Фебус. Ловец человеков Старицкий Дмитрий
Я только под общий смех развел руками. Дык… так получилось.
– Итак, дон Оуэн, вы официально назначаетесь команданте форта Сокоа, в котором будет орденская морская академия. Деньги берите с доходов командарии. Людей у вас для надзора хватит? А то я с собой десяток валлийских стрелков заберу.
– Должно хватить, сир. Особенно после того как «Морская лань» подкрепление подвезет. Я со шкипером письмо отправил на родину. И, учитывая, как тут относятся к мурманам, на всякий случай пригласил сюда людей семейных, которые захотят здесь осесть насовсем.
– Вдов для мурманов они догадаются прихватить? – Вот кто о чем, а я как шелудивый – о бане.
Но обещал я мурманам решить им этот вопрос. А слово принца – крепче стали.
– Обижаете, сир, – покачал валлиец головой. – Все, как и было с ними оговорено.
– Тогда – по коням, – подал я команду.
Последний раз кинул взгляд на «Морскую лань», которая, подняв все паруса, уже ушла на север мористее, сам пошел к Марку, который подле башни держал под уздцы наших лошадей. Свою, мою и шута.
– Марк, как твои успехи в освоении эускара? – поинтересовался я у своей «тени», закидывая ногу через седло.
– Хорошо, сира, – ответил мой миллит как заправский баск.
С недавних пор он меня так титуловал: не «сир», а «сира», с ударением на последний слог. – Меня учить, сира. Хорошо учить. И Микал учить и Франса учить. Они говорить: моя иметь очень умный черный задница.
При этом Марк потыкал указательным пальцем в свой высокий лоб.
Я оглянулся на шута, но дю Валлон, задрав подбородок, усиленно делал вид, что его очень интересуют небесные картинки, которые так причудливо складываются из облаков.
Обедали в замке ордена – бывшей резиденции баронов Дьюртубие. Впрочем, не стоит уподобляться коммунистам и менять устоявшееся географическое название. Все равно барон теперь другую фамилию носить будет – по названию своей новой баронии. При западном феодализме каждый дворянин носит не свое родовое имя, а имя той земли, которой владеет. Ну как российские воры в законе: Гиви Тифлисский, Вован Ростовский, Фима Житомирский…
Наконец-то за едой все почувствовали себя свободно, без косых взглядов бароньей семейки. Оказывается, это нас всех напрягало. Если можно было нас поубивать взглядом – давно бы уже наши тушки под этой каменистой почвой сохли.
С обедом припозднились: я ждал Саншо и Гриню с Базаном, но они так и не приехали из Биаррица.
Аиноа, раскрасневшаяся от вина, была весела, остроумна и образцово играла роль хозяйки дома, распределяя внимание по всем рыцарям равномерно. Никто не остался обиженным.
Я на этот раз, согласно этикету, сидел за столом на месте хозяина, напротив нашей кавалерственной дамы через всю длину стола, и мне остро не хватало ее застольных бесед. Не будешь же тонко флиртовать, крича в голос через длинный стол, когда должны сплетаться полутона и оттенки. Вот и первый признак тяжести шапки Мономаха.
Ближники мои за столом увлекались тостами: какой замечательный я, какой замечательный у нас орден Горностая, какая у ордена замечательная хозяйка, какие замечательные они сами… Не боящиеся греха кукушата с петушатами, ёпрть. Когда-то, совсем в другой жизни, я о рыцарях лучше думал. Но то были книжные впечатления от талантливых писателей девятнадцатого века. А серьезные монографии эмоционального накала не имеют – сухая информация. И та неполная.
А на самом деле сидят за моим столом плохо образованные люди с довольно примитивными интересами в жизни. Даже Ленкин работяга-отец по сравнению с этими ноблями – высокий интеллектуал, хоть и зануда. Единственные их качества, которые мне импонируют и которые я очень высоко ценю – это честность, верность и храбрость. Но это же не повод с ними беседовать на отвлеченные возвышенные темы за столом в тот момент, когда жаждешь женского общества!
Налицо накопленный когнитивный диссонанс. И с этим что-то надо делать.
Даже Ленка, вопреки моему первоначальному впечатлению, перестала мне казаться дурой. Просто девушка была, как водится в это время, вообще необразованной, с кругозором не дальше городской стены, зато теперь, рядом со мной, ловит любые знания и впитывает их как губка. И образ мышления у нее порой парадоксален, хотя и четко заточен на практичность. Хотя… подозреваю, что тяга к знаниям у Ленки оттого, чтобы только мне понравиться. Не самая худшая в мире мотивация.
Микал, шут и Аиноа – вот и все мое интеллектуальное окружение.
Бхутто со мной не общается, а служит. Готов на алтарь этого служения вывалить все свои знания и умения. Но вот просто побеседовать со мной у него какой-то тормоз включается. Боится он проявлений демократичности в правителе.
Амхарцы разговаривать на понятном мне языке еще не научились, чтобы с ними о чем-то дискутировать. Приказы понимают… и ладно. Исполняют – уже хорошо.
Вот даже курить опять захотелось. А нету…
Наплевать, что ли, на Колумба и послать на Кубу кого-нибудь из мурманов за пачкой сушеных листов «никотины», а то уши пухнут?.. Вопрос, конечно, интересный… Только вот Христофорчик мне нужен не Америку открывать – я без него знаю, где она находится, а чтобы он ее Кастилии не преподнес на блюдечке с голубой каемочкой.
Табака нет. Вместо этого пью гипокрас. Хорошее местное вино, испорченное пряностями. Тут это признак богатства – со специями переборщить.
А где сейчас в Европе утонченность? Разве что в Италии только-только зарождается. Нужно оттуда художника выписать и инженера обязательно. Сейчас именно на Апеннинах самая крутая инженерная школа. Даже до Москвы итальянские инженеры добрались. Новый Кремль кирпичный строит Аристотель Фиорованти со товарищи. Пушечную избу к пусконаладке готовят. Князь Иван Третий к ним благоволит.
Крайне необходим мне такой грамотный помощник, который мои идеи будет воплощать в местные технологии. А то задолбался я уже ремесленникам не только по три раза объяснять, что я хочу в итоге получить, но и то, как это сделать; словно у меня других забот нет. Не царское это дело.
Встал и вышел из-за стола. Все равно все уже тут пьяные, может, и не заметят моего отсутствия.
Дождь кончился, и в замковом дворе стало жарко.
Поднялся на башню под свинцовую кровлю и все проклял. Думал, меня тут ветерок обдует и освежит, а тут такое пекло образовалось под нагретым за день свинцом, как в венецианской тюрьме, в которой Казанову держали. А еще осень называется!
За спиной зашуршали юбки и застучали каблучки по камню.
Я повернулся, ожидая увидеть заботливую Ленку.
Аиноа.
Загадочная такая.
Смущенно-осмелевшая.
Показалось, что вот в этот самый момент она вдруг скажет низким грудным голосом: «Мужчина, угостите даму пахитоской». Но дудки – дама сердца у меня уже есть.
Пришлось ломать дурной настрой:
– Шевальер, как вы смотрите на то, чтобы освежиться купанием в море? Есть тут среди скал уединенная бухта, желательно с песчаным дном?
Аиноа улыбнулась одними уголками губ, как Джоконда, сверкнула черно-фиолетовыми глазами и произнесла:
– Есть предложение лучше этого, сир. Искупаться в водопаде.
Это впечатляло даже больше, чем вся Третьяковская галерея, со всем Лувром – даже вместе взятые.
Всего три краски. Белая, черная и рыжая. Впрочем, рыжей тоже три. Просто рыжая, желто-рыжая и красно-рыжя. Все краски природные: мел, уголь, гематит, охра…
Но какой импресс!
Какие образы!
Какое совершенство линий по их выразительности…
Как точно передано движение в его изменчивости и покое…
Рисунки выполнены размашистыми свободными мазками очень уверенной рукой. Показалось, что мастер, расписавший потолок этой пещеры, учился своему искусству у великих импрессионистов конца девятнадцатого века. Используя столь скудную палитру, неведомый художник седой древности палеолита смог все изобразить в полной мере столь ярко и красочно. А используя к тому же саму фактуру стен и потолка пещеры, их выступы и углубления для дополнительного эффекта объема картины, где-то высвечивая, а где-то и затеняя, он смог столь реалистично воссоздать фактуру звериных шкур, что при трепещущем свете факела казалось, будто эти животные бредут в живом движении. Полный эффект анимации. И ведь не «шкуру» неведомый нам художник воспроизвел, а пластику, до которой дотумкались методом бесконечных проб и ошибок только анималисты двадцатого века.
И еще я заметил одну особенность. Стены и потолок пещеры, прежде чем расписывать, тщательно готовили к этому. Очищали перед экзерсисами в живописи почти до белого состояния камня. И то, что я обозреваю в данный момент, – не спонтанный порыв троглодита, а спланированная монументальная акция.
По силе воздействия это просто «Сикстинская капелла» каменного века, сотворенная троглодитом, не знавшим даже керамики. Только камень, земля и кость.
И мне, агностику, с младых ногтей воспитанному на теории эволюции, Дарвине и Марксе, что умственная деятельность всегда соответствует окружающей ее материальной базе, признание таких высоких художественных способностей у примитивного существа свидетельствует скорее о боговдохновенности происхождения человека, чем о его естественном постепенном и поэтапном становлении. Ибо искусство невозможно без первоначального творческого замысла, который сам по себе также невозможен без высокого интеллектуально-духовного развития самого мастера.
Коровы, больше похожие на бизонов, дикие лошади, кабаны, олени, и… знаки, скорее – символы, значения которых так с ходу не разгадать. Если таковое вообще возможно без очередного «Розеттского камня».
Почти все животные изображены в натуральную величину. Некоторые достигали двух, трех и даже пяти метров. Казалось, они брели, с какой-то потаенной для меня целью, в этом кажущемся мне бесконечным узком подземном зале без сталактитов и сталагмитов.
– Когда это все нарисовали? – нарушил я тишину подземного пространства.
– А я знаю? – ответила Аиноа, отводя факел. – Давно. Так давно, что даже старики не помнят, чтобы их старики помнили, когда это было.
– В этой пещере жили ваши предки?
– В этой пещере никогда никто не жил. Только приходили сюда молиться.
– Молиться?
– Да, молиться. Задолго до того, когда евреи принесли сюда веру в Христа и Святую Вечнодеву Марию.
– Евреи, не римляне? – переспросил я.
– Нет, – твердо ответила девушка. – Римляне на площади ставили статую своего императора и поклонялись ему как богу, но на самом деле верили они только в Митру. Я когда-нибудь покажу тебе пещеру, где легионеры поставили алтарь своему солнечному быку и Митре, который этого быка убивает. Он там и сейчас стоит. Но это дальше на запад, в Гипускоа.
– А где жили люди, которые все это нарисовали? – огляделся я, задрав голову.
– В других пещерах. В горах и сегодня есть еще жилые пещеры, в которых пастухи летом живут вместе со своими отарами. А так… еще в Длинную войну между франками и англами много народа снова вернулось в пещеры – от войны прятались, которая туда-сюда ходила по старой римской дороге.
– Я считал, что баски храбрые и отважные. Вон в Ронсевале даже шарлеманьского Роланда с целым войском франков в тонкий блин раскатали. Только франки потом записали, что били их мавры. Стыдно им было, что раздолбили их в пух и прах какие-то непонятные горцы.
– Зачем отвага, когда ты не воюешь за плату? – уверенно ответила шевальер. – Многие воевали на обеих сторонах и сами по себе. Но семьи свои прятали тут. А давно было то сражение, о котором ты говорил?
– Сотен восемь лет назад. Или семь. Правда, после этого франки все же заняли все долины от Бискайи до Руссильона и назвали их Испанской маркой.
– Откуда ты все это знаешь?
– Мой предок – из первых комесов Шарлеманя. И твой род, по сути, оттуда же.
– Нет, сир. Мы не из пришлых франков. И не из галлов или готов. Мы местные. Мы баски. Мой род ведется от брата короля Наварры. Так что вам не будет стыдно за своих бастардов.
– Бастардов? – Что-то я туплю сегодня больше положенного.
– Да, сир, бастардов, которых вы мне пообещали на моем посвящении в шевальер ордена Горностая.
О темпора, о морес! Вот и пошути тут мимоходом… Шутка короля моментально превращается в его обязательство. Потому, наверное, и шутов держали. Чтобы шутили вместо монархов. Так выходило дешевле.
Вот я попал. Нет, потрахаться с Аиноа я совсем даже не против. Но лучше без юридических обязательств, насколько можно.
– Хочешь жить при дворе?
– Отнюдь, сир. Я хочу жить в своем родовом замке, хоть он теперь и орденский. Мне не нравится Помплона. А о моем бастарде позаботится орден, это мне обещал его командор, – сверкнула девушка глазами и лукаво улыбнулась при этом.
Мы прошли этот длинный зал с нарисованным стадом и оказались в круглом гроте с коническим потолком. Совсем без росписей. В нем имелись еще два выхода. Над одним было прорезано схематическое солнце. Такое, каким любят изображать его дети. С лучиками. Над вторым – видимо, луна, которую изображал простой круг. Никаких красок. Только прорези в камне.
Аиноа взяла меня за руку и увлекла во вход под луной.
Он оказался недлинным, но каким-то кривоколенным и закончился гротом, в котором протекал подземный ручей. С тихо шумящим водопадом! Небольшим таким, как в Сандуновских банях в Москве, в бассейне.
Отпад! Дайте два.
Аиноа укрепила свой факел в трещине стены, быстро разделась до длинной камизы без рукавов и смело вошла под падающую воду. Прикрытая от моего взора размывающим изображение потоком воды, шевальер там умело подмылась, задрав рубашку.
Выскочила оттуда через минуту, стуча зубами. Ее можно было в этом прикиде смело выставлять на всемирный конкурс мокрой маечки, если бы не гусиная кожа, моментально образовавшаяся на ее руках большущими пупырышками.
– Теперь ты, – заявила она, стуча зубами, и вышла из грота.
Пристроив в другой щели свой факел, я разделся догола и смело вошел в водопад, под которым у меня от неожиданности чуть не остановилось сердце. Вода была очень холодной. Однако, набравшись духу, взяв себя в руки, я себя вымыл. Насколько смог в такой обстановке.
Из водопада меня выдернула рука шевальер.
Она была уже одета в свежую сухую камизу с красной вышивкой по подолу и вокруг ворота, босая и с распущенными волосами до попы.
– Не замерзни. Ты мне нужен живой, – заявила она и, взяв меня за руку, повела, оставляющего мокрые следы на камне, в узкий коридор, чуть ли не «шкуродер», который окончился еще одним небольшим гротом.
Этот грот был расписан по стене большими кошками, в которых угадывался знакомый по книжкам саблезубый тигр. Хотя почему тигр? Полос-то у него нет, и окрасом эти кошки больше смахивают на африканских львиц. Тигр – это скудость воображения ученых девятнадцатого века, не нашедших им простого оригинального названия.
Вокруг сухо и прохладно, градусов шестнадцать по Цельсию. Плюс, естественно. Но после ледяного душа – так просто тепло.
В потолочную дыру была видна луна, которая освещала центр грота, застеленный звериными шкурами внахлест.
Аиноа неторопливо сняла с себя рубашку через голову и, оставшись совсем голенькой, позволила мне себя хорошенько рассмотреть в жемчужном сиянии ночного светила.
А я отвесил челюсть, как заправдашный пятнадцатилетний пацан, впервые увидевший женскую промежность. Хотя, казалось бы, для моего пятидесятипятилетнего сознания – что я там мог увидеть принципиально новго?
Шевальер схватила меня за руку и властно потянула вниз, к шкурам. Там, встав на колени и касаясь меня, такого же коленопреклоненного, оттопыренными сосками, прошептала:
– Раньше здесь жрица Луны лишала девушек девственности перед свадьбой, даря ее первую женскую кровь богине. Потом пришли франки, и вместо богини первую кровь стал брать сеньор. А последних жриц Луны сожгли монахи.
Аиноа обняла меня, прижавшись упругой грудью, и зашептала в ухо, как бы посвящая в великую тайну:
– Иногда если требовался народу герой, то избранной девушке богиня разрешала зачать тут ребенка с военным вождем. Теперь такой же случай. Нашему народу требуется герой от плоти и крови его. Я избранная, потому что меня без моих просьб посвятили в шевальер, и таких, как я, больше нет во всей округе. Ты – военный вождь нашего народа, хоть и не баск. Все сошлось. Иди ко мне… Будь силен и пылок.
И она с готовностью опрокинулась спиной на шкуры, медленно раздвигая ноги в коленях.
Аиноа отдалась мне охотно, страстно и полностью. Но как бы это точнее выразиться… она не наслаждение получала от процесса, не любовь крутила с любовником, а трудилась подо мной – сознательно делала ребенка.
– Почему ты думаешь, что обязательно зачнешь этой ночью? – поцеловал я ее по очереди в каждый глаз, когда все закончилось.
– Луна подсказала, – бесхитростно ответила девушка.
Помолчала, прислушиваясь к себе. Потом решительно промолвила:
– Ты иди пока. Еще придешь сюда на рассвете. Закрепишь свое семя во мне.
И пошел я в этот подземный садистский душ. Моя промежность и бедра были в разводах темной крови.
У входа в пещеру было темно. Лишь ослепительно в лунном свете сверкнули крупные белые зубы Марка.
– Как тут? – спросил я его.
– Никого. Все тама вниз, – охотно ответил негр на своем васконском «суржике», откладывая в сторону свой страхолюдный топор.
– Выпить есть?
В ответ мне молчаливо протянули небольшой козий мех, наполовину уже пустой.
Кисленькое винцо.
Самое оно сейчас.
Чтоб блажь с лица как рукой.
Из замка мы ушли тихо, предупредив старшего стрелка в карауле, чтобы сказал про нас, только когда об этом спросят. Самому не докладывать.
Аиноа и ее паж, я, Микал и Марк – вот и вся наша кавалькада.
Дорога была всем знакома, и мы ее прошли на быстрой рыси. Точнее, это они – на рыси, а я на своем иноходце, как в кресле.
По дороге подумал, что надо Аиноа подсказать фасон юбки-брюк, а то ее юбки сильно задираются, когда она сидит в седле по-мужски.
В Эрбуре по капризу Аиноа отстояли вечернюю службу на коленях.
Потом исповедались у низкорослого пузатенького падре, которому никто не сказал, кто я. Сам же на исповеди я представился как «Франциск, раб божий».
Потом основательно отужинали в доме шевальер. В обычном двухэтажном доме зажиточного баска с общей черепичной двускатной крышей над жилой и хозяйственной половинами. Разве что оба высоких этажа сложены из дикого камня, а не только первый. Ну и размер дома впечатлял. А так только голубятня со сторожевой вышкой над ней и намекала на то, что это дом сеньора.
Накрыли ужин на втором этаже, на гульбище, которое со стороны двора опоясывало дом, и откуда открывался прекрасный вид на долину и дорогу.
Еда была простой, но очень вкусной, прислуга – предупредительной и вышколенной. Подавали жаренную на бронзовой решетке форель, выловленную мальчишками в горном ручье часа два назад. Лук, чеснок, тушеные овощи.
– Это настоящая еда басков? – спросил я шевальер.
– Так и есть, сир. Ничего особого не готовилось. Я же никого не предупреждала о гостях. Основная особенность васконской кухни – это всегда свежайшие продукты и горные травы вместо заморских специй. И конечно же чеснок! А так – нет никакой такой особенности, как, к примеру, в Провансе или Бретани.
– Мы не опоздаем к водопаду? – спросил я, вытирая губы льняной салфеткой. – Вдруг его в темное время суток закроют?
– Кто? – звонко захохотала Аиноа. – Кто может закрыть водопад?
Я заметил, что в узкой компании она перестала мне посекундно «сиркать».
– Ну… тот, кто его и открывает, к примеру, – высказал я свое предположение, усилив смех сотрапезников.
В горы выдвинулись по узкой тропе цепочкой, ведомые очередным егерем шевальер.
Долго ехали, часа два – два с половиной. Медленным шагом.
На довольно большой площадке, с которой весь Эрбур смотрелся как на ладони, оставили лошадей и свиту. Только Марк увязался за мной как пришитый, к явному неудовольствию Аиноа.
К самой пещере поднимались уже пешком и подошли к ней в закатных красках окружающих камней и сухой растительности. Если бы меня не вели, то я бы ни за что вход в пещеру не нашел. Так его природа замаскировала.
У входа Марк согласился остаться сторожить нас снаружи, при условии, что он убьет всякого, кто попытается за нами в пещеру войти.
Теперь сижу рядышком со своим телохранителем, пьем кислое вино, передавая мех друг другу.
И я с нетерпением жду в пиренейских небесах малейшего намека на рассвет.
Глава 11
Наваррскому флоту – быть
Крутил в руках, ощупывал, осматривал, разве что на зуб не пробовал, но дефектов не находил. Толковый все же ювелир мне попался, хоть и с улицы пришел. Звезд с неба, конечно, не хватает. Не ювелир даже – златокузнец. Далеко не Бенвенуто Челлини, а всего лишь ремесленник. Но ремесленник крепкий. Позолоченная узкая корона из серебра его работы на мой сарацинский шишак меня удовлетворила. Сойдет для сельской местности. Главное – получилось информативно для окружающих.
Заодно эта корона прикроет довольно уродливые заклепки, которые наваял замковый кузнец, когда делал мне в шлеме ременной амортизатор по типу касок двадцатого века. А то перспектива получить железом по шлему, надетому прямо на голову… ну, на подшлемник стеганый… не есть гуд, и это мне заранее не нравится. Вот я и сподобился объяснить замковому «гефесту» простую ременно-веревочную конструкцию на примитивных каленых заклепках. В просверленную дырочку одна сторона кожаного ремня приклепывается изнутри шлема к стенке, а другая стягивается по центру с такими же кожаными ремешками веревочкой. Или кожаным шнурком. И амортизирует такая конструкция хорошо, и вентилирует одновременно.
Прогресс бывший бароний кузнец освоил как первый блин – комом. Нет, сделал все как надо, разве что заклепки получились у него, на мой взгляд, совсем неэстетичные. Можно сказать, испоганил подлец товарный вид дорогого парадного шлема.
Пришлось пристегивать к этой проблеме ювелира для оформления декора. Все как всегда: портной гадит, утюг гладит.
А какое самое лучшее украшение у короля – корона, ёпрть!
Но я доволен. Могло быть и хуже.
На утряску заданий остающимся в орденском замке мастерам ушел целый день, следующий за «эротической экскурсией к картинной галерее с фонтаном».
Не, ну кто был первым тот гад, который ляпнул, что «жить как король» – это проводить все время в удовольствиях? Я тут пашу как раб на галерах. С утра до ночи. Черчу, пишу, приказываю, разъясняю, уговариваю… и конца-краю этому не вижу. И это среди людей, которые с готовностью выполнят любой мой приказ.
А ведь я еще с моим правительством не общался. Ни с тем, что в Беарне, ни с тем, что в Наварре. Точнее сказать, маменькиным и дядиным правительствами, ибо моих людей там пока нет. А там не кузнецы заседают, а олигархи местные. Еще те акулы. Им только пальчик покажи – тут же всю руку оттяпают и на голубом глазу скажут, что так и было. Не зря словосочетание «интриги мадридского двора» стало таким прочным культурным мемом. У меня, конечно, не Мадрид, но заразительный его пример расположен очень даже рядышком. Буквально через горку.
Аиноа, после всего вчерашнего, я уговорил быстро и практически без усилий на все мои прожекты. Ущелий в горах ей было не жалко – все равно там никто не живет, разве что на охоту ходят, и для скотоводства другие места есть, в самом ущелье слишком крутые горки для этого. А вот доля в будущих прибылях ее грела. Это же не только ей деньги а аренду, но и ее будущим детям. Да и воспринимала она мои планы «построения капитализма в одной отдельно взятой сеньории» как лишнее доказательство моей заботы о будущем бастарде. И настолько шевальер прониклась моим «планов громадьем», что к каждой изыскательской партии будущих промышленников прикрепила по своему егерю. Как проводника и как охрану – разруливать возможные терки с недоверчивыми местными горцами.
Договоры на аренду земель она подмахнула, не читая. Верила мне на слово после вчерашнего пещерного загула. А я вот так и не спросил, что у нее там с предками вышло и за что она так без жалости отрезала от себя родителей, как гниющую ногу. Все же родная кровь…
Вопросы, вопросы, вопросы… Кругом одни вопросы и никаких ответов.
Ушла шевальер из моего кабинета настолько всем довольная, что даже целоваться не полезла. Да и чего целоваться, когда мы деловой договор заключали, а не соблазняли друг друга на интим.
И на Ленку шевальер, кстати, – ноль эмоций, фунт презрения…
Ушла и ушла… И закипела в замке суматоха как в «Стране дураков» на восходе солнца. Стою я у бойницы, смотрю, как Аиноа во дворе строит не только слуг, но и гарнизон, и размышляю… А вот на фига ей приспичило и сегодня еще заутреню в церкви Эрбура на коленях стоять, а после этого идти снова исповедоваться? Как будто вчерашней вечерней исповеди ей мало?
И меня к исповедальне подтолкнула. Да так обставила, что неудобно стало не пойти.
Пошел, конечно. Сел в кабинку и через деревянную решетку сознавался окормлявшему местное людское стадо пастырю в ночном прелюбодеянии. Больше каяться было особо не в чем. Со вчерашнего-то вечера я не успел еще нагрешить. А подозрения свои, что участвовал я в некоем языческом обряде с Аиноа, я предпочел оставить при себе. Лишнее это знание для церковников.
Падре в этот раз, вероятно, был не только в курсе инкогнито моей персоны, но и всего того, что произошло ночью. И зачем произошло. Судя по тому, что в епитимью он мне назначил девять месяцев подряд читать каждый день Часы Богоматери по пять раз.
«Богородица Дева, радуйся. И будь благословен плод чрева твоего…»
Чего-то я с этими басками не догоняю, и чего-то по-крупному.
Мастеру Круппу я оставил качественно вычерченный Бхутто чертеж тулова шестикалиберной четырехфунтовой пушки. С моего рисунка. Классической пушки с опущенными цапфами, дельфинами, тарелью и «виноградом». Орудие длиннее я побоялся заказывать, все же лить будут по колокольной методике, с готовым каналом ствола диаметром в три с половиной дюйма и конической каморой заряжания.
Зазор между ядром и каналом ствола сделаем пока в две линии. Пройдут испытания успешно – можно будет его и уменьшить на половину линии, как во времена генерала Аракчеева.
Ядро весом в четыре фунта я выбрал исходя из мирового опыта гладкоствольной артиллерии. Великий Грибоваль в середине восемнадцатого века математически рассчитал, что иметь калибр в три фунта для полковой артиллерии явно недостаточно, а в шесть фунтов – уже избыточно. При этом четырехфунтовка была дальнобойней трехфунтовки, а также легче и подвижней шестифунтовой пушки, что немаловажно, так как мне эти орудия тут по горным дорогам возить. Мулы, конечно, сильнее лошадей, но и у них есть предел выносливости. Так что здесь разница веса почти в два раза – это очень существенно. Надеюсь, что вместе с лафетом и зарядным ящиком на лафете я не выйду за пять сотен килограмм, чтобы можно было таскать орудие силами расчета на поле боя «пешим по конному».
Да и на перевалы такое орудие будет легче втаскивать, чем любою бомбарду, имеющуюся у окружающих меня монархов. А если запряжку делать сразу на шесть мулов, то и вместе с передком.
И для мортиры совместно с мастером Уве… простите – Оливером, сделали новый четкий чертеж, учитывая и его замечания к тому рисунку, который я ему вручил в Нанте.
Диаметр дула – шесть дюймов.
Длина ствола – три калибра, больше делать стремно пока. Стрелять же в два огня придется. Сначала бомбу поджигать в стволе, и только потом – порох в каморе.
Цапфа концевая под сегментный станок на морских катках, позволяющий быстро менять угол наведения. От постоянного угла в сорок пять градусов я сразу отказался. Проще прицел поменять, чем тяжеленную мортиру таскать туда-сюда по полю боя под огнем.
Мне бы метров шестьсот – восемьсот дистанции выстрела от этой мортиры получить – и я в шоколаде. Прислуга орудия окажется вне досягаемости стрел даже стеновых арбалетов. Не нужно будет строить сложные укрытия. Простой плетеной загородки будет достаточно.
Сразу предупредил мастера, что есть опыт прогорания бронзовых запальных отверстий в орудиях, так что заранее надо приспособить сменную медную втулку в него. И чтобы она не вылетала при выстреле.
К мортире приложил чертеж литой чугунной бомбы, полой, с пороховой начинкой. Под деревянную брандтрубку, замедляющую инициацию взрыва.
И про себя подумал, что не мешает по дороге мозги занять на предмет: из чего сотворить поражающие элементы в бомбу – бракованных подшипниковых роликов еще долго не будет на рынке. На сами стенки бомбы в качестве осколочного снаряда надежды мало – больше психологический эффект. Разорвет каждую сферу на два-три крупных осколка – и все.
Как-то под Нарвой, на поле боя петровских гренадеров со шведами, нашли реконструкторы осколки ручной фитильной гранаты. Сложили и получили ее целиком. Из трех осколков всего. Так что боевая эффективность начиненных черным порохом гранат весьма слабая. Недостаток бризантного действия черного пороха. Но если в ручной гранате можно корпус отлить рубчатым – «ананаской», или клепать их цилиндрическими из тонкого железа с надеваемой рубчатой чугунной «рубашкой», как в советских довоенных гранатах, то в мортирной бомбе такой корпус не отлить без потерь в баллистике.
А так заманчиво иметь шрапнель… Но с ней придется еще экспериментировать. Технологии тут для производства вышибного снаряда не те, совсем не те.
И обязательное условие поставил я мастеру заранее: никаких скульптурных финтифлюшек пока – стволы гладкие, но чтобы на каждом стволе сверху казенной части можно было выгравировать герб Наварры и надпись «Последний довод короля» билингвой: на эускара и латыни. Имя мастера и год изготовления приказал сразу отливать на торцах цапф. Для истории.
– Чтобы и через сто – двести лет никто не оспорил ваш приоритет, мастер Оливер, – поднимал я градус гордости в нем, и ему это нравилось.
Чертежи перспективных лафетов и упряжек мы рисовали совместно. На что времени ушло больше, чем на сами орудийные стволы, потому как я играл в «озарения» и еще в это…
– Ты просто гений, Уве, но если сделать еще вот так… как ты думаешь, получится?
Мастер просто балдел от такого обращения с ним.
Все же с бумагой как-то привычней работать, чем с пергаментом. И быстрее получается. Да и жаба не так душит за испорченные листы.
И про порох поговорили. Он в огнестреле – самый главный.
– Сир, чем вас наш пульхер не устраивает? – Мастер даже не понимал моих метаний. – Все с ним работают.
– Да тем, что он или слишком медленно горит, или слишком быстро, практически взрывается.
– Ну, так дело с серой имеем – камнем дьявола, – изрек мастер средневековую мудрость.
Нет, я так скоро с ума сойду: мастер – умный, образованный человек, практик замечательный, а такую пургу начинает временами нести, что хоть стой, хоть падай…
– Уве, кто создал небо и землю?
– Господь наш Творец и Вседержитель, – заученно ответил литейщик.
– То есть ты признаешь: все, что есть на земле и в недрах ее, создано Господом Богом – творцом всего сущего?
– Это же очевидно, сир.
– Тогда какого черта ты мне тут про «камень дьявола» распинаешься?
– Так монахи говорят, сир, – ушел Уве в несознанку.
– А самому подумать?
– Будешь много о себе думать, додумаешься до того, что за тобой придут шеффены с веревкой, – ответил мне мастер затухающим голосом и опустил голову.
– Здесь за тобой никто не придет. Здесь власть и суд – это я. Тебе это понятно?
– Понятно, сир, только еще и церковь тут есть. И инквизиция.
– Перестань бояться собственной тени! – прикрикнул я на него.
А сам отметил, что в ближайшем будущем крайне необходимо провести агитационно-разъяснительную работу с Аиноа и ее настоятелем церкви в Эрбуре о соблюдении режима секретности. А с богословия пора переходить на школьный уровень физики. Предметно-понятийный.
– Мастер Оливер, ты в печь суешь целое бревно?
– Нет, сир.
– На дрова рубишь?
– Да, сир.
– И как ты дрова складываешь в печи?
– Когда колодцем, когда шалашиком. А какое это имеет…
– …отношение к пороху, ты хотел сказать?