рассказали бы ему об этом, доказывая тем свою любовь. Значит, вы лжете мне. Почему он постоянно бывает здесь? Почему он всегда увивается возле вас, когда вы где-нибудь встречаетесь?
— Оставьте это! — воскликнула она в нетерпения. — Придерживайтесь главного. Держитесь того, что действительно важно. Это — дело с деньгами. Я еще раз клянусь, что я никогда даже шепотом не говорила об этом.
— О да! Вы будете вновь и вновь давать клятвы. Клятвопреступление никогда не составляло проблемы для таких женщин, как вы, — и неистово приправляя свое повествование ругательствами, он пересказал ей с определенными сокращениями свою беседу с Мелвилом, состоявшуюся этим утром.
— Теперь, — спросил он в заключение, — вы по-прежнему считаете, что стоит тратить время, чтобы отрицать вашу низость?
Она была слишком напугана, чтобы выразить возмущение его оскорблениями. Бе гладкий белый лоб наморщился. Она оттолкнула его, и скорее под воздействием ее воли, чем руки, он отступил и выпустил ее. Она отошла и вновь села на диван, упершись локтями в колени и положив подбородок на ладони. Он наблюдал за ней с сомнением и ждал.
— Это гораздо серьезнее, чем вы полагаете, Леонардо. Я могу понять ваш гнев. Вы считаете, что это — праведный гнев. Ничего подобного. Но есть тут еще кое-что. Я полагаю, вы ничего не преувеличили в своем рассказе? В чем же ваши трудности? Вот что главное. Осведомленность Мелвила. Его невероятная осведомленность… Как ему стало известно, как он докопался до этого?
— Возможен иной способ, кроме предложенного мною? — спросил Вендрамин с прежней насмешкой в тоне.
— Я прошу вас быть серьезнее; как мне кажется, перед нами возникла настоящая опасность. Я официально заверяю вас, Леонардо, что единственный другой человек, который что-либо знал про меня, — мой кузен Лальмант, от которого шли ассигнования. Мелвил мог узнать об этом только от него.
— От Лальманта! Вы хотите сказать, что французский посол состоит в дружеских отношениях, в столь тесных отношениях, с этим человеком, с этим англичанином? — и почти бездумно добавил: — Если он в действительности англичанин.
Он опустил голову на грудь, уперев подбородок в галстук, и очень медленно, погруженный в раздумья, подошел к ней. Но гость не смотрел на нее. Его глаза замерли на полу. Если его златовласая маленькая ведьма действительно говорила правду, то напрашивался единственный вывод.
— Если то, что вы сказали — правда, Анна, и отношения этого человека с послом Французской Республики столь тесные, как мы думаем, то напрашивается тот единственный вывод, что он — презренный шпион.
Это было не просто его подозрение, каковым он его считал и которое было причиной испуга на его лице. Факт состоял в том, что такое подозрение было именно единственным, и сама она отлично это поняла, А, поняв это, в соответствии с характером службы, в которой она была задействована, ей оставалось сожалеть, что она так опрометчиво дала ключ к этой догадке.
— О, это совершенно невозможно! — воскликнула она. Он зловеще улыбнулся.
— В любом случае, это — дело расследования. Ныне у государственных инквизиторов есть быстрый в тихий способ обращения со шпионами в Венеции. И он имел безрассудство пугать меня инквизиторами!
Она вскочила.
— Вам не следует объявлять об этом на основании пустякового предположения. Не рискуйте, Леонардо.
— Ах, это тревожит вас, да?
— Конечно, тревожит. Из-за вас. Если вы ошибетесь, вы погубите себя, не причинив вреда ему. Не понимаете? Что вы скажете в его обвинение? В любом случае, что бы с ним ни случилось, сведения относительно этих чеков от Виванти попадут к государственным инквизиторам. Вы сами мне об этом говорили. И, если бы он в самом деле был шпионом, неужели это была бы единственная принятая им предосторожность?
Его возрастающее ликование было охлаждено. Он обхватил подбородок рукой.
— Боже! Как этот проклятый негодяй стреножил меня!
Она подошла к нему, совсем впавшему в уныние, и коснулась его рукой.
— Предоставьте действовать мне, — убеждала она его. — Давайте я расспрошу Лальманта и посмотрим, что я смогу узнать. Возможно еще какое-нибудь объяснение, совершенно отличное от того, что вы предполагаете и что может оказаться неверным. Предоставьте это мне, Леонардо.
