Принцессы Романовы: царские племянницы Соротокина Нина
В те дни Мария Павловна старалась жить сегодняшним днем и не задумываться о будущем – это было бесполезно, никто не знал, что принесет очередной день. Увы, радость от известия о том, что брат жив, оказалась едва ли не единственной за много месяцев – вскоре пришли новости о гибели Павла Александровича, Владимира Палея, Елизаветы Федоровны и других родственников. Можно представить себе горе и ужас Марии Павловны…
К тому же выяснилось, что оставаться в Румынии они с мужем не могут – королевская чета была гостеприимна и щедра к своим родичам, но Романовы теперь были нежеланными гостями. Когда Мария Павловна узнала, что правительство Румынии воспротивилось тому, чтобы они, две Марии, королева и княгиня-изгнанница, вместе поехали в Париж, это стало не просто ударом – это стало ужасным откровением: она и ее семья являлись отныне пережитком прошлого. «Мир не нуждался еще в одной Византийской империи с ее ветхой идеологией; правила, по которым мы жили, отменялись. Но воспитанный в этих правилах отпрыск еще недавно могущественной династии не мог так сразу встать на эту точку зрения, и я далеко не сразу стала безразлична к покушениям на мое достоинство. Да, я страдала от унижений – мелких, конечно, в сравнении с тем, что пришлось пережить. Нас выдернули из блистательного окружения, прогнали со сцены как были, в сказочном платье. Теперь его надо было менять, заводить другую, повседневную одежду и, главное, учиться носить ее». Пришлось учиться.
Если в Румынии Мария Павловна с супругом были гостями королевской семьи, то во Франции они стали просто парой эмигрантов, никому не нужных. Даже поселиться в отеле – и то было для них слишком дорого, поэтому, пока решался вопрос с английской визой, они жили у знакомой русской пары. В Париже Марии Павловне было невыносимо грустно; казалось, ее везде поджидают призраки счастливого прошлого. Так что в Лондон она ехала с радостью.
Там она, наконец, встретилась с братом, там стала налаживаться ее новая жизнь: «По сравнению с безысходно грустными днями в Париже, жизнь в Лондоне, где я прежде не бывала, принесла облегчение. Сравнивать ее с довоенной жизнью я не могла и просто упивалась воздухом, напитанным покоем и уважением к традициям». Правда, королевская семья их избегала, но Мария Павловна никого не винила, она понимала, что все дело в политике. Она связалась с княгиней Палей, вдовой отца, которой вместе с дочерьми, Ириной и Натальей, удалось выбраться из России через Финляндию. Получила новости и о своем сыне Леннарте – к тому времени мальчику уже исполнилось десять лет, воспитывала его в основном бабушка, королева Швеции, и, хотя второй брак Марии Павловны делал совершенно невозможным ее воссоединение со старшим сыном, все-таки было решено, что в свое время они смогут увидеться. А шведский кронпринц и его супруга привезли ее драгоценности – те самые, которые в свое время усердно прятались в чернильницы и подсвечники.
Эти драгоценности явились единственным шансом выжить в новых обстоятельствах, но, увы, Путятины воспользовались им не очень умело. Если бы они последовали совету продать все разом, то получилась бы очень приличная сумма. Но эти вещи были для Марии Павловны не просто дорогими украшениями; они были памятью, единственной связью с прошлым. Расставаться с такими вещами очень нелегко… Она продавала их понемногу, а вскоре рынок затопили хлынувшие в Европу драгоценности русских беженцев, что давало возможность ювелирам безбожно занижать цены. Мария Павловна будет потом писать, что распродажа драгоценностей стала одной из самых горестных страниц в ее изгнаннической жизни.
Однако с помощью знакомого все-таки определенную сумму набрать удалось, и Путятины решили, что теперь самое время забрать маленького Романа, который вместе с родителями Сергея Михайловича был теперь в Румынии. И тут было получено очередное страшное известие – мальчик умер от кишечной инфекции. Всего за несколько месяцев Мария Павловна потеряла самых близких людей – отца, тетку, своего сводного брата, а теперь и младшего сына. Она жила, скрывая горе, но внутри, как потом признавалась, выгорела совершенно…
Мария Павловна занялась хозяйством своей маленькой теперь семьи – муж, брат и она сама – но не знала, что делать дальше. Изучение искусства, живопись, то, что называют «культурной жизнью» – все это казалось теперь далеким, оставшимся в другой жизни, и не было смысла пытаться к этому вернуться. И тут само собой дело нашлось: «Женщине проще, она может работать руками».
И шить, и вышивать, и вязать Мария Павловна умела – всему этому великих княжон обучали еще в детстве и юности. Купив шерсть и спицы, она занялась вязанием. Первый свитер получился слишком большим, зато уже второй было не стыдно предложить в магазин, что она и сделала. Начали поступать заказы, она работала с утра до вечера, но все равно удавалось заработать слишком мало, нужно было придумать что-то другое…
Однажды Мария Павловна решила привести в порядок свой гардероб, который к тому времени уже порядком обветшал. Ни стола для раскройки, ни швейной машинки у нее не было, с примерками помогал муж, за столь значимую работу – не скромную рубашку, а платье из модного журнала – она бралась впервые, и было страшновато, но… «За первым платьем последовали другие, и наконец я смогла повторить темное вечернее платье от Калло, взятое на время у приятельницы, где на юбку пошло много ярдов тюля. И впервые отправившись на званый обед, я надела это платье. Войдя и смешавшись с толпой в гостиной, я не без тревоги ловила выражение дамских лиц. Вдруг у меня что не так? За вид спереди я была более или менее спокойна, а спина? Я старалась меньше показывать эту часть тела. Но все обошлось, и к концу обеда я забыла думать, что расхаживаю по гостиной в платье собственного изготовления, а на других дамах туалеты от Уорта, Вионне и Калло».
Она пыталась зарабатывать деньги и вместе с тем умудрялась выкраивать время для благотворительности – вместе с группой русских эмигранток в начале зимы 1919 года Мария Павловна работала в мастерской, где шили белье и перевязочный материал для Добровольческой армии. Она надеялась, что, помимо прочего, это подскажет ей, куда двигаться дальше, но… Увы, ее товарки были так же растеряны, как и она сама.
Мария Павловна решила вернуться во Францию: «Лондон словно застыл на месте, не в силах выйти из тупика, куда его завела война. Иное дело Париж: он бурлил и пенился. Конечно, масса сил тратилась впустую, но французы приноравливались к жизни, горели желанием вернуть былое благополучие. Я была уверена, что в такой атмосфере мне будет легче воспрянуть духом и правильно распорядиться свободой, дарованной мне взамен утрат».
В Париже, куда Путятины перебрались в 1921 году, Мария Павловна поначалу вела жизнь затворницы. Мужу она подыскала место в банке, сама же целыми днями в их крошечной квартирке занималась шитьем. Все мысли были в прошлом, и эта монотонная жизнь, казалось, так и будет тянуться… Она начала было и здесь заниматься благотворительностью, но это не принесло ей радости, только чувство удовлетворения от исполненного долга.
Единственное, что порадовало ее, хотя одновременно причинило боль, – свидание с сыном. В Париж приехал Густав V, бывший свекор Марии Павловны, и встретились они очень тепло – намного теплее, чем она могла ожидать, учитывая обстоятельства, при которых она некогда рассталась с мужем.
«– Как вы хотите, чтобы я называла вас, сэр, – причем выделила голосом это слово: сэр.
– Конечно, отец, – сказал король и добавил: – Если ты сама не против. Ты знаешь, как я любил твоего отца; его больше нет, и мне будет только приятно, если ты будешь звать меня так же. Надеюсь, ты меня понимаешь.
Я до такой степени была тронута его добротой, что от переполнявших чувств не нашлась, что ответить. За последнее время благополучная родня отнюдь не баловала нас вниманием, и я была более чем благодарна ему за эти слова».
Было решено, что встреча произойдет в Дании, на, так сказать, нейтральной территории, где и у шведской королевской семьи, и у Романовых были родственники. За следующие семь лет Мария Павловна виделась с сыном только два раза – каждая встреча готовилась долго, «словно речь шла о проведении международной конференции, а не о свидании матери с сыном». И все же, несмотря на краткие и редкие встречи, они с сыном нашли общий язык, а в будущем, когда Леннарт станет уже совсем взрослым, их отношения сделаются по-настоящему близкими.
А пока у Марии Павловны начался новый этап жизни, и произошел он благодаря знакомству с Коко Шанель, которая в ту пору как раз становилась знаменитой. Свел их не просто случай, а, можно сказать, случай романтический. У Дмитрия Павловича и изящной француженки вспыхнул роман, который все биографы поголовно не называют иначе как «бурным». Этому событию суждено было сыграть большую роль и в жизни самой «Великой Мадемуазель», и в жизни сестры ее возлюбленного: благодаря знакомству с известной модисткой Мария Павловна и сама открыла свой дом моды…
А началось все с того, что однажды она заглянула к Шанель в тот момент, когда та спорила с мастерицей, поставлявшей вышивки, – последняя запрашивала шестьсот франков за работу, а Шанель отказывалась, поскольку блуза получалась слишком дорогой. И неожиданно для самой себя Мария Павловна услышала собственный голос: «Мадемуазель Шанель, если я вышью эту блузку на сто пятьдесят франков дешевле, вы отдадите мне заказ?»
У нее не было машинки для вышивки, но можно было попробовать купить ее и научиться. Затея, с одной стороны, рискованная – раньше Мария Павловна не с чем подобным дела не имела, с другой стороны – вышивка была тем единственным, что она умела делать очень хорошо, ведь она училась ей в том числе и в художественной школе Стокгольма. «Пальцы изнывали по делу. Я предвкушала муки и радости творчества».
Все оказалось не так легко и быстро, как хотелось бы. На маленькой фабрике «Боттен» удалось найти нужную машину, но затем началась стажировка, кропотливый труд с утра до вечера. Но все равно Мария Павловна чувствовала себя так, как будто хлебнула шампанского – ей казалось, она нашла именно то, что нужно! «Вечерами мы с мужем и его родителями обсуждали, как наладим нашу вышивальную мастерскую, для начала, разумеется, в скромных размерах. Свекровь была мне доброй помощницей. Выбрали и название: „Китмир“ – по имени сказочной собаки из иранской мифологии».
Потом начались поиски подходящего помещения. «Такое одушевление владело мною, так я горела скорее начать свое большое дело, что все, казалось мне, движется слишком медленно. Мысленно я видела себя во главе влиятельной фирмы, я диктую телеграммы, отвечаю на телефонные звонки, делаю распоряжения; и сижу я за столом орехового дерева, вокруг – образцы, рулоны шелка, альбомы с эскизами. Моим идеалом было изнемогать от обилия работы. В конце концов все мои желания сбылись, за исключением орехового стола, а пока что меня бесила необходимость еще потерпеть». Нашлось и помещение (правда, потом выяснилось, что, несмотря на хорошее, казалось, местоположение, хозяйка соседнего дома была дамой с определенной репутаций), и несколько мастериц.
О трудностях, о риске Мария Павловна не задумывалась – может, и к лучшему. Когда поступил первый заказ для весенней коллекции моделей, она была полнейшим новичком, которому предстояло освоить массу тонкостей, касавшихся уже не вышивки, а ведения дел, а вот с этим как раз все обстояло неважно – именно это и подведет «Китмир».
Мария Павловна вспоминала: «Наконец были готовы и отправлены вышивки для нескольких блузок, сарафанов и жакетов. Кое-что из этого я сшила собственными руками. Очень хорошо помню длинный светло-серый сарафан с вышивкой в тон ему, но с разными оттенками и добавлением красного. Когда позже на этот сарафан пошли заказы, я всегда выполняла их сама, потому что это были самые трудные у нас узоры. А впервые „на публике“ я увидела его в „Ритце“, на даме за соседним столом. Признаюсь, мне стоило огромного труда не глазеть на даму и удержать руки, рвавшиеся ощупать знакомый рисунок. Шанель сама ладила вышивные узоры на место. Увлеченно участвуя от начала до конца в воплощении моих замыслов, я, естественно, не могла пропустить момент, когда они „сядут“ на модели. Они на глазах оживали».
После первого же показа стало ясно – успех! Заказы хлынули рекой, а вот рассчитывать свои силы Мария Павловна, начинающая предпринимательница, еще не умела. Так что первое время она работала в буквальном смысле не поднимая головы.
Помимо вышивки – Мария Павловна и сама сидела за машинкой – приходилось решать еще множество вопросов. Мастерицы были новичками, и, конечно, лучше было бы нанять профессионалов, но Марией Павловной, помимо прочего, двигало желание помочь соотечественницам. Начального капитала не было – пришлось вновь продавать драгоценности, которых оставалось уже совсем немного. Бухгалтерией стал заниматься муж, которому очень не нравилась конторская работа в банке; однако Сергей Михайлович был человеком, любящим новизну и риск, что сказывалось не самым лучшим образом на доходах. Продавщицы Шанель не церемонились со своими вышивальщицами, так что и тут Марии Павловне приходилось нелегко. Все необходимое для мастерской ей приходилось приобретать самостоятельно. Словом, требования и обязательства сыпались на нее со всех сторон, все эти бесконечные дела, с которыми сталкивается каждый, кто открывает свой «бизнес». Будем учитывать, что великую княгиню к этому никто и никогда не готовил. Она, по ее собственному выражению, очутилась по другую сторону прилавка…
Многое дало Марии Павловне общение с Шанель, которая, выбившись из низов, прошла нелегкую школу, так что ей было чему поучить русскую аристократку. А еще она напомнила той, что ни в коем случае нельзя пренебрегать внешностью, особенно если завел собственное дело: нужно постоянно демонстрировать окружающим, что ты процветаешь, а не представать перед ними скромной беженкой. Под влиянием Шанель Мария Павловна, которая и думать забыла про наряды для себя, не только приоделась, стала пользоваться косметикой и похудела, но даже постриглась. Вернее, Шанель сама ее обстригла, в конце концов не выдержав вида огромного неприбранного пучка, с которым Мария Павловна никак не могла справиться самостоятельно. Результат этой стрижки парикмахеру потом долго пришлось поправлять, но в целом великая княгиня вновь стала эффектной женщиной.
Впрочем, собственная внешность занимала ее меньше всего – жизнь в «Китмире» кипела: «С каждым новым сезоном полагалось обновлять ассортимент, поскольку коммерчески невыгодно застревать на достигнутом. В поисках вдохновения я обращалась к какому-нибудь периоду в истории искусства, но почерпнутые из документов идеи следовало приноровить к модельному делу и совершенно иному материалу. Я проводила весьма основательное изучение предмета. Постепенно у меня составилось порядочное собрание книг, альбомов, рисунков и чертежей непосредственно по моей новой специальности.
В один сезон я вдохновилась восточными коврами, в другой – персидскими изразцами. Я использовала орнамент с китайских ваз и коптских тканей. Однажды повторила в ручной вышивке индийские ожерелья и браслеты. Вспоминаю пару мулов, пришедших с персидской миниатюры. Несмотря на дороговизну, эти мулы принесли „Китмиру“ огромный успех.
Не только новые узоры заботили меня: я возвращала к жизни старые материалы, по-новому используя их, например забытую синель. Она шла у меня на отделку шляпок, которые первой стала продавать Шанель, а потом они разошлись по всему миру».
Через полтора года после открытия «Китмир» переехал в более просторное помещение; расширился штат – прибавилось более полусотни работниц, а еще техники и модельеры. Теперь там делали не только машинную вышивку, но и ручную, и вышивку стеклярусом. Брать на работу одних только соотечественниц Мария Павловна перестала, и не только потому, что профессионалы работали быстрее: «Выучившись за мой счет, некоторые девицы после работы копировали мои модели и сбывали их на сторону, а потом, в самый разгар сезона, бросили меня и затеяли свое дело». Работа кипела, и постепенно стало казаться, что лучше не ограничиваться сотрудничеством только с Шанель, а сделать «Китмир» более независимым – Жан Пату, еще один известный кутюрье той поры, можно сказать, соперник Коко, предложил заключить контракт и с ним.
Как оказалось, попытка стать менее зависимыми от дома Шанель привела не столько к успеху, сколько к новым сложностям. «Когда я впервые посвятила Шанель в мои планы, она в целом согласилась со мной, но при этом передала мне список портних, которых не хотела видеть среди моих клиентов, и конечно это были самые хорошие портнихи. Я пошла ей навстречу, но скоро поняла, что мне придется работать либо только на нее, либо на рынок вообще – средний путь исключался. При случае я на свою голову объяснилась с Шанель, и разом кончились наши задушевные отношения. Она сочла меня неблагодарной и не приняла моих самостоятельных планов. Отныне я не допускалась в ее студию, поскольку она боялась, и не скрывала этого, что я могу вникнуть в ее секреты и даже невольно выдать их ее конкурентам. Мы все реже виделись, отношения расстроились, и я бы уже не порадовала ее прежней верностью. Со своей стороны, Шанель стала работать с другими вышивальщицами, и мне все меньше перепадало заказов. И наконец, когда мы связались с другими домами, а запросы у всех разные, мы утратили особинку, своеобразие».
Здесь стоит упомянуть, что Мария Павловна и Жан Пату в ту пору нередко появлялись в обществе вместе, так что в светских кругах начали обсуждать их роман и даже гадать, закончится ли он свадьбой. Но что бы ни связывало модельера и великую княгиню, долго это не продлилось и их дружба распалась.
Несмотря на все сложности, Мария Павловна, по ее собственному признанию, без «Китмира» обходиться не могла – слишком многое он для нее значил, слишком сильным было желание двигаться вперед, несмотря на все трудности. В 1925 году на открывшейся в Париже Всемирной выставке декоративного искусства она выставила и работы своего дома. Она не ждала ничего особенного, просто хотелось показать результаты трудов… «Администратор вернулся с оглушительной новостью: мы получили две награды – золотую медаль и почетный диплом. Когда пришли бумаги, я была счастлива вдвойне. Организаторы выставки, очевидно, ничего не знали обо мне, потому что документы были выписаны на имя „Господина Китмира“».
При всем том стабильной прибыли добиться так и не удавалось, впереди замаячил финансовый крах. А другой крах поджидал и семейную жизнь Марии Павловны. Да, в свое время их с будущим мужем потянуло друг к другу, но время это было сложным, опасным, а когда оно минуло и потянулись будни эмигрантской жизни, выяснилось, что не так уж у них много общего. К тому же все заботы по налаживанию быта семьи лежали на плечах Марии Павловны, а Сергей Михайлович большую часть времени проводил среди людей, главным для которых были «передышка и развлечение». Мария Павловна долго пыталась искать компромиссы, шла на уступки, готова была терпеть… Кроме того, она очень любила свою свекровь. Однако в конце концов не выдержала: «Это не была ссора. Это была принципиальная разность воззрений, и устранить ее мало было одного примирения. <…> Моя привязанность к его семье не поколебалась, они оставались на моем попечении еще годы. Пока Путятин не женился на американской девушке, мы время от времени дружески встречались. Развод происходил в два этапа – в русской православной церкви и во французской мэрии. Гражданский брак расторгался медленно и трудно, но в конце концов все устроилось, и я снова была свободна». Это произошло в 1923 году.
После развода к ней переехал брат Дмитрий Павлович – они вновь стали очень близки. Некоей компенсацией за собственную разрушившуюся семейную жизнь стала его женитьба на молодой, красивой и к тому же богатой американке Одри Эмери. Правда, после этой свадьбы в ее жизни вновь стало пусто… Только работа и благотворительность. Именно тогда она и начала понемногу записывать свои воспоминания.
А «Китмир», по ее собственному меткому выражению, окончательно обескровел – несмотря на все старания Марии Павловны, она так и осталась дилетантом в области ведения дел. Когда некая русская дама, сначала попросившаяся к ней в компаньонки, затем разочаровалась и вчинила иск, то, чтобы хоть как-то покрыть расходы, Мария Павловна продала последнюю ценную вещь – жемчужное ожерелье своей матери. В довершение всех бед вышивки вышли из моды… Мария Павловна сдалась и продала «Китмир» известной парижской фирме вышивки «Фитель и Ирель».
После этого она решила попробовать свои силы в другой области, парфюмерной, которая тогда как раз переживала подъем, и решила начать дело в Лондоне, где рынок был не так насыщен, как в Париже. Процесс создания новых ароматов захватил ее, и вскоре она переехала в Англию – Париж был «полем проигранного сражения», а здесь можно было начать все заново. Увы, не получилось. Духи «Князь Игорь» вышли чрезвычайно удачными, однако разрекламировать их и продать не удалось. Марию Павловну начали одолевать мысли о том, что все, к чему она прикасается, рассыпается…
И, тем не менее, рук она не опустила. Удача отвернулась от нее в Европе? Значит, нужно ехать в Америку. И когда ее знакомая американка, жена газетного магната, Миллисент Херст, с которой она столкнулась, заехав в очередной раз в Париж, пригласила ее приехать в гости, Мария Павловна тут же решилась воспользоваться этим шансом – хотя это и означало жить вдали от брата и его семьи и разорвать последние нити, связывавшие ее с прошлым. В декабре 1928 года она отплыла на пароходе в Нью-Йорк.
Что ж, Мария Павловна сумела найти себя на новом месте. Ей предложили место консультанта-стилиста в «Бергдорф Гудман» – конечно, это не то что быть хозяйкой собственного модного дома, но все-таки позволяло и дальше оставаться в мире моды. К тому же ее мемуарами заинтересовались издатели. Мария Павловна ненадолго вернулась в Европу – как раз вовремя, чтобы успеть попрощаться с умиравшей княгиней Палей – и окончательно уладила все дела, взяла пишущую машинку и гитару и отправилась обратно в США.
Время показало, что это было правильным решением. Работа над мемуарами, чтение лекций, фотография (она стала светским фотографом) – новая жизнь полностью ее захватила, она была востребована и популярна. Интересно отметить, что этой женщине по-прежнему приходилось полагаться только на себя – за спиной не осталось никого, кто мог бы ее поддержать. Друзья – безусловно, но не семья…
В 1941 году Мария Павловна переехала в Аргентину – по одной из версий, причиной послужило то, что США признали Советский Союз, и она не смогла этого вынести. У нее появилась приятельница, тоже эмигрантка, Елизавета де Брунье (в девичестве Саруханова), которая жила в Буэнос-Айресе и представляла там компанию «Элизабет Арден» – так что, возможно, причиной переезда послужило на самом деле желание вновь открыть собственное дело. Приятельницы занялись выпуском собственной линии косметических продуктов. Если в самом начале карьеры Мария Павловна была категорически против использования своего великокняжеского титула в рекламе, то после долгих лет жизни в Америке привыкла к этому, тем более что теперь надежда на успех в основном и заключалась в том, что люди заинтересуются продукцией, созданной русской великой княгиней, и к тому же украшенной имперским двуглавым орлом. Название для косметики было выбрано почти такое же, как для духов, которые Мария Павловна в свое время так и не смогла реализовать в Лондоне, – «Игорь».
В 1942 году в швейцарском санатории скончался Дмитрий Павлович. Дочь Елизаветы (компаньонки Марии) вспоминала, что, когда Мария Павловна вышла из комнаты, где она разговаривала по телефону и ей сообщили о смерти брата – лицо ее совершенно застыло… Это была последняя в длинной череде потерь, но едва ли не самая горькая утрата.
Вскоре компаньонка Марии Павловны уехала обратно в США, вначале предполагалось, что на время, а оказалось, что навсегда. Сама же она осталась. Сын Леннарт, который еще в 1932 году отрекся от прав на престол и стал просто графом Бернадотом, поскольку женился на девушке скромного происхождения, Карин Нисвандт, приехал в Южную Америку по делам и навестил мать. Именно тогда они и сблизились – Мария Павловна, наконец, смогла выразить сыну все, что у нее на душе. Очень много она рассказала ему о своем прошлом в царской России.
А в 1951 году она все-таки вернулась в Европу, где самым любимым ее уголком стало поместье сына на острове Майнау, на озере Констанца. Правда, совместная жизнь не всегда была гладкой – она по-прежнему любила командовать всеми, и женитьбу сына на простолюдинке не одобряла. Хотя, заметим, и сама выбрала вовсе не принца, и брат, с полного ее одобрения, женился не на принцессе… Что ж, будем считать, что Мария Павловна просто хотела для сына «лучшего».
В декабре 1958 года Мария Павловна заболела – это оказалась тяжелая форма пневмонии. Ей было шестьдесят восемь, здоровье она давно подорвала, так что болезнь взяла свое. Она мечтала умереть весной, на Пасху, а скончалась незадолго до Рождества… Сын исполнил ее другое желание – воссоединиться с тем, кого, пожалуй, она любила больше всех в своей бурной жизни. Останки Дмитрия Павловича были перевезены в Майнау, и брат с сестрой покоятся рядом.
Остается надеяться, что это подарило Марии Павловне наконец настоящий покой, которого у нее никогда не было при жизни.
Княжны императорской крови Мария и Кира Кирилловны
Как бы по-разному ни складывались жизни девочек Дома Романовых после замужества, до него они, за редчайшим исключением, были очень похожими – золотое детство, золотая юность. Они достались всем, кроме двух последних «принцесс», с одной стороны, успевших родиться до падения империи, с другой – появившихся на свет слишком поздно, чтобы встретить это падение взрослыми. Эти принцессы, вернее – княжны императорской крови, – Мария Кирилловна и Кира Кирилловна, дочери Кирилла Владимировича, внука Александра II.
Брак их родителей разительно отличался от браков остальных Романовых – не было роскошной свадьбы с венчанием в столице и торжествами, невеста не была усыпана драгоценностями. Тем не менее, свадьба эта не прошла незамеченной, и российский император отметил ее особо – правда, то, что молодые получили от него, нельзя назвать подарком.
Кирилл Владимирович Романов был сыном великого князя Владимира Александровича и, соответственно, внуком Александра II. Его будущая супруга, Виктория Мелита (которую в семье прозвали «Даки», «уточка»), была дочерью Марии Александровны Романовой и также внучкой Александра II. Так что отец Кирилла и мать Виктории Мелиты были родными братом и сестрой, а сами они двоюродными – слишком близкое родство для тех, кто хочет вступить в брак. А они хотели.
Кирилл и Виктория Мелита познакомились в 1891 году на похоронах Александры Георгиевны, дочери другой нашей героини Ольги Константиновны, ставшей королевой эллинов. Печальный повод для встречи не помешал пятнадцатилетним подросткам влюбиться. Но Мария Александровна и слышать не хотела о возможном браке – выдать дочь замуж за сына своего брата? Этого не позволят ни православная церковь, ни она сама.
Правда, близкородственный брак в семье Романовых все-таки вскоре случится и протестов не вызовет – в 1894 году Ксения Александровна, дочь Александра III, выйдет замуж за Александра Михайловича, двоюродного брата своего отца. Родство чуть более дальнее – не двоюродные брат и сестра, а двоюродные дядя и племянница. Так что супружество Ксении и Сандро приветствовалось, а возможность брака между Викторией и Кириллом была отвергнута сразу.
А вот протестантская церковь не была такой строгой, там подобный брак вполне был допустим. В результате первым мужем Виктории стал не Кирилл, а… другой ее двоюродный брат. В 1894-м она вышла замуж за принца Эрнста Людвига Гессенского, брата будущей российской императрицы. На этом браке настояла королева Виктория – Виктория Мелита и Эрнст приходились ей родными внуками.
Что ж, и такие браки, совершенные по настоянию родных, бывает, складываются удачно. Но не этот. Рождение детей ситуацию не исправило, а, наоборот, усугубило – когда Виктория Мелита, застав однажды супруга в постели с одним из слуг, обратилась к семье с просьбой о разводе, королева Виктория отказала ей. Ведь у супругов была дочь Элизабет, Элла (сын, увы, родился мертвым).
Но в 1901 году, после смерти королевы, супруги все-таки развелись, чем потрясли все королевские дворы Европы – скандал! Но лучше развод, чем ставшая невыносимой жизнь вместе. «Не сошлись характерами» – слишком общая и одновременно очень емкая формулировка для таких случаев. Виктория Мелита и Эрнст действительно оказались слишком разными.
Единственной связывавшей их ниточкой была маленькая Элла, которая жила то у отца, то у матери. Останься она в живых, у наших героинь была бы старшая сестра. Но в 1903 году, когда Элла гостит у русских родственников матери, она умирает от тифа. С отправкой телеграммы – о том, что болезнь девочки очень серьезна – супруга Николая II, Александра Федоровна, медлила, и в результате Виктория Мелита получила телеграмму уже о смерти дочери.
Да, отношения у нее с двоюродным братом Николаем и его супругой никогда не были простыми – именно Николай, когда Виктория Мелита разводилась, заявил, что лучше смерть, чем развод, а теперь из-за Александры Федоровны она не успела к дочери.
На похоронах Эллы Виктория Мелита сняла с себя орден герцогства Гессенского и положила его на гроб дочери. Этот жест, который некоторые сочли слишком уж мелодраматичным, тем не менее, означал, что со старой жизнью покончено.
Прошло уже более десяти лет с тех пор, как она встретилась с Кириллом Владимировичем в первый раз, и полудетское увлечение красивой кузиной давно переросло у него в куда более серьезное чувство. Теперь Виктория Мелита была свободна, и они начинают снова мечтать о браке. Родственники по-прежнему против – многое может измениться, но близкое кровное родство никуда не денется.
Они видятся редко – Кирилл моряк и почти постоянно находится в плавании, тем более что его намеренно стараются держать подальше от Виктории Мелиты. Но они находят возможность встретиться – как, скажем, в 1902 году во Франции, когда корабль Кирилла Владимировича возвращался из дальнего плавания: «Даки жила на чужбине, а я отправлялся в неведомые края, и будущее мое было неопределенно. В одном только мы не сомневались: на пути к нашему счастью будет воздвигнуто множество препятствий, будут пущены в ход все средства – интриги, уговоры, прямые запреты. Нам придется выдержать все невзгоды, находясь в тысячах миль друг от друга. В трудную минуту я не смогу прийти на помощь той, которую люблю, и ей одной придется защищать себя. В тот вечер мы все это прекрасно понимали, даже не подозревая о том, что в будущем нам все-таки уготовано счастье. С мыслью, что наша встреча может оказаться последней, я собрался с силами и попрощался».
В 1903 году Николай II писал Кириллу: «Я уже давно слыхал о твоем злосчастном увлечении и признаюсь, надеялся, что во время двухлетнего плавания чувства эти улягутся. Ведь ты хорошо знаешь, что ни церковными установлениями, ни нашими фамильными законами браки между двоюродными братьями и сестрами не разрешаются. Ни в каком случае и ни для кого я не сделаю исключения из существующих правил, до членов Императорской Фамилии касающихся. Пишу тебе с тою целью, чтобы тебе был вполне ясен мой взгляд. Искренно советую тебе покончить с этим делом, объяснив Даки письменно или через Бориса, что я безусловно запрещаю тебе жениться на ней. Если же тем не менее ты настоял бы на своем и вступил бы в незаконный брак, то предупреждаю, что я лишу тебя всего – даже великокняжеского звания. Подумай о любящих тебя родителях своих: они в течение последних месяцев мучаются и терзаются из-за твоей настойчивости жениться на двоюродной сестре. Поверь мне, ты не первый проходишь через подобное испытание: многие так же, как и ты, надеялись и желали брака с двоюродными сестрами, однако должны были принести в жертву свои личные чувства существующим законоположениям. Так поступишь и ты, милый Кирилл, я в этом уверен».
Любовь родных была столь велика, что мать даже предлагала Кириллу сделать Викторию Мелиту своей любовницей. Но не женой, только не женой! Пытались бы родные расстроить этот возможный брак столь яростно, не будь первый муж Виктории Мелиты родным братом императрицы Александры Федоровны, так и не простившей золовке того, что та не смогла «составить счастье» ее брата?..
Но уверенность родных в том, что он не осмелится жениться, оказалась напрасной. Многое можно сказать о Кирилле Владимировиче Романове, в том числе много не очень приятного. Но одно несомненно – Викторию Мелиту он любил по-настоящему.
После печально знаменитого взрыва флагмана «Петропавловск» о чудом выжившем Кирилле Владимировиче, начальнике военно-морского отдела штаба командующего флотом в Тихом океане вице-адмирала Макарова (шла Русско-японская война), сложили частушку:
- Погиб «Петропавловск»,
- Макаров не всплыл.
- Зачем же ты спасся,
- Царевич Кирилл?
Видимо, затем, чтобы все-таки жениться на Виктории Мелите…
8 октября 1905 года в Тегернзее, в поместье графа Адлерберга под Мюнхеном, состоялась скромная церемония – на свадьбе, помимо самих жениха и невесты, присутствовало всего несколько человек: Мария Александровна, мать Виктории Мелиты, сестра Беатрис, граф Адлерберг и слуги.
