Луна и Солнце Лис Вероника
Предисловие
Дорогой читатель, мой добрый друг! Пожалуйста, обратите внимание, что некоторые реалии, встречающиеся в данном произведении, не соответствуют исторической эпохе. Однако всё, что Вы прочтёте, – это мой авторский замысел, и я очень прошу Вас: не будьте слишком строги ко мне и моему тексту, ведь это не учебник истории и не научная монография! Я просто написала для Вас волшебную сказку о любви, дружбе и чудесах. Это моя первая книга, и я пребываю в надежде, что не разочарую своего читателя. Большое спасибо, что Вы уделили мне внимание! Желаю добра и чудес!
Глава 1
Деревушка
– Встаньте за мной, мадемуазель! – предложил кот, а затем прошептал: – Когда меня начнут грызть, постарайтесь убежать…
«Вот и конец…» – пронеслась мысль в голове Катерины. Она закрыла глаза и вспомнила всех своих родных, любимых – тех, кого больше никогда не увидит. Вспомнились и встреча с колдуньей, и этот проклятый купец. Но все эти воспоминания расплывались перед образом милого Димитрия, их первого поцелуя и того, как всё начиналось… Катерина и подумать не могла, что пройдут годы, и она сделает всё, чтобы вернуть свою любовь.
А началось всё в деревушке, стоявшей вдоль крутого берега реки. Деревушка славная, тихая – домов двенадцать, не больше. Все избы на совесть построены- четырёхстенные, с сенями и широкими дворами. Окна у каждой избы слюдяные, с резными ставнями, а размера такого, что только голову и можно показать. В стороне от жилья баня стояла, точно вытянутая изба с еле живой крышей – подлатать бы. От бани мостик тянулся – прямо к речке, – который своим концом заходил в неё. Здесь можно было и после горячей парилки остыть, и бельё постирать. На берегу речки, словно по линейке, стояли рыболовные лодки, полные неводов и ловушек из прутьев. Река не только рыбой кормила, но и пшеницу молола – ведь на берегу, в укромном месте, рядом с тенистыми зарослями стояла водяная мельница. Одна её сторона стояла на суше, а другая – в воде, на деревянных сваях. Работала мельница по-хитрому: вода колесо крутила, колесо – жернова, а те зёрна в муку мололи – так-то. Ещё дальше стояла деревянная часовня, окружённая елями, – здесь и крестили, и венчали, и отпевали.
Народ в этой деревне был добрый, богатый на таланты и труды. Жили там искусные мастерицы, гончары и плотники, отважные охотники и рыболовы. Собирали жители все работы свои да промыслы и отправлялись семьями на торговлю в Киев. Одни мужчины уезжали, а другие в деревне оставались – стеречь её от стихий нежданных и людей недобрых.
Семья в каждом доме была большая: чем больше ребятишек, тем радостнее, да и помощники в хозяйстве не помешают.
Но одна семья была совсем не такая. В избушке с покосившимися окнами – той, что стояла ближе всех к речке, – жила вдова Феодора. Был у неё единственный сын Димитрий, от мужа Святослава, который утонул в речке накануне Ивана Купалы. Несмотря на красоту Феодоры, свататься к ней никто не приходил – то ли оттого, что заявила она о вечной любви к мужу своему, то ли оттого, что рот лишний был никому не нужен. Так и жили они вдвоём с сыном единственным. Мальчишка её был хороший помощник с детства: мог и хворост собрать в лесу, и ягоду, и грибы. Мог и курам зерна подсыпать, и кроликам травки нащипать. Отважный защитник для матери своей: летним вечером мушек назойливых отгонит, зимней ночью согреет теплом своим, осенним днём выметет листья со двора, а весенним утром наловит своей удой ведро пескарей и даже карасей, бывало, штук пять вытянет. Лицом весь в отца: глаза серо-голубые, а над ними брови густые, нос прямой и широкий, губы пухленькие, как варенички, волосы цвета русого, жёсткие, точно волос конский, высокий и взбитенький. Характером был спокойный, добрый и неглупый.
А по соседству, пригорком выше, жила другая семья. Глава её Фёдор Берендеевич – красавец-мужчина, для счастья семьи своей на всё готовый. Жена его Ольга Мирославлвна – руки золотые и душа широкая. Их дочери-двойняшки, из сходства лишь глаза: одна, Клавдия, – худа как соломинка и высока, вторая, Варвара, – ростом с пень и весом с дуб. Фёдор всё мечтал о сыне, да только Бог послал третью дочку – Катериной нарекли. Милая девчонка с кудрями золотыми, чертами красивыми, и доброты полна, и радости, и умом недурна. Так Фёдор любил дочь свою младшую: плёл ей косы, брал на рыбалку и на лошадях катал, учил Бурёнушку встречать, её доить и старшим не грубить. А Ольга учила дочерей своих шить и вышивать:
«Клава пальцы разминает, Варвара нить в иглу вставляет, а Катерина уж рукав к рубахе пришивает – младшей дочке похвалы, а сестрицам двор мести. Убираются в избе: Катерина золу из печи выскребет, окна и горшки перемоет да бельё постирает, а сестрицам лень мести – под ковёр загонят грязь, притопчут и бегом из избы, а Ольга их за уши хвать! И вечер проведут в уборке, а Катерина – с батей в лодке. Нужно покормить скотину: Катерина лошадям насыплет с гору овса, даст напиться сполна, гриву причешет и хвост, а Клава с Варварой рассыплют мешок, запутают гриву и воды дадут с глоток – получат в ответку копытом пинок! Для кроликов морковь и трава – нарвёт Катерина сама, побольше сена подбросит да погладит каждому носик. Лёжа на сене, ест Варвара морковь, а Клава за уши крольчат таскает, но раз за палец укусили – сестрицы больше к ним и не ходили! Нальёт Катерина Ваське-коту свежие сливки, почешет за ушком и вдоль – мурлычет, и нежится тот. С сестрицами иначе: лишь в избу зайдут – рыжий дьявольский кот шипит и орёт, вцепится в ногу Варваре, оцарапает руку Клаве и, виляя рыжим хвостом, уйдёт из избы, придёт вечерком. Затаили злобу сестрицы: Катерина во всём хороша! Подкупили мальчишек соседских коврижками и леденцами – и те Катерину в луже грязи искупали. Но на защиту её встал сын Феодоры – Димитрий; постарше, посмышлёней он был мальчуганов и по двору раскидал, как щенят, взял Катерину на ручки, да понёс её к речушке».
Он дошёл до укромного места, где любил проводить вечера, – там заросли полны цветов, которые окружают травяную полянку и низенький спуск к реке. Димитрий помог Катерине умыться, и долго они сидели, смотря, как солнечный свет отражается нескончаемыми бликами в воде. Подул тёплый ветерок – и первые жёлтые листья с прибрежных берёз закружились в последнем танце, перед тем как отправиться в долгое путешествие по реке. Они смотрели, как солнце заходит за пики гор. И как на небе, не успевшем попрощаться с солнцем, появляется из-за туч сверкающая холодная луна. Шелест листьев и журчанье реки ласкали слух, и так приятно стрекотали кузнечики! Но все эти чудесные звуки заглушили крики матушек со двора: те уж потеряли своих ребятишек – и Димитрий с Катериной поспешили домой.
Катерину у ворот встречала матушка Ольга: «Живо в дом!» – погрозила она пальцем дочери, но, когда она посмотрела в сверкающие глаза Катерины, да на розовые щёчки её, гнев весь исчез, и взялась Ольга целовать и обнимать дочь младшую.
«Скоро спать пора, а у нас ещё подарок не готов…» – шептала она Катерине.
Ольга собиралась дошивать рубаху для Фёдора в честь его предстоящих именин, поэтому в избе повсюду были зажжены свечи. От этого тёплого света казалось ещё уютнее. Сверкающие блики на лике ветхой позолоченной иконы Пресвятой Богородицы, стоявшей в святом углу, приковывали взор. В этом же углу у окна стояли обеденный стол и лавки. Из-за своей мощи они казались совсем неподъёмными. По столу туда-сюда, привлекая внимание домочадцев, расхаживал кот. По углам разместились к стене приколоченные спальные лавки. Под ними прятались сундуки, побольше и поменьше, – чего только не сыщешь в них за эти годы! Ну а царица избы – печь. Всю семью радует белоснежно побелённая хозяйка. Каждый день трудится: то парит, то тушит, то жарит, то сушит, то на лежанку отдохнуть пускает, а ещё понаставят на неё гору горшков и сковород, понавешают трав и грибов разных. А как устанет – чистят её и кормят. Аппетит у неё хороший: в зимний денёк полвоза дровишек съесть может, зато сколько тепла отдаёт! За печкой, в самом тёмном углу, кроме веника и прихвата, пряталась старенькая прялка. Пауки то и дело покрывали её узорчатыми сетками. Имелась в избе и лестница, которая вела на чердак. Он был тесен, точно бочка, но разместились на нём три сестры со своим добром – и не жалуются! Единственное окошко на чердаке радовало тусклым светом. Сквозь его голубые занавески виднелись пёрышки зелёного лука, который круглый год рос на подоконнике. Изба не отличалась роскошью, но устроена была славно – теплая, свётлая, чистая и, что важно, своими руками и трудами построена. В родном доме всегда хорошо и спокойно, да и каша гуще кажется.
Глава 2
Холодные деньки
Словно сварливая бабка, пришла осень, принесла на своих плечах ветер и дождь. Засушила травы, цветы и листья на деревьях, но, позавидовав их золотому наряду, сорвала его прочь. Птиц прогнала на юг, а медведя убаюкала аж до весны. Приказала убрать урожай с полей и огородов, а пчёл – с пасеки. Распустив седые космы, нагнала изморозь и холод, заставив всех надеть тёплую одежду. Оставила лишь грозди рябины, которые ей так по душе. Она стучалась в каждую избу, неся с собой слякоть, мороз и угрюмый день, но её не впускали. В домах затопили печки, заткнули мхом щели в окнах и дверях, достали шерстяные платки и носки, растопили самовар да всей семьёй пили горячий чай с баранками и пирожками. Семьи все довольны и радостны, потому что эта осень оказалась самой урожайной. Накрывают столы добрые, друг к другу в гости ходят да песни во дворе горланят. Особенно любят зайти в гости к недавно окольцованным – ведь молодая жена наготовит сполна и с собой завернёт, а если перебрал кто самогону – ночевать на самой удобной лавке оставит, лишь бы не подумал кто, что хозяйка плохая! Отдохнув, заготовками занимаются – ведь зима уже совсем близко.
Ни один холодный день не мог разлучить Димитрия и Катерину – всё время были они рядышком: играли вместе то в прятки, то наперегонки. Крольчат с курями кормили – то у неё в стайке, то у него, а обедали всегда дома у Катерины. Покушают вдоволь – и на реку: Катерина рыбок подкормит, а Димитрий поймает парочку на ужин. А вечер проведут в обнимку у костерка. Проводит Димитрий девчулю домой – и каждый из них ждёт с нетерпением новой встречи.
Как-то утром, Катерину разбудил озорной гогот, раздававшийся со двора. Протерев глаза, она потянулась посмотреть в окно:
«Ух ты!» – воскликнула девчуля. Соскочила с лавки, оделась, показалась матушке, да вылетела во двор. А там белым-бело – выпал первый снег, он одел деревья в пушистые шубы, а крыши домов – в мягкие шапки. Ложась белоснежной периной, укрыл все дорожки и тропинки. Искрясь на солнце, слепил глаза каждому и приятно хрустел под ногами. Детвора не нарадуется: в снежки играют, снежных баб лепят. Кто морковь для носа принёс, кто метлу, кто платок, да пару угольков для глаз. Водят вокруг снежных баб хороводы, зазывают зиму тёплую, короткую и без метелей. Но зима настояла на своём: вьюга и метели, мороз-колотун, стужа страшная – на улицу носа не высунуть. А снега-то намело – ух! Не расстраивается народ, пусть холодна зима и ветры злые, но лишь в эту пору, все ждут самый любимый и светлый праздник – Рождество Христово.
Накануне Рождества в доме Фёдора все спали, видя чудесные сны. Раньше всех поднялась Ольга и первым делом дюжиной тщательно выбранных поленьев начала топить печь, чтобы испечь рождественский хлеб. Она сходила на реку за водой, завела дрожжи, взбила пару яиц, добавила соль и сахар, секретную щепотку – и на лопату в печь, выпекаться.
«Просыпайтесь, совушки! Клава! Варя! Катенька!» – будила Ольга дочерей. Ведь дел невпроворот, уборка, да еще к столу блюд не меньше дюжины сварганить нужно. Испечётся хлеб, обернёт Ольга его рушником, отдаст Катерине в рученьки, выйдут на улицу всей семьёй, ходят с хлебом вокруг своей избы, чтоб все беды обходили стороной их дом, да чеснока по углам набросают от нечисти всякой. Вечереет – каждый надевает лучший свой наряд, и как только на небе засияет первая звезда, хозяйка избы приглашает всех за стол. Первый за стол, во главу, Фёдор сядет, затем Ольга и детишки. Родственников помянут, молитву прочтут да кушанья отведают. Ближе к ночи кто-то в гости идёт, а кто на колядки собирается. Вырядятся молодые нечистью разной, нацепят на себя рожи свинячьи, медвежьи или чёрта рогатого. Сверху мешки дырявые наденут или рубаху наизнанку; сажей лицо измажут, вилы в руки или на метлу сядут, да поскачут народ пугать. Подходят к воротам ряженые и горланят, желая счастья всем, здоровья, благ всех:
- К нам приходит коляда
- Накануне Рождества.
- Просит, просит коляда,
- Хоть кусочек пирога!
- Кто пирог колядке даст,
- Будет тот во всем горазд!
«Горазд, говорите? – выглядывает из-за ворот старичок. – Тогда держите калач!» – радовался беззубый дед коляде.
Соберут колядовщики угощенья разные, похвастаются, у кого больше мешок с вкусностями, – и по домам. А в домах вовсю гадания идут. Девиц хлебом не корми – дай на суженого поворожить! Усядутся вокруг свечи и начинается: воск льют, разглядывая фигурки; бумагу жгут, смотря на тени; башмачок за ворота кидают да в зеркала заглядывают. И не всегда там суженого увидеть можно: умершим ведьмам и колдунам нет покоя – так и норовят напугать девиц. Даже если и испугается кто, гадания не прекратят – им бы поскорей о замужестве узнать, о женихе, да сколько детишек будет, а ведьма в отражении – не самое страшное.
С утра раннего прозвенит колокол часовни – и вся деревушка, все без исключения, отправятся на праздничное богослужение. А после устраивают гулянья, балаганы, разводят костёр большой, чай варят горячий да самогон холодный разливают, с горок катаются на санях, Рождественские песни поют, а стол какой богатый накрывают! Холодца наварят, молочного поросёнка запекут, соленья и капустку квашеную на стол поставят, пирогов наготовят да из погребка лучшую бражку достанут. Гуляет люд, колядует и гадает аж до самого Крещения.
Как никогда стали холодны дни и ночи – наступило Крещение. В ночь на Крещение весь народ спешит окунуться в прорубь да набрать святой воды: кто с тремя бочками прётся, кто с одной, и даже старушка, что еле стоит на ногах, с горшком за водицей ковыляет к реке, надеясь на исцеление души и тела. А с утра во всех избах стоит дивный аромат свежеиспечённого печенья. Пекут его хозяйки в виде креста и делают добавки разные: себе с маком, мужу с орехом, детям с ягодой сушёной. Готово печенье. Расхватает каждый своё печеньице да и вертит его в руках, рассматривая, какой жизненный крест нести ему в наступившем году.
Лишь солнышко начнёт заглядывать в оконца, как приходит самый весёлый и размашистый праздник – Масленица. В деревушке Масленицу встречают широко – с песнями и плясками да разными забавами: катаются на санях с горок, кулачные бои и игрища различные устраивают. Ну и как же не проехать на тройке, звеня бубенцами? А ребятишки достанут свистульки, которые своими заливистыми, похожими на птичьи трели звуками призывают Весну поскорее прийти. В каждом доме столы полны угощений и сладких яств, но самое главное – конечно же, блины. Рано утром матушки и бабушки напекут целую гору блинов, ловко переворачивая их на сковороде руками, чтобы задобрить солнышко, которое с каждым днём греет всё сильней. Первый блин они во двор несут – положат его на землицу и приговаривают: «Первый блин комам». *(*– Поговорка «Первый блин комам» означает «Первый блин медведям».) Ходят в гости и кушают золотистые блины целую неделю – то с вареньем, то с мёдом, то с маслом, а кто и с самогоном не прочь. А какое чучело из соломы смастерят! Нарядят его в бабью одежду, сковороду в руки сунут и блины; хороводы водят вокруг чучела, песни ему поют, а после сжигают, как все угощения, что остались несъеденными. Прощаются с зимой и Масленицей и шутя, и с грустью на душе – ведь такую весёлую неделю ещё ждать целый год! Совсем скоро закончится зима, придёт долгожданная весна, а там и жаркое лето наступит.
Глава 3
Первый поцелуй
Как хорошо бывает летним утром! Свежо и тепло. На высокой, сочной траве повисла кристальная роса – ах, как она холодит босые ноги! Не спеша распускаются цветы, привлекая ранних трудяг – шмелей да пчёл. Солнце ещё не пробудилось – оно лишь тускло освещает землю и нежно греет. Но настанет полдень – и загорится оно, словно уголь в печи. Заискрится красный круг, пустит свои обжигающие лучи и начнёт так припекать и жарить, что спасайся, дружок! Бегом на речку, или в тенёк под берёзы… ну, или в дом прохладный – за кружкой кваса. Вот такой жаркий денёк выдался и на Иванов день.
В праздничное утро оденутся девицы легко, прихватят по корзинке и отправятся собирать травы и цветы, чтобы наплести венков и оберегов. Мужики баню топят, чтобы все семьи успели к вечерку напариться, намыться и чистыми пойти на самый загадочный праздник лета. Ну а когда стемнеет и луна серебром прольётся по воде, весь гуляющий народ отправится к берегу реки, где уже вовсю полыхает высокий костёр. Каждый пришедший спешит окунуться в холодной речке – ведь в ночь на Ивана Купалу из воды вся нечисть выплывает и ни-ни туда до самого Ильина дня. А какой целебной силой вода наполняется – и пьют её, и плещутся до посинения. Шум, гам, балаган – гуляет народ: Одни мужики с краснущими мордами барана на вертеле жарят, другие музыку исполняют на балалайке, а кое-кто из парней не прочь и драку затеять. Женщины песни запевают у костра, танцуют, другие сжигают в нём одежду заболевших детей. Потом помолятся – и обратно в избу, к ребятишкам, и не сомкнут глаз до рассвета: ведьмы шабаш устраивают в эту ночь, и нужны им маленькие детки, чтобы кровь их пустить на луну, – вот и рыщут они по избам.
А девицы хороводы водят да венки по воде с лучиной пускают. Вот и Катерина в кругу девиц. Расцвела: налились краской уста, заблестели игривые глаза, окаймлённые чернотой ресниц, изогнулись тёмные брови, распустилась коса золотых кудрей, украшенная венком, а под лёгким сарафаном виднелся стройный стан. Она посматривала на парней, сидевших у небольшого костерка в стороне. Те уселись на коряге, да байки травили про ведьм и прочую нечисть. Среди них и Димитрий был. Парень – красавец! Плечи стали широки, руки крепки, ростом высок, и щетина на подбородке к лицу. Волос жёсткий до плеч; строг и неустрашим взгляд его. Всё любовался он Катериной: как купалась она с девчатами. Не мог отвести глаз от её пышных губ, от ведьминских глаз и струящихся до поясницы кудрявых волос. А когда встречались они взглядом, то оба полыхали румянцем и прятали в сторону глаза.
Настало время прыгать через костёр. Возьмутся парни с девчатами за руки – и по парам через огонь скачут. Задумал Димитрий выше всех прыгнуть над пламенем вместе с Катериной. Ища девицу взглядом, он почувствовал, как его плеча легонько коснулась чья-то рука. Оглянувшись, заприметил Катерину, которая пятилась назад, маня его за собой, – и он шаг в шаг, словно по ниточке, следовал за красавицей. Она вела его в лес, где, спрятавшись за берёзку, зазывала его нежно-нежно:
– Диманька… Диманька! Я здесь! – игралась девица. А он давно увидел, где она прячется, и решил чуть-чуть напугать её. Подкрался тихо и как зарычит, а та как завизжит!
– Ну и дурной ты! – ругала его Катерина дрожавшим от испуга голосом.
– Не бойся, – утешал он её. – Я же никогда не обижу тебя…
– Да? И клятву дать готов? – заулыбалась красавица.
– Готов! – твёрдо отвечал он. – Люба ты мне, Катерина, мила моему сердцу как никто! Взгляну на личико твоё – и хорошо на душе!
Пытался он приобнять её, а она в сторонку.
– И ты мне мил… – прятала робкий взгляд красавица.
– Сколько лет мучаешь меня красотой своей, с детства раннего… Катерина, Я… – задрожал чуть голос его.
– Да… – застыла она.
– Катерина, я… Ты согласна, душа моя, пойти за меня и жить со мной – жить так, чтобы не стыдно было?
Он достал из кармана серебряное колечко с маленьким, словно песчинка, изумрудом, которое вручила ему матушка, и надел его на изящный пальчик девицы. Село колечко как влитое. Димитрий нежно поцеловал руку её и ждал ответа. Катерина была счастлива – ей хотелось плакать и смеяться от этой безумной любви, которая переполняла её сердце.
– Я согласна… Но… – глаза Катерины заблестели. – Мой батюшка… Он строго-настрого наказал, что не позволит свататься ко мне, пока мне не исполнится семнадцать лет, – призналась она, закрывая лицо руками.
– Не плачь, моя ясноокая, не плачь. Мы что-нибудь придумаем.
– Придумаем? Ты же знаешь моего батюшку! Как он решит – так и будет, хоть убейся! – разгорячённая девица топнула ногой.
– Катерина! Потерпеть лишь год! И то лучше будет – деньжат подкоплю, – рассуждал он, вытирая слёзы красавицы.
– Верно, да только так хочется быть с тобой рядом! – быстро успокоилась она.
– Мы и так рядом… – он взглянул на сверкающую в небе луну и, глядя в глаза милой девице, сказал: – Ты – моя луна… – Димитрий приложил шёлковую ладонь красавицы к своей колючей щеке. – Ты моя! Слышишь?
– А ты – моё солнце… – шептала в ответ Катерина.
– И что бы ни случилось, мы всегда будем вместе.
– Как луна и солнце…
Димитрий мягко гладил её струящиеся локоны. Его рука прикоснулась к бархатистому лицу Катерины и утонула в золотых волнах, нежно лаская шею красавицы. Он подошёл ближе, обнял её и поцеловал. Он целовал так тепло, так тонко, словно прикасался губами к чему-то совсем хрупкому и неземному, – он обнимал бесценное сокровище, он лелеял свою любовь. Катерина полыхала румянцем; ладони её стали ледяными, а сердце вырывалось из груди. Поцелуй жаром горел на губах. Наслаждаясь им, они позабыли про всё, и в тишине был слышен лишь стук двух влюблённых сердец.
– Господи! Помогите! – раздался пронизывающий душу крик.
Вопли раздавались с берега реки. Очнувшись, влюблённые ринулись бежать на помощь и, добравшись до места, увидели странную картину. От веселья не осталось и следа. Костёр потух. Мужики взволнованно шустрили глазами, держа в руках вилы и лопаты, да всё ходили вдоль берега с огнём. Женщины разбежались к своим избам, и осталась лишь кучка старух, которые уселись вокруг рыдающей девицы – той, которая не так давно родила дитя. Сквозь её рёв слышалось:
– Моя девочка… Как же так! Дура! Я дура-а-а-а-а… Бабоньки, я ж только до сеней, за свечкой, ведь прогорели все – темень страшная… А как вернулась – только и видела горящие глаза, они ж мою лялечку хвать и в лес… А-а-а-а-а… Что ж я за дура-а-а-а!..
– Ой, горе-то какое! – качала головой сидевшая рядом баба с усиками.
– Что ж делается-то?! Тварь какая-то ребёнка скрала! – выпучила глаза другая баба.
– Известно, какая, – начала говорить старуха-сплетница Авдосья. – Ведьма это была. Я сама видела, как она в лису обратилась и в лес рысью ускакала, – махала руками она.
– Ведьма… Ведьма… Это ведьма-лисица! Оборотень! Ведьма! – загалдели бабы.
– А ну тихо! – крикнул лысый мужик с бородой. Бабы сжались в кучку поменьше и залепетали так тихо, что стало слышно лишь мужские голоса.
– Я с тобой пойду, брат! – хлопал лысый мужик по плечу молодого отца, украденного ребенка.
– Спасибо, Борис, – с радостью принял помощь кучерявый парень, натачивая топор.
– И я с тобой, друже! – ударил вилами по земле низенький мужичок с длинными усами.
Кучерявый парень в благодарность склонил голову. Они наточили каждый свой нож, взяли по караваю хлеба и отправились втроём в лес – искать дитя. А бабы отвели несчастную мать в избу, напоили отваром из пустырника и уложили спать.
– Я провожу тебя домой, – приобнял Димитрий встревожившуюся Катерину.
Только влюблённые подошли к избе, как по листочкам берёзы, что росла у ворот, застучали капли дождя. Катерина взглянула на своё обручальное кольцо – изумруд, поймав свет луны, загадочно блеснул, словно подавая знак, что пора прощаться. Она сняла кольцо и положила его в ладонь Димитрия.
– Я не могу носить твой подарок, – печально проговорила она. – Сестрицы непременно расскажут батюшке, да ещё и приврут немало к тому же.
– Не расстраивайся. Я сохраню его и через год надену тебе вновь. Тогда и похвастаешься сестрицам, а я похвастаюсь красавицей-женой! – Димитрий запрятал кольцо обратно в карман. – Доброй ночи, Катерина. Не бойся ничего и спи спокойно.
Он поцеловал её и дождался, пока девица в избу зайдёт. А как только свет из окошечка на чердаке перестал выдавать силуэт красавицы, Димитрий под звуки начинавшейся грозы отправился домой.
Всё лето было дождливым, а осень – мрачной. Да и зима была холоднее прежнего. И месяцы эти для влюблённых, тянулись уныло и бесконечно долго, пока, наконец, не пришла весна.
Глава 4
Весенние сборы
Весна в тот год началась рано. Кругом таял снег, и поля подснежников расцветали прямо на глазах. Вот и грач начал вить гнездо, усевшись на ветке берёзы. Громче колокола старой часовни зазвенели ручьи. Глыбы льда не спеша тронулись в путь, и река снова ожила. Ожила и деревушка: Девицы достали лёгкие яркие сарафаны, разноцветные бусы и давай приданое пересматривать в коробчонках своих. Старушки и бабы повытаскивали полушубки и прочую одежду на солнышке попечься да проветриться к следующей зиме. Погреба перебирать пошли – ребятишек редькой прошлогодней угощают, а те не нарадуются! Пора и в избе порядок навести. Метут, моют, шоркают, скребут, каждый закуточек чистят – не все паучки уползти успевают. Мастерицы работами новыми озадачены – за разговорами и песнями сердечными прядут, полотна вышивают, сорочки праздничные шьют, кокошники бисером украшают, а крючком такие узоры плетут – попуще Морозки всякого! Старики послезали с печей – и в ограду, лапти на лето плести. Устанут – семечки полузгают и снова за дело.
Начинается новая пора охоты и рыбалки. Вот мужик из лесу возвращается, а впереди него гордо семенит, неся в пасти селезня, его четвероногий товарищ. Выводят скотину из хлевов душных, порадоваться солнышку, насладится свежестью весны. Гонят коней к речке и на поля, чтоб вдоволь набегались и отведали первой весенней травки, чтоб набраться сил перед пахотой. А потом пшеницу всей семьёй сеют, огородами занимаются да к торговле готовятся.
Отец Катерины, Фёдор, – прекрасный рыбак! Только лёд начинает сходить – а у него рыбы полным-полно: дюжина бочек свежей в погребах, пять бочек вяленой на дыму и по три бочонка солёной и маринованной. Жена его, Ольга, – мастерица, каких поискать: за зиму полотен да ковров сотню соткёт – хоть на стену, хоть на пол. Украшений две сотни сделает – и серьги, и браслеты, и бусы, и кокошники разные. Посуду хохломой распишет: горшки, кружки, тарелки; ну и крючком наплетёт салфетки. Фёдор после долгой зимы первым из деревни отправлялся на базар в Киев. Никто не понимал, каким чудом он столько рыбы добывал, ну и каким же образом жена его так искусно мастерит – потому завистники и пускали слухи недобрые про семью и жизнь его.
Рано утром загружал он телеги свои, чтобы отправиться в славный город Киев. Проходила мимо ограды его Авдосья, старуха-сплетница. Глаз кривой в любую щель подглянет, язык острый, уши из-под платочка торчат – ни одной весточки не упускают.
– Здорово, Фёдор! – прожужжала она. – Смотрю – опять первый ты на торговлю двинулся. А что же без Ольги?
– Здоровьица, Авдосья Никитична! Да так-то оно так, а Оленька у матушки своей в избе – захворала она у неё. Вот один еду – трудиться надо для семьи своей: вон дочки какие вымахали, приданое пополняешь пора, – отвечал он косоватой бабке.
– Да ты ж каждый год пополняешь! – ехидничала Авдосья.
– Ты это про что?! – нахмурил седые брови Фёдор.
– Да про то, что люди-то говорят: не зря ты каждый год столько торгуешь и ловишь. Говорят, давненько – годков уж с три десятка назад – в лесу на охоте ведьму ты от волков спас, а она тебе за это сети золотые подарила – вот ты и живёшь вдоволь с Оленькой своей!
– А если и так, – говорил Фёдор, поглаживая своего верного друга коня Фариса. – Кому какое дело до меня, до старика?
– Дела-то никакого, только дочек-то своих пожалей: наказывает их Бог за тебя, – начала шептать Авдосья и креститься: – Господи, Господи, спаси и сохрани…Столько лет они у тебя в девках сидят. Ладно две старшие – грымзы они у тебя, – а вот Катерина… Ах, ягодка, ах, цветочек, солнце ясное – и никто не сватается! А?
– Ну какая ж брехота! – пропыхтел Фёдор, загружая последний бочонок в телегу. – Фух-х… Старшенькие не простые девки, да. А за Катериной столько парней бегает, что и не счесть, а один так с пелёнок в женихи намечается. Пора придёт – и она невестой станет! – смеялся он.
– Диманька, что ль? С него чего взять-то? Дыры на штанах? Он свататься потому и не идёт – поди на колечко ещё не насобирал! – не останавливалась Авдосья.
Хотел было уже Фёдор послать надоедливую сплетницу ко всем чертям, как ему помешали.
– Батька, а батя, ты что, уж тронулся? – раздавался писк из сеней.
– Батя, погоди! – тяжёлый голос окутал сени. Выбежали во двор, толкая друг друга и запинаясь о цепь собачью, дочурки старшие. Издалека вид был – будто бы метёлка с горшком во двор выскочили: метёлка – Клава, а горшок – Варвара. Долго они перепирались, кривлялись, наконец успокоились, и давай отца дёргать:
– Бать, ну мне бусы! Бусы, из жемчуга все! выпрашивала Клава. – Чтоб как снег белые и переливаются! – пищала она Фёдору на правое ухо.
– А мне, батька, – начала Варвара, подпрыгивая к левому уху отца, – Травы! Те, что царицам покупают. Напьются они и худые. Мне бы мешочка три! – басила она, дожёвывая пирожок с капустой.
Спокойно Фёдор выслушал девчат. Обнял их, поцеловал, хотел Авдосье «до свиданьица» сказать, но её и след простыл. Собрался он уже в телегу усаживаться – как отворились ворота, и из них лёгким шагом, словно по перине, вышла высокая статная девица: золотая коса шла через плечо с лентой красною, а лицо точно краской мазано: Ресницы и брови густые, цвета ночи, губы красные – цвета земляники, – кожа белая, с румянцем на щеках, а глаза зеленей лугов летних! Это младшенькая дочь его – Катерина. В рученьках своих крынку с молоком держит, Фёдору кланяется и молвит голосочком нежным:
– Здравствуй, батюшка. Вот, молочка возьми в дорогу.
– Здравствуй, дочь моя младшая! Молока – как же не взять! С благодарностью! – тянул руки Фёдор.
Подошла Катерина к отцу, поставила крынку с молоком парным на телегу, обняла его и давай на ухо пришёптывать:
– Батюшка, родненький мой, возьми меня с собой! Матушки дома нет – сестрицы меня изведут, такие они вредные… – молила она.
Посмотрел Фёдор на Катерину, на глаза её мокрые и лицо печальное, и не мог отказать ей.
– Хорошо, Катенька, возьму, – согласился он, обнимая дочь любимую.
Сестрицы стояли в стороне и прислушивались.
– Что-что?! Чего там хорошего? – уточняла Клава.
– Дочери мои, остаются дом и хозяйство на вас в этот раз: Катерина со мной едет, – объяснил отец дочерям завистливым.
Что?! – выпучила глаза Клава.
Это с каких это щей?! – поставила руки в боки Варвара.
– С таких! – сердился Фёдор. – Мне без вашей матушки тяжело ехать, а вы как гребень с волосом: куда одна почешет, туда и вторая тянется. А двоих я взять не могу – потому и Катерина едет! Время ехать – перепираться в другой раз будем. За хозяйством следите: не дай бог хоть одна курица или кролик сдохнет – в монастырь отправлю! – скомандовал Фёдор. – В другой раз поедете, в другой…
Захлопнули рты сестрицы и пошли молча в дом, только воротами так хлопнули, что соседи из окон повыглядывали. Бурчанье их доносилось из избы ещё очень долго, а Катерина взяла мешок с одёжкой и нужностями, добрала еды, и поехали они с отцом в Киев – Мать городов русских.
Глава 5
Киевский базар
Ночь отступила. Краешек солнца показался из-за гор. Проснулись птицы и запели свои первые песни. Яркие лучи солнца пролились краской на весенние луга и деревья. Ушёл туман. Утренняя прохлада отпустила землю. Роса на едва показавшейся траве поймала солнечный луч и засияла алмазами. С началом рассвета пришёл и конец пути. Чем ближе Фёдор с Катериной подъезжали к городу, тем более неописуемой казалась его широта. Мощный, окружённый нерушимыми стенами и глубоким, неприступным рвом славный город Киев был рад встречать всех приезжих торгашей. Въехав через центральные ворота и заплатив пошлину, двинулись они к торговой площади. Торговым рядам не было конца, и для каждого был свой рядок.
«Один ряд для кузнецов – железных дел мастеров. Изготовят для хозяйства ключи, замки да шилья, а для военных наших мечи «Крепче держи!», копья, стрелы да ножи. Чуть ближе есть рядок для столяров, резчиков и гончаров. Горы глиняных горшков! Море ваз, тарелок! Океан свистулек расписных да сувениров не перечесть! Чуть подальше отойти – табуреты и столы, скамеечки и лавочки с рисунками резными – вот хороши! А дальше-то какое загляденье! Резная посуда с тонкими узорами, краской расписана, золотом покрыта. Ажурные картины – со зверьками и дубами, с девицей у реки, иль просто с тройкой с бубенцами. Фигурки из сосны: медведи, зайцы, утки, кошки, матрёшки, солдатики, коняшки разной величины: с мизинец есть и в высоту с попа, который покупает сало три куска. Слева – ряд для пекарей: караваи и коржи, булочки с маком, с творогом ватрушки, ушки заварные, пряники, калачики – ах оближешь пальчики! Рядом баба Клаша – заняла пол-лавки: свеженькие сливки, молоко, сметана, сыра круга два и творога гурьба. Стоит ряд чуть обогнуть – ароматы чуешь тут: рыбу люди продают. Здесь и Фёдор наш стоит, поговорками кричит: «Рыбку купил – ухи наварил!» – «Подходи, люд честной, подходи!» – «Поешь рыбки – будут ногти прытки!» – «Мимо не проходи, загляни за рыбкой!» – «Рыба не хлеб, но ею сыт будешь и про еду забудешь!»
Тут торговля прёт и прёт – люд идёт всё и идёт! А вот мясная лавка: молочный поросёнок, телячья ляжка, рёбра от барана, печень, почки, языки, колбаса, мясной рулет – тот, что князь ест на обед! Длиннющий ряд для купцов заморских: привезут из дальних стран украшенья и шелка, финики и специи да разные масла. Вот и прибыл один купец, знатный молодец – Иван Афанасьевич».
Ни молод, ни стар был Иван Афанасьевич – высокий, крепкий как кабан, ручищи здоровые, ножищи колесом. Лицо доброе, ушки-пельмешки, щёки-калачи, подбородок с ямочкой, поросячьи глазки – и не разглядишь, какого они там цвета; нос редиской, а озеро на голове такое, что лебедей пускай. Холост был купец: много девиц на него глаз ложили, хвостами крутили – ведь он не только крепок и высок, но и богат, – да всё не те. И вот в самый обычный свой день не знал он, что случится ему влюбиться.
Катерина совсем заскучала – ведь после того, как она вывесила и разложила посуду, украшения и головные уборы, так искусно сделанные её матушкой, ни одна вещь не покинула своего места, хотя в первые два дня торговля была. Она уж и зазывала, и частушки кричала, но ряд мастериц как будто навестила чума: за всё утро никто и рядом не ступил. Чтобы ни терять время попусту, достала она рушник и начала вышивать на нём цветы. Не закончила она и первый лепесток, как её охватило странное чувство: такое, когда на тебя смотрят, не отводя глаз ни на мгновенье, сжигают одним взглядом. Катерине стало не по себе. Она взглянула направо – там старушки сплетни перетирают, налево посмотрела – там собаки кости грызут, взглянула прямо – а через ряд лысый щекастый мужик улыбку тянет до ушей, в руках бусы жемчужные держит и смотрит на девицу не моргая. От смущения Катерина опустила глаза и когда подняла вновь, мужик за лавкой исчез из виду – как будто испарился. Перестав искать его глазами, красавица вновь увлеклась работой.
– Кх…кх… кх… – услыхала вдруг Катерина. Поскорее отложив рукоделие, встала она и подняла голову. Полуденное солнце слепило глаза, но девица сразу же узнала пришедшего: ведь не так давно он улыбался ей во весь рот. Этот щекастый мужик накинул на широкие плечи чёрный, бархатный кафтан с обтянутыми багряным шёлком пуговицами; под кафтаном красовалась расшитая золотой нитью рубаха. Шаровары в бледную полоску и красные сапоги с высоким голенищем, а лысину он прикрыл тёплым картузом с золотой лентой. Мужик достал из кармана платочек, вытер мокрый лоб, прокашлялся и заговорил:
– Разрешите представиться, любезнейшая: Иван Афанасьевич Далёкий, – тянул он влажную ладонь, но Катерина и не собиралась любезничать с купцом:
– Доброго дня! Если что-то хотите купить или обменять, спрашивайте – подскажу, – слегка улыбаясь, спрятала девица руки за спину.
– Я с удовольствием приобрету. Хоть всю вашу лавку, но прежде хочу узнать имя милейшей! – купец вновь вынул платок и вытер взопревший лоб, щёки и шею. – Понимаете, любезнейшая, – продолжал он. – Весь тот ряд мой и всё добро, которое лежит там, – моё! А ещё видели бы вы мой дом, сад, прислугу! Ведь я не последний человек в Киеве и к тому же – не сочтите за хвастовство – я лично доставляю драгоценные камни для самого князя киевского! – задрал голову купец. – Но не в этом суть, голубушка: я хочу предложить утреннюю прогулку в моём саду. Вам там безусловно понравится. Куда же завтра прислать карету, не томите! – наклонялся он поближе к Катерине, а она от него в сторонку с ответом:
– Спасибо, Иван Афанасьевич, с удовольствием! Эх, только завтра утром уезжаем мы с батюшкой, – лукавила красавица.
– Бог с ним, с этим садом! Приглашаю вас на прогулку по городу этим вечером, – настаивал купец.
– Я сказала «завтра»? – удивлённо воскликнула девица. – Ах, это солнце голову напекло! Сегодня, мы уезжаем сегодня… – Катерина начала складывать кокошники в мешок.
– Тогда позвольте, милейшая… – не успел предложить прогулку на лошадях купец.
– Сейчас… Мы уезжаем прямо сейчас – побегу потороплю батюшку, запамятовал поди… – покраснела Катерина. Не приходилось ей врать и обманывать, да только так ей не понравился купец – хвастун ужасный и разодетый весь, – что мочи не было терпеть его!
– Подскажите, красивейшая, откуда вы прибыли, и я непременно навещу вас и вашу семью с гостинцами, – не сдавался купец.
– Ну что же такому уважаемому человеку делать в наших далёких краях? – торопилась она собрать оставшиеся украшения. – Извините, но мне пора, всего доброго! Прощайте!
Катерина взяла мешок с добром своим и пошагала быстренько в сторону, где торговал Фёдор.
– Прощаться рано! – кричал ей вслед купец, но Катерина уже растворилась в толпе.
Иван Афанасьевич был не из тех, кто побежит за девицей. В своей лысой голове он замыслил дельце похитрее. Он всё стоял и обдумывал свою затею, а в голове пробегала мысль: «Вот бы знать, как зовут эту красавицу!» Он улыбался и всё представлял в своих грёзах, как он сделал ей предложение, как её родители дали согласие, как он забрал её в свой огромный дом, как она каждый вечер натирала ему пяточки мятным маслом и родила с десяток щекастых мальчуганов с золотыми кудрями, и они жили долго да богато…
– Хочешь знать её имя? – услыхал он сквозь грёзы. – В твоих глазах любовь и страсть…
Он оглянулся по сторонам, но перед ним не было ни души. Купец обернулся – за его спиной стояла цыганка. Её золотые зубы сверкали на солнце. Она потирала ладони, а в её тёмных глазах горела жажда наживы.
– Ступай прочь, чернота! – отмахнулся от неё купец.
– О, не горячись, дорогой, твоё сердце влюблено, и ты добрее, чем кажешься, часто твоя доброта мешает тебе… – она закрыла глаза и водила рукой перед купцом. – Я вижу, вижу… Скоро она станет твоей, и я подскажу тебе… – цыганка глянула так, что взгляд было уже не отвести.
– Как?! – спросил купец.
– Дай сколько не жалко монет… – тянула она руку. Купец достал 2 серебряные монеты, цыганка завернула их в тряпицу и молвила:
– Как только сядет солнце, возьмёшь эту ткань, увидишь чёрного жеребца и кинешь ему под копыто пять серебряных монет, заговорённых мной…
Купец достал ещё три монеты и положил в руку цыганки. Та вновь завернула их в тряпицу.
– Когда ты сыграешь свадьбу, ты вернёшься на это место благодарить меня? Вернёшься? – спросила цыганка.
– Да… – как заворожённый отвечал купец. Цыганка начала шептать и водить рукой по монетам. Взмах и в руке осталась лишь красная тряпица, растерянный купец ничего не понимал.
– Сия чаша зла покинула тебя! Плата мала, а счастья сполна! Вот тебе ответ: девчонку зовут Катерина, и живёт она в рыбацкой деревушке… – цыганка ударила купца кулаком по лбу, приговаривая: – Смотри на свою любимую, а моё лицо забудь! – и купец видел Катерину, её золотые локоны, зелёные глаза и губы. А когда очнулся ни цыганки, ни пяти серебряных монет не было и в помине.
А Фёдор распродал уже всю рыбу к тому времени, как Катерина подбежала с мольбой о том, чтобы уехать поскорее из Киева. Фёдор сам был не прочь быстрее оказаться в родных местах, где нет сует, чужих людей, где семья любимая ждёт, где дом уютный, треск дров в печи холодным вечером и дело, которое так ему по душе, – рыбалка. И дружно собравшись, отправились отец с дочерью в свою деревушку.
Глава 6
Побег
Деревушка разрасталась: новые семьи, новые лица, да и новые войны были не за горами. И стали призывать мужчин на службу к князю. Служба долгая и опасная. День этот стал самым горестным для матерей, жён и влюблённых девиц. И все с тревогой потерять своих родных и близких ждали очередного прибытия княжеского гонца.
Прогремел гром, молния освещала мрачное небо, начавшийся ливень дал вдоволь напиться земле. Фёдор и его конь Фарис промокли насквозь. От возмущения они пыхтели и сопели, а Катерина как будто и не замечала идущего дождя, ведь родной дом был уже совсем близко. Подъезжая к своей избе, красавица лихо соскочила с телеги и ринулась бежать к дому Димитрия. Она ворвалась в его избу, крича:
– Я вернулась, моё солнце!
Девица искрилась от счастья, но вскоре его сменило непонимание. В избе было мрачно, за столом сидела Феодора. Её лицо было бледным, а глаза – заплаканными. Она смотрела в окно на заканчивающийся дождь, и из глаз её одна за другой катились слёзы.
– Что у вас случилось? Где он? – спросила Катерина, чувствуя, как её сердце остановилось в ожидании ответа. Но Феодора и не качнулась – глыбой льда сидела она. Катерина подошла и присела рядышком, взяв мать Димитрия за руку.
– Не молчите, прошу… – говорила взволнованная девица.
Феодора развернула свой пустой взгляд на красавицу и, еле шевеля губами, заговорила:
– Забрали наше солнце, и вернуть не обещали…
Она говорила так томно, так спокойно, но мгновение – и проникающая в душу тоска да подступающие слёзы привели к неукротимым рыданиям и завываниям. Феодора взахлёб говорила о том, что теперь осталась совсем одна, что рядом никого нет и что забрали сына единственного не на гулянья, а на войну, а там невесть что может быть и не быть. Катерина не верила своим ушам – казалось, что это сон; она даже не успела попрощаться и подарить последний поцелуй тому, кто милее всех её душе, тому, кому она отдала своё сердце и верность и с кем готова провести всю жизнь в радости и горе, в хвори и здравии… но она опоздала! В доме стояла гробовая тишина. Катерина как могла успокоила Феодору и молча побрела домой.
Красавица шлёпала по лужам, не замечая никого вокруг. Добравшись до своей избы, она уселась на лавку и смотрела на первую звезду, вспоминая лицо любимого. Но вдруг кто-то чихнул. Катерина оторвала взгляд от неба и увидела перед воротами крытую телегу, на которой сидел хорошо одетый извозчик. Он без конца чихал и сморкался в кружевной платок. Девице стало интересно: что за поздние гости? Она шла к воротам, не отводя глаз от кружевного платка. Так тихонько открыла красавица дверь в избу, что никто и не заметил: ни сидевший во главе стола Фёдор, ни сидевшие справа от него Ольга, а слева – какая-то незнакомая женщина. На ней была богатая одежда да перстни с камнями. Она рассказывала:
– Матушка-то его скончалась, а он только её и слушал всегда: ни отца, ни меня, а только мать – Марию Мстиславовну… Так любил её! – женщина заметила Катерину и радостно завопила: – Это что, ваша Катерина!?! Вот это красота, лицо, коса, а фигура – диво дивное, залюбуешься! – громко трезвонила гостья.
– Здравствуйте… – тихонько поприветствовала девица женщину с портретом, через силу улыбаясь.
– Доченька, – начал говорит Фёдор. – Это Есения Арсеньевна, она крёстная…
Но не успел Фёдор договорить, как Есения Арсеньевна, не стерпев, решила раскрыть все карты сама:
– Я не только крёстная, но ещё и сваха! Иван Афанасьевич не умолкал после того дня, как повстречал вас, Катерина… Его и кольями на свадьбу не загонишь, а вы…
Трезвон Есении Арсеньевны сменил грохот свалившейся в обморок Катерины. Фёдор подскочил и взял на руки дочь любимую, Ольга обдувала ей лицо, а Есения Арсеньевна схватила ковш с водицей и, набрав полные щёки, освежила Катерину. Та приоткрыла глаза и, как в бреду, шептала:
– Диманька… Моё солнце…
– Диманька? Кто… кто такой Диманька? – удивлённо спрашивала сваха.
– Так! Всё! – нахмурил седые брови Фёдор. – Ежели хотите, завтра поболтаем, Есения Арсеньевна. На сегодня всё! – он поцеловал дочь младшую и отнес наверх, приказал сестрицам переодеть, спать уложить и, бурча, что-то под нос, ушёл провожать гостью.
Наступила глубокая ночь. Катерина не могла уснуть – одна лишь мысль о нежелательном замужестве и жизни с нелюбимым бросала её в жар. К тому же храп сестёр не позволял ей попасть в мир сказочных снов. И всё привычное казалось таким неуютным и чужим: подушка – твёрдой, перина – слишком мягкой, одеяло – колючим, сорочка – тесной. От духоты и не удобностей решила Катерина спуститься водицы холодной хлебнуть. Взяла свечу и на цыпочках мимо сестёр спящих пошла. Только начала по лесенке спускаться – как слышит: батя с маменькой шепчутся за столом в потёмках. Замерла она и слушает.
– Ну, ты ж пойми, Оленька, так лучше будет, – пытался шептать Фёдор. – Посмотри, как мы живём: для дочек всё, для дочек. Они у нас ни в чём нужды не имели: и одеты, и обуты, и сыты, и делом заняты. А нас не станет – кому наши дети нужны будут, кто позаботится? А Иван Афанасьевич нестарый, Катерина ему наша вон как мила, и в достатке к тому же. И пусть не красавец – так мужику красота-то к чему? Мужик мужиком быть должен! – настаивал на своём он.
– Всё ты верно сказал, Фёдор, только сердце-то куда деть? Вырвать? Катерине как растолковать, что верно, а что нет, – она и слушать не хочет! Всё «Диманька мой» да «Диманька». А ведь правда, столько годков они рядышком, с детства самого! – держалась за голову Ольга.
Катерина спустилась ещё на пару ступенек, задула свечу и присела. Хотелось ей услышать хорошие вести – о том, что не будет купца проклятого и что, дождавшись милого, сыграют свадьбу пышную, и дом построят уютный, и детей целый двор будет, и проживут они много лет душа в душу, но не тут-то было.
– Да он неплохой парнишка, знаю, и отца его знал – хорошая семья была, да только где сейчас Диманька этот? – Фёдор крепко взял ладонь Ольги в свои руки. – Только Бог один знает… Оленька, а ежели он косой какой или хромой воротится – что тогда? Катерина от жалости всю жизнь на себе тащить будет и себя, и его, а потом рыдать в три ручья? Или ждать его с десяток лет, а потом весточку получить, что муженёк ваш хорошо князю послужил? Я для дочери любимой такого не потерплю! Всё это ребяческая любовь – ненадолго она, – а вот муж хороший на всю жизнь. Старые мы уже – спокойней нам будет, ежели знаем, что Катерину надёжный человек в жёны забирает. Она с ним как у Христа за пазухой жить будет!»
– Фёдор, а нас бы разлучить – ты… – прищурила глазки Ольга.
– У нас совсем другая история! – стукнул Фёдор по столу кулаком. – А у Катерины будет своя! Счастливая! Без ожиданий, горестей и нищебродства! – его седые брови сдвинулись к носу – Решено: завтра придёт сваха, мы примем хлеб и будем ждать жениха! – уже не старался шептать Фёдор. – Завтра примем…
Услыхала это всё Катерина, заскочила вмиг обратно, плюхнулась на перину и зарыдала в подушку:
– Батюшка-а-а-а…Маменька-а-а-а… Ну за что ж вы так со мной? Меня ни о чём не спросили, всё за одну ночь решили… А как же «Утро вечера мудренее»? А как же я? А как же Диманька? А как же мы-ы-ы-ы-ы-ы? – и давай ещё пуще реветь.
Не пойми как услыхали сестрицы рыдания Катерины – ведь их и пушкой не разбудить, и коврижкой с кровати не выманить, а тут подскочили и давай Катерину успокаивать, слёзки вытирать и советы давать:
– Ты, Катя, в лес иди, – гладила по головушке её сестрица Варвара.
– В лес, в лес! – подхватила Клава. – Там колдунья живёт, Ягишна – так её зовут. Она все беды решит за золотишко. Я-то точно знаю, мне Авдосья Никитична рассказывала. Только не каждый к ней пойдёт – ведь говорят, охраняет её нечисть всякая, а вместо ноги у неё костяшка, глаз один и волчья пасть! – цокнула она зубами, поглаживая Катерину по спинке.
– Мы ж, Кать, за тебя, мы ж в беде не оставим! – обнимала её Варвара. – Понимаю тебя, сестрица… Ну на кой такой нужен, как этот Иван Афанасьевич – высокий, сильный, ещё и богатый. Тьфу! – махнула сестрица старшая рукой. – Ты иди, мы придумаем, что бате сказать!
Успокоилась Катерина – решила она, что теперь помочь ей может только сила нечистая. Вытерла она личико заплаканное, схваченное румянцем, села ровненько, взяла гребень свой и начала волосы причёсывать. Тонул гребень в золотых волнах, распутывая их. Локон за локоном обдумывала она свой поход.
«Она поможет. Я ей золото, а она мне – его. Ой, а где ж золото взять, и сколько нужно этой ведьме? Ведь у меня только крестик золотой, а его негоже отдавать», – думала она и слегка подёргивала висевший на шее на тонкой веревочке малюсенький крестик.
Не успела Катерина подумать, как золото раздобыть, как сестрицы, будто мысли читая, подорвались к коробчонкам своим – искать шкатулки с драгоценностями. Повытаскивали, открыли и давай золотые украшения выбирать. Долго Варвара не могла определиться, что оставить – то или это. Копалась она, копалась… не выдержала длинноносая Клава – подлетела, выхватила шкатулочку и, шепча на ухо Варе «Отдай! Быстрей уйдёт», свалила все украшения в мешочек и, улыбаясь сквозь зубы, протянула Катерине.
– Вот, возьми, Катенька. И с Богом! – не терпелось Клаве избавиться от младшей сестры.
– Спасибо, сестрицы родные, не забуду доброты вашей! Только косу и успела заплести, оденусь да пойду живей, – Катерина начала надевать синий сарафан на белую рубаху, достала башмачки кожаные, подаренные отцом в приданое, накидку шерстяную, подвязала мешочек с золотишком на пояс и начала было уже с сестрицами прощаться, как тут Варвару осенило:
– А куда ж ты без хлеба двинулась? Ты ж там с голоду подохнешь! – уставилась она с круглыми глазами на Катерину и Клаву.
– Варя, ну там же лес… Ягоды, грибочки, шишечки – не пропадёт, – Клава покрывала платком голову Катерины.
– Да вы чё ж… того…Я и часу не просижу, пока не пожую чё-нить, а тут в лес, не пойми куды! Так, а ну-ка на дорожку присядьте! – толкнула она на лавку сестёр. – А я вниз, за хлебом и молоком… и сыром… и пирожки захвачу… – бурчала она под нос.
Варвара осторожно спускалась с лестницы, держась за ступеньки, чтобы, как обычно, не грохнуться с неё и не разбудить батю. Она старалась идти как можно тише, но половицы не могли бороться с первой пышкой на деревне – они скрипели и хрустели под тяжестью медвежьих Вариных ног. Но скрип половиц был песней по сравнению с пронзавшим слух храпом Фёдора. Ни одному гостю в его доме не удавалось уснуть в первые две ночи: кто-то ворочался, кто-то клал подушку на ухо, кто-то напевал частушки, кто-то выпивал стакан водки, но засыпали все лишь на третий день. Рубило их от недосыпа подчистую, а в последующие дни всё шло по кругу – потому-то гостить долго у семьи Фёдора никто желанием и не горел. Ну а Варя уже подобралась к печи. Собрала она, что осталось с ужина, в корзинку и так же тихонько, как ей казалось, двинулась обратно. Вдруг она застыла – лицо каменное, глаза стеклянные, – а всё потому, что крепкая отцовская рука схватила девку за плечо:
– Ты чего бродишь? Но-о-о-очь же, – лёжа на печи, спросил Фёдор, приоткрыв правый глаз. У Вари забегали глазки, заурчало в животе, и ни одна умная мысль не шла в её черепушку, однако молчать было ещё хуже:
– Чё надо… то и то! – пробухтела девка, скинула батину руку с плеча и, перебирая толстыми ножками, убежала к лестнице. Притихла так, что только и было слышно, как шевелится от страха её второй подбородок. Прислушивалась Варя и наконец-то выдохнула: избу вновь окутал тяжёлый храп Фёдора. Поднялась она наверх, вручила корзинку Катерине, плюхнулась на лавку и давай похрапывать. А Катерина попрощалась с Клавой, с храпящей Варварой – и через оконце по лесенке прямо в огород, в потёмках потоптала пару грядок, подошла к стойлу, открыла дверь и зажгла свечу. В стойле стояла пара лошадей: старая тощая кобыла Ягодка и молодой жеребец Фарис. Это был крупный, неприхотливый, пышущий здоровьем тяжеловоз, чёрный красавец с богатой гривой – лучше помощника не найти. Всем был хорош Фарис, да только трусоват малость. Только наступит ночь и заскребёт мышь за стенкой – заржёт конь дико, прижмётся к стене и не сомкнёт глаз до утра. А когда пахота и полевая мышка случаем пробежит под копытом – затрясётся он весь, затопает, запрыгает и побежит по полю, словно чумной. Еле-еле Фёдор поймает жеребца, успокоит, обнимет друга своего, шепнёт ему на ухо пару ласковых слов – и тот снова смирный и радостный. Вот и Катерина, прежде чем оседлать коня, погладила его, почесала за ушком, рассказала, куда идти собираются. Признал Фарис подругу свою, и пошли они через двор тихо-тихо, мимо псов спящих. Вышли за ворота, да по тропинке в лес поскакали.
Глава 7
Нежданная гостья
Лес становился всё тише и темнее. Поднялся ветер, закружил вокруг беспокойного Фариса. Испуганный конь встал на дыбы, замахал гривой и топтался вокруг себя, боясь ступать дальше. Успокоив своего доброго, но трусливого друга, Катерина решила, что дальше одной предстоит ей идти. Слезла она с седла и начала обнимать Фариса, шепча ему: «Скачи ты, дружочек, домой…» – и изо всех сил шлёпнула жеребца. Заржал конь пуще прежнего и быстрее ветра унёсся в сторону дома.
Чем дальше в лес, тем тревожнее: впереди росли лишь коряги и кусты с сухими колючими ветвями, а мягкую тропинку сменила широкая и каменистая. Вой волков заставлял идти живее, становясь всё ближе и ближе. Катерина делала шаги всё шире и быстрее. Хруст веток и рычание – Катерина бросилась бежать. Бежала она на сверкающий огонёк в глубине леса. За спиной слышалась погоня; она сбросила накидку и корзинку с перекусом. Оглянувшись на мгновенье, девица увидела стаю волков, жадно преследовавших свою новую добычу. Закрыв от страха глаза, Катерина бежала что есть силы. Сердце вырывалось из груди, а ноги заплетались; словно хлебная коса, споткнувшись о камень, она упала, зажмурилась и ждала смерти. Но ничего не происходило. Открыла девица зелёные очи и, обернувшись, увидала лишь серого борова, который, морося своими тонкими копытцами, торопливо перебегал тропу и похрюкивал.
«Что за напасть? – не могла отдышаться Катерина. – Неужто почудилось?» – думала она, отрывая колючки с уже не такого чистого сарафана.
Посмотрела вперёд, а там избушка виднелась. Избушка та была окружена частоколом, да непростым: соединяла и пронизывала его железная нить, а к нити были руки подвязаны с острыми когтями. И не подойти никому к частоколу опасному, человек ли это, зверь, или птичка-синичка: сядет на столб, а её рука хвать, сожмёт до смерти – и за ограду. На столбах ближе к воротам черепа конские насажены. Из глазниц их огонь полыхал и освещал ворота, а ворота те были из костей разных. Охватил страх Катерину – ноги свинцовые стали, руки задрожали, сердце забилось так, что казалось ей эхо по лесу пошло. Шептала она:
«Если я бояться буду, ничего не выйдет – никогда я милого не увижу… А буду жить при купце противном, ручки ему целовать! Нет! Нет! Иду! У меня всё получится! Верю! Я верю, что смогу!»
Выдохнула она страх весь, прижала руки к груди и ступила на тропинку, к воротам ведущую. Шла она медленно и уверенно. Чем ближе подходила, тем ярче огонь полыхал синем пламенем. Зашевелились руки на частоколе, начали ногти свои об него точить да что попало вокруг хватать: ветки сухие да руки соседние. Подошла Катерина к воротам, начала рученьку свою к ним тянуть и вдруг слышит:
– Повезло тебе, что ты тощая! – сказал глухой противный голос. Отдёрнула Катерина руку, посмотрела на ворота – а там череп человеческий нижней челюстью щёлкнул, глазницей подмигнул и закряхтел, смеясь. Красавица не испугалась, пригляделась к нему и спросила:
– Что вы сказали?
Череп покосился на неё:
– Что, что? Тощая ты – повезло! Полная баба в руки бы цепкие попалась и за оградой уже валялась! – засмеялся череп. Его пугающий гогот стоял на весь лес. Противен ей стал череп – отклонилась она от него, выпрямилась, подбородок вверх, руки в крест и начала беседу с ехидной костяшкой.
– Не испугаешь меня, а ну отворяй калитку! – скомандовала красавица, ткнув пальцем ему в лоб.
– Калиточку тебе открыть? Эх, не могу: ручек-то у меня своих нет! – язвил череп. – Ты открой!