Мера любви Бенцони Жюльетта

– Лишь бы они не побоялись открыть.

Ожидание показалось бесконечным. Жосс в нетерпении собирался было повторить призыв, как на стене показалось пламя факела, освещавшее черный, быстро передвигающийся к воротам силуэт. При свете факела Катрин узнала брата Антима.

– Кто там? – раздался его неуверенный голос.

Жосс громогласно ответил:

– Знатнейшая и благороднейшая госпожа Катрин, графиня де Монсальви, которая приказывает вам, брат Антим, открыть ворота ее города.

Монах стал заикаться.

– Го… Госпожа Катрин? Но это… совершенно, совершенно неверо… неверо… невероятно! Нас поразила чума и…

– Я все знаю! – крикнула Катрин. – И, несмотря на это, брат мой, я хочу войти. Откройте ворота, это приказ, в отсутствие брата Бернара я имею право приказывать…

Он колебался лишь мгновение, сломленный властным голосом хозяйки замка.

– Хорошо! Я иду, но пеняйте на себя, если с вами приключится несчастье…

Вскоре перед тремя всадниками открылась небольшая потайная дверь и показался казначей монастыря, который поднял факел, освещая вход и желая убедиться, что перед ним действительно Катрин. Сидя верхом на муле, она сурово посмотрела на него:

– Вы не должны были выпускать их в такую жару.

– Хотел бы я на вас тогда посмотреть, госпожа. Сам Бог не мог бы им помешать. Увидев, как умер человек, они обезумели.

– Что вы сделали с телом?

– Мы его, разумеется, сожгли, подвергая себя опасности. В аббатстве у меня тридцать монахов, и я несу за них ответственность перед Богом.

Катрин проехала через арку и перед входом в замок наткнулась на груду бруса, преграждающего вход в него.

– А за тех, кто там, вы не несете ответственность? А за сеньора этого города, который, может быть, умирает сейчас без всякой помощи и исповеди, вы не отвечаете? Аббат Бернар не позволил бы водрузить эту страшную гору.

– Откуда вы знаете? – оправдывался монах. – Аббат Бернар тоже захотел бы спасти как можно больше человеческих жизней, по крайней мере достойных жизней, а те, кто остался в вашем доме, – это слуги сатаны!

– Аббат Бернар не делал бы различий, и не вам об этом судить. Идите за вашими драгоценными монахами и расчистите все это. Я хочу посмотреть, может быть, еще можно спасти мессира Арно.

Вместо того чтобы подчиниться, брат Антим встал, расставив ноги и скрестив руки перед огромной грудой.

– Никогда! Этим воротам суждено быть закрытыми сорок дней, так требует закон в случае чумы. Впрочем, там, должно быть, не осталось ни одной живой души. Вы, как и я, прекрасно знаете, что эта дверь выходит во двор, мы не входили туда. Никто не появился в галереях замка, никто не звал о помощи. Вы разве не чувствуете запах?

– Я сомневаюсь, чтобы вы открыли и в том случае. А сейчас я требую отворить ворота.

– Нет, сто раз, тысячу раз нет!

Возмущенный Жосс, оттолкнув Катрин, схватил монаха за шиворот, но вмешалась Сара:

– Это бесполезно! Понадобились бы долгие часы, чтобы расчистить все это. Если там еще кто-то жив, надо действовать быстрее.

– Как быстрее, если нам не войти?

– Здесь не войти. Но Жосс забыл подземный ход в аббатстве, который аббат Бернар после твоего отъезда заставил продлить до самого замка. Ты этого не знаешь.

– Гоберта говорила мне об этом! Ладно, брат Антим, мы воспользуемся подземным ходом, вы отведете нас туда как можно скорее.

Жосс молча вынул свой кинжал, приставляя его острие к горлу казначея, и с нежной улыбкой проворковал:

– Как можно скорее!

Между немедленной смертью и отсроченной опасностью казначей не колебался.

– Следуйте за мной.

Катрин увидела двор аббатства и костры. Здесь путники оставили распряженных мулов. Она узнала монастырь с маленьким садиком, где аббат Бернар любовно выращивал шалфей, ромашку, полынь, укроп, мак и другие лекарственные растения. Затем она увидела подземный ход, по которому аббат Бернар вывел ее в ту далекую тревожную ночь. Теперь по этому же длинному ходу она вернется домой.

Жосс, Катрин и Сара с нагруженными корзинами вслед за освещавшим путь братом Антимом вошли в подземелье. В конце короткого коридора перед ними открылась мощная, укрепленная железом и решеткой дверь. В лицо им пахнуло тошнотворным запахом подземелья, который не показался особенно резким, поскольку Сара перед входом заставила надеть на лица пропитанные уксусом повязки, а на руки – перчатки.

Брат Антим защитил лицо повязкой. Пройдя через дверь, он зажег один из факелов, лежащих на земле, и указал на лестницу в глубине.

– Когда закончатся ступеньки, вы увидите люк. Теперь я должен вас предупредить, – добавил он суровым голосом, – что, как только вы проникнете в замок, я закрою дверь и вновь открою ее лишь через сорок дней. Подумайте хорошенько…

– Уже подумали! – ответил Жосс. – В любом случае, я не поздравлю аббата Бернара за смелость и христианское милосердие его казначея.

Брат Антим усмехнулся. Его улыбка при свете факела показалась Катрин жуткой.

– Мы не знаем, что стало с нашим отцом аббатом. Может быть, Бог призвал его к себе.

Он произнес это с сокрушенным видом. Катрин поразило, как изменился брат Антим. Не скрывалось ли под униженным молчанием опасное тщеславие? Возможно, навсегда ушедший аббат Бернар, умерший Арно де Монсальви открыли бы перед ним дорогу к абсолютной власти до совершеннолетия Мишеля.

Как только за заживо замуровавшими себя людьми закрылись двери, Сара по-своему истолковала услышанное.

– Можно подумать, что чума предоставила этому доброму брату Антиму неожиданный счастливый случай. Как все-таки можно иногда ошибиться в людях!

– Постараемся забыть об этом, – сказал Жосс. – Я клянусь вам, что он не помешает мне выйти отсюда тогда, когда мне заблагорассудится, пусть для этого мне придется прыгать со стен замка.

Он добрался до верха и сдвинул крышку люка.

Тошнотворный запах усилился.

– Господи! – присвистнул Жосс, просунув в отверстие голову и оглядевшись.

Люк открывался в углу караульной комнаты замка. При бледном утреннем свете предстала картина: около десятка почерневших трупов лежали посреди остатков пищи, на которые из огромной бочки пролилось вино.

Здесь вперемешку лежали полуголые мужчины и совершенно обнаженные женщины. Смерть настигла их в разгар пира. Смрад был бы невыносимым, если бы тело мужчины, упавшего на пороге двери, не оставило ее открытой.

С тревогой Жосс посмотрел на двух женщин, ожидавших его внизу на лестнице.

Плотнее надвигая повязку на лицо, он сказал Саре:

– Давайте мне пузырек с уксусом и минуту подождите меня внизу. Я открою окна и освобожу проход во двор.

Сара дала ему то, что он просил, добавив еще горсть ягод можжевельника, посоветовав ему пожевать их.

Жосс исчез, для пущей уверенности прикрыв за собой люк, несмотря на возражения Катрин, Сара с трудом удержала ее.

– Если он сказал оставаться здесь, надо слушаться! Если ты упадешь в обморок посреди ужаса, который я могу себе лишь представить, это ни к чему не приведет.

Они довольно долго ждали, слишком долго, как считала Катрин, приготовившаяся уже было подняться, но люк наконец снова открылся.

– Давайте мне руку, – сказал Жосс, – и идите прямо за мной до двери и старайтесь не глядеть по сторонам. – Он уже успел кое-что сделать. Железными крюками он вытащил наружу трупы, сложил их под деревянный сарай и, набросав сверху хворост, поджег их.

Зал по-прежнему был похож на преисподнюю. Но женщины благодаря уксусу и можжевельнику смогли пройти через него и не упасть в обморок. Вслед за Жоссом они выскочили на свежий воздух и жадно вдохнули его. Тут Катрин боязливо посмотрела на нагромождение тел, едва прикрытых хворостом.

– Арно? – выдохнула она. – Вы его видели?

Жосс отрицательно покачал головой, открыл рот, чтобы что-то сказать, но Катрин уже неслась к лестнице, ведущей в большой зал и в комнаты хозяев замка. Сара последовала за ней, а Жосс продолжил свою страшную работу. Он разжег костер и отправился в склады замка на поиски хлорки, которую он хотел рассыпать по всему караульному залу.

К несчастью, это было не все. В большом зале, где пировали более важные персоны, были другие трупы. Охваченная ужасом, Катрин заставила себя рассмотреть всех умерших. Из восьми мужчин было трое темнокожих, наверняка это были посланники из Арагона. На полу лежали трупы двух молодых женщин. Вдруг среди этого кошмара раздался голос Сары:

– Катрин! Посмотри! Одна из них еще жива.

Действительно, свернувшись калачиком у большого камина и широко раскрыв глаза, сидела темнокожая тринадцати– или четырнадцатилетняя девушка. Она была прикрыта лишь волосами и дрожала как лист. Она не сопротивлялась, когда Сара вытащила ее из укрытия. Это была явно мавританка. Она была слишком напугана, чтобы отвечать на простые вопросы, которые ей задавала Катрин. Она подняла руку и показала на одну из башен, как раз на ту, где были комнаты сеньора де Монсальви. На этот раз, когда Катрин хотела броситься туда, Сара удержала ее.

– Оставайся с ней! Ты и так достаточно насмотрелась! Я сейчас приду.

Сама не понимая почему, Катрин повиновалась. Может быть, потому, что она оцепенела от ужаса перед этой страшной смертью, выставленной перед ней напоказ. Катрин взяла девочку за руку, чтобы помочь ей сесть, заметила чистое платье, лежащее на скамье, взяла его, чтобы прикрыть ее наготу. В ту же минуту появилась Сара.

– Иди! – сказала она. – Он заражен, но еще жив. Должна тебя предупредить, кружевница тоже там, но она мертва!

И действительно, первое, что Катрин увидела, входя в комнату своего супруга, – это тело Азалаис. Совершенно голая, с вздувшимся бубоном в правом паху и верхней губой, обнажившей страдальческий оскал, она покоилась в массе своих черных волос поперек ступенек, ведущих к господской постели, на которой без сознания лежал Арно.

Катрин бросилась к нему. Сердце разрывалось в ее груди, а глаза наполнились слезами. Сначала она не узнала его, так как к ней была повернута щека, изуродованная шрамом, протянувшимся от уголка глаза до рта. Арно повернул голову, и рубец исчез из виду.

Одетый лишь в черные носки и расстегнутую рубашку, мокрую от пота, Арно лежал, скрестив руки на груди.

Он прерывисто дышал, время от времени покашливая, и дрожал от лихорадки.

Катрин подняла глаза и встретилась со взглядом Сары. Сара стояла у кровати и держала запястье больного, изучая его пульс с видом опытного врача.

– Ну что?

Цыганка пожала плечами:

– Ничего не могу сказать. У него учащенный пульс и сильная лихорадка. К тому же он бредит.

Бессвязные, непонятные слова вылетали из уст Арно.

– Что же делать?

– Прежде всего вынести его из этой комнаты. Здесь невозможно расчистить. Все запачкано и осквернено. Придется все сжечь!

– Давай перенесем его ко мне. Если туда никто не входил, там должно быть чисто. У тебя есть ключ?

Сара покачала головой:

– Лучше всего отнести его на кухню, там у нас все будет под рукой. В твоей комнате мы возьмем матрасы, одеяла, простыни. В кухне есть парильня, надо вымыть его. Позовем Жосса!

Он сразу же прибежал. Сара спустилась на кухню, чтобы там все приготовить, а Жосс с Катрин пошли к ней в комнату, чтобы взять все необходимое. В апартаменты молодой женщины действительно никто не входил, и все ее вещи были в идеальном порядке.

В двух длинных залах, где готовили пищу для целого замка, было все перевернуто вверх дном, но никаких следов болезни не было видно. Слуги, в основном проживающие в городе, видимо, вовремя сбежали.

Сара начала выметать объедки, разбросанные по полу. Все должно быть чисто, ведь здесь надо будет положить матрас. Потом она развела сильный огонь и поставила кипятить огромную кастрюлю с водой, чтобы вымыть все, что было возможно. В кастрюльку поменьше она тоже налила воды, чтобы приготовить отвар для больного.

Никогда она еще так быстро не работала. Когда Катрин и Жосс с плетущейся за ними мавританкой вошли в кухню, там все уже было готово. Они с трудом дотащили ворох простыней, одеял и полотенец.

В кухне было жарко, как в печке, и Катрин пришлось сорвать повязку и выплюнуть ягоды можжевельника, обжигающие нёбо. Катрин с необычайным пылом принялась готовить постель и заканчивать уборку, в то время как Сара и Жосс занимались Арно. Эта активная деятельность мешала Катрин думать, и она старалась всецело сосредоточиться на работе, не позволяя отчаянию завладеть ею. Ей, как воину, надо было в некотором роде раскалиться перед сражением.

Когда Жосс и Сара принесли завернутого в одеяло Арно, они сначала положили его прямо на пол, чтобы снять одежду и как следует отмыть. Его донага раздели. Когда Сара принялась стаскивать штаны, она увидела в левом паху красное вздутие.

– Бубон! Он начинает расти.

Когда его мыли, он открыл глаза, и Катрин увидела, что зрачки его лихорадочно блестели, а белки были сплошь пронизаны кровавыми прожилками. Сердце ее сжалось: болезнь быстро наступала. Катрин знала, с какой молниеносной быстротой она могла сокрушить Арно. Уже одно то, что они застали Арно живым в то время, как все другие были мертвы, было чудом.

Разумеется, решила Катрин, здесь немалую роль сыграли его крепкое телосложение и здоровье, но Сара развеяла ее иллюзии по этому поводу.

– Он, должно быть, был мертвецки пьян! Это, вероятно, и замедлило ход болезни.

Вымытого, одетого в чистую рубашку Арно уложили на матрас, приготовленный женой. Его сразу же стошнило несколько раз подряд. Когда кризис прошел, он пропотел и обессилел. Надо было заново его мыть.

Как только с этим было покончено, он начал хрипеть и метаться в бреду. На этот раз Катрин показалось, что она поняла его желание – он просил пить.

– Дай ему этот отвар, – сказала Сара, принеся небольшую миску с зелено-коричневатой дымящейся жидкостью. – Я думаю, он уже не горячий.

Прижав голову супруга к своему плечу, Катрин дала ему попить, испытывая необычайное волнение от того, что прижимала его к себе, как когда-то. Но это была лишь телесная оболочка, лишенная сознания, сердце Арно больше не принадлежало ей. При этой мысли слезы закапали на щеку больного.

Когда она его нежно опустила на постель, он приоткрыл глаза и распухшим ртом стал глотать воздух. Из его уст вылетело единственное различимое слово:

– Ка… трин!

Это было все, что она поняла. Он еще сказал что-то непонятное. Катрин несколько воодушевилась. Действительно ли он узнал ее или она была одним из призраков его страшного бреда? Она еще какое-то время просидела на уголке матраса, наблюдая, как он борется со смертью.

В это время Сара готовила обед. К счастью, в замке было полно продуктов, и разбойники Арно не успели все съесть. Был ячмень и пшеница, свинина и ветчина. Цыганка спустилась в курятник и поняла, что чума совершенно не помешала курам нестись.

Она отблагодарила их за это обильным кормом.

Жосс продолжал сжигать умерших, поддерживая во дворе адский огонь. От густого, черного, с тошнотворным запахом дыма потемнело небо. Катрин не отходила от больного. Часы напролет она мыла и поила его, постоянно меняя одежду. С каждой минутой ему становилось хуже.

Когда наступила ночь, все трое умирали от усталости, а состояние Арно ухудшалось. Его распухший язык едва помещался во рту, глаза пожелтели, а кожа стала сухой и горячей. Несмотря на это, его знобило, и Катрин без устали поправляла одеяла, смазывала мазью потрескавшиеся губы и пыталась накормить его бульоном со взбитыми в нем яйцами, приготовленным Сарой. Но бубон в паху все больше и больше раздувался и вырос до размеров яйца. Сара показала Катрин, как приготовить припарку из горчицы, муки, меда и уксуса, которую надо прикладывать к бубону.

– У него единственный шанс выжить, если этот бубон быстро созреет и лопнет. Тогда, может быть, удастся его спасти.

Но Катрин не верила, что это возможно.

– Он умрет, – прошептала она сквозь слезы, которые не могла больше сдерживать, – я знаю, что он умрет.

– Так будет лучше, если тебе придется еще из-за него страдать! – проворчала Сара. – Он не заслуживает твоих усилий, опасности, которой ты себя подвергаешь, мы все себя подвергаем… А пока ложись на матрас и поспи.

– Нет, я буду дежурить около него. Надо постоянно за ним ухаживать.

– Я буду дежурить, по крайней мере поначалу. Потом меня сменит Жосс, потом ты. Я обещаю, что разбужу тебя, если что-то произойдет.

Никто по-настоящему не спал в эту ночь, а только урывками. Страдания сделали больного невменяемым. Нужно было без конца усаживать его в кровати, поить, мыть. К тому же ночная духота, усиленная жаром костра во дворе и огнем в камине, была невозможной. Желая найти место попрохладнее, Катрин отошла как можно дальше от очага и на два часа заснула. Жосс дремал около одного из костров. Чтобы быстрее покончить с трупами, он зажег второй костер в огромном камине зала для охраны. К счастью, дров и сухих щепок было в достатке, и мало-помалу зараженные трупы превращались в безобидный пепел.

Когда наступил день, Катрин, шатаясь от усталости, встала с матраса и пошла помочь Саре ухаживать за больным. Он теперь был спокоен, но его безмятежность пугала сильнее, чем ночное возбуждение. Глаза с желтыми белками еще больше ввалились, а тело оставалось неподвижным, как у мертвого. Однако его еще несколько раз стошнило, и на этот раз Катрин в ужасе увидела, как у него из носа и рта потекла кровь. Бубон, на который постоянно накладывали новые припарки, по-прежнему увеличивался, чудовищно растягивая кожу.

– У нас ничего не получится! – рыдала Катрин. – Нам не удастся его спасти! Бывают минуты, когда он перестает дышать! Надо же что-то делать!

С ней случился нервный приступ, который Сара сняла с помощью нескольких пощечин и ведра воды.

– Тебе надо отдохнуть! – приказала она Катрин. – Иначе ты заболеешь, и клянусь тебе, что если это случится, я сразу же прикончу твоего супруга!

В это время вернулся Жосс. Как только рассвело, он протрубил в рог, вызвал монаха из монастыря.

– Скажите брату Антиму, что мы еще живы, и что мессир Арно тоже еще жив, и что я хочу молока, вы слышите? Молока! Я сейчас спущу на веревке ведро.

Вскоре он получил то, что просил. Несмотря на усталость, он был доволен своей маленькой победой. Сара напоила молоком Катрин и молоденькую мавританку. О ней забыли во время этой страшной ночи, она укрылась между сундуком для муки и глиняным кувшином для масла. Когда она увидела, что Сара взяла метлу, чтобы убраться в кухне, она вышла из своего убежища и молча взяла ее у нее из рук. Сара недоуменно посмотрела на девочку, затем, откинув мокрую от пота черную прядь волос, выбившихся из-под чепца, улыбнулась ей.

– Как тебя зовут? Меня – Сара, – добавила она, показывая на себя пальцем, – Сара!

– Меня… Фатима! – и дальше с видимым усилием: – Разговаривать немного!

– Превосходно! – воскликнула Сара. – Иди сюда, дочь моя, я дам тебе поесть и попить, потом ты сможешь работать. Сначала помоги мне перетащить этот матрас в парильню, чтобы госпожа Катрин там поспала.

Катрин пришлось подчиниться Саре, иначе та пригрозила закрыть ее на ключ. Она выпила молоко, легла на матрас и заснула, как выбившееся из сил животное. Ее разбудил грохот такой силы, словно наступил конец света. Она, вся дрожа, соскочила с постели, спотыкаясь в кромешной тьме. Решив, что еще ночь, она пошла к двери, выходившей во двор. В тот момент, когда она открыла ее, раздался новый раскат грома. Она увидела, что уже светло и на небе, сплошь покрытом черными облаками, сверкали страшные молнии. По-прежнему горел костер. Катрин заметила, как Жосс устремился на кухню как раз в тот момент, когда молния ударила в навес небольшого сарая, и тот тотчас же загорелся. Жосс выбежал с ведром воды, но вдруг небеса разверзлись и началась настоящая буря, такая сильная и неистовая, что пламя костра сразу же потухло, оставив лишь густой черный дым. Катрин в порыве радости бросилась к Жоссу.

– Дождь! Дождь! Наконец-то дождь! Господи Иисусе! Мы теперь не умрем от жажды!

В мгновение они оба промокли до костей, но этот ливень был таким желанным, что, опьяненные, они не двигались с места. Они протягивали к небу руки и так громко кричали от радости, что к ним выбежали Сара и Фатима.

– Мы не до конца прокляты? – воскликнула Сара, схватив Катрин в объятия. – Может быть, нам удастся остановить чуму, спасти твоего супруга, даже если он этого не заслуживает!

Ужасные вопли прервали ее на полуслове. Перепуганные, они бросились на кухню, где застали страшную сцену: Арно удалось подняться. Страдая от невыносимой боли, он сорвал рубашку, повязки и стоял у камина, качаясь и испуская хрипы.

– Он упадет в огонь, – крикнула Катрин и бросилась к нему.

Сара преградила ей путь.

– Посмотри! Бубон! Он только что лопнул! От этого он и обезумел. Принеси мне корпию, много корпии и перчатки.

Сара и Жосс схватили его сзади и уложили в постель. Действительно, из паха по бедру у него текла черная густая жидкость. Отвратительный запах заполнил комнату. Больной не сопротивлялся. То, что он поднялся от боли, сделав над собой нечеловеческое усилие, совершенно лишило его сил.

Из раны текли кровь, сукровица и гной. Вернулась Катрин. Она протянула Саре перчатки и связку корпии. В глазах ее была мольба.

– Осталась ли… осталась ли теперь надежда?

Улыбка осветила намокшее лицо Сары.

– Теперь, я думаю, да… если только он не потеряет слишком много крови! Но он крепок! К тому же подействует настой.

Весь последующий час они промокали и дезинфицировали рану. Фатима чистила капусту, морковь и горошек для супа. Когда наступила ночь, Арно лежал на чистой кровати с умело сделанными перевязками. Его сиделки надели сухую одежду и смогли наконец сесть за большим деревянным столом, чтобы в первый раз как следует поесть, с наслаждением прислушиваясь к грохоту водопада, стучащему по крыше.

Катрин, проспавшая большую половину дня, захотела дежурить первой, никто этого не стал оспаривать. Все поняли, что она будет счастлива остаться наедине с любимым мужчиной. Кто-то устроился в углу кухни, кто-то в парильне. Катрин села на уголок матраса, на котором лежал Арно, и, достав из кармана маленькие янтарные четки – подарок сестры Беатриче, с которым она никогда не разлучалась, – принялась тихо молиться, впервые за долгое время.

Она молилась, чтобы вместе с чумой, освободившей тело супруга, душа его тоже избавилась бы от снедающего ее недуга. Бог вынес свой приговор, но поймет ли и согласится ли с ним гордый хозяин Монсальви?

– Лишь бы он меня выслушал! – умоляла молодая женщина. – Лишь бы он позволил мне поговорить с ним, объясниться!

Объяснить что? То, что она перенесла со времени осады Монсальви отрядом д'Апшье, мечтавшим разграбить его? Она уже попыталась сделать это, когда они встретились в сарае близ Шатовиллена, но он не захотел ее слушать.

Поймет ли он наконец, что любовь жены спасла его от страшной смерти?

Она нежно взяла его безвольную руку и сжала в своей. Рука была еще горячей, но жар явно спадал. Катрин благоговейно поднесла ее к своим губам. Нет, она не будет ничего объяснять, ни защищаться, ни умолять, ведь придется лгать, скрывать происшедшее в королевскую ночь в Лилльском дворце. Все-таки он был прав: она была неверной женой, даже если он меньше всех имел право упрекать ее в этом.

«Когда он очнется, – подумала Катрин, – узнает меня, я сразу пойму его первый взгляд. Если он ненавидит и презирает меня, я молча уйду навсегда! Я не хочу, чтобы нас связывали жалость и признательность после такой любви и страсти!»

Дождь лил всю ночь и весь следующий день. Жизнь добровольных затворников входила в нормальное русло. Потеряв много крови, Арно лежал обессиленный, неспособный пошевелиться без посторонней помощи. Он перестал бредить и метаться, но находился в странной прострации. Сознание еще не вернулось к нему. Больной послушно глотал все, что ему давали, но по-прежнему не открывал глаз, и было невозможно понять, спит ли он крепким сном или просто дремлет.

Каждое утро Катрин приводила Арно в порядок, меняла ему белье, которое Фатима стирала потом во дворе. Она даже брила его, смазывая бальзамом его воспалившийся шрам.

Видя, какое удовольствие испытывает Катрин, ухаживая за мужем, Сара лишь гневно пожимала плечами да иногда уголком фартука яростно смахивала набежавшую слезу.

Снаружи не поступало никаких известий. Каждое утро Жосс карабкался на стену, чтобы попросить у монахов свежие продукты, которые те передавали с великими предосторожностями. Монахи, за ритмом жизни которых можно было судить по колокольному звону, явно не желали подвергать себя ни малейшей опасности, несмотря на то что замок после недели каторжного труда был практически обеззаражен. Тела тех, кто входил в отряд Арно, и их подружек, насильно вовлеченных в разврат, были сожжены, другие же, сжечь которые помешал дождь, были похоронены. Караульный зал был обработан хлоркой, вымыт, не жалея воды, благо ее предостаточно накопилось за пять дней непрекращающегося ливня. Когда Жоссу не хватило хлорки, он закрыл зараженные комнаты и лестницу. Этим можно будет заняться позже. Для Катрин потекли спокойные и монотонные дни. Она вместе с Сарой и Фатимой ухаживала за скотом, курами, кроликами, лошадьми, стирала и гладила белье, чистила овощи и заботилась об Арно. Когда она была не занята, она садилась на скамью рядом с Сарой, и они вполголоса болтали. Сара не переставала расспрашивать Катрин о месяцах, проведенных вдали от Монсальви, и Катрин старалась удовлетворить ее любопытство, не раскрывая, однако, всего до конца. Несмотря на то что Арно был без сознания, она не могла при нем вспоминать о ночи любви с Филиппом Бургундским, ночи, которая была так прекрасна и за которую она упрекала себя как за преступление. Это должно было остаться тайной между ней и Богом. Напротив, она облегчила душу, рассказав об ужасах на Мельнице-Пепелище, отчего ей стало намного спокойнее.

Сару же не особенно потряс этот рассказ, ее удивили угрызения совести, так долго терзавшие Катрин.

– Будучи изнасилованной бандой разбойников, ты посчитала себя униженной, оскверненной, окончательно потерявшей репутацию? Мое бедное дитя, если бы ты знала, сколько женщин в мире пережили подобное, ты бы очень удивилась. Я знаю таких женщин, среди них есть и такие знатные дамы, как ты… Некоторые, впрочем, сохранили об этом не такие уж плохие воспоминания.

– Это их дело. Для меня это останется самым отвратительным моментом в жизни. Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь забыть об этом.

На девятое утро заточения чистое голубое небо обещало погожий день. Жосс, собравшийся на рассвете, как обычно, кого-либо вызвать из аббатства, проходя через двор, услышал страшный шум. Похоже, тараном пытались пробить городские ворота.

Слышны были крики, говор, скрежет колес.

Можно было подумать, что снаружи скопилась целая толпа. Окрыленный надеждой, он через две ступеньки взобрался на стену и выглянул за ворота. Это они! Да, они! Улица была полна народу, он узнал мужчин, женщин, детей. Весь Монсальви вернулся. Посреди толпы на повозке лежал монах в белом одеянии и отдавал приказания группе мужчин.

Они постепенно разобрали груду бруса, преграждавшего дорогу. Жосс узнал этого монаха.

– Аббат! Аббат Бернар! Хвала Господу Богу, направившему к нам ваше преосвященство. Какое счастье! Какое неожиданное счастье!

– Мы его привезли, – пронзительным голосом крикнул Готье, появившийся за повозкой с первым лучом солнца, поднявшимся над горизонтом. – Это было нелегко, так как он еще очень слаб! Но он захотел сразу же приехать. Как там у вас дела?

– Госпожа Катрин, Сара и я да еще одна маленькая рабыня – мы живы и здоровы. Мессир Арно жив, но он еще не пришел в сознание. Поторопитесь! Я пойду предупредить госпожу Катрин и Сару! Они так обрадуются.

– И мы тоже! – завопила Гоберта, помогавшая мужчинам расчищать дорогу. – Мы устыдились, что отпустили их в этот ад, а сами спрятались в Рокмореле. Вот мы и вернулись! И если с нами что-нибудь случится, тем хуже.

Этих людей охватил порыв, похожий на недавнюю панику. Они отказывались видеть перед собой опасность. Они знали только одно: их госпожа бесстрашно нырнула в самую гущу ада, не побоялась страшной болезни и десять дней жила там, где свирепствовала чума. К тому же никто больше не заболел ни в аббатстве, ни в окрестностях Монсальви, где остались те, чьи дома стояли в открытом поле, как дом бальи Сатурнена Гарруста, который, посмеиваясь, ободрял тех, кто освобождал вход в замок.

Теперь все сгорали от желания оправдаться в глазах их покровительницы.

Вскоре Катрин и Сара прибежали посмотреть, как верный и добросовестный народ открывает ворота, загороженные монахами. Прижавшись друг к другу, они слушали грохот падающих бревен и хриплые возгласы мужчин, оттаскивающих их в монастырь. В монастыре, будто моля о прощении, звенели все колокола, наполняя радостным перезвоном прозрачный воздух.

Трое добровольных узников со слезами на глазах и радостью на сердце ждали минуты, когда будет унесено последнее бревно и тяжелые, обитые железом ворота откроются и впустят вернувшихся, несмотря на опасность, блудных детей Монсальви.

Наконец подались последние доски. Ворота открылись под натиском толпы. Впереди шли Гоберта и Антуан Кудерк, потом въехала повозка с аббатом, и хлынула толпа. Вдруг из глубины двора раздался властный голос, заставивший всех замереть на месте.

– Не входите! Я запрещаю вам переступать порог!

Раздались изумленные возгласы Катрин, Сары и Жосса.

Эхом им ответила толпа, затем умолкла, словно увидев чудо. Действительно, это было чудо: одной рукой опираясь о дверь кухни, а другой о плечо Фатимы, согнувшейся под тяжестью господина, появился Арно де Монсальви. Его костлявое тело, скрытое под белой длинной рубашкой, осунувшееся лицо и потемневшие провалившиеся глаза делали его похожим на призрак. Все решили, что перед ними Лазарь, вышедший из могилы. В едином порыве все жители Монсальви бросились на колени вокруг повозки, в которой пытался подняться аббат Бернар. Катрин от волнения тоже упала на колени.

– Арно! – воскликнула она. – Живой! Живой! Бог всемогущ!

Но он не смотрел на нее. Опираясь на маленькую рабыню и на подбежавшего к нему Жосса, с трудом переставляя босые ноги по земле, он двигался к своим вассалам, не знающим, благодарить ли им Бога или звать на помощь.

– Уходите прочь! – приказал он. – Закройте ворота и возвращайтесь обратно! Мне повезло, и я выжил, но опасность еще не миновала. В этом доме еще сохранились миазмы чумы. Будет очень жаль, если кто-то из вас заразится этой страшной болезнью. Уходите отсюда, дети мои! – неожиданно ласково добавил он. – Когда придет время, эти ворота откроются для вас.

– Друг мой, мы не можем опять закрыть эти ворота, – сказал аббат. – Я приехал, чтобы смыть позор своих братьев. Вместо того чтобы думать о своей жизни, принадлежащей Богу, они должны были сделать все для спасения тех, кто нуждается в их помощи. Вы теперь спасены, но можете ли вы поклясться, что те, кто проявил свою преданность вам во время страшной опасности, не заплатят за свою самоотверженность, если останутся здесь? Вы покинете замок и закончите лечение в аббатстве. Там же будут Катрин, Сара и Жосс, за которыми в случае необходимости будет обеспечен уход.

– Нет, тысячу раз нет! Я не могу на это согласиться. Никто не выйдет отсюда!

Голубые глаза монаха засверкали от гнева, и он еще выше поднял свое обессиленное тело.

– Речь не о вас, Арно де Монсальви, я уже сказал об этом! Речь идет о двух женщинах, и особенно о той, у которой не было никакой веской причины жертвовать собой ради вас! Госпожа Катрин, идите сюда! Идите ко мне, дитя мое, мое бедное дитя!

Он протянул к ней руку и улыбнулся с такой добротой, что молодая женщина непроизвольно поднялась с колен. Бернар де Кальмон д'О давно знал и всегда понимал ее. Теперь он предлагал ей свою поддержку, свое уважение, тогда как Арно не удостоил ее даже взглядом. Это презрение, безразличие ясно говорили о том, что она перестала для него существовать. Несмотря на все самоотречение Катрин, он продолжал не замечать ее. Конечно, он не даст свободно излиться своему гневу перед лицом этой толпы, взирающей на него со священным ужасом, но она, должно быть, умерла для него.

Вместо злобы он проявил к ней милосердное безразличие, сравнявшее ее с другими подданными. Сердце разрывалось в ее груди, а в горле застрял горький комок. На минуту она закрыла глаза, чтобы собрать все свое мужество, крепко сжала руки и подняла глаза, из которых хлынули слезы. Повернувшись спиной к своему супругу, она сделала шаг, потом другой… Она собиралась уже броситься к аббату, который с трудом слез с повозки и протягивал ей руки, когда грубый окрик пригвоздил ее к месту:

– Нет! Она останется здесь!

Толпа загудела, и возмущенный аббат воскликнул:

– Вы не имеете права! На вас смотрит Бог!

– Я имею все права! Она мне сама их дала! Что же касается Бога, что ж, пусть смотрит! Давайте-ка, помогите мне! Подведите меня к ней! – приказал он поддерживающим его Фатиме и Жоссу.

Но Жосс не повиновался.

– Что вы хотите сделать, мессир? Если ей еще суждено страдать из-за вас, идите один!

Он собирался отпустить дрожащее тело, но Арно де Монсальви вцепился ему в плечо и повторил:

– Я сказал, отведите меня туда!

– Повинуйтесь, – сказал аббат. – Мы сейчас посмотрим!

Они двинулись вперед. Сбившись в кучу, толпа затаила дыхание. Катрин, окаменев, не смела пошевелиться, сердце разрывалось в ее груди. Что он еще задумал? Какое еще оскорбление ей придется вынести? Она смотрела на него со страхом, смешанным с чувством жалости при виде его слабости. Не дойдя до нее двух шагов, Монсальви отдал другой приказ:

– Поставьте меня на колени! – строго произнес он.

Жосс в недоумении переспросил:

– Вы хотите?..

– Я сказал: на колени! Туда… в пыль, к ее ногам! Я так хочу!

Воцарилась мертвая тишина. Они повиновались, и растерянная Катрин увидела перед собой великого грешника с босыми ногами, в рубашке, которому не хватало только веревки на шее. По-прежнему цепляясь за Жосса и Фатиму, чтобы не упасть лицом на пыльную землю, он собрал все свои силы и закричал:

– Вы, все, кто меня слышит, я хочу, чтобы вы стали свидетелями моего стыда и моего раскаяния! Я хочу, чтобы вы все слышали, как я прошу прощения у вашей госпожи, самой лучшей и милосердной, какую когда-либо рождала земля! Катрин, я тебя позорил, всячески предавал, оскорблял, унижал, заставлял тебя страдать! Движимый демонами гордыни, я хотел лишить тебя дома, детей, самой жизни. Но когда карающая рука Всевышнего опустилась на меня, ты решила пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти мою. Ты пришла ко мне под страхом страшной смерти, ты все бросила и пришла!

Я знаю, что ты перенесла, так как, видишь ли, вот уже три дня, как я очнулся, и я смотрел на тебя, слушал тебя. Я узнал, как тернист был путь твоего возвращения! И я возненавидел и проклял себя.

– Нет! Не говори так!

– Дай мне закончить… у меня мало сил. Я не знал, что сделать с собой. Может быть, если бы эти люди не пришли, я бы хранил молчание, делал вид, что не очнулся, до тех пор, пока бы достаточно не окреп, чтобы трусливо убежать от тебя. Это-то я сейчас и сделаю. Я причинил тебе слишком много зла и вырыл между нами пропасть, которой не суждено зарасти. Я верну тебе свободу. Я уйду, а ты останешься здесь с твоими детьми, твоими вассалами, со всеми теми, кто тебя так любит! В Монсальви не будет сеньора до тех пор, пока Мишель не достигнет совершеннолетия, но будет достойная и знатная, чистая и добрая госпожа, которая сможет направить его. А мне нужен лишь монастырь, чтобы замаливать грехи столь долго, сколько Богу будет угодно позволить мне жить на этой земле. Но ты, Катрин, ты, милая госпожа де Монсальви, прежде чем мы навсегда расстанемся, скажи мне, что ты прощаешь меня, скажи мне…

Это было невыносимо! Катрин не смогла далее слушать этот усталый, униженный и грустный голос, взывавший у ее ног. Она разразилась рыданиями и тоже бросилась на колени.

– Замолчи! Замолчи же! Зачем ты мне говоришь все это? Почему я должна прощать тебя… править… Быть одна? Я хочу от тебя услышать лишь одно, я хочу знать, что я значу для тебя. Я хочу знать, любишь ли ты меня еще?

Сжав руки, она рыдала перед этим обессиленным мужчиной, и было видно, как по его израненной щеке текут слезы.

– Я умоляю тебя, ответь! Ради Бога, скажи мне правду, твою правду! Любишь ли ты меня еще? Осталось ли еще что-нибудь от прежней любви?

Он протянул к ней свои большие, исхудавшие, дрожащие руки и обхватил ее лицо.

– Моя милая… моя несравненная! Любить тебя? Я обожал тебя всю свою жизнь и никогда не перестану любить тебя. Никогда! Я буду любить тебя до последнего своего вздоха.

Над головами коленопреклоненных людей пролетел жаворонок и взмыл в небо, приветствуя во все горло появление солнца. Руки Катрин нежно обвили шею Арно. Теперь она была уверена, что завоевала его навечно. Теперь они вместе пойдут по дороге, которая казалась ей невозможной, дороге, которая приведет их к мудрости, доверию, седине, а может быть – почему бы нет? – к простому семейному счастью, если Монсальви вообще созданы для простого семейного счастья.

Через неделю Арно и Катрин, прижавшись друг к другу, смотрели на то, как горит их замок. Через элегантные копьевидные окна было видно, как языки пламени пожирали потолки и стены, яростно выжигая не только следы чумы, но и дьявольский дух, царивший здесь долгие месяцы.

Так захотел хозяин Монсальви.

– Пусть ничего не останется от моего безумия. Ни лепнины, ни одной шпалеры, ни одного стула, заляпанного грязными руками! Когда останутся лишь стены, мы снова все отстроим. Теперь я буду жить для моей жены и детей, я все хочу воссоздать и сделать по-новому! Лишь так мы сможем заново начать нашу жизнь.

Теперь, стоя перед этим аутодафе, он смотрел на него с чувством избавления и радости.