Тихая свадьба, тем не менее, всколыхнула весь российский императорский двор. Если Кирилл Владимирович и надеялся, что отделается более-менее строгим выговором, то напрасно. Стоило ему приехать в Россию вскоре после свадьбы, как уже через несколько часов после приезда он получил приказ немедленно покинуть Петербург и более не возвращаться.
Резолюция Николая II: «Признать брак Великого князя Кирилла Владимировича я не могу. Великий князь и могущее произойти от него потомство лишаются прав на престолонаследие. В заботливости своей об участи потомства Великого князя Кирилл Владимировича, в случае рождения от него детей, дарую сим последним фамилию князей Кирилловских, с титулом Светлости, и с отпуском на каждого из них из уделов на их воспитание и содержание 12 500 руб. в год до достижения гражданского совершеннолетия».
Со службы Кирилл Владимирович был уволен, наград лишен. И денежного содержания – тоже (правда, вскоре император передумал, и деньги снова начали выплачиваться).
Генерал Мосолов писал: «Крутая мера, принятая по отношению к Кириллу Владимировичу, конечно, приписывалась главным образом влиянию Императрицы Александры Федоровны. Полагали, что оскорбленная браком Великого князя с разведенной супругой своего брата, она и добилась столь сурового наказания».
Что ж, если, в свою очередь, родственники надеялись на раскаяние и явку с повинной, они тоже просчитались. Кирилл Владимирович был человеком упрямым и теперь, женившись, наконец, на любимой женщине, на попятную идти не собирался.
Они с супругой отправились в Париж, где купили дом на Елисейских Полях, – отличавшаяся изысканным вкусом Виктория Мелита сумела обустроить и это жилище «изгнанников». Да, когда-то в ее распоряжении был и дворец, и герцогский титул… Зато теперь она была счастлива.
20 января 1907 года во дворце своих родителей в герцогстве Кобург она родила первого ребенка в этом браке – девочку назвали Марией, в честь бабушки Марии Александровны и в честь любимой сестры Виктории Мелиты Марии, будущей королевы Румынской.
В том же году Виктория Мелита перешла в православие. Смена вероисповедания и неослабевающее заступничество отца Кирилла, великого князя Владимира Александровича, привели к тому, что император все-таки признал брак своих двоюродных брата и сестры.
Когда в ноябре 1908 года скончался великий князь Алексей Александрович, родной дядя Кирилла и Виктории Мелиты, Кириллу позволили приехать на похороны. Алексей Александрович – единственный из Романовых (кроме Марии Александровны, конечно) в свое время присутствовал на пресловутой скромной свадьбе в Тегернзее, хотя и опоздал к началу церемонии. Теперь же, с разрешением проводить в последний путь родственника-адмирала, с которым Кирилл был весьма близок, становилось ясно, что путь в Россию для него и его семьи открыт. Действительно: «Приказом по Морскому ведомству от 3 ноября 1908 г. определен на службу прежним чином капитана 2 ранга с прежним званием флигель-адъютанта Е.И.В. с зачислением в списки флота».
В феврале 1909 года скончался Владимир Александрович, отец Кирилла. Смерти отца и дяди значительно продвинули Кирилла вперед в линии наследования российского трона, так что теперь он просто обязан был вернуться на родину.
9 мая этого же года на свет появляется его вторая дочь. Кирилл Владимирович, очень хотевший сына-наследника, немного разочарован – но, чтобы как-то утешиться, они с женой решают назвать девочку в его собственную честь, Кирой. Обе девочки с разрешения Николая II получают титул княжон императорской крови, как правнучки императора.
Виктория Мелита (в православии Виктория Федоровна), Кирилл Владимирович, Маша и крошечная Кира приезжают в Россию. Начинаются те несколько лет «золотого детства», которое девочки все-таки успеют захватить.
Отец учится в Николаевской Морской академии, плавает по Балтийскому морю. Мать блистает в Санкт-Петербурге. Дочек они обожают. Сестра Виктории Федоровны Мария Румынская писала о племянницах: «Очаровательные дети, рослые, здоровые, с чудесными волосами и идеальной кожей; холеные, точно английские пони».
В 1914-м Марии было семь лет, Кире – пять. Осознать, что старый мир рухнул, не могут и многие взрослые, что уж говорить о детях…
Кирилл Владимирович отправляется в действующую армию, Виктория Федоровна начинает работать в Красном Кресте.
В августе 1917 года родится их третий, и последний, ребенок. Это, наконец, был сын. Назвали его в честь деда со стороны отца Владимиром.
Кирилл Владимирович заявил о своей лояльности Временному правительству. Красное знамя на крыше дворца, красный бант на груди – да, великий князь всегда слыл эксцентричным человеком. Заявления о том, что и он, как великий князь, испытывал гнет старого режима, о том, что «мой дворник и я, мы одинаково видели, что со старым правительством Россия потеряет все»…
Но еще до октябрьских событий вся семья уезжает в Финляндию (где и родится Владимир). Там они проведут почти год, все надеясь вернуться в Россию. Как будет писать маленькая Кира своей тетке в Румынию, «не знаю, выберемся ли мы когда-нибудь отсюда. Мы так тоскуем по дому, что лучше всего было бы уехать поскорее. Когда заканчивается сахар, я думаю, что нам будет очень его не хватать».
Когда станет ясно, что ситуация в России только осложняется, семья отправляется в Германию. Там они встречаются с сестрой Виктории Федоровны Александрой, принцессой Гогенлоэ-Лангенбургской, а потом едут в Кобург к Марии Александровне, матери Виктории Федоровны. Вскоре, после встречи с дочерью и внучками, та умирает… Похоронив мать, Виктория Федоровна с семьей переезжает на северное побережье Франции.
В 1922 году Кирилл Владимирович провозглашает себя местоблюстителем российского престола, а спустя два года и новым императором: «Наступивший же вновь небывалый голод и несущиеся с Родины отчаянные мольбы о помощи повелительно требуют возглавления дела спасения России Высшим законным, внесословным и внепартийным авторитетом.
А посему я, старший в роде царском, единственный законный правопреемник российского императорского престола, принимаю принадлежащий мне непререкаемо титул Императора Всероссийского.
Сына моего, князя Владимира Кирилловича, провозглашаю наследником престола с присвоением ему титула Великого князя наследника и Цесаревича».
Мария и Кира получили от отца титулы великих княжон.
Вдовствующей императрице Марии Федоровне, матери Николая II, он писал: «Если осуществится чудо, в которое ты веришь, что возлюбленные сыновья твои и внук остались живы, то я первый и немедленно объявлю себя верноподданным моего законного государя». Но чуда, как мы знаем, не случилось.
Поступок Кирилла Владимировича вызвал, мягко говоря, неоднозначную реакцию среди русских монархистов. Его поддержала только часть – другие же припомнили ему и брак с разведенной, не желающей принимать православие принцессой, и одобрение в Февральской революции… Сторонников его будут называть «кирилловцами», и это именно их высмеивают Ильф и Петров в «Двенадцати стульях»:
«– А теперь действовать, действовать и действовать! – сказал Остап, понизив голос до степени полной нелегальности.
Он взял Полесова за руку.
– Старуха не подкачает? Надежная женщина?
Полесов молитвенно сложил руки.
– Ваше политическое кредо?
– Всегда! – восторженно ответил Полесов.
– Вы, надеюсь, кирилловец?
– Так точно. – Полесов вытянулся в струну.
– Россия вас не забудет! – рявкнул Остап».
Впрочем, отец мог присваивать детям какие угодно титулы, но сделать так, чтобы за этими титулами что-то стояло, он не мог. Кире и Марии, которым в 1924 году исполнилось пятнадцать и семнадцать соответственно, уже пора было думать о замужестве.
Кто из родителей не хочет, чтобы его дети «сделали блестящую партию»? Но положение самопровозглашенного императора требовало не просто приемлемого брака для дочерей, а «равнородного». Где было взять таких женихов в послевоенной Европе? Империи рухнули, королевства шатаются…
Виктория Федоровна отправляет старшую, Марию, к своей сестре, к тому времени – уже не наследной принцессе Румынии, а королеве. Тезки, племянница и тетка, обожали друг друга, и Виктория Федоровна надеялась, что пребывание при румынском дворе пойдет Марии на пользу. Говорили, что девочка унаследовала довольно неброскую внешность от другой тезки, своей бабушки по материнской линии Марии Александровны. Судя по фотографиям, в это время юная Мария Кирилловна хороша собой, но это, что называется, «очарование юности», да и выглядит она значительно старше своих тогдашних семнадцати лет. С годами же, по мере того как она будет набирать вес, красота эта сильно поблекнет.
Увы, пребывание при румынском дворе едва не закончилось скандалом. Двоюродная сестра Марии, почти ее ровесница принцесса Илеана, то ли распускала сплетни, то ли говорила правду – мол, Мария слишком легкомысленна, и кокетничает (и хорошо, если только кокетничает) с одним из женатых придворных. Вскоре подобная история повторяется, но Виктория Федоровна, хотя и знает, что ее дочь вполне на такое способна, верит все-таки все отрицающей Марии, а не племяннице. В результате Виктория Федоровна и Мария Румынская, сестры, которые всегда были очень близки, поссорились. Их примирение последовало далеко не сразу.
А Мария, Мари, Маша, Машка, как ее называли в семье, скоро влюбляется. Ее избранником становится наследный принц Фридрих Карл Ляйнингенский.
Довольно скромное – по российским аристократическим меркам – семейство, правда, связанное с английским королевским домом. Сестра Виктории Федоровны принцесса Александра была замужем за братом Фридриха Карла, а если заглянуть в прошлое, то в начале XIX века принц и принцесса Лейнингенские окажутся старшими сводными братом и сестрой королевы Виктории (они дети ее матери от первого брака).
Кирилл Владимирович и Виктория Федоровна не в восторге от предстоящего брака. Даже если не брать в расчет самопровозглашенное «императорство», они, тем не менее, великий князь и великая княгиня, оба – внуки Александра II, племянники Александра III, кузены Николая II. А семья Лейнингенов – всего лишь мелкие немецкие князьки.
Но выбирать не приходится. Во-первых, Мари влюблена, а во-вторых, какой-никакой, но Карл все-таки принц. Правда, теперь только в теории – но то же самое можно сказать и о семье Романовых.
Карл вовсе не был принцем из сказки. Небольшого роста, не особо красивый, старше своей невесты на девять лет. Некий романтический ореол придавала ему разве что служба во флоте – во время войны (воевал он, разумеется, на стороне Германии) он был неоднократно ранен.
Все это, в общем, было неважно – и разница в возрасте (она-то как раз была вполне подходящей), и разница в положении. Главное, что Мари и Карл влюбились друг в друга.
В ноябре 1925 года, через год после знакомства, в Эдинбургском дворце в Кобурге празднуют свадьбу. Жаль, бабушки Марии Александровны, вдовствующей герцогини Саксен-Кобург-Готской, которая прожила в нем много лет, к этому времени уже не было в живых.
Мария Кирилловна, княжна императорской крови, наследная принцесса Лейнингенская
Как и положено великой княжне из семьи Романовых, Мари выходила замуж в «русском» придворном костюме. Бело-серебряное платье, стилизованный кокошник и длиннейшая белая прозрачная фата. На свадебной фотографии она выглядит уже не просто старше, а значительно старше своих лет, так что смотрятся они с двадцатисемилетним Карлом почти ровесниками. Как обычно, состоялись и две церемонии, по православному и по лютеранскому обряду; более пышной и торжественной была первая.
После свадьбы молодые жили в Аморбахе. Уже в октябре следующего 1926 года у них родился первенец, Эмих Кирилл Фердинанд. В 1928-м родился Карл Владимир, в 1930-м – Кира Мелита Виктория, 1932-м – Маргарита Илеана, в 1936-м – Мехтильда Александра, 1938-м – Фредерик Вильгельм, в 1942-м – Петр Виктор.
Ныне здравствует только их младшая дочь Мехтильда Александра. Когда Мари ожидала ее появления на свет, Виктория Федоровна была уже очень слаба. Но не поехать к дочери, чтобы побыть с ней во время родов, не могла. Увы, она подхватила грипп, началось осложнение… Девочка родилась 2 января, а 3-го Виктория Федоровна слегла и уже не вставала; через два месяца она умерла от воспаления легких. К счастью, Кирилл Владимирович успел приехать, чтобы побыть с женой в ее последние дни. История, которая началась более сорока лет назад, закончилась.
Для дочерей это было страшным ударом. Да, Виктория Федоровна, Виктория Мелита, была очень властной, упрямой, сильной и яркой женщиной. С такой матерью, наверное, нелегко. Но она любила своих дочерей, а те ее.
Недаром говорят – пока живы наши родители, мы можем чувствовать себя детьми. Мари и Кира потеряли мать рано, еще до тридцати. Отныне им предстояло справляться со всем в одиночку – тем более что и Кирилл Владимирович резко сдавал. Он еще успеет выдать замуж младшую, Киру, – но об этом чуть позже, а пока вернемся к Мари.
Ходили слухи, что отцом ее младших детей был не супруг Карл, а кто-то из их близкого окружения… Но нет никого, кто бы мог подтвердить это, да и надо ли? Жизнь Мари и без того была нелегкой.
Седьмой ребенок, Петр Виктор, прожил всего несколько месяцев. Карла отправили на фронт. И неважно, что он вовсе не был сторонником нацистов. Там он попал в советский плен и в конце лета 1946-го умер в лагере для военнопленных под Саранском. Как говорят, от голода.
Мари осталась вдовой с шестерыми детьми. Это всегда тяжело, вне зависимости от того, идет ли речь о принцессе или о «простой женщине». Здоровье начало сдавать, и летом 1951 года, когда она навещала в Мадриде брата Владимира, Мария скончалась от сердечного приступа. Ей было всего сорок четыре года.
С фотографий на нас смотрит женщина, выглядящая на все пятьдесят пять – уже почти пожилая, не очень красивая, но статная. Несколько счастливых лет в детстве, несколько спокойных первых лет брака… вот и все, что досталось Марии Кирилловне, в девичестве Романовой.
Ее сестре было даровано немногим больше. И все-таки больше.
Прежде всего – красота. Если Мария походила на бабушку Марию Александровну, даже в молодости не бывшую красавицей, то Кире повезло больше. От одной из ее свадебных фотографий захватывает дух – может быть, дело просто в очень удачном ракурсе, но там Кира Кирилловна так походит на красавиц-актрис немого кино… Впрочем, в те годы подобное сравнение не считалось лестным.
Высокая брюнетка с идеальным овалом лица и собольими бровями, страстная пианистка, отважная наездница, умная, образованная женщина с прекрасным вкусом – Кира Кирилловна была очень привлекательна. И, соответственно, должна была привлечь внимание самого достойного жениха. С ее родителей хватило чересчур скромного брака старшей дочери, для Киры они жаждали лучшего.
Ходили слухи, что она заинтересовала царя Болгарии Бориса III. Что ж, такой брак и Виктория Федоровна, и Кирилл Владимирович только приветствовали бы – ведь Борис был правящим монархом. Однако Борис женился на дочери короля Италии Виктора Эммануила, принцессе Джованне, а Романовым пришлось искать другого кандидата на руку Киры.
Альфонсо, принц Астурийский, наследник испанского престола, вполне подходил на эту роль, но… и он предпочел другую невесту. Еще один европейский принц не подошел по неким политическим причинам.
Великая княжна Кира Кирилловна с супругом Луи Фердинандом Гогенцоллерном, принцем Германским и Прусским, и с новорожденным сыном
Шли годы. Кира вела, как сказали бы сейчас, активную светскую жизнь: свадьбы, помолвки, крестины, открытия выставок, музыкальные вечера, салоны, балы.
Семью Киры принимали с большой охотой и особым почетом в Англии – ведь Виктория Федоровна была по рождению английской принцессой, дочерью второго сына покойной королевы Виктории. Однако, несмотря на высокое положение по рождению, их нынешнее реальное положение было весьма скромным – императором Кирилл Владимирович был только на бумаге…
Итак, годы идут. Старшая сестра уже давно замужем, а Кира все еще одна. Она и не подозревает, что супругом ее станет тот, с кем она на самом деле знакома уже давно.
Людвиг Фердинанд был вторым сыном Вильгельма, наследника кайзера Вильгельма II. Родился он в 1907 году – то есть был ровесником Марии Кирилловны. Его мать, принцесса Цецилия, являлась дочерью герцога и герцогини Мекленбург-Шверинских. До замужества герцогиня была великой княжной Анастасией Михайловной Романовой. Так что Людвиг Фердинанд был со своей будущей супругой не в таком уж и далеком родстве – оба были праправнуками Николая I.
Если бы не падение Германской империи, весьма вероятно, что Людвиг Фердинанд, как и подавляющее большинство европейских принцев, стал бы военным. А так он сперва учился в Берлине, получил ученую степень в Аргентине, некоторое время даже работал с Генри Фордом. В конце концов, по семейным обстоятельствам – о них чуть позднее – Людвиг Фердинанд вернулся в Германию. Поскольку он всегда интересовался инженерным делом и авиацией, то теперь работает с компанией «Люфтганза». Что ж, он явно был человеком дела.
У него был роман с голливудской кинозвездой, француженкой по происхождению – Лили Дамита. Людвиг Фердинанд готов был все бросить и жениться на ней – но слишком быстро понял, что для Лили он всего лишь еще одна ступенька в карьере. Связь с настоящим принцем, к тому же внуком самого бывшего немецкого кайзера, безусловно, придавала Лили еще больше блеска. Осознав это, Людвиг Фердинанд расстался с ней. К тому же, его новое положение в любом случае обязывало это сделать.
В 1931 году его старший брат Вильгельм встретился со своей потенциальной невестой, шведской принцессой Ингрид. Если бы этот брак состоялся, все пошло бы по-другому. То есть так, как предполагалось.
Но Ингрид Вильгельм совершенно не понравился. Впрочем, он не расстроился. Еще будучи студентом, Вильгельм влюбился в Доротею фон Сальвиати. Чтобы жениться на ней, ему пришлось бы отречься от прав на престол, пусть в нынешней ситуации более чем призрачный. Но это его не остановило. В 1933 году он женился на Доротее, отказавшись от всех своих прав наследника, и теперь этим наследником стал его младший брат Людвиг Фердинанд. Что ж, в XX веке короли получили право жениться по любви – только при этом им обычно приходилось переставать быть королями.
Для Людвига Фердинанда, в сущности, теперь мало что изменилось – разве что он ощущал ответственность перед родителями больше, чем раньше, боялся их разочаровать, как его старший брат: ему надлежало вступить именно в «равнородный» брак. Но он не спешил.
Впоследствии он осознал, как переменил брак брата его собственную жизнь: «…Я планировал остаться в Соединенных Штатах. Я уже фактически эмигрировал – у меня была эмигрантская виза, так что уже через год-другой я мог получить американское гражданство». Но получилось по-другому. «Собственный брак полностью изменил мою жизнь и сделал меня по-настоящему счастливым. Не уверен, что я нашел бы тут, в Штатах, кого-нибудь похожего на мою жену».
В первый раз Кира и Людвиг (Лулу, как его называли в семье) встретились, когда в 1925 году она с родителями приехала в Берлин навестить свою родственницу крон-принцессу Цецилию, мать Людвига. Кире было шестнадцать, Людвигу – восемнадцать. Они не произвели друг на друга особого впечатления.
Следующая встреча состоялась в 1934 году – и вновь они остались равнодушными друг к другу. «Не в моем вкусе», – решил каждый из них после совместно проведенного вечера в кругу друзей. Казалось бы, этим знакомство и закончится.
В 1937 году Кире Кирилловне было уже двадцать восемь лет. Теперь уже ее незамужним статусом обеспокоены все родные. Конечно же, кто-нибудь из прусских принцев стал бы идеальным вариантом. Людвиг, как уже выяснилось, не подходит, но ведь у него есть братья, Губерт и Фридрих Георг.
Последний как раз в это время работал в Лондоне и, очарованный Кирой, пригласил ее вместе с братом Владимиром погостить у своей семьи на рождественские праздники. Кронпринцесса Цецилия была только рада.
Этому дежурному семейному визиту предстояло изменить всю жизнь Киры. Только как именно? Ее тетка, принцесса Беатрис (она была замужем за испанским инфантом) всячески старалась, еще до этой поездки, обратить внимание Киры на принца Губерта. И вот теперь в Цецилиенгофе они наконец встречаются. Но на праздник приезжает и Людвиг Фердинанд… Кира записала в своем дневнике, что теперь он ухаживает за ней, и, видимо, что-то изменилось в их отношении друг к другу… И честно признается себе, что, если бы пришлось выбирать между Губертом и Людвигом, она бы выбрала последнего.
Выбирать не пришлось – во всяком случае, не ей. Накануне Рождества Людвиг сделал Кире предложение, пока они наряжали елку. После длительного ночного разговора счастливая пара даже не стала дожидаться утра, а сразу разбудила родителей Людвига, чтобы сообщить им новость.
Правда, теперь нужно было дождаться одобрения самого кайзера, деда жениха… Именно его слово по-прежнему было в семье законом. Что ж, в отличие от старшего брата, Людвиг не подвел деда с выбором невесты и разрешение вскоре было получено. Теперь можно было известить и Кирилла Владимировича.
Тот был счастлив – сбылась мечта его и Виктории Федоровны, которая, увы, не дожила до этого момента. В последнее время, пытаясь уделять как можно больше внимания слабеющему, недавно овдовевшему отцу, Кира почти махнула рукой на собственную личную жизнь, и он уже начинал бояться, что так и не увидит ее счастливой – и замужней.
Теперь дочь вступит в брак, более чем достойный русской великой княжны. Ах, если бы история повернулась по-другому, это был бы не просто удачный брак, это был бы блестящий брак – между русской принцессой и наследником престола Германии. Но история, как известно, не любит слова «если».
30 апреля в Цецилиенгофе состоялся предсвадебный обед. Как писали в газете «Нью-Йорк Таймс», на невесте было «вечернее платье от Скьяпарелли, белое с серебром, с глубоким вырезом на спине и небольшим спереди. Корсаж был богато расшит бисером и серебром. Иногда она надевала накидку из белой лисы».
В отличие от скромной свадьбы родителей и немногим более пышной – сестры Марии, свадьба Киры привлекла всеобщее внимание. Прибыли наследный принц и принцесса Дании, царь Болгарии (тот самый, за которого, как ходили слухи, Кира когда-то собиралась выйти замуж), все члены обширной семьи жениха, принцесса Илеана – дочь любимой тетки Киры и Марии Румынской, родственники по линии великой княжны Анастасии Михайловны и другие уцелевшие Романовы. При всем при том свадьбу праздновали «частным образом», поэтому представителей ныне царствовавших домов не пригласили – кроме тех, что были совсем уж близкими родственниками.
Гостей было столько, что резиденция кайзера в Нидерландах, Доорн, не могла их вместить, а именно там Вильгельм II хотел отпраздновать свадьбу внука. Поэтому сперва состоялась гражданская церемония в Потсдаме, а потом венчание по православному обряду в Цецилиенгофе.
Первая была весьма скромной, там присутствовали только отцы жениха и невесты (бургомистр пытался вручить молодым, как тогда было положено, «Майн Кампф»), зато венчание было очень пышным.
В этот день Кира надела свадебное платье Марии Александровны – то самое платье, в котором ее бабушка выходила замуж за принца Альфреда. Это было в 1874 году, теперь же на дворе был 1938-й. Оно хранилось в Эдинбургском дворце Кобурга более шестидесяти лет, но его даже не пришлось переделывать и подгонять по фигуре! «Платье-сарафан было из серебряного глазета, на котором вытканы были серебряные букеты» – так описывали его когда-то в русских газетах.
На голове Киры была изумительная «меандровая» тиара, тоже семейная драгоценность, но уже родителей Людвига – ее перед свадьбой подарил принцессе Цецилии ее жених кронпринц Вильгельм. Верхняя и нижняя кромки представляли собой бриллиантовые узоры в вида меандра, а соединены они были тончайшей сеткой, на каждом перекрещении которой сиял бриллиант. Кружевная фата была, разумеется, тоже старинной.
В Доорне, резиденции старого кайзера, церемонию повторили, но уже по лютеранскому обряду. И он же сделал внуку и новоиспеченной невестке истинно царский подарок – кругосветное путешествие (Кира, кроме того, получила от него ожерелье и серьги из платины с бриллиантами).
Супруги отправились в США. Оба любили эту страну – Людвиг когда-то чуть не остался там навсегда, Кира же вспоминала свое прошлое турне с огромным удовольствием – ей очень импонировала жизнерадостность американцев. Это было таким контрастом по сравнению с Европой, истощенной Первой мировой войной и неуклонно двигавшейся ко Второй… А так хотелось праздника! «Как будто откупориваешь бутылку шампанского», – писала об этой поездке Кира.
Медовый месяц растянулся на полтора сезона и, наверное, продолжался бы еще, если бы не пришла телеграмма о смерти Кирилла Владимировича… Ну что ж, он хотя бы успел увидеть младшую дочь наконец замужем. А вот внука так и не дождался – когда в ноябре Кира и Людвиг вернулись в Европу, ее положение уже настолько бросалось в глаза, что старый кайзер, которого они навестили, тут же заметил: «А теперь будь пай-девочкой и немедленно ложись».
Навестив деда, они отправляются домой, в Германию. Положение там Людвига довольно странное – с одной стороны, он работает в авиации, но, поскольку никакой симпатии ни самому Гитлеру, ни идеям нацизма не выказывает, к разработкам в области авиации военной его не допускают. Не доверяют.
Более того, Людвиг – представитель свергнутой династии, поэтому о нем не упоминают в прессе. И, чтобы извещение о рождении первенца в феврале 1939 года появилось в газетах, ему приходится давать частные, платные, объявления.
Возможный наследник престола получает длинное имя Людвига Фердинанда Фридриха Вильгельма Губерта Михаила Кирилла, собрав имена почти всех близких родственников с обеих сторон, но называть его будут Фридрихом Вильгельмом. Политическая ситуация осложнилась к тому времени настолько, что на крестины новорожденного прусского принца не смогли приехать крестные родители из Нидерландов, Дании, Швеции.
Людвиг Фердинанд решает отвезти жену и сына в поместье Доорн, к кайзеру Вильгельму. Не только для того, чтобы тот увидел правнука, – в Нидерландах все-таки спокойней, чем в Германии, которая в сентябре 1939 года запускает молох Второй мировой войной.
Второй сын рождается чуть больше года спустя после рождения первенца, в марте 1940-го. Кайзер настаивал на том, чтобы назвать правнука в честь своего деда, императора Вильгельма I, Вильгельмом Генрихом, а Кира хотела назвать сына Михаилом. В результате ребенок получил очередное длинное имя, но называли его все-таки Михаилом.
В мае 1940 года во время военных действий во Франции погибает старший брат Людвига принц Вильгельм Прусский, а год спустя умирает и кайзер Вильгельм.
Семья к этому времени снова возвращается в Германию, но не в Берлин. Кира вместе с детьми живет в загородном поместье (причем первый этаж дома-музея открыт для туристов), а Людвиг работает авиаинструктором на одном из аэродромов. Но вскоре он оставляет службу – как член бывшей правящей династии, он не может продвигаться по службе (что не очень-то приятно), зато его не могут и отправить на фронт (а вот это как раз к лучшему). Он решает положить конец такой неопределенности и посвятить себя семье.
Правда, и в поместье они были под наблюдением властей – Людвиг порой очень открыто высказывал свои антинацистские и, соответственно, антиправительственные взгляды, так что его предпочитают держать под контролем. К тому же, мало ли кому в голову придет идея произвести переворот и восстановить в Германии монархию?
Дети же тем временем следуют один за другим. В 1942 году рождается первая дочка. Ее называют Марией Цецилией, в честь бабушек с обеих сторон. В 1943 году на свет появляется Кира, тезка матери, в 1944-м – Людвиг Фердинанд, тезка отца. Кристиан Сигизмунд и Ксения рождаются уже после войны, в 1946-м и 1949 году соответственно.
Всего детей будет семеро. Двое старших принцев, Фридрих Вильгельм и Михаил, в свое время поступят так же, как и их дядя – отрекутся от прав наследования престола, вступив в неравные браки. Мария Цецилия станет женой герцога Ольденбургского, супруг Киры вообще не будет аристократом.
Людвиг Фердинанд более-оправдает надежды родителей, и его сын Георг Фридрих, после смерти отца в 1977 году, станет наследником Германской империи и главой Дома Гогенцоллернов.
Нельзя не упомянуть, что не так давно, в конце 1990-х, принцы Фридрих Вильгельм и Михаил заявили о том, что их отречение от прав наследования было вынужденным и заставлять жениться только на «равных» – не этично. Они обращались в самые разные инстанции, пытаясь вернуть себе утраченные права, но в конце концов нынешним законным главой дома был признан все-таки Георг Фридрих (родившийся уже после того, как его дяди женились и отреклись от наследования престола, но, тем не менее, вынужденный потом этот престол отстаивать).
Но вернемся к Кире и Людвигу в 1940-е годы. Летом 1944 года Кира снова была в положении – ребенок должен был родиться в августе. А в сентябре состоялось покушение на жизнь Гитлера. Нет, Людвиг не был в этом замешан, но иметь дело с гестапо не хотелось никому.
На них навалилось все сразу – ожидание того, что за Людвигом вот-вот придут, понимание того, что советские войска продвигаются все дальше на Запад и скоро им в любом случае придется бежать. Михаил внезапно заболевает, и болезнь его серьезна – это менингит. Кира, которой на последнем месяце беременности нельзя волноваться, мужественно пытается со всем этим справиться, ухаживает за сыном и готовится к отъезду. Один раз ее семье уже пришлось бежать, незадолго до Октябрьской революции, и воспоминания о тогдашних событиях, казалось бы, уже довольно далеких, все еще сильны, даже слишком.
Офицеры из гестапо все-таки приезжают в поместье и много часов подряд допрашивают Людвига. К счастью, убедившись, что он ничего не знает, они отбывают, и теперь Кира, Людвиг и дети наконец и сами могут уехать – в Гольцов, где в конце августа и появляется на свет Людвиг Фердинанд Младший. Но они знают, что это не конец.
В суматохе последних дней перед появлением советских войск Кира и Людвиг теряют друг друга. Она, в панике, не зная, где ее муж, который уехал на несколько дней, все-таки соглашается – ради детей – воспользоваться машиной, которую присылает за ней свекровь, и уехать в Потсдам, а Людвигу, который как раз возвращается в Гольцов, рассказывают, что жена его только что оттуда уехала.
В своем дневнике в конце января 1945 года Кира напишет о муже: «Все мои мысли – с ним. Я хочу быть рядом, быть полезной там, дома, разделить с ним бремя ответственности и забот. Я стараюсь не думать о нашем любимом доме, обо всем, что мы потеряли. Остальные тоже потеряли все, и все-таки живут. Мы выстроим другой дом, где бы он ни был, и будем счастливы. Пусть только Бог дарует нам возможность быть вместе и уберечь детей».
К счастью, вскоре Людвиг приезжает в Потсдам, и они снова вместе. Когда в Потсдаме становится опасно, они едут в Бад-Киссинген, где и проживут два года. Муж, жена и пятеро детей в двух комнатах. Любая женщина была бы недовольна такими условиями, не только великая княжна и принцесса, но Кира не ропщет – у других нет и этого. Главное, они вместе и все живы.
Зимой 1947 года они снова переезжают, на этот раз под Бремен, где и останутся жить. А в 1951 году умирает отец Людвига, так что отныне Людвиг Фердинанд становится кайзером – пусть, конечно же, только на бумаге. (Как в свое время Кирилл Владимирович был императором России – правда, у Людвига, в отличие от покойного тестя, право на престол совершенно неоспоримо.)
Теперь, после войны, Кира Кирилловна вновь может поддерживать отношения с семьей. Ее младший брат Владимир уже несколько лет как живет в Испании, и она с мужем навещает его в Мадриде. Но тут ее поджидает удар с неожиданной стороны – умирает сестра Мария Кирилловна. Ей только сорок четыре, и она всего на два года старше самой Киры. Теперь у Киры остаются только муж и дети.
Никто тогда не знал, что и ее собственный конец уже не за горами, и будет до странности походить на то, как закончила свои дни старшая сестра.
В сентябре 1967-го она поедет навестить брата Владимира, только не в Испанию, как Мария, а во Францию. И там она так же, как и сестра, внезапно умирает – от сердечного приступа.
Кире Кирилловне в какой-то мере повезло больше, чем Марии – она не потеряла мужа. Правда, он потерял ее, женщину, о которой и годы спустя говорил, что был с ней по-настоящему счастлив.
Что ж, мы видим, жизнь последних княжон Дома Романовых, заставших царскую Россию, не была особенно яркой. Хотя кому она нужна, эта яркая жизнь? Если не она делает человека счастливым? А хотя бы немного счастья заслуживают все. И принцессы тоже.
Читать бесплатно другие книги:
