Змееныш Дашков Андрей

Завопив от боли и ярости, палач отшатнулся. У него был разбит нос, и кровь хлынула ему на подбородок, но это явилось слабым утешением для Стервятника. Он ощутил внезапное головокружение – ему почудилось, что темный потолок угрожающе накренился… А чудовище уже улыбалось и, макая палец в собственную кровь, принялось что-то рисовать на коже жертвы. По большей части это были замкнутые линии на руках, ногах и вокруг шеи. Закончив, человечек наклонился и почти ласково прошептал Люгеру на ухо:

– Эти болваны плохо тебя привязали. Я займусь с тобой любовью после, когда ты поймешь, что я твой самый близкий друг. Ведь именно я прекращу твои страдания.

Откуда-то из-за спины он вытащил длинную иглу и с улыбкой загнал ее под ноготь указательного пальца на правой руке Стервятника.

Так начался двенадцатичасовой кошмар, по завершении которого Люгер остался жив только благодаря присутствию мокши.

* * *

Он совершенно не чувствовал боли, однако безнадежность, страх и унижение терзали его душу, пока инструменты терпеливого и умелого палача терзали тело. Самым мучительным было то, что он видел свою изуродованную, окровавленную, обугленную плоть и сознавал, что в лучшем случае навсегда останется калекой, а в худшем – просто умрет от потери крови.

Спустя несколько часов после начала пытки у него были вырваны ногти на обеих руках, обожжена грудь и отрезано правое ухо. Обитатель подземелья выполнял свою работу с явным наслаждением. Люгер понимал, что нужно притворяться, иначе конец наступит очень скоро, и вместо стонов принялся издавать дикие вопли. Впрочем, это не слишком облегчило его участь.

Когда у него были сожжены ступни обеих ног и выбиты передние зубы, в камере снова ненадолго появился герцог. Брезгливо морщась от дурного запаха, он вполне светским тоном осведомился, не появилось ли у Люгера желание поведать о содержимом дипломатического багажа советника Гагиуса.

Даже если бы Слот хотел, он не мог бы сказать об этом ни слова. По-видимому, на Блуденса произвела впечатление его почти невероятная выдержка.

– Отруби-ка ему одну руку, – приказал он палачу и пожелал лично присутствовать при ампутации.

Человечек с вдохновением взялся за дело, но использовал вместо топора ржавую пилу.

Он перепиливал кость поблизости от локтового сустава в течение четверти часа. На протяжении этого времени Люгер познал горький вкус безнадежности. Лишившись руки, он терял даже призрачную надежду вырваться из плена и отомстить. Стойкость, истинная или показная, утратила всякий смысл. Он рассказал бы Блуденсу все, что знал, если бы того интересовало хоть что-нибудь, кроме неизвестных самому Слоту обстоятельств бесследного исчезновении советника.

Когда часть руки была отправлена в корзину, а палач начал прижигать рану, чтобы из нее не хлестала кровь, на глазах Стервятника против воли выступили слезы отчаяния, и герцог счел это хорошим знаком. Если бы Люгер не был так измучен, он, возможно, сочинил бы какую-нибудь историю, проверка которой потребовала бы времени, и это отсрочило бы дальнейшую пытку.

Но отсрочки не предвиделось. На последующие три-четыре часа он погрузился в огненно-багровый удушливый туман и несколько раз терял сознание. Блуденс приходил еще раз, а может быть, у Люгера начались галлюцинации. Во всяком случае, Слот слышал, как герцог приказал отрезать ему язык, но не трогать оставшуюся руку, дабы он мог что-нибудь написать. Впрочем, в его признание Блуденс, похоже, уже почти не верил. Неуступчивость искалеченного пленника не на шутку задевала палача, который изо всех сил старался угодить своему герцогу.

Он разжал челюсти Стервятника при помощи стального прута, а затем щипцами откусил ему язык. Слот чуть не захлебнулся кровью. Она быстро наполнила непривычную и невыносимую пустоту во рту.

В глазах померкло, но даже абсолютная тьма не принесла избавления от муки. Воображение рисовало то, чего не могли узреть слезящиеся глаза. Оно продолжало свою страшную работу еще очень долго: Люгер уже видел себя немым обрубком, обреченным провести остаток жалкой жизни где-нибудь на герцогской псарне…

Он был на волосок от смерти, и рассудок его едва не помутился. Тем не менее земмурское колдовство не помогло ему. На этот раз рыцари-призраки не явились из запредельности, чтобы спасти его, – врата красной преисподней остались закрытыми, – а мокши притаился до поры, возможно, сожалея о своем неудачном выборе и об участи, постигшей никчемное тело…

В конце концов, когда Люгером уже овладело предсмертное безразличие, чем-то схожее с оцепенением, палач выдавил ему левый глаз, сжег волосы на голове и отрубил правую ногу выше колена.

Слот медленно падал в бездонную черную пропасть – словно возвращался в колыбель, из которой некогда вышел бессознательным младенцем. Приближалась смерть – отвратительная, грязная, бесконечно унизительная, и воля была парализована, ибо существование означало только одно: непрерывное страдание. Поэтому Стервятник хотел умереть.

Он лежал на пыточном столе и ждал смерти, с которой прекратилась бы невыносимая жизнь. Вскоре он потерял сознание.

* * *

Палач чувствовал себя совершенно разбитым после многочасовой утомительной работы. Он впервые видел человека, перенесшего такие пытки и не выдавшего интересующих герцога сведений. Экзекутор настолько устал, что даже отказался от своих гнусных посягательств, отложив их на более позднее время.

К тому же было более чем вероятно, что гнев Блуденса, когда-то приказавшего вырвать ему ноздри, падет и на его голову. Поэтому он возненавидел свою последнюю и на редкость упрямую жертву сильнее всех предыдущих, а их через его руки прошло немало.

У него хватило сил в одиночку оттащить полегчавшего на треть

Стервятника в темный угол камеры. Он не смел нарушить приказ Блуденса и убить пленника. Оставалось надеяться, что тот сам сдохнет до наступления утра. Таким образом экзекутор рассчитывал избежать неблагодарной работы, а заодно и наказания.

В подземной келье, находившейся неподалеку от пыточной камеры, его дожидались кувшин с вином и грубый матрас – ничем не лучше тех, что лежали в камерах для узников. Уродец был вполне равнодушен к удобствам. Единственное, что еще возбуждало его омертвевшие чувства, это насилие, кровь и крики не способных к сопротивлению жертв. К тому же только с ними он мог хотя бы изредка удовлетворять свою похоть. Поэтому он служил Блуденсу с большим рвением, чем это делал бы любой осыпаемый милостями придворный.

* * *

Озаренный отблесками тлеющих углей, Люгер скорчился на каменном полу. Его тело превратилось в отвратительный обрубок, а лицо изменилось настолько, что даже Сегейла вряд ли узнала бы прежнего Стервятника. Он лишился руки, ноги и глаза. На нем не осталось живого места: сплошь раны, ожоги, засохшая кровь…

Он пробыл в беспамятстве до полуночи. За это время внутри него пробудилось от вынужденной спячки другое, нечеловеческое существо. Оно примерило на себя искалеченный костяк и изуродованную плоть.

Глава девятнадцатая

ПРЕОБРАЖЕНИЕ

К Люгеру медленно возвращалось сознание.

Вначале он даже удивился тому, что все еще жив, а затем черной волной нахлынуло отчаяние. Призраки бесконечно тягостного будущего обступили Слота. И лишь одно утешало – скорее всего ему оставалось недолго страдать. Он застонал – из горла вырвался долгий, почти звериный вой. Разбитые губы распухли; он ощущал их как твердые наросты с рваными краями. Каждый удар сердца тяжело отдавался в барабанных перепонках…

Упершись в пол уцелевшей рукой, Люгер сумел перевернуться на спину.

Его единственный глаз уставился в темноту. Угли в жаровне давно погасли, поэтому он не разглядел ни единого проблеска света. Но зато Стервятник не видел и собственного уродства.

В подземелье царила абсолютная тишина. Потом, спустя некоторое время, Люгер услышал тихий звук, похожий на треск рвущейся ткани. Он решил, что это, должно быть, лопаются волдыри на его обожженной коже, но тут словно само собой вернулось шестое чувство мокши, и Люгер стал свидетелем поразительного преображения.

Он опять, в который уже раз осознал свою двойственность. Когда бездействовала его человеческая половина, ослабленная, подавленная или пребывавшая без сознания, это вовсе не означало, что такая же участь постигла и мокши. Люгер снова мог видеть в темноте, но вещи предстали перед ним такими, какими их воспринимал чужой разум.

Теперь он знал, где находится, и различил горку еще теплых углей, стол с бледнеющим отпечатком человеческой фигуры, искаженные контуры орудий пыток, зловеще мерцавшие во мраке, но, главное, он «увидел» собственное тело, и ему потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к этому зрелищу.

Тело не имело четких очертаний и более всего напоминало облако сложной формы, отдаленно схожее с искалеченным человеком. Совсем бледной казалась та его часть, что соответствовала уцелевшей руке, – она имела вид сгустка с пятью отростками-струями, истекавшими вовне, словно клочья тумана. Но самое непостижимое заключалось в том, что у Стервятника отрастала и другая рука взамен отрезанной. Маленькое подобие скрюченной ладони появилось на все еще смердевшем обрубке…

В первый момент Люгер не испытал ничего, кроме страха, хотя мог бы и обрадоваться, ибо чудесное исцеление означало обретение надежды. Возможно, причиной было глубоко укоренившееся в нем отвращение ко всему противоестественному.

Будто завороженный, смотрел он на медленно раскрывавшуюся кисть, которая издавала тихое потрескивание. Люгер осторожно потрогал ее – кожа была очень нежной на ощупь, а под ней ощущались растущие суставы и кости. На внутренней стороне запястья угадывалось мягкое биение животворящей крови…

Стервятник подполз к стене и сел, опершись на нее спиной. Только потом, боясь поверить в чудо, свершавшееся в эти мгновения, он перевел «взгляд» на то, что осталось от его ноги.

Обугленное мясо затягивалось новой плотью, а кости росли, как молодые побеги – из бедра торчала маленькая и пока еще уродливая ножка, словно кто-то соединил части двух скульптур, не позаботившись о соразмерности и придании конечностям зеркального подобия. Однако с каждой минутой разница становилась все менее заметной.

Тогда Слот наконец почувствовал присутствие мокши. Тот был будто неуловимая блуждающая тень в темном и пустом лабиринте, но этот «лабиринт» почти полностью вобрал в себя мозг Люгера, и в нем оказалась погребенной большая часть его памяти. Он подвергся изменению, за которое, вероятно, заплатил своей человеческой сущностью, но чем бы оно ни было, мокши спасал Стервятнику жизнь.

Люгер медленно поднес к лицу уцелевшую руку. Опухшие пальцы еще не приобрели обычную чувствительность, поэтому он не мог понять, что происходит в его глазнице. Он нащупал в ней нечто липкое и влажное, напоминавшее слизня, но, по крайней мере, она уже не была пустой.

Он сунул пальцы себе в рот и прикоснулся к отрастающему языку. На месте выбитых и вырванных зубов появились новые – они ровными рядами прорезались из кровоточащих десен, и это причиняло лишь едва заметную боль.

И, наконец, он обнаружил на голове отрастающие волосы, а на порванном ухе остались только едва заметные рубцы.

Люгер испытал прилив невесть откуда взявшихся сил – ведь за последние двое суток у него во рту не было и крошки. Еще совсем недавно охваченный глубочайшим отчаянием, теперь он снова жаждал мести. Однако прежде следовало убедиться, что он не сделался рабом мокши и не оказался в самом безнадежном заточении – внутри обновленного, но уже чужого тела.

И в любом случае ему приходилось опасаться того, что люди Блуденса заметят неправдоподобное исцеление полумертвого калеки раньше, чем он будет готов драться за свою жизнь и отдать ее подороже, а тогда все усилия мокши окажутся тщетными. Побег из подземелья по-прежнему представлялся крайне трудным, почти неосуществимым делом.

В тревожном ожидании Люгер прислушивался к хрусту суставов и костей, который раздавался в течение нестерпимо медленно тянувшихся часов, пока его преображение не завершилось полностью. У него не было возможности узнать, насколько хорошо видит новый глаз и видит ли вообще. Он довольствовался теми блеклыми бесцветными сумерками, в которые был погружен мокши на протяжении своей невообразимо долгой жизни…

По мере того как конечности отрастали и обретали подвижность, силы Стервятника стремительно таяли. За ночь он успел изведать усталость, опустошенность, истощение, а в конце концов наступило изнеможение; из-за недостатка крови он стал бледен, будто мертвец. Но затем мокши открыл для него неведомый источник.

С некоторого момента Люгер уже не был уверен в том, что бодрствует, равно как и в том, что спит. Отчетливее всего он запомнил одно из своих видений: продолжением его головы была прозрачная труба, которая пронизывала своды подземелья и купол небес; на другом ее конце сияли звезды…

* * *

Но вот вернулись и силы, и достаточная ясность сознания. Первым делом Люгер подумал, что, сам того не желая, проник в тайну бессмертия мокши. В их власти было сделать почти неуязвимыми и захваченные ими бренные тела…

Он медленно двинулся вдоль выложенных в ряд пыточных орудий, на многих из которых осталась его кровь. Он выбирал себе оружие. И без труда нашел то, что искал, – нож с длинным заостренным клинком.

Люгер нанес несколько ударов воображаемому противнику, убеждаясь в том, что обе руки слушаются его одинаково хорошо. Даже в царившей здесь полной темноте он чувствовал себя довольно уверенно. Он поневоле запомнил на всю жизнь очертания камеры, каждый выступ на пыточном столе, к которому его привязывали, каждую зазубрину на орудиях страшного ремесла и каждую из улыбок своего мучителя. Теперь он жаждал его смерти, испытывая нечестивое истинное наслаждение от предвкушения убийства, и мечтал лишь об одном – выпустить кишки человеку, заставившему его выть от отчаяния…

Потом он снова лег, сдерживая дрожь возбуждения. Конечно, скрыть то, что он снова цел и, значит, опасен, было невозможно, но Стервятник рассчитывал напасть внезапно.

Он лежал на грязном полу мрачного застенка, воздух в котором был пропитан запахами крови и горелого мяса. Он поджидал первого, кто отворит дверь. И поскольку Люгер хотел прожить подольше, он молился, чтобы этим человеком оказался пыточных дел мастер.

Глава двадцатая

РАЗДЕЛЕНИЕ

Наконец за дверью раздались шаги, а потом и скрежет ключа, проворачиваемого в замке. Люгер сжался в тугой комок. Дверь начала открываться. Трепетные отсветы заплясали на стенах – Стервятник видел это ОБОИМИ глазами из-под полуопущенных век. Тот, кто входил в камеру с горящей свечой, на свою беду был один.

Люгер напал не сразу. Некоторое время он притворялся мертвым. Человек Блуденса, которому было предназначено стать первой жертвой, медленно приближался. Он наверняка не видел ножа, однако мог заметить, что узник обладает явным избытком конечностей. Не дожидаясь, пока тюремщик опомнится и поднимет тревогу, Люгер вскочил на ноги и оказался лицом к лицу с пытавшим его уродцем.

За какое-нибудь мгновение он успел увидеть растерянность и ужас в зрачках этого мерзавца. Палач же действительно был поражен и уничтожен, когда перед ним предстал тот, кого он имел все основания считать мертвецом. Голый Стервятник, освещенный неверным пламенем свечи, с ножом в руке и хищным оскалом на лице выглядел как демон мщения, явившийся из потусторонней бездны. От него и пахло смертью. В его серо-стальных, глубоко посаженных глазах читалось нечто более страшное, чем ненависть…

Даже существам, давно потерянным для мира, ведомы потрясения, пробуждающие в них остатки человеческого. В груди уродца едва не разорвалось его черное сердце, когда он встретился взглядом со своей недавней жертвой. У него отвалилась челюсть, а трясущиеся губы выдали сильнейший испуг. Однако это не помешало негодяю бросить свечу в лицо Стервятнику, после чего он рванулся к выходу из камеры.

Люгер был готов и к такому обороту событий. Он легко отбил свечу, которая рассыпала искры перед тем как погаснуть, и не замедлил движений в наступившей темноте. Охваченный паникой уродец врезался в железную дверь и жалобно заскулил. Теперь любая секунда могла стать для него последней. Беспощадный убийца дышал во мраке, будто дикий зверь. Нож рассекал воздух – нож в руке, точное подобие которой несколько часов назад было брошено на съедение герцогским псам…

Уродец не успел ни позвать на помощь, ни хотя бы закричать. Твердая, как камень, ладонь запечатала ему рот и нос, заодно крепко стукнув затылком об дверь. Люгер лишь слегка придушил его. А затем, ощущая всю полноту жизни оттого, что месть наконец свершается, Стервятник глубоко вонзил нож в брюхо палача и рванул клинок вверх, распарывая живот до самой груди.

Слот обнаружил в себе силу, о которой прежде не подозревал. Рана раскрывалась, превращаясь из разреза в чечевицеобразную дыру, будто кто-то изнутри раздвигал ее края. В ноздри ударил тошнотворный запах – из распоротого живота вывалился клубок порванных кишок. Уродец зашатался и начал оседать. Люгер выдернул окровавленный нож и провел острием вокруг шеи палача, словно обрезая последние нити его никчемной жизни.

И тут Стервятник ощутил в себе какое-то изменение. После мгновенного помутнения рассудка он был вынужден снова подчиниться мокши, смириться с его присутствием, становившимся все более болезненным. Чем сильнее он сопротивлялся, тем вернее проигрывал очередную схватку. Казалось, мозг пропитала густая липкая жидкость, в которой вязли мысли и намерения. В ней растворилась даже злоба.

Зато теперь он видел то, что происходило в полной темноте. Движения Стервятника сделались замедленными и давались ему с огромным трудом. Он почувствовал себя мухой, запутавшейся в паутине. Иное существо трепетало в нем, словно пробиваясь к свету воплощения…

Но вот, подобно последнему лучу заходящего солнца, в его голове вспыхнула спасительная догадка: мокши хотел занять тело палача. Пока Слот не понимал этого, его сопротивление было столь же нелепым и губительным, как жалкие уловки пленника, который сам отрезал себе пути к свободе.

Люгер оттолкнул от себя палача, и тот упал на спину; между ног плюхнулись вывалившиеся кишки. Нельзя было терять ни минуты, но совершить ритуал мог только сам мокши. Теперь Стервятник по крайней мере не мешал ему в этом.

Мокши заставил его склониться над палачом – похоже, хотел убедился в том, что уродец испустил дух. В мертвых неподвижных глазах была пустота. На лице застыло выражение предсмертной боли. Кровь сочилась из раны на шее, образуя темный воротник. Руки со скрюченными пальцами напоминали лапки дохлой птицы. От мертвеца исходило такое зловоние, что у Слота закружилась голова, а во рту появился привкус желчи. Но Стервятник уже не принадлежал себе.

Принуждаемый неодолимой внутренней силой, он улегся рядом со своей жертвой, каждой клеткой кожи осязая ее липкое от крови и пота, теплое и податливое, как рыхлая земля, тело. Спазмы нестерпимого отвращения душили Люгера, но мокши заставил его тесно обнять мертвеца, а губы будто сами собой сложились для кошмарного поцелуя.

Его обдало омерзительным смрадом из раскрытого рта трупа, однако все человеческое в Стервятнике было подавлено, и ничто не могло остановить мокши, стремившегося к новому Переселению. Затвердевший язык коснулся гнилых зубов. Невыносимая близость, почти слияние…

Словно погрузившись в какой-то мучительный полусон, Люгер ощутил, что внутри него бродят ледяные вихри, замораживая в жилах кровь. Пытка продолжалась – на этот раз невидимый и недосягаемый палач терзал его потроха… Потом что-то расперло Стервятнику глотку, будто в ней застряла кость, и на некоторое время он потерял способность дышать. Адская боль пронзила голову. Наконец что-то похожее на черный жидкий лед прорвало плотину в горле и хлынуло из Люгера, переливаясь в мертвеца. Тот содрогнулся всем телом, а затем его веки шевельнулись…

И снова мокши проделывал то, что казалось невозможным. Слот почувствовал, как под ним оживает гора дохлого мяса. Это было все равно что услышать шепот, доносящийся из каменной статуи, или увидеть лицо, вылепленное из сгустившегося тлена. Зато теперь чуждая жизнь оставила его в покое, отпустила, и Стервятник в буквальном смысле пришел в себя. Осознав случившееся, он поспешно откатился в сторону и обнаружил, что все еще сжимает в руке нож.

С непривычки он ощущал непередаваемую рыхлость внутри, как будто превратился в набитое тряпьем чучело. Он перестал что-либо видеть и ощупывал одной рукой другую. Он помнил боль, которую испытывал, когда ему вырывали щипцами ногти, но сейчас ногти были на месте, а вокруг исчезнувших ран появились участки гладкой кожи.

Тем временем где-то поблизости происходило то, о чем Люгер мог только догадываться. Бывший мертвец сел, согнувшись в поясе, как деревянная кукла. Его зрачки беспорядочно двигались, вдобавок он медленно поворачивал голову из стороны в сторону, словно изучая камеру. Затем поднес к лицу свои руки. Пальцы все еще были скрючены, и он с усилием распрямил их. При этом раздавался хруст, похожий на звук, с которым лопается яичная скорлупа…

Сейчас Люгер отдал бы многое за глоток вина, а еще больше – за полную чашу. У него в глотке так пересохло, что казалось, с воздухом он вдыхает песок, царапающий внутренности. Сердце бешено колотилось в груди, тем не менее его конечности все еще были холодными, как у остывшего мертвеца.

И будто выздоравливая после тяжелой болезни, он чувствовал, как рассеивается пелена, затуманившая разум, и постепенно проясняется память. Тяжесть свободы, от которой он давно отвык, обрушилась на него. Он пережил слияние с мокши, затем разделение, исход этого демона, но одновременно с невероятным облегчением испытывал почти детскую незащищенность, как будто лишился сильного тайного союзника, способного на то, на что не было способно ни одно другое существо. Удивительная прозрачность мыслей и ощущений казалась таковой лишь по сравнению с недавним прошлым. Закрыв глаза, он парил в беспредельной сияющей голубизне, однако пока длился полет, в нем успела зародиться тревога. Разве могла закончиться чем-то хорошим эта эйфория освобождения?..

Она закончилась возвращением страдания и боли, забившейся в его измученном теле. Голод, жажда, зуд, жжение, ломота в костях – все, о чем он и думать забыл, вдруг напомнило о себе. Болели даже отросшие рука и нога, но как-то по особенному, будто причина такой боли была неведома Слоту. Язык с трудом ворочался во рту, полном зубов.

Он привыкал быть самим собой, а тем временем мокши неловкими движениями пытался сгрести кишки, вываливавшиеся из его распоротого живота. Наконец он попросту оторвал их от себя и отбросил в сторону за ненадобностью. Потом встал, зияя отвратительной пустотой под грудью, которая сделала его похожим на выпотрошенную свиную тушу, и, неуверенно ступая, направился к Стервятнику.

Люгер услышал шаги и почуял запах. Стараясь подавить свой страх, он внушал себе, что мертвец – это уже не злобный полубезумный уродец, а только новое временное пристанище для мокши, которого Слот мог даже считать своим невольным спасителем, но долгие часы пыток и пережитый кошмар Переселения невозможно было сразу вытравить из памяти. Он выставил перед собой нож, однако мертвец всего лишь склонился над ним, и голос, раздавшийся из зловонной глотки, не очень внятно приказал:

– Вставай!

Скорее всего, мокши решил, что сейчас совершенно излишне прибегать к человеческой мимике, и не двигал губами. К тому же говорил он с присвистом, причиной чего могла быть лишняя дыра в горле.

Люгер повиновался. Предстоящий побег уже целиком поглотил его мысли. Все, чего он теперь хотел, это выбраться из подземелья и оказаться под открытым небом. Он надеялся, что после разделения к нему вернется и подавленная мокши способность к Превращениям. Впрочем, он, как всегда, был готов и к худшему.

– Одень меня! – Мокши отдал следующий приказ, и Стервятник мгновенно сообразил, в чем состоит план, и оценил его несомненные достоинства.

Как сумел, он задрапировал клочьями рясы выпотрошенный живот палача и вытер с его лица следы крови. Трудность заключалась в том, что приходилось действовать на ощупь. Самому Люгеру не во что было одеться, но одежда могла стать помехой, если бы вдруг возникла необходимость в быстром Превращении.

И все же, оставаясь голым, он чувствовал себя более чем неуютно. Нож был неплох против безоружного, однако у людей Блуденса наверняка хватало мечей и арбалетов.

И вот двое покинули камеру пыток: впереди шел Люгер, держа руки за спиной и изображая связанного, а за ним тяжелой неуклюжей походкой двигался мокши, облаченный в мертвую плоть, которая еще недавно принадлежала одному из верных слуг герцога Блуденса.

Глава двадцать первая

ПОБЕГ

Им весьма пригодилась связка ключей, висевшая на поясе у палача; с помощью одного из них Люгер отворил дверь, которая отделяла часть подвала, где находились камеры смертников, от остального подземелья. Похоже, таскать труп, как живое тело, было нелегким занятием даже для мокши – во всяком случае, нижними конечностями он поначалу владел довольно плохо, а хуже всего ему удавалась тонкая работа пальцев. А вот Стервятник, к своей немалой радости, выяснил, оказавшись в освещенном месте, что оба его глаза видят одинаково хорошо.

За следующей дверью располагалось помещение для стражников, и при появлении голого Стервятника на него уставились трое солдат, развлекавшиеся игрой в кости.

– Герцог приказал привести его, когда он заговорит, – просипел мокши. Голос прозвучал неестественно, но Люгер и сам вряд ли заподозрил бы подмену, если бы не стал свидетелем недавнего Переселения. И даже больше чем свидетелем…

– А он неплохо выглядит. С тем, что был до него, ты обращался не так бережно, – сказал один из солдат.

– У него целы руки и ноги – и уже развязался язык? – насмешливо бросил другой, возвращаясь к костям и оловяной кружке.

– У него больше нет языка. Такое иногда случается и с теми, кто не умеет держать его за зубами, – с нескрываемой угрозой произнес мокши, повернув голову к игрокам. Затем грубо толкнул Стервятника. – А с этим герцог пожелал заняться каллиграфией.

Безобразная рожа палача в сочетании с его зловещей репутацией и теперь уже неподдельно мертвым взглядом сделали свое дело – солдатам вдруг стало не до шуток. Всем было известно, что кое-кто из подданных герцога действительно оказывается порой вместо залов для пиршеств в камере пыток.

Боясь спугнуть удачу, Люгер прошел мимо стражников, и стук собственного сердца казался ему слишком громким. То, что палач, крайне редко покидавший подземелье, получил приказ лично доставить пленника к самому герцогу, выглядело по меньшей мере странно, и только тупость или беспечность солдат позволила подозрительной парочке осуществить свои тайные намерения. Однако везение могло закончиться в любую минуту…

Мокши тяжело взобрался вслед за Люгером по крутой лестнице. Осталась позади еще одна дверь, и теперь лишь длинный наклонный коридор, освещенный факелами, отделял беглецов от верхних помещений замка. Здесь они встретили еще двоих стражников, которые осклабились при виде голого узника. Один из них замахнулся, словно намереваясь ткнуть Люгера пониже живота, и Слот едва сдержался, чтобы не полоснуть ножом по самодовольной роже. Как оказалось, это была шутка. Солдаты заржали, а мокши снова толкнул Стервятника в спину. Хорошо, что стражникам не пришло в голову проверить, крепко ли связаны у пленника руки.

Из коридора беглецы попали под каменные своды галереи, тянувшейся по краю внутреннего двора. Люгер испытал легкое головокружение, когда наконец вдохнул полной грудью свежий холодный воздух, вкус которого успел позабыть за время заточения. Маленький кусочек тусклого и серого зимнего неба показался ему прекраснейшим зрелищем на свете. Поеживаясь от холода, он уже присматривал место, откуда могла бы взлететь птица размером со стервятника, которой требовалась для разбега площадка длиной в несколько человеческих шагов…

И, как это часто бывает, судьба едва не подстерегла его в тот момент, когда все худшее, казалось, осталось позади. На плечо мокши легла тяжелая рука в усеянной шипами рукавице, и грубый голос рявкнул:

– Эй! Куда ты ведешь это чучело?

Люгер быстро обернулся, готовый биться до последнего и использовать любую лазейку для побега.

За спиной мокши стоял человек в легких доспехах, отделанных с претензией на роскошь, вооруженный мечом и кинжалом. Краем глаза Слот увидел неприметную дверь в стене галереи, откуда, должно быть, и появился незнакомец. Самоуверенный вид и манера выражаться свидетельствовали о том, что они имели дело с мелкопоместным дворянином – из тех, которые нанимались офицерами на службу к герцогу и предпочитали непредсказуемую и опасную воинскую карьеру скуке однообразной деревенской жизни.

В отличие от Стервятника мокши поворачивался медленно. Не произнося ни слова в ответ, он остановил на незнакомце свой невидящий взгляд. Но дворянин не слишком быстро соображал, и это его не пробрало. Зато он увидел нечто такое, от чего у него отвалилась челюсть. Порыв ветра приподнял распоротую рясу палача – под клочьями ткани зияло опустевшее вместилище кишок. А кровь, стекавшая по ногам палача, уже собиралась в небольшую лужицу…

С некоторым опозданием офицер все же схватился за рукоять меча, но не успел извлечь клинок из ножен. Люгер опередил его на мгновение. Воспользовавшись замешательством противника, он рванулся к нему и вонзил нож в одно из немногих незащищенных мест под самым подбородком.

Но рана оказалась не смертельной, и Стервятнику пришлось испытать на себе звериную силу незнакомца. Кулак, обтянутый перчаткой с шипами, врезался ему в солнечное сплетение, будто раскаленный молот. На какое-то время Люгер выбыл из игры и сложился пополам, тщетно пытаясь вдохнуть и ожидая завершающего удара, который не сумел бы отразить…

Однако удара не последовало. Слот с трудом разогнулся, удивляясь тому, что все еще жив. Увидел проколы у себя под грудью, кровоточившие при каждом выдохе, словно маленькие блюющие рты с окровавленными губами. Шатаясь, сделал пару шагов и прислонился к стене галереи.

Тем временем мокши уже приканчивал офицера, вцепившись одной рукой ему в лицо, а в другой сжимая потерянный Люгером нож, которым орудовал со знанием дела. Очевидно, обитатель Леса Ведьм, когда возникла острая необходимость, быстро освоился со своим новым телом, даром что оно было инертным и мертвым. Слот увидел странную вещь: пальцы на руках палача удлинились более чем вдвое; теперь они охватывали голову офицера, словно щупальца осьминога. Его рот оказался надежно запечатан ладонью, и он умер, так и не сумев издать ни звука.

Однако беглецам все же не удалось уйти незамеченными. Через двор к ним спешили хорошо вооруженные солдаты, кто-то из слуг поднял тревогу. Люди Блуденса не на шутку всполошились, словно замку грозила осада. В дальнем конце галереи появились пятеро арбалетчиков.

Люгер едва не упустил удобный момент. Ему понадобились лишние мгновения и усилия, чтобы начать темную прелюдию к Превращению. Он сделал несколько шагов, пытаясь укрыться от арбалетчиков за четырехгранными колоннами, поддерживавшими своды галереи, и в который уже раз испытал то, для чего в человеческом языке не хватало слов.

Вначале исчезли запахи и звуки, затем ему изменило зрение, и он перестал ощущать собственное тело. Некая сущность еще пребывала доли секунды в неописуемом месте вне света и тьмы. Наконец исчезло и само время…

* * *

Мокши сбросил с себя рясу, и всем стало видно, что представляет собой выпотрошенное тело уродца. В его облике появилось вдобавок нечто звериное: на пальцах выросли когти, которыми он срывал одежду с убитого им офицера. Солдаты герцога уже были от него в двух десятках шагов. Но что значил тусклый блеск их обнаженных мечей для того, кто и так уже был мертв…

* * *

Столб черного дыма поглотил фигуру человека, отступившего в глубину галереи. Люгер сделался невидимым. Дым был тяжелым и холодным; он закручивался в огромную спираль: его струи содержали магическое вещество, которое заключало в себе таинственную бесформенную жизнь. Но вот, словно сотканные из этой пелены, мелькнули белые крылья и голова с хищно загнутым книзу клювом. Полупрозрачный силуэт слился с растворенной плотью, и стервятник без остатка вобрал в себя дымное облако…

Огромная неуклюжая птица с седым воротником вокруг шеи пробежала под темными сводами, пытаясь взлететь. При каждом взмахе крыльев ее тело пронзала нестерпимая боль. Галерея внезапно оказалась слишком узкой и тесной. И все же стервятнику удалось почти невозможное – он поднялся в воздух и серым призраком скользнул под одной из боковых арок. Теперь он был в своей стихии и обрел свободу в беспредельном манящем небе, но надолго ли? – ведь в то же время он сделался мишенью для арбалетчиков, расположившихся на башнях замка.

Стервятник поднимался по широкой дуге, наблюдая за тем, что происходит внизу. Уродец возился с мертвым офицером, словно какой-то гнусный извращенец, и никто, кроме Люгера, не догадывался о его истинных намерениях. Путь к спасению был один, но у мокши оставалось только несколько мгновений…

Люгер решил, что этого мало, и действительно – очень скоро тело палача было изрублено в куски подоспевшими солдатами. Возможно, на сей раз мокши не успел завладеть плотью, в которой мог бы продолжить свое многовековое существование, и цепь его переселений была наконец прервана. Во всяком случае, Слот предпочел бы никогда больше не встречаться с этим порождением иного мира и его собратьями из Леса Ведьм. Но тут ему стало не до мокши – он был слишком занят спасением собственной жизни.

…Несмотря на поднятую в замке тревогу, стервятник все же выиграл драгоценные секунды, и в него не попала ни одна из посланных ему вслед стрел. Расстояние между ним и арбалетчиками уже было почти предельным для прицельного выстрела. Он взмыл над северной башней и продолжал набирать высоту, высматривая, откуда еще может нагрянуть смерть.

В это время, словно по волшебству, в разрывах туч показалось солнце. Унылый пейзаж сразу преобразился. Заснеженная равнина, посреди которой возвышался холм с замком Блуденса на вершине, засверкала мириадами кристаллов и ослепила игрой отраженного света. Скупую ласку солнца Люгер принял за добрый знак. Он почти уверовал в то, что наибольшая угроза миновала…

Арбалетная стрела выбила несколько перьев из его левого крыла, но не задела кость, и стервятник мог считать, что на этот раз легко отделался. Ярко вспыхнули в лучах солнца наконечники пролетевших мимо стрел, и он снова почувствовал себя безоружной дичью, жизнь которой целиком зависит от искусства и настойчивости охотников. Что и говорить, чувство было отвратительное.

Он повернул на юг, в направлении солнца, чтобы оно слепило арбалетчиков, и вскоре с облегчением понял, что уже находится вне досягаемости для их стрел. Побег, казавшийся почти невероятным, удался, но рано еще было праздновать спасение. Если Блуденс считал его опасным врагом (а судя по всему, у герцога имелись на то причины), он мог выслать в погоню за беглецом Превращенных, и стервятник ничего не сумел бы поделать против десятка хищных птиц.

Поэтому прежде всего надо было убраться отсюда подальше и попытаться затеряться на просторах Ульфины. Когда замок скрылся из виду, стервятник опустился пониже и полетел над самыми верхушками деревьев, готовый в любой момент укрыться среди ветвей.

Спустя некоторое время он убедился в том, что правильно предвидел опасность, а опыт и благоразумие позволили ему благополучно избежать ее. Он выбрал среди редколесья большое старое дерево и расположился на одном из нижних сучьев. Отсюда он наблюдал за орлами, которых насчитал не меньше двенадцати. Они летели с севера единой стаей, и это выдавало в них охотников Блуденса.

Орлы высматривали все, что двигалось – не важно, птицу, человека или четвероногого зверя, – но различить стервятника, слившегося со стволом дерева под густым переплетением ветвей, оказалось не под силу и орлиным глазам. В конце концов крылатые силуэты хищников растворились в темнеющем небе.

Несмотря на голод и холод, стервятник решил дождаться ночи и только тогда продолжать прерванный полет. Он имел все основания считать единственным безопасным убежищем свое родовое поместье, но ничто не заставило бы Люгера лететь туда кратчайшим путем, то есть по прямой над Лесом Ведьм. Поэтому он выбрал другой, окольный маршрут – через Эвору, лежавшую к югу от Ульфинского герцогства, а затем, чтобы вернуться домой, он должен был повернуть на северо-восток.

К счастью для него, дни поздней осени были коротки, и вскоре сумерки сгустились над равниной. Покрытая снегом земля была светлее небес, похолодало еще сильнее, и Люгер с трудом снялся с сука, на котором провел несколько часов. Вначале он глубоко провалился в неподвижном морозном воздухе, окутанный снежной пылью. Поднявшись повыше, он поплыл в темноте на юг, размеренно взмахивая крыльями и сберегая силы, которых оставалось совсем немного.

* * *

На следующее утро он насытился останками задранного волками оленя и продолжил свой полет вдоль границы леса, держась от нее на почтительном расстоянии. Тупая боль в груди все еще напоминала о полученном напоследок ударе, который, конечно, казался теперь сущим пустяком в сравнении с перенесенными ранее пытками. Люгер и так уже испытал слишком много для одной человеческой судьбы, но все, чего он добился на тот момент, исчерпывалось короткой фразой: он знал, где искать Сегейлу.

В Скел-Моргосе, столице Морморы, его поджидали призраки ужасного прошлого, которое он наивно считал похороненным навеки. И там же находился единственный человек, которого он любил. Любил больше жизни, потому что умирал уже трижды: в собственном доме от руки своего сына, в плену у мокши и в камере пыток замка Блуденса.

О том, что Сегейла, вероятно, разлюбила его, он старался не думать.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ЗИМА 3017

Глава двадцать вторая

ПУТЬ КОЛДОВСТВА

Поместье выглядело так, как и должно было выглядеть после столь долгого отсутствия хозяина. Дом, покинутый и заброшенный, являл собой печальное зрелище – особенно для того, кто провел тут свои лучшие годы. Стервятник подлетал к нему с запада; заходящее солнце отражалось в темных окнах и освещало обветшалую крышу, осыпавшуюся кладку труб, стены, увитые оголившейся сетью дикого винограда и беспорядочно разросшийся парк.

Земля была усыпана полусгнившими листьями и сухими ветками, обломанными осенними ветрами. Деревья подъездной аллеи, посаженные отцом Слота незадолго до его исчезновения, за минувшие годы превратились в настоящих гигантов, которые возвышались по обе стороны дороги, будто черные колонны. Но от самой дороги мало что осталось. Ею завладела молодая поросль, и видно было, что уже несколько лет тут не ступала ничья нога. Люгер еще не вполне осознавал, какой большой и невосполнимый промежуток времени начисто вычеркнут из его жизни, и отказывался верить в очевидное.

К тому же он мог только догадываться, примут ли духи предков неприкаянного и неблагодарного скитальца, столько раз бросавшего дом на произвол судьбы и оставлявшего их ради сиюминутных выгод. Ему казалось, что он, Стервятник Люгер, остался прежним, но и оборотни и мокши последовательно извратили его сущность.

Никто не сумел бы провести четкую линию раздела между прошлым и будущим. Изменение было непрерывным, необратимым и, наверное, неизбежным, ибо отвечало самой природе вещей, в основе которой лежали непостоянство и движение от рождения к гибели. В ней же были заложены страх и причина страха, но последний по крайней мере был одним из человеческих чувств, то есть сомнительным наследством…

Стервятник влетел на чердак через разбитое окно и, несмотря на усталость, сразу же ощутил благотворное влияние этого места. Проникнув в дом, он оказался под незримым защитным покровом, сотканным магией многих поколений предков, и то, что духи беспрепятственно пропустили его, было хорошим предзнаменованием.

Как только завершилось обратное превращение, Люгер испытал почти забытое чувство безопасности и покоя. Этому чувству было далеко до подлинной умиротворенности, однако Слот позволил себе немного расслабиться и перевести дух.

В который раз его возвращение не сулило ему радости, а безлюдные неубранные комнаты выглядели нежилыми и навевали тоску. Чета Баклусов давно покинула поместье, сочтя своего хозяина погибшим и не забыв прихватить с собой кое-что ценное взамен невыплаченного жалованья. Но сейчас Стервятника меньше всего беспокоила пропажа столового серебра. Полы в доме были покрыты толстым слоем пыли, углы, окна, циферблаты часов и кресла затянуты паутиной, зеркала помутнели и отражали только силуэты.

Первым делом Люгер отправился в свою спальню и отыскал в сундуках зимнюю одежду. Потом он повсюду зажег свечи – много свечей, гораздо больше, чем это было необходимо, – и в разбуженном после долгого сна доме сразу стало светлее и уютнее.

Одевшись и согревшись, Слот невольно стал рассматривать свою руку – ту, что отросла вместо отрезанной, – ведь у него впервые появилось для этого достаточно времени. Он раскрыл ладонь, затем поднес ее поближе к глазам.

На ней не было ни одной линии.

Некоторое время он стоял в растерянности. Для верности провел пальцами по гладкой коже. Убедился в том, что зрение его не обмануло. Тогда что означало полное отсутствие линий на ладони? Еще не написанную страницу в книге судьбы? Но была ведь другая рука, исчерченная символами предопределений…

А может, все гораздо проще, и линии появятся позже, пролягут между складками кожи, будто борозды, пропаханные временем и тяжким трудом, или морщины на стареющем лице? И чем чаще он будет сжимать ладонь, тем быстрее увидит это… Такое объяснение происхождения линий было далеко не новым и начисто отрицало хиромантию. Но разве Стервятник не убедился в зловещем смысле некоторых знаков на собственном печальном опыте?

Лишенная привычных свидетельств ладонь, гладкая, как у мраморной статуи, недолго занимала его мысли. Получив смертельный удар от своего сына Морта, Люгер окончательно избавился от фатализма. Следовало подумать и о более насущных вещах.

Он испытывал звериный голод, и, к счастью, было, чем его утолить. В погребах сохранилось вяленое мясо, сухари и вино.

Он развел огонь в камине, благо хватало заготовленных дров, и пододвинул кресло поближе к кованной решетке. Очистив его обивку от пыли и паутины, уселся поудобнее и вытянул ноги к огню. Вскоре он ощутил приятную истому, и в течение вечера выпил две бутылки вина.

На какое-то время хмель помог ему избавиться от воспоминаний. Пламя и вино согрели его тело и, может быть, даже слегка отогрели околевающую душу. Во всяком случае, он спокойно спал в ту ночь – без сновидений и тревожных пробуждений.

* * *

Люгер безвыездно провел в своем поместье следующие тридцать дней.

Со стороны могло показаться, что он не знает, куда деться от тоски, но это было не так или не совсем так. Он чувствовал в себе незаметные внешне изменения – накопление незнакомой ему самому силы, постепенное вызревание намерения, которое затем вдруг обернется действием – решительным и неотвратимым. Он был подобен медленно натягиваемой тетиве. Приближался момент рокового выстрела. Бедняга Мальвиус и не подозревал, что ему пора готовиться к смерти…

Как ни странно, именно в своем доме Слот снова почувствовал притяжение земмурского меча. Словно невидимый и едва ощутимый шестым чувством луч бил откуда-то с юга – может быть, из Элизенвара, – и порой Стервятник попадал под его влияние. Тогда он осознавал, что для полной завершенности ему не хватает всего лишь одного – орудия мести и войны, которое было больше чем куском стали – оно было союзником.

Он готовился к предначертанному. Нашел бутыль с загустевшим бальзамом и смазывал им раны на груди. Вскоре они перестали его беспокоить. Клинки, хранившиеся в оружейной комнате, местами покрылись ржавчиной и налетом плесени. Он почистил их и приступил к ежедневным упражнениям с воображаемым противником и с манекенами. К нему возвращались былая быстрота движений и легкость выполнения боевых приемов.

По ночам он занимался магией и почувствовал более глубокий интерес к этому сомнительному ремеслу, особенно к тем силам и явлениям, что касались темной стороны. Едва ли не впервые он удостоил своим вниманием старинные книги и свитки, которые составляли самый ценный раздел библиотеки, собранной его более дальновидными предками. Оказалось, что многие редчайшие издания и рукописи избежали разрушительного действия сырости и времени. И только следы на полу напоминали об ущербе, нанесенном Верчедом Хоммусом.

Слоту стало ясно, что он совершеннейший невежда в делах, которые имели по крайней мере двухтысячелетнюю историю. Мир был пронизан благоприятными и гибельными ветрами, дующими в недоступных большинству людей областях жизни, а также течениями, увлекающими к смерти никчемный человеческий мусор…

Одну простую вещь, краеугольный камень магии, он уже знал: в этом мире невозможно победить, можно только отсрочить неизбежное поражение. Темная сторона поймала его в свои сети; обратной дороги не существовало. Он выбрал пугающее знание, и это было началом его мудрости, его старости и его конца…

Долгими зимними ночами он читал книги в переплетах из человеческой кожи и рассматривал рисунки, сделанные младенческой кровью. Из того, что было под рукой, он изготовил свои первые магические инструменты: восковую фигурку Мальвиуса, маленькую арфу, издававшую звуки только в полной темноте и вселявшую тревогу в душу ее создателя своей нечеловеческой музыкой, ажурное колесико на оси из стальной иглы, вращавшееся в фокусе зрительной трубы и вызнававшее тайны звезд, ловушку для призраков – непростительно жестокую игрушку, которая была свидетельством его ученической самоуверенности и опасного неведения.

В этих предметах не было особой необходимости, и он забавлялся ими, испытывая мрачное удовлетворение от своих новых возможностей, но «игрушки» пили из него жизнь и опустошали, как десяток ненасытных любовниц. Сказывалось отсутствие учителя, способного вовремя направить жадного до запретных знаний последователя по верному пути. Да и чей путь считать верным во владениях нездешнего ужаса?

Люгер даже пытался написать магический портрет Морта – примерно такой же, каким был портрет Алфиоса, с успехом использованный оборотнями, портрет, влияние которого в конце концов погубило генерала ордена, – но ввиду того что выращивание волшебных цветов зла потребовало бы слишком долгого времени, работа так и осталась незавершенной.

Несколько раз Стервятник пытался вызвать дух своего отца, но Люгер-старший не являлся на встречу – то ли Слот был слабым медиумом, то ли противодействие слишком велико, то ли дух несговорчив и коварен. Проще всего было предположить, что старик до сих пор жив и посмеивается где-нибудь неподалеку над неизлечимой наивностью своего отпрыска.

Однажды у Люгера возникла мысль обратиться к духу матери, умершей сразу после рождения единственного сына, но что-то удержало его от этого шага – может быть, плохое предчувствие, возникшее, когда он подобрался к последней черте, которую нельзя переступать ни в коем случае.

В течение месяца его не тревожили видения, кошмары, воспоминания.

Как-то раз, гуляя в парке, он набрел на осевшую земляную насыпь, похожую на могилу. Здесь Густав Баклус закопал тело Хоммуса. Призрак старого врага также ни разу не побеспокоил Стервятника. А спустя неделю прошел обильный снегопад, и чистая мертвая белизна окончательно скрыла бурые листья, могилу и осеннюю грязь.

Гадательная колода лежала нетронутой, хотя Люгеру казалось, что она стала значительно толще с тех пор, как он пользовался ею в последний раз. Раньше он тщательно взвешивал цену каждого превращения, сокращающего жизнь и разрушающего тело, но теперь это не вызывало в нем опасений или сожалений. Стервятник готов был превращаться столько раз, сколько понадобится, даже если к губам Сегейлы в конце концов прикоснутся губы дряхлого старика. Для него не осталось ничего особенно важного, ничего, кроме едва различимой во тьме и уводящей в такую же непроглядную тьму дороги, на которой он стоял, и черного неодолимого ветра, что подталкивал его в спину.

По прошествии тридцати дней после возвращения Стервятника в заброшенное поместье тайные силы сделали свое дело. Люгер больше не мог сопротивляться настойчивому зову и отправился в Элизенвар на поиски земмурского меча.

Глава двадцать третья

ХОЗЯИН МЕЧА

Королевский прокурор Мальвиус, совершенно голый, стоял возле роскошного ложа и приходил в возбуждение при виде красных рубцов, вспухавших на теле его рабыни Венги, а также от ее сдавленных стонов. Рубцы появлялись после каждого удара плетью, которые Мальвиус с упоением обрушивал на бедра и живот Венги.

Ее рот был заткнут скомканным белым платком, а руки и ноги широко разведены и привязаны к ажурным спинкам кровати, служившей прокурору для постельных утех. Иногда женщина бросала мутный от слез взгляд вверх – туда, где в ясные ночи видела звезды и луну сквозь застекленный потолок спальни, но в ту ночь небо было закрыто тучами, и на стеклах медленно таяли снежинки. Венга ощущала тепло и боль, но из боли рождалось возбуждение – они были неразделимы, как две стороны монеты; она не могла представить себе, что где-то в другом месте может быть одновременно холодно телу и спокойно душе…

Мальвиус вовсе не издевался над своей наложницей. Он знал, что ей нравятся подобные болезненные забавы. Она была проституткой, привезенной из Круах-Ан-Сиура и купленной владельцем одного из самых лучших и дорогих публичных домов Элизенвара. Этот человек, уличенный в кое-каких темных делишках, пытался откупиться от королевского прокурора, предложив Венгу в качестве оплаты своего «долга».

Мальвиус снисходительно согласился, но спустя несколько недель бывшего хозяина Венги нашли с перерезанным горлом в одном из беднейших кварталов на окраине столицы. Поиски убийц ничего не дали; считалось, что жертва была убита бродягами в уличной драке, и, конечно, никто не искал ответа на вопрос, как и зачем богатый владелец дома свиданий оказался один в столь неподходящем месте.

Таким образом Мальвиус стал хозяином наложницы, отличавшейся броской и несколько вульгарной красотой, удобной молчаливостью и весьма извращенными наклонностями. Именно она наконец дала возможность прокурору почувствовать себя не только удачливым интриганом, но и полноценным мужчиной.

Почти никто, кроме Мальвиуса, не знал о порочном прошлом Венги, и он осмелился на рискованный шаг – начал изредка появляться с нею в свете, представляя ее как родственницу, приехавшую из провинции. Единственное, что могло выдать, кем она является на самом деле, это татуировка на интимной части любвеобильного тела, поэтому своим туалетом ей приходилось заниматься самой, без служанок.

Правда, существовал еще неизвестный прокурору и даже владельцам публичных домов посредник, поставлявший в столицу женщин. Переговоры с ним всегда велись через подставных лиц, и расспросы ничего не дали. Вероятнее всего, загадочный посредник вообще не появлялся в Элизенваре, но мысль о том, что он все-таки жив, была причиной того, что у Мальвиуса иногда портилось настроение. Он видел в этом неизвестном человеке неустраненную опасность и чувствовал некую незавершенность, как будто не доиграл партию в шахматы с серьезным противником, хотя у него были две лишние пешки.

А по мнению Венги, определенные неудобства, связанные с необходимостью строго хранить тайну, разглашение которой могло стоить Мальвиусу карьеры, вполне окупались роскошью, что окружала ее благодаря последнему и самому жестокому любовнику. Ей нравилось чувствовать себя знатной дамой и ездить в дорогих экипажах, носить красивые платья и очаровывать придворных щеголей, ее и прежде ослеплял мишурный блеск поддельных драгоценностей, не говоря уже о настоящих. Плата за все это была не так уж велика, ведь в Круах-Ан-Сиуре с нею, случалось, обращались гораздо хуже. Иногда она даже получала удовольствие от жестокости стареющего карлика, так что оба были не в накладе.

Терзая плоть этой податливой и безотказной живой игрушки, Мальвиус испытывал глубочайшее удовлетворение, сравнимое только с упоением своей безграничной властью. Когда жертвы корчились перед ним во время допросов с пристрастием, умоляя о пощаде, он чувствовал почти то же самое, что и теперь, при виде связанной рабыни, сладострастно извивавшейся под его хлесткими ударами…

Наконец Мальвиус отбросил в сторону плеть и впился зубами в упругое молодое бедро. Кровь ударила ему в голову. Ослепленный похотью, он на ощупь нашел грудь Венги и сильно сжал ее руками. Тело рабыни было в изобилии усеяно следами его укусов, и только благодаря остаткам благоразумия он не наносил ей увечий. Что бы там ни было, он же не собирался портить самую лучшую игрушку в своей жизни.

* * *

Город изменился. В этих изменениях ощущалось не просто плавное течение обыденной жизни, но дыхание иного времени.

Как только Люгер появился в Элизенваре, его подозрение подтвердилось. Согласно календарю, заканчивался двенадцатый месяц 3017 года от Рождества Спасителя, и значит, либо весь мир сошел с ума, либо Стервятник провел в Лесу Ведьм более пятнадцати лет. Сам он не чувствовал себя постаревшим, да и выглядел как будто по-прежнему, но для всех остальных минули годы, пока он находился в плену у мокши. Он не знал, считать ли это невосполнимой потерей или издевкой судьбы, сохранившей его в расцвете сил для новых жестоких испытаний. В последнем случае ему, возможно, предстояло оплатить долг величиной в треть или четверть жизни.

Вначале Люгер отнесся почти безразлично и к такому обороту событий, но потом понял, что, если Сегейла жива, то она стала старше его на несколько лет. В этом свете приобретали зловещий и пророческий смысл слова Слепого Странника о любви старухи. Проклятый слепец никогда не ошибался, в чем Слот очередной раз убедился. А еще Странник говорил что-то о «дочернем поцелуе» и «лебедином гнезде»…

Стервятник себя не обманывал: после разлуки с ним в жизни Сегейлы, вероятно, хватало лишений и унижений. А может, она нашла утешителя? Разве сам Люгер надеялся всерьез, что любовь вернется и все будет по-прежнему? Он просто верил в неизбежность встречи, невзирая на то, что эта встреча не обещала обеим сторонам ничего, кроме разочарований и обманутых ожиданий. Он должен был довести свои поиски до конца.

Женщина, постаревшая на пятнадцать лет, – это ли не кошмар, похожий на неотвратимое колдовство? А виновником был помощник королевского прокурора Мальвиус, и жажда мести, совершенно отделенная от бесплодных сожалений и неизбывной тоски, разгоралась в сердце Стервятника с новой силой.

Тем не менее он действовал хладнокровно и без лишнего риска. Он прошелся по трактирам, угощал и пил сам, внимательно слушал и задавал осторожные вопросы. Так он узнал, что Мальвиус стал королевским прокурором шесть лет назад, после смерти своего предшественника, обойдя нескольких высокородных, но менее изворотливых претендентов на этот весьма влиятельный пост. По слухам, в изобилии ходившим среди обитателей городского дна, с тех пор Мальвиус обрюзг, сделался еще более отвратительным внешне и еще более изощренным в преследовании порока – или того, что он считал пороком.

Без особого труда Люгер выяснил, где находится новая резиденция королевского прокурора. Для этого достаточно было проследить за его каретой, отъехавшей от Дворца Правосудия. Вторую половину дня Слот потратил на слежку за одним из приходящих слуг Мальвиуса, после чего подкараулил того в собственном доме и вежливо расспросил о расположении комнат и некоторых привычках прокурора. Слуга оказался благоразумным малым и дал исчерпывающие ответы на все вопросы человека в маске, вооруженного кинжалом и не настроенного шутить.

Как только наступила ночь, Люгер связал хозяина дома, заткнул ему рот кляпом, снова превратился в стервятника и отправился в полет. Очередное свидание с Мальвиусом вполне могло закончиться для него смертным приговором. Однако риск и прежде являлся неотъемлемой частью его беспорядочной жизни, а теперь, когда он заглянул в темную бездну магии и узрел страшную изнанку жизни, привычка ходить по краю казалась ему всего лишь одним из правил игры, навязанной силой, для которой Стервятник и так был обреченной фигурой.

Но по крайней мере не безропотной жертвой.

* * *

Накал страстей достиг своего апогея. В тот самый момент когда Мальвиус начал содрогаться всем телом, изливая в Венгу мертвую влагу, не способную оплодотворить ни одну женщину, стеклянный потолок спальни разбился от удара пернатого демона, упавшего со сложенными крыльями и врезавшегося в самую его середину.

Тонкие перегородки из эбенового дерева не выдержали и с треском сломались, осколки битого стекла градом посыпались вниз. Мальвиус закричал от того, что несколько острых стеклянных игл вонзилось в его обнаженную спину, ягодицы и ноги – а это было гораздо больнее, чем царапины, оставляемые ноготками Венги, – но боль оказалась настолько возбуждающей, что прокурор на некоторое время очутился в плену испытываемого им наслаждения.

Еще не коснувшись покрытого ковром пола, стервятник начал превращаться. Это заняло несколько секунд, что могло бы иметь для Люгера роковые последствия, если бы Мальвиус не бездействовал. Но момент вторжения был выбран правильно, и прокурора удалось застать врасплох.

Внутри столба струящегося дыма возник силуэт обнаженного мужчины. Еще немного, и он обрел плоть и кровь. И хотя искажения всякий раз оказывались неизбежными, когда он смотрел глазами человека на то, что видел незадолго до этого глазами птицы, ему понадобилось всего лишь мгновение, чтобы оценить обстановку. Он искал взглядом оружие, но единственным предметом в этой спальне, отдаленно его напоминавшим, была плеть.

Крики Мальвиуса слились с испуганным визгом его рабыни. При других обстоятельствах они могли бы привлечь целый полк охраны. Однако прежние постельные утехи прокурора, сопровождавшиеся не менее выразительными воплями, сослужили ему плохую службу. Очень скоро Люгер уже стащил его с кровати и передавил горло рукоятью плети.

Мальвиус захрипел, а у Венги хватило ума заткнуться. В борделях Вормарга ей приходилось видеть и не такое. Отдавая себе отчет в том, что мертвый прокурор уже ничем ей не поможет, она закрыла рот и поудобнее устроила на смятых простынях свое искусанное и исхлестанное тело. Как люди, в определенном смысле похожие, Венга и Стервятник прекрасно поняли друг друга, обменявшись лишь одним недолгим взглядом.

– Покажи мне меч оборотней, – прошептал Люгер на ухо полузадушенному Мальвиусу, и тот поспешно закивал головой, в которой, несмотря на испытываемый им страх, уже мелькали мысли о том, как в дальнейшем найти и поймать наглеца, осмелившегося напасть на королевского прокурора в его собственном доме. И кем бы ни был этот мерзавец, он сполна заплатит за дерзкое ограбление.

Минуту назад Люгер действительно подписал себе смертный приговор, но он собирался отправиться туда, где преследование валидийских властей будет последней из грозящих ему опасностей.

Рядом со Стервятником голый прокурор, едва достававший ему до плеча, выглядел жалко и смешно, однако Венге сейчас ничто не казалось забавным. Она ждала, чем все закончится. У нее и в мыслях не было снова орать и звать на помощь охранников, ибо это означало бы скорый конец для Мальвиуса, а чуть позже – и для нее самой.

– Веди! – приказал Люгер, и Мальвиус, кривясь от того, что ступал по битому стеклу босыми ногами, подошел к почти незаметной двери и дрожащей рукой открыл потайной замок.

За дверью находилась святая святых этого огромного дома – комната без окон, отведенная под собрание редчайших образцов оружия. Прокурор обожал свой арсенал, который пополнялся на протяжении долгого времени и стал в его глазах чуть ли не бесценным.

Особенную привязанность он питал к земмурскому мечу, завлекавшему его в пугающие лабиринты и загадочные сновидения, манившему призраками нездешних ужасов и обещанием нечеловеческого могущества. Тщедушное тело и ненасытная душонка Мальвиуса трепетали, когда он думал о судьбах рыцарей, владевших когда-то пленяющим разум клинком, об отрубленных им головах, об адском месте, в котором был выкован меч – выкован из металла невообразимой древности, добытого из упавшего с небес камня, и закален в крови жутких созданий…

И вот ему предстояло расстаться с мечом после стольких лет мистической связи. Это оказалось для Мальвиуса страшным ударом, но выбор был невелик, и предопределил его человек, который мог одним движением сломать прокурору шейные позвонки.

Вслед за Мальвиусом Стервятник вошел в мрачноватую комнату со стенами, обтянутыми темно-зеленой тканью. Воздух здесь был теплым и необыкновенно сухим. В полумраке таинственно поблескивало оружие, привезенное из разных, порой весьма отдаленных, уголков обитаемого мира. Возраст некоторых экспонатов исчислялся веками. Три глухие стены до самого потолка были увешаны дагами, совнами, мечами, гвизармами, алебардами, ножами, протазанами; каждый клинок был по-своему великолепен и отличался непревзойденным исполнением, а также имел неповторимую кровавую историю. С помощью этого оружия вершились события, не оставившие о себе других свидетельств и упоминаний, но, без сомнения, послужившие распространению зла на земле.

Однако ценнейшие экземпляры собрания покоились в узких деревянных ящиках, которые сами по себе являлись произведениями искусства. Они были украшены серебром и инкрустированы полированной костью, селенитами и сердоликами. Узоры, сплетенные из золотых нитей, служили обрамлением халцедонам и синохитам.

Посреди комнаты стояло единственное кресло, предназначенное для прокурора, который проводил здесь немало времени. И только кусочки бархата, брошенные на пол, вносили легкий беспорядок в это святилище оружия, отмеченного холодной строгостью безупречно выверенных линий.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Пациент психиатрической больницы Кирьянов предлагает своему лечащему врачу почитать рукопись под наз...
При изучении Киевско-Новгородской эпохи города и земли Западной Руси описываются как естественная ча...
Александр Бушков – самый издаваемый российский автор, «король русского боевика». В этой книге он выс...
Пилот-истребитель, сбитый над океаном, и мобильный комплекс огневой поддержки пехоты. Человек и маши...
Ола – Всесожжение, жертва Господу. Только она может спасти страну от гибели, отогнать беду. Но что и...