Восемь. Знак бесконечности Соболева Ульяна

Глава 20

Данте оторвет ему голову. Возьмет обеими руками и повернет до хруста в шейных позвонках. Чико казалось, что он весь пропах липким, вонючим потом, и что от него за версту несет страхом, а Данте, как хищник, учует этот запах и все поймет.

Но он молодец, он соскочил с этого дерьма. Сам. И Эрика вытащил.

Бросил конверт с деньгами в камере хранения, как было указано в сообщении, и теперь можно вздохнуть спокойно. Ужасно хотелось нюхнуть кокса и забыться, но он завязал с этой дрянью.

Вернулся домой, тихо прошмыгнул к себе в комнату, заперся изнутри. Данте, скорее всего, уехал. Может, все обойдется, и брат ничего не узнает.

Последний раз, когда Данте разозлился, Чико чуть не наделал в штаны от страха. Это был один из самых страшных и диких приступов ярости, которые он наблюдал за последнее время. Данте страшен в гневе. Неуправляем.

Барыга слил Альдо, рассказал, что тот покупает кокс и перепродает его девочкам. Данте разнес полдома, пока добрался до Чико, он крушил все вокруг, взбесился, как дьявол. Звенели стекла, и трещали перегородки стен. Сгреб Чико за шиворот и прорычал в лицо:

– Еще раз, щенок, увижу тебя с наркотой – я лично вколю тебе героин в вену, а потом оставлю подыхать от ломки на псарне, в клетке, как бешеную тварь, которой стала твоя мать. А после того, как ты обоссышься под себя и будешь пускать пену изо рта, я лично пущу тебе пулю в лоб и буду смотреть, как твои мозги разукрасят кафель. Ты понял?

Альдо быстро кивал головой и чувствовал, как разрывается мочевой пузырь от позывов. Когда-то у него были с этим проблемы… после того, как «погостил» у своего дяди в Италии. Никогда он еще не видел Данте таким злым. На него. Видел с другими, но не по отношению к себе. Данте ни разу не ударил Чико и не поднял на него руку.

– Понял, я спрашиваю?

– Да!

– Еще раз, сука, увижу или узнаю…

Чико хорошо запомнил урок. Навечно. Больше всего в этой жизни он боялся Данте, но также безгранично любил его. Там, под слоем жестокости и дикости, скрывалось то, чего никто кроме Чико не видел.

Словно на нем маска изо льда, высокомерия и циничности, отражающая весь этот мир в целом, который и самому Чико казался враждебным. Вокруг волки, хищники, которые желают отодрать жирный кусок мяса и им плевать от кого. Нет никакой дружбы, преданности. Все это сказки. Данте всегда говорил никому не верить. Никому, кроме него. И они прятались под этими масками от всего мира. Иногда Чико ужасно хотелось сорвать с брата эту самую личину, заглянуть под нее, почувствовать, что там под ней. Но он понимал, что если это сделать, то он станет уязвимым. А Чико этого не хотел. Уязвимым людям легко причинить боль.

Он знал это по себе и не желал такого для брата. Потому что Данте заботился о Чико и любил его. Да, своеобразно, жестоко, но любил, и это он его вырастил, он нянчился с ним все детство, юность и мог перегрызть глотку каждому, кто не так посмотрел на Альдо. И перегрызал. Всегда закрывал собой и защищал. Чико чувствовал эту спину. Может быть, потом, наедине оторвет ему голову, но при посторонних закроет собой.

Кто-то прислал сообщение, и Чико открыл программу, на секунду замер, а потом покрылся смертельной бледностью.

«Запомни, сученыш, в нашей игре нет бывших игроков. Ты или продолжаешь играть, или эти красочные картинки распространятся по всей сети. Как думаешь, скоро ли ты сдохнешь после того, как твой брат и копы увидят вот это?»

И на весь экран сцена грязного совокупления в подвале. Сцена, где Чико трахает одну из убитых девчонок вместе с другими парнями одновременно. Его собственное лицо, с закатившимися от порочного кайфа глазами крупным планом, как и руки, которые впились в волосы девушки, пока он толкался членом в ее рот, а другой парень брал ее сзади. На спине у девушки дорожки кокаина и Эрик нюхает порошок прямо с нее, свернув двадцатидолларовую купюру в трубочку.

Данте никогда не поверит, что Чико не при делах и что не нюхал. Он всегда говорил, что те, кто рядом с тобой отражают тебя самого.

«Всегда следи за своим окружением, Чико. Ты можешь хоть сто раз быть крутым, с железными яйцами, но если рядом с тобой презренный лох, то и ты автоматически становишься лохом. Если рядом с тобой мразь, то и ты мразь. Если рядом с тобой сильные личности, то и ты сильная личность. Запомни это на всю жизнь и окружай себя правильными людьми».

Чико захлопнул крышку ноутбука и стиснул челюсти. Он тоже с яйцами. Он все расскажет Данте сам, и, если тот открутит ему башку – значит, так Чико и надо. Заслужил. Но трусом он больше не будет. Трусов можно держать на поводке, трусами легко управлять, а братом Данте Марини управлять никто не посмеет.

«Никогда не показывай людям свой страх, Чико. Никогда. Как только они поймут, что ты боишься – ты на крючке, потому что страх – это самое мощное оружие. Это валюта, Чико. Дороже золота. С его помощью можно управлять людьми гораздо проще, чем деньгами. Потому что за деньги не купишь жизнь, Чико. И семью не купишь. Есть вещи, которые не продаются, но их можно легко потерять. Боишься – убей того, кто внушает страх. Убей, иначе станешь рабом.

Бесстрашие – это свобода, а Марини никогда не были чьими-то марионетками. Лучше сдохнуть».

– Так в котором часу вы вернулись со встречи, мистер Марини?

– В семь часов вечера.

Алекс смотрел на Марини и думал о том, что ему давно не доводилось допрашивать настолько сложных типов. И сложность начиналась уже с того, что тот отказался сесть, стоял, подпирая стену плечом, засунув руки в карманы, чем уже создавал дискомфорт. Алекс сидел за своим столом и соответственно смотрел на Марини снизу-вверх. Проклятый сукин сын поставил его моментально в идиотское положение. Если встанет – значит стоит в его присутствии, что уже само по себе унижение, а сидя получалось, что Данте возвышается над ним и это уже создавало иллюзорное психологическое неравенство. Пришлось продолжать сидеть, стиснув зубы и стараясь не смотреть на собеседника, но все же улавливая его триумф. Он знает, что делает. В совершенстве владеет психологическим давлением на оппонента.

Алекс дотошно изучил досье на Марини. Скандальная репутация этого типа словно брошенный вызов – «Я хозяин этой жизни, а вы все плебеи, потому что только можете мечтать жить так, как живу я. Без правил. Трахая кого хочу, как хочу и когда хочу. Беру от жизни все, что хочу. Давайте, попробуйте составить мне конкуренцию».

И в то же время этого прожженного плейбоя окружал ореол тайны, которую так любят женщины. Они падали к его ногам пачками, штабелями, выстилали ему дорожку из голых тел, начиная с Сицилии и заканчивая Лас-Вегасом. Мрачная красота Марини действительно завораживала. Если бы он снимался в кино, то мог бы сделать неплохую карьеру на своей внешности, но Алекс прекрасно понимал, что далеко не смазливостью и не большим членом Марини проложил путь наверх. Это опасный тип, умный, хитрый, продуманный. Он подхватил империю своего отца и вознес ее до небес, и ни разу этот сукин сын не попался, хотя у Алекса имелись тысячи нераскрытых дел, к которым семейка Марини приложила руку, а точнее кинжал, пистолет, снайперскую винтовку.

– Когда вы последний раз виделись с Анной Лизой?

– На приеме около месяца назад.

– До этого вы сказали, что говорили с ней недавно.

– Говорил и виделся – это две разные вещи, мистер Заславский. Мы говорили по телефону. Я звонил Ли.

– Зачем?

Марини усмехнулся.

– Навести справки.

– О ком?

– О докторе Логинов.

Их взгляды скрестились, и Алекс увидел на дне зрачков собеседника легкий триумф. Значит, он сам не умеет скрывать свои эмоции, и для Марини Заславский предсказуем, как прогноз синоптиков на ближайшие полчаса.

– Вы спали с Анной Лизой? – давай, потеряй равновесие.

Марини этот вопрос совершенно не смутил.

– Нет. Она была не в моем вкусе.

– А я думал, что вы всеядны.

– Это имеет отношение к ее убийству? С кем я сплю и кого предпочитаю?

Сделал паузу и добавил:

– Но если вам настолько интересно, я удовлетворю ваше любопытство – последнее время я предпочитал блондинок. Маленьких, хрупких, с веснушками на переносице.

Заславский сжал карандаш, и тот сломался. Удар достиг цели.

– Поэтому вы их убивали?

– Я не убиваю женщин, я их трахаю. Иногда жестко. Но им нравится. Правда, иногда они все же кричат «я умираю», но при этом очень часто дышат.

– Может, это вы считаете, что им нравится, мистер Марини. Иногда желаемое легко выдать за действительное. Вы применяли к ним насилие? Связывали? Били? Что значит «жестко» в вашем понимании?

Никакой реакции, ни злости, ни ярости, только в уголках рта высокомерная улыбка, словно этот тип знает то, что Заславскому не дано.

– Мистер Заславский, а вам никогда не приходило в голову, что женщинам может нравиться, когда их связывают, бьют плеткой? Не приходило в голову, что они могут приползти к вам на коленях и принести в зубах хлыст, умоляя отодрать их по голой заднице?

Заславский нервно дернул головой. Перед глазами появилась картинка, где Кэтрин стоит обнаженная, на коленях, и этот чертов итальянец заносит над ней руку с хлыстом.

– Вы в полном дерьме, Марини. И вы прекрасно об этом знаете, потому что нет ни одного человека, кто подтвердил бы, что вы были сами на побережье и дышали воздухом после семи часов вечера. У вас нет алиби, Марини.

– Так же, как и у вас нет доказательств, что я убил, мистер Заславский. И мы с вами оба знаем, что через два часа я выйду отсюда, а вы останетесь ни с чем, ну или с иском, который подготовят для вас мои адвокаты.

– Ну почему вы решили, что у меня нет доказательств?

– А они есть?

Марини усмехнулся, и Алекс готов был поклясться, что ублюдку весело. Именно весело.

– Достаточно, чтобы выдвинуть обвинение и начать расследование.

– Так выдвигайте и начинайте.

И вдруг он склонился к столу, облокотившись на вытянутые руки.

– Вы ведь не только поэтому меня сюда вызвали? Личные цели? Интересы? Вмешиваете в работу собственные неудачи, мистер Заславский? Хотите знать, с кем я сплю и когда, а на самом деле просто интересуетесь лишь одной. Но вы боитесь задать эти вопросы ей, а вам так хочется в этом покопаться, узнать правду, не так ли? Понять сравнивает ли она нас, кто лучше? Понять, чем я лучше вас.

Так вот – я лучше. И дело не в сексе. Знаете, почему? Потому что я никогда бы не унизился настолько, чтобы ковыряться в грязном спальном белье своей бывшей любовницы. Потому что я себя ни с кем не сравниваю, и я отпускаю женщин, а не иду по их следу, как натасканная, лишь на одни и те же трусы, ищейка. Не стою под их окнами, не роюсь в их телефонных звонках, урнах под домом и переписке. Так кто из нас маньяк, Заславский, вы или я?

Алекс вскочил с кресла, и они встретились взглядами. Еще никогда Заславский не выходил из себя настолько, чтобы хотелось вмазать задержанному. А сейчас у него чесались кулаки.

– Я запру тебя в карцер, сейчас! И ничто и никто мне не помешает! Найду причину и запру!

Марини расхохотался, и у Алекса перед глазами пошли красные круги:

– Не запрете. Вы даже не можете позволить себе съездить мне по физиономии. Вы боитесь. Не меня, а вашего начальства, трясетесь за рабочее место. Страх, в любом его проявлении делает вас рабом и плебеем, а я свободен. В отличие от вас. И это бесит не так ли?

Марини подталкивал Заславского к бездне, нарочно к самому краю, чтобы тот рухнул во тьму тех демонов, которые его пожирали. Сорвался. И он, черт возьми, уже готов был сделать этот шаг за грань, но, закусив щеку, сдержался. Словно на шахматной доске зажатый в углу король, которому вот-вот поставят мат, и он мечется с клетки на клетку в неизбежности проигрыша.

– Ваша бывшая любовница рассказывала, что вы ее избивали. Показывала прессе синяки на теле. Разве это не насилие, мистер Марини?

– Какая из них?

– То есть вы не отрицаете этот факт? Вы били ваших любовниц и издевались над ними?

– Я спросил какая из них?

– Эльвира Карц.

– А она не рассказывала прессе, что посещает свингерские клубы и вечеринки в стиле БДСМ, где ее не только бьют, но и трахают одновременно человек десять? Не рассказывала, что она кончает, когда ее душат и одновременно вгоняют в нее три члена сразу? Так вы поинтересуйтесь.

Заславский резко выдохнул, понимая, что ступил на зыбкую территорию, где Марини явно чувствует себя как рыба в воде.

– Мне, как нормальному мужчине, не интересны такие подробности, мистер Марини. Мне интересно одно – били ли вы ее? Какие методы насилия применяли? На теле Анны Лизы найдены синяки и ссадины…

– А что в вашем понимании нормальность? Разве нормального мужчину не возбуждает групповой секс, порно, мастурбация? Или вы это относите к извращениям? Кроме того, по роду вашей профессии вас должно интересовать все. Насчет Анны Лизы снимите побои и сверьте ДНК или что вы там сверяете, мистер Заславский?

Алекс нервно закурил и посмотрел на Марини, тот оставался совершенно хладнокровным, но Алекс мог поклясться, что там, под слоем льда течет раскаленная ртуть. Он чувствовал этот жар. Марини просто очень хорошо держит себя в руках в отличие от него самого.

Зашел Ферни, и Заславский медленно сел в кресло. Ублюдок, проклятый, высокомерный и самоуверенный ублюдок. Только что отымел его по полной программе и довольно жестко.

– Здесь адвокат мистера Марини, желает тебя видеть, Ал.

Через час Алекс наблюдал как Марини садится в черный мерседес и уезжает в сопровождении одного из самых крутых адвокатов штата.

«Ничего, мразь, я тебя поймаю. Я посажу тебя надолго».

Кэтрин держала в руках чашку с кофе и смотрела в окно, когда Алекс прикрыл дверь кабинета, она даже не обернулась к нему. Заславский подошел ближе и, почувствовав, как от нее пахнет, прикрыл глаза. Он дьявольски соскучился по ее запаху.

– Ты как?

– Никак. Зачем я здесь? Или меня ты тоже задержишь? Данте уже отпустили?

Ал выдохнул и сел на краешек стола, протянул ей сигарету и поднес зажигалку.

Кэт подкурила, зазвонил ее сотовый, и она быстро полезла в сумочку. Достала смартфон и когда посмотрела на дисплей, Алекс готов был поклясться, что выражение ее лица изменилось, даже щеки раскраснелись.

– Да. Я еще здесь, – прикрыла аппарат и посмотрела на Алекса, – хорошо, я позвоню. Да, – улыбается, даже сквозь слезы, нервно поправляет прядь волос, убирает ее за ухо, – я хочу. Очень.

Алекс поморщился. Интересно, когда он сам ей звонил, она вот так улыбалась? Вот этой загадочной улыбкой влюбленной женщины. Внезапно в глаза бросились пятна на ее шее. Заславский подался вперед. Твою ж мать! Это следы пальцев?!

– О Боже, Кэт, он что бил тебя?

Она резко повернулась к Заславскому, и ее глаза гневно сверкнули:

– Кто?

– Марини? Что это за следы у тебя на шее?

Кэтрин наконец-то посмотрела на него, и Заславский мог поклясться, что на ее чувственных губах снова заиграла эта проклятая улыбка… словно, она о чем-то вспомнила.

– Нет, Алекс. Он меня не бил.

– Ты упала. Да! Конечно! Ты шла по коридору, упала, ударилась об угол. Господи, Кэт! Ты что не понимаешь, он опасен?! Данте Марини обвиняется в семи убийствах. Семь мертвых девушек возможно дело его рук! Он чертов извращенец!

– Это ты сделал такие выводы? – снова металлический блеск в равнодушных глазах, и Алекс вдруг понял, какими жестокими могут быть женщины, которые разлюбили, в каких безразличных сук они могут превратится, когда вы ей больше не интересны. – Мы уже разобрались с тем, что в ночь убийства Ли Данте был у меня.

Да, у сукиного сына было алиби, потому что он сутки трахал Кэт в ее квартире и это крутое, мать его, алиби, которое не опровергнет ни один прокурор.

– Это не точно, Кэтрин. Не точно. Он приехал к тебе в десять часов вечера. А мы нашли тело в одиннадцать. Эксперты установили, что остановка сердца наступила между десятью и одиннадцатью часами. У Марини могло быть достаточно времени, чтобы покинуть место преступления и даже переодеться.

– Это предположения. И любой, даже самый паршивый адвокат, разнесет эти домыслы в пух и прах. Ты думаешь, что он убил мою подругу, нанизал ее на крючья, потом переоделся и приехал встретиться со мной на приеме с иностранцами? Думаешь, это возможно?

– Что угодно возможно, Кэтрин, кому как ни тебе знать, что люди способны и не на такое.

– Верно, Алекс. Кому, как не мне знать, на что способны близкие люди!

Когда теряешь женщину, она тут же становится для тебя другой. Какой-то непостижимо красивой, загадочной, обворожительной… именно тем, что больше недоступна, ты больше не можешь и не имеешь право назвать ее своей. Но самое страшное – ты понимаешь, что начинаешь ее ненавидеть. И Заславский чувствовал этот всплеск ненависти. Едкое желание схватить ее и трясти, пока не оторвется ее голова с этой хрупкой шеи, на которой проклятый итальянец оставил свои автографы.

– Ты отлично знаешь, как можно быть циничной сволочью и, трахая одну женщину, приезжать после к другой и при ней разговаривать с той по телефону!

Заславский судорожно сглотнул. Твою ж мать! Она знает… Но где-то в глубине души появилось чувство триумфа, потому что он хотел сделать ей больно именно сейчас. Очень больно… Но это все же не та боль… Это не ревность.

– Откуда?

– С компьютера Ли. Там ее дневник, где она пишет, как вы трахались за моей спиной, пока мы жили вместе, как она похоронила мою мать втайне от меня. Как ненавидела меня! Об этом ты тоже знал?

– Стоп! Что значит за твоей спиной? У нас был секс после того, как мы с тобой расстались! И что за бред насчет матери? Твоя мать жива. Я говорил с ней по телефону… лично два дня назад.

Кэтрин изменилась в лице… Ее подбородок дрогнул. Заславскому показалось, что она даже вдруг стала меньше, худее, словно прозрачнее.

– Как?.. Но там… там написано! О Господи, Алекс!

Заславский несколько секунд смотрел на Кэт, а потом вытащил мобильник.

– Ферни, срочно тащи ноутбук Ли в лабораторию. Кто-то взломал его и писал от ее имени. Проверьте все ай-пи адреса. Давай! Работай! Я скоро присоединюсь к тебе!

Повернулся к Кэт, которая обхватила себя двумя руками и мелко дрожала.

– Там… там было написано, что мама… что она умерла, и Ли похоронила ее. Было написано, что Ли меня ненавидит, что она желает мне смерти, потому что… Боже, Алекс… У тебя есть номер мамы?

Заславский протянул Кэтрин сотовый, чувствуя, как по спине стекают липкие струйки пота. Если Кэтрин прочла все это в компьютере Ли, следовательно, тот, кто написал, не только смог взломать ноутбук, но и прекрасно знал, КТО это прочтет и когда!

– Мама! Это я, – вздрогнул, услышав, как Кэт заговорила по-русски, по ее щекам текли слезы, и Заславский знал, что это первый разговор за очень много лет, и это первый разговор, в котором Кэт назвала Елену матерью. – Мамочка… мам… это Катя… мам, где ты? Я хочу к тебе приехать. Ма-маааа!

Заславский сжал переносицу пальцами. Ему казалось его голова разорвется от мыслей.

Глава 21

Я медленно разжевала кусочек бифштекса и запила апельсиновым соком. Данте ничего себе не заказал, кроме бокала коньяка, и наблюдал, как я ем. Молча.

Он забрал меня из участка, как только я позвонила. Увидев полную тарелку запеченного картофеля и сочный кусок мяса, я поняла, насколько проголодалась, меня даже перестала смущать огромная зала, с высоченными потолками и зеркалами на стенах. Дом Марини вообще очень сильно напрягал. Я чувствовала себя в какой-то западне вычурного великолепия, словно на съемках фильма про Золушку, только принц – не принц вовсе, а дьявол с ледяными глазами. Ощущение дискомфорта не покидало с того момента, как Марини отдал слуге мой плащ, сумочку и провел меня в эту залу, где меня ожидал обещанный обед.

Когда он по телефону спросил, голодна ли я, то я подумала, что мы где-нибудь пообедаем, но точно не у него дома.

Я не привыкла к такой роскоши и, едва переступив порог, почувствовала себя какой-то ничтожной в этом огромном помещении с длинным столом, накрытым только на нас двоих.

Сейчас я думала о том, что с мамой все в порядке и скоро она приедет ко мне. Мы наконец-то поговорим и, возможно, у нас получится начать все сначала. Мне стало жизненно важно что-то исправить, изменить. Ведь еще вчера я думала, что больше никогда ее не увижу. Снова эти мысли о том, что человека можно потерять навсегда. Последнее время я думаю об этом слишком часто.

– Вкусно?

Посмотрела на него и кивнула, продолжая нарезать бифштекс ножом на мелкие кусочки.

– Очень. У тебя превосходный повар, – наконец-то ты заговорил. Я думала, что мы так и будем молчать.

– Что от тебя хотел коп?

О своем разговоре с Алексом Марини мне не рассказывал. Я спросила еще в машине, но Данте ответил, что со всем разобрался и сменил тему, а точнее включил музыку и салон автомобиля наполнил «Реквием» Моцарта в современной обработке. Это ощущение, что тебя подпустили близко, но все равно держат на расстоянии, смущало и одновременно заставляло лихорадочно думать о том – зачем это все?

Зачем ЕМУ я? И у меня не было ответов: ни как у женщины, ни как у психолога. Точнее, они были, но я прекрасно понимала, что слишком взрослая, чтобы верить в сказки и темные принцы, в отличие от светлых, не обещают пышной свадьбы, не находят хрустальную туфельку и уж точно не признаются вам в любви. В лучшем случае порвут на вас трусики, качественно оттрахают и отправят домой целой и невредимой, не тронув вашу душу. Только мне почему-то казалось, что Марини все же очень хочет именно душу. И самое паршивое – я готова ее отдать. Готова, когда смотрю на его идеальное лицо, на порочный изгиб губ, на эти сумасшедшие светло-голубые глаза.

– Ничего. Просто поговорить. Мы с Алексом давно знакомы…

– Какая скромная доктор. Ты вполне можешь сказать «мы с Алексом когда-то трахались».

Я выронила нож, и он со звоном упал на тарелку.

– Это он сказал тебе? – встретилась взглядом с Марини и мне показалось, что его зрачки сузились, стали тонкими ленивыми полосками, как у расслабленного хищника, но я видела, как побелели костяшки его пальцев, и мне почему-то показалось, что я слышу треск стекла.

– Ему не нужно было мне ничего говорить. Я умею делать выводы, Кошка. Так значит, трахал. И как долго? Ты ешь и отвечай.

– Это было давно, и мы с Алексом…

– Ешь! Я сказал!

Резко подался вперед, и я вздрогнула, потому что сейчас его глаза сверлили меня насквозь, и в них сверкала бешеная ярость. От равнодушия к неуправляемому гневу. За считанные секунды.

– Вы с Алексом были прекрасной парочкой, которая ездила по выходным на уикенды, а по утрам ты делала ему сэндвичи на работу? Тебе это нравилось, Кэт?

Я взяла нож дрожащими пальцами, но есть перехотелось.

– Да, тогда нравилось, – ответила я, сильнее сжимая рукоятку ножа.

Данте вдруг резко встал и, обойдя стол, оказался позади меня. Я хотела повернуться, но он отчетливо произнес:

– Сидеть! – и надавил мне на плечи. – Что именно тебе нравилось, Кэтрин?

Наклонился и начал моими руками нарезать бифштекс. Очень быстро ударяя ножом по тарелке в миллиметре от пальцев моей левой руки, заставляя вздрагивать каждый раз, когда нож опускался на тарелку.

– Мне не нравится этот тон беседы, – тихо сказала я, начиная нервничать. Никто никогда не кричал на меня и тем более не приказывал.

– Зато мне он нравится, – проговорил он, продолжая резать мясо на куски, – ты не ответила на вопрос.

Наклонился к моему уху:

– А трахаться с ним тоже нравилось? Когда он подослал тебя ко мне, ты как раз сосала его член или он вылизывал тебя, Кэтрин?

Я хотела вскочить со стула, но Данте впечатал меня в спинку, сильно сжав мои плечи, заставив поморщиться от боли.

– Я не закончил, и я требую ответов.

– Меня никто не подсылал к тебе, Данте.

– Неужели?

Резко поднял меня со стула и, развернув лицом к себе, усадил на стол. Я посмотрела, как сильно он сжал рукоятку ножа. Тихо Кэтрин, спокойно. Это, наверное, ревность. Просто он ревнует или злится, что ты ему не рассказала, но внутри поднималась волна неконтролируемого страха.

– Я ненавижу, когда мне лгут, – схватился за ворот моей блузки и срезал с нее пуговицу, – ненавижу, когда меня используют, – срезал вторую, – ненавижу, когда мне морочат голову, – срезал третью и содрал с меня блузку.

Стало трудно дышать, потому что теперь кончик лезвия скользил по моей ключице к ложбинке груди и Данте внимательно, за ним наблюдал. Его глаза поблескивали возбуждением, интересом и чем-то еще, нечитабельным для меня.

– Так, когда он подослал тебя, Кэтрин? Вы продумали это вместе или он рассказал тебе о своих планах?

Подцепил лифчик посередине и разрезал его на две половины, обнажая грудь. Вскинул голову и посмотрел на меня. Какое красивое и одновременно с этим страшное у него лицо. Страшное, потому что глаза снова стали спокойными, и только трепещущие ноздри отражали его внутренний кайф от происходящего. Стало не по себе. Психолог во мне вопил, что нужно убираться, орать, звонить в полицию, и в тот же момент зачарованно наблюдал за реакцией меня – женщины.

– Я не верю в случайности, Кошка…

Я перехватила его руку с ножом и сильно сжала.

– Между мной и Алексом уже больше года ничего нет. Мне не нравятся эти игры, Данте.

Нужно говорить спокойно… с человеком, у которого в руке оружие и который, на минуточку, подозревается в семи убийствах, совершенных с помощью ножа.

О Господи! Почему я сейчас подумала об этом? В животе все сжалось в узел, и сердце забилось в горле. А если Алекс прав, и Данте…

– Поздно, Кошка, – провел ножом по груди и зацепил сосок, снова посмотрел в глаза, – игра уже давно началась, и ты приняла ее правила. Он просил тебя напихать жучков в моей квартире? Или в твоей?

Задрал мне юбку на бедра и заскользил ножом по капроновому чулку вверх, пуская «стрелку». На глаза навернулись слезы, особенно когда увидела, что его взгляд холодно равнодушный, и понимая, видя со стороны, что сейчас Марини пытается напугать меня, и в тот же момент он увлечен и сильно возбужден. Его возбуждение передается мне, как по невидимой нити, как ток по проводам.

– Ты – ненормальный сукин сын, я ничего не пихала в твоей квартире и точно не в своей. Отпусти меня. Я хочу домой!

Прищелкнул языком, отрицательно качнув головой, и проник рукой между моими ногами.

– Да, ненормальный сукин, – разрезал на мне трусики, – сын! И ты знала об этом, доктор Логинов. Но ведь тебе было любопытно, не так ли, в чем эта ненормальность, – толкнул спиной на стол и сжал пальцами горло, продолжая водить ножом по соскам, – заключается?

Я всхлипнула, когда нож уперся мне в живот, начиная с ужасом понимать, что дрожу уже не только от страха… Что меня возбуждает эта опасность, возбуждает настолько, что я готова кончить еще до того, как он вообще что-то сделал. К горлу подступил комок.

– Убери нож, Данте.

– Зачем? Мне нравится эта игра. Тебе опять страшно? Да? Почему страшно, что я зарежу тебя? Или что не поверю тебе? Чего ты сейчас боишься, Кошка? Думаешь, я их убил?

Пальцы сильно сжали мою грудь, а нож описывал круги возле паха, дразня чувствительную кожу. Заставляя мурашки носиться по телу со скоростью звука, а бабочек внизу живота бесновато трепыхать крылышками.

– Не шевелись… ни одного движения. В этом доме все ножи острые, и именно для того, о чем ты подумала, Кэтрин. Тебе ведь рассказали, какой я опасный тип? Или копу все равно, каким методом добывать информацию?

Я смотрела на Данте и чувствовала, как во мне борются два человека. Один смертельно напуган и обижен, а второй готов распахнуть ноги шире и попросить его взять меня.

– Я не боюсь тебя…

– Да? А так?

Лезвие скользнуло по лепесткам плоти и в голове запульсировало: «Ее насиловали острым предметом. Кромсали изнутри…»

– Отпусти меня… – голос сорвался.

Лезвие мгновенно оказалось у моего горла:

– Никогда не говори это слово хищнику, который поймал тебя в свои когти. И запомни закон природы – пока добыча в руках, с ней будут играться, но никогда не отпустят. Только сожрут. Начав запретные игры со мной, нужно было выучить правила. А сейчас слишком поздно.

Я судорожно сглотнула, и вдруг почувствовала, как его пальцы проникли в меня, а лезвие сильнее впилось в горло.

– Не шевелись, даже когда будешь кончать.

Не знаю, что со мной произошло, но когда он произнес последнюю фразу, я вдруг явно почувствовала, что вся дрожу. Да, мать его, я дрожу от дикого возбуждения и страха. На коже выступили бусинки пота, и я смотрю ему в глаза и ненавижу себя за эту слабость. Он оскорбляет меня и унижает, а я трясусь от похоти и теку, как последняя… Первый толчок внутри меня, еще и еще, большим пальцем надавливая на клитор, не убирая нож от горла. Быстро и ритмично, уверенно, растягивая изнутри, заставляя истекать влагой, боясь пошевелиться, и в то же время закатывая глаза от наслаждения, пока не начала судорожно сокращаться вокруг его пальцев, широко открыв рот в немом крике, от адского оргазма, который прострелил все тело.

Данте убрал лезвие от моего горла, покрутил в руке, наблюдая за бликами на зеркальной поверхности, и взял меня за подбородок, наклонился ниже и провел языком по моей щеке. Потом я пойму, что он слизал мои слезы.

– Вот и поиграли. А теперь можешь идти домой, Кошка.

Рывком поднял со стола, и у меня закружилась голова. Данте вернулся на свое место, откинулся на спинку кресла и опустошил свой бокал, наблюдая как я одергиваю юбку, как пошатываясь иду к двери. Сжав блузку на груди выскочила из проклятой залы, оглядываясь по сторонам, пытаясь сориентироваться в этом доме, по щекам потекли слезы, градом, размазывая их по лицу быстро спустилась по лестнице, на ходу доставая сотовый, чтобы вызвать такси.

Так мне и надо. Я заслужила все это дерьмо. Все, что на меня сваливается в последнее время. С тобой ведут себя так, как ты позволяешь, и значит именно я позволила Данте Марини унизить себя. У меня на лбу было написано «трахни меня» еще с первой встречи, я не смогла сказать «нет». Я повелась на все его провокации, на все идиотские игры, в которые он играл со мной и, как вампир, упивался моей беспомощностью, выпивал мои эмоции.

«Вот и поиграли».

Размечталась о большем. Так мне и надо. Ничего большего Марини предложить не может, а точнее не хочет.