Самый далекий берег Бушков Александр
– Случается иногда.
– Фантастику уважаешь?
– Ага.
– Стругацких, значит, читывал?
– Кто ж их не читывал?
– Вот именно, – хихикнул Митрофаныч, наполняя рюмки по самую кромку. – Да-с… Помню, как же. Как вчера было. Ну да, Аркаша Стругацкий по кличке Самурай… Была тогда в нашей системе дурацкая мода на клички. А Самураем его окрестили за то, что грыз японскую мову в эмгэбэшной школе, где наши ребятки его и вербанули… Ловок был Аркаша Самурай, ловок… Пожарный из него получился плохой и определили его по линии резидентуры – берут подходящего человека, школят должным образом и забрасывают под личиной на какую-нибудь захолустную планетку, где хуманоиды в точности, как мы, так что раствориться среди них легко – вот только пребывают они кто в самом пошлом феодализме, кто аж в каменном веке, не говоря уж о средневековье… Вот… И была там у Самурая романтическая любовь, дочка какого-то бакалейщика: трали-вали, все простыни измяли… Благо он там косил под тамошнего шляхтича: весь в брильянтах типа алмазов, на боку смертоубойная сабля с золотыми бранденбурами, везде кружева намотаны… Только любовь любовью, а бабы, как давно известно, существа практичные. Вот девочка и рассудила совершенно правильно, что расфуфыренный шляхтич – персона для нее бесперспективная. Можно с ним в постели покувыркаться, ибо приятственно, да и денежно, но жениться он на ней все равно не женится, сословные предрассудки не позволят, а жизнь устраивать как-то надо, года бегут, того и гляди, в перестарки попадешь… Короче говоря, поплакала девка над своей романтической любовью, да и выскочила замуж за купца с соседней улицы. Купец, уж конечно, не Аполлон, морда кирпича просит, астма и ревматизм, не говоря уж о брюхе, зато у него четыре лавки и сундук от червонцев ломится. Ну, дело житейское. Аркаша это дело переживал очень трагически, поскольку был молод и по этой причине глуповат. А потом, отбыв командировку, написал романчик, где все было наоборот: девку там реакционные феодалы до смерти убили из арбалета, а благородный рыцарь, то бишь Аркашка, осерчал несказанно и в отместку им полгорода разнес вдребезги и пополам. Только ничего он не разнес, он при всех своих фантазиях был мужик дисциплинированный и службу знал, до флаг-майора дослужился и, по моему глубокому убеждению, в отставку вышел совершенно зря, мог бы и выше вскарабкаться… Но не в том дело, я не к тому веду… А веду я к тому, что романтическая брехня перекроет и задавит любую обыденную правду… – Он, привычно поморщившись, осушил рюмку. – Извини, Степаныч, пойду баиньки, в мои годы такие посиделки уже напрягают…
Митрофаныч тяжело встал и, мимоходом прихватив со столика непочатую бутылку «Камо», поплелся к двери. Кирьянов откровенно хмыкнул, глядя ему вслед. Положительно, не один Кац умел плести увлекательные байки. Вообще-то во Вселенной все возможно, после подлинной истории Джона Кеннеди Кирьянов уже не удивлялся ничему – вот только в те времена, когда молодой А.Н. Стругацкий зубрил японскую мову, Митрофаныч еще разгуливал в пионерском галстучке, с горном и барабаном… «Врешь, старикашка, – припомнил он подходящую к случаю цитату. – Не может тебе быть столько лет…»
– Ты чего один сидишь, как особо опасный на строгой зоне? – спросил Миша Мухомор, останавливаясь над ним, рассеянно подбрасывая в ладони карточную колоду. – На тихушника не похож… а эти немтыри так и будут квасить до полуночи, им друг с другом хорошо… Пошли.
– Куда?
– Не боись, не в очко на очко резаться… Пошли, покажу такое, чего ты, первоходок, в жизни не видел. Ахнешь… Пошли, говорю, что тебе тут киснуть…
Вид у него был азартный и загадочный, бывшего уркагана прямо-таки распирало от предвкушения какого-то сюрприза, и Кирьянов, подумав, поднялся, одернул расстегнутый китель. Поднявшись в вестибюль из каминной, Мухомор уверенно взбежал по лестнице на третий этаж, где как раз и квартировала офицерская команда, остановился у двери Раечки, деликатно постучал костяшками пальцев, осклабился:
– Держись за воздух, Костик…
Послышались шаги, Раечка в небрежно распахнутом халатике открыла дверь.
– Раиса, – задушевно сказал Мухомор. – Покажь новичку твоего.
Она потупилась в наигранном смущении, но посторонилась. Заглянув в комнату, Кирьянов форменным образом прирос к полу.
Там, в комнате, сидел перед телевизором подлинный и несомненный Арнольд Шварценеггер, человек-гора, в простецких семейных трусах и классической советской майке времен первых спутников. Оторвавшись с сожалением от горлышка пивной бутылки и опустив ее донышком на могучее колено – при этом незатейливом движении взбугрились чудовищные мышцы, как и следовало ожидать, – Шварценеггер сказал на чистейшем русском:
– Заходите, мужики, пивка дернем.
– Да нет, спасибо, мы как-нибудь погодя, – без малейшего удивления сказал Миша Мухомор, крепко взял под локоток остолбеневшего Кирьянова, вывел его в коридор и, когда Раечка закрыла дверь, несильно толкнул обер-поручика кулаком в брюхо: – Ну, как оно?
– Слушай, – еле выговорил Кирьянов. – Он что, тоже…
– Эх, котенок… – сожалеючи прищелкнул языком Мухомор. – Ни черта-то ты не понял, простая душа… Пошли в мои апартаменты, объясню подробнее, если сам не поймешь…
Насчет апартаментов он перегнул палку – господа офицеры располагались, конечно, не в казарме, но и не в царских хоромах. Неплохо обставленные трехкомнатные квартиры, спальня-кабинет-гостиная плюс удобства, и не более того… Что ж, одному с лихвой достаточно, следует признать.
Приложив большой палец к плоской ручке двери, Мухомор таким образом отпер дверь, встав посреди прихожей, косясь на Кирьянова, с рассчитанной медлительностью подошел к стене, открыл белую пластмассовую коробочку и аккуратненько нажал квадратную синюю кнопку. У Кирьянова тоже была на стене такая коробочка, но о ее назначении он как-то не удосужился пока у кого-нибудь узнать.
– И что? – спросил он спокойно.
– И все, – сказал Мухомор тем же загадочным тоном. – Ты своей, сразу видно, не пользовался, чудило? Зря, батенька, зря… – Приоткрыв дверь в обширную спальню, он крикнул внутрь: – Девочки, хозяин пришел, живенько встали в две шеренги… Пошли!
Кирьянов вошел следом. Две женщины встали ему навстречу с широкой постели – но на сей раз он отреагировал спокойнее, далеко было до остолбенения в Раечкиной прихожей. И все же, все же…
Одна была блондинкой – и не просто какой-то там смазливой блондинкой, а доподлинной и неподдельной красавицей Рэчел Уэлч, по воле режиссера современницей динозавров за миллион лет до нашей эры, обворожительным созданием в бикини из звериных шкур, заставлявшим мужское естество уподобляться часовому у Мавзолея.
А рядом с ней, загадочно улыбаясь и лукаво глядя огромными черными глазами, стояла черноволосая красотка Клеопатра в древнеегипетском наряде, она же Элизабет Тэйлор, аппетитная как смертный грех.
– Знакомься, – сказал Мухомор. – Это Риточка, а это Лизочка. Девки, что вы стоите? Помогите освоиться человеку, а то он малость растерялся…
Белокурая красавица Рэчел подошла первой, протянула Кирьянову тонкую узкую ладонь и, одарив его ослепительной улыбкой, промурлыкала:
– Рэчел, а для друзей – Риточка…
– Элизабет, – сказала Клеопатра-Тэйлор, мимолетно погладив Кирьянова по плечу. – Для своих – Лизочка.
– Вот, порядок… – удовлетворенно сказал Мухомор. – А это Костик, молодой и перспективный кадр. Девочки, живенько волоките пузырь и аршины на всех, колбаски там порежьте…
Обе кинозвезды, успев еще раз обжечь Кирьянова откровенными взглядами, шустро выскочили из спальни. Кирьянов стоял как столб. Ее пальцы были на ощупь теплыми и настоящими, и обе как две капли воды похожи на тех, экранных, но ведь не может этого быть, прошло столько лет, они уже бабушки…
– Врубился? – удовлетворенно хмыкнул Мухомор. – Это тебе не двойники какие-нибудь, не паршивая подделка… Точная копия, один в один.
– Копия?
– Ну не живая же баба, дурило, – фыркнул Мухомор. – Настоящим, поди, уже лет по семьдесят… Это копии такие, врубаешься? Полная иллюзия. Только иллюзия полнейшая, учено выражаясь, та самая реальность, данная нам в ощущениях, так что какая тебе разница? Уж поверь, ощущений тебе будет по полной программе… Оторвемся, обер? Я человек не жадный и не ревнивый, кого тут ревновать? Сейчас колбаски порежут, плеснем в аршины – и понеслась душа по кочкам… Кавказское гостеприимство, для друга ничего не жалко… Тебе кого с разгону для минета приспособить, Лизку или Ритку? Все умеют, стервочки, сам обучал…
– Копия… – растерянно повторил Кирьянов.
– Костик, да какая, на хрен, разница, если подобие такое, что это, считай, не иллюзия, а доподлинная живая баба? Я понимаю, с непривычки диковинно, ну да быстро втянешься… Вон как Райка со своим Арнольдиком освоилась, любо-дорого глянуть, чистой воды семейная идиллия… Как тебе галактическая бытовая техника? Точно, на грани фантастики. Начальство у нас заботливое и с понятием, они ж понимают, что мужику нужно напряжение сбрасывать – а связисточек валять со временем надоедает, хоть им и не положено отказываться. Бери вон пример с Митрофаныча – у него там пионерочек полная хата, в платьицах школьных, при фартучках и галстучках. Причем не соплюшек каких-нибудь, а таких вполне созревших пионерочек, с фигурами… – Он, плотоядно ухмыляясь, начертил ладонями в воздухе плавные изгибы. – Ну, кого берешь для разогрева, Ритку или Лизку?
– Да нет, спасибо, – сказал Кирьянов скованно, бочком-бочком отступая к двери, чтобы вырваться из квартиры, прежде чем вернутся эти. – Я пойду, извини…
– Ну, дело хозяйское. – Мухомор сделал шаг следом и цепко ухватил его за локоть. – Только ты, вернувшись домой, нажми кнопочку ради интереса, ладно? Можешь даже потом не рассказывать. Только обязательно нажми. Эта штука, – он неопределенно повел подбородком куда-то в пространство, – не с бухты-барахты работает, она тебе мозги просвечивает и вытаскивает оттуда твою самую сокровенную мечту… Сечешь? Кого ты особенно хочешь, ту и получишь. У нас тут давненько, еще до меня, служил один поляк, не помню фамилии, короткая какая-то, так он потом на эту тему целый фантастический роман забабахал и на весь мир этим романом прославился… Даже кино было… Все посмотреть не соберусь, заглавие такое простенькое, насчет соли что-то…
Но Кирьянов уже прикрывал за собой дверь. Оставшись один в коридоре, залитом неяркими лучами здешнего полуденного солнца, зачем-то тщательно застегнул китель, покрутил головой в совершеннейшем смятении мыслей и чувств и побрел в сторону своей квартиры. Проходя мимо двери Митрофаныча, по-воровски огляделся, осторожненько приблизил ухо к тонкой тисненой коже, покрытой рядами гвоздиков золотистого цвета.
Слышно было, что внутри громко играет музыка и чистый, высокий голос с пафосом выводит:
- Пой песню, как бывало, отрядный запевала,
- а я ее тихонько подхвачу!
- И молоды мы снова, и к подвигу готовы,
- и нам любое дело по плечу!
А еще там слышался звонкий девичий смех и умиротворенный басок старины Митрофаныча, жизнь и там кипела ключом в классических своих немудреных радостях, и это было в порядке вещей…
Кирьянов добрался до своей двери, отчего-то на цыпочках, машинально полез за ключами в карман форменных брюк, спохватившись, фыркнул, покрутил готовой, прижал большой палец к ручке. Вошел, аккуратно притворил за собой дверь, огляделся. Чувство, будто он не один в квартире, никак не проходило. Что ж, если подумать, все правильно, так оно и есть…
Двигаясь все так же бесшумно, он открыл белую коробочку, уставился на синюю кнопку – идеально круглую, покрытую аккуратными синими пупырышками, чтобы удобнее было нажимать.
В голове стоял полный сумбур. И хотелось, и кололось, было любопытно, страшновато чуточку, то ли внутренний протест холодил все внутри, то ли азарт…
Как большинство мужиков его возраста и жизненного опыта, он со своей стороны относился к супружеской верности несколько вольно (хотя не на шутку рассвирепел бы, вплоть до рукоприкладства, окажись вдруг, что дражайшая супруга претворяет в жизнь те же принципы, но тут было что-то совсем другое, не имевшее соответствий в прошлом опыте – из фантастики, правда, давно знакомое…
Протянул руку к кнопке – и торопливо отдернул, словно обжегся или получил слабенький удар тока.
Становилось все любопытнее, кто… Уж он-то себя знал, а потому никак не ожидал увидеть в качестве воплощенной мечты-иллюзии томного подмазанного мальчика. Но не в этом дело, совсем не в том.
Указательный палец коснулся теплых пластмассовых пупырышек – и отдернулся. Кто сказал, что любопытство губит одних кошек? Охваченный решимостью и ругая себя за трусость, он вдруг даванул кнопку так стремительно и грубо, словно она была не синей, а красной, той, что пришпандорена в «ядерном чемоданчике»…
Кнопка беззвучно вдавилась до упора и вернулась в прежнюю позицию, стоило ему убрать палец.
Он стоял обратившись в слух. Ничего вроде бы не изменилось, но через приоткрытую дверь спальни слышно было, как там кто-то легонько переступил с ноги на ногу.
«Пожарный – человек мужественной профессии», – раздельно, словно на экзамене отвечал, произнес он про себя. И вошел в спальню.
Остановился на пороге. Навстречу ему сделала два шага и покорно остановилась мечта хулиганского отрочества, кавказская пленница, умница, отличница и комсомолка, Наташенька Варлей – во всем очаровании и прелести своих девятнадцати лет – или ей тогда было двадцать? – в знакомом по фильму целомудренном белом платьице шестидесятых, строгом, обнажавшем лишь колени и руки. И улыбка у нее была та самая, неповторимая, но предназначавшаяся на сей раз не толпе зрителей в полумраке, а ему лично, и глаза встретились с его глазами так, как в кино никогда не случалось, и, главное, она выглядела до ужаса живой и настоящей, как те красавицы, что резали колбаску на кухне у Мухомора…
Она подошла вплотную, так что Кирьянов ощущал аромат ее духов и волос. В совершеннейшей растерянности поднял руки, положив ладони ей на талию, и она легонько прижалась к нему упругой грудью, всем телом, улыбнулась и, опустив глаза, прошептала:
– Вот, пришла… Я твоя теперь.
Какие там иллюзии… Он держал в руках натуральную живую девушку, теплую, гибкую и покорную. В голове у него совершенно затуманилось от всего, что ощущало тело…
А в следующий миг он, отчаянным движением вырвавшись, выскочил в прихожую и стукнул кулаком по кнопке так, словно хотел разнести ее вдребезги.
Стоял, опустив руки и тяжело дыша. Сделав несколько шагов – показавшихся громадным расстоянием, – заглянул в спальню, и там, разумеется, никого уже не было… но это ведь ненадолго? Достаточно вновь нажать кнопку, как она появится в спальне, недостижимая мечта, с которой можно делать все, что угодно, и она будет только рада. И он никогда не сможет ответить себе на один-единственный вопрос: правильно это или нет. Ни за что не сможет…
Он вышел из квартиры, стукнув дверью, спустился в вестибюль и вышел наружу, под бледно-зеленое небо, впервые за все время недолгого пребывания здесь пораженный по-настоящему. Путешествие в другую Галактику было скучным поворотом рубильника, произведенным трясущейся с похмелья рукой затрапезного вахтера. Все неисчислимые инопланетные пейзажи, возникавшие перед ним на экране битых два дня, все панорамы диковинных инопланетных городов, все физиономии их обитателей, вся эта бездна информации так не удивили – быть может, из-за своего обилия, разнообразия, калейдоскопической пестроты архитектурных форм и красок. Зато обыкновенная девушка, точная копия очаровательной актрисы, для него всегда оставшейся двадцатилетней…
Глава восьмая
На берегу озера
Он бездумно шагал по выложенной прямоугольными плитками дорожке, этакой пограничной полосе, окружавшей весь невеликий городок, потом сошел с нее в невысокую желтую траву и брел себе дальше, ни о чем особенном не думая, попросту подставив лицо легкому ветерку, чувствуя, как помаленьку улетучиваются остатки и хмеля, и недавнего ошеломления. Замечательно, что существуют на свете трава, солнышко и тишина…
И споткнулся, едва не полетел кубарем. Успел вовремя сохранить равновесие, нелепо взмахнув руками, выпрямился. Недоуменно уставился под ноги.
По начищенному боку черного форменного полуботинка протянулась рваная царапина – погиб казенный шуз, вот незадача! Но это уже не имело особенного значения. Потому что он разглядел, обо что споткнулся: скрытая высокой травой серая бетонная плита, развалившаяся на несколько кусков, выщербленная временем и дождями, с торчащей ржавой арматурой. А вон и еще одна, и еще…
Ясно было, что это остатки мощеной некогда и давным-давно заброшенной дорожки, уходившей от поселка в места необитаемые, меж двумя ближайшими холмами, спускавшейся по пологому склону.
Не раздумывая, он пошел туда, держась рядом с растрескавшимися, едва заметными в траве плитами, оплетенными местными ползучими растениями с розовыми цветочками. Прошел меж холмов, а там пологий склон скрыл от него поселок.
Не все ли равно, чем заниматься, чтобы убить время. Пожалуй, так даже лучше – бродить по окрестностям, вместо того чтобы тупо пялиться на стереоэкран, выплескивающий очередные порции информации в таком количестве, что во всем теле появлялась тяжесть, как при переедании…
К тому же прогулки были совершенно безопасными. Хоть всю планету по экватору обойди, если не жалко потратить год-другой на столь бесполезное занятие. Здесь нет ни единого живого существа, опасного для человека. Здесь только насекомые, но и они, достоверно известно и подчеркнуто на инструктаже, не проявляют в отношении человека ни малейших враждебных поползновений, поскольку он для них совершенно бесполезен со всех точек зрения. Пожалуй что, здешние насекомые человека и не замечают даже, считая некой разновидностью дерева, только подвижного… Даже близко никогда не подлетают.
Так что он беззаботно шагал дальше, пока не увидел за деревьями то, что меньше всего ожидал увидеть. Несколько домов серого и кремово-розового цвета.
Ни о чем подобном его не предупреждали – но это только к лучшему. Будь это какая-то запретная зона, где нельзя показываться даже господам офицерам, уж непременно предупредили бы, настрого заказав тут шляться… Да и дома, чем ближе он подходил, выглядели все более забытыми, брошенными, нежилыми. Вон там, на втором этаже, выбито окно, а повыше еще два, серая и кремово-розовая штукатурка там и сям облупилась, открывая кирпичную кладку… Все до единого дома стоят к нему тыльной стороной, так что придется обойти…
Он так и поступил. И оказался на небольшой, окруженной лесистыми холмами равнине, где справа поблескивало обширное озеро в форме вытянутого овала, а слева стояли с полдюжины домов, построенных в добротном стиле сороковых – пятидесятых – в три, в четыре и в пять этажей с высокими окнами, колоннами, узкими вентиляционными трубами…
Но в глаза прежде всего бросались бронетранспортеры давным-давно снятой с вооружения модификации – трехосные, открытые сверху, скопированные после войны с вермахтовских.
Их было два, и они торчали тут несколько десятилетий, так что от краски не осталось и следа, металл покрылся сплошной рыже-коричневой коркой ржавчины, а колеса со спущенными покрышками прямо-таки вросли в землю…
Кирьянов подошел ближе – и удивленно присвистнул.
Бронетранспортерам в свое время досталось так, что мало никому не покажется – вот только каким образом были нанесены такие повреждения, безусловно, не совместимые с жизнью бронированной машины, догадаться нельзя. В борту одного, от водительского места почти до заднего борта, зияла идеально круглая дыра, сквозь которую виднелось близкое озеро. Некая неведомая сила аккуратно проделала в борту бэтээра идеально круглую, огромную дыру, получившую продолжение в борту противоположном – и все, что было меж дырами, исчезло бесследно: корпус, трансмиссия, сиденья, пол… Бронник напоминал консервную банку, у которой удалили обе крышки, верхнюю и нижнюю.
Со вторым обошлись не лучше, столь же загадочным образом. Он попросту был рассечен вдоль, но не аккуратным хирургическим разрезом, а словно бы ударом исполинского топора, и выглядел не в пример более жутко, от него остались две накренившиеся друг к другу, вставшие под углом половинки, как-то удержавшиеся в стоячем положении…
И еще там были скелеты. Не менее двух десятков. Одни в отрепавшихся лохмотьях выгоревшей до полной неузнаваемости ткани, другие лишены и этого. Они лежали в разных позах по всему широкому двору, и костяшки пальцев одного еще стискивали проржавевший пистолет ТТ, а в других местах Кирьянов увидел несколько «Калашниковых» самых первых выпусков, тоже траченных ржавчиной до полного убожества.
Стояла тишина, в применении к такому месту вполне заслуживавшая эпитета «гробовая», а озеро с темно-синей водой беззаботно отсвечивало под солнцем россыпями отблесков, и повсюду на нем плавали желтые, мясистые листья, украшенные высокими бело-синими цветами – аналоги кувшинок, надо полагать…
Неприглядная была картина – и совершенно непонятная. Не нужно быть специалистом, чтобы сообразить: что бы здесь ни произошло, это случилось, когда Кирьянова, вполне возможно, и на свете-то еще не было… или был уже, но в самом нежном возрасте. С тех самых пор никто так и не позаботился навести здесь порядок – не убрал трупы и металлолом, не вставлял окон, не штукатурил дома. Все разрушалось естественным образом, ржавело, гнило, рушилось, рассыпалось. Значит, хозяева это место покинули давным-давно.
Кирьянов прислушался к себе, но не уловил ничего похожего на то тягостное, давящее ощущение плохого места, о каких рассказывают порой старые лесовики. Что до привидений, то он в них не верил отроду…
А потому он, отвернувшись от искореженных непонятным образом бронетранспортеров, направился к серому крыльцу одного из домов, выглядевшего самым официальным, насколько можно судить по останкам. Дело в том, что именно на нем висела какая-то вывеска, синяя с золотом.
Вот вывеска сохранилась прекрасно – стекло, как известно, с успехом противостоит разрушительному действию времени, не важно, о паре десятков лет идет речь или о паре тысячелетий… Красочный герб несуществующей более страны под названием СССР. И золотые буквы пониже, в три строки:
С С С Р
МИНИСТЕРСТВО ПРИКЛАДНОГО МАШИНОСТРОЕНИЯ
П/Я № 988/56545
Все это легко читалось под слоем пыли. Рядом с вывеской на стене протянулась цепочка глубоких выщербленных ямок – очень похоже, по зданию все же успели выпустить пару очередей, прежде чем… Прежде – чего? А в общем, еще не факт, что на площади лежат именно нападающие, а не, скажем, оборонявшиеся из какой-нибудь усиленной роты охраны или комендантского взвода… Отнюдь не факт. Решительно ничего не понятно…
Он взялся за огромную ручку двери, сплошь покрытую слоем зеленой окиси, с силой потянул на себя. Дверь отворилась с пронзительным скрежетом, сделавшим бы честь иному голливудскому ужастику, но на Кирьянова этот визг не произвел никакого впечатления, и он вошел внутрь, чувствуя себя в совершенной безопасности под покровом немудрящей истины: будь здесь какая-то опасность, его непременно предупредили бы, здешнее начальство во многом можно упрекнуть, кроме безответственного подхода к объекту и кадрам…
Он оказался в обширном вестибюле, пересеченном примерно пополам металлическим барьером высотой этак в метр, с облупившимися красными буквами на нем: Стой! Предъяви пропуск! Стреляют! В барьере был проем с металлической вертушкой, насквозь знакомым приспособлением, а рядом помещалась застекленная будочка вахтера – стекла покрыты непроницаемым слоем пыли. Повсюду грязь, неприкосновенное запустение, заброшенность…
После короткого колебания он с силой повернул жалобно заскрипевшую вертушку и вошел на запретную половину. И никто в него, конечно же, стрелять не стал – как и строго спрашивать пропуск. Некому было. Давненько некому.
Он прошел направо. Там на стене еще явственно виднелось с полдюжины прямоугольников – следы снятых портретов, судя по размерам, – а под ними красовалась нетронутая Доска почета. Чтобы не было ошибки, об этом и сообщали высокие буквы из крашенной золотистой краской фанеры.
Кирьянов постоял, глядя на запыленные фотографии, выцветшие и покоробившиеся. На иных уже невозможно было рассмотреть лица, другие с грехом пополам сохранились. Капитан Курносов И. П., мастер-старшина Бронелюк Н.Ф., флаг-инженер Гочеридзе С.Г., старшая телефонистка РНЧ Анчукова С.Л., премьер-лейтенант Шатов Г. Н….
Все, окружавшее его, было старым, очень старым. «Так это, значит, что же? – растерянно спросил он сам себя. – Значит, уже тогда… Всему этому полсотни лет, не меньше…»
Погон премьер-лейтенанта Шатова Г.Н. не похож был ни на что, прежде виденное – темное поле, светлый просвет, завивающийся в середине странной петлей, вроде узора на царских гусарских доломанах, вместо звездочек два каких-то значка, не похожих ни на звездочки, ни на цветки с его собственных погон…
Дверь в вахтерку распахнулась легко. Хлипкий и ободранный стол, почти не тронутый ржавчиной зеленый электрочайник устрашающих габаритов, шаткий стул с изодранной обивкой… Черный телефон без всяких обозначений на диске, опять-таки невероятно старомодный…
И тут телефон зазвонил. Кирьянова так и подбросило, прошибло холодным потом от макушки до пяток – настолько это было неожиданно…
Справившись с собой, унимая колотящееся сердце, он стоял рядом с обшарпанным столом, не зная, на что решиться. Телефон надрывался. «Подождать, пока подойдет кто-нибудь?» – мелькнуло у него в голове, но он тут же выругал себя за идиотские мысли.
И, протянув руку, снял пыльную тяжелую трубку.
– Говорит генерал Мильштейн! – рявкнули ему в ухо так, что Кирьянов торопливо отвел трубку. – Передайте Третьему – тревога! Боевая тревога всем секторам! Нас атакуют превосходящими силами! – Энергичный голос умолк на несколько мгновений, в трубке все это время слышались непонятные шумы и трески. – Вестибюль захвачен, у нападающих превосходство в пулеметах! Связь с Первым потеряна, Первый не отвечает! Все линии отрезаны! Третий, Третий, это переворот! У меня вырублена вся спецсвязь! Блядь, это переворот! «Коробки» подошли вплотную! – Снова недолгое молчание, шумы и трески. – Третий, перестрелка на моем этаже, нам пиздец, Третий! Уничтожаю документацию без санкции, вам понятно? Третий, Третий, вся спецсвязь вырублена, захлопните периметр! Слышит меня кто-нибудь? Третий, Третий! По мне лупят «коробки» прямой наводкой! Слышит меня кто?
– Откуда вы говорите? – не выдержал Кирьянов. – Кого позвать? Вы кто?
Он лихорадочно осмотрел телефон в поисках каких-нибудь тумблеров или кнопок, но ничего подобного не обнаружил. На том конце провода его словно бы и не слышали, орали свое:
– Слышит меня кто? Третий, третий!
В этом голосе было столько смертной тоски и безнадежности, что Кирьянов не выдержал, закричал так же ожесточенно:
– Я вас слышу! Слышу! Обер-поручик Кирьянов! Я вас слышу!
– Третий, Третий, я Мильштейн! – кричал невидимый собеседник. – Ко мне ломятся! Все, кранты! Документация уничтожена, Третий! Хрен им по лбу! Попытайтесь…
В трубке загрохотало так, что Кирьянов держал ее теперь на вытянутой руке, но все равно оттуда неслись оглушительные хлопки, больше всего похожие на то, как если бы кто-то палил совсем рядом с телефоном. Потом грохот перешел в вой, вой – в скрежет, и трубка замолчала совсем.
Кирьянов аккуратно опустил ее на рычажки и постоял так, прекрасно понимая, что все равно не сможет ничего понять. Повернулся, чтобы уйти.
Телефон вновь зазвонил, столь же длинно, надрывно, настойчиво.
Кирьянов вновь поднес трубку к уху.
– Говорит генерал Мильштейн! – заорали ему в ухо. – Передайте Третьему – тревога! Боевая тревога всем секторам! Нас атакуют, здание блокировано по всему периметру…
Кирьянов терпеливо удерживал трубку возле уха и во второй раз выслушал то же самое, слово в слово, с той же интонацией, с теми же паузами, с теми же шумами. И с тем же финалом.
Решительно брякнул трубку на рычажки, повернулся и вышел из вахтерки. Телефон вновь зазвонил, но Кирьянов и не подумал подойти – уверен был, что выслушает то же самое в третий раз. Черт его знает, мистика тут или не мистика, но полное впечатление, что он, войдя в заброшенное здание, самим своим присутствием вернул к жизни неведомых призраков былого, то ли классических, то ли электронных, если только уместно такое определение. Технотронных, выразимся так…
Теперь только появилось то самое пресловутое ощущение плохого места. Черт его знает, что там еще могло пробудиться к жизни, напомнить о себе, учуяв присутствие живого человека после долгих лет безвестной заброшенности, нескольких десятилетий пыли и забвения. Хоть верь в привидения и прочую мистику, хоть не верь, но что-то тут определенно осталось. А если в основе не мистика, от этого не легче, право слово, нагрянет какая-нибудь напасть посерьезнее заблудившегося в телефонных проводах голоса. И как прикажете от нее отбиваться, ничегошеньки не зная?
Он побыстрее вышел под открытое небо, где светило пусть и тускловатое, но все же солнышко. Посмотрел на остовы бронетранспортеров и скелеты уже другими глазами: очень может быть, что здесь оказались предупреждены вовремя, тем же неизвестным генералом Мильштейном – где я слышал эту фамилию не так давно? – и приняли меры, судя по состоянию «коробок», весьма даже эффективные. Если в броневиках были все же нападавшие и они одержали победу, то в этом случае непременно убрали бы подбитую технику и трупы…
Он вздрогнул, развернулся к озеру и всмотрелся, напрягая глаза до рези. Облегченно вздохнул.
Во-первых, ему не показалось, во-вторых, то, что он видел, не сулило ни малейшей угрозы.
Метрах в трехстах от него вдоль озера не спеша шла девушка в светлом платье, определенно не замечая Кирьянова.
Глава девятая
Прекрасная незнакомка
В первый миг он испытал лишь одно чувство – несказанное облегчение, прилив детской радости, отнюдь не приличествующей бравому звездопроходцу. Что поделать, такое случается даже с крепкими мужиками: это странное место разбудило вдруг потаенные детские страхи, дремлющие в каждом до урочной поры. Невыносимо приятно было обнаружить, что он не один здесь, само присутствие другого человека вернуло спокойствие и уверенностъ в себе. Особенно если уточнить, что другим человеком была девушка, – а значит, обер-поручик автоматически становился покровителем и защитником. Мужик в погонах просто обязан вмиг обрести невозмутимость и в лучших традициях жанра закрыть слабое существо могучей грудью от любых опасностей. Как наверняка сказал бы Кац – звездорубы мы, или уже где?
Потом его мысли, ощущения и чувства, повинуясь наблюдаемой реальности, галопом свернули на привычную колею, уже вполне взрослую и сугубо мужскую. Он откровенно залюбовался.
Она шла вдоль берега грациозно и уверенно, явно никуда не спеша и ничего не опасаясь, бездумно помахивая рукой, и светлое платье четко обрисовало ее фигурку на фоне темно-синей спокойной воды. Светлые волосы, падавшие чуть ниже плеч, развевались при малейшем дуновении ленивого ветерка. Кирьянова пронзила щемящая грусть по чему-то несбывшемуся, упущенному, летящей походкой ускользнувшему по иной развилке времени, оставшемуся в иной реальности, где другой был чем-то большим, нежели скучным, правильным, размеренным пожарным, где все сложилось как-то иначе, не в пример интереснее, романтичнее, звонче. Он вдруг почувствовал себя отяжелевшим и старым – увы, случалось уже подобное и в прежней жизни на шумной городской улице, как правило, летней порой, когда при взгляде на какое-нибудь прелестное создание физически ощущался тяжелый поток времени.
Девушка шла вдоль берега, не замечая Кирьянова, – судя по всему, она пришла сюда не впервые. В кино в таких случаях непременно звучит нежная лирическая музыка, и это, ей-же-ей, абсолютно правильно.
Потом ему пришло в голову, что ситуация приобретает неловкость, и чем дальше, тем больше – исключительно для него. Незнакомка спокойно шла вдоль берега, беззаботно гуляла, а вот Кирьянов не представлял, как ему дать знать о своем присутствии. И стоять истуканом было глупо, и рта не откроешь. До нее далеко, пришлось бы кричать. А что он мог ей крикнуть: «Эй!» Или – «Не подскажете, когда ближайший автобус на Нижние Васюки?»
Лучше всего предоставить события их естественному течению – торчать на прежнем месте и в прежней позиции, ерзая от неловкости, пока девушка не достигнет поселка – потому что идти куда-то еще она на этой планете не может. Она либо привидение, либо служит на «точке», выбор вариантов невелик, их всего два. Первое предположение следует бесповоротно исключить, оставаясь твердым материалистом. Что до второго – при всем здешнем малолюдстве Кирьянов все еще не знаком был с большинством из двух десятков тех, кто работал на кухне, обеспечивал связь и, если можно так сказать, транспорт – сиречь устройство мгновенной переброски через космические бездны. Существовала некая дистанция, как в любой сложившейся системе, тем более обмундированной. Как между летчиками и технарями.
Все разрешилось помимо его усилий – девушка, слегка повернув голову, внезапно заметила его. И без тени испуга, без малейшего удивления или неудовольствия помахала ему, непринужденно и просто, словно они были знакомы давным-давно. И остановилась в выжидательной позе, заложив правую руку за спину, обхватив тонкими пальцами левый локоть. Теперь воспитанный мужчина и галантный офицер галактической пехоты просто обязан был подойти к даме, дабы представиться и познакомиться.
И он подошел, искренне надеясь, что не выглядит сконфуженным вахлаком. Хотя сознавал, что именно таковым только что и стал.
Все обстояло гораздо хуже, чем ему поначалу представилось.
Она была не просто красивая – красивых много и, что характерно, Кирьянова всю жизнь отпугивали те из них, что выглядели утонченными, совершенными и, как следствие, холодными куклами. Она была совсем другая, с открытым – но отнюдь не наивным, не простоватым! – личиком, искренней улыбкой и веселыми синими глазами. Таких девушек удачнее всего называть славными. И в том-то вся беда, что именно такая славная девочка способна разбить сердце вдребезги быстрее и надежнее, чем роковая красавица типа «я-только-что-с-подиума». Ведь вполне может оказаться так, что ты ей, такой славной, ну совершенно не нужен, жила без тебя и дальше проживет, и ох как несладко тогда придется…
Он подумал, что нужно отсюда побыстрее убираться, пробормотав наспех пару вежливых фраз о погоде – и остался на месте.
– Вы случайно не привидение? – спросила девушка с наигранным ужасом.
– Странно, – сказал Кирьянов. – Я о вас поначалу то же самое подумал.
– А давайте поставим эксперимент… – Она легонько постучала двумя пальчиками по его плечу пониже погона, с тем же наигранно-веселым ужасом. – Нет, на бесплотного духа вроде не похожи, добротная казенная ткань и пресловутое крепкое мужское плечо…
– Вы в лучшем положении.
– То есть?
– Вы-то уже убедились, что я не бесплотный дух, а я…
– Вот и убедитесь, – сказала она то ли кокетливо, то ли насмешливо.
Она смотрела так простодушно и невинно, что это было не хуже изощренной насмешки – но не прикажете ли пасовать перед соплюшкой раза в два моложе тебя, слишком хорошо знающей о своем очаровании? Решительно протянув руку, Кирьянов сомкнул пальцы вокруг ее тонкого запястья.
– Результат? – поинтересовалась она лукаво.
– Вот теперь и я, со своей стороны, уверен, что вы не бесплотный дух, а создание вполне материальное, – сказал Кирьянов. – Не стоит даже добавлять, что очаровательное, вы это и без меня знаете бог ведает с каких пор… Вот и внесли ясность, а? Два материальных создания… Я вас еще не видел в поселке…
– И немудрено. Вовсе я не из поселка.
– Шутите? – удивился он искренне.
– Отнюдь, сказала графиня. Во-он я откуда… – Она повернулась и указала на дальний конец озера. – Видите, там, за беседкой, в распадке, стена проглядывает?
Кирьянов присмотрелся. И точно, в глубине распадка, за старой дощатой беседкой, хоть и неплохо сохранившейся, но принадлежавшей явно к тому времени, что и заброшенные дома, виднелась между тонкими желтыми стволами светло-коричневая стена с двумя высокими окнами, гораздо более современной постройки.
– Странно, – сказал он. – Мне про этот дом ничего не рассказывали.
– Вы новенький, ага?
– Есть грех.
– Вы не смущайтесь, я все равно не из «стареньких», – сказала девушка, вмиг вернув прежнюю непринужденность одной-единственной улыбкой. – Я, к сожалению, человек неискоренимо штатский. Мало того, я, как ни прискорбно признаться, имею к Структуре лишь косвенное отношение. Я, господин офицер, обыкновенная генеральская дочка. Ужасно, правда?
– Почему?
– Потому что жизнь далека от нормальной. Штабные хлыщи ухлестывают невыносимо развязно, полагая себя чем-то вроде неотразимых преображенцев старого времени, а обычные офицеры в большинстве своем от генеральской дочки на всякий случай шарахаются. А я – создание бойкое, в общем, не особенно беспутное, но определенно непосредственное. И жажду простого человеческого общения во всех его проявлениях. Особенно если уточнить, что в этом шикарном доме отдыха человеческим общением и не пахнет.
– А, так это дом отдыха…
– Ну да, – сказала девушка. – Небольшой такой и вовсе не престижный, не то что «Фиолетовые пески» или «Туманность» – очень уж здесь скучная, ничем не примечательная планета. Там сейчас только я и какой-то ветхий дедушка с тремя генеральскими кометами на погонах. По виду и общему состоянию – современник братьев Монгольфье. Как ни столкнемся в столовой или на веранде, только и рассказывает, как он прокладывал трассу через гравиловушку у какой-то двойной звезды с непроизносимым названием – лет этак триста тому. Ну, не триста, конечно, а всего-то тридцать, я от отчаяния посмотрела в Информаторин: это было совершенно рядовое предприятие в свое время, вроде постройки обыкновенного земного моста через какую-нибудь Лопушайку. Ну, я так и подозревала… Рехнуться можно! Я давно уже хотела зайти к вам в поселок, в гости, но неудобно как-то. Совершенно не представляю, как зайти ни с того ни с сего и сказать: «Здрасте, мне скучно, я живу по соседству…» Вы там, наверное, по уши в работе, про вас та-акое рассказывают… Те же штабисты. Между прочим, я – Тая.
– Константин, – сказал он, твердо решив обойтись без отчества, он все-таки не престарелый генерал с тремя кометами на погонах. – Обер-поручик Кирьянов.
– Что обер-поручик, я и сама вижу, – сказала Тая. – Я ж как-никак генеральская дочка, мне в таких вещах положено сызмальства разбираться… или с сыздевичества, так вернее, хотя и неграмотно… Значит, вы и есть один из этих загадочных суперменов? Галактический спецназ в сверкающих скафандрах, рыцари и витязи? Что же вы молчите? Военная тайна? Вы что, нисколечко не хотите произвести впечатление на великосветскую дурочку?
И она старательно придала лицу выражение, по ее мнению, как раз приличествующее дурочке из высшего света. Вот только ничего не получилось, она так и осталась собой – созданием определенно умным, лукавым и острым на язык…
– Да нет, – сказал Кирьянов. – Меня никто не предупреждал о необходимости хранить военную тайну, даже перечня тайн не показывали. Я подозреваю, его не существует вообще – в силу специфики службы.
– Ой, какая казенщина… Расскажите что-нибудь из героических будней.
– Да это попросту работа, – пожал он плечами.
– Ну, в таком случае соврите что-нибудь завлекательное, что вам стоит? Знаете, какие байки штабисты разводят! Даже мне, существу юному и неискушенному, ясно, что это чистейшей воды побрехушки. Но завлекательно, спасу нет… – Тая прищурилась. – Знаете, а мне нравится, что вы от меня не шарахаетесь. Совершенно нормальный обер-поручик…
– Хотите страшный секрет? – спросил Кирьянов почти непринужденно. – Я не армеец, я пожарный. У меня просто нет такого рефлекса – шарахаться от генералов и уж тем более от их очаровательных дочек. Исключительно оттого, что пожарный генерал – это явление, знакомое лишь теоретически, существующее где-то на космическом отдалении. Вот вы на Земле видели когда-нибудь пожарного генерала?
Она старательно подумала, округлила глаза:
– А вы знаете, нет… Военных, из Структуры, из органов – сколько угодно. Но пожарных – ни разу в жизни.
– Вот то-то, – сказал Кирьянов. – Эта форма в Галактике встречается крайне редко. Я лично прослужил семнадцать лет и за это время пожарных генералов видел только дважды, да и то издали, в президиуме огромного зала…
– Понятно… У вас бывают какие-нибудь дискотеки?
– Честно говоря, у нас бывают пьянки, – сказал Кирьянов. – Может, и танцы случаются, но я совсем недавно здесь.
– Понятно, – повторила Тая. – Будни захолустного гарнизона а натюрель… Выходит, вы от скуки забрели в эти развалины?
– А что здесь, кстати, было раньше, вы не знаете?
– Представления не имею, – безмятежно сказала Тая. – Я же не в Структуре, я в МГУ учусь и не горю желанием продолжать семейные традиции, в Структуру уходить. Моя специальность – иностранные языки, а на это существование Структуры как-то не влияет… Что-то тут, конечно, было в стародавние времена, это и дураку ясно. Какая-нибудь «точка» из прежних времен. Так и побросали все почему-то – совсем как в «Руслане и Людмиле», только здесь нет никакой говорящей головы, вообще ничего нет, даже привидений, я специально интересовалась. А от этого вовсе уж уныло. Водись здесь привидения, можно было бы ночью наведаться, издали посмотреть осторожненько, чтобы не уволокли, чего доброго… Но привидений, увы, не бывает. Совсем. Отец давно служит в Структуре и ни о чем подобном не слышал…
«Вполне согласен, если речь идет о призраках людей, – подумал он мрачно. – А как быть с призраком голоса, который десяток лет блуждает по заброшенным линиям космической спецсвязи? Тут все не так просто… Особенно если учесть, что научного объяснения понятия „призрак“ никто пока не дал…»
– Давайте искупаемся, а? – предложила Тая. – Я, собственно, за этим сюда и пришла. Вода здесь чудесная. У меня купальник под платьем, так что не спешите отворачиваться с ханжеским видом.
Она одним гибким движением сбросила через голову платье и осталась в красном купальнике из тех, новомодных и современных, что призваны главным образом открывать нескромному взору все, достойное внимания, а если что и скрывают, то сущий мизер. Аккуратно положила платье в желтую траву неподалеку от берега и, оглянувшись на Кирьянова с веселой подначкой, прыгнула прямо с того места, где стояла.
Кирьянов с уважением покрутил головой – девчонка вошла в воду, как клинок в ножны, без малейшего всплеска, без брызг. Чувствовался немалый навык. На поверхность она вынырнула метрах в двадцати от низкого берега и, не оглядываясь, уверенным кролем пошла к середине озера. Светлые волосы, отяжелев, облепили плечи, крохотные волны раскачивали широкие листья здешних кувшинок, и Кирьянов вновь ощутил мимолетний приступ грусти.
А потом без всяких колебаний принялся раздеваться, кое-как свалив униформу в траву, обрушился в воду далеко не так грациозно, как его новая знакомая, подняв тучу брызг. Плавать он умел, и неплохо, на Енисее вырос, но, увы, не мог похвастаться таким изяществом стиля, какой без всякого желания повыпендриваться являла Тая, русалкой скользившая меж кувшинок.
Вода была не просто чудесная – с такой Кирьянов еще не сталкивался. Она даже не походила на воду, ощущения вызывала невероятные: словно каждая капелька существовала сама по себе, тело чуяло, как мириады невесомых теплых касаний скользят по коже нескончаемым потоком. В слова это не умещалось. Походило на то, что он не сам плыл, а течение бережно и неуклонно несло его над невидимым дном, словно восходящие потоки – оборвавшегося с бечевки воздушного змея. Если плыть с закрытыми глазами, и вовсе казалось, будто вода давным-давно вынесла его в атмосферу, увлекла в космические бездны – ласковая, нежная, не расступавшаяся перед молотившими по ней руками, а словно бы мягко раздававшаяся в стороны именно так, чтобы человеку было удобнее. Ощущения столь сильные и неизведанные, что он испугался на миг, торопливо открыл глаза.
Но все, разумеется, было в порядке: спокойная и теплая вода вокруг, мясистая кувшинка, в которую он едва-едва не впечатался подбородком, неяркое солнце в небе, светловолосая головка впереди, оставшаяся вдали, как он ни пытался сократить разделявшее их расстояние. В конце концов Тая, уже с бело-синей кувшинкой в волосах, перевернулась на спину, оставаясь лежать на воде. С улыбкой повернула к нему лицо:
– Я вас не загоняла?
– Есть немного, – сказал Кирьянов, плавая рядом и стараясь особенно не баламутить воду. – Вас русалкой никогда не называли?
– Ого! – сказала Тая. – Вы себе представить не можете, как меня называли за последние годы, с тех пор, как стала объектом ухаживаний, осад и приступов, – русалкой, колдуньей, волшебницей, принцессой, ведьмой и королевой. Самые образованные – даже ундиной, нимфой, наядой и Цирцеей. Один майор упорно именовал дриадой, хотя я терпеть не могу лазать по деревьям… А вы как бы меня назвали?
– Ужасно неоригинально, – сказал Кирьянов. – Очаровательной. Конечно, банально…
– Зато искренне, – сказала Тая с чертиками в глазах. – Получайте за искренность приз.
Подплыла вплотную и, решительно притянув его голову, крепко, продолжительно и умело поцеловала в губы, на миг прижавшись всем телом. Потом парой сильных гребков отплыла и, оглянувшись через плечо с непонятным выражением, понеслась прямо к берегу.
Кирьянов достиг оного значительно позже – не только оттого, что плыл неуклюже. Ему понадобилось время, чтобы подавить извечную реакцию нормального мужика на столь непринужденное обращение.
Тая как ни в чем не бывало сидела на бережку, опустив безукоризненные ножки в воду. Выбравшись, Кирьянов уселся рядом, глядя куда угодно, только не на прелестную соседку.
– Что вы надулись, милейший обер-поручик? – негромко спросила Тая. – Можно подумать, это вы – невинная благонравная девица, которую помимо ее воли чмокнул в алые губки нахальный гусар… Стойте-стойте… Ага! Знаю, что вы подумали! Что взбалмошная и не особенно высокоморальная генеральская дочка от скуки хватает то, что подвернулось под руку, за неимением лучшего… Ага?
– Не люблю я, когда мной забавляются от скуки, – сказал он хмуро. – Да и кто любит…
– Ой, а вы прелесть… Только совершенно не берете в расчет технический прогресс, пребывая в плену расхожих штампов… При чем тут скука? Если бы мне позарез понадобился представительный кавалер или уж, прямо скажем, любовник, я, использовав последние достижения транспорта и связи, уже через четверть часа обрела бы желаемое… Неужели вы мне не могли понравиться просто так?
– Вот так, сразу?
– А почему бы и нет? – сказала она без улыбки. – Вот взяли и понравились. Я вполне взрослая, между прочим. И не особенная дура. Смотрю на вас и думаю: нормальный мужик, спокойный, не трепач и не бабник, взглядом не раздевает… ну, самую чуточку, в пределах средней нормы. Пошлых комплиментов не отпускает с масляной улыбочкой, на поцелуй реагирует с очаровательной старомодной романтикой. Честное слово, вы мне понравились. И я вам тоже, правда? – Она тихонько рассмеялась, глядя ему в глаза. – Правда-правда, не отпирайтесь. Понравилась. Вон как смотрите – не по-кобелиному, а с тем самым романтическим трагизмом…
– Не подозревал в себе таких талантов – с маху очаровывать юных красоток, – сказал Кирьянов, злясь на все на свете, и в первую очередь на себя, поскольку прекрасно понимал, что влипает… А кто бы не влип? Прелесть какая…
– Не дуйтесь. Говорю вам, мы друг другу нравимся…
– И что теперь? – спросил он серьезно.
– А просто давайте попробуем подружиться. Что из этого выйдет, совершенно неизвестно, но давайте попробуем? Вдруг это судьба нам такая?
Он не был ни ярым романтиком, ни идеалистом. Пожарный в годах. Прекрасно знал, что внешность обманчива, и знал, что порой способны вытворять такие вот славные, светлые девочки с ангельскими личиками. По собственному опыту знал, чего уж там. Хуже всего, ее хотелось так, что зубы сводило…
– У вас примечательное лицо, обер-поручик, – тихонько рассмеялась Тая. – Никак не сообразите, что вам делать, можно ли теперь, после столь недвусмысленных девичьих откровений, сграбастать меня в охапку и завалить в траву… Да нет, вы не такой. Вот это мне и нравится – ваше лицо сейчас… Примитивный кобель на вашем месте давно бы стал с меня купальник сдергивать… И непременно получил бы по физиономии – я не настолько раскрепощенная, хотя по жизни и балованная генеральская дочка. И не люблю дешевки. Знаете что, обер-поручик? Давайте, как писали в старинных романах, отдадимся неумолимому течению времени, способному все расставить на свои места! Проще говоря, вы назначите мне свидание, уже целеустремленно и вовсе не случайно, а умышленно. Здесь же, над озером, у той вон беседки – она тут единственная, так что не заблудимся. Мы будем гулять по берегу, вы, если умеете, будете читать стихи, а если не умеете, и не надо. Что из нашего свидания выйдет, то и выйдет. Согласны?
– Согласен, – сказал Кирьянов.
– Завтра, в это же время? Нет, давайте за часок до заката, так романтичнее…
– Если нас только не пошлют куда-нибудь. Вполне могут.
Тая ненадолго задумалась:
– Ну, это не препятствие… Я просто буду вас ждать каждый вечер за час до заката. Только не пропадайте надолго, а то кто вас знает, вдруг провалитесь в неведомые бездны лет на сто… ой, типун мне на язык! В общем, я буду ждать…
Глядя ей вслед, Кирьянов почувствовал себя совсем молодым. Не в жеребячьем смысле, ничего общего с пресловутой сединой в несуществующей бороде и вполне реальным бесом в районе ребра. Совсем другие чувства. Он словно бы стал прежним, молодым, невероятно наивным юнцом, которому только предстояло вступать в жизнь. Тот давний юнец твердо знал, что уж он-то непременно будет ни на кого не похожим и отнюдь не станет незаметным винтиком в огромном механизме. Лет в двадцать яростно верилось, что жизнь его будет какой-то необычной…
Читать бесплатно другие книги:
