Богатыри не мы. Новеллы (сборник) Белянин Андрей

Олег Кожин

Разноамериканцы

Я почуял его гораздо раньше, чем увидел. Резкий запах одеколона накрыл меня с головой, рисуя портрет позднего гостя – светловолосый, среднего роста, среднего телосложения, средних лет. Квинтэссенция среднего, воплощенная в одном человеке.

Перед тем как открыть дверь, я щелкнул выключателем, залив крыльцо матово-синим светом энергосберегающей лампочки. В сумерках я вижу ничуть не хуже, но стоит подумать и о госте, верно? Незнакомец оказался почти таким, каким нарисовало его мое воображение. Разве что чуть полнее. Липкое облако одеколонных паров вломилось в открытую дверь, стремясь поглубже залезть в мои ноздри. Дьявол, ну зачем так душиться, когда ртутный столбик даже ночью не сползает с отметки в 101 градус?! Чертова шкала Фаренгейта, никак не могу к ней привыкнуть. Когда наша семья спешно покидала родное Таврово, я никак не мог взять в толк, зачем наряду с действительно важными вещами бабушка прихватила старый спиртовой термометр. Теперь-то понимаю, что мы – это наши привычки. С тех пор, как не стало ни бабушки, ни термометра, мне кажется, что я нахожусь в каком-то температурном аду. Незнакомец, упакованный в костюм-тройку, казалось, совершенно не тяготится влажной летней духотой.

– Мистер Саулофф, я полагаю? – вместо приветствия спросил он.

– Вы полагаете верно.

Поправлять бесполезно. Чертовы янки физически не способны произнести букву В, когда дело касается окончания русской фамилии.

– Меня зовут Ричард Ольсон, и я…

– Спасибо, у меня уже есть бесплатная Библия. Даже две.

Резковато получилось, но, черт возьми, коммивояжеры иначе не понимают.

– Я представляю интересы вашей соседки – миссис Ковальски, – Ольсон смерил меня недовольным взглядом. – Могу я войти?

– Нет, не можете, – вздохнул я, понимая, что столкнулся с кем-то похуже назойливых комми. Усредненный зануда, воняющий усредненным одеколоном, – куда ни шло, но представлять интересы миссис Ковальски может только конченная сволочь. Конченная усредненная сволочь.

– Это касается ее мужа, мистера Ковальски, – многозначительно намекнул Ольсон.

– Вы хотели сказать – ходячего трупа мистера Ковальски? – перебил я.

Чертовы правозащитники! Даже странно, что при таком гипертрофированном уважении ко всему и вся, включая цвета кожи и сексуальные ориентации, они начисто лишены такта в отношении личного времени обычных людей…

– Мистер Саулофф, я бы попросил вас воздержаться от подобных высказываний, – Ольсон подпустил в голос строгости. – Поскольку мистер Ковальски, ввиду объективных причин, не может самостоятельно представлять свои интересы, миссис Ковальски наняла меня. И я вижу, что все основания для этого есть.

– Это навязчивое желание жрать человеческие мозги вы называете «объективными причинами»?

Честно говоря, не ожидал, что старая грымза Ковальски пожалуется правозащитникам. Подумаешь, полаялись по-соседски, с кем не бывает? Видимо, преклонный возраст миссис Ковальски дает о себе знать – старушка явно не в своем уме. Хотя какие могут быть сомнения? Я хочу сказать, разве человек, сознательно сделавший зомби из умершего родственника, может считаться психически здоровым? Я сейчас говорю не о законах, а о здравомыслии…

– Хочу вам напомнить, что некроамериканцы считаются полноправными членами общества, и всякое проявление ксенофобии в их адрес преследуется законом! – отчитал меня Ольсон.

Шпарит как по писаному, говорила про таких вот «Ольсонов» моя ныне покойная бабушка. Но за внешним спокойствием и хорошо поставленной речью, – я чувствовал это, – правозащитник начал закипать. Не любят они правды. Не привыкли. Но шутки шутками, а сегодня закон действительно скорее на стороне зомби и их родственников. Когда три года назад из всех телеящиков, радиостанций, газет, журналов, со всех блогов и сайтов по Штатам начала растекаться эта зараза, сопровождаемая стойким запахом тухлой мертвечины, я, честно говоря, не поверил. А к законопроекту, уравнивающему в правах живых и немертвых, отнесся, как к нелепой шутке, острой политической сатире, обличающей шизанутую американскую толерантность. И, похоже, не я один. Не вижу иного объяснения тому, что этот маразматический законопроект Конгресс одобрил большинством голосов. Подавляющим большинством!

– Да помню, помню, – перебил я. – Процесс «Народ против Купера», решение Конгресса, узаконенная некрофилия…

– Мистер Саулофф я пришел выяснить некоторые детали вашего с миссис Ковальски разногласия. – Лицо правозащитника сделалось пунцовым. – Чем быстрее мы все уточним, тем быстрее я вас покину. Поверьте, общение с вами не доставляет мне никакого удовольствия!

«Равно, как и мне нюхать твой одеколон», – подумал я. Но вслух сказал другое:

– Кто у вас?

– Простите? – не понял Ольсон.

– У такого, как вы, дома наверняка есть свой собственный зомби. Только больной извращенец, сделавший из своего родственника вонючего живого мертвеца, может с таким рвением защищать этот идиотский законопроект. Вот я и спрашиваю – кто у вас?

Ольсон застыл, хватая ртом воздух. Он был в бешенстве. Он был в ярости. И я решил добить его.

– Это ваша супруга? Вы тоже любите трахать мертвецов, как миссис Ковальски?

В последнем я был уверен на сто процентов. В смысле, про сексуальные игрища ущербного семейства Ковальски. Издержки соседства, черт бы его подрал. Мистер Ковальски врезал дуба чуть больше полугода назад. Окончательно рехнувшаяся на этой почве миссис Ковальски выписала профессионального унгана, прямо из Нового Орлеана. Встречая меня возле почтовых ящиков, старая дура неизменно хвасталась, мол, нанятый ею жрец ведет свое происхождение от самой Мари Лаво. Чушь, конечно. Родственные связи рядового унгана и Змеиной Королевы – обычный рекламный трюк. Но дело свое сукин сын знал крепко и десять косарей зеленью отработал по полной программе. Вот скажите мне, откуда у престарелой польской домохозяйки лишние десять тысяч долларов?!

Мне бы спохватиться, предпринять что-нибудь… Из-за своей беспечности я теперь лезу на стенку всякий раз, как ветер дует со стороны дома Ковальски. Да еще стабильно раз в неделю слушаю стоны оргазмирующей шестидесятилетней бабки. То еще шоу. Зомби, они такие покорные и неутомимые, если вы понимаете, о чем я… Достаточно надеть на них намордник. С другой стороны, спохватись я вовремя, что я мог сделать? Ольсон верно сказал – мертвый и живой равны перед законом.

– Детали моей личной жизни вас не касаются, – грубо отрезал Ольсон. – А вот детали ваших разногласий с соседкой касаются меня. Вчера вечером вы ворвались в дом миссис Ковальски и изволили заявить, что…

Он порылся в кармане и вытащил аккуратный блокнот в кожаном переплете. Не дорогой, но и не бумажную дешевку. Очередной средний аксессуар. Дьявол, как же он меня раздражает!

– Цитирую: если вы не избавитесь от этой падали, я возьму дробовик и сделаю это за вас. Конец цитаты.

Захлопнув блокнот, Ольсон пристально взглянул на меня. В мыслях он уже вынес мне приговор, облил бензином и сжег прилюдно.

– Все верно?

Я кивнул.

– То есть вы отдавали себе отчет, что не только оскорбляете мистера Ковальски, но и угрожаете его жизни? Угрожаете жизни полноценного гражданина нашего общества? И, надо сказать, гражданина ответственного и законопослушного! Между прочим, за мистером Ковальски не числится ни единого нападения на людей!

Я кивнул вторично. Какой смысл отпираться? Если дело дойдет до суда, то при нынешнем уровне мнемоскопии доказательства без труда добудут прямо из моего мозга. Действительно, всю прошлую неделю ветер дул с запада, неся невероятную гамму ароматов разложения из дома Ковальски в мой. Я даже окна заклеил в надежде, что запах не просочится! Это летом-то! В 101 градус по чертову Фаренгейту! Конечно, я сорвался! Не понимаю, как с этим справляется сама старуха Ковальски? Видно, помимо червонца на унгана, где-то в заначке у нее нашлось еще шесть-семь тысяч на операцию по умерщвлению обонятельных рецепторов. Ей бы держать мужа в холодильнике, как это советует логика и здравый смысл, – и хранится дольше, и соседям не мешает, – так ведь нет же! Мыслимо ли ограничивать свободу некроамериканцев, защищенных Конституцией Соединенных Штатов Америки? Сейчас даже животных в клетках держат разве что в Африке, Китае и на моей исторической родине. Да засунь миссис Ковальски своего дохлого муженька в ящик со льдом, зуб даю, тот же Ольсон затаскает ее по судам!

– Как можно угрожать жизни того, кто уже мертв?

– Мистер Саулофф, вы отдаете себе отчет, что любой суд признает ваши высказывания оскорбительными? – правозащитник проигнорировал мое робкое возмущение. – И это в самом лучшем случае! В худшем – вам вменят разжигание межвидовой розни! И тогда одними лишь административными штрафами вы не отделаетесь!

Да, разжигание межвидовой розни это серьезно. Если ты не кинозвезда или политик – потянет часов на двести общественных работ. И ладно заставят убирать мусор или разливать суп в столовке для бездомных, так наверняка придется отрабатывать по школам. Мало приятного объяснять соплякам и соплюхам, какой ты был нетолерантной скотиной и насколько глубоко твое раскаяние.

– Извините, ничего не смог с собой поделать. Эта тухлая вонь заставляет меня страдать. У меня очень сильное обоняние. Таким, как я, это свойственно…

– Это все, что я хотел услышать, – довольный Ольсон не обратил внимания на мою последнюю фразу. А следовало бы.

У меня патентованный способ разбираться с Ольсонами. Быстрый и эффективный. Всего несколько слов, и самый упорный правозащитник начинает обходить мое скромное жилище по большой-пребольшой дуге. Надо только подгадать момент, дать ему самому произнести эти несколько слов.

– Увидимся в суде! – победоносно бросил Ольсон и горделиво зашагал прочь.

Я терпеливо ждал, когда он вернется, чтобы сказать Веское Финальное Слово. Ни один труполюб не может уйти, не поставив эпическую точку в тяжелой борьбе с нетолерантностью. Не смог и Ольсон. Обернувшись, он посмотрел на меня с неповторимой смесью презрения и легкого сожаления, на которую способны только качественные правоборцы.

– Знаете, мистер Саулофф, меня тошнит от таких людей, как вы. Вас, русских, похоже, совершенно невозможно научить терпимости! В вашей варварской стране еще полвека назад разгоняли мирные демонстрации сексуальных меньшинств и до сих пор не приняли поправки, уравнивающие некрограждан в правах с живыми! С какой яростью вы отстаиваете свои первобытные понятия о морали! Кичитесь своей ненавистью, лелеете и взращиваете ее, гордитесь ею! Что вы за моральный урод? Почему вам доставляет удовольствие издеваться над теми, кому и так в жизни досталось? Но не волнуйтесь, суд заставит вас думать по-человечески!

– Ричард, – мягко намекнул я, – меня сложно заставить думать по-человечески.

– Рад, что в этом наши мнения совпадают, – правозащитник презрительно поморщился. – Вы же варвар, дикарь. Нет, хуже – вы зверь! Вы животное, мистер, Саулофф!

Дьявол меня побери, может ли быть подарок лучше?! Мой поздний гость сам подставился! Да еще как!

– Почти в точку, Ричард! – весело засмеялся я. – Правда, мы предпочитаем говорить, что в нас только половина животного. Смеем надеяться, что человеческого в нас не меньше. Вы ведь не откажете нам в таком праве, верно?

Глядя, как бледнеет правозащитник, я улыбался уже не скрываясь. У Ольсона затряслась нижняя губа и дрогнули ноги. Отвратительный одеколонный дух перешибло резким запахом пота.

– Да вы же… Вы же оборотень! – как-то обиженно выпалил правозащитник.

Все-таки Ольсон оказался довольно тугоумным сукиным сыном. Я знавал правозащитников, которые раскалывали меня в два счета, по обонянию. Раскалывали и мгновенно снимали любые претензии. Я демонстративно почесал кадык, давая Ольсону возможность разглядеть отросшие черные когти.

– Ликантроп, я бы попросил, – ласково поправил я. – Называя меня оборотнем, вы в моем лице оскорбляете целый народ, который, надо сказать, намного древнее вашего. Я считаю этот термин унизительным и недопустимым! И еще мне кажется, что любой суд признает ваши слова крайне оскорбительными…

Я шагнул вперед, и Ольсон отшатнулся от меня, как от чумного. Что поделаешь, мы не так давно вышли из тени, а законопроект, уравнивающий ликантропов в правах с остальными гражданами Соединенных Штатов, принят всего-то месяца три назад. К нам не привыкли. У нас еще нет собственных правозащитников.

– Знаете, Ричард, меня тошнит от таких, как вы, – продолжая наступать, вещал я. – Вам нравится обзывать представителей малочисленных видов, причиняя им боль? Или вы думаете, что у нас, ликантропов, нет чувств?

В глубине души я откровенно потешался над Ольсоном. Смешно, в самом деле, но не мои когти заставляли его дрожать. Три слова метались в его крохотном мозгу – обозвал ликантропа животным! Ликантропа – животным! Это же за гранью терпимости!

Продолжая отступать, Ольсон спиной натолкнулся на мусорные баки. Мятые жестяные крышки громыхнули, и правозащитник, взвизгнув, припустился вдоль погружающейся в вечернюю тьму улицы. Я помахал ему вслед и самым доброжелательным голосом крикнул:

– Увидимся в суде, Ричи!

В дом я вернулся в замечательном расположении духа. Да, похоже, они еще не скоро привыкнут к официальному наименованию. Мне-то, по большому счету, наплевать. Как говаривала моя покойная бабушка, – назови хоть груздем, только в кузовок не клади. Или про грузди это назвался, вот и не рыпайся? А, к дьяволу! Родное Таврово наша семья покидала в жуткой спешке, я тогда был пятилетним щенком, где уж тут помнить русские поговорки? Зато я отлично помню, как сельчане, прознав, кто мы есть, охотились за нашими головами с топорами и ружьями! И я их не осуждаю. Нормальная реакция нормальных людей на потенциальную угрозу. Вот если б они вдруг начали задвигать нам о равных правах… Вы вообще можете представить, чтобы овца предлагала волку равноправие? Вот-вот! К счастью, Штаты – не Россия. Не хочу торопить события, но среди наших ходят разговоры, будто общине удалось объявить некие обширные охотничьи угодья заповедной зоной ликантропов, со всеми вытекающими. Ну, знаете… никто не будет совать туда нос, и кому какое дело, если в полнолуние там будет пропадать несколько бродяг? Все-таки хорошо, что мы уехали из того воронежского села.

Серьезно, называйте меня как вам удобно, только не суйтесь ко мне с советами. Я думаю, неофициально большая часть живых существ придерживается именно таких правил. Это официальное общество отчего-то считает, что называть вещи своими именами – плохо. Сегодня назвать оборотня – оборотнем все равно что в двадцатом веке назвать чернокожего – ниггером или гея – педиком. Впрочем, сейчас же не двадцатый век, верно? Я хочу сказать, кому нужны ниггеры и педики, когда есть некроамериканцы и ликантропы? Или теперь пора и нас называть ликаноамериканцами?

Улыбаясь собственным мыслям, я плотно прикрыл дверь. Обострившееся чутье подсказывало, что мягкий южный ветер вскоре сменится протухшим западным. Дьявол, когда-нибудь я действительно возьму дробовик и избавлю мистера Ковальски от адского рабства, а себя от жуткой вони разлагающегося мертвяка. А полиции скажу, что ходячие мертвецы оскорбляют мои древние религиозные чувства. В конце концов, мы живем в свободной стране, мать вашу! И ваша свобода заканчивается там, где начинается моя!

Александр Золотько

Выступление на заседании Клуба любителей фантастики старшего оперуполномоченного уголовного розыска по поводу криминальной составляющей сказок Ш. Перро

Спасибо, я с интересом выслушал все выступления. Нет, все правильно, версии интересные, глубокие…

Тут тебе и Фрейд, и Юнг… Как там? Лес, по Юнгу, наше бессознательное, и путешествие Красной Шапочки обозначало инициацию девушки. Класс.

Счастье, что адвокаты таким не балуются. Там просто – девочка пятнадцати лет отправляется в час ночи с тремя сорокалетними мужиками в сауну за город для того, чтобы попариться. И все. И для нее было полнейшей неожиданностью все, что произошло там потом.

И тут ни хрена не поймешь – то ли девочку жалеть, то ли трех сорокалетних мужиков, которые в тот момент честно полагали, что девочка заинтересована в них, а не в том, чтобы снять немного денег.

Умничаете много, господа докладчики. Умничаете, психологов поминаете, комплексы разные называете. А нужно немного первоисточники почитывать. И не адаптированные для детей, а те, что первоначально, честно и недвусмысленно указывают на суть происходящего.

Вот, в упомянутом выше случае с сауной: девочке предложили съездить в сауну. Расклад простой – она, плюс три мужика, плюс ночь, плюс сауна, как место уединения. Можно сколько угодно плакать о наивности девочки, но факт все равно остается фактом – все она прекрасно знала, ко всему была готова, но внешне… И, по закону, имело место, конечно, изнасилование. Или даже не изнасилование, а вступление в связь с несовершеннолетней, что тоже влечет за собой заключение.

Теперь просто смотрим на Красную Шапочку. Мама отправляет дочку с посылочкой к бабушке. Через лес и одну. Наивная мама, послушная дочка и подлый волк. Теперь – проблемы.

Мама что – не знала о волке? Зуб даю – знала. Не первый же он день в лесу… И, кроме того, это ж в те времена был придуман символ законности и порядка в государстве. Не помним? Ну, о девственнице, которая могла спокойно пронести через все государство мешок с золотом.

Так что, минимум, мы имеем в сказке укор в недостаточной защите закона в данном государстве. Не прошла девушка со своей девственностью.

Идем дальше. Волк. Бог с ним, с тем, что он умеет говорить. И то, что он может, напялив чепчик, сойти за бабушку. Почему он не съел девочку прямо на месте, в лесу?

Сколько там нужно времени – горло перекусил, шейные позвонки сломал, в кусты затащил и – приятного аппетита.

Так нет же, он выспрашивает адрес, бежит к бабушке, жрет ту, переодевается и все равно попадает под топоры лесорубов. Чушь какая!

Сами подумайте, где проще встретить этих мужиков с топорами, в лесу или в бабушкиной избушке? И к гадалке не ходи. Но…

Смотрим дальше, с нашей доброй и наивной точки зрения.

Бедная девочка встречает здоровенного мужика… Что? Волка? Хорошо, волка. Но такого интересного, что в постели она его свободно приняла за человека. Ну, там, глаза большие, уши огромные, и только потом перешли к зубам…

То есть когда вы увидите волка, то вам сначала бросятся в глаза размеры глаз и ушей, и только потом вы заметите, шерсть по всей морде и профиль, мягко говоря, не совсем человеческий?

Значит, девушка встречает не пойми кого, спокойно вступает в разговор и выдает зверю информацию про бабушку и про то, что сама скоро там будет. А когда волк убегает, то спокойно следует своим курсом, не отклоняясь от маршрута. Это вместо того чтобы убежать домой, в слезах и соплях, обратиться в правозащитные органы или к общественности.

Напоминаю про историю с сауной. К девочке подходит мужик (пусть не все три, а только один) и предлагает съездить на ночь глядя в сауну. И девочка, вместо того чтобы бежать и сообщить, наивно соглашается попробовать.

Когда девочка садится в машину, то ее не насилуют там, в салоне, не завозят в ближайшую рощу, а честно доставляют в сауну, где и парятся вместе с ней до, во время или после этого самого…

По версии наивной девочки и мерзавцев – логики никакой. Но по версии сознательной подставы мужиков – абсолютное совпадение.

Вот и с волком. Либо мы признаем, что мама и дочка – наивные дуры, а волк алогичный дебил. Либо и мама, и дочка все прекрасно знали и были готовы… Конечно, не к съеданию. Не было никакого поедания. У писателя все написано по-другому?

Съел?

Вы когда-нибудь видели укус крупной собаки? А тело, которое эта собака рвала? Не нужно морщиться! Какие все нежные, даже страшно. И наивные.

Волк приходит к бабушке, съедает ее, а потом ложится в кровать… Зачем, кстати, ложится в кровать? Представьте себе, домик, спальня, залитая, на хрен, кровью. Откуда? Да бабушку он ел, сами ж говорили!

Проглотил… Мы с вами о волке или о боа-констрикторе? О волке? Тогда прикиньте жуткую сцену – волк, заглатывающий бабушку.

Да знаю я, что сказка, не нужно мне напоминать. Знаете, сколько я таких сказок на работе выслушиваю.

Так что не жрал он бабушку. Максимум задушил или даже оглушил, если помнить весь сюжет истории.

То есть чисто в комнате. Ага…

А теперь представим, что это вы волк и вам нужно Красную Шапочку съесть. Ваши действия?

Ладно-ладно, только предположим. Смелее, мужчина! Ну? Правильно, нужно, чтобы без свидетелей, чтобы никто не помешал. Лес подходит? Абсолютно.

И нет никакой необходимости бежать к бабушке, рискуя нарваться. Нельзя съесть прямо там? Тогда проводить девочку немного и там… Усложним задачу – съесть нужно обязательно в бабушкином домике.

Вошли, бабушку хлопнули… или обездвижили. Дальше? Готовимся принять крошку в вызывающем головном уборе. Надеваем чепец и ложимся в кровать? А зачем? То есть вы на сто процентов уверены, что девочка от двери не срисует этот маскарад? А если не срисует от двери, то, подойдя в упор, все равно ничего не заметит? Вы станете на это рассчитывать? Тогда что?

Правильно, ждать нужно у двери. Можно с тяжелым предметом в руке, можно и просто так, если сила есть. Дальше девочка приходит, дергает за веревочку… Кстати, есть в зале желающие объяснить нам всем, почему это девочке нужно было сообщать, как именно открывается дверь у родной бабушки? Нету? И правильно, поскольку объяснить это можно только одним из двух: либо со времени последнего визита внучки бабушка сменила замок, либо внучка у нее никогда не бывала. Будем голосовать? Или просто запишем в нестыковки? И, кстати, обратите внимание на странную конструкцию запоров… в смысле, замков.

Для чего служит обычно замок? Правильно, чтобы снаружи не мог зайти посторонний. Прикинем, эта конструкция с веревочкой хоть как-то подходит под описание надежного замка. Прикинули? Вердикт – не подходит, ни хрена.

Откладываем в голове и идем дальше. Волк, проникнув в дом и устранив бабушку, вместо того чтобы стать за дверью и принять посетительницу четко и надежно, начинает эти идиотские разговоры.

Идиотские, идиотские. Что он там ей сказал сразу? Поставь, говорит, корзинку и ляг возле меня в кровать. Что значит – нет? Именно так он ей и сказал, читайте первоисточники, блин. Ложись, и все тут.

Замечательная просьба у больной бабушки, которая даже с кровати встать не может, чтобы дверь открыть. Кто ж ей тогда воду подавал и, простите, ночную вазу? Но мы не об этом.

Бабушка предлагает лечь к ней в постель, и внучка послушно ложится. Правда, здорово? Еще как!

С каких это дел? Ну, пришла, ну, угостила пирожком, маслицем, сбегала за водой и подмела в доме. Так нет же, в кровать ложится.

Смотрим с точки зрения визита к старой бабушке – полная бессмыслица. Смотрим с точки зрения акта пожирания – опять-таки чушь.

Полагает, на перине жрать удобнее? А полагаете, что волк был из древних греков и есть мог только в кровати… Нет?

Тогда почему в кровать? Составляем логическую связку – почему не в лесу? И почему в кровать? Есть варианты?

Вижу-вижу, не нужно там подскакивать на заднем ряду. Вы явно читали сказку полностью, вместе с моралью. Что там сказано в морали? Как бы девица ни береглась, все равно найдется волк, который ее это самое… Близко по смыслу? Близко…

То есть мы сейчас с вами совершенно четко понимаем, что суть сказки Шарля Перро сводится к изнасилованию несчастной Красной Шапочки. Волк заманил, уложил и поимел, извините за выражение.

Вот, вижу выражение полного удовлетворения на лице предыдущего докладчика. Тут тебе и трактовка леса по Юнгу ложится в полный рост, как Красная Шапочка в кровать… Тогда чего это я ваше внимание отвлекаю, несу околесицу, вместо того чтобы четко указать на текст выдающегося французского писателя? А потому, что не все так красиво ложится.

Что, мама специально послала дочь на изнасилование? И заодно бабушку подставила, чтобы завладеть жилплощадью покойницы, не дожидаясь завещания? В тексте, кстати, не упоминается папа, словно его нет вообще… Умер? Неизвестен?

И почему послала дочку на смерть или на страдания? Замуж выходила, дочь и бабушка мешали… Или дочь мешала, а бабушка все никак не могла отойти в мир иной и освободить квартиру… извините, дом.

Богатства, кстати, семья небольшого, такая, скорее, бедная семья. Ни слуг, ни транспорта… Да и тормозок для больной оставляет желать лучшего, хотя корова, судя по маслу в горшочке, все-таки есть.

Значит, наняла мамаша волка… Хотя выходит, что и не за что было нанимать. И на что она волка наняла? На изнасилование? Инициировать девочку хотела? Или все-таки замочить? Типа он ее сильничал для развлечения, а потом должен был убить.

Тогда, наверное, можно объяснить то, что он не тронул ее в лесу, заманил дуру в постель… Но бабку-то он не грохнул! Живая потом оказалась бабка, вот в чем закавыка!

Так в чем же там было дело?

Какую мы можем рассказать историю, чтобы все было чисто и состыковано? Кто жертва? Кто злоумышленник?

А тут все как в сауне. С первого взгляда, жертва, конечно, девочка. Глупую заманили, надругались… Следы интимной близости на ней, кстати, были, а насилия – нет. И мама-одиночка очень своевременно оказалась у сауны, чтобы все увидеть, да не одна, а с братом своим и его приятелями…

Не знаю я, кто был этот волк. Ну, не знаю. Может, просто зажиточный крестьянин, купец, мелкий дворянин… Даже, скорее, сын такого сельского вродекакбогача. Явно с деньгами и любитель до девок. Но явно не насильник.

Знаете, есть такие – любят гульнуть, девок потискать, но честно платят за их угощение и даже дарят подарки. Многие из них, кстати, искренне уверены, что их партнерши получают от всего происходящего такое же удовольствие, как и они.

Но женить такого нет никакой возможности. И на папу его тоже толком не надавишь.

Что можно сделать? Совершенно верно. Абсолютно.

Имеется семья, состоящая из трех поколений одиноких женщин… Уже страшно. Мама попробовала без мужа и понимает, что ничего хорошего здесь нет. Нужен муж, а мужу нужно приданое от невесты, а приданого, как мы все уже понимаем, нету. Необходимо выдать без приданого.

Как?

Вначале отслеживаем потенциального клиента, где он бывает, как себя ведет… На сельской гулянке с танцами можно даже ему глазки немного построить, но близости не позволять, типа мамка заругает, соседки донесут… Потом как-нибудь.

Затем бабушка заболела, и об этом узнают почти все, а мама снаряжает дочку в гости к бабушке. Можно быть уверенным, что парень будет виться рядом, а если сам не сообразит, можно ему намекнуть – ах, я не смогу прийти на танцы, иду к бабушке за лес, там и заночую…

Мужики, если честно, кто бы устоял? Кто бы случайно не встретил следующим утром девушку в лесу? Поднимите руку! Нет никого? То-то же…

Значит, встречает наш волк Красную Шапочку, и можно уже приступать, но зачем? Ведь она не возражает, более того, она даже хочет все это удовольствие получить на кровати, в постели… Кто из мужиков станет спорить? И снова – никто.

Только вместе идти не стоит, заметят, мама заругает… А бабушка – не заругает, бабушка поймет и даже поможет. Она все знает, она с внучкой уже говорила об этом, даже больной бабулька прикинулась по этой причине, чтобы любимую внучку из-под мамкиного надзора увести.

Только на всякий случай, для конспирации, чтобы и бабка сводней не выглядела, и дочка чтобы, если не дай бог что, от мамки не пострадала, нужно на бабку вроде как напасть и внучку вроде как обманом взять…

Ну, а дальше… Единственный сложный и не до конца понятный момент – разборка с бабкой. Возможен вариант, что она, дождавшись волка, кстати, обычная во Франции фамилия, уходит из дому… Или он ее все-таки слегка связывает… Лично я склоняюсь ко второй версии, хотя первая дает большую свободу в отношении вызова лесорубов…

Бабка прибегает: помогите, насилуют, – лесорубы честно прибегают разбираться и потом, если дело доходит до суда, честно дают показания…

Если же бабка связана, то заранее предупрежденные лесорубы отсчитывают заранее уговоренное время после входа Красной Шапочки в дом, подбегают к двери, дергают (обратите внимание) за веревочку, дверь сама собой открывается, и они фиксируют ситуацию, когда Красная Шапочка переходит от вопроса про большие зубы к вопросу, извините за двусмысленность, о таком большом хвосте.

Пацан вынужден или жениться на жертве насилия, или откупается от нее, предоставляя приданое бедной девочке.

А виноват, естественно, парень, жестокий насильник и злой волк. И даже знаменитый французский писатель, честно описавший ситуацию, оказывается обманутым совершенно очевидным, на первый взгляд, положением вещей.

А вы говорите – Юнг!

Жаклин де Гё

Отпуск

Старый Кросби умирал.

Если бы он умирал дома, в Ирландии, в старом, иссеченном ветрами каменном доме на берегу гавани, то баньши клана Мак-Кроссан знала бы, как достойно проводить его в последний путь. Она бродила бы по холмам и долинам и выла от горя так пронзительно, что ее вопли слышны были бы даже на кораблях, стоящих далеко на рейде, и моряки крестились бы поспешно, тревожно вглядываясь в густой туман.

Но Кросби умирал в море, на небольшой шхуне, шедшей от Зеленой Земли предков в Новый Свет. Умирал среди таких же, как он, бедолаг, гонимых из пораженной многолетним неурожаем и эпидемиями страны на поиски лучшей жизни, – крестьян из долин, рыбаков из прибрежных деревень, обнищавших городских ремесленников… И баньши не могла соблюсти старый обычай и оплакать его как подобает – среди священных деревьев, мешая слезы с вечным ирландским дождем и хороня их в терновых зарослях. Все, что она могла – сидеть невидимкой у его ложа и покрасневшими от плача глазами следить, как уходит жизнь из старого фермера, чьему роду она так верно служила. И поглядывать иногда на последнего представителя этого рода – испуганного худенького мальчика лет семи-восьми, единственного из одиннадцати детей Кросби, сумевшего выжить среди голода, сыпного тифа и холеры. А еще – надеяться, что мальчик успеет вырасти, жениться и наплодить детей, прежде чем его призовет к себе Смерть. Потому что баньши жива только до тех пор, пока есть на Земле хоть один человек, принадлежащий к ее клану.

– Валера, я кому сказала, руки мыть! Маша, пожалуйста, отвлекись хоть на пять минут от этой штуки и займись братом!

– Мам, ну что он, маленький, что ли? – двенадцатилетняя Маша быстро набирала эсэмэску и даже глаз не подняла.

– Да, – пробурчала сквозь зубы Ирина, пытавшаяся одновременно и уследить за котлетами и побыстрее открыть кошачьи консервы для нудно мявкавшего возле пустой миски Барсика. – Пять лет – это, к твоему сведению, еще не очень большой.

– Ну, кран-то открывать он умеет, – все так же, не поднимая головы, пожала плечами Маша. – Кота же искупал.

– Ты хочешь, чтобы он искупал его еще раз?

– Мам, да ничего я не хочу! Дай мне спокойно сообщение отправить! Чей сын, в конце концов, твой или мой?

Ирина, с трудом сдержавшись от того, чтобы шваркнуть кухонным полотенцем по столу, отправилась за Валерой сама.

Сын лежал на ковре, увлеченно рисуя что-то на планшете.

– Сына, остынет же все.

– Ага.

– Что «ага»?

Валерка поднял голову, смешно наморщил нос.

– А чего ты сейчас сказала?

Ирина вздохнула, подняла сына с пола, повлекла в ванную.

В кармане фартука меланхолично заиграл «Полонез» Огинского.

– Та! Татататата! та! татата! – громко и фальшиво подпел телефону Валерка. – Дай потом мне, я тоже хочу с бабушкой поговорить!

– Сладкий мой! – умилилась на том конце провода Надежда Андреевна. – По бабушке соскучился! Ириша, я взяла вам билеты!

– Мама, какие билеты? О чем ты?

– Ира, ну какие я могу взять билеты тебе и детям?

Москва – Дублин, разумеется! Сюда – через две недели, обратно тридцатого августа, чтобы Маша в школу не опоздала.

– Как – обратно тридцатого августа? Полтора месяца?! Меня так надолго с работы никто не отпустит!

– Значит, поменяем твой билет, вернешься раньше, – безмятежно ответила Надежда Андреевна. – А дети пусть отдыхают до сентября. Да и тебе отдохнуть не помешает. Я имею в виду – от них.

– Ма-ма! – выдохнула Ирина. – Ты бы хоть советовалась сначала! Или хотя бы предупреждала! Мы ведь можем и не успеть сделать визы за две недели!

– Ну, на тебя не угодишь, – обиженно сказала мать. – Что ни сделай, все не так. Я стараюсь, хочу как лучше, устраиваю близким приятный сюрприз, а в ответ получаю… Ладно, дай мне внука.

– Сюрприз… – проворчала Ирина, наблюдая за оживленно болтающим с бабушкой Валеркой. – Хорошенький сюрприз! Две недели… Как хочешь теперь, так и крутись.

Машина остановилась посреди дороги.

– Овцы! – восторженно заорал Валерка.

Его сестра, расслабленно слушавшая музыку на заднем сиденье, приоткрыла глаза, вынула один наушник, спросила:

– Чего?

– Овцы! Живые!

Справа и слева за окнами текла пушистая река, из которой торчали рога, моргали глаза и неслось нестройное меканье. Молодой парень в джинсах и футболке, шагавший рядом со стадом, раскланялся с бабушкой, помахал приветливо ее пассажирам. Вслед за парнем неспешно трусила большая черная собака.

Маша приподнялась, оглядела овец, пастуха, зеленые поля по обе стороны, чисто выбеленные одноэтажные коттеджи за живыми изгородями и изрекла:

– Вот деревня-то.

После чего снова заткнула уши, откинулась на спинку и начала отстукивать ногой такт неслышной другим мелодии.

Ирина в душе была с ней абсолютно согласна, но благоразумно промолчала.

– Уже почти приехали, – добродушно сообщила бабушка, поглядывая в зеркальце на внуков. – Всего два поворота осталось.

Маша зевнула.

– Кстати, Вудсы все-таки продали дом, – продолжала беседу бабушка. – Так что у нас теперь новый сосед. Очень приятный. Из Америки, но с ирландскими корнями. Он потому и купил эту развалюху, что, судя по архивам, раньше ею владела его семья. Хотя я все равно не понимаю, как он рискнул. Предки предками, но там же ремонта – ужас! Хотя он за четыре месяца уже так много сделал, вот сама посмотришь – дом просто не узнать. Очень хозяйственный мужчина. Чуть старше меня и тоже не женат. Высокий такой, спортивный, ужасно симпатичный и почти не рыжий.

– Мама, ты опять? – с подозрением спросила Ирина.