Время любить Бенцони Жюльетта
– Где же она живет?
Толстый палец Фатимы указал в южную часть города, на изящные беседки и зеленые крыши большого, отдельно стоящего здания вне городских стен.
– Это Алькасар Хениль, частный дворец султанов. Его легко охранять, и Амина чувствует себя там в большей безопасности. Жены султанов редко жили в этом дворце, но Амина знает, чего стоит ненависть ее невестки. Конечно, Мухаммад ее любит, но ведь он поэт и всегда пасовал перед Зобейдой. Султанша относится к ней подозрительно.
– Если принцесса захочет получить ее голову, – заметила Катрин, – не думаю, что этот дворец долго сможет ее защищать.
– Дольше, чем ты думаешь. Так как есть еще и это…
И ее палец ткнул в здание вроде крепости, находившееся невдалеке от медресе. Стены его были увенчаны зубцами и освещены многочисленными горшками с огнем. Крепость словно охраняла южные ворота города и создавала впечатление грозной мощи.
– Это жилище Мансура-бен-Зегриса. Он – двоюродный брат Амины и всегда был в нее влюблен. Без всяких сомнений, – это самый богатый человек в городе. Зегрисы и Бану Сараджи[1] – это две самые могущественные семьи в Гранаде, и, само собою разумеется, они соперничают между собой. Амина – из Зегрисов, и это еще одна причина для Зобейды ненавидеть ее: ведь Зобейда покровительствует Бану Сараджам. Ты и представить себе не можешь, какие беспорядки происходят из-за ссор между этими двумя семьями. Если калиф Мухаммад уже два раза терял свой трон, смело можно сказать, что он обязан этим Зегрисам!
– И уже в третий раз вернувшись к власти, он не наказал их?
Фатима пожала плечами:
– Как ему это сделать? Маринидский султан, что правит в Фесе над обширными землями могущественного Магриба, друг этой семьи. Казнить Зегриса значило бы вызвать яростный гнев с его стороны, и тогда дикие всадники пустынь быстро появятся под нашими стенами. Мягкость и доброта Амины, очень привязанной к своей семье и страстно влюбленной в мужа, сыграли большую роль в заключении своего рода договора между ними. Вот почему Мухаммад терпит, что Мансур-бен-Зегрис сидит здесь, прямо у его ворот, словно большая сторожевая собака, готовая укусить.
Катрин постаралась запомнить причудливые имена, которые только что узнала: Амина, супруга султана, которую Абу-аль-Хайр спас от смерти; Мансур-бен-Зегрис, двоюродный брат, влюбленный в Амину, и соперничающая с ними семья, которой покровительствует Зобейда, – Бану Сараджи. Эти невинные на первый взгляд сведения могли в дальнейшем пригодиться ей.
Она хотела задать новый вопрос, но мощный храп прервал ее на первом же слове. Устав от целого дня работы, толстая эфиопка откинулась на подушки и погрузилась в сон.
Через восемь дней Катрин совершенно преобразилась. Тело Катрин потеряло болезненную худобу, оно вновь обрело свое великолепие и расцвело, а кожа стала тонкой и нежной, как лепесток цветка.
Много раз, пока она находилась у Фатимы, Абу-аль-Хайр приходил повидаться с ней, чтобы осведомиться об успехах, но ни Готье, ни Жосс не смогли с ним прийти. Его посещения были кратковременными, достаточно церемонными, так как он старался поддерживать свою роль сластолюбца.
Абу-аль-Хайр шепнул ей, что он еще не нашел способа ввести ее во дворец. Катрин чувствовала себя готовой к борьбе, но Фатима еще не была полностью удовлетворена.
Она тщательно прятала свою прекрасную подопечную в недрах дома, и только ее личные служанки и евнухи могли приблизиться к ней, когда она принимала своего друга. Между тем однажды утром, когда Катрин выходила из бассейна, она увидела Фатиму, оживленно разговаривавшую с пожилой женщиной, разодетой в пышную зеленую парчу. Эта особа с любопытными, цепкими глазами рассматривала Катрин. Когда Катрин спросила Фатиму, кто была эта особа, эфиопка только пожала плечами и сказала:
– Это моя старинная подруга! Но если она придет еще раз, ты с ней будь мягкой и милой… потому что она может для тебя сделать очень много, в случае если ты пожелаешь хозяина, более… стоящего, чем врач!
Больше Фатима ничего не сказала, но Катрин и так все поняла. Разве Абу не сказал ей, что Фатима – сводница из сводниц? Катрин ограничилась тем, что мягко заметила:
– Более стоящего хозяина… конечно, но я была бы очень счастлива, если бы благодаря этому хозяину смогла наконец узнать чудеса Аль Хамры!
– В этом нет ничего невозможного, – ответила Фатима.
На следующий день после визита старухи молодая женщина добилась от Фатимы разрешения выйти из дома и прогуляться. Два-три раза Фатима позволила ей выйти, конечно, тщательно завернутой в покрывало и охраняемой с обеих сторон двумя служанками, которые не отходили от нее. За ними шел огромный евнух, неся под мышкой плетенный из носорожьей кожи кнут.
Так же было и в то утро. Со своей обычной охраной молодая женщина, завернувшись в большое, легкое атласное, цвета меда покрывало, которое оставляло на виду только ее подведенные сурьмой глаза, направилась к рынку. Было еще очень рано. Но только утром да в сумерки можно было с удовольствием выйти из прохлады домов. Жара ни в коей мере не мешала обычному оживлению в рыночные дни в Гранаде.
Катрин собиралась уже устремиться под арку, ведшую на рынок, как раздалась пронзительная музыка. Отряд музыкантов, которые играли на гаитах[2] или ударяли кулаком в тары,[3] выехал из ворот впереди мощного военного отряда. Воины с темными лицами, дикими глазами, с копьем у ляжки, сидя верхом на быстрых маленьких андалузских лошадях, окружали группы роскошно разодетых рыцарей, у которых на левой руке, одетой в плотную кожаную перчатку, сидел ястреб или кречет. Колпаки, прикрывавшие головы хищным птицам, были из пурпурного шелка и сияли каменьями, а одежда всадников из парчи и их оружие были усеяны драгоценными камнями. Это, конечно, были знатные господа. У всех были тонкие и гордые лица, короткие черные бороды, горящие глаза. Только один ехал с непокрытой головой без тюрбана. Он скакал чуть впереди других, молчаливый, высокомерный, небрежно управляя белоснежной норовистой лошадью, масть которой привлекла внимание Катрин. От лошади глаза ее поднялись к всаднику. Она едва сдержала крик.
Очень прямо сидя в расшитом седле, на целую голову выше своих спутников, Арно был одет по-восточному, но в черный шелк, вышитый золотом, и это выделяло его среди пестрой группы всадников. Кроме того, на нем был небрежно отброшенный назад бурнус из белой тонкой шерсти… Его красивое лицо с жесткими и суровыми чертами, внушительным профилем исхудало, сделалось тоньше и потемнело почти так же, как лица мавров. Его черные глаза сумрачно блестели, а у висков появились серебряные нити.
Катрин пожирала мужа глазами, пока Арно ехал вперед, безразличный, далекий, не обращая внимания ни на что, кроме сокола у себя на руке, которого он иногда подносил к лицу, словно желая ему что-то сказать. Катрин прекрасно знала, что он жил в нескольких шагах от нее, но, оказавшись прямо перед ним, испытала шок.
Всадники продолжали путь, не обращая внимания на зевак… В бессознательном порыве Катрин хотела броситься под ноги белоснежной лошади, но две крепкие руки удержали ее, пока евнух, в ужасе вращая глазами, возник прямо перед ней.
– Пустите меня! – воскликнула молодая женщина. – Что вам нужно?
– Фатима приказала присматривать за тобой, – объяснила одна из женщин. – Ты хотела броситься за принцами? Так?
– Разве запрещено посмотреть на них поближе?
– Конечно! Твоя голова слетит, а ты этого даже не заметишь… а палка Фатимы не пожалеет наши спины!
Катрин сникла.
– Вернемся домой! У меня нет больше желания гулять.
Она замедлила шаг у маленькой зеленой мечети, и несколько случайно услышанных слов заставили ее остановиться.
Двое нищих провожали взглядом группу всадников.
– Как мрачен франкский пленник принцессы.
– Какой же мужчина, потеряв самое драгоценное – свободу, не будет мрачным? Этот христианин ведь воин. Видно же по его осанке… и по его шрамам. А война – это самый пьянящий из напитков. У него только любовь да любовь. Этого мало…
Катрин сделала вид, что ей попала в ногу заноза. Она дала одной из служанок ступню для осмотра, а сама внимательно слушала. А продолжение разговора нищих оказалось еще гораздо более занимательным.
– Так ведь говорят же, что Зобейда мечтает заставить его переплыть синее море, – сказал один их них. – Султан, конечно, согласится использовать такого великолепного рыцаря, даже неверного. Да он и не первый будет, кто переходит в мусульманство!
– Наш калиф согласится отпустить от себя сестру?
– Кто же мог когда-нибудь противиться воле Зобейды? Видел, кто охраняет ее драгоценную добычу? Сам визирь Абен-Ахмед Бану Сарадж собственной персоной.
При виде богато разодетых женщин нищие принялись стонать и слезливо молить милостыню. Впрочем, Катрин услышала достаточно. Живо надев туфлю, она со всех ног бросилась к дому Фатимы.
Если эта проклятая принцесса увезет Арно еще и в Африку, Катрин предстоит опять последовать за ним, пуститься в дорогу, терпеть опасности, тогда уже почти непреодолимые, потому что в таинственных городах страны, которую называли Магрибом, у нее не будет Абу-аль-Хайра. Любой ценой нужно помешать Зобейде.
На миг ей пришла в голову безумная мысль бежать прямо в дом к врачу, но в этот час – она это знала – он уходил к своим больным. Ей не оставалось ничего другого, как вернуться в дом. Во внутреннем дворе, усаженном лимонными, гранатовыми деревьями и виноградом, Катрин остановилась: Фатима была не одна. Рядом с ней Катрин узнала ту самую старуху, хотя на этот раз парча, в которую она облачилась, была сумеречно-сиреневого цвета и вышита большими зелеными цветами.
Заметив запыхавшуюся, взволнованную Катрин, Фатима поняла, что произошло что-то важное, и, извинившись перед гостьей, поспешно подошла к молодой женщине:
– Что с тобой? Где служанки?
– Они идут следом. Я пришла попрощаться с тобой, Фатима, попрощаться и поблагодарить тебя. Я должна вернуться к моему… хозяину.
– Насколько мне известно, он за тобой не приходил. Ты что, с ним повстречалась? – произнесла негритянка с большим сомнением в голосе.
– Нет. Но я должна вернуться к нему как можно быстрее…
– Абу нет дома. Его вызвали в Алькасар Хениль.
– Так что же… Он найдет меня дома, когда вернется, вот и все! Для него это будет приятной неожиданностью…
– А для тебя? Ночь, которая тебя там ждет, тоже будет для тебя приятной неожиданностью?
Большие глаза негритянки пытались поймать взгляд Катрин.
– Чуть раньше, чуть позже! – прошептала молодая женщина, делая неопределенный жест.
– Я думала, – медленно сказала Фатима, – что ты больше всего хотела попасть в Аль Хамру?
При этих словах сердце Катрин замерло, но она заставила себя улыбнуться.
– Мечты, к сожалению, не осуществляются…
– Слушай меня, и твоя мечта осуществится без промедления. Пойдем со мной.
Она взяла Катрин за руку, но, охваченная внезапным недоверием, молодая женщина стала сопротивляться:
– Куда ты меня ведешь?
– Вон к той женщине, которую ты видишь у воды… и к Аль Хамре, если ты хочешь все еще туда попасть. Эта старая женщина – Морайма. Ее все знают у нас, за ней бегают, потому что она управляет гаремом нашего властелина. Она приметила тебя в тот день, помнишь, и теперь пришла именно из-за тебя. Иди за ней, и вместо маленького врача ты будешь принадлежать калифу…
– Калифу? – произнесла Катрин слабым голосом. – Ты предлагаешь мне войти в гарем?
Обомлев, она собиралась с ужасом оттолкнуть это предложение, но фраза Абу-аль-Хайра пришла ей на память: «Комнаты Зобейды – это часть гарема». И еще одна фраза: «Мессир Арно живет в саду Зобейды, в отдельном павильоне…» Попасть в гарем – значит приблизиться к Арно. Она не могла мечтать о подобной удаче. Катрин заглушила шевельнувшийся в душе страх: если она только подойдет к узнику Зобейды, если осмелится с ним заговорить, ее отдадут на растерзание палачу принцессы.
Молодая женщина решилась.
– Иду за тобой, – сказала она. – И благодарю тебя. Единственно, о чем я прошу, пойди к врачу и отнеси мое письмо. Он же был добр со мной.
– Это я могу понять. Врач Абу получит твое письмо. Но пойдем! Морайма уже заждалась.
Старая женщина действительно подавала признаки нетерпения. Она широкими шагами мерила аллею, бросая взгляды в их сторону. Фатима поспешно, жестом фокусника сбросила шафранового цвета покрывало, в которое была завернута Катрин, открыв тонкую фигуру в широких муслиновых шароварах бледно-желтого цвета и коротенькой кофточке, глубокий вырез которой при каждом движении грозил высвободить ее грудь… Катрин увидела, как заблестели глаза старухи, и та раздраженным жестом отбросила свое собственное покрывало, открыв желтое, сухое и морщинистое лицо. При этом стал виден хищный профиль старой еврейки, увешанной драгоценностями, и провалившийся от отсутствия зубов рот, улыбка на котором выглядела отвратительной гримасой. Только покрытые большими кольцами руки были еще красивы.
Однако Катрин вздрогнула от отвращения, когда эти руки притронулись к ее коже.
– Можешь быть спокойна, – поспешно заверила ее Фатима. – Кожа гладкая и нежная, без изъяна.
– Вижу! – только и сказала старуха, потом бесцеремонно распахнула кофточку Катрин, освободила ее груди и обеими руками ощупала их, чтобы убедиться в их упругости.
– Самые прекрасные плоды для любви! – прибавила Фатима, больше уже не стесняясь, как торговец, который показывает покупателю товар. – Какой мужчина не потеряет от них разум? Ты не найдешь более совершенного цветка для того, чтобы предложить его всемогущему властелину верующих!
Вместо ответа Морайма, соглашаясь, кивнула головой и приказала Катрин:
– Открой рот!
– Зачем? – вскинулась молодая женщина, забывая о своих намерениях при виде того, что с ней обращаются, как с лошадью.
– Чтобы я могла убедиться, что дыхание у тебя здоровое! – сухо отпарировала Морайма. – Надеюсь, женщина, характер у тебя кроткий. Я не собираюсь предлагать калифу взбалмошную сварливую особу…
– Прости меня! – произнесла Катрин и послушно открыла рот.
– Что она у тебя жует, старая колдунья? Дыхание ее благоухает!
– Жасминные цветы и гвоздику! – проворчала Фатима, не любившая выдавать своих рецептов, но, однако, знавшая, что с хозяйкой гарема бесполезно хитрить. – Ну, так что ты решаешь?
– Увожу ее. Пойди приготовься, женщина, и поспеши! Мне нужно возвращаться…
Катрин отправилась в свою комнату. Она оставила обеих женщин спорить о том, что для Фатимы было в этом деле самым интересным: о цене, которая обязательно должна была быть высокой.
– Мне еще нужно уплатить неустойку врачу! – услышала Катрин громкий голос толстой эфиопки.
– У калифа всегда есть право взять рабыню. Для его подданного счастье предложить ему…
Дверь ее комнаты захлопнулась и избавила Катрин от их дальнейшего разговора. Ей был безразличен их торг.
Наскоро Катрин схватила лист хлопковой бумаги,[4] перо и нацарапала несколько слов для Абу. «Я счастлива, – писала она ему. – Наконец я окажусь вблизи моего супруга. Не переживайте из-за меня, но не дайте Готье и Жоссу совершать безумства. Попытаюсь сообщить вам новости, может быть, через Фатиму… если только вы сами не придумаете способа войти в гарем».
Снизу послышался зов. Старая Морайма теряла терпение. Поспешно схватив какую-то случайную одежду, Катрин взяла покрывало и вышла в галерею внутреннего двора. Фатима быстро спрятала полученные динары, а Морайма ухватилась за одежду, которую Катрин взяла с собой.
– Зачем тебе этот хлам? Во дворце я одену тебя в соответствии со вкусом хозяина. Теперь пойдем…
– Еще один миг, – попросила Катрин. – Дай мне попрощаться с Фатимой.
– Ты ее еще увидишь. Случается, что мы обращаемся к ней за услугами. У нее есть свои секреты красоты и любви, она творит чудеса.
Фатима подошла к обеим женщинам. Воспользовавшись удобным моментом, Катрин сунула Фатиме свое послание к Абу. Одобряюще ей улыбаясь, Фатима сказала:
– Иди туда, куда зовет тебя судьба, Свет Зари. Но когда ты станешь драгоценной игрушкой калифа, вспомни о Фатиме…
– Будь спокойна, – ответила Катрин, доигрывая до конца свою игру. – Никогда тебя не забуду…
И была искренней, говоря эти слова. Фатима обошлась с ней по-доброму, хотя и делала это, исходя из собственной пользы!
Привели двух белых мулов под красными кожаными седлами, позванивавшими колокольчиками. Затем из соседней улочки по сигналу Мораймы появились четыре худощавых нубийца, одетых в белое. Вынув из ножен кривые турецкие сабли с широкими изогнутыми лезвиями, они окружили сидящих на мулах женщин. И кортеж двинулся.
Раскаленный воздух дрожал, и там, наверху, в белесом небе, лучи безжалостного солнца пожаром зажигали крыши домов города. Но Катрин не замечала жары. В запале возбуждения она думала только о дворце, порог которого наконец ей предстояло переступить. Все больше сокращалось расстояние между ней и Арно. Вот только что она его видела. Теперь она попытается с ним заговорить, увлечь его за собой в дорогу к дому.
Дорогу на родину она даже не пыталась себе вообразить. А между тем сколько же трудностей еще встретится им! Бежать из дворца, добраться до границ королевства… Спасутся ли они от мести Зобейды, укроются ли от ее козней? Слишком часто они нарушают границы королевства Кастилии!
Если да, потом им придется опять пройти всю опасную дорогу через Кастилию. А перейти Пиренеи с их бандами разбойников? И… Нет! Сейчас все это мало значит: только одно идет в счет – отвоевать любовь Арно! Все, что могло случиться потом, не интересовало Катрин.
Проезжая вслед за Мораймой под красной аркой Баб-эль-Ахуара, Катрин не смогла сдержать возбуждения, охватившего ее.
Они двинулись по дорожке, вившейся около ручья и затененной серебристой листвой оливковых деревьев. Тропинка довольно круто поднималась к большим воротам, арка которых четко вырисовывалась на фоне внушительной квадратной башни без зубцов. Подойдя ближе, Катрин заметила укрепленную на кирпичной верхушке ворот поднятую к небу руку.
– Это ворота Правосудия! Рука напоминает о пяти заповедях Корана! – объяснила Морайма. – А та башня неподалеку – это тюрьма.
Катрин поняла настоящий смысл этих слов. Они походили на предупреждение, почти на угрозу. Угроза чувствовалась также и в наводящей страх двери с двумя створками, обитыми железом и огромными гвоздями. За ней шла темень глубокого крытого входа, его охраняли всадники в сиявших под пурпурными бурнусами кольчугах, в шлемах с высоким острием, низко надвинутых на свирепо смотревшие глаза. Когда по приказу господина входы и выходы закрывались, должно быть, уже никак нельзя было перейти эти толстые стены. Розовый дворец и те постройки, которые охватывали его крепостные стены, – дома, мельницы и все семь золоченых куполов мечети, напоминали ловушки.
Острый взгляд Катрин искал выход из этого великолепного и грозного, привлекательного и опасного дворца, походившего на ядовитый цветок. Она вынуждена была опустить глаза, чтобы не видеть окровавленных голов, насаженных на крюки, вделанные в стены. Когда молодая женщина переступила порог этого неведомого мира, ощутила, будто ледяной рукой ей сжало сердце. Она глубоко вздохнула, отгоняя тревогу. Не нужно слабеть и трусить! А в особенности теперь! Она сама желала этого момента.
И потом словно произошло чудо! Где-то в благоуханной густоте еще невидимых садов запел соловей, устремив к раскаленному небу несколько чистых нот, зазвеневших, словно горный источник. Соловей в такой час дня, в самый разгар здешней тяжелой жары? Катрин увидела в этом счастливое предзнаменование и, пришпорив мула, догнала Морайму, которая успела уехать вперед.
Прохлада туннеля, потом поворот, залитая гнетущим солнцем дорога вверх, затем на повороте восточное изящество двух высоких ворот под углом друг к другу. Морайма, ожидавшая Катрин уже наверху, указала ей на ворота, расположенные прямо перед ней:
– Королевские ворота. Они ведут в сераль, дворец калифа. Мы же войдем через вот эти Винные ворота, тут мы пройдем прямо в гарем, пересечем верхний город, административный центр Аль Хамры.
Заметив, что взгляд Катрин задержался на стене, которая соединяла три башни, высившиеся слева, старуха пояснила:
– Это Альказаба, крепость, которая делает Аль Хамру неприступной. Погляди на эту огромную башню, которая вон там стоит над рвом! Это Гафар, главное место защиты крепости. Очень часто по ночам ты услышишь, как над ней бьет колокол. Не пугайся, Свет Зари. Это не означает опасности, а только час полива на равнине… Теперь пойдем быстро, жара становится невыносимой, а я хочу, чтобы ты свежей предстала перед господином.
Катрин вздрогнула. Видно, она не успеет и вздохнуть, как ее уже будут демонстрировать калифу. Но она решила отдаться ходу событий, только стараться использовать их наилучшим образом.
Король-поэт
Бассейн, выложенный голубой с золотом мозаикой, утопал в дымке благоуханного воздуха, когда Катрин, подталкиваемая Мораймой, появилась из гарема. По приказу старой еврейки она проспала два часа после еды, и в ушах у нее шумело. Гомон вспугнутого птичника стоял в зале, где около пятидесяти женщин болтали все разом. В бассейне, полном теплой голубой воды, плескались красивые женщины. Вода в нем была такая прозрачная, что совсем не скрывала тел купальщиц. Все цвета кожи можно было увидеть на этой картине в пышной и очаровательной раме бассейна: темная бронза африканок с узкими бедрами и торчащими грудями, нежная слоновой кости кожа азиаток, розовый алебастр нескольких западных женщин соседствовали с янтарным оттенком мавританок. Катрин увидела черные, рыжие, красного дерева и даже белокурые волосы, глаза всех оттенков, услышала голоса на все лады. Но ее появление под покровительством хозяйки гарема заставило замолчать весь этот мирок. Все женщины застыли, все взгляды обратились к новенькой, которую сама Морайма поспешно принялась раздевать. Катрин заметила, что выражение глаз у всех этих женщин было одним и тем же: всеобщая враждебность.
Между тем Морайма тоже почуяла враждебную атмосферу. И ее резкий голос возвысился:
– Ее зовут Свет Зари. Это пленница, купленная в Альмерии. Постарайтесь, чтобы с ней не случилось ничего дурного! Я не поверю ни в слишком скользкие края бассейна, ни в недомогания в бане, ни в несварение желудка от сладостей, ни в карниз, который вдруг свалится, ни в гадюку, случайно заползшую в сад! Помните об этом! А ты иди окунись в воду.
Недовольный шепот встретил эту короткую речь, но никто не осмелился возражать. Однако, дотрагиваясь кончиком ноги до благоуханной воды в купальне, Катрин показалось, что она спускается в ров, полный змей. Все эти красивые тела обладали опасной гибкостью, а все эти рты со свежими губами, казалось, были готовы выпустить яд.
Ее сторонились, и Катрин вовсе не хотелось продолжать купание, не доставлявшее удовольствия. Она уже приближалась к краю бассейна и собиралась отдаться в руки двух рабынь, которых назначили ей в услужение и которые ожидали ее с полотенцами наготове у края бассейна. Внезапно она заметила, что молодая блондинка, лежавшая на подушках у края бассейна, обладательница красивого округлого и свежего тела, искренне ей улыбалась. Не задумываясь, Катрин подплыла к ней. Улыбка молодой блондинки обозначилась еще яснее.
– Не обращай на них внимания. Так всегда бывает, когда приходит новенькая. Понимаешь, новая женщина может стать опасной соперницей.
– Неужели все эти женщины влюблены в калифа?
– Господи, конечно, нет! Хотя ему не откажешь в привлекательности.
Блондинка заговорила по-французски.
– Ты из Франции? – спросила удивленная Катрин.
– Я родилась в Оксонне. Там, – добавила она с грустью, – меня называли Мари Вермейль. Здесь меня называют Айша. А ты откуда родом?
– Я родилась в Париже, но выросла в Дижоне, где мой дядя Матье Готрен торговал сукном…
– Матье Готрен? – повторила Мари задумчиво. – Мне знакомо это имя… Мне кажется, я тебя уже видела…
Она внезапно умолкла. Скользнув в лазоревую воду, женщина с золотистой кожей изящно подплывала к ним. Два зеленых зрачка, словно острие кинжала, вонзились в обеих женщин. Мари прошептала:
– Остерегайся этой гадюки! Это Зора, теперешняя фаворитка. Она еще хуже, чем принцесса Зобейда, потому что принцесса презирает вероломство, которым Зора пользуется с большим искусством. Если ты понравишься хозяину, тебе нужно будет опасаться этой мавританки.
У Катрин не осталось времени, чтобы задавать еще какие-то вопросы. Посчитав, конечно, что она уже достаточно поболтала с Мари-Айшой, Морайма подошла с двумя черными рабынями.
– Поговорим позже, – прошептала Мари и скользнула в благоуханную воду.
Катрин позволила двум рабыням тщательно себя растереть, потом они смазали ее тело ароматным маслом. Но когда она собралась надеть на себя шелковый полосатый халат без рукавов, Морайма воспротивилась:
– Нет. Не одевайся сразу. Пойдем со мной.
Вслед за еврейкой Катрин прошла несколько залов с горячими или холодными купальнями, потом они наконец пришли в комнату всю в лепных украшениях. Закрытая золоченой решеткой, галерея шла на высоте второго этажа. Низкие кушетки со множеством разноцветных подушек виднелись в глубине альковов, устроенных между арками и колоннами, и на них возлежали несколько очень красивых и совершенно нагих женщин. Морайма указала Катрин на пустующую кушетку.
– Ложись туда!
– Зачем?
– Увидишь. Это недолго…
Уложив Катрин в соблазнительной позе, Морайма встала в центре зала, где в мраморной раковине журчала струя воды. Она подняла голову к верхней галерее, словно ждала чего-то. Заинтересовавшись, Катрин посмотрела в том же направлении.
Ей показалось, что она заметила за тонкими позолоченными планками неподвижный силуэт. Катрин спрашивала себя: что она делает здесь? Ответ не заставил себя долго ждать. Тонкая рука высунулась в отверстие, и что-то упало на кушетку, которую занимала Катрин. Катрин с любопытством наклонилась и увидела, что это было простое яблоко. Она протянула к нему руку, но подоспевшая Морайма схватила плод. Катрин увидела, что еврейка была красной от возбуждения и что ее маленькие глазки сияли от радости.
– Хозяин выбрал тебя! – бросила ей правительница гарема. – А ты ведь только появилась! Этой же ночью тебе будет оказана честь быть допущенной до ложа властелина. Пойдем, нам надо тебя подготовить. Хозяин торопится.
И, даже не позволив Катрин взять одежду, она увлекла ее через залы и галереи. Вскоре они дошли до павильона, самого скромного в большом гареме, где Морайма поселила свою новую подопечную.
Отданная целой армии массажисток, которые сделали ее тело благоуханным, педикюрш, парикмахерш и гардеробщиц, молодая женщина посчитала более мудрым пассивно отдаться им в руки. Во всяком случае, будет полезно приблизиться к калифу… да так близко! Кто мог сказать, не удастся ли ей добиться какого-то влияния на него? А что касается… обстоятельств, в которые она попадала из-за близости с калифом Гранады, – по этому поводу Катрин больше не роптала. Ей предстояла война за Арно, а в борьбе любые средства хороши.
Калиф Мухаммад VIII, сидя со скрещенными ногами на диване, с восхищением рассматривал стоящую перед ним Катрин. Молодая женщина была уверена, что найдет в старшем брате Зобейды высокомерного, глубоко циничного мужчину, в некотором роде Жиля де Реца с чертами де Ла Тремуя…
А принц Мухаммад никак не походил на образ, который она ждала увидеть. Ему было лет тридцать пять, его густые волосы, не скрытые под тюрбаном, и короткая ухоженная бородка были темно-русыми, а светлые глаза выделялись на смуглом лице. Мухаммад отложил свиток, на котором при помощи тростниковой палочки писал в тот момент, когда вошли Катрин с Мораймой.
Мухаммад ничего не говорил, пока Морайма, пав перед ним ниц, рассказывала ему о радости, охватившей новую одалиску, когда она увидела, что была избрана в первую же ночь, и молчал, когда она стала расхваливать красоту и нежность Света Зари, жемчужины страны франков, блеск ее глаз с аметистовой глубиной, гибкость тела… Но когда, поднявшись, старуха еврейка захотела снять покрывала из муслина, он остановил ее властным жестом и приказал:
– Удались, Морайма. Я позову тебя позже…
И они остались вдвоем. Тогда калиф встал. Он был не очень высок, ноги его казались слишком короткими по сравнению с мощным торсом, облаченным в зеленого шелка халат, подпоясанный широким поясом с крупными изумрудами. Подходя к молодой женщине, он улыбнулся:
– Не дрожи. Я не желаю тебе зла!
Он говорил по-французски, и Катрин не скрыла удивления:
– Я не дрожу. Но откуда вы знаете мой язык?
Улыбка обозначилась четче. Мухаммад был теперь совсем близко от молодой женщины, и она могла вдыхать легкий аромат вербены, исходивший от его одежды.
– Монарх должен сам понимать послов. Толмачи слишком часто неверно исполняют свой труд… или продаются! Один пленник, святой человек из твоей страны, обучил меня этому языку, когда я был еще ребенком.
Длинные и тонкие пальцы Мухаммада стали снимать покрывало, которое скрывало голову. Он делал это медленно, мягко, с утонченностью любителя искусства, который открывает, развертывает драгоценное произведение, с давних пор ему желанное. Нежное лицо под короной золотых волос появилось под маленькой круглой тюбетейкой, расшитой мелким жемчугом, потом изящная шея. Упало еще одно покрывало и еще одно. Морайма со знанием дела истинной художницы, для которой желание мужчины не имеет никаких секретов, надела на Катрин много покрывал, зная, с каким удовольствием ее хозяин будет их снимать одно за другим. Под множеством легких лепестков на Катрин были только широкие плиссированные шаровары, сделанные из такой же вуали и подхваченные на щиколотках и на бедрах жемчужными нитями, заплетенными в косички. Молодая женщина не двигалась. Она давала возможность тонким рукам действовать по их усмотрению, и они по мере того, как исчезали покрывала и толщина их уменьшалась, делались все более ласковыми. Ей хотелось понравиться этому симпатичному человеку, который проявлял себя нежным по отношению к ней, не прося ее при этом, в конце концов, ни о чем, кроме часа удовольствия… того самого удовольствия, которое Жиль де Рец взял у нее силой, которого цыган Феро добился при помощи зелья и которое она сама отдала Готье. Столько мужчин прошло в ее жизни! И этот, конечно, не был из них наихудшим.
Скоро муслин пал на лазуритовые плиты гигантскими лепестками роз. Руки калифа ласкали теперь обнаженное тело Катрин. Потом Мухаммад отходил на несколько шагов, чтобы получше ее разглядеть в мягком свете золотых ламп. В черной глубине высоких кипарисов в саду запел соловей, и Катрин вспомнила о том соловье, которого она услышала, переступив порог высоких красных ворот Аль Хамры. Может быть, это был тот же маленький певец?..
Навстречу песне соловья мягко раздался в темноте голос Мухаммада:
- Я розу зари в саду сорвал,
- И песнь соловья поразила меня.
- Любовью к розе, как я, он страдал,
- И утро страдало от слез соловья.
- Я долго ходил по аллеям печальным,
- Пленник той розы, того соловья…
Стихи были прекрасны, и низкий голос калифа придавал им еще большее очарование, но стихов он не дочитал. Мухаммад приблизился к Катрин и припал к ее губам. Затем поднял молодую женщину на руки и унес в сад.
– Место розе среди ее сестер, – прошептал он. – Я хочу сорвать тебя в саду.
Под сенью жасмина, на мраморных плитах у зеркальной воды, в которой отражались звезды, были разложены подушки. Мухаммад опустил на них Катрин, потом с нетерпением сорвал с себя халат и отбросил его. Тяжелый пояс с изумрудами упал в воду и исчез в ней, а калиф не сделал ни движения, чтобы его удержать. Он заключил в объятия молодую женщину, вздрагивавшую, но не сопротивлявшуюся причудливому колдовству, таившемуся в этом человеке, в этой великолепной, утопавшей в ароматах ночи, которую нежной музыкой сопровождали шепот воды и пение соловья. Мухаммад был опытным любовником, и Катрин послушно отдалась его нежной игре, под волнами сладостного удовольствия гоня от себя чувство вины и разбавляя его пополам с чувством мести, которое тоже не было для нее лишено своего особого вкуса.
И большое зеркало воды, в котором отражался тоненький серп серебристой луны, вдруг затихло, чтобы лучше отразить двойной образ слившихся тел.
– Отдай ветру аромат букета, сорванного с твоего лица, я стану дышать ароматом тропинок, которых касаются ноги твои… – шептал калиф на ухо Катрин. – Словно ты замешена на цветах из этого сада, Свет Зари, и твой взгляд чист, как прозрачны его воды. Кто же научил тебя любви, о, самая благоуханная из роз?
Катрин благословила тень от жасмина, что скрывала их и сделала незаметной внезапно проступившую краску у нее на лице. Калиф был прав, она любила любовь, и, если ее сердце отдано было только одному-единственному на свете мужчине, тело ее могло ценить изощренные ласки мастера искусства сладострастия. Она сказала с некоторым лицемерием:
– Я твоя рабыня, о господин мой, и я только подчиняюсь тебе.
– Правда? Я надеялся на большее, но для такой женщины, как ты, я смогу и подождать сколько понадобится. Я научу тебя меня любить сердцем так же, как и телом. Здесь у тебя не будет другого занятия, кроме того, чтобы каждую ночь давать мне еще большее счастье, чем накануне.
– Каждую ночь? А другие твои жены, господин?
– Кто же, испробовав божественного гашиша, станет довольствоваться безвкусным рагу?
Катрин вспомнились дикие глаза Зоры. Мухаммад предлагал ей роль фаворитки, и Катрин догадывалась, что угрозы Мораймы не удержат египтянку на пути к убийству, если с Катрин калиф забудет всех прочих женщин, и Зору в частности.
– Ты делаешь мне много чести, господин, – начала она, но под портиком появился отряд факельщиков, осветив ночь красноватыми отсветами.
Мухаммад приподнялся на локте и, нахмурив брови, с недовольством смотрел, как те приближались.
– Кто это осмелился беспокоить меня в такой час?
Факельщики сопровождали высокого и худощавого молодого человека, с короткой черной бородой, в тюрбане из пурпурной парчи. Катрин узнала одного из охотников, которые в то утро сопровождали Арно.
– Кто это? – спросила она.
– Абен-Ахмед Бану Сарадж, наш великий визирь, – ответил Мухаммад. – Стряслось что-то серьезное, иначе он не осмелился бы прийти сюда…
Мгновенно Мухаммад, который совсем недавно шептал стихи и страстно ласкал ее, превратился во всемогущего калифа, перед которым преклонялось всякое существо. Он накинул халат и выступил на освещенное пространство. При виде его факельщики встали на колени, а великий визирь пал ниц в песок аллеи.
– Что случилось, Абен-Ахмед? Что тебе нужно в такой час ночи?
– Только опасность могла привести меня к тебе, повелитель верующих. Твой отец, храбрый Юсуф, покинул Джебель-аль-Тарик[5] во главе своих берберских всадников и направляется к Гранаде. Мне показалось, что тебя нужно предупредить незамедлительно…
– Ты правильно сделал! Известно, почему мой отец покинул свое убежище?
– Нет, всемогущий господин, мы этого не знаем! Но если ты позволишь твоему слуге дать совет, я осмелюсь сказать, что надо направить навстречу Юсуфу кого-то, кто бы прощупал его намерения.
– Никто, кроме меня самого, не может сделать этого. Он мой отец, и трон принадлежал ему. Если кто-то отправится ему навстречу, им буду я. А что, если Юсуф спешит сюда с воинственными намерениями?
– Не лучше ли в таком случае тебе остеречься?
– Ты принимаешь меня за женщину? Пусть седлают лошадей. Пятьдесят человек будут меня сопровождать. Иди и выполняй приказ. Я скоро вернусь во дворец.
Абен-Ахмед, пятясь, убрался, изображая своим видом великое уважение к калифу. Но Катрин заметила радость в его глазах, ликование, когда Мухаммад объявил о своем отъезде. Калиф подождал, пока удалится его визирь, встал на колени возле своей новой фаворитки, погладил беспорядочно рассыпавшиеся волосы…
– Мне придется покинуть тебя, моя чудесная роза, и сердце у меня от этого разрывается. Но пройдет немного ночей, и я вернусь к тебе.
– Не едешь ли ты навстречу опасности, господин?
– Что такое опасность? Властвовать – это уже опасность. Опасность повсюду: в садовых цветах, в чаше меда, которую подает тебе невинная рука младенца, в нежности аромата… Может быть, и ты самая смертельная опасность!
– Ты и вправду веришь тому, что говоришь?
– Что касается тебя, нет! У тебя слишком нежные, слишком чистые глаза! Как жестоко уходить от тебя…
Он поцеловал ее долго, пылко, потом, выпрямившись, хлопнул в ладоши. Словно по волшебству, тучная фигура Мораймы возникла из-за черного занавеса кипарисов. Калиф указал ей на молодую женщину:
– Отведи ее обратно в гарем… и позаботься, чтобы она ни в чем не нуждалась во время моего отсутствия. Где ты ее поселила?
– В маленьком дворике у бань. Я еще не знала…
– Устрой ее в прежних покоях Амины и дай ей служанок, которых ты сочтешь надежными. Но более всего храни ее! Ты ответишь головой за ее спокойствие.
После нежного прощания Мухаммад удалился, а Морайма смотрела на Катрин глазами преданной собаки. Катрин открыла новое к себе отношение, которое ее развеселило.
– Найди мои покрывала, – сказала она ей. – Не могу же я одеться в эти подушки!
– Я тебе их найду, Свет Зари! Драгоценная жемчужина калифа не должна делать никакого усилия. Я призову носильщиков, носилки, чтобы тебя отнесли в твои новые покои…
Она уже собиралась убраться, когда Катрин остановила ее:
– Я хочу вернуться так же, как и пришла! Мне нравятся эти сады, и ночь так нежна! Скажи, те покои, что мне предназначены, удалены от жилища принцессы Зобейды?
Морайма сделала испуганный жест:
– Они как раз совсем близко, это-то меня и беспокоит. Султанша Амина бежала оттуда до самого Алькасар Хениля, чтобы уйти как можно дальше от принцессы Зобейды. Тебе нужно будет постараться ее не гневить, Свет Зари, а то жизнь твоя повиснет на волоске, а моя голова не замедлит покатиться под саблей палача. Особенно избегай садов Зобейды. И если по случаю ты заметишь франкского господина, которого она любит, тогда отвернись, плотно прикройся покрывалом и беги, если хочешь остаться живой…
Морайма бегом отправилась за покрывалами, словно монголы Зобейды уже шли по ее следу. Новая фаворитка не боялась. Разом она завоевала особое место и через несколько мгновений поселится в непосредственной близости от принцессы… и совсем рядом с Арно! Она могла теперь его видеть, она была в этом уверена, и при подобной мысли кровь ее быстрее текла по венам. Она даже забыла о часах, впрочем очаровательных, которые она только что провела в саду. Ночь любви с Мухаммадом – это была цена, которую пришлось заплатить, чтобы наконец достичь цели, к которой она так давно уже стремилась.
Несколькими минутами позже, обернувшись в покрывала, Катрин вслед за Мораймой, которая, переваливаясь, семенила впереди, покинула сад.
Часовые прокричали полночь, когда Катрин и Морайма переступили границы гарема, где бодрствовали евнухи. Лабиринт увитых цветами сводов, ажурных галерей и проходов под сводами привел их к внутреннему обширному двору, где благоухали цветущие растения. В глубине сада виднелась одна только лампа над изящной аркой, к которой и направилась Морайма. Вдруг из гарема раздался ужасный вопль, затем послышались крики, возгласы, визги, ругательства и даже стоны. Морайма вскинула голову, как старая боевая лошадь, которая слышит звук труб, нахмурила брови и проворчала:
– Опять началось! Видно, Зора опять выкидывает свои штучки! Когда хозяин выбирает другую женщину на ночь, она выходит из себя! Злоба Зоры проходит только тогда, когда потечет кровь…
– И ты ей позволяешь? – вскричала в возмущении Катрин.
– Позволяю? Ты меня не знаешь! Входи к себе, вот дверь, ты ее видишь. Там тебя ждут служанки. Я приду, чтобы посмотреть, как ты устроишься! Пойдемте со мной, вы, там!
Конец фразы предназначался для евнухов в ярко-красных одеждах, они несли молчаливую охрану у входа во внутренний двор. Катрин проводила троицу взглядом и осталась в одиночестве. Она испытывала радость от того, что осталась одна хоть на мгновение, и не спешила входить в дом. Ночь была нежна, утопала в ароматах и глухих отзвуках меланхолической музыки, шедшей от освещенной части здания.
Эта часть как магнитом притягивала Катрин. Неподвижно стоя в тени кустарника, она не могла отвести взгляда. Там, даже нечего было сомневаться, именно там находились покои Зобейды!
Между тем Катрин не терпелось посмотреть, что происходит в этих комнатах. Нежно лившийся свет, проходя сквозь листву усеянного цветами жасмина, освещал дорожки сада. Она чувствовала, что Арно был здесь, так близко, что, если бы он заговорил, она бы, безусловно, услышала его голос. Может быть, она чувствовала это по резким ударам своего сердца, по волне горькой ревности, прокатившейся по ней. И в ужасе Катрин опять почувствовала незатянувшуюся и мучительную рану ревности, такую же древнюю и первобытную, как и сама любовь. Зазвенел женский голос, горячий, страстный до предела, такой пылкий, что Катрин, оцепенев, не двигалась, слушая с напряжением. Она не понимала слов, но ее инстинкт, ее женская сущность говорили ей, что в песне заключался один из самых страстных призывов к любви…
Она стояла и слушала какое-то время, зачарованная таинственным голосом. Почти все огни погасли в павильоне Зобейды, певица перешла на шепот… Тогда, не в силах более сопротивляться снедавшему ее любопытству, Катрин приблизилась к павильону принцессы.
Читать бесплатно другие книги:
