Ешь правильно, беги быстро. Правила жизни сверхмарафонца Джурек Скотт
1 ч. л. пасты мисо или 0,5 ч. л. соли
чашки клюквы или изюма (по вкусу)
чашки веганской шоколадной крошки
Нагрейте духовку до 200 °C. Смажьте форму для выпечки пирогов, сантиметров 20 длиной, кокосовым маслом. В блендере смешайте бобы, банан, миндальное и кокосовое молоко до пюреобразного состояния. Добавьте муку, какао, кленовый сироп, мисо, перемешивайте до образования однородной массы. Добавьте сухофрукты. Перелейте тесто в форму для выпечки и посыпьте сверху шоколадной крошкой. Запекайте 35–45 минут до получения достаточно плотного пирога.
Остудите пирог, нарежьте кубиками. Кубики можно разложить по пластиковым пакетам и брать с собой на длинные пробежки.
Получается 16 кубиков размером 5 х 5 см.
11. «Ты ходил в туалет?»
Western States, 100 миль, 1999
Если ты не на самом краю, ты занимаешь слишком много места.
«Мачо» Рэнди Сэвидж, рестлер
Всю неделю перед Western States меня не покидало волнение. Я боялся, что меня подведет вегетарианство. Я боялся, что у меня не хватит сил. Я боялся, что будет слишком жарко.
Спору нет, с переходом на питание растительной пищей у меня меньше болело тело и я гораздо быстрее восстанавливался. Да, я практически забыл о том, что такое простуда, и даже когда Сиэтл накрывала волна эпидемии гриппа и простуд, когда многие бегуны сидели по домам, я оставался здоровым. Ну и, конечно, я вышел победителем в борьбе с горой Сай, если вообще можно говорить о том, что человек может победить гору. А еще я съездил на неделю в Калифорнию и потренировался в каньонах при сорокаградусной жаре.
Если вы представляете себе, что такое забег на 100 миль, значит, вы можете представить все что угодно. У меня хорошее воображение, но я старался не обращать на него внимания. Я пытался напоминать себе о том, как тренировался, о крови, поте – спутниках моих трудов. Я говорил себе, что этот труд станет защитой в самые сложные моменты. Мне даже не нужно было напоминать себе о том, как сильно я хотел победить в предстоящем забеге. Это было как дикий голод. Были ли так же голодны мои соперники? Я не мог позволить себе думать, что это не так, и понимал, что мне не удастся приглушить их голод, по крайней мере напрямую. Я поступил иначе: попытался посеять в них зерна сомнений. В день соревнований я побрил голову и заявил, что впредь не буду стричь волосы до тех пор, пока не проиграю в каком-нибудь забеге, и что, надеюсь, в ближайшие несколько лет этого не произойдет. А еще я сказал своему пейсеру Яну Торренсу (Дасти не мог бежать со мной, потому что ему надо было присутствовать на чьей-то свадьбе), громко, чтобы все слышали: «Когда я начну вести забег и выйду на первое место после 42-й мили…», чтобы дать всем понять: я приехал только побеждать.
Может, если другие бегуны заметят мою уверенность, у них самих ее начнет не хватать. По крайней мере я рассчитывал на это. Но все получилось совсем по-другому.
Когда за день до старта мы с Яном пришли на традиционный сбор участников, все вокруг только и говорили о предстоящей шестой победе Твитмайера и о том, что она неизбежна. Когда Ян попросил у одного из организаторов рекордную разбивку времени по милям (этот рекорд установил Майк Мортон в 1997 году), люди резко обернулись, и лишь Твитмайер только бровью повел.
Я его понял так: «Кто такой этот Ян? И что за длинный лысый парень с ним? Из Миннесоты? Этот забег для горных бегунов. Что они тут вообще делают?»
Ян получил свои цифры по милям и записал у себя на правой руке (он левша) – время Мортона на каждой из пятнадцати станций помощи. Я тоже записал, только на левой руке. Это был график, по которому мне предстояло бежать на новый рекорд Western States.
На старте в долине Скво до моего слуха донеслись комментарии типа «Равнинник», «Был вторым на Angeles Crest и думает, ему тут место?», даже, как мне показалось: «Миннесотский “Воя…”, как там дальше?»
Пятнадцати лет жизни как не бывало. Я вдруг опять почувствовал себя подростком.
«Эй, Задохлик!»
«Раз надо – значит надо».
«Я не хочу, чтобы ты тут жил!»
Когда прозвучал выстрел стартового пистолета, я издал какой-то первобытный, утробный дикий крик – он вырвался у меня изнутри. Люди, может быть, подумали, что мне просто очень нравится бегать, и, в общем, были правы. Но на деле этот крик знаменовал, как высоко было мое напряжение и что я наконец соревнуюсь в самом легендарном забеге в США. Я тренировался изо всех сил. И только теперь мог узнать, достаточно ли было этих тренировок. В состоянии ли я соревноваться с лучшими бегунами, или «горцы» отправят меня зализывать раны обратно на равнины? Первую милю я лидировал, после десятой тоже. Я был на первом месте после двадцати, тридцати миль, потом – после сорока. Я бежал через заснеженные поля и хвойные леса, по широким каньонам, пыльным горным перевалам, пропеченным солнцем, сквозь облака сладкого запаха цветущей толокнянки, вдыхая воздух настолько жаркий, что он свистел в носу; облачка красной пыли вздымались из-под ног при каждом шаге, каждом редком дуновении ветерка.
Добровольцы на станциях помощи говорили друг другу не совсем то, что я ожидал. Не «О, этот парень из Миннесоты сегодня всем покажет» или «Кажется, мы его недооценили».
Все было иначе.
«Он слишком быстро идет, он “наткнется на стену” в любой момент».
«Глупая ошибка новичка».
«Он “отвалится” после 50-й мили».
«Твитмайер его раскатает, Твитмайер его скоро догонит».
«Он скоро поймет, что Сьерра-Невада не Миннесота».
«Да у него лучшее время марафона всего 2 часа 38 минут. Чего он вообще стоит?»
Кедры и заснеженные вершины гор поднимались надо мной, каменистые провалы каньонов открывали свой зев внизу. Вокруг было море подсолнухов. Стоял полдень, было как минимум сорок градусов. Я вел гонку, а голова была полна впросов.
Почему люди так и не поняли, что я много тренировался и действительно хочу выиграть?
Почему мама болеет? Почему отец вышвырнул меня из дома? Почему никто, даже я сам, поначалу не думал, что смогу «сделать» Дасти, – до тех пор, пока не «сделал» его в реальности? Я мог продолжать спрашивать и спрашивать себя, но это не имело никакого значения. Я продолжал размышлять. О том, как пища отражается на моем беге, о том, как я бегаю, и даже о том, как в пище отражается людская жизнь вообще.
К двум часам дня я выбежал из каньонов на “прохладу” (плюс 35 градусов), к подножию гор, все еще полный сил и все еще с вопросами «Почему?» в голове. Они невероятным образом привели меня к тому, что я больше всего люблю в жизни, – к чувству движения, единения с землей, чувству присутствия здесь и сейчас, без забот, без давления от ожиданий других людей, без разочарований и волнений. Вопросы «Почему?» дали мне и ответ на них. Думаю, отец не подозревал, что его «Надо – значит надо» станет для меня мудростью, познанной через тяжелый труд.
«А вот и равнинник, – сказал кто-то на пункте помощи «Мичиган Блафф» (Michigan Bluff) на 55-й миле, достаточно громко, чтобы я услышал. – Он первый, но это ненадолго. Он слишком быстро рванул, сорвется, сейчас Твитмайер подбежит. Парню конец».
Слова сомнения, высказанные вслух, были шепотом по сравнению с голосами, звучавшими у меня в голове.
«Может, ты слишком мало тренировался?»
«Может, ты слишком много тренировался?»
«Неужели и на самом деле можно пробежать сто миль на одной растительной пище?»
«Может, ты побежал слишком быстро?»
«Тебе конец?»
Но я уже знал, что голоса в голове можно заглушить до тихого шепота. И все, что нужно для этого, – вспомнить почему я оказался тут, что я хочу и насколько сильно я этого хочу. Да, мне и раньше бывало трудно. Я и сейчас в состоянии преодолеть сложности. Все эти подъемы, разрывающие легкие, и спуски, убивающие квадрицепсы ног, – это лишь малая плата за билет в чудесную страну, о которой я мечтал. Я отчасти чувствовал раскаленный воздух. Отчасти чувствовал каждый болезненный неровный шаг. Отчасти мне было все равно. Я приближался к тому моменту, когда тело отказывается продолжать двигаться вперед, и хотел узнать, как у меня получится заставить его двигаться силой воли. Я был там, где хотел быть. И этот момент был для меня всем.
Вы можете легко, а может, наоборот, тяжело переносить жизненные невзгоды. Может, вы очень волнуетесь о завтрашнем дне, а может, вам все равно. Вы можете представлять себе вашу судьбу ужасной или, наоборот, видеть прекрасное будущее. Все это не имеет никакого значения, если вы уже движетесь, если уже что-то делаете. Я мог бы и дальше задаваться вопросом «Почему?» до бесконечности – но это никак не сказалось бы на моем движении, на результатах бега.
«Надо – значит надо».
Я дотрусил до станции помощи Foresthill на 63-й миле без майки – ее я намочил и повязал на бритый череп. Я подбадривал себя победоносным кличем – в ознаменование того, что все еще шел первым, что я уже столько пробежал, что был жив и продолжал путь, который выбрал сам. Это была первая станция помощи, на которой бегунам разрешалось встретиться со своими пейсерами. Я поискал глазами Яна.
– Ты пил воду? Ты ходил в туалет?
Я сказал, что и пил, и ходил в туалет достаточно и что чувствую себя хорошо. Я и правда чувствовал себя хорошо, что, впрочем, было весьма относительно, учитывая, что я только что пробежал дистанцию, которую другие проезжают за час. Но, если не считать обычных небольших болей и общей усталости, все было в порядке. Если честно, я чувствовал себя даже отлично. Я бежал на подпитке из бананов, картошки, буритто с рисом и бобами, батончиках Clif Bar, иногда «разбавлял» все это гелями – именно так, как хотел.
Ян выдал мне пару пол-литровых бутылок с водой и взял еще пару с собой.
– До следующей станции помощи ты должен их выпить! – сказал он.
Но следующая станция была всего через три мили. Если бы у меня было обезвоживание, это еще можно было понять. Если бы я не писал, я выпил бы воду как можно скорее. Я было запротестовал, но потом подумал, что так, возможно, будет лучше. Смысл присутствия пейсера как раз в том, что можно иногда «отключить» голову. А Ян был не простым пейсером. В 1999 году он помог шестнадцати сверхмарафонцам, причем двенадцать из них выиграли свои забеги. Он бегал по этому маршруту в прошлом году и знал, в чем его сложность. Мы выбежали из маленького городка и двинулись трусцой в сторону Калифорнии. Спустя некоторое время дорога плавно перешла в тропу, с этого места на протяжении следующих 16 миль должен был идти спуск. Я понимал, что надо пить воду, но я ее не пил. Я не видел смысла напиваться перед большим подъемом, который следовал за спуском. Да, организму нужна была жидкость. Но пить прямо сейчас?
Пока мы спускались на 300 метров, воздух еще больше прогрелся. Мы были на тропе, покрытой глиняной пылью, легкой, как мука. Я даже чувствовал запах этой первозданной земли.
Попробуйте пробежать минут двадцать – и вы будете хорошо себя чувствовать. Попробуйте побегать еще двадцать – и вы можете почувствовать усталость. Добавьте еще три часа – и вам будет сложно. Но не останавливайтесь, и вы увидите и почувствуете, в том числе при помощи обоняния, окружающий мир с такой яркостью, по сравнению с которой вся ваша предыдущая жизнь покажется бледной. Именно это сейчас и происходило со мной.
– Как твои ступни? Как ноги? Ты пьешь воду?
Ян бежал позади меня. Он проверял, беспокоился, в общем, делал то, что обычно должны делать пейсеры.
Я на секунду задумался. Как мои ступни? Ну, раз он обратил на них мое внимание, то они болят. И у меня пара мозолей. Ноги? Да, кажется, их пронзили тысячи невидимых ножей.
– В порядке, – ответил я, – все нормально.
– Ты пьешь воду?
Вообще-то нет, но теперь я отпил из бутылки, а точнее, выпил ее целиком и продолжил бег.
Мы пробежали еще немного, Ян больше ничего не говорил. Наконец извилистый спуск перешел в подъем. Я чувствовал себя хорошо. Действительно хорошо. Я посмотрел на левую руку. Мы уже сильно отставали от времени, которое запланировали перед началом состязания, но все равно были впереди всех. Я делал то, что представлял себе, бегая по дорожкам для снегоходов в Северной Миннесоте и по мшистым тропам у подножия Каскадных гор.
– Как дела?
«Нормально» – подумал я. Все было отлично.
И потом только я обратил внимание на вес бутыли с водой. Ян увидел, как я посмотрел на бутылку.
– Я же тебе говорю: ты должен выпить всю воду до того, как мы добежим до следующей станции помощи.
Я заглотил воду. Мы поднялись на холм, добежали до поворота с небольшой деревянной платформой, метра три на три, на склоне холма. Там были трое добровольцев. Они смотрели на нас, разинув рты.
– Кто это? – спросил один из них.
И прежде чем я ответил, Ян сказал:
– Это парень, который собирается выиграть забег.
Мы наполнили водой пустые бутылки, Ян протянул таблетку с электролитами, с солью, я ее проглотил. И стоило нам только отбежать от станции, как меня «накрыло»: ого, кажется, желудок пошел кувырком.
Мы отбежали метров на сто от станции по тропе, покрытой красной «мукой», за поворот. Вот тогда-то меня начало рвать.
Сначала вышла жидкость, потом, совершенно не растворенная, соляная капсула. Потом еще жидкость. Потом, уже даже носом, еще жидкость. Куски банана. Что-то горькое и зеленое. Когда казалось, что во мне больше уже ничего не осталось, вырвало еще раз.
Телу пришлось сражаться на два фронта: на внутреннем – с теплом, которое вырабатывали мускулы, и внешнем – с пропеченным солнцем воздухом каньонов. Подъем температуры тела даже на четыре градуса может вызвать сбой в работе организма. К счастью, благодаря предыдущей неделе тренировок в жару мое тело адаптировалось в плане терморегуляции. Усиленное кровообращение на поверхности тела помогало снизить его температуру за счет хорошего тепловыделения через поры кожи. По сравнению с бегунами, не адаптированными к бегу в жару, я начинал потеть раньше обычного, потел больше и дольше, но с меньшей потерей солей (электролитов).
Вместе с тем повышенное потоотделение имело свою цену: обезвоживание. В зависимости от скорости бега я терял в среднем литр воды и чайную ложку соли в час. Гипоталамус моего мозга выбрасывал невероятное количество антидиуретического гормона, регулирующего работу почек, для адаптации к потере жидкости за счет концентрации мочи. И даже несмотря на то что тело невероятным образом приспосабливалось ко всему этому, из-за обезвоживания моя кровь становилась более густой, и это повышало нагрузку на сердце, уже и без того перегруженное. Ян беспокоился именно об этом. И именно поэтому старался заставить меня пить больше воды.
Он беспокоился и о другой крайности: об опасности гипонатриемии, повышенном количестве жидкости в организме, что в случае отказа почек может привести к понижению концентрации натрия в крови. В случае гипонатриемии вес бегуна на дистанции повышается из-за задержки жидкости в клетках тела. Небольшая отечность во время состязаний на выносливость – обычное явление, но если начинается расширение клеток головного мозга, если повышается внутричерепное давление, это может послужить причиной потери ориентации в пространстве и общей адекватности. А в крайних случаях гипонатриемия может привести к смертельному исходу. Поэтому Ян старался заставить меня употреблять соль.
Убедиться в том, что вы употребляете достаточно воды и соли во время серьезных нагрузок, достаточно просто. Сложнее заставить работать желудок. Соревнования – это ситуация из разряда «бороться или бежать», так что моя симпатическая нервная система была «заряжена по полной» и заставляла кровеносную откачивать кровь от органов системы пищеварения, перегоняя ее к мускулам, легким, сердцу и мозгу. А удары ног о поверхность земли повышали давление в животе раза в два или три по сравнению с обычным состоянием. Некоторые бегуны перед забегами принимают препараты против повышенной кислотности, такие как Prilosec, чтобы избежать проблем с пищеварением. Но я серьезно относился к своему питанию только растительной пищей и необработанными продуктами и не принимал этот препарат.
И сейчас я стоял согнувшись около тропы.
Ян похлопал меня по спине. Сказал, что все будет в порядке и что через минуту мне уже будет лучше. Я подумал, что он врет или слишком наивен. И в том и в другом случае это было бы печально.
До этого у меня не было подобных проблем во время забегов. То ли у меня желудок такой, что он мог гвозди переваривать, то ли потому, что я питался здоровой пищей и вообще следил за собой, – не знаю. Но сейчас, в момент, который должен был стать триумфальным, я завис над травой, меня рвало, и я пытался еще следить за тем, чтобы этого не заметили соперники и чтобы не скатиться по отвесному склону, на котором мы стояли.
Было ли это из-за веганской диеты? Я прикинул в уме, что ел до забега. Тарелку плотной овсянки с бананом, грецкими орехами, соевым йогуртом; энергетический гель в качестве подсластителя, сливы, абрикос, киви. Я специально проснулся в три часа ночи и поел, чтобы все успело перевариться. Два кусочка хлеба из пророщенных зерен с миндальным маслом. Буритто с бобами и рисом на 43-й миле. Бананы и вареную картошку с солью по дороге. Энергетические гели Clif Shot, электролитный напиток, немного батончиков Clif Bar. В среднем получалось по 300 ккал в час.
Я видел, как другие сверхмарафонцы наедаются пиццей, печеньем, бубликами и конфетами. Даже в 1999 году у сверхмарафонцев считалось неважным, что именно есть во время забега, если эта еда поставляет в организм много углеводов и сахара. Я был уверен, что мое веганское питание было получше всего этого. И был уверен, что мне это поможет.
Неужели я ошибался, а Твитмайер и все остальные были правы? Может, я позволил самомнению и гордыне перевесить все лучшее, что во мне вообще есть? Или, может, я просто за один присест выпил слишком много воды?
Меня в тот момент волновали не только собственные ошибки: гораздо больше беспокоило то, что будет, если меня не перестанет выворачивать наизнанку. Я уже был наслышан о жутких историях. О том, что некоторых бегунов от обезвоживания рвет, и от этого обезвоживание только нарастает, от чего их еще больше тошнит, и они вообще ничего не могут ни есть, ни пить, а это уже все равно что плыть против течения. Потому что к этому моменту тебя заберут в пункт медицинской помощи и поставят капельницу. А если тебе ставят капельницу, то всё, ты дисквалифицирован.
– Ты справишься, – сказал Ян, – все будет нормально.
Это уже потом, в дальнейшей беговой карьере, я стал опираться на знания о стратегии и тактике прохождения соревновательных дистанций. Это уже потом я стал есть и пить на маршруте именно в те моменты, когда это было нужно моему телу. Это уже потом я стал экспертом в плане распознавания любых спазмов или подергиваний мышц как сигналов, что мне нужна дополнительная энергия. Это потом я научился отдыхать, когда это нужно, а когда нужно – работать еще больше. Но когда меня напополам скрутило на Western States, у меня еще не было ни этих знаний, ни какой-либо стратегии. Вообще. Мне было двадцать пять, молодо-зелено, и желание проскочить в дамки. Когда мне что-то было надо, я не сидел, а хоть как-то двигался. Вот и все. В нас во всех это заложено. Мое тело не было готово двигаться, но мне было все равно. Это был момент, когда я осознал всю мощь силы воли. Это был момент, которого я ждал и который искал раньше.
Я выпрямился, Ян убрал руку с моего плеча. Я посмотрел на него.
– Поехали, – сказал я, и мы побежали.
Оставалось пробежать 32 мили, на шесть миль больше марафона. Ян пытался пару раз меня поддеть: «Тим у тебя на хвосте сидит! – орал он, стоило мне замедлиться. – Он сейчас над тобой ржать будет!» Стоило мне пойти пешком в подъем, а не забираться на холмы бегом, Ян начинал издеваться: «А Тим небось сейчас не гуляет пешком по холмикам, а бежит!»
Когда мы пересекали Американский ручей, Твитмайер отставал от меня на 20 минут. Через три мили добежали до станции помощи у Зеленых Ворот, где нас «подбодрили»: «Твитмайер догоняет! Парень из Миннесоты сейчас “стену поцелует”, в общем, чемпион у нас – Твитмайер!» Мы ничего не ответили, только немного прибавили скорость. Мы посмотрели друг на друга, и Ян сказал: «Это как раз тот момент, когда можно всем им сказать: “Идите к черту!”»
Мне даже не нужна была дополнительная мотивация. Последние 10 миль мы бежали в темпе 8:30 на милю. Теперь люди, наблюдавшие за гонкой, – калифорнийцы, знавшие, что такое настоящие забеги по горам, – молчали. А Ян матерился на всех этих умников: «Да пошли они к черту!» Я тоже был полон злости.
Тот самый кодекс бусидо, о котором я читал, и то, как я его понял, предполагал сохранение спокойствия, даже когда ты убиваешь своих врагов. Но я не пытался освободить свой разум от злости. Я использовал злость. Это, наверное, не совсем соответствует кодексу бусидо, но зато работало, я погружался в состояние нирваны и в своих последующих забегах. Я пересек финишную черту в 10:43 вечера, не установив рекорд трассы, но на 27 минут быстрее Твитмайера. Он был на финише вторым.
Подбежав к финишной черте, я пересек ее кувырком, как это делал Комок Пыли – Дасти (он таким образом отмечал свои победы – кувырком через финишную черту), и проорал: «Миннесота!»
Меня не волновало ничто, кроме победы, я не задумывался ни о чем больше. Например, не подумал о том, где буду спать после забега. Я не мог себе позволить снять комнату в отеле, да и к моменту, когда понял, что нужно где-то ночевать, все отели уже были забиты до отказа. Так что я просто бросил свой спальный мешок рядом с финишной прямой.
Но дело даже не в том, что я остался на трассе из финансовых соображений. Я остался там в ту ночь и еще на несколько ночей по более важной причине. Благодаря «лагерю» на финише я смог поддержать других бегунов, подружиться с ними. Это помогло узнать, что пережил каждый из них в процессе прохождения дистанции. Если говорить о себе, то я тренировался даже тогда, когда мне хотелось спать, меня рвало, я много переезжал с места на место, был в долгах. Путь к этому забегу у других тоже был полон сложностей. В каждом из нас есть силы, чтобы свершить то, что даже не представляется нам возможным. Для кого-то – пробежать одну милю, или 10 километров, или 100 миль. Это может быть смена профессии, или намерение похудеть на пять килограммов, или признаться кому-то в любви. Я уверен, что ни один из участников Western States не знал заранее, что наверняка завершит этот забег (в том числе и я). На свете столько людей, которые проживают жизнь, не предпринимая ничего особенного. Многие даже не пытаются что-то сделать. А все, кто был здесь, уже что-то сделали. Оставшись на финишной прямой, я получил возможность встретить других бегунов, этим я почтил всю боль, все сомнения, всю слабость, чувство безнадежности, которые, я это знал, им почти наверняка пришлось преодолеть. Это дало мне возможность признать всю силу, какую им пришлось проявить, поздравить их с тем, что, поставив перед собой важную цель, они достигли ее. Только потом я понял: это позволило мне отплатить добром любимому виду спорта за все, что он дал мне: за чувство устремленности к цели, за способ постижения гармонии, за все ответы на мои «Почему?», как бы витиевато они ни звучали.
Я лежал в спальнике и поднимался только тогда, когда кто-нибудь приближался к финишной линии, чтобы подбодрить бегуна. Я заснул в час ночи и, конечно, некоторых наверняка пропустил (до этого я не спал 22 часа кряду), но честно старался приветствовать всех. Утром меня подбросили до Латитьюда, это возле Оберна. Там я раздобыл лепешки тако с грибами и семечками подсолнуха и вернулся обратно. Я оставался у финишной прямой до 11 утра, официального времени окончания забега. Рядом с финишем были многие из тех, кто прибежал в первых рядах: в те времена у бегунов уже существовала своя иерархия, но она имела значение только во время состязания. А так все были сверхмарафонцами и все были равны. Все заплатили свою цену, у нас было одно счастье на всех. И то, что я остался у финишной прямой, говорило мне о том, как все мы схожи в своей борьбе, и давало возможность пережить это счастье снова и снова.
Подсчет калорийСамое сложное для меня в питании растительной пищей – это отнюдь не вопрос потребления достаточного количества аминокислот. Это, скорее, вопрос потребления достаточного количества калорий, чтобы возместить энергию, затраченную во время тренировочных забегов. Я внимательно слежу за тем, чтобы включать в рацион высококалорийные продукты – орехи и ореховые пасты, авокадо, корнеплоды, богатые крахмалом, кокосовое молоко и такие масла, как оливковое, кокосовое, масло из семян льна, кунжутное. Учитывая, что я исключил из своего рациона многие виды пищи, я слежу за тем, чтобы заменить их другими, достаточно разнообразными продуктами. Если вы только начинаете питаться исключительно растительной пищей, мой совет: постарайтесь продумать, за счет какой качественной пищи вы будете восполнять калории, которые раньше получали из животных продуктов. И попытайтесь следить за тем, чтобы этих калорий было достаточно.
Сырная паста «Тропы Western Trail»
Каждый раз, когда я летом ездил в Оберн, то брал с собой блендер и заранее готовил одно блюдо. Оно отлично идет с так называемым библейским хлебом (Иезекииль 4:9)[10] – бездрожжевым хлебом с пророщенными зернами – и обеспечивает организм необходимыми углеводами и белком. Тахини придает этой смеси привкус сыра, а также выступает в роли источника жирных кислот.
Ингредиенты:
400 г тофу
3 ст. л. пасты мисо
3 ст. л. лимонного сока
100 мл тахини (семена кунжута, измельченные в блендере с водой)
2 ст. л. оливкового масла
100 мл пищевых дрожжей
3 ч. л. паприки
1 ч. л. воды
0,5 ч. л. молотого сушеного чеснока,
0,5 ч. л. молотого сушеного лука
1 ч. л. горчицы
Все ингредиенты сложить в блендер или кухонный процессор, перемалывать 2–3 минуты до полного смешивания и пастообразной консистенции.
Нанесите слой этой пасты на цельнозерновой хлеб (мне больше всего нравится упомянутый выше библейский хлеб), добавьте один тонкий кружок помидора и лист салата, чтобы получился «сырный» сэндвич, или подавайте пасту с крекерами или сырыми овощами в качестве соуса. Может храниться в холодильнике или морозилке до двух месяцев.
Получается около 700 мл пасты, порций на 10–12.
Примечание: если использовать более мощный блендер и шелковый (мягкий) тофу, блюдо получится еще лучше, но тофу следует хорошо отжать.
12. Cхватка с Кузнечиком
Western States, 100 миль, 2000–2001
Если бы ты был на моем месте хоть минуту, ты бы тоже свихнулся.
Тупак Шакур
Выигрывать – это классно. «Сделать» кого-нибудь, особенно из тех, кто предрекал тебе провал, – только очень возвышенные индивидуумы или полные идиоты будут отрицать радость от этого. Я поставил перед собой цель и достиг ее. Я провел себя через то, что, как полагал, было пределом моих возможностей. Я даже вышел за этот предел, и сделал это на веганском питании. Лавры чемпиона грели душу и разум. Но мне этого было недостаточно.
Я хотел знать, что находится за гранью усталости и до момента полного распада. Я хотел знать больше о своем теле и своей воле. И жаждал той радости от ощущения гармонии с миром, которой был полон, когда бегал по охотничьим тропам с Дасти, когда тихое мягкое тепло обволакивало меня, а снег падал на дорожку для снегоходов. Обогнать соперников в забеге – это круто, это было целью моей жизни. Победа полностью преобразила мое внутреннее «я». Но все равно хотелось абсолютной самоотдачи, единения с чем-то большим. Я к тому времени уже достаточно прочитал о буддизме, чтобы понять: погоня за определенной целью – это хорошо, но не главное. И монахини в колледже нас учили, что пустые амбиции – это путь к падению. И я знал ответ на вопрос Иисуса: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» Главным было – жить достойно, честно, с вниманием к миру, свободно, без искусственных границ и ограничений. Теперь я это знаю. А тогда только начинал ощущать это.
Но мне было всего двадцать пять и я только что выиграл самый старый, самый престижный трейловый сверхмарафон в мире! Я собирался продолжать проталкивать себя за пределы выносливости, изучать их, познавать трансцендентность бытия. Но для начала можно было хотя бы слегка насладиться статусом чемпиона.
Наслаждение это продолжалось недолго. Ровно до того момента, когда я пришел на работу в Seattle Running Company в Сиэтле. Магазин этот был центром местной беговой жизни (а позднее стал центром этой жизни всего Северо-Запада и даже всей страны). Как в местном баре, где встречаются и рокеры, и скейтбордеры, и полицейские, в этом магазине собирались люди, обутые в беговые кроссовки, и травили байки про употребление электролитов.
– Поздравляю, – сказал завсегдатай Джефф Дин, когда я вернулся после своей победы. – Ты у нас теперь официальное одноразовое чудо.
Джефф был ростом 1 метр 72 см, и у него был пивной живот. Он носил очки с толстыми линзами, немного шепелявил. Ему было, может, немного за сорок или за пятьдесят, никто точно не знал. Он шаркал ногами на ходу и на бегу. У него была такая сутулая спина, что он выглядел как горбун. На бегу, точнее на шаркающем бегу, на протяжении всех семи миль он по ходу дела собирал мелочь, которая попадалась под ногами. «20 центов за день, – говорил он, или: – 1 доллар 30 центов».
Несколько лет назад Джефф пробежал марафон за 2 часа 38 минут, и это, а также его невероятное знание самого спорта делало его в кругах местного бегового сообщества колоритной фигурой. Ко всему прочему он был неофициальным историографом ультразабегов. Джефф дал мне почитать пару книг, в том числе «Сверхмарафон и медитации – от линии распада»[11] Джеймса Шапиро, классика литературы о сверхмарафонах не только в части физиологии и психологии этого вида спорта, но и в его духовном плане. Шапиро писал: «Если у вас замутнен разум, вы можете пробежать и 10 000 миль – но куда денетесь от этого разума? Если вы пробежите всего милю, но при этом полностью сольетесь с миром, какое кому дело до оставшихся 9999?»
Не думаю, что Джефф, называя меня «одноразовым чудом», хотел сделать комплимент.
Я решил, что стану чем-то большим, чем «одноразовое чудо». Я захотел еще раз выиграть Western States, и не просто для себя. Майк Мортон, который был моим кумиром, после победы в 1998 году из-за травмы не смог подтвердить свой титул. Он был первым некалифорнийцем, который выиграл забег и установил рекорд трассы. Я хотел доказать, что моя победа была не случайной, хотел сделать это в честь бегуна-подводника. А еще я хотел побить его рекорд.
В процессе подготовки к грядущей победе я планировал также сделать из себя более гармоничного человека, живущего осознанно, с большим вниманием к тому, что меня окружает, к себе самому и даже к тому, чего я не вижу. Это может показаться странным для парня, который вырос на охоте, рыбалке и ненавидел овощи. Но это была правда.
Для начала я улучшил свои тренировки. Несмотря на то что скоростная работа меня никогда не радовала, я включил в программу интервалы. Раз в неделю я бегал на стадионе Вашингтонского университета по одному из лучших искусственных беговых покрытий в мире. Я пробегал милю, четыре круга, со скоростью забега на 5 км. Затем следовали три минуты трусцы. Затем еще одна миля бега изо всех сил. Затем опять отдых. В общей сложности пять миль. Иногда я бегал рано утром, когда на стадионе занимались резервисты и тренировались девушки из группы поддержки футбольной команды. Иногда во время тренировок футбольной команды. Иногда по вечерам, когда на дорожках работали университетские беговые группы и другие легкоатлеты. Стадион на 70 000 мест – это было просто нереально. Я старался бегать как можно быстрее и… оставался одним из самых медленных бегунов. Многие из тех, кто был со мной на стадионе, считались звездами местной команды по бегу. А некоторые из них – еще и местными звездами марафона.
Интервальные тренировки не только помогли обрести уверенность, что при необходимости я смогу оторваться от соперников. Они научили концентрировать внимание на том, что важно в данный момент. Мимо меня проносились девятнадцатилетние «скоростные черти», победители марафонов, но я не поддавался искушению посоревноваться с ними. Я знал, что хочу бегать быстрее других, но для этого нужно перестать сравнивать себя с другими, научиться «соревноваться» с самим собой.
Когда я начинал интервальные тренировки, я пробегал милю за 5:25–5:30. Спустя два месяца я начал бегать за 5:10. Последняя миля всегда была самой сложной. Но и самой быстрой.
Я также отточил навыки в беге в подъем, в этом помогли месяцы работы на горе Сай и Двенадцати вершинах. Но Твитмайер, «Крутой Томми» Нельсон жили в горах, и я не сомневался, что к следующему Western States они тоже набегают немало «горных» миль.
Поэтому я сконцентрировался на технике и занялся отработкой приема из «арсенала» Лэнса Армстронга и других велосипедистов. Секрет их успеха в гонках в гору кроется не столько в силе, сколько в эффективности педалирования. Разумные (и наиболее быстрые) велосипедисты при увеличении уклона переключаются на более «легкую» передачу, но при этом сохраняют прежний каденс. Горные велосипедисты в шутку называют самую эту передачу «бабушкиной», но именно она помогает чемпионам. Я начал искать свою «легкую» передачу. Я понял, что, сокращая длину шага, могу выдавать «идеальные обороты» – 180 шагов в минуту (если считать шаги обеих ног). На спуске я удлинял шаг, следил за аккуратностью приземления и поддерживал тот же темп – 180 шагов в минуту.
Больше всего мне нравилось бегать по тропам, это была возможность убежать от цивилизации в мир первозданной природы. Но в начале сезона я стал проводить больше времени на дорогах. Делал это я вместе с Яном. Он в конце концов переехал в Сиэтл. Мы бегали дважды в неделю на 20 и 30 миль, стараясь держать темп 6:20 или 6:45 на милю. Эти цифры придавали нам некую измеримую уверенность, хотя Ян никак не мог смириться с тем, что у меня среднее количество ударов сердца в минуту было на пять меньше, чем у него. Мы помогали друг другу на сложных участках дороги. Это было прекрасно – бегать вместе, свободно, быстро, подгоняя друг друга, чтобы завершить милю в нужное время. А когда наконец мы возвращались ко мне домой, то отмечали окончание добротно проведенной работы блинчиками из свежесмолотой муки из восьми круп с черникой или большой сковородой тофу с овощами и тостами из уже упоминавшегося библейского хлеба – лучшей пищей для восстановления после тренировки. Жизнь была прекрасна и проста: достойно отработанные мили и вкуснейшая еда.
Благодаря тому, что стал бегать с лучшей техникой и внимательнее следил за своим бегом, я уже не «наматывал» огромные расстояния. Многие марафонцы пробегают по 120–140 миль в неделю. Я же «делал» 90–110 миль.
Прежде, атакуя трассы на соревнованиях, я видел в подъемах препятствия, которые необходимо преодолеть, а к бесконечным тропам относился как к сложному путешествию, которое нужно перетерпеть. В Сиэтле мой подход к бегу стал более холистическим. Я стал больше читать о технике бега, стабилизации тела, о тренировке мышц корпуса и интеграции движений. Об этом я узнал из книги «Бег всем телом»[12] – одной из немногих, посвященных технике бега, которые я смог тогда найти. Я стал ходить в тренажерный зал и прорабатывать мышцы корпуса, так как начал понимать, что сильные мышцы могут помочь при беге даже на усталых ногах. Я попробовал пилатес. Я ходил на йогу, чтобы улучшить гибкость и ради лучшего понимания своего тела, развития концентрации внимания.
Я также экспериментировал с дыханием. В книге «Спонтанное излечение»[13] я вычитал, что осознанное глубокое дыхание помогает телу в восстановлении. А из йоги (с йогой у меня было сложно ровно до тех пор, пока я не понял, что это не соревнование, а практика) я узнал о концепции пранаямы (это слово буквально означает контроль за дыханием «для повышения жизненной энергии»). Это могло помочь не только телу, но разуму и эмоциям. Я нашел книгу «Тело, разум и спорт»[14] Джона Дилларда и узнал из нее о том, что дыхание через нос, а не через рот понижает частоту сердечных сокращений и помогает работе мозга. Как сказал на занятии один йог, «нос – для дыхания, рот – для еды».
Я экспериментировал. Я выходил на легкие, неспешные часовые пробежки вокруг озера Вашингтон. Трасса была плоской, постоянно мокрой, с боковым ветром. Мне было все равно, с какой скоростью или с какой техникой я бегу. Я внимательно следил за дыханием, стараясь дышать только через нос. Как когда-то в детстве, когда пытался заставить себя расслабиться. То же самое я старался делать и во время забегов, требовавших больших усилий. Это было очень сложно, особенно на подъемах. Но в любом случае благодаря этим экспериментам я приучил себя дышать диафрагмой, то есть животом, а не грудной клеткой.
И, наконец, я лучше организовал свое питание. Из всего плана по самоулучшению этот пункт был самым простым и самым приятным.
К тому времени я уже год как был веганом, а Сиэтл – идеальное место для экспериментов по части еды. Я готовил смузи, ходил на фермерские рынки и в местный кооперативный магазин за овощами и фруктами. Хотя я покупал крупы, бобовые, семена в огромных упаковках и меня регулярно приглашали на встречи членов кооператива «Рынок Мэдисон» и я имел там десятипроцентную скидку, на питание приходилось тратить больше, чем раньше. У меня уже накопился серьезный долг по кредитам, и пока все вокруг волновались по поводу «проблемы 2000 года», я втайне надеялся что «двухтысячник» как-нибудь да спишет мои долги. Говорят, голь на выдумки хитра. Я в этом не сомневаюсь, но питание и медицинская страховка – вещи, на которых не стоит экономить. То, что я чувствовал себя как никогда лучше и бодрее, полностью оправдывало эти инвестиции.
Во время соревнований я использовал привычный здоровый подход: бананы, картофель, энергетические гели. К этому набору я добавил чуть больше рисовых буритто и лепешек с хумусом. Я обычно не брал дыни и апельсины, которые предлагались на станциях помощи, потому что понимал, что излишняя кислота в желудке мне ни к чему. И уж совсем не смотрел на всяческую нездоровую еду, какой было предостаточно на тех же станциях помощи, – M&M`s, конфеты, чипсы и печенье.
Чем лучше я питался, тем лучше себя чувствовал. А чем лучше я себя чувствовал, тем больше ел. С тех пор как я стал вегетарианцем, я здорово похудел, сбросил слой жира, который набрал на печенье, тортиках, батончиках, сырной пицце – пище, которую «забрасывают» в себя и мясоеды, и вегетарианцы. Я научился есть больше, качественнее и при этом находиться в лучшей в своей жизни физической форме. Став веганом, я начал есть больше круп, бобовых, овощей и фруктов. На лице выступили скулы, его черты обострились. Стали проявляться мускулы, о существовании которых я даже не знал. Я ел больше, но мой вес постепенно снижался, а мускулы наращивались. И все это на веганском питании. Время восстановления между нагрузками существенно сократилось. Например, на следующий день после пробежки на 50 миль у меня уже ничего не болело. Я просыпался по утрам полный энергии. Фрукты казались особенно сладкими, овощи – особенно хрустящими и очень вкусными. Я бегал по утрам на короткие дистанции, потом работал по 8–10 часов, а вечером пробегал еще 10–20 миль. Я чувствовал, как мое состояние с каждым днем улучшается.
Для окончательной «полировки» своего подхода к бегу, а также к жизни вообще и питанию в частности я много читал, пытался прочувствовать, что такое быть здоровым и питаться натуральными продуктами. У меня было огромное преимущество – возможность пользоваться рынками по-настоящему натуральных продуктов в Сиэтле. Был также и доступ ко всем новым технологиям в части бега, и возможность встретиться с экспертами бега. Плюс ко всему я работал в компании Seattle Running Company, под руководством доктора Эмили Купер из организации Seattle Performance Medicine. К нам приходили разные спортсмены, мы измеряли их показатели, например максимальное потребление кислорода, лактатный порог, обсуждали их диету, привычки в питании.
Но при всем этом больше всего меня интересовало изучение самого себя.
В лаборатории доктора Купер я бегал на беговой дорожке в кислородной маске, чтобы замерить свои максимальное потребление кислорода и лактатный порог. Иногда я брал маску и портативное оборудование для измерения этих показателей с собой на интервальные работы. Например, при беге в гору с крутым подъемом этот показатель у меня был 165–170 ударов. На интервальных пробежках, при полной самоотдаче на беговой дорожке на стадионе я получал цифру в 180 ударов, это было 95 процентов от максимального усилия, на какое было способно мое тело.
Доктор Купер заставила меня вести дневник питания, записывать все, что я ел в течение дня и во время забегов. Она перенесла мои записи в компьютер, провела разные расчеты, и результат ее поразил.
– Вот это да! – сказала она после тщательной перепроверки полученных цифр. – Ты в последние несколько лет явно делал все правильно!
Она сразу поняла, насколько верно я понимал свое тело, как научился прислушиваться к себе, когда нужно было бежать на пределе сил.
Благодаря целенаправленным тренировкам я стал бегать лучше. Благодаря вниманию к питанию я узнал о новых вкусных блюдах, мое тело лучше работало. А все вместе помогло мне изменить подход к жизни в целом. Бег без границ, некая первозданная свобода – все это было необходимо, чтобы раскрыть свой потенциал, перейти на следующий уровень саморазвития. Научный подход помог обрести эту первозданную свободу. Моему псу Тонто, например, не нужно ничего изучать, чтобы понять свою природу. А мне это было необходимо.
Дасти в шутку называл «быстрых дорожников», то есть тех, кто бегает по шоссе, «людьми, которые по утрам педантично пересчитывают на всякий случай зубы, просто чтобы удостовериться, что все на месте». Они, говорил Дасти, были «в полной заднице» со своей навязчивой идеей подсчета интервалов, ритма, шагов, из-за этого они забывали о радости движения. Но в Сиэтле я понял, что современные технологии и знания помогают достичь совершенства, помогают следовать интуиции. Я пытался понять, что лучше всего подходит моему телу, а что – разуму, чего я сам хочу больше всего. Для этого не обязательно полагаться лишь на собственные догадки. Я мог измерять прогресс при помощи определенных объективных показателей.
А главным показателем для меня был результат на Western States 100. Я человек без предрассудков, но верю в силу привычки и эффективность повторений. Поэтому каждый год в конце июня, за две недели до забега, я укладывал в свой старый микроавтобус спальник, беговую амуницию, упаковывал мешки с дробленой пшеницей, банки с бобовыми, чечевицей, пластиковые контейнеры с домашней миндальной пастой, «сырной» пастой из тофу и пудингом из тофу с сиропом из рожкового дерева, библейский хлеб, о котором я уже не раз говорил.
Со своим «партнером», псом-бегуном Тонто на пассажирском сиденье, мы ехали на юг, в аэропорт Сакраменто, встречать человека, который был постоянной головной болью всех полицейских и мечтой всех женщин. Ян, конечно, прекрасный пейсер, он мой друг, он помог мне завоевать первого бронзового ягуара, но Дасти – это Дасти. С тех пор как я в 1999 году победил в Western States, Дасти успел поработать на строительную компанию в Орегоне, понатирать воском лыжи в Колорадо и повыпекать пиццу в Дулуте. И именно он был тем человеком, с которым я хотел пробежать последние 38 миль знаменитых троп Western States.
Он был моим пейсером в стомильном забеге в Вермонте, на Leadville 100 в 2004-м, в других забегах на протяжении всех этих лет. Я оплачивал только его перелеты, за остальное Дасти платил сам, не считая того времени, которое он мог бы потратить на собственные тренировки и путешествия. У него в Дулуте есть дом и, несмотря на внешнюю показную беззаботность, обязательства. По выплате кредита, например. Перед боссом. Перед девушками.
Я всегда знал, что у Дасти врожденный талант бегуна, гораздо больший, чем у меня. Я думаю, он и сам так считает. Не знаю, в чем именно дело – то ли я тренировался больше, то ли желание побеждать у меня сильнее, то ли Дасти в принципе было неинтересно становиться лучшим сверхмарафонцем. Мы никогда об этом не разговаривали. Сегодня я думаю, что без Дасти я не был бы так счастлив в беге и не достиг бы всего, чего достиг. К счастью, в те годы я об этом не задумывался.
Обычно бегуны останавливались в гостинице в Скво-Вэлли. Мы же с Дасти разбивали лагерь в хвойном лесу у подножия гор, миль за 50 от финишной прямой в Оберне. Мы ставили палатку на давно облюбованной полянке с видом на каменистый склон, распугивая бурундуков, ящериц, белок, медведей (и даже ягуаров, их следы нам попадались время от времени). Мы пили воду из нашего любимого родника на Равнине Робинзона. Другие бегуны трусили по утрам, пока было прохладно. Дасти, Тонто и я выползали из палатки ближе к полудню, когда калифорнийское солнце жарило сильнее всего, и вот тогда-то бегали по каньонам, распугивая гремучих змей.
Многие «доставали» меня по поводу питания, но больше всех Дасти. Например, я мог сообразить огромный салат из листьев капусты кале, тако с темпе, свежим гуакамоле и сальсой вместе с горячими кукурузными лепешками. Готовил я на туристической газовой горелке, а Дасти ворчал: «Что, опять корм для хомяков? У нас никакой туалетной бумаги не хватит из-за этого силоса». А его комплимент после еды: «М-да, лучше, чем удар под дых, чувак».
На самом деле Дасти – тайный вегетарианец. Мою стряпню он ест охотнее, чем большинство моих знакомых. Но постоянно делает вид, что ничего такого нет и в помине, и считает себя мэтром по части питания из мусорных баков. Другое дело моя семья и друзья в Миннесоте. Когда я приезжаю туда на выходные или праздники и мы оказываемся за одним столом, меня постоянно спрашивают, почему я не ем ветчину. Приходится отнекиваться, мол, я уже поел или наелся. Мне не хочется никого обижать из-за своих привычек в питании.
Компьютеров у нас с собой не было, мобильников тоже, так что я много читал. Например, «Живи сейчас!»[15] Экхарта Толле, «Путь мирного воина»[16] Дэна Миллмэна, и «Игры костей»[17] Роба Шультеса. Дасти ржал надо мной и между делом «прочесывал» ряды местного женского населения. Однажды к нам подошла пара девушек, как оказалось, из мормонов. Одна из них спросила, верим ли мы во что-либо, на что Дасти отреагировал: «О, да, конечно. Я верю в силу Великого Зада».
В одну из поездок мы остановились неподалеку от аэропорта Сакраменто, купили надувную секс-куклу и отправили ее нашему другу-сверхмарафонцу Дэвиду Хортону. Он был старше нас, одержим соревновательным духом и пытался установить рекорд скорости на тропах Тихоокеанского хребта. Куклу мы послали в город Сьерра-Сити, зная, что Хортон будет там забирать свои беговые принадлежности, и приложили записку: «Мы подумали, вдруг тебе будет одиноко».
В Сиэтле я продолжал много бегать и фиксировать свои результаты. Чем глубже я их анализировал, тем больше доверял своим инстинктам. Бегать потому, что все мы «рождены бежать», – это замечательно, и я в это верю. Но мы живем в XXI веке, есть инструменты, каких не было у наших предков. И я не отвергаю их, точно так же как не отрицаю первозданную радость от пробежки солнечным утром. В Сиэтле я понял, что могу и бегать, и есть так, как это делали наши предки, а благодаря контролю за собственными естественными импульсами еще и «настроить» свой бег, сделать его лучше. Комбинируя технологии и инстинкты, я искал зону, в которой мог гнать себя по максимуму, не боясь получить травму и не разрушая организм. Я уверен, что тренировки в этой зоне – ключ к успеху.
К моменту второго старта на Western States в 2000-м я полагал, что уже знаю, в чем состоит разница между работой на пределе физических возможностей и за гранью этого предела. Я думал, что точно представляю себе, сколько нужно сил для бега, как и когда питаться, когда, как говорил мой первый и вечный пейсер Дасти, «послать технику на…». Но я понял и то, о чем рано или поздно узнают все марафонцы: пытаясь нащупать границу между лучшим бегом и разрушением организма, очень легко ее не заметить и перестараться.
В 2000 году это случилось и со мной, причем на том же самом 16-мильном отрезке дистанции, где меня рвало в прошлом году. На этот раз я четко следил за тем, как пью. Я съел несколько картофелин, половинку банана, проглотил один гель Clif Shot. Но на 70-й миле, посередине спуска в каньоне Американ-Ривер, меня опять вырвало. На этот раз выворачивало наизнанку так, что я упал на колени (кстати, несмотря на то что рвота, по идее, признак неполадок в организме, у сверхмарафонцев она не считается чем-то особенным). Как говорит мой друг, один из лучших сверхмарафонцев Дэйв Терри, не всякая боль имеет значение (рассказывают, что на дистанции он мог легко справиться с рвотой, не сбавляя шага, на спуске со скоростью семь минут на милю).
На этот раз со мной был не Ян, а Дасти. Он обернулся. Не было никаких похлопываний по спине, никаких обещаний, что все будет хорошо.
– Встань, пока тебя выворачивает! – проорал Комок Пыли. – Давай уже, побежали!
А чуть позже, когда Дасти решил про себя, что я могу бежать быстрее, он прокричал, что в первой десятке бегут две женщины и они нас нагоняют. «Какие-то чиксы у тебя на хвосте, Джурка! Ты что, хочешь, чтобы тебя чиксы сделали?» (Дасти употреблял это словечко, еще когда мы учились в школе, а теперь оно стало частью сленга сверхмарафонцев).
Я выиграл забег со временем 17 часов 15 минут – почти на двадцать минут быстрее, чем в прошлый раз. Когда вернулся в Сиэтл, Джефф Дин заявил, что теперь я «культовая фигура». Он прекрасно знал о «клановости» калифорнийцев, их беговых навыках, и, несмотря на свою эксцентричность, как мне показалось, был рад, что парень из северного штата (пусть даже и из Миннесоты) отстоял свой чемпионский титул.
А мне хотелось большего и в части побед, и в повышении скорости бега, и в области духовного развития. Я хотел найти ответы на свои вопросы, и мне казалось, сверхмарафонская дистанция может в этом помочь. Я читал, пытался нащупать связь между видами спорта на выносливость и изменением сознания, мудростью. Это были такие книги, как «Дикий бег: Необыкновенное приключение в духовном мире бега» Джона Аннерино, «Быть и бегать: единый опыт» Джорджа Шихана, «Монахи-марафонцы с горы Хиэй» Джона Стивенса[18].
Буддийские монахи, приверженцы школы тэндай, называют этот ритуал кайхогё. Он подразумевает стодневный переход по горам с медитациями, посещением множества храмов, священных гор, водопадов, камней, по лесам и ледникам. Впрочем, для этих монахов святые места везде.
Монахи, особенно сильные духом, пробегают ритуальный 25-мильный маршрут практически ежедневно на протяжении ста дней. На ноги они обувают соломенные сандалии, привязывают к поясу нож – как символ решимости умереть во время ритуала, но не отступить перед трудностями. Тот, кто проходит это испытание, получает разрешение на тысячедневное кайхогё. В первые пять лет подвижник выполняет «марафон» в общей сложности течение 700 дней (по 100 дней кайхогё в первые три года и по 200 – в четвертый и пятый годы практики). А потом наступает время «Великого Марафона» – ежедневно по 52,5 мили в течение года. За несколько недель до него подвижник начинает ограничивать себя в пище и готовит организм к девятидневному полному голоданию и отказу от воды. Его чувства настолько обостряются, что он может услышать звук пепла, опадающего с палочки для благовоний.
«Великий Марафон» проходит не только по святым местам горы Хиэй, но и по улицам города Киото. Монахи бегут мимо лавочек с лапшой, стрип-клубов, останавливаются, если кто-то из горожан просит их благословения.
Все книги говорили об одном: награда за подобные усилия лежит за гранью физических возможностей человека, она не измеряется рамками скоростной работы или добытыми победами.
Пока я превращался из обычного парня из Миннесоты в двукратного победителя Western States и «выпускника» школы сверхмарафона, к нам в магазин время от времени захаживала одна женщина-массажист. Она говорила, что веганство – это, конечно, хорошо, но если я действительно хочу до конца раскрыть свой потенциал и стать абсолютно здоровым, я должен перейти на сыроедение. Гидеон тогда было за сорок, но она выглядела как двадцатипятилетняя девушка, ее глаза сияли особым ярким светом. Когда-то она жила в коммуне и каждый раз, заглядывая к нам, говорила, что если я перестану готовить еду, то буду чувствовать себя настолько же лучше, как когда отказался от мяса. Она дала мне почитать книгу «Сила сыроедения»[19] Экхарта Толле. И хотя в целом мне эта затея показалась достаточно унылой, кое-какие идеи по части салатов меня заинтересовали. Я, став веганом, дважды подряд победил в Western States. Может, сыроедение принесет больше побед?
В общем, я решил опробовать этот подход. Я ел салаты с грецкими орехами, много миндального соуса и молодых кокосов. Я готовил сыроедные лепешки тако и ел их с «мясной» начинкой – пастой из семечек подсолнечника, завертывал в капустные листья гуакамоле и помидоры. Именно тогда я научился делать вкусные смузи, которые до сих пор ем на завтрак.
Познакомившись с сыроедением, я узнал, что термообработка, приготовление пищи на пару или углях – не единственные способы радикальной обработки пищевых продуктов. Я, например, раньше и подумать не мог о том, чтобы употреблять капусту кале (ее еще называют кучерявой капустой и итальянской капустой лацинато), особенно в сыром виде. Ее листья сморщенные, почти черные, и по текстуре напоминали кожу крокодила. Я полагал, что вполне достаточно того, что неплохо справляюсь с салатом романо и шпинатом. Но это волокнистое нечто? Ну уж нет. Так я думал до тех пор, пока не узнал, что если плотные листья кале посолить, сдобрить уксусом, лимонным соком, все хорошенько перемешать, а затем добавить немного авокадо и помидоров, то получится салат с нежными, мягкими листьями с непередаваемым ярким вкусом. Сыроедение показало, как же сильно я обкрадывал себя в плане вкуса, сидя на веганской диете.
Конечно, с сыроедением все непросто. Мне нужно было постоянно контролировать, достаточно ли я потребляю калорий. Стало еще сложнее питаться в ресторанах. Когда мы собирались с друзьями и каждый приносил свою еду, тоже были свои сложности. Но зато я стал питаться такой вкусной пищей, какую никогда раньше не пробовал. Переход на сыроедение помог научиться более остро ощущать свежесть пищи: я мог по вкусу моркови определить, когда ее выдернули из грядки.
На своем третьем Western States я попал под атаку других бегунов. Если ты два раза кряду выигрываешь один и тот же забег, ты превращаешься в мишень.
У меня был сильный соперник, Чед Риклефс, взрывавший мир сверхмарафонов своей скоростью. Он говорил, что повиснет у меня на хвосте, а в конце забега «сделает». Я не возражал, пусть бахвалится: когда я был новичком, я и сам такое говорил.
Частично затея Риклефсу удалась. По ходу забега он держался рядом со мной. Он висел у меня на хвосте. Когда я прибавлял скорость, он тоже бежал быстрее. Когда я сбавлял темп, он тоже замедлял бег. Когда на тропу внезапно вышел медведь, я резко остановился, Риклефс остановился тоже (правда, когда я замахал руками на медведя и заорал на него, Риклефс стоял как вкопанный и ничего за мной не повторял). Невероятно, но когда я останавливался отлить, Риклефс делал то же самое. Он был парнем невысоким, в огромных солнечных очках. Когда Дасти встретил нас на Равнине Робинзона, он тут же заявил, что моя «тень» напоминает кузнечика.
– Привет, Кузнечик! – орал Комок Пыли. – Беги свой чертов забег!
Или:
– Эй, Кузнечик, посмотрим, как ты запрыгаешь, когда мы тебя тут бросим!
Не знаю, то ли из-за оскорблений Дасти, то ли потому, что я бежал со слишком высокой для него скоростью, то ли из-за медведя или дикой жары, в которую проходил забег, но Риклефс вскоре после этого отстал и исчез из виду.
Я бежал третьим, вспахивая пыльные тропы и снежные вершины, слушая журчание невидимых ручьев, вытекавших из окружавших нас ледников.
Забег проходил так, как я себе представлял. А потом случился «вынос тела», обычный для Western States, но на этот раз в буквальном смысле этого слова. Я только-только выбежал из небольшого шахтерского городка под соответствующим названием Последний Шанс[20] и по каменистой тропе начал спуск в каньон Дедвуд. Пытаясь ускориться, я перешел на более широкий шаг и ступил в расщелину меж двух камней, скрытую под сухими дубовыми листьями. Раздался щелчок и звук, похожий на звук рвущейся материи или бумаги. И только потом я почувствовал боль. Вместе с болью пришло понимание: это – всё. Это не просто вывих, это порванные связки. Я был на 44-й миле, и бежать нужно было еще 56.
Случись это двумя годами раньше, я бы просто сцепил зубы и продолжил бег. Но сейчас я был умнее. Я лучше знал свое тело. Я лучше знал, что такое сверхмарафон. И, самое важное, знал, что главное не сила, а фокус внимания. Здоровье важно для того, чтобы бегать сверхмарафоны. Но для того, чтобы бегать их хорошо, нужна сила разума.
Во-первых, я позволил себе ощутить боль, почувствовать себя плохо, расстроиться и дать выход эмоциям от неожиданных потерь, которые мы испытываем и в марафоне, и в личных отношениях, и на работе. И пока я спускался милю вниз по тропе, а потом бежал в гору к станции помощи у Пальца Дьявола, до которой было еще четыре мили, мне было плохо, но я продолжал бег.
Во-вторых, я оценил активы и пассивы. Я умру? Я могу опираться на больную ногу? Я ее сломал? Ответами на эти вопросы были: «нет» (или «не прямо сейчас»), «да» (по крайней мере, немного) и «нет». Иногда для определения степени повреждения и того, усугубится ли оно, если ты продолжишь движение, нужны врач или медсестра. Но у меня уже был кое-какой опыт в этом плане. Я прикинул, что особой опасности не было.
В-третьих, я оценил, что можно сделать, чтобы улучшить ситуацию. Остановиться и приложить лед – не выход. Отчасти потому, что это заняло бы много времени, а его у меня не было. Но, главное, я знал, что когда лодыжка опухнет, это принесет некую стабильность. Само воспаление станет естественным гипсом. Я знал, что будет очень больно, но также знал, что смогу эту боль выдержать.
И, наконец, нужно было отсечь все спутанные мысли и эмоции: «Почему это случилось?», «Сейчас будет очень больно», «Как можно в таком состоянии продолжить бег?», «задвинуть» их в самый дальний уголок разума, откуда они перестанут меня доставать. Один из способов справиться со всем – просто сфокусировать внимание на задачах текущего момента и позитивных сторонах сложившейся ситуации. Задачи – участить шаг и мягко приземляться на ноги. Позитивный момент – боль в ноге помогла отключиться от ощущения общей усталости, жажды и иных болей, непременных спутников Western States.
Я мысленно поставил галочки в своем «списке» и продолжил бежать. Через восемь миль я нагнал Скотта Джона и вышел на второе место. Я старался двигаться так, чтобы ни на мгновение не показать хромоту. Соперники не должны видеть «больного зверя». Слабых волки обычно съедают в первую очередь.
Я прибежал на станцию помощи «Мичиган Блафф» на 55-й миле уже после того, как лидер забега Том Джонсон ее покинул. Джонсон дважды выигрывал Western States, у него за плечами была победа в чемпионате США в «гладком» беге на 100 километров.
Мне нужно было опять включить свое сознание. Я повторял: «Ты можешь это сделать, ты можешь». Мне по-прежнему было плохо. Я выпил бульона. Вздохнул. И побежал дальше. На 58-й миле я обогнал Джонсона и на 62-й миле на станции помощи на Лесном холме встретился с парнем, который мог заставить меня бежать и выиграть, даже если бы нога совсем отвалилась.
Дасти знал, что случилось со мной на 55-й миле, но пока бежали, не подавал виду. Он, как обычно, обзывался. Говорил о море пива, которое ожидает нас в конце забега. Даже, возможно, сказал, что Том Джонсон – сцыкота, и запустил пару шуток про Кузнечика. А когда я спросил, сидит ли кто-нибудь у нас на хвосте, ответил: «Девки, Джурка, за тобой бегут крутые девки!» Главное, что он не кудахтал надо мной, как наседка.
Я выиграл Western States третий раз подряд, показав рекордное время 16 часов 38 минут. Я «сделал» Тима Твитмайера на 40 минут (Джонсон сошел с дистанции вскоре после того, как я его обогнал). Я остался на финишной прямой и сидел с поднятой ногой, ожидая Твитмайера, Скотта Джона, Крутого Томми и остальных бегунов.
Сверхмарафонцы столько тренируются, так много и так рьяно соревнуются, что дружба, которая складывается между ними на соревнованиях, невероятно крепкая. Уверен, что если бы не она, мало кто смог бы пережить одиночество пути. Я вырос на этой дружбе. И больше всего мне дала дружба, завязавшаяся в конце лета 2001 года.
Я тогда тренировался на тропах Сан-Сити в Калифорнии. Неподалеку от базы «Пик Бэлди» я встретил Рика Миллера – он выходил из своего «дома на колесах» с парой холодильных ящиков с пивом. Это было вечером после забега Peaks Baldy 50. Рик и Барб, его жена, приехали из Риджкреста. Я финишировал третьим, Барб – шестой среди женщин. И Рик пригласил меня отпраздновать это событие.
Они спросили, как я тренируюсь, и я рассказал про Western States и Angeles Crest. Рик заметил, что все, кто постоянно бегает по 100 миль, сумасшедшие. Я в ответ спросил, бегал ли он «сотню» хотя бы раз в жизни, и если не бегал, то чем он вообще занимается, кроме того что разносит пиво на стартах, в которых участвует его жена. Рик улыбнулся и сказал, что только что пробежал «гладкий» 135-мильник неподалеку от их дома и что забег этот проходил через Долину Смерти. Я ответил, что в таком случае он зря называет кого-то еще сумасшедшим (и одновременно запомнил его слова, о чем потом немало сожалел).
На следующее утро мы с Риком пробежались вместе миль шесть по солнечным тропам вверх к Тихоокеанскому хребту. Вы можете всю жизнь болтать ни о чем с близкими друзьями, но, поверьте, если болтать ни о чем на протяжении часовой пробежки по горным тропам, ваш разговор перестает быть пустой болтовней.
Рик и другие бегуны помогли мне понять парадокс бега на длинные дистанции. Сверхмарафоны бегают в одиночку, и, чтобы стать чемпионом, нужно научиться отключать все, кроме следующего шага, и шага после него, и потом еще одного шага. Я не умаляю роль пейсеров, партнеров по бегу, но командная работа для лучших сверхмарафонцев не имеет особого стратегического или тактического значения.
И тем не менее.
И тем не менее сверхмарафонцы, даже те, у кого очень развито чувство соперничества, близки друг другу по духу, потому что все они относятся к своему любимому делу с полной самоотдачей и пребывают в постоянном поиске трансцендентности. Потому что все мы ищем одно и то же – «зону», в которой работа идет на пике физических возможностей. Момент, когда мы уверены, что все, это предел возможностей, и все равно продолжаем бег. Мы знаем это чувство, насколько оно уникально, и знаем боль, через которую нужно пройти, чтобы ощутить его еще раз. Мне кажется, чем больше сверхмарафонцы участвуют в соревнованиях, тем больше они любят не столько сам этот вид спорта и не столько даже симпатизируют друзьям-сверхмарафонцам – они проникаются большей любовью к человечеству в целом. Все мы стараемся найти смысл в этом мире, иногда переполненном болью. Сверхмарафонцы ищут этот смысл буквально. Когда мы встретились с Риком, я уже это понимал.
Рик рассказывал, как служил сапером в морской пехоте, как терял друзей в Бейруте, Панаме. Я – о своей матери, и он сказал, что его мать тоже болела, у нее был рак. Я рассказал об отце, и он ответил, что его отец тоже был человеком суровым и что они с ним съели не один пуд соли.
Мы говорили обо всем на свете. Я тогда увлекался книгами Ноама Хомского и слушал по радио программу Эми Гудман Democracy Now. Рику и Барб было по пятьдесят два года, мне двадцать шесть. У нас настолько разнились взгляды на политику, что в этом плане мы были подобны инопланетянам. Но именно Рик сказал, что все мы люди и вокруг происходит столько всякой бессмыслицы, что единственное, что можно сделать в этом хаосе, – держаться того, что мы любим. Мы бегали часа два. И с каждым шагом я осознавал, что нахожусь именно там, где должен быть. Я бежал своим Путем.
О том, что я пробежал вторую половину Western States с порванными связками, все в конце концов узнали. И Джефф Дин сообщил, что эта победа перевела меня из разряда «культовых фигур» в разряд «легенд». И сказал, что, если я выиграю в четвертый раз, у него просто не найдется больше слов.
Читать бесплатно другие книги:
