Сын охотника на медведей. Тропа войны. Зверобой (сборник) Купер Джеймс Фенимор

Джудит после похорон своей сестры не говорила ни с кем, кроме Уа-та-Уа, вплоть до самой ночи. Молодые девушки оставались одни возле тела покойницы до последней минуты. Барабаны прервали на озере молчание, и затем опять наступила тишина, как будто человеческие страсти не возмущали спокойствия природы. Часовой всю ночь ходил по платформе, на рассвете барабан пробил зорю.

Солдаты позавтракали на скорую руку и в стройном порядке, без малейшего шума выступили на берег. Изо всех офицеров остался только капитан Уэрли. Крег командовал отрядом, выступившим накануне, Торнтон отправился с ранеными, а доктор Грегем, разумеется, сопровождал своих пациентов. Сундук Плавучего Тома и вся лучшая мебель отправлены были с обозом, и в «замке» остались только мелочи, не имевшие никакой ценности. Джудит была очень рада, что капитан Уэрли, уважая ее печаль, занимался исключительно своими обязанностями командира и не мешал ей предаваться размышлениям. Все знали, что «замок» скоро будет совсем покинут, и никто не спрашивал никаких объяснений по этому поводу.

Солдаты сели на ковчег под предводительством своего капитана. На вопрос Уэрли, скоро ли и как она намерена отправиться, Джудит отвечала, что желает остаться в «замке» вместе с Уа-та-Уа до последней минуты. Больше капитан Уэрли не расспрашивал. Он знал, что ей остается одна только дорога – на берега Мохока, и не сомневался в скорой встрече и возобновлении приятного знакомства.

Наконец весь отряд выступил и в «замке» не осталось уже ни одного солдата. Тогда Чингачгук и Зверобой взяли две лодки и поставили их в «замок». Потом они наглухо заколотили все двери и окна и, отъехав от палисадов на третьей лодке, встретились с Уа-та-Уа. Могиканин пересел к своей невесте и, взяв весла, начал удаляться от «замка», оставив Джудит на платформе. Ничего не подозревая в своем простосердечии, Зверобой подъехал к платформе, пригласил Джудит спуститься в его лодку и отправился с нею по следам друзей.

Несколько минут Джудит молча смотрела на него, потом бросила взгляд на опустевший «замок».

– Итак, мы оставляем эти места, – сказала она, – и притом в такую минуту, когда нет здесь никаких опасностей. После происшествий этих дней, без сомнения, у индейцев надолго отпадет охота беспокоить белых людей.

– Да, за это можно ручаться. Что касается меня, то я не имею никакого намерения возвращаться сюда в продолжение всей войны, потому что гуроны, надо думать, не забредут сюда до той поры, пока их внуки или правнуки будут еще слушать рассказы о поражении их предков на берегах Глиммергласа.

– Неужели вы так любите бурную тревогу и пролитие крови? Я была лучшего о вас мнения, Зверобой! Мне казалось, что вы можете сыскать свое счастье в скромном доме с любимою женой, которая сама будет нежно любить вас, предупреждая все ваши желания. Казалось мне, вам приятно было бы окружить себя здоровыми и ласковыми детьми и заботиться об их воспитании с нежностью отца, для которого правда дороже всего на свете.

– Какой язык, какие глаза! Что с вами сделалось, Джудит? Право, взоры ваши, кажется, еще яснее, чем слова, выражают вашу мысль. В месяц, я уверен, вы могли бы испортить самого лучшего солдата во всей Колонии.

– Неужели я в вас обманулась, Зверобой? Стало быть, война для вас дороже всяких семейных привязанностей?

– Понимаю вас, Джудит, но вы-то, кажется, не совсем ясно представляете мой образ мысли. Вероятно, теперь я могу назвать себя воином в прямом смысле этого слова, потому что я сражался и побеждал. Этого довольно, чтобы заслужить между делаварами имя воина. Не отрицаю, у меня есть наклонность к этому ремеслу, но я не люблю проливать человеческую кровь. Я не людоед, Джудит, и не имею страсти к битвам, но, по моему мнению, оставить военное ремесло тотчас же после битвы – почти то же, что избегать поступления на военную службу из опасения сражений.

– Разумеется, для женщины не может быть приятным, если ее муж или брат позволит себя обижать, не стараясь защитить себя и ее, но вы, Зверобой, уже прославились на военном поприще, потому что победа над гуронами главным образом принадлежит вам. Теперь прошу вас, выслушайте меня терпеливо и отвечайте мне с полною откровенностью.

Джудит остановилась. Щеки ее, за минуту до того бледные, как полотно, покрылись ярким румянцем, и в глазах ее заискрился яркий блеск. Затаенное чувство придало необыкновенную выразительность всем ее чертам.

– Зверобой, – сказала она, – не время и не место прибегать теперь к разным уловкам, чтобы замаскировать свою настоящую мысль. Я хочу без малейшей утайки раскрыть перед вами все, что лежит на моей душе. Прошло только восемь дней, но я узнала вас настолько хорошо, как будто прожила с вами десятки лет. Мы, конечно, не должны быть чужими друг для друга после стольких опасностей, испытанных и перенесенных вместе на одном и том же клочке земли. Знаю, найдутся люди, которые могут перетолковать в дурную сторону мои слова, но я надеюсь, что вы будете судить великодушно мое поведение по отношению к вам. Мы не в Колонии, и нас не окружает общество, где один принужден обманывать другого. Надеюсь, вы меня поймете так, как я думаю.

– Очень может быть. Вы говорите ясно и так приятно, что можно слушать вас безо всякой скуки. Продолжайте!

– Благодарю вас, Зверобой! Вы меня ободряете. Не легко, однако, девушке моих лет забыть все уроки, полученные в детстве, и высказывать открыто все, что лежит на ее сердце.

– Отчего же, Джудит? Женщины, так же, как и мужчины, могут и должны откровенно высказывать свои мысли. Говорите смело, чистосердечно, и я обещаю вам полное внимание.

– Да, вы услышите, Зверобой, чистосердечную исповедь моей души, – отвечала Джудит, делая усилие над собою. – Вы любите леса и, кажется, предпочитаете их всем удовольствиям шумной городской жизни, не так ли, Зверобой?

– Вы не ошиблись. Я люблю леса точно так же, как любил своих родителей, когда они были живы. Это место, где мы теперь, могло бы удовлетворять всем требованиям моей натуры.

– Зачем же оставлять это место? Оно не принадлежит здесь никому, кроме меня, и я охотно передаю вам свои права. Будь я королевой, все мои владения принадлежали бы вам так же, как и мне. Скажу больше: нет на свете жертвы, которой я не принесла бы для вас, Зверобой. Что же? Воротимся в этот «замок» с тем, чтобы не оставлять его никогда более, до конца жизни…

Последовало продолжительное молчание. Джудит закрыла лицо обеими руками и заплакала. Зверобой смотрел на нее с величайшим изумлением и обдумывал сделанное предложение. Наконец он ответил, стараясь по возможности придать своему голосу мягкое выражение:

– Джудит, вы не обдумали ваших слов. Вы слишком потрясены последними событиями и едва ли понимаете, что делаете. Считая себя круглою сиротою, вы напрасно торопитесь приискать человека, который мог бы заменить для вас мать и отца. Это важный шаг в жизни, и он требует большой обдуманности.

– Я обдумала его слишком хорошо, и никакая власть, никакая человеческая сила не в состоянии заставить меня переменить свое решение, потому что я уважаю вас, Зверобой, от всего моего сердца.

– Благодарю вас, Джудит! Но я не могу и не хочу принять вашего великодушного предложения. Вы забываете все свои преимущества передо мною и, очевидно, думаете в эту минуту, что весь свет заключен для вас в этой лодке. Нет, Джудит, я слишком хорошо понимаю ваше превосходство и потому никак не могу согласиться на ваше предложение.

– О, вы можете, Зверобой, очень можете, и никто из нас не будет иметь ни малейших поводов к раскаянию! – с живостью возразила Джудит, не думая больше закрывать свое лицо. – Все вещи, которые принадлежат нам, солдаты могут оставить по пути, и мы, возвращаясь из крепости, найдем возможность перенести их в «замок», потому что в этих местах не будет никакого неприятеля, по крайней мере в продолжение этой войны. Вы же продадите в крепости ваши кожи и накупите необходимых для нас вещей. Я со своей стороны, перебравшись в «замок», уже никогда не возвращусь в Колонию, уверяю вас в этом моим честным словом. Единственное мое желание – принадлежать вам и быть вашею женой, и чтобы доказать вам, Зверобой, всю мою привязанность, – продолжала Джудит с очаровательною улыбкою, которая едва не обворожила молодого охотника, – я тотчас же по возвращении в наш дом сожгу и парчевое платье, и все драгоценные безделушки, которые вы сочтете неудобными для вашей жены. Я люблю вас, Зверобой, люблю нежно, искренно, и еще раз повторяю, что единственное желание мое – быть вашею женой.

– Вы прелестны, Джудит, очаровательны, и этого, конечно, никто, у кого есть глаза, не будет оспаривать. Нарисованная вами картина чрезвычайно приятна воображению, но, к несчастью, план ваш не может быть приведен в исполнение. Забудьте, прошу вас, все, что вы говорили, и отправимся поскорее на противоположный берег. Перестанем об этом думать. Если угодно, можете считать, что я ничего не слыхал и вы ничего мне не говорили.

Джудит была жестоко огорчена. Во всех его манерах обнаруживалась спокойная, убийственная твердость, и молодая девушка видела ясно, что блестящая ее красота на этот раз не произвела ожидаемого действия. Джудит не была оскорблена отказом молодого охотника. Одна только мысль занимала ее в эту минуту – кончить объяснение таким образом, чтоб не оставалось между ними и тени недоразумений. Поэтому, помолчав с минуту, она решилась предложить прямой и откровенный вопрос.

– Вы должны быть искренны. Вы, Зверобой, не хотите на мне жениться. Так ли я вас поняла?

– Общие наши выгоды требуют, чтоб я, как честный человек, не позволил себе воспользоваться минутой вашей слабости.

– Итак, вы меня не любите? Или, может быть, вы не находите для меня достаточно уважения в своем сердце?

– Я нахожу в нем, Джудит, братскую к вам дружбу и готовность оказать вам всевозможные услуги, не щадя своей жизни. Тем не менее – прошу вас обратить на это особенное внимание – я не питаю к вам того сильного чувства, которое заставило бы меня из-за вас оставить своих родителей, если бы они были живы. Мои отец и мать умерли давно, но, если бы они были живы, я не знаю женщины, которая заставила бы меня их оставить.

– Довольно, Зверобой, я понимаю вас очень хорошо. Вы не хотите жениться без любви, и для меня в вашем сердце нет любви. Не отвечайте, если это так. Ваше молчание послужит для меня утвердительным ответом.

Зверобой повиновался и не отвечал. Джудит обратила на него свой пристальный взгляд, как будто хотела прочесть в его душе недоговоренное. Но на лице его не было затаенной мысли, и молодой охотник казался совершенно спокойным. Через минуту Джудит взяла весло. Зверобой сделал то же, и легкий челнок полетел по следам Чингачгука и Уа-та-Уа. Во всю остальную дорогу они не произнесли ни слова.

Ковчег, на котором отправились солдаты, пристал к берегу в одно время с лодкой Джудит и Зверобоя. Чингачгук и его невеста уже давно стояли на берегу, ожидая Бампо в том месте, откуда шли две разные дороги: одна – к берегам Мохока, другая – к делаварским деревням. Солдаты пошли по первой дороге. Джудит, выйдя на берег, быстро пошла вперед, ни разу не оглянувшись и даже не обратив внимания на Уа-та-Уа, которая с робким изумлением смотрела на белую красавицу.

– Подожди меня здесь, Чингачгук, – сказал Зверобой, – я провожу Джудит к отряду, а потом вернусь опять сюда.

Когда они отошли на несколько шагов, Джудит остановилась.

– Довольно, Зверобой, – сказала она печально. – Благодарю вас за внимание, но оно для меня бесполезно. Я и сама найду дорогу. Если вы отказались совершить со мной путешествие целой жизни, то тем более можете отказаться от этой дороги. Но перед разлукой мне хотелось бы предложить вам еще один вопрос, и вы правдиво ответьте мне. Я знаю, вы не любите ни одной женщины, и, по-видимому, одно только обстоятельство препятствует вам полюбить меня. Итак, скажите, Зверобой…

Здесь молодая девушка остановилась, как будто пораженная роковою мыслью, для выражения которой не хватало слов на ее языке. На ее щеках выступила багровая краска, сменившая мертвенную бледность. Наконец, сделав над собой неимоверное усилие, она продолжала:

– Скажите, Зверобой, не рассказывал ли вам Генри Марч чего-нибудь такого, что могло иметь роковое влияние на ваши чувства ко мне?

Истина была для Зверобоя путеводною звездою, и он не мог не высказать правды даже тогда, когда благоразумие требовало упорного молчания. Джудит с замирающим сердцем прочла убийственный ответ на его лице и, махнув рукою, быстрыми шагами пошла вперед. Несколько минут Зверобой простоял на одном месте, не зная, что делать. Наконец он вернулся к своим друзьям. Все трое переночевали на берегу Саскуэханны и вечером на другой день прибыли в делаварскую деревню. Их встретили с торжеством, и общий голос признал Зверобоя настоящим воином.

Начавшаяся жестокая война продолжалась долго. Чингачгук прославился своими подвигами настолько, что имя его произносилось не иначе как с величайшим уважением и громкими похвалами. Прошли года, и последний Ункас присоединил свое имя к длинному ряду воинов, прославивших племя могикан. Зверобой сделался известным во всей Канаде под именем Соколиного Глаза, и звук его карабина был страшнее для мингов, чем молнии Маниту. Его услугами часто пользовались английские офицеры. Он особенно привязался к одному из них, с которым имел постоянные дружеские отношения во всю свою жизнь.

Прошло пятнадцать лет. Случай снова привел Зверобоя на озеро Глиммерглас. Вспыхнула новая война, еще серьезнее и неистовее первой, и Бампо вышел на берега Мохока вместе с постоянным своим другом, Чингачгуком, для соединения с англичанами. Их сопровождал мальчик лет четырнадцати, сын Чингачгука. Уа-та-Уа покоилась уже вечным сном под делаварскими соснами. Они прибыли на берега озера, когда заходило солнце. Ничто не изменилось. Саскуэханна спокойно протекала между крутыми берегами под куполом листьев.

На другой день мальчик отыскал на берегу лодку, несколько поврежденную, но еще годную. Все трое пересели в нее, и Чингачгук показал своему сыну то место, где пятнадцать лет назад был расположен первый лагерь ирокезов, откуда они так удачно похитили Уа-та-Уа.

Отсюда лодка отправилась на середину озера, где виднелись еще живописные развалины «замка». Зимние бури опрокинули кровлю, и гниль источила бревна стен. Столбы и сваи пошатнулись и готовы были рухнуть на дно озера при первом урагане, увлекая за собою все остатки жилища Плавучего Тома.

Ковчег нашли на восточном берегу. Паром наполнился водою, червь подточил дерево, каюта потеряла кровлю. Сердце Зверобоя сильно забилось, когда он нашел в одном ящике ленту, принадлежавшую Джудит.

Нога человека, казалось, не побывала в этой пустыне. Чингачгук и его друг погрузились в печальные воспоминания. Молча отправились они в путь к берегам Мохока на поиски новых приключений, сопряженных на каждом шагу с опасностью. А еще позже на берегах этого же озера Чингачгук нашел свою могилу.

Прибыв в колонию на берега Мохока, Зверобой старался разузнать о судьбе Джудит, но безо всякого успеха. Нашелся, однако, один старый сержант из прежнего гарнизона, приехавший недавно из Англии. Он рассказал Натаниэлю Бампо, что сэр Томас Уэрли, выйдя в отставку, жил уединенно в своем поместье в Йоркском графстве. При нем, будто бы, была какая-то дама необыкновенной красоты, которая имела на Уэрли большое влияние, хотя не носила его фамилии. Была ли это Джудит или кто-нибудь другой – этого от сержанта Зверобой добиться не мог.