Время любить Бенцони Жюльетта

– Наверное, в этого Томаса вселился дьявол. Мне жаль тот монастырь, куда он себя прочит, я даже жалею Бога! В этом мальчишке он получит гнуснейшего служителя!

Задумавшись и нахмурив брови, Жосс словно врос в пол посередине комнаты, уставившись невидящим взглядом на солнце, которое теперь уже сияло с лучистым ликованием наступившего дня. Неожиданно он прошептал:

– Мальчишка получил хорошую взбучку, мадам Катрин, но лучше вам поскорее уехать. Как только Готье сможет ехать…

– Он может, я думаю, ехать. К нему вернулась память.

Жосс Роллар поднял брови, бросая на молодую женщину искренне удивленный взгляд.

– Выздоровел? Но ведь вчера еще, перед тем как стали гасить огни, я зашел к нему, и он все еще был в том же состоянии.

Катрин, царапины которой разглядывали служанки, почувствовала, что начинает краснеть. В смущении она отвела глаза.

– Чудо произошло этой ночью! – только и сказала она.

Наступило короткое молчание, которое довело до предела смущение и замешательство Катрин.

– Ах так! – в конце концов сказал Жосс. – Тогда отправляемся в путь.

Он вышел из комнаты, оставив Катрин заботам служанок.

Через час у нее в комнате появился дон Алонсо. Он казался еще более нервным и возбужденным, чем когда-либо. Хозяин дома высказал молодой женщине красноречивые и многословные извинения.

– Это печальный инцидент, моя дорогая. Завтра же этот мерзавец уедет в доминиканский монастырь в Сеговии, куда он рвется.

– И я тоже хотела бы уехать завтра.

– Как? Уже? А ваш слуга?

– Он вполне в состоянии продолжить дорогу вместе с нами. Я вам многим обязана, монсеньор! За вашу доброту, щедрость…

– Ну-ну! Это уж вы оставьте…

Какой-то миг он смотрел на молодую женщину. Одетая в черный бархат, который закрывал ее до подбородка, она была воплощением достоинства и изящества.

– Ну что же, летите дальше, прекрасная птица! Но я буду скучать по вашему обществу! Ваше присутствие привнесло солнечный свет в этот суровый замок… Я прослежу за подготовкой вашего отъезда.

– Монсеньор, – смущенно произнесла Катрин, – вы так добры!

Катрин скользнула на колени и с уважением поцеловала перстень архиепископа. Фонсека был растроган. Он быстро совершил над ней знак благословения, потом, положив руку на склоненную голову, сказал:

– Не знаю, куда именно вы едете, дочь моя, и не спрашиваю вас об этом. Но интуиция говорит мне, что вы идете навстречу погибели. Если испытания, что ждут вас, будут слишком тяжелы, помните, что здесь у вас есть всегда друг и дом.

Шурша пурпурной парчой, его преосвященство архиепископ Севильи удалился, объявив, что они встретятся двумя часами позже для того, чтобы вместе откушать.

Только он исчез, как Катрин устремилась в башню. Ей не терпелось увидеть Готье, и она испытывала разочарование, что сам он до сих пор не удосужился прийти к ней. Может быть, он все еще спал? Обеими руками приподняв платье, она взлетела по крутой лестнице, толкнула дверь, которая не была закрыта, и оказалась лицом к лицу со своим другом. Он сидел в ногах кровати, обхватив голову руками, спрятав в ладони лицо. Вид у него был такой удрученный, что Катрин почувствовала себя совершенно сбитой с толку.

Она встала на колени около гиганта, схватила его большие руки.

– Готье! Что с тобой?

Он поднял к ней расстроенное лицо, а в его серых глазах сквозили неверие и отчаяние. Он смотрел на нее, словно она была не совсем реальна.

– Так это… – медленно прошептал он, – не сон! Это именно вы… Мне не приснилось!

– Что?

– Ночь… невообразимая ночь! Я не стал жертвой бреда? В моей голове уже с давних пор происходили такие странные вещи… столько невероятных вещей! Теперь я не знаю, что было в действительности, а что мне просто приснилось.

Катрин вздохнула с облегчением. Она боялась, что болезнь вернулась.

– Нет! Этой ночью ты стал самим собой. И… ты стал моим любовником, – тихо произнесла она.

Он схватил ее за плечи, жадно всматриваясь в красивое лицо.

– Почему? Но почему вдруг вы пришли в мои объятия? Что произошло? Как же мы до этого дошли? Я вас оставил в Монсальви и вот нахожу вас… да, кстати, где мы находимся?

– В Коке, в Кастилии. У архиепископа Севильи дона Алонсо де Фонсека.

Он стал повторять словно во сне:

– В Коке… в Кастилии! Как же мы сюда попали?

– А что ты все-таки помнишь?

– Мои последние воспоминания – это сражение. На бандитов из леса Ока, которые держали меня в плену, напали альгвасилы. Солдаты подумали, что я тоже – разбойник. Мне пришлось защищаться. Меня ранили… потом… потом – ничего! Ах нет, однако… Помню, что мне хотелось пить, мне было холодно… Последнее, что я помню, это сильный ветер, бесконечный и непрерывный…

«Клетка», – подумала Катрин, но не стала напоминать ему об ужасной пытке. Но все же нужно помочь Готье полностью восстановить память.

– А те бандиты из Ока, – сказала она, – как же ты попал к ним? Тот флорентийский менестрель, с которым ты повстречался по дороге в Ронсеваль, сказал, что видел, как ты упал под ударами наваррских горцев… Не стану от тебя скрывать, я думала, что ты умер!

– Я был ранен. Они напали на меня, набросились, как рой ос. Потом они сняли с меня одежду и бросили в овраг, но деревце остановило падение. Я очнулся от холода, на мне не было никакой одежды, наступала ночь. Я цеплялся за ветки дерева и молил Господа о спасении.

Я все думал об этом, когда в долине подо мной я увидел, как зажглись огни. Это придало мне мужества. Думая, что это устроились на ночь пастухи или дровосеки, я принялся спускаться, медленно, цепляясь за камни и стволы.

– Пастухи приняли тебя и вылечили? – спросила Катрин.

– Да, но это не были пастухи! А люди одного сеньора и грабителя, который обосновался в том районе, сеньора Вивьена д'Эгремона.

Катрин нахмурила брови. Это имя она уже слышала. Его с ужасом произносили и монахи в Ронсевале, и крестьяне в Сен-Жан-Пье-де-Пор.

– Как же ты от них спасся?

– Вот именно я от них не спасся. Меня подлечили, конечно, а потом заковали в цепи. Когда я окреп, меня повели в цепях в Памплону, где этот выродок продал меня как раба, и очень дорого, уж поверьте! – сказал Готье с горькой иронией. – Меня купил епископ Памплоны для того, чтобы я присматривал за его псарней. В тот день, когда собакам отдали на съедение маленького мальчика, я убежал. Но я не знал страны, не знал их проклятого языка. Я встретил человека и заговорил с ним, но тот оказался одним из бандитов Ока. Он отвел меня прямехонько к своим собратьям. Я еще раз стал размышлять над тем, как бежать, и в этот момент нагрянули альгвасилы. Из-за моего роста, конечно, они приняли меня за главаря. Впрочем, я не понимал, что они там говорили. Меня оглушили, связали… И вы, конечно, знаете продолжение истории лучше меня…

– Конечно, знаю… – Катрин нежно провела рукой по шероховатой щеке нормандца. – Ты ужасно страдал, Готье, но я все время верила, что смерть не властна над тобой!

Рука Катрин задержалась на его лице, он мягко снял ее и сказал:

– Теперь вы, мадам Катрин! Если вы хотите, чтобы я до конца все понял, мне нужно все рассказать… все, вы слышите?

Она подошла к скамье у окна и села. Катрин не хотела ничего скрывать.

– Ты все узнаешь! У меня нет стремления скрывать от тебя подробности. Так вот, когда флорентийский менестрель пришел к нам и сообщил, что видел твою гибель…

Рассказ длился долго. Катрин говорила медленно, подыскивая слова, стараясь ничего не пропустить. Готье ни разу не прервал ее. Когда она закончила рассказ, он глубоко вздохнул и, встав, пошел к окну, поставил ногу на угловую скамью.

– Так значит, – медленно сказал он, – мессир Арно в плену у мавров?

И немедленно ревнивый гнев вновь охватил Катрин.

– В плену по собственному желанию! Разве я не сказала тебе, что он охотно последовал за той дамой? Мой супруг влюбился в нее с первого взгляда.

– И вы поверили Фортюна? Вы же помните его фанатичную привязанность к хозяину? Он клялся, что вы еще заплатите за измену. Фортюна вас ненавидел, мадам Катрин. Он сказал бы все что угодно, чтобы вас задеть!

– Но не до такой же степени! Разве он не клялся спасением своей души, что в сей час Арно пребывает в любовных утехах во дворце своей принцессы! Кто же станет подвергать угрозе свое вечное спасение, чтобы утолить жажду мщения?

– Вы даже не представляете, сколько на свете есть таких людей! Во всяком случае, возможно, что мессир Арно познал там любовь. Но кто вам сказал, что он на нее отвечает? Впрочем…

И Готье, резко повернувшись к Катрин, встал над ней во весь свой рост.

– Вы не отправились бы, мадам Катрин, в это безумное путешествие, если бы не питали надежды. Вы бы вернулись в Монсальви, а может быть, и ко двору короля Карла, где господин де Брезе открыл бы вам широкие объятия… да вы могли вспомнить и о любви Великого Герцога Запада. Такая женщина, как вы, никогда не признает себя побежденной, я это знаю лучше, чем кто-либо. А что касается того, что мессир Арно навсегда для вас потерян, – рассказывайте это другим, мадам Катрин! Такое вы никогда не заставите меня проглотить!

– А ты думаешь, что я собираюсь простить ему измену? Просто посмотреть, как он смутится…

Готье покраснел от гнева.

– Не принимайте меня за дурака, мадам Катрин! Вы отправились туда для того только, чтобы устроить сцену вашему супругу?

– А почему бы и нет?

– Это неправда. Вы никогда не любили никого, кроме него! У вас не будет ни сна, ни покоя, пока вы, даже испытав самые страшные мучения, не соединитесь с ним… и не отвоюете, не отберете его!

– Да, чтобы заставить его заплатить за измену!

– А по какому праву? Кто же изменил из вас первым? Хотите, мы опять поговорим о господине де Брезе? Если бы вы не дали ему никакого повода, он и не думал бы, что вы выйдете за него замуж. Если я оказался бы на месте мессира Арно, я бы убежал из лепрозория, вырвал бы вас из объятий вашего прекрасного рыцаря и убил бы своими собственными руками, а потом отдал бы себя в руки правосудия!

– Может быть, потому, что ты меня любишь! – произнесла Катрин с горечью. – Он не рассуждал, как ты…

– Потому что он вас любил еще больше! Поверьте мне! Пламя ревности, которое вас гложет, конечно же, ничтожно по сравнению с тем, что должно было разъедать ему сердце в его страшном одиночестве! Думаете, я забуду, как я видел его в последний раз? Он уходил в солнечном свете под похоронный перезвон колоколов, под плач волынок, уходил в иной мир.

При воспоминании о самом жестоком дне ее жизни Катрин прикрыла веки, под которыми наворачивались слезы, и покачнулась.

– Молчи! – стала она умолять. – Молчи, пожалей меня!

– Тогда, – произнес он, смягчившись, – перестаньте рассказывать мне сказки и себе тоже. Зачем вы пытаетесь лгать нам обоим? Из-за прошедшей ночи?

Катрин подняла на него вновь сияющие глаза.

– Может быть, из-за этой ночи, вот именно! Может быть, у меня больше нет желания идти в Гранаду!

– Уже многие дни вы боретесь сама с собой: то вас преследует ревность и толкает в город, где находится ваш супруг, то вас обуревает соблазн все бросить, вернуться к ребенку, к покою и безопасности нормальной жизни. А то, что произошло этой ночью, ничего не изменило.

– Почему ты так говоришь?

– Потому, что знаю. Этой ночью вы сделали мне чудесный подарок… о котором я и не мечтал, но сделали вы его из-за двух причин: прежде всего из жалости.

– Готье! – запротестовала Катрин.

– Да, да! Прежде всего из жалости, потому что вы хотели любой ценой меня вылечить, но и наперекор всему, с досады. Это был способ отомстить…

– Нет! – простонала Катрин со слезами в голосе. – Не так… не только это; этой ночью я была счастлива, клянусь тебе!

Глубокая нежность отразилась в лице нормандца.

– Спасибо за эти слова! Думаю, и вправду, вы меня любите, мадам Катрин, но… – и его палец, указывая на шею молодой женщины, уткнулся в тяжелый золотой крест с жемчугом, который архиепископ собственноручно повесил несколько дней тому назад и который сиял на бархате ее платья, – попробуйте поклясться вот на этом кресте, что не его вы любите! Его, вашего мужа, вашего господина! Вы же сами знаете, что любите его и будете любить до последнего вздоха!

На этот раз молодая женщина ничего не ответила. Опустив голову, она дала волю слезам, и они закапали на темный бархат ее платья.

– Вы же сами знаете, – мягко проговорил Готье, – и об этой безумной и чудесной ночи, о которой я сохраню воспоминание, а вас умоляю забыть, мы больше никогда не будем говорить…

– Так ты больше меня не любишь?

Наступила томительная тишина, потом нормандец прошептал:

– Боги моих предков знают, что я никогда вас так не любил! Но именно из-за этой любви я умоляю вас все забыть. Если вы этого не сделаете, моя жизнь станет адом… и мне придется вас покинуть. Мы уедем отсюда, продолжим путь, он поведет нас в королевство Гранады. Я помогу вам найти мессира Арно.

– Есть вещи, которых ты еще не знаешь. Может быть, я больше и права не имею требовать обратно мужа моего Арно де Монсальви.

– Что вы хотите сказать?

– Что, может быть, я не имела права выходить за него замуж… потому что я боюсь, что мой первый супруг все еще жив…

Освобождаясь от невыносимой тяжести, она рассказала Готье о своей встрече с одноглазым монахом. Она бы продолжала, конечно, рассказ о своих страхах, своих сомнениях, но вдруг Готье схватил ее за плечи и принялся трясти, словно старался пробудить ее от кошмарного сна.

– Замолчите, мадам Катрин… и послушайте меня! Мы уезжаем немедленно из этого замка. Иначе вы помутитесь рассудком. Перестаньте видеть сны наяву, избавьтесь от сновидений и дурного глаза! Идите дальше своей дорогой и думайте только об одном: вы перед Богом и людьми являетесь женой Арно де Монсальви, вы носите его имя, у вас от него есть сын!

– А если этот монах – Гарен де Бразен?

– Зачем вам это знать! Для всего мира, как и для него самого, конечно, его повесили. Если ему удалось избежать смерти, он изменил свою жизнь в соответствии со своими вкусами. Гарен де Бразен мертв, слышите, мертв! Дышит только Фра Иньясио, живет уже своей жизнью. Теперь идите и подготовьтесь к отъезду, мы как можно быстрее уедем из этого замка!

В этот миг звук фанфар нарушил тишину. Катрин направилась к двери и дружески улыбнулась своему другу.

– Думаю, ты всегда будешь прав, Готье, но вот трубят. Дон Алонсо ждет меня к трапезе, и я не хочу заставлять его ждать.

– Объявите ему об отъезде.

– Я уже это сделала. Но, так как я сказала, что собираюсь уехать завтра, думаю, тебе надо будет потерпеть до этого срока. Еще одна ночь, Готье, только одна ночь.

– За одну ночь может измениться вся жизнь! Но вы правы: мы слишком многим обязаны господину архиепископу, чтобы быть с ним неучтивыми. Завтра, на рассвете, пусть так!

Катрин спустилась по лестнице. Когда она переступала порог низкой двери башни, ей показалось, что какая-то фигура отпрянула в густую тень от каменной винтовой лестницы и что эта фигура очень походила на Томаса де Торквемаду. Она вздрогнула от испуга, вспомнив утренний кошмар, но когда вышла во двор на солнечный свет, все ее страхи рассеялись. Легким шагом Катрин направилась к залу, где обычно подавалось угощение.

Нестерпимый жар разбудил Катрин среди ночи. Молодая женщина в какой-то миг думала, что ей снился дурной сон, но быстро поняла, что на самом деле случился пожар. Дверь ее комнаты пылала, а перед камином разбросанные по полу охапки соломы и хвороста горели, выбрасывая густой дым.

В панике она выскочила из кровати и устремилась к окну, отодрав створки.

Но ворвавшийся в открытое окно воздух только раздул огонь. Обои загорелись, угрожая занавескам.

– На помощь! – завопила Катрин в безумном страхе. – Пожар!..

Она знала, что ее комната находится высоко, под окном – десять футов. Между тем… если ей не придут на помощь, нужно будет спасаться через окно! Прижавшись к раме, она напрасно хватала воздух. Густой и черный дым устремился прямо на нее, тянулся в отверстие окна. С пересохшим горлом, не в силах даже кричать, со слезящимися глазами, молодая женщина чувствовала, как силы покидают ее.

Когда Катрин пришла в сознание, у нее возникло впечатление, словно она погрузилась в реку. Она была мокрой, ее пронизывал холод, она стучала зубами. Полные слез глаза не различали ничего, только красный туман, но она чувствовала, что чьи-то руки обтирают ее. Потом ее завернули во что-то жесткое, но теплое. Та же сильная рука обтерла ей лицо, и наконец она узнала склоненное над ней лицо Жосса. На сжатых губах появилась его странная улыбка, когда он увидел, что она открыла глаза.

– Еле успел! – прошептал он. – Думал, что не сумею проскочить эту стену огня. К счастью, кусок стены, падая, открыл проход. Я заметил вас и смог вытащить оттуда…

Приподнявшись, Катрин увидела, что лежит на плитах галереи. Огонь гудел в одном из дальних концов, там, где раньше была дверь в ее комнату, но там не было ни души.

– Никого нет? – сказала она. – Как же так получилось, что огонь не встревожил никого в замке?

– Потому что горит и у архиепископа. Все слуги тушат там пожар, спасают дона Алонсо. Впрочем, двери в эту галерею были забаррикадированы снаружи.

– Как же ты тогда очутился здесь? – удивилась Катрин.

– Да потому что ночью я пришел сюда и спал на одной из каменных скамеек. После утренней истории с гнусным мальчишкой мне было не по себе. Я решил пронаблюдать за вашей комнатой. Но, думаю, слишком крепко заснул! Поджигатель не увидел меня, но так тихо все проделал, что я не услышал, когда он разложил хворост.

– Поджигатель?

– Вы же не думаете, что такой огонь зажегся сам? У меня есть подозрение, впрочем, откуда ветер дует…

Словно в подтверждение его слов, низкая дверь в конце галереи, где еще не было огня, открылась и впустила длинную белую фигуру с факелом в руке. В ужасе Катрин узнала Томаса. Одетый в монашеское одеяние, с широко раскрытыми глазами он шел в сторону пожара, не замечая дыма, все сгущавшегося и заволакивавшего большую галерею.

– Смотрите, – прошептал Жосс, – он нас не видит!

И действительно, молодой человек шел вперед как лунатик. С факелом в руке, походя на падшего ангела мести и ненависти, он, казалось, был во власти транса. Его губы двигались, но Катрин ухватила на лету только слово «огонь»… Томас прошел совсем рядом и даже не увидел ее.

– Что он говорит? – прошептала молодая женщина.

– Что огонь красив, что огонь священен! Что он очищает! Что огонь поднимает до Бога!.. Что этот замок, замок лукавого, должен сгореть, чтобы души его жителей обрели Бога и освободились от дьявола… Он сошел с ума, – заключил Жосс и добавил: – Он не закрыл за собой дверь галереи. Воспользуемся этим, чтобы поднять тревогу.

Катрин пошла за Жоссом, но на пороге обернулась. Пелена дыма почти поглотила белую фигуру.

– Но… – произнесла молодая женщина, – он же сгорит.

– Это лучшее, что может с ним случиться… и для него, и для других! – прорычал Жосс, который решительной рукой увлек Катрин наружу.

Жосс, ухватив ее за руку, тащил вперед, но Катрин натолкнулась на какую-то мебель, больно стукнулась и вскрикнула. Жосс поддержал ее, чтобы помочь пройти последние метры, которые отделяли их от свежего воздуха. До сих пор они не встретили ни одной живой души, но во дворе оживление достигло предела. Толпа слуг, солдат, монахов и служанок бегала, кричала, суетилась, напоминая напуганных кур в курятнике. Между большим колодцем во дворе и входом в апартаменты епископа выстроилась цепочка рабов. Они безостановочно передавали ведра с водой, пытаясь погасить пламя, которое вырывалось из окон во втором этаже. Крики, стенания и молитвы слышались оттуда.

Этот двор с красными стенами, на которых отражалось пламя, обезумевшие люди – все это напоминало ад. Катрин, дрожавшая от возбуждения больше, чем от холода, ибо ночь была теплая и пожар прибавлял еще жара, плотнее завернулась в одеяло. Она встала под арки, обратив взгляд на донжон, который, оставаясь молчаливым и темным, казалось, держался в стороне.

– Готье! – прошептала она. – Где Готье? Он же не услышит при таком шуме…

– Стены у этой башни чрезвычайно толстые, – заметил Жосс, – и потом, у него, может быть, крепкий сон…

Но, словно опровергая его слова, в этот миг цепочка рабов, которая только что установилась, чтобы спасать крыло, в котором жила Катрин, рассыпалась, словно карточный домик. Мавры полетели в разные стороны со своими ведрами. Готье выскочил на порог. С перевязанной головой и в длинном арабском халате, в который его вырядили, он походил на тех же неверных, сокрушаемых им на своем пути, но которые рядом с гигантом казались вроде карликов. Перед ним, спотыкаясь, шел Томас…

Он поднял на молодую женщину взгляд лунатика. Увидев ее, он очнулся, и его тонкие губы изогнулись в гримасе ненависти.

– Жива! – прошипел он. – Сам сатана ее опекает, проклятую! Огонь тебя не берет! Но когда-нибудь ты не увернешься от кары!..

С гневным рычанием Жосс вырвал кинжал, который висел у него на поясе, и прыгнул на мальчишку, схватив его за горло.

– Ты получишь по заслугам немедленно.

Громадная ручища Готье обрушилась на руку парижанина, задержав ее в воздухе.

– Нет… оставь его! Я тоже хотел его задушить, когда нашел перед охваченной огнем дверью комнаты мадам Катрин. Он бредил, держа факел в руке, но я понял, что это просто больной мальчишка… Пусть. Небо… позаботится о нем. Теперь едем!

Жестом Катрин показала на свое одеяло и пожала плечами.

– Вот так? С босыми ногами и завернувшись в одеяло? Ты сам-то не сошел с ума?

Готье передал ей сверток, который держал под мышкой.

– Вот ваша одежда и ваш кошель. Я нашел их в вашей комнате… Быстро одевайтесь!

Катрин не заставила его повторять то же самое два раза. Проскользнув в темный закоулок, она поспешила одеться, прицепила кошель к поясу, не забыв убедиться перед этим, что ее кинжал и изумруд королевы все еще там. Когда она подошла к своим спутникам, Томас исчез, а Жосса тоже не было на месте. Она спросила Готье, который, невозмутимо скрестив руки, смотрел, как люди продолжали бороться с огнем.

– Где Жосс?

– В конюшне. Готовит лошадей. Дон Алонсо вчера вечером отдал приказания на этот счет.

И действительно, Жосс возвращался, таща за собой трех взнузданных лошадей и мула, навьюченного поклажей. Архиепископ подумал обо всем… Катрин набросилась на Готье, когда он хотел помочь ей сесть в седло.

– Что ты себе вообразил? Что я вот так уеду, как какая-то воровка, даже не узнав, что с нашим гостеприимным хозяином?

– Он не рассердится на вас. Оставаться здесь вам не безопасно. Я узнал, почему вы стали жертвой пожара, – продолжал Готье, но Катрин резко прервала его, переводя разгневанный взгляд с одного мужчины на другого:

– Видимо, вы сговорились между собой, чтобы диктовать мне, как себя вести.

– Когда речь идет о вашей безопасности, – сказал Готье, – мы всегда договоримся. Вы не очень-то осторожны, мадам Катрин…

– Что бы там ни было, я не уеду, не попрощавшись с доном Алонсо!

И Катрин быстрым шагом направилась к двери, которая вела в покои архиепископа. Пожар был уже погашен. Только несколько черных дымков подымалось из отверстий, и неприятный запах гари висел в утреннем воздухе.

День разгорался очень быстро. Ночь растаяла разом, словно темный чехол сбросили с земли таинственные небесные хозяйки. Небо окрасилось всеми розовыми оттенками и золотом, и замок засиял, как огромный рубин на розовом жемчуге восхода. Катрин только перешагнула порог, как вдруг высокая черная фигура выросла перед ней. Несмотря на самообладание, молодая женщина отпрянула, охваченная суеверным страхом, который всегда вселялся в нее, когда она оказывалась рядом с Фра Иньясио.

Одноглазый монах посмотрел на нее без удивления, коротко кивнул.

– Счастлив вас встретить, благородная дама! Я шел к вам. Меня направил его преосвященство.

Внезапная тревога сжала горло Катрин. Она подняла на монаха глаза, в которых отчаяние смешалось со страхом.

– Вы… вы, значит, все-таки говорите на нашем языке?

– Когда это требуется… Как и на английском, немецком и итальянском!

Катрин почувствовала, как к ней вернулись все ее сомнения и страхи. Гарен тоже говорил на многих языках… И неуверенность опять вернулась к ней. Она вынудила сделать резкий выпад:

– Почему же вы делали вид, что не понимали меня, тогда, в комнате, где хранятся сокровища?

– Потому что в этом не было необходимости! И потому что я не понимал, что вы хотели сказать…

– Вы в этом уверены?

Услышав, как он говорил по-французски, Катрин пыталась найти интонации Гарена, голос Гарена… Она сомневалась, был ли это тот же голос или все же другой!.. Теперь она слушала, как он сообщал ей, что дон Алонсо легко ранен, что его мавританский врач дал ему сильное снотворное, чтобы он спокойно отдохнул, но что перед тем как заснуть, он приказал Фра Иньясио убедиться в том, что Катрин цела, и лично проследить, чтобы отъезд не задержался из-за ночного пожара.

– Дон Алонсо просит вас сохранить о нем память в сердце, благородная госпожа… и молиться за него, как он сам будет молиться за вас!

Внезапная гордость овладела Катрин. Если этот человек был Гареном, если он играл роль, он играл ее самым блистательным образом. Она не захотела отстать от него.

– Передайте его преосвященству, что я не забуду его, что никогда воспоминание о его доброте меня не покинет. Скажите ему также, как я благодарна за помощь, которую он мне оказал, и еще, что я благодарю его за молитвы, ибо в местах, куда я направляюсь, гибель будет угрожать постоянно!..

Она остановилась на мгновение, пристально глядя на черного монаха. Ничего! Словно каменный, бесчувственный, безразличный ко всему, он ограничился молчаливым кивком.

– Что касается вас… – вновь заговорила Катрин голосом, который дрожал от гнева.

Но договорить не дал ей Готье:

– Больше ни слова, мадам Катрин. Вспомните, что я вам сказал. Пойдемте! Пора ехать!

На этот раз она послушалась его: дала себя подсадить в седло, не произнеся ни слова, и направилась к воротам. Проезжая под поднятой решеткой ворот, Катрин обернулась, но увидела только широкие плечи нормандца, который закрывал от нее почти весь вид.

– Не оборачивайтесь! – приказал он твердо. – Вам нужно идти своей дорогой, вперед… Никогда не оборачивайтесь! Помните, что я вам сказал: перед Богом и перед людьми вы жена Арно де Монсальви! Забудьте обо всем прочем!

Опять она послушалась, посмотрела поверх красного стрельчатого свода на великолепный вид плато, но за плечом Готье она все-таки углядела черную фигуру монаха, стоявшего на том же месте, где она его оставила, запрятав руки в длинные рукава. Он смотрел ей вслед… И Катрин чувствовала, что этот образ поселился в ее сердце, в ее мозгу, как терний, о который она постоянно будет царапаться.

Она долго ехала молча, машинально следуя за Жоссом, ничего не видя, не замечая вокруг. После тяжелого подъема необъятная панорама равнин и холмов предстала перед их глазами. Кое-где виднелись жалкие деревушки, иногда показывался силуэт романского стиля церквушки или надменные стены монастыря, а то и тщедушный замок выставлял свою башню на скале, словно цапля, стоящая в задумчивости на одной ноге… Но Катрин ничего этого не видела. Перед ней стоял угрожающий силуэт одноглазого монаха. У ног Пресвятой Девы в Пюи она молила Бога вернуть ей супруга… И Бог вот так сыграл на ее сердце, на ее любви? Разве Бог может быть до такой степени жестоким, поставив на ее дороге того, кого она считала мертвым?

Где теперь ее долг? Готье говорил, что нужно продолжать путь, обязательно, во что бы то ни стало, не оглядываясь назад… Но Готье не знал Бога. А кто мог знать, чего требовал Бог от нее, Катрин?

Образ Фра Иньясио и образ Гарена теперь соединялись воедино в ее мозгу. Все, что ее память сохранила от ее первого мужа, закрутилось вокруг суровой фигуры монаха. Гарен в вечер их свадьбы, Гарен с искаженным ненавистью лицом в башне Малэна, Гарен в тюрьме с колодками на ногах, со своим пустым глазом.

Несмотря на палящее солнце, Катрин казалось, что она чувствует на плечах подвальную сырость камеры, а ноздрями – запах плесени и гнили. Она видела, да, она видела Гарена в момент, когда он поворачивал к ней свое лицо с раной, когда она вошла в тюрьму. И вдруг она вздрогнула.

– Бог мой! – прошептала она. – Как я раньше об этом не подумала?..

Она остановила лошадь, посмотрела на одного, потом на другого спутника, которые тоже остановились. И вдруг самым неожиданным образом рассмеялась. Она рассмеялась светлым, радостным смехом… смехом избавления. Господи, как же это было забавно!.. Как же она могла быть такой глупой, чтобы не заметить этого немедленно, а не мучить себя так ужасно. Она смеялась, смеялась до того, что ей перехватило дыхание…

– Но… она же сходит с ума! – с беспокойством сказал Жосс.

– Может быть, это от солнца! – серьезно предположил Готье.

Но когда они захотели спустить ее с лошади и отвести в тень, Катрин прекратила смеяться так же внезапно, как и начала.

– Я вспомнила, Готье! У Фра Иньясио повязка была надета на правый глаз!.. А мой скончавшийся супруг, казначей Бургундии, потерял в битве при Никополисе левый глаз! Я свободна, ты слышишь, свободна и могу потребовать у мавританки своего мужа.

– Вы не хотите немного отдохнуть? – настаивал Жосс, который ничего не понял.

Она встретила его слова новым взрывом смеха.

– Отдохнуть? Совсем наоборот! В Гранаду, и как можно быстрее!