Он мрачно взглянул на нее, положил здоровую левую руку ей на плечо и привлек ее к себе.
— Полагаю, что вы, мой прекрасный маленький белый чертенок, не обманете меня? Не ваш ли обман сбивает мое чутье, скрывает ваши собственные запутанные следы?
Она высвободилась от его руки.
— Вы — грубое животное. Порой я удивляюсь, почему я все еще терплю вас здесь. Бог свидетель, что я никогда не играла в дураков.
Этот тон заставил его повиноваться. Он унижался в извинениях за свою грубость, ссылаясь на проклятую ревность, которая изводит его, и страстно доказывая ей, что ревность — первенец любви.
Эту сцену они часто разыгрывали раньше и обычно она под занавес приводила к поцелуям. Но в этот вечер она оставалась холодна и надменна, Даже ради своих намерений ей было нелегко принять ласки от мужчины, который нанес ей смертельное оскорбление: «Я не потерплю имени своей матери на ваших устах, ведьма!»
Она никогда не любила его, никогда ничего от него не добивалась и в душе презирала этого никчемного человека, которого она заманила в сети. Но этой ночью испытывала к нему такое отвращение, что едва скрывала это.
— Я слишком часто прощала вам грубость, — ответила она ему. — Мне понадобится определенное время, чтобы забыть сказанное вами этой ночью. Вам следует прополоскать рот и исправить манеры, прежде чем вы приблизитесь ко мне вновь, или это — ваш последний визит ко мне. Теперь идите.
Хотя его глаза вспыхнули яростью, губы его сложились в глупую ухмылку.
— Но вы же не выгоняете меня, в самом-то деле?
Она одарила его взглядом, подобным пощечине. Затем виконтесса подошла к шнурку звонка и дернула его.
— Я сомневаюсь, что вы понимаете общепринятые правила приличия, — сказала она.
Он уставился на нее и застыл, совершенно пораженный, пока ее лакей-француз не открыл дверь.
— Мессер Вендрамин уходит, Поль, — сказала она слуге.
Глава ХXI. ДИПЛОМАТЫ
Виконтесса де Сол нанесла гражданину Лальманту визит, преследуя две вполне определенные цели.
Устроившись в позолоченном кресле, она распахнула роскошные меха, в которые куталась отчасти из жеманства, а отчасти — для защиты от установившейся суровой погоды. Обрамленное маленькой меховой шапочкой, которая была закреплена под ее подбородком лентой светло-голубого атласа, ее тонко очерченное, искусно украшенное лицо выглядело на диво обольстительно.
Лальмант, сидя за своим столом, разглядывая ее с улыбкой знатока на широком крестьянском лице, выразил желание узнать, чем он может ей служить.
— Я хочу знать, — сказала виконтесса, — сколько еще я должна держать на цепи этого человека — Вендрамина.
— Дорогое мое дитя, конечно, до тех пор, пока он мне не понадобится.
— Будете ли вы так добры ко мне, чтобы это случилось скорее? Я все больше устаю от него.
Лальмант вздохнул.
— Да поможет мне бог! Вы капризничаете — непостоянство, свойственное страстным темпераментам. Вспомните, однако, что я интересуюсь не вашими развлечениями, авашими служебными обязанностями.
— Мои служебные обязанности достаточно личные, чтобы быть полностью во власти служебных требований.
— Вы очень хорошо справляетесь с этим. Вам очень щедро платят. Помните об этом.
— О, я помню об этом. Но мы достигли точка, когда все золото в банке Франции, если там есть хоть какое-то золото, не компенсирует мне того, что я вынуждена терпеть. Этот глупец вызывает у меня тошноту. Не только от того, что он до нелепого придирчив. Но он может взбеситься.
— Итальянский темперамент, дорогая моя. Мы должны принимать это во внимание.
— Спасибо, Лальмант. Но мне тоже выпало быть темпераментной. И иметь чувства. Этот негодяй оскорбляет их. Он мне никогда не нравился. Тщеславный, важничающий, самодовольный павлин. Теперь я уже и ненавижу, и боюсь его. Я вынуждена полностью посвящать себя этой службе, не останавливаясь даже перед риском для собственной жизни. Вот почему я хочу знать, сколько еще я должна терпеть его. Когда же вы собираетесь забрать его из моих рук?
Лальмант прекратил улыбаться. Он думал.
— В данный момент он меня вполне удовлетворяет в своей роли. Сам того не подозревая, он оказывает нам именно ту услугу, которая нам требуется. Поэтому вы должны проявить еще немного терпения, дорогая моя. Это ненадолго. Обещаю, это не затянется ни на одно мгновение сверх необходимого.
Она не успокаивалась. Лальмант встал и не спеша обошел ее. Он похлопывал ее по плечу, уговаривал, хвалил проделанную ею работу, дул на угольки ее патриотизма, чем постепенно привел ее к смирению.
— Ладно, — наконец согласилась она. — Еще некоторое время я буду делать все от меня зависящее. Но теперь, поскольку вы знаете, что мне приходится терпеть, я рассчитываю, что вы постараетесь не испытывать мое терпение слишком долго.
Затем, поглаживая мех муфточки из крупного соболя, лежавшей у нее на коленях, она сказала небрежно:
— Но я хочу, чтобы вы были более искренни со мной, Лальмант. Держать меня в неведении относительно вещей, которым вы придаете серьезное значение! Давно ли мистер Мелвил служит делу Франции? — виконтесса пристально взглянула на него, когда задала этот вопрос.
Лальмант удивленно поднял брови.
— Странный вопрос, — засмеялся он. — Это женский способ выяснить подозрения? Разве это не выглядит довольно дико для такого проницательного ума, как ваш? Мистер Мелвил — очень близкий друг для меня. Вот и все, дитя мое. Выбросьте все это из головы.
— Я должна поверить тому, что французский посол в Венеции поддерживает тесные дружеские отношения с англичанином в такое время, как сейчас? Столь тесные, что посвящает его в дипломатические тайны?
— Дипломатические тайны? Какие дипломатические тайны?
Лальмант внезапно стал строг. Но в душе он немного встревожился. Как предусмотрительный человек, он никогда не допускал, чтобы один тайный агент знал о другом, пока такая осведомленность не становилась совершенно необходимой. В случае с Лебелем имелись очень веские причины, чтобы его истинное лицо оставалось тщательно скрываемым.
Ее ответ отчасти развеял его опасения. Потому что она была абсолютно искренней с ним относительно того, что прошлой ночью сообщил ей Вендрамин.
Тон и манеры Лальманта были пренебрежительными.
— Ах, это! Но это вовсе не дипломатическая тайна. В том, что я раскрыл Мелвилу, нет предательства наших намерений, касающихся вашего барнаботто. Мелвил сообщил мне, что на его жизнь покушались и что он находится под угрозой покушения со стороны этого негодяя Вендрамина.
— Что? — голос ее стал пронзительным, как лезвие ножа, а изящное маленькое личико вдруг исказилось и стало злым. — Вендрамин не говорил мне об этом. Он лишь сказал мне, что Мелвил действует с подозрительными намерениями. Но это действительно достоверно?
— Совершенно достоверно. Он послал пару драчливых фехтовальщиков за Мелвилом несколько ночей назад. От этих Мелвил отделался. Но он полагает, что появятся другие. Он рассказал мне об этом происшествии. В моей власти предоставить ему весьма действенную защиту. Вот и все. Но вы до странного взволнованы, дорогая моя.
— Почему вы решили использовать эту тайну в качестве защиты англичанина, который не имеет с вами официальных отношений?
— Кажется, мне приходится обороняться? Ладно, хорошо. Рассказать вам тайну? Хотя мистер Мелвил не находится сейчас в официальных отношениях со мной, я обрабатываю его, потому что собираюсь использовать его в ближайшие дни. Все пути хороши, чтобы немедленно завербовать его.
В этом, наконец, содержалось аргументированное объяснение. Ее осведомленность о методах Лальманта делала его ответ убедительным. Но усмешка ее была необъяснимо нервной.
— Знаете ли вы, Лальмант, что иногда вы мне противны — вы и ваша отвратительная служба Вы сидите здесь, в этой канцелярии, сплетая паутину подобно толстому грязному пауку. Зачем вам впутывать такого порядочного человека, как мистер Мелвил, в вашу грязь?
Лальмант рассмеялся без тени раздражения.
— Дорогая моя! Что за интерес к этому Мелвилу? Минуту назад казалось, что вы готовы убить Вендрамина А теперь вы как будто готовы убить меня. И вся эта ярость из-за того, что вы внушили себе, будто мы можем обидеть паиньку-англичанина? Осторожнее, Анна! Поберегите страстный темперамент!
— Не будьте скотиной, Лальмант!
Он лишь вновь рассмеялся и не спеша вернулся за стол. Но этот смех удивил ее.
Читать бесплатно другие книги:
