Лунная радуга (сборник) Павлов Сергей

Андрей пожал протянутую руку, отодвинул легкую бамбуковую дверь.

— Да, вот еще что!.. — произнес Копаев вдогонку.

— Ну? — Андрей спиной почуял неладное.

— Только пойми меня правильно и… воздержись от бесполезных вопросов

— все равно не сумею ответить. Так вот, я тебя не обманываю, когда говорю, что из танкере, кроме Аганна, нет никого. Это правда.

— Я верю, — бросил через плечо Андрей.

— Но если однажды тебе случится видеть на борту «Анарды»… ну, в общем, не Мефа Аганна, то… знаешь, не придавай этому слишком большого значения. Пройди мимо и постарайся сделать вид, что ничего особенного не заметил.

Андрей обернулся. Копаев смотрел сквозь жалюзи на сверкающую под солнцем воду. Обтянутая черным свитером спина, серебром по черному «Байкал», руки в карманах. Андрей с такой силой задвинул за собой дверь, что решетчатая стенка отозвалась гулом.

В нескольких метрах от павильона он замедлил шаг. Остановился. Волна бешенства схлынула. Посмотрел под ноги, нагнулся и подобрал пластмассовую «горошину». Возможно, та самая, которую он бросил за спину, когда сидел на диване. Покатал неровный комочек в ладони. А собственно, почему за все человечество голова должна болеть у одного Копаева? Почему все то, чем встревожен функционер МУКБОПа, в той же мере не должно тревожить любого и каждого члена мирового сообщества человеков? Скажем — Андрея Тобольского? С какой это стати Тобольский считал себя вправе пребывать в состоянии иждивенческих настроений? Принц на горошине…

Он покосился на закрытую дверь. Подошел, откатил. И прямо с порога неподвижной черной спине с серебряной надписью:

— Люди слишком заняты, Аверьян. Своими делами, собой. Извини, я не был исключением.

— Ну… а теперь?

— Теперь возникла потенция смотреть на это по-другому. В общем, земляк, ты за меня не очень волнуйся.

Спина, блеснув серебром, шевельнулась, руки медленно выползли из карманов.

— Спасибо, Андрей.

— Ну вот и ладно.

Времени было в обрез. Попрощаться с Валаевым и на причал. Интересно, кто пилотирует люггер? Хорошо бы — Яан Сипп. Феноменально молчаливый парень. Шли бы на Япет с гарантией, что никаких вопросов.

5. ПАССАЖ В ЧЕТЫРЕ РУКИ

Толчок в спину был неожиданный, сильный: взмахнув руками, Андрей ударился грудью о штангу захвата, чувствительно «достал» носом стекло гермошлема, выронил сварочный пистолет. Успел заметить метнувшийся в сторону ярко-зеленый отблеск. Что за черт!.. В ошеломлении он постоял, ничего не видя во мраке. Наконец спохватился, включил наплечные фары и обернулся — настолько быстро и резко, насколько это можно было сделать в скафандре с прилипшими к палубе геккорингами подошв. Свет фар, лизнув по пути ступоход «Казаранга», канул в прямоугольную пропасть. Ничего подозрительного сзади не было. Сзади вообще ничего не было, кроме распахнутого в Пространство горизонтально-щелевого выхода из вакуум-створа. Черный, как африканская ночь, прямоугольный кусок Внеземелья с невзрачным созвездием Девы. Самая яркая точка созвездия — голубовато-белая Спика, звезда навигаторов…

Андрей подвигался, высвечивая вдоль и поперек помещение вакуум-створа

— изрядно помятое металлопокрытие палубы, обшарпанные стены, трубопроводы пневмокоммуникаций, телескопические штанги двух манипуляторов захвата, округлый корпус драккара с высокой кормой. Ступоходы драккара сложены на паучий манер — коленными шарнирами кверху. Нет, что за чушь в самом деле — пинок в спину и отблеск!. Странный отблеск — словно бы перед носом шевельнули зеркальную дверь с зелеными катафотами.

Он выключил фары и наклонился немного вперед, копируя прежнюю позу ради эксперимента. Подождал. В темноте догорал остывающий шов на штанге захвата. Эксперимент не удался: темнота и спокойствие. Ни ударов в спину, ни отблесков… «Ну хорошо, — подумал Андрей, — отблеск мне просто привиделся. Обмануться глазами — куда ни шло. Но обмануться спиной!..»

— Как дела, шкип? — спросил шлемофон голосом Аганна.

Андрей, продолжая осмысливать ситуацию, ответил:

— Порядок. Великолепный вид за созвездие Девы. Попутно провел визуальное наблюдение Спики.

— Случилось что-нибудь? — настаивал Меф.

— В темноте всегда опасаешься, как бы чего-нибудь не случилось.

— Светильники пробовал?

— Ты мог бы припомнить, когда они светили у тебя в последний раз?

Шлемофон промолчал. Андрей представил себе, как Аганн стоит там, у пульта, вытирает свои веснушчатые руки.

— Давай воспользуемся фарами «Казаранга», — предложил Меф. — Все равно мне надо выводить его перед тобой на рысистые испытания.

Андрей осветил «Казаранга». Н-да… Конек-горбунок. С грацией машины Уатта. Или паровоза Черепанова. Шевельнулось слабое подозрение… Он осмотрел носовую часть лыжеобразно загнутого кверху днища, круглые копыта ступоходов с щетиной геккорингов я втянутыми в пазы крючьями когтей, глянцево-серый пузырь керамлитового блистера кабины. Задержал взгляд на отверстии шлюза с торчащим из него кончиком щупальца втянутого в корпус гибкого манипулятора.

— Меф, кроме обогрева, на борту катера что-нибудь включено?

— Нет. Катер на полуконсервации. Давай подведем к нему шланги заправки и кабель дистанционного контроля.

— Номера шлангов и кабеля?

— С восьмого по десятый.

— Понял. Будь на приеме.

Андрей поковылял в обход «Казаранга». Настороженно, с оглядкой. Странное ощущение, будто пинок в спину должен вот-вот повториться, не покидало его, хотя было ясно: катер здесь ни при чем. Устаревшие флаинг-машины такого типа были знакомы ему еще со времени курсантской летной практики, и теперь, иногда натыкаясь из них, он ничего, кроме жалости, к ним не испытывал. Подозревать «Казаранга» в способности к самопроизвольным действиям не было оснований. Абсурд. Это все равно что опасаться пинка от кухонном холодильника. Впрочем, здешние холодильники тоже не бек греха…

Лучи фар осветили участок стены, сплошь утыканный короткими хоботами вакуум-гифов. На одном из хоботов висел утерянный сварочный пистолет. Андрей нашел гифы под нужными номерами я потянул на себя концы шлангов и кабеля, для удобства собрав як в пучок. Экономным усилием отрывая геккоринги от металлонастила, раскачиваясь я мысленно поругивая невесомость, с крутым наклоном тела вперед поволок эту связку к драккару. Как волжский бурлак на поразительной картине Илья Ефимовича Репина.

— Готово, кэп! — сообщил он Мефу и для порядка подергал крепежные муфты разъемов. — Я отойду, пожалуй, немного в сторонку, а ты заставь эту музейную редкость выпрямить ноги.

— Понял, шкип. После заправки дашь звуковой пароль для контакта. Командовать катером будешь сам.

Андрей отковылял ж внешнему краю палубы на выходе из вакуум-створа. Край обрывался в звездно-черную пустоту. На нем сохранились две секция поручней (было же время: в вакуум-створах делали поручни!). Сохранилась я надпись по краю медной наклепкой: АНАРДА. Танкер класса «дальний-АН», последний из танкеров-ветеранов знаменитой юпитерианской флотилии… Решение снять его с транспланетных линий опоздало лет этак на десять.

Глядя на звезды, Андрей внезапно нашел объяснение удару в спину: газовый метеорит! Простота объяснения неприятно его поразила. Медленно соображаем, шкип, все данные для догадки были, что называется, под рукой. А главное, была «под рукой» прямоугольная пасть вакуум-створа, открытая в ледяную тьму. Комочки смерзшегося газа с замысловатыми траекториями скоростных миграций не редкость в лунных системах Дальнего Внеземелья.

Внизу (если смотреть с края палубы) звездно-черная пропасть резко переходила в угольно-черную, совершенно беззвездную бездну. Провал в распахнутом мире звезд, овеществленный образ самой Бесконечности… С трудом осознаешь, что дело обстоит как раз наоборот: перед глазами всего лишь большая заслонка — ночное полушарие ледяного Япета (вдобавок погруженное в конус тени Сатурна). Недаром философски настроенный персонаж «Махабхараты» Ману сказал: «Запредельное, То, Самосущее образа не принимает». А жаль. Иллюзия овеществленного образа Бесконечности — одна из самых редчайших и впечатляющих.

Взмах ногой между стойками поручней — из палубного клюза выскользнул, развернувшись словно змея, страховочный фал. Андрей поймал концевой карабин, выключил фары и, защелкнув карабин на поясном кольце, плавным толчком катапультировал себя из вакуум-створа наружу; непроизвольно втянул голову в плечи, ошарашенный многоголосым треском в шлемофоне.

Глаза слепил зеленый бортовой огонь, облицовка борта едва угадывалась во мраке, а шлемофон разливался пронзительно-певучим стрекотом: объединенный хор миллиардной, по меньшей мере, армии цикад. Он попытался вообразить, откуда здесь, на задворках Сатурн-системы может распространяться в эфире такое мощное радиострекотание. Пожал плечами, насколько это позволил сделать скафандр. Многоголосый стрекот был скорее забавен, чем неприятен.

Зеленый бортовой огонь и входная щель вакуум-створа сместились кверху, и он понял, что остаточное ускорение, сообщенное телу рывком фала, потихоньку заносят его под брюхо танкера. Он посмотрел на Япет. Пустынный и практически еще не тронутый людьми спутник Сатурна укрыт плотным мраком

— ни огонька. Но постепенно обострившееся зрение начинает вылавливать в недрах тьмы красноватые пятна. Это, конечно, иллюзия. Начинает казаться, