Лучшая фантастика XXI века (сборник) Доктороу Кори

Кори Доктороу, известный писатель и политический активист, родился в Канаде и сейчас живет в Лондоне, где занимается такими вопросами, как отмена авторского права, свободное использование вычислительных устройств, действия экономистов, препятствующие внедрению инноваций, – всем тем, что для многих людей до сих пор остается научной фантастикой. Возможно, именно поэтому он является единственным на настоящий момент человеком, получившим обе жанровые награды, названные в честь блистательного вспыльчивого редактора Джона В. Кэмбелла, ведь все карьеры Доктороу посвящены именно тому, к чему Кэмпбелл всегда призывал своих авторов: «Задайте следующий вопрос».

Ранние рассказы Доктороу принесли ему в 2000 г. Премию Джона В. Кэмпбелла как лучшему дебютирующему писателю-фантасту, вскоре после того как он опубликовал свой первый роман «Без гроша в волшебном королевстве», который был отмечен премией «Локус». С одобрения издателя Доктороу одновременно с выходом книги опубликовал бесплатный электронный текст романа с открытой лицензией – и поступает так со всеми своими романами и книгами. В 2008 г. он выпустил свой первый роман для подростков «Младший брат», ставший бестселлером по версии «Нью-Йорк таймс»: это история технически подкованных тинейджеров, которые борются с режимом чрезмерной «национальной безопасности» в Америке будущего, причем это будущее может наступить очень быстро. Роман получил всеобщее признание и завоевал Мемориальную премию Джона В. Кэмпбелла. С тех пор Доктороу опубликовал еще несколько произведений для взрослых и подростков, в том числе роман «Родина», продолжение «Младшего брата». Помимо работы над научно-фантастическими произведениями он также редактирует суперпопулярный сайт Boing Boing и ведет колонки в «Гардиан», «Паблишер уикли» и «Локус». Кроме того, Доктороу часто выступает с лекциями и организует их.[73]

В рассказе «Паникер», написанном для юбилейного сборника в честь Фредерика Пола, есть реактивные ранцы, симпатичный главный герой и бессмертный мозг мультимиллионера в банке. Кроме того, этот рассказ ставит несколько «следующих вопросов»: о природе счастья, о том, действительно ли навязанное счастье хуже свободы воли, и о том, что очень богатые люди постепенно становятся отдельным видом, уходят на небеса и втягивают за собой лестницу.

Паникер

Первый урок, который Леон усвоил в рекламном агентстве: в рекламном агентстве друзей не бывает.

Например, сегодня Бротиган собирался посетить настоящий резервуар в настоящей клинике, где обитал настоящий целевой потребитель, – и не хотел брать с собой Леона.

– Не дуйся, тебе это не идет, – сказал Бротиган, одарив Леона одной из своих широких ухмылочек, растягивая рот над забавными, огромными лошадиными зубами. Эти белозубые улыбки обезоруживали. – Совершенно исключено. Чтобы получить разрешение на личное посещение резервуара, требуется месяц, а то и два. Биографические проверки. Биометрия. Собеседования с психологами. Медосмотры: им нужны сведения о твоей микробиоте. На все это уходит время, Леон. Может, ты и торопишься, как бабочка-поденка, но у человека в резервуаре куча времени. Ему плевать, если ты прождешь месяц-другой.

– Чушь, – ответил Леон. – Все это – показуха. Спереди у них кирпичная стена высотой сто миль, а сзади – раздвижные двери. В этих протоколах должна быть лазейка. Ее не может не быть.

– Когда тебе сто восемьдесят лет и ты торчишь в резервуаре, от лазеек лучше воздержаться. Если хочешь дожить до ста восьмидесяти одного.

– Значит, если у старого чудовища внезапно разовьется редчайший стремительный рак печени и во всем чертовом мире найдется лишь один онколог, который может ему помочь, этому парню тоже дадут от ворот поворот? «Спасибо, у нас все хорошо, а у вас нет разрешения на визит к пациенту»?

– У чудовища нет печени. У него есть машины, питательные вещества и системы.

– А если машина сломается?

– Человек, который изобрел эту машину, работает на чудовище. Живет в частном поместье чудовища, с его семьей, микробиота которой идентична микробиоте чудовища. Монстр правит не только ими, но и их кишечной микрофлорой. Если машина, которую изобрел тот человек, перестанет работать, не пройдет и двух минут, как он окажется возле резервуара, вместе со своими помощниками, облаченными в одноразовые стерильные защитные комбинезоны, и, утешительно курлыкая, спокойно, профессионально установит одну из десяти запасных деталей, которые лежат у него наготове и которые он самолично проверяет каждый божий день, чтобы убедиться, что они работают.

Леон открыл рот, снова закрыл. Не сдержался, фыркнул.

– Правда?

Бротиган кивнул.

– А если откажут все машины?

– Если этот человек не справится, его конкурент, который тоже живет в поместье чудовища, который разработал вторую по уникальности технологию замещения печени и жаждет испытать ее на человеке в резервуаре… он прибудет на место в течение десяти минут, а первого специалиста и его семью…

– Казнят?

Бротиган разочарованно хмыкнул.

– Он квадриллионер, а не злодей из «Джеймса Бонда». Нет, этого человека низведут в полные ничтожества, но оставят крошечный шанс реабилитироваться. Изобрети технологию лучше, чем та, что сейчас заменяет печень чудовищу в резервуаре, и тебя восстановят на престижном месте, вернут престижную одежду, богатство и привилегии.

– А если у него не выйдет?

Бротиган пожал плечами.

– Тогда человек в резервуаре лишится мельчайшей части своего личного состояния. Подсчитает свои убытки, подаст заявку на исследовательскую налоговую льготу и вычтет ее из жалких крох, которые каждый год благосклонно переводит налоговой службе.

– Вот дерьмо.

Бротиган хлопнул в ладоши.

– Жутко, да? Такие деньги и власть, и снова деньги и деньги.

Леон напомнил себе, что Бротиган ему не друг. Все дело в зубах – они обезоруживали. У кого вызовет подозрения человек, чьи лошадиные зубы вызывают желание скормить ему кубик сахара?

– Это называется иначе.

– Ты знаешь о людях в резервуарах в десять тысяч раз больше, чем среднестатистический гражданин. Но ты не уловил и тени картины в целом, приятель. «Эйт» десятки лет налаживала контакты, чтобы продать свой первый продукт человеку в резервуаре.

И с тех пор мы не продали ничего, подумал Леон, но промолчал. Об этом в «Эйт» не говорили. Агентство называло себя лидером, успешным игроком на успешном поле. Компетентное агентство, специализировавшееся на обслуживании «сверхвысокообеспеченных физических лиц». И все же…

Одна продажа.

– И с тех пор мы не продали ничего. – Бротиган произнес это безо всякого смущения. – Но все это здание, это агентство, зарплаты, дизайнеры и консультанты – все это оплачено крупицами того состояния. И это означает, что еще одна продажа…

Он взмахнул рукой. Роскошные офисы, чтобы производить впечатление на представителей резервуарных миллиардеров. Стоило шагнуть на порог агентства, как благодаря освещению, запаху и ветру начинало казаться, что ты на поляне в древнем лесу, хотя никакого леса не было и в помине. Поверхность приемной стойки представляла собой кусок шершавого могильного камня, стертая, нечитаемая эпитафия виднелась из-под старомодной пишущей машинки, которую хитроумным образом переделали в чуть менее старомодную клавиатуру. Секретарь – сейчас с профессиональной правдоподобностью игнорировавшая Леона и Бротигана – сочетала в себе красоту, ум и материнскую заботу, и все благодаря одежде, осанке и макияжу. На «Эйт» работала небольшая команда стилистов, которые приложили руку ко всем сотрудникам, общавшимся с клиентами; сегодня утром стилисты небрежно взъерошили рыжеватые волосы Леона и аккуратно обтрепали манжеты и локти пиджака.

– Так что увы, дружище, я не возьму тебя на встречу с моим человеком-резервуаром. Но направлю на путь, который однажды может привести к нему, если ты будешь стараться и проявишь себя. Если заслужишь.

Леон уже заслужил – в большей степени, чем этот высушенный феном кусок дерьма. Но он улыбнулся и проглотил все это, как послушный маленький червяк, ненавидя себя.

– Давай.

– Мы шесть лет продаем резервуарную продукцию – и ни одной сделки. Множество людей вошло в эту дверь, чтобы занять твое место, все они фонтанировали идеями – и все потерпели неудачу. Мы никогда не систематизировали эти идеи, никогда не составляли карту, которая позволила бы нам понять, какую территорию мы уже исследовали, а где остались пробелы… – Бротиган многозначительно посмотрел на Леона.

– Ты хочешь, чтобы я каталогизировал все провальные проекты в истории агентства.

Леон не скрывал разочарования. Такую работу поручают стажерам, не младшим менеджерам.

Бротиган щелкнул лошадиными зубами, заржал и вышел из офиса «Эйт», впустив немного скучного воздуха, что циркулировал в реальном мире. Секретарь окатила Леона волной материнской заботы. Он наклонился к ней, и ее пальцы пулеметной очередью забарабанили по механическим клавишам бывшей «Андервуд нойслесс». Леон подождал, пока она закончит и снова одарит его заботливой, любящей улыбкой.

– Все данные у тебя, Леон… удачи.

Леону казалось, что проблемы, с которыми сталкиваются бессмертные квадриллионеры в резервуарах, не слишком отличаются от забот простых людей. Поскольку практически что угодно можно было получить практически за так, все практически теряло свою ценность. Не было смысла проводить исследования – оставалось комбинировать и изобретать. Потом ты нажимал кнопку, чтобы напечатать результат на личном 3D-принтере или, в случае больших проектов, на принтере компании, либо, если принтер с этой работой не справлялся, прибегал к услугам печати по требованию: работник в далекой стране за ночь собирал нужное тебе устройство, и к утру оно уже лежало у тебя на столе в герметичной упаковке «ФедЭкс».

Просматривая файлы «Эйт», Леон видел, что не он один рассуждал подобным образом. Каждый менеджер придумывал рекламу, включавшую вещи, которые нельзя напечатать (дорогие безделушки, изготавливаемые мастерами-профессионалами) или которые никто не печатал (древности, уникальные предметы, исторические фетиши). Все это не вызвало ни малейшего интереса у людей в резервуарах: они могли нанять любого умельца и купить склады, забитые древностями.

Обычным богачам предлагали впечатления: билет в космос, шанс застрелить последнего представителя исчезающего вида, возможность убить человека и выйти сухим из воды, погружение на дно Марианской впадины. Люди в резервуарах уже совершили все это, прежде чем попасть в резервуар. Теперь они метастазировали, эти сверхбогачи, комки коагулирующего мяса в травильном растворе сотен огромных машин, что трудились, поддерживая в них жизнь вопреки процветавшему раку и отказавшим органам. Где-то в переплетении трубок и проводов было нечто, что технически можно было назвать человеком, или корпорацией, или, во многих случаях, суверенным государством.

Каждое средоточие богатства представляло собой эффективную машину, которая через множество ниточек соединялась с экономикой простых смертных. Ты взаимодействовал с резервуарами, когда платил за гамбургеры, Интернет, фильмы, музыку, книги, электронику, игры, транспорт: деньги покидали твои руки и, пройдя сквозь шланги и трубки, попадали обратно в мир, к другим смертным.

Но не существовало способа прикоснуться к деньгам в самой концентрированной, чистейшей форме. Она напоминала теоретический сверхплотный элемент, существовавший в первое мгновение жизни Вселенной: эти деньги были столь густы, что переставали вести себя как деньги; столь густы, что переходили в иное состояние, если отколоть от них кусочек.

Предшественники Леона были умны и сообразительны. Они вдоль и поперек исходили область решения проблемы предоставления услуг и продукции человеку, который представлял собой деньги, государство, резервуар. Многие из лучших особенностей офиса возникли благодаря этим провалившимся рекламным проектам – например, свето-воздушное оформление.

Леон получил хорошее образование и разбирался в математике многомерного пространства. Он все чертил и чертил оси на графике неудачных задумок корпорации «Эйт», выслеживая сходства и различия. Результат был очевиден.

Они попробовали все.

Ржание Бротигана было самым унизительным звуком из всех, что когда-либо за свою карьеру слышал Леон.

– Нет, разумеется, ты не можешь узнать, что купил резервуарный человек! Это входило в сделку – потому-то мы и получили такую прибыль. Никто не знает, что мы продали. Ни я, ни босс. Тот, кто это продал? Он перевел деньги в наличные много лет назад, и с тех пор его никто не видел. Пассивный партнер, привилегированные акции, контрольный пакет – но он невидимка. Мы общаемся с ним посредством адвокатов, которые общаются с адвокатами, которые, по слухам, оставляют записки под могильным камнем на крошечном кладбище на острове Питкэрн и приплывают на баркасе за инструкциями.

Эта гипербола вызвала у Леона раздражение. Третий день на работе – а пронизанный солнцем озонированный псевдолес уже казался затхлым, как старая спортивная сумка (которая лежала под столом в ожидании дня, когда он наконец уйдет из офиса вовремя, чтобы успеть в бесплатный спортзал). Бротиган раздражал сильнее, чем гипербола.

– Я не идиот, Бротиган, так что хватит относиться ко мне как к идиоту. Ты нанял меня, чтобы я работал, но пока я слышу от тебя только срач, сарказм и секреты. – Аллитерация получилась непреднамеренная, однако у него они всегда хорошо получались. – Вот что я хочу знать: есть ли хоть одна малюсенькая причина, по которой мне следует прийти завтра на работу? Или лучше остаться дома и сосать зарплату, пока тебе не надоест меня содержать?

Речь была не совсем спонтанная. Леон разбирался в промышленной психологии – сплошные пятерки и предложение места в докторантуре, которое заинтересовало его куда меньше практического приложения сладостной науки убеждения. Он понимал, что Бротиган намеренно подталкивает его, чтобы посмотреть, насколько он поддастся. В подталкивании рекламщикам нет равных: если можешь убедить кого-то полюбить что бы то ни было, значит, можешь убедить и возненавидеть. Две стороны одной монеты.

Бротиган изобразил гнев, но Леон три дня изучал его и видел, что искренности в этой эмоции не больше, чем в самом Бротигане. Леон осторожно раздул ноздри, выпятил грудь, выставил подбородок. Он продавал свое возмущение, словно картофельные чипсы, незарегистрированные ценные бумаги или нелегальные таблетки для похудения. В ответ Бротиган попытался продать свой гнев. Леон отказался. Бротиган купил.

– Появилось новое, – сообщил он заговорщическим шепотом.

– Новое что? – прошептал в ответ Леон. Они по-прежнему стояли почти вплотную, их тела дрожали от злости, но Леон предоставил заниматься этим другой части сознания.

– Новое чудовище, – сказал Бротиган. – Отправился в резервуар всего в сто три. Самый молодой из всех. Незапланированный. – Он посмотрел вверх, вниз, влево, вправо. – Несчастный случай. Невероятный несчастный случай. Невероятный, но случившийся, что означает?..

– Что никакого несчастного случая не было, – ответил Леон. – Полиция?

Невозможно было не подыграть телеграфному стилю общения Бротигана. И здесь секрет тоже заключался в силе убеждения. Стоило с ним заговорить, как ты начинал ему симпатизировать. А он тебе. Два человека сливались в единое целое. Возникала связь. Это напоминало примирительный секс.

– Он трижды король. Какая-то африканская республика, остров и одно из мелких балтийских государств. У них там нет гласных. Мкслплкс или что-то вроде этого. Его разыскивали ВТО и ООН – за целые своды международного торгового законодательства. Так что простые копы тут ни при чем. Это дело рук дипломати ческого корпуса. И, разумеется, он не мертв, что все усложняет.

– Почему?

– Мертвые люди становятся корпорациями. Ими управляют советы директоров, которые действуют предсказуемо, пусть и не всегда рационально. Живые люди непостоянны. Сейсмоопасны. Непрогнозируемы. Но с другой стороны… – Бротиган поиграл бровями.

– С другой стороны, они покупают вещи.

– Крайне редко – но покупают.

Вся жизнь Леона была посвящена дисциплине. Однажды он слышал, как гуру похудения объяснял, что секрет стройной фигуры заключается в том, чтобы по-настоящему «слушать свое тело» и есть лишь до того момента, пока оно не сообщит, что насытилось. Леон слушал свое тело. Оно ежедневно желало три пиццы с пепперони и грибами плюс большой пирог. И старомодные солодовые молочные коктейли, те, что можно приготовить на кухне при помощи древнего агрегата «Гамильтон Бич», в пластмассовой емкости цвета авокадо, а потом подать в высоком красном анодированном алюминиевом стакане. Тело Леона очень красочно описывало, чем ему следует питаться.

Поэтому Леон игнорировал свое тело. Игнорировал свое сознание, когда оно сообщало, что желает уснуть на диване за просмотром видео, которое перемещалось за взглядом, отслеживало нейронную активность и пыталось подстроить сюжет, чтобы увлечь зрителя. Вместо этого Леон заставлял сознание сидеть на кровати и поглощать многочисленные книги по саморазвитию, которые распечатывал и складывал в высокую стопку.

Леон игнорировал лимбическую систему, которая каждое утро уговаривала его лишний часок поваляться в постели после звонка будильника. Игнорировал сообщения об усталости, которые получал, тратя час перед завтраком на йогу и медитацию.

Он крепко держал себя в руках усилием воли, и это воля заставляла его наклониться и подобрать лежавшее на лестнице выстиранное белье, когда он поднимался вверх, и аккуратно свернуть и убрать его в просторную гардеробную, примыкавшую к хозяйской спальне. (Квартира была отличным способом вложить поощрительную премию «Эйт» – надежней наличных, с учетом колебаний курсов валют. Недвижимость на Манхэттене всегда являлась хорошим капиталовложением – стабильней облигаций, производных ценных бумаг и фондов.) Дисциплина заставляла его сразу оплачивать все счета. Заставляла мыть после использования каждую тарелку и каждый вечер по пути домой прилежно заходить в бакалею, чтобы купить закончившиеся накануне продукты.

Родители, приехавшие с Ангильи погостить, подшучивали над его организованностью: теперь он ничем не напоминал маленького толстого мальчика, который в шестом классе получил от учителя «награду имени Гензеля и Гретель», потому что повсюду оставлял за собой след. Родители не догадывались, что он так и остался тем самым мальчиком, и каждая добросовестная, выверенная, сознательная, педантичная привычка в действительности являлась плодом безжалостной, непреклонной решимости никогда больше им не быть. Он не только игнорировал внутренний голос, просивший пиццы и советовавший поспать, предлагавший взять такси вместо того, чтобы идти пешком, звавший прилечь, включить фильм и окунуться в него, потратить долгие часы на ничегонеделание; нет, он активно противостоял этому голосу, кричал в ответ, запирал его и никогда не выпускал на свободу.

И поэтому – поэтому! – он выяснит, как продать что-то новое человеку в резервуаре: тот, кто смог скопить подобное состояние и перейти к вечной жизни в растущем королевстве машин, должен был всю жизнь отказывать себе, а Леон знал, каково это.

Нижний Ист-Сайд повидал всякое: бедных, богатых, средний класс, супербогатых, снова бедных. Сегодня броские здания напоминали о романтической пышности, предшествовавшей эре бешеной погони за долларом. Завтра они были убогими, их владельцы становились банкротами, а ликвидаторы имущества строили бумажные стены, чтобы превратить огромные просторные залы в меблированные комнаты. Раньше магазины на углах продавали богемным хипстерам косячки и пакетики, содержимое которых разрушало крайне высокоспециализированные мозговые структуры; теперь отпускали по талонам молоко отчаявшимся, не поднимавшим глаз матерям. Торговцы чуяли перемены и соответственно меняли ассортимент.

Шагая по своему району, Леон тоже чуял перемены. Теперь в магазинах было больше дешевого высококалорийного пойла, чем специально разработанной энергетической продукции с низким содержанием углеводов, к которой прилагались буклеты Управления по контролю за продуктами и лекарствами, разъяснявшие пищевую ценность. Россыпь плакатов «Сдается». Стройка, на которой уже неделю никто не работал, с запертой на висячий замок будкой бригадира, густо покрытой граффити.

Леон не возражал. Он привык к трудностям – и не только студенческим. Его родители переселились на Ангилью из Румынии, в поисках налогового рая, мечтая о восхитительной работе бухгалтера или охранника. Они плохо рассчитали время, прибыли в разгар экономического апокалипсиса и в конце концов поселились в высотных трущобах, когда-то бывших роскошным отелем. Единственные румыны среди мексиканцев-нелегалов, де-факто находившихся в рабстве, они писали отчаянные письма в мексиканское консульство в обмен на уроки испанского для Леона. Постепенно мексиканцы рассеялись – преимущество рабов де-факто перед рабами де-юре заключается в том, что первых можно отправить обратно, как только экономика рухнет, и вычеркнуть из бюджета их пропитание и прочие нужды, – и наконец в отеле остались только родители Леона и он сам. Без прикрытия толпы их заметили местные власти, и им пришлось залечь на дно. О возвращении в Будапешт речь не шла – билеты были столь же недосягаемы, как частные самолеты, на которых в аэропорт Уоллблейк прилетали воротилы теневого бизнеса и спекулянты высшей лиги.

Жизнь из трудной стала отчаянной. Три года семья Леона скрывалась, торговала на обочинах, покрываясь густым загаром, постепенно утрачивая этническую принадлежность. Сейчас, десять лет спустя, отец владел небольшой бухгалтерской конторой, а мать держала магазин изящного платья для отдыхающих с круизных лайнеров, и эти годы казались сном. Но когда Леон отправился в американский университет и попал в общество мягкотелых богатеньких детишек, чьи состояния подсчитывал его отец, воспоминания вернулись, и он гадал, сможет ли кто-то из этих ребят в артистично небрежных лохмотьях отыскать себе еду на помойке.

Трудности в Нижнем Ист-Сайде позволили ему расслабиться, позволили почувствовать себя первым, обладателем преимущества, которого не было у его соседей: возможности ловко скользить между миром богатых и миром бедных. Леон не сомневался, что где-то в этих мирах кроется разгадка того, как отщипнуть крошку от колоссальных состояний.

– К тебе посетитель, – сказала Кармела. Кармела – так звали секретаря. Она была пуэрториканкой, но в столь далеком поколении, что Леон говорил по-испански лучше нее. – Я пригласила ее в Зимний сад.

Так назывался один из залов заседаний «Эйт», и это была неоригинальная шутка, потому что вся мебель в Зимнем саду представляла собой фигурно подстриженные деревья и кустарник. Зал был на удивление удобным, а легчайший ветерок доносил едва уловимый аромат жимолости, такой естественный, что Леон подозревал, что его источником является расположенный на другом этаже питомник. По крайней мере, он бы поступил именно так: лучшая подделка – оригинал.

– Кто?

Леону нравилась Кармела. Очень деловитая, но ее делом было сострадание, плечо, чтобы поплакать, и абсолютно благопристойный рассадник слухов для всей фирмы.

– Агент, – сказала она. – От Буле. Я проверила его фотографию и имя по нашим досье, но почти ничего не нашла. Только что он родом из Черногории.

– Кто он такой?

В ответ Кармела многозначительно посмотрела на него.

Новый резервуарный человек прислал к нему агента. Сердце Леона пустилось вприпрыжку, манжеты неожиданно сдавили запястья.

– Спасибо, Кармела.

Он подтянул манжеты вниз.

– Хорошо выглядишь, – сказала она. – Кухня наготове, интерком ждет. Только скажи, что я могу для тебя сделать.

Он слабо улыбнулся. Вот почему она была сердцем всего бизнеса, душой «Эйт».

– Спасибо, – прошептал Леон, и Кармела отдала ему лихой салют, коснувшись виска одним пальцем.

Агент выглядела в «Эйт» неуместно, но ее это не тревожило. Леон понял это сразу, как только вошел в Зимний сад. Женщина поднялась, вытерла руки о скромные джинсы, смахнула с лица седые волосы и улыбнулась, словно говоря: «Забавно, что мы здесь встретились, да?» Леон предположил, что ей около сорока, она была хиппи, и у нее были морщины, и ей было наплевать.

– Должно быть, вы Леон, – сказала она, беря его за руку. Короткие ногти, теплая, сухая ладонь, крепкое пожатие. – Я влюбилась в это комнату! – Она взмахнула руками. – Фантастика!

Леон понял, что почти влюбился в нее, а ведь он еще не сказал ни слова.

– Рад знакомству, мисс…

– Риа, – ответила она. – Зовите меня Риа.

Она опустилась на одно из кресел-кустов, скинула удобные «хаш-паппиз» и поджала ноги.

– Я никогда не ходил тут босиком, – сказал Леон, глядя на ее мозолистые ступни – ступни, которые часто касались земли.

– Так давайте. – Риа сделала приглашающий жест. – Я настаиваю. Давайте!

Он снял туфли ручной работы – сшитые архитектором, который бросил литературоведение ради сапожного ремесла – и пальцами ног стянул носки. Пол под ногами был – теплым? прохладным? – был совершенным. Леон не мог определить текстуру, но она заставляла подрагивать от удовольствия все нервные окончания на его чувствительных подошвах.

– Нечто, что идет прямо по нервам, – сказала Риа. – Иначе никак. Потрясающе.

– Вы понимаете это место лучше меня, – ответил Леон.

Она пожала плечами.

– Эта комната явно была создана для того, чтобы производить впечатление. Глупо изображать равнодушие и не впечатляться. Я впечатлена. Кроме того, – она понизила голос, – кроме того, мне интересно, пробирался ли кто-нибудь сюда, чтобы заняться сексом.

Она серьезно посмотрела на него, и он попытался тоже сохранить серьезное лицо, но из груди вырвался смешок, а за ним последовал смех, и Риа испустила ликующий вопль, и оба хохотали, пока не заболел живот.

Леон направился было к соседнему креслу-кусту, остановился, наклонился и сел на мшистый пол, который принялся ласкать его ступни, лодыжки, ладони и запястья.

– Если нет, то это большое упущение, – сказал он с шутливой серьезностью. Она улыбнулась, и у нее были ямочки, и морщинки, и «гусиные лапки», и благодаря этому все ее лицо улыбнулось ему. – Хотите чего-нибудь съесть? Или выпить? Мы можем достать почти все что угодно…

– Давайте перейдем к делу, – ответила она. – Не хочу показаться грубой, но пища – не самая приятная часть. Пища у меня есть. Я пришла за другим. За приятной частью, Леон.

Леон сделал глубокий вдох.

– Приятная часть, – повторил он. – Ладно, к делу. Я хочу встретиться с вашим… – Кем? Работодателем? Начальником? Хозяином? Он помахал рукой.

– Зовите его Буле, – сказала Риа. – Кстати, именно так называется материнская компания. Разумеется, хотите. У нас есть целый корпоративный разведывательный отдел, который выяснил, что вы захотите встретиться с Буле прежде, чем вы сами это поняли.

Леон всегда полагал, что работодатель следит за его рабочим местом и контактами, но теперь ему пришло в голову, что любая система, изначально разработанная для тайной слежки за собственными пользователями, – настоящая находка для каждого, кто хочет шпионить за этими пользователями, потому что возможности системы позволяют скрыть слежку.

– Это впечатляет, – признал он. – Вы следите за всеми, кто может захотеть что-то продать Буле, или?.. – Он позволил предположению повиснуть в воздухе.

– Как когда. У нас есть конкурентоспособный разведывательный подотдел, который следит за всяким, кто может захотеть продать что-нибудь нам или продать что-нибудь, что причинит ущерб нашим интересам. Получается весьма обширная сеть. Добавьте людей, которые лично могут представлять угрозу для Буле или быть полезны ему, и получится немалая доля человеческой деятельности под пристальным наблюдением.

– Насколько пристальным? Судя по всему, вы роетесь в больших стогах сена.

– Мы умеем находить иголки, – ответила она. – Но всегда ищем новые способы поиска. Которые, кстати, вы можете нам продать.

Леон пожал плечами.

– Если бы у нас имелся лучший способ отыскивать важные данные в горах информации, мы бы использовали его сами, чтобы выяснить, что вам продать.

– Логично. Давайте зайдем с другой стороны. Зачем Буле встречаться с вами?

К этому вопросу он был готов.

– Мы известны разработкой продукции для людей в его… – Беседы про обитателей резервуаров никогда не обходились без эллипсисов[74]. Может, именно поэтому Бротиган и выработал свой раздражающий телеграфный стиль.

– Вы разработали один такой продукт, – заметила Риа.

– На один больше, чем другие. – Существовало еще две фирмы вроде «Эйт», Мысленно Леон называл их «Сефен» и «Найн», словно настоящие названия могли заставить их представителей материализоваться из воздуха. – Я здесь новичок, но я не один. Мы сотрудничаем с лучшими дизайнерами, инженерами, учеными-исследователями… – Снова эллипсис. – Вы хотели перейти к приятной части. Эта часть неприятная, Риа. Ваши люди умны. Наши люди тоже умны. Но у нас есть умные люди, которых нет у вас. У каждой организации имеются причуды, мешающие восприятию некоторых хороших идей. Как и у всех прочих, у вас тоже есть запретные зоны. Мы специалисты по раскопкам в таких зонах, запретных зонах, которые мешают вам жить, как песчинка в глазу. Мы можем отыскать там то, что вам нужно.

Риа кивнула и хлопнула в ладоши, словно собираясь приступить к работе.

– Отличная речь.

Леон почувствовал, что краснеет.

– Я часто об этом думаю и мысленно репетирую.

– Хорошо, – сказала она. – Это свидетельствует о том, что вы занимаетесь своим делом. Вам нравится Даффи Дак?

Леон склонил голову набок.

– Я скорее предпочитаю Багза, – наконец ответил он, гадая, к чему она клонит.

– Скачайте мультфильм «Оголтелый продавец», а потом свяжитесь со мной.

Она поднялась, пошевелила пальцами ног на мшистом покрытии и надела туфли. Леон тоже встал, вытирая ладони о брюки. Должно быть, Риа заметила выражение его лица, потому что на ее лице вновь появились ямочки, морщинки и «гусиные лапки», и она взяла его за руку.

– Вы молодец, – сказала она. – Скоро продолжим нашу беседу. – Она выпустила его руку, встала на колени и провела ладонями по полу. – А пока вас ждет приятная работа.

В «Оголтелом продавце» Даффи Дак был коммивояжером, вознамерившимся продать что-нибудь грабителю банков, который затаился в пригородном бунгало. Даффи продемонстрировал нескончаемую череду все более невероятных товаров, и каждую его попытку встретил суровый отпор. Наконец в результате его усилий прибежище грабителя взорвалось, как раз в тот момент, когда Даффи вновь дергал дверную ручку. Грабитель и Даффи полетели вверх тормашками, и Даффи ткнул ручкой в грабителя и крикнул: «Эй, друг, я знаю, что тебе нужно! Тебе нужен дом к этой дверной ручке!»

Впервые посмотрев мультфильм, Леон фыркнул, однако с каждым последующим просмотром шутка казалась все менее забавной. Он действительно пытался придумать вещь, которая была нужна Буле и который об этом пока не догадывался; Леон полагал, что Буле – мужчина, но точно этого не знал. С точки зрения Буле, лучшее, что мог сделать Леон, – оставить его в покое.

Однако Риа была такой милой – такой понимающей и мягкой, – что Леону казалось, будто в этом есть что-то еще. Она не преминула подчеркнуть, что его ждет «приятная работа», и Леон вынужден был признать: так и есть. Он заключил с «Эйт» контракт на пять лет. Если его уволят раньше, он получит огромную компенсацию. А если ему удастся продать что-то Буле или кому-то другому, он станет неописуемо богатым.

А пока «Эйт» позаботилась обо всех его нуждах.

Но здесь было так пусто – вот что не нравилось Леону. Производственный отдел «Эйт» насчитывал сотню человек, таких же умных, как он сам, однако большинство использовало офис лишь для того, чтобы разместить тут несколько безделушек да произвести впечатление на родственников из глубинки. «Эйт» нанимала самых лучших, ставила перед ними невыполнимую задачу и спускала их с поводка. И они терялись.

Разумеется, Кармела знала их всех. Они были под ее крылом.

– Нам следует собираться вместе, – сказал Леон. – Может, устраивать еженедельные совещания?

– Пробовали, – откликнулась Кармела, потягивая трижды профильтрованную воду, что всегда стояла у нее под рукой. – Оказалось, говорить не о чем. Системы сотрудничества сами обновляют интересные данные исследований, а инструмент предложений доводит до каждого обзорную информацию по всему, что относится к его работе. – Она пожала плечами. – Это место – в первую очередь выставочный зал. Я всегда считала, что творческим людям нужен простор для творчества.

Леон обдумал ее слова.

– И как ты считаешь, долго ли просуществует это место, если ничего не удастся продать?

– Я стараюсь об этом не задумываться, – беспечно ответила она. – Полагаю, либо мы ничего не найдем, наше время выйдет, и мы закроемся – и с этим я ничего не могу поделать, – либо мы успеем что-то найти и продолжим работу – и с этим я тоже ничего поделать не могу.

– Так и до депрессии недалеко.

– Скорее до свободы. Леон, та леди права: у тебя приятная работа. Ты можешь заниматься чем угодно, а если прыгнешь выше головы, выйдешь на орбиту и никогда не вернешься в атмосферу.

– А другие менеджеры приходят к тебе плакаться?

– Время от времени каждый из нас нуждается в поддержке, – ответила Кармела.

Риа пригласила его на ленч в фешенебельном клубе, в гостиной апартаментов на одиннадцатом этаже слегка обветшалого, лишившегося швейцара здания в Мидтауне. Готовила супружеская пара средних лет, он – таец, она – венгерка; еда была эклектичной, легкой и пряной, с паприкой и чили, от которых из глаз текли слезы.

В это раннее время в крошечной комнате обедали еще двое, тоже пара, молодые туристы-геи из Голландии, в немнущихся спортивных куртках и надетых на босу ногу минималистских прогулочных туфлях. Голландцы прекрасно говорили по-английски и вежливо обсуждали виды Нью-Йорка, но в конце концов перешли на голландский, позволив Риа и Леону сосредоточиться друг на друге и на еде, которая прибывала с кухни чередой все более потрясающих блюд.

За пышными карамелизованными жареными бананами и ледяным тайским кофе Риа бурно поблагодарила хозяев за превосходную пищу, затем вежливо подождала, чтобы Леон сделал то же самое. Хозяева явно обрадовались, что обед удался, и с восторгом принялись обсуждать рецепты, своих взрослых детей и других гостей, побывавших у них за долгие годы.