Восемь. Знак бесконечности Соболева Ульяна
Я повернулась к Данте.
– Я не ем морепродукты, Данте. Предпочитаю бифштекс.
– Вот и я говорю господину Луиджи, что сеть французских ресторанов никак не может меня заинтересовать, а он всячески пытается меня убедить, что это выгодное вложение.
Они говорили по-французски, и я не понимала ни слова. Скорее, чувствовала себя идиоткой, хоть Данте и переводил мне некоторые вопросы Луиджи и его компаньонов, помогая вливаться в беседу.
Для меня лично приготовили бифштекс. Поставили передо мной вместе с бокалом вина. Данте заказал себе почти непрожаренный. И я смотрела, как он нарезает ломтиками мясо, и мне ужасно хотелось встать и выйти отсюда. Размазывать слезы, сидя в такси по дороге домой, понимая, какая я наивная, если решила, что такой мужчина, как Марини, мог заинтересоваться мной как женщиной.
Чтобы хоть чем-то занять себя, я и сама принялась нарезать мясо. Очень аккуратно, маленькими кубиками, как вдруг почувствовала, что рука Марини легла мне на колено. Я замерла, а он сжал пальцы, продолжая беседовать с Луиджи. Я судорожно сглотнула.
Наглые пальцы поднялись еще выше, погладили кожу над резинкой чулок. Я быстро посмотрела на Данте, но тот невозмутимо беседовал с французами, словно не замечая меня. Кровь бросилась в лицо.
– Ты сама начала эту игру, я лишь беру то, что ты предложила, но беру так, как нравится мне, Кошка, и у тебя нет выбора. Ты его уже сделала. Продолжай резать бифштекс.
Он скользнул пальцами выше и коснулся моей влажной плоти, я вздрогнула и сжала колени. Но уже поздно бояться и делать шаг назад. Я отдала ему контроль, по собственной воле, когда согласилась сесть в его машину. Внутри пульсирует дикая первобытная похоть вместе с паническим страхом. Дьявольский коктейль. Сидеть в чертовом аквариуме, резать дрожащими руками мясо и чувствовать, как учащается дыхание и пересыхает в горле.
– Расслабься, – прозвучало немного зловеще. Снова посмотрела на него. Данте как раз в этот момент что-то спросил у француза и рассмеялся. По моему телу прошла волна дрожи, и я сжалась сильнее, стиснула колени, ограничивая его движения. Совершенно напрасно и бесполезно. Марини властно раздвинул мне ноги.
– Поздно отступать, – отпил вино, цепляя кусок мяса и отправляя его в рот.
И я сдалась, закрыла глаза, принимая неизбежное. Казалось, он знает все секреты женского тела… моего тела. Повернулся вдруг ко мне и совершенно спокойно сказал, глядя мне в глаза:
– Очень влажная… я бы вылизал тебя всю, медленно… так медленно… – сказал по-русски.
Мне показалось, что я сейчас разорвусь на кусочки только от этих слов. Я дрожала от звука его голоса, мужские пальцы порхали у самого входа в лоно, не проникая, дразня, окончательно лишая силы воли. Я изнывала, сдерживая стоны, рвущиеся из пересохшего горла. Не замечая, как хаотично продолжаю резать мясо в тарелке.
Мужские пальцы чуть сильнее надавили на горящий узелок плоти, пульсирующий, готовый в любую секунду взорваться.
Я сжала его запястье… О Боже. На грани. Здесь. В зале, переполненном людьми. Балансирую, словно на острие ножа. Он обжигал, проникал под кожу, заставлял вздрагивать от неконтролируемого возбуждения. Словно удары по оголенным нервам. Я задыхалась, прижимая его руку сильнее, раздвигая ноги, теряя всякий стыд. Я слышала его дьявольский смех, предназначенный не мне, но все же мне… напряжение граничило с болью. Пальцы скользнули вовнутрь, наполняя до упора, и я закусила губу. Он работал рукой уверенно, ритмично, глубокими, очень резкими толчками, не жалея, намеренно надавливая на клитор и продолжая беседовать с французами, а я теряла контроль. От напряжения над губой выступили капельки пота.
– Прекратите… – собственный голос звучал как чужой, – или я закричу.
Деланно улыбнулась французу и впилась ногтями в запястье Марини. Он вдруг медленно убрал пальцы, я быстро подняла на него взгляд и увидела, как демонстративно их облизал.
– Я только что сказал Луиджи, что в его ресторане так готовят, что пальчики оближешь и что, возможно, я сделаю вложение в его бизнес.
Потом усмехнулся:
– Дамская комната вон там, Кэтрин, – снова повернулся к Луиджи и подкурил сигарету, – а внизу куча таксистов. Завтра можете прислать мне счет за внеурочные.
Я встала на негнущихся ногах. Мне срочно надо было уйти отсюда. Немедленно. А еще мне хотелось всадить в Данте Марини вилку или нож. Глубоко всадить, по самую рукоятку. От неудовлетворенного желания тряслись руки и колени. Я вышла на улицу и сильный порыв ветра обжег мои горящие щеки холодом. Наглый сукин сын. Сволочь. Да что он… что он возомнил о себе?! Я поймала такси и села на заднее сиденье, чувствуя, как по щекам текут слезы обиды и унижения. Никто и никогда не обращался со мной так. Я уже забыла, что значит плакать от жалости к себе, от едкого чувства, что тебя опустили так низко. К черту это дело, к черту этого дьявола. Пусть играет в эти игры с кем-то другим.
Такси затормозило у моего дома. Я выскочила, ничего не замечая, цокая каблуками по мокрому асфальту, побежала к подъезду. Проклятые фонари мигали, видимо, от приближающегося урагана, уже накрапывал дождь. Мне вдруг показалось, что следом кто-то идет, я ускорила шаг, вытирая потекшую тушь. Распахнула двери, улавливая чьи-то шаги. Пошла к лифту, дрожащими пальцами нажала кнопку вызова.
Двери бесшумно открылись и также тихо закрылись, когда я вошла внутрь. Посмотрела на себя в зеркало и меня затошнило от жалости к себе. Медленно выдохнула. Вот и закончилось приключение, так и не начавшись. И я не понимала ровным счетом ничего из поведения Марини. Ни как женщина, ни как психолог. Я, черт возьми, вообще ни черта не понимала, кроме того, что потеряла от него голову. Что мое тело все еще дрожит от возбуждения, несмотря на обиду и разочарование. Лифт остановился на моем этаже, и дверцы распахнулись. Я ступила на ковролин, отыскивая в сумочке ключи. Подошла к своей квартире. Повернула ключ в замке. Мигнул свет, резко распахнулась дверь с лестничной площадки и я, резко обернувшись, увидела Марини. Он тяжело дышал и смотрел мне в глаза. От неожиданности ключ выпал из рук. Я попятилась назад, чувствуя, как снова предательски дрожат колени:
– Что… вы здесь делаете?
Он молчал, облокотившись о дверь, в нескольких шагах от меня.
– Шел за тобой…
– Зачем? Чего вы еще хотите?
Внезапно я словно ощутила все, что меня окружало. Его, себя, раскаленный воздух. Данте откинул влажные волосы назад и сунул руки в карманы, пронизывая меня своими мистическими глазами, заставляя начать задыхаться. Он осматривал меня с ног до головы, я чувствовала, как наэлектризовывается все мое тело, как наливается грудь и напрягаются соски. Глаза Данте блеснули голодом. Мне стало невыносимо жарко. Он оттолкнулся от стены ладонями и двинулся ко мне, все мое существо отреагировало так резко, так внезапно, словно на угрозу, на опасность. Марини приблизился ко мне вплотную. Такой красивый, дикий, опасный, до безумия желанный, как нечто недосягаемое, непонятное. Адреналин в чистом виде. Ходячий секс. Соблазн и порок.
– Сбежала от себя? – спросил тихо, наклонив голову, провел щекой по моей щеке, втягивая мой запах, и мне захотелось закатить глаза от наслаждения. – Хочешь сопротивляться? Сопротивляйся! Давай! Кричи! Зови на помощь, Кэтрин!
Обвел пальцем контур моих губ. Медленно, мучительно медленно, заставив меня тихо застонать, почувствовать, как плывет мой взгляд, как он становится тяжелым, а внутри нарастает цунами, ураган. Это невыносимое, мучительное возбуждение. Я хотела не просто поцелуев, я уже жаждала всего, даже голодных укусов. Чего угодно. Только чувствовать его. Немедленно. Данте обхватил мое лицо ладонью.
– Я так хочу твой рот, Кошка… я хочу его по-разному. Нежно и медленно, быстро и жестко. Я хочу его брать, понимаешь? Брать разным способами, как и все твое тело. Посмотри на меня. Ты понимаешь?
Я слабо кивнула и перевела взгляд на его губы, чувствуя, как задыхаюсь. А как я хотела его рот. До изнеможения. До боли. Данте прижался губами к моим губам, и когда его язык коснулся моего языка, мне захотелось рыдать. Мне казалось, что в меня вошли везде. Что он уже во мне. Поцелуй Марини – это уже секс. В чистом виде. Сумасшедшая схватка, проникновение, захват и порабощение. Его поцелуи противозаконные, потому что превращают меня в рабу, пробуждают мгновенную зависимость.
Данте толкнул дверь квартиры, и мы ввалились внутрь. Я ударилась о трельяж, но даже не заметила, потому что целовала его как голодное животное. Данте оторвался от моих губ, а я попятилась назад, натолкнулась на журнальный стол и застыла, видя, как он расстегивает пуговицы рубашки. Он – само совершенство, и я чувствую, как возбуждение зашкаливает с утроенной силой. Безупречен… идеален в своей мощи, рельефности и упругости. Огромный самец, которого я жажду каждой клеточкой своего изголодавшегося по мужчине тела.
У меня кружилась голова. Мне было нечем дышать. Я хотела его. Как безумная. Мне уже было наплевать, сколько женщин его хотят, скольких хотел он. Я жаждала Данте Марини. Жаждала его во мне.
Его жаркое дыхание жгло мою кожу на шее, его руки собрали мои волосы в хвост на затылке, а губы почти касались моих губ, и я трепетала от предвкушения поцелуя, но он не целовал, медлил, светло-голубые глаза плавили мою волю, и я растекалась в его объятиях жидким золотом. Он завел мои руки наверх, над головой, лишая возможности сопротивляться. Другой рукой сдернул верх платья, обнажая набухшую грудь, и сжал мой напряженный до боли сосок, перекатывая между большим и указательным пальцем. Мои глаза закрылись в изнеможении, возбуждение никуда не делось, оно нарастало снова.
– Стань на колени, – смотрел мне в глаза, и я видела в его зрачках безумие, пламя ада. Я согласна сгореть дотла. Данте надавил мне на плечи, и я упала вниз, к его ногам. Трепеща от предвкушения. Неужели это все скрывалось глубоко во мне? И я могу испытывать удовольствие, подчиняясь? Еще какое удовольствие, несравнимое ни с чем ранее. Он расстегнул ремень, потянул вниз змейку на штанах, продолжая одной рукой сжимать мои волосы. От предвкушения облизала пересохшие губы, я чувствовала его запах, и жадно вдыхала его аромат. Еще и еще… Впитать, запомнить… навсегда.
О боже… Его член огромен. Сладкая судорога страха и первобытного желания почувствовать эту мощь ослепила яркой вспышкой. Он потянул к себе, и я послушно разомкнула губы. Никогда не думала, что получу от этого удовольствие. Все прежние запреты, сомнения и стыд исчезли, рассыпались на осколки, когда я услышала его первый стон, подаренный мне. Когда почувствовала, как он управляет мною, задавая темп, заставляя задыхаться и судорожно хватать его за бедра, за полы рубашки, и уже не увернуться, не спрятаться, не сбежать. Я в его власти. Под жестким натиском мужских рук и твердого, горячего члена у меня во рту, глубоко, до самого горла, не жалея.
Вдруг Данте резко поднял меня на ноги и посмотрел мне в глаза. Я видела в них свое падение и его безумие. Теперь я понимаю, что значит быть разорванной на части неистовым зверем. И я хочу быть его добычей. Когда он резко задрал подол моего платья и, приподняв за талию, усадил на стол, мне показалось, что я сошла с ума от страсти, потеряла всякий стыд. Я притягивала его к себе за ворот рубашки, за волосы, хотела всего одновременно. Всего. Губы, руки, его член. Все, что можно было получить, я нестерпимо хотела. Данте накрыл ладонью мою плоть и погрузил в меня сразу два пальца, я хрипло закричала, закатывая глаза, выгибая спину и запрокидывая голову.
Боже, он точно знал, что мне это нравится, сунув пальцы еще глубже, он стал ласкать меня, а я извивалась и стонала, как безумная, совершенно озверевшая от голода именно по его рукам. Мое тело помнило, что он может делать этими пальцами и помнило, как я уже сокращалась вокруг них в оргазме.
Данте опустился на колени, а мне хотелось выть от разочарования, умолять прекратить пытать меня. Он раздвинул мне ноги и, удерживая за лодыжки, развел еще шире. Его руки сжимали как железные тиски. Я вся буду в синяках… и пусть. Боже! Я согласна вся покрыться синяками. Я попыталась свести колени, но он грубо раздвинул их плечами. От первых прикосновений его языка я закричала в примитивном, первобытном наслаждения. Это было какое-то дикое безумие. Его язык ласкал, терзал, сводил с ума, как не смогли бы никакие пальцы и даже член. Мое тело билось под острыми прикосновениями, под безумно обжигающими поцелуями. Это невыносимая, чувственная боль, когда все сосредоточилось на этих ощущениях, я тряслась, полностью обессиленная, покорная, сломленная и распятая на этом столе. Внутри меня поднимался новый дикий крик, я чувствовала, как взвивается волна наслаждения, но не накрывает. Он не дает накрыть… он полностью контролирует меня.
– Господи! – всхлипнула я. – Пожалуйста!
Данте так глубоко проник в меня языком, что я выгнулась и распахнула глаза в изумлении, а потом просто захлебнулась в мощном оргазме, сжимаясь мышцами лона вокруг его жадных, умелых пальцев, под ударами языка и поцелуями, слыша собственный вопль удовольствия. Наслаждение было острым, жгучим и опустошающим.
Я все еще сотрясалась после сумасшедшего экстаза, когда он поднялся и сорвал меня со стола, удерживая сильной рукой за талию.
Данте обрушился на мои губы с дикой жадностью, проталкивая язык мне в рот. Я застонала и сжала его член дрожащими пальцами, чувствуя, как сбивается и его дыхание, как яростно он кусает меня за губу, и во рту появляется солоноватый привкус моей крови. Его руки уже не ласкали, они неистово вжимались в мое тело, до хруста в костях. Он резко развернул меня лицом к стене, одним быстрым движением задирая платье на талию, я почувствовала, как он раздвинул мои ноги коленом. От нетерпения призывно прогнула спину. Его ладонь легла мне на затылок. Я снова истекала влагой, когда его член начал медленно погружаться в меня, закусила губу, чтобы не закричать. Он такой большой… с трудом поместился в меня, но я хотела его всего, глубже, жестче, до боли. И он словно чувствовал это, – намотал мои волосы на руку и притянул к себе, заставляя прогнуться еще сильнее и принять его целиком. Я задыхалась, ломая ногти о стену. Каждый толчок уводил все выше и выше – за грань безумия, он набрал дикий ритм, заставляя извиваться, сходить с ума. Я слышала его рычание, свои сдавленные крики и наше дыхание. Дерзкие пальцы скользнули по моему животу вниз, туда, где соединились тела, умело сжали клитор, и я почувствовала, как судорожно сокращались мышцы моего лона вокруг его раскаленного члена. Чувствовала, как плавлюсь в неистовом оргазме, теряя саму себя, отдавая ему полный контроль над моим телом и разумом. И это только начало… Я знала, что буду растерзана на кусочки и, возможно, уже никогда не стану целой… без него. Но это будет потом… а сейчас я принадлежала ему. В его власти, готовая на все.
Глава 17
Они провели на кладбище почти весь день. Шел мерзкий, колючий дождь, падал за воротник, обжигал лицо, как иголками, а копы раскапывали могилу шестнадцатилетней Аниты Серовой. Щелкали фотокамеры, Ферни заполнял протокол, укрывшись от дождя под деревом. В этой гнетущей тишине каркали лишь вороны, вызывая неприятную дрожь. Родственники девочки, которых допустили на эксгумацию, одинокими фигурами стояли в стороне и, застыв, смотрели, как достают небольшой гроб, как с него соскальзывают сгнившие венки, и комья земли осыпаются в разные стороны. Алекс понимал, какого это – снова бередить раны, корчиться от горя, переживать заново то, с чем пытались смириться все это время. Слезы уже выплаканы, осталось опустошение.
Когда гроб погрузили в машину, кто-то схватил Алекса за рукав. Он резко обернулся и увидел бледное, осунувшееся лицо с заплаканными, усталыми серыми глазами. Отметил, что женщина наверняка не спала несколько суток, принимала транквилизаторы. Зрачки сужены, под глазами синяки, размером с блюдца. К этому он не мог привыкнуть. К человеческому горю от потери. Мертвым все равно, они ушли так далеко, где им уже не больно, они обрели свой покой, пусть и таким ужасным способом, а живые… живые должны отпустить и иногда это становится невозможным. Мертвые убивают живых тоской, болью, мучительным и обреченным «никогда».
– Завтра должны были установить памятник, – пробормотала женщина едва слышно, – он был готов еще вчера… но мы ждали Эда. Понимаете? Такой красивый памятник, с плачущим ангелом, и крылья выкрашены в золотой цвет. А теперь… когда? Вы понимаете?
Она постоянно спрашивала, понимает ли он. Да, он понимал. Они попрощались с ней, они собрали себя по кусочкам, а сейчас вдруг обнаружили себя там же… в том самом проклятом аду, снова. Им все также не куда прийти, негде горевать и оплакивать… Нет завершенности. Нет точки. После которой можно что-то начать заново. Только точка не всегда означает облегчение. Точка иногда это реально конец и дикое опустошение.
– Простите, – он отвел взгляд и сглотнул. Невыносимо смотреть в эти глаза, полные отчаяния и упреков, – простите, это действительно было необходимо. Извините. Мы сообщим вам о ходе следствия и новых подробностях, как только они появятся. Мы будем держать вас в курсе. Я обещаю, что это не займет много времени.
Она несколько секунд смотрела на него не моргая, а потом вдруг закричала:
– Найдите его! Того, кто это сделал с ней! Найдите этого проклятого ублюдка! Найдите его! Вы меня слышите?
Снова вцепилась в куртку Заславского тонкими пальцами. Сопровождавший ее высокий мужчина тут же подбежал, схватил ее за плечи, оттаскивая в сторону, стараясь обнять, а она яростно сопротивлялась и кричала:
– Найдите его! Она будет и вам сниться! Будет когда-нибудь. Все они будут вам сниться!
Алекс тяжело вздохнул. Нет. Они ему уже давно не снятся. Только мешают жить, есть, спать, заниматься сексом, отдыхать. А когда-то снились. Когда-то он помнил все их имена, номера папок и их содержимое, после закрытия их дел они, жертвы, бороздили его мозг еще несколько месяцев.
Тело повезли к Берну. И уже спустя час Алекс смотрел на новое послание, точнее, на полусгнивший кусочек бумаги с буквой «п», и чувствовал, как снова пульсирует в затылке. Берн сказал, что девочка убита тем же способом, что и две другие. Подробности Алекс получит вечером, так как здесь много работы. Материал несвежий. Многие называли трупы материалом… и это больше его не ужасало. Но если вдуматься, этот материал смеялся, улыбался, мечтал о будущем, заплетал косички и ел корнфлекс с молоком по утрам… А теперь это просто материал, потому что какая-то сволочь вообразила себя Богом или Дьяволом и решила оборвать жизнь. Посмела. Проклятье. Алекс должен найти этого подонка и заставить ответить за все.
Вскоре пришли ответы из лаборатории с примерной датой издания книги, из которой были вырезаны буквы. Издание 1885 года, на языке оригинала. Да, им повезло, таких книг оказалось всего три по всему штату в центральных библиотеках. Они уже выслали запрос на предоставление информации о тех, кто брал книги за последние три месяца, и запросили сами экземпляры для экспертизы. И пусть круг сужался до трех томов, Алекс прекрасно понимал, что может ничего не найти. Книги могли быть куплены и с аукциона, могли быть взяты в читальном зале кем угодно, даже уборщиком или уборщицей, чье имя не вошло в список. От этих мыслей болели виски и пульсировал затылок.
Алекс разложил буквы в ряд, поправляя кончиком пинцета. Заславский менял их местами, и между его густых бровей пролегла глубокая морщина.
– Гребаные ребусы.
После похмелья дико болела голова, отдавала пульсацией в затылке. Да, вчера он напился как свинья, до полной отключки. Мог бы – напился бы до комы. Потому что лишь вчера Алекс понял, что это конец. Ни тогда, когда она его выставила с вещами, ни тогда, когда посылала и мягко, и грубо, а именно вчера. Он увидел в ее глазах нечто такое, чего не было раньше – он увидел в них дружеское участие. Не ненависть, не раздражение, а именно полное безразличие. Отсутствие всякого интереса к нему, ожидание, что он уйдет. А еще опытным взглядом копа он отмечал, что в ней произошли перемены… он нюхом чуял другого мужчину. За версту.
Это даже не ревность, это полный проигрыш и осознание, что Кэт не вернется к нему никогда. Борьба окончена, и он проиграл.
Дверь кабинета приоткрылась и показалась кудрявая голова Ферни.
– Разгадываешь?
– Да, – Алекс откинулся на спинку кресла, – разгадываю.
– Мы получили списки за три последних месяца.
– Сколько?
– Всего шесть человек.
Ферни зашел в кабинет и придвинул стул к столу.
– Как думаешь, что это за слово?
– Не знаю, мать его! Не знаю. Я не учил гребаный итальянский. Этих треклятых букв может быть пятнадцать, десять. Да сколько угодно. Это может быть не одно слово, а предложение. И кто знает, каким образом он пришлет нам следующую букву и когда.
– Что с книгами? Когда будут у нас?
– Уже в дороге. Срочная доставка.
– Стеф пусть сразу несет ко мне.
– Думаешь, мы найдем ответы в книгах?
Алекс достал сигарету и с раздражением швырнул пустой пластиковый стакан в урну.
– Не знаю. Какая-то заумная дрянь, интересующая долбаных маньяков.
Ферни рассмеялся и подался вперед, опираясь руками о столешницу.
– Божественная комедия? Ну почему? Очень интересное произведение. Можно пофилосовствовать, разобраться во всех кругах Ада. Классика всех времен и народов.
– Ты читал? – Алекс снова посмотрел на буквы и поменял их местами, постукивая пинцетом по столу.
– Когда-то давно увлекался сатанизмом, роком и литературой соответствующей тематики. Попалась и данная книга.
– Именно тогда ты нашлепал пирсинг на теле и свои татуировки с черепами?
Ферни приподнял рукав водолазки. От запястья до локтя тянулась татуировка змеи, обвивающая три черепа, повторяющая замысловатые петли на руке.
– Ты про это? Да. Именно тогда. Кстати, помогало, когда я был желторотым новобранцем, меня швыряли из одного дерьма в другое и называли агентом под прикрытием.
– И сколько этих кругов? – Алекс поднес букву к глазам и поджал губы.
– Данте Алигьери утверждает, что десять.
Заславский вдруг резко подался вперед.
– Кто считает?
– Автор. Данте Алигьери.
– Меня преследует это проклятое имя.
Положил букву на столешницу и затянулся сигаретой.
– У Кэт кто-то появился.
– Поэтому ты вчера надрался, как свинья?
Алекс усмехнулся и нервно поправил волосы.
– Что там с Марини? Есть что-нибудь?
– Пока ничего. Мы пробили его передвижения за последнее время.
Ферни сложил руки на груди и отвел взгляд.
– Почему я не видел отчет? Ты выслал его мне? Когда вы проверили?
– Вчера вечером вели за ним наблюдение. Ничего особенного, Ал. Все в его стиле. Нам не на чем строить обвинение и задерживать его для допроса.
– Перешли мне отчет, Ферни. Может, я найду за что зацепиться. Я чувствую, что у него рыло в пушку. Интуитивно чувствую. Что там с незаконным ношением оружия или его закрытым клубом? После обыска есть что-то?
– Все чисто. Все документы и разрешения в порядке. К нему даже пожарные не докопаются и налоговая. Все идеально. Разве что натравить на него полицию нравов.
Ферни расхохотался, а Алекс нахмурился.
– Надо будет – натравлю. Нужна зацепка.
На стуле затарахтела рация.
– Перекресток пятой и шестой авеню. Заброшенная стройка. Труп женщины подвешен над потолком.
Копы переглянулись, и Ферни быстро откатил рукав на место.
– Твою мать!
– Поехали. Наш район.
– Они плодятся методом деления, эти уроды? Алекс подхватил куртку и выскочил из кабинета. Фернандес за ним.
Заславский вышел из машины, поправляя воротник куртки и поеживаясь от холода.
Почему места преступления так похожи? Всегда вызывают одинаковые эмоции. Щемящее чувство какой-то давящей тоски и депрессии. Он привык, но эмоции повторялись, как дежавю, каждый раз. Скручивание желудка перед тем, как он увидит жертву. Ожидание очередного лика смерти. Опергруппа уже окружила участок, оттесняя репортеров. В свете фонарей поблескивала желтая лента с черными полосками и надписью «вход воспрещен».
– Что у нас здесь? – спросил Заславский, доставая пачку сигарет.
Из недостроенного здания, пошатываясь, вышел один из полицейских, его вдруг скрутило пополам и вырвало на мокрый, блестящий асфальт. Алекс вспомнил свое первое дело… тогда его беспощадно рвало в туалете гостиницы, где они обнаружили зарезанного постояльца. После этого он видел вещи намного страшнее того преступления, но первый труп никто не забывает и свои эмоции тоже.
– Не для слабонервных, да? – Ферни поднырнул под ленту, догоняя Алекса и затягиваясь сигаретой.
– Эксперты здесь? – спросил Заславский.
– Будут с минуты на минуту.
– Что с трупом? Все так плохо?
– Просто дрянь, Алекс! Извращенная дрянь в стиле «Молчания ягнят». Идем. Сам увидишь.
Заславский направился к зданию, отшвырнул окурок щелчком покрасневших от холода пальцев. Внутри валялись пустые картонные коробки, пластиковые ящики, битые бутылки и куча всякого хлама. Не иначе, как пристанище бомжей или наркоманов. Они прошли вглубь здания, освещая путь фонариками. Мимо пробежало несколько крыс, попискивая и издавая противный скрежет по картонным ящикам. Отовсюду доносилось завывание в трубах и пустых комнатах недостроенной больницы.
– Осторожно, Заславский, тут крови, как на скотобойне. Свети наверх.
Заславский поднял фонарь.
– Бл**ь! Твою ж мать!
Вырвалось по-русски. Тело женщины висело на двух ржавых крюках, торчащих из арматуры. Их заостренные концы выступали из глазниц жертвы, кровь залила ее лицо и, стекая ручейками, обвивалась вокруг ног и капала на пол. Тело раскачивалось на ветру, как тряпичная кукла. Растрепанные длинные черные волосы то окутывали тело как саван, то снова развевались, взметнувшись к потолку. Поза трупа была неестественной – руки и ноги зафиксированы, как у Венеры на пресловутой картине. Скорее всего, леской или прозрачными нитками. Тело полностью обнажено и покрыто рваными ранами и порезами. Заславский несколько минут рассматривал труп.
– Проверили местность? Что-то нашли? – спросил он, продолжая осмотр. Постепенно внутренне успокаиваясь, усмиряя содержимое желудка и собственные нервы.
– Нашли ее вещи и документы.
– Значит, не бомжиха, – Алекс повернулся к Эштону – начальнику опергруппы, – что думаешь?
– Не знаю. Думаю, что когда ее там подвесили, она была еще жива. Видишь, сколько кровищи? Сукин сын притащил ее волоком, связанную. От стоянки ведет след прямо сюда. Потом он аккуратно раздел ее, там, у стены. Там же, видимо, ваял свое произведение искусства. Укладывал в позу, связывал руки и ноги. Но подвесить так высоко? Сопротивляющуюся, живую?
Заславский подошел к стене и посветил на нее фонарем. Потом на бетонный пол и снова на потолок. Прищурился, ощупал стену и выступы на ней, опустил фонарь и посмотрел на Эштона:
– Он к этому готовился. Там наверху балка. Он мог поднять жертву с помощью веревки до нужной высоты. Потом залез по выступам на стене и сам по этой балке подобрался к ней. Насадил на крюки, отвязал веревку и тем же способом спустился.
– Долбаный альпинист.
– Возможно, как раз имел специальное оснащение и физическую подготовку. В любом случае, он силен.
К ним подбежал молодой офицер:
– Проверили по докам – они принадлежат некой Анне Лизе Грассо.
Алекс резко повернулся к копу:
– Кому?
– Анне Лизе Грассо.
Заславский закрыл глаза и медленно выдохнул. Ему показалось, что стены вокруг слегка завращались, и он сам реально ощутил приступ тошноты.
– А вот и эксперты приехали. Освободите местность. Давайте, расчистите территорию, будем снимать это произведение искусства.
Ему срочно нужно было выйти на воздух. В горле застрял ком, и сердце колотилось о ребра, а по спине потекли ручьи ледяного пота.
– Ты ее знал, Ал? Что с тобой? Мать твою!
Заславский вышел на улицу и дрожащими пальцами достал сигарету из пачки, сел на бетонный блок и, щурясь, посмотрел на прожекторы, направленные к входу в здание.
– Это Ли. Подруга Кэт.
– Пиарщица?
– Она самая…
Алекс перевел взгляд на Ферни и судорожно сглотнул.
– Я спал с ней. Последние несколько недель. Недавно она позвонила мне. Сказала, что приедет и не приехала, а я даже не перезвонил.
– Кэт знала?
– Нет.
Алекс шумно втянул воздух и сплюнул на землю.
– Но я хотел, чтоб узнала. Это Ли не хотела. Шифровалась.
– Теперь точно узнает, Ал… И не только она, мать твою.
Но Алекс сейчас думал не об этом, а том, как он скажет об этом Кэт.
Он смотрел издалека на суетящуюся толпу и пил минералку из зеленой прозрачной пластиковой бутылки. В наушниках играла классика. Шопен. Мама всегда говорила, что умные люди слушают только классику, а не позорное завывание бездарей. А еще мама учила его не сорить и не следить. Убирать за собой. Сейчас она была бы им очень недовольна. Старая сука орала бы на него и говорила, что он тупое дерьмо, которое только и умеет разводить вокруг себя грязь. Это подарок, мама. На твой день рождения. Нет. Он не тупое дерьмо, он-то как раз все хорошо придумал. Итальянская сучка слишком много видела и за это лишилась глаз. Она была порочной дрянью, которая никогда бы не очистилась. Грязной-грязной порочной дрянью, которая спала с кем попало. Писала ему, а сама трахалась с копом. Шлюшкой. Вот кем она была. Больше она не будет ни с кем трахаться, ни видеть, ни слышать, ни разговаривать. Он отрезал ей уши, язык и выколол глаза.
Когда привез ее к себе, связанную, с заклеенным скотчем ртом, она что-то мычала, отвратительно ныла и скулила. Он не любил, когда они шумят, вколол ей лекарство и ждал, что она замолчит. Замолчала. Они все замолкают. Он любит эти моменты, когда они все видят, слышат, понимают и ничего не могут сделать. Смотрят на него, как на Бога, с ужасом и пониманием своей ничтожности. Жалкие, как насекомые под ногами. Им страшно. Они не знают, что он с ними сделает, а он знает. Он это знает еще до того, как они попались.
Он не хотел ее убивать. Она ему не нравилась. У него на нее не стоял. Не в его вкусе. Но она сама виновата. Совала свой нос, куда не надо, лгала. Он ненавидит ложь. Он пытался отыметь эту тварь, но не смог. Зато он кончил, когда она подыхала, подвешенная к потолку, и дергалась, как мерзкий червяк. Он спустил прямо в штаны. Только проклятый бомж все испортил, заорал как резаный. Откуда он только взялся? Еще одно грязное отродье испортило развлечение. Если бы у него было время, он бы уничтожил всех этих недолюдей, всю грязь. Чтоб было чисто везде.
Он мог бы любоваться грешной Венерой еще несколько часов и запоминать все детали, любовно фотографировать в своей памяти, чтобы потом перебирать эти воспоминания. И да, он развел грязь, чтобы показать, какая она была испачканная. Не то, что его ангелочек… проклятый, долбаный ангелочек с белыми кудрями, невинным взглядом и полными губами. Ангелочков нельзя убивать грязно, их нужно любить… как он любит ЕЕ. До сих пор, несмотря на все зло, что она ему причинила, он ее любит и ищет. Она даже не знает, как сильно он одержим ею, потому что эта лживая тварь любить не умеет. Она его обманула. Обещала и бросила. Променяла на другого. Ведь она понимает, как была не права? Понимает. Он помогает ей понять и покончить с этим самой. Искупить свою вину и попасть в рай. Его ангелочек всегда попадает в рай. Она должна благодарить его за то, что он дает ей такую возможность. Она, мать ее, должна его благодарить бесконечно. Интересно, они догадаются, что это тоже он, или нет? Эти тупые людишки, которые привыкли мыслить стандартно и загонять всех под одну планку? Им хватит ума? С их психологами, экспертами, аналитиками. Под какие рамки они подгонят его? Только что он нарушил их логическую цепочку и теорию повторения. Впрочем, он оставил им подсказку, как и всегда. И будет смотреть со стороны: найдут они ее или нет?
Глава 18
Я никогда раньше так не рассматривала мужское тело. Мне это даже в голову не приходило.
Из-за плотных штор пробивались слабые лучи света, и они бросали блики на золотистую кожу Данте. Какой необычный цвет, именно тот, когда нет красноты, а именно идеальная эластичная поверхность кожи, под которой застыла жидкая ртуть. Внутри то поднималась волна восторга, то замирало сердце от осознания, что все может закончиться именно здесь и сейчас. Мы уснули на полу. Абсолютно голые. Не осталось сил дойти до постели. Я никогда не подозревала, что внутри меня живет развратное существо, какое-то голодное животное, изнывающее от похоти, но, тем не менее, это действительно так. Данте разбудил эту спящую чувственность, и она ураганом вырвалась наружу.
Сейчас, наблюдая за ним, я продолжала чувствовать такое же возбуждение, что и накануне вечером. Словно голод усилился во сто крат, и я даже понимала причину этого. Теперь он осознанный. Я знаю, что он может мне дать, знаю, что может заставить испытать, и внутри снова скручивалась невидимая пружина.
Не удержалась и провела ладонью по его груди. Под пальцами сталь, но она кажется очень горячей на ощупь, твердой и горячей. От него восхитительно пахнет парфюмом, табаком и его кожей… от него пахнет сексом. Звериной похотью и вдыхая, я ощущаю, как она переходит мне, как бежит под кожей. Он трахал меня ночью по-разному – иногда яростно, иногда нежно. Размеренно, одинаковыми, глубокими толчками. При этом все время смотрел в глаза, словно, для него жизненно важно было видеть мой взгляд. Светло-серый сплав стали его радужек завораживал глубиной и насыщенностью. Обычно мужчины смотрят на грудь и даже туда, где их член входит и выходит из женского тела, а он именно в глаза, и это заводило меня, заставляло извиваться под ним и тоже смотреть, словно мы трахаемся даже взглядами, словно в глубине моих зрачков самое развратное порно, какое только можно увидеть. И в такой момент ты не безлика, ты не просто тело, которое имеют и смотрят, как колышется грудь в такт толчкам, а смотрят именно на тебя, в тебя. И я уже не могу назвать это просто похотью… Данте берет и мою душу, он проникает в меня везде… и когда я кончала, я кончала душой, а не телом. Под властное:
– Смотри на меня… Смотри…
Краска бросилась в лицо, когда я поняла, что Данте не спит, а наблюдает, как я его рассматриваю.
– Соответствую книжке по анатомии, а, доктор? Или вы нашли патологии?
– Я – психолог, а не хирург или патологоанатом, – усмехнулась и начертила кончиками пальцев у него на груди квадрат, потом треугольник.
Он перевел взгляд на мою шею, потом на голую грудь и провел кончиком пальца по соску. Медленно. Очень медленно.
– И как? Ты уже поставила мне диагноз?
Мое дыхание участилось, я смотрела на его палец с аккуратно подстриженным ногтем, на то, как он описывал круги вокруг возбужденного соска. Внизу живота появилось болезненное ощущение пульсации, нарастающее с каждым круговым движением.
– Нет.
– Нет?
Пальцы сильно сжали сосок, и меня прострелило электрическим током, глаза невольно закатились, и между ног стало влажно и горячо. Это какое-то безумие. Наваждение. Я не хочу настолько пагубно от него зависеть. Я не хочу стать одной из женщин Данте Марини. Одной из повернутых на нем женщин.
Поздно, Кэт, ты уже ею стала.
– Не считаешь меня чокнутым садистом, Кэтрин?
Резко опрокинул навзничь и навис надо мной.
– Не считаю, – выдохнула и посмотрела на его губы. От одной мысли, что он вытворял этим ртом со мной сегодня ночью, я поплыла.
– А кем считаешь? А? Какие выводы для себя сделала маленькая доктор-психиатр?
Я попыталась приподняться, но он вдруг схватил меня за горло и вдавил в пол. Радужки потемнели, стали цвета грозового неба.
– Не думаешь, что я опасен, Кошка? Не чувствуешь угрозу?
Я смотрела в его расширенные зрачки, и по телу прокатилась волна нервной дрожи.
Пальцы сжали горло сильнее. Стало трудно дышать.
– Вот сейчас я чувствую, как учащается твой пульс… страх и возбуждение одновременно. Это вкусно… очень вкусно.
Впилась в его руку пальцами и сжала запястье, одновременно чувствуя, что могу позволить ему все.
– Если надавить сильнее и подержать несколько секунд, у тебя перед глазами пойдут разноцветные точки от нехватки кислорода, если продолжать давить, ты начнешь задыхаться и трепыхаться в моих руках, как пойманная в сети рыбка или бабочка под сачком коллекционера. Тебе нравятся бабочки, Кэт?
Я дернулась, чувствуя, как напряглось все тело и постепенно становится страшно, что он действительно сожмет пальцы. Резко раздвинул мне ноги и провел ладонью по промежности.
– Мокрая… горячая кошка. Течешь и боишься. Ты знала, что такое возможно? Для тебя… Знала? Стать чьей-то игрушкой, а? Ты бы хотела, чтоб я поиграл в тебя, Кэт?
Проник в меня пальцем и сильнее сжал горло, я невольно подалась навстречу бедрами и приоткрыла рот, хватая воздух. О Боже! Это не может происходить со мной. Я не такая. Я нормальная, я…
– Контроль, Кэтрин… Он полностью у меня в ладони. Я решу, когда тебе можно дышать, а когда нет.
Наклонился к моему уху и обвел мочку кончиком языка. Каждое касание – разряд электричества.
– А еще я могу решить, что дышать тебе больше не нужно.
Добавил еще один палец и сделал первый толчок внутри моего тела, потом еще один и еще, по нарастающей. Быстро внутрь и медленно наружу, давая прочувствовать костяшки пальцев и ребристость кольца. От одной мысли об этом я судорожно сжалась.
– Маленькая сучка… чувствуешь, как течешь мне на руку. Тебе нравится? Движения быстрее и быстрее, а у меня закатываются глаза и дрожит все тело. Перед глазами действительно разноцветные точки и первые спазмы оргазма издалека. Пульсация нарастает. Готова отдать мне контроль? Готова, Кэтрин?
Прекратил движение пальцев, и я разочарованно застонала, на глаза навернулись слезы.
– Да!
– Нет! Не готова. Еще рано кончать.
Прошептал на ухо и сильно прикусил мочку.
– Не готова, доктор… Ты испугалась. Ты мне не доверяешь.
Он гладил мои голые ноги очень медленно, не разжимая руки на шее, а я растворялась в его взгляде. Какая-то часть меня анализировала происходящее, прикидывала, опасен ли он на самом деле, почему это доставляет ему удовольствие, зачем ему эта власть? Зачем мое согласие? А другая часть меня изнывала от желания покориться, от унизительного наслаждения быть в его власти и отдать контроль. Приник к моим губам, проталкивая язык глубже, лаская небо, сплетая с моим языком и снова оторвался.
– Доверься, Кошка… Скажи «да». Или скажи «нет», и я прекращу все прямо сейчас.
Он продолжал ласкать мою плоть, порхая, не надавливая, создавая мучительное желание тереться о его пальцы.
– Да! – потянулась к его губам и вскрикнула, когда его пальцы снова проникли в меня.
Читать бесплатно другие книги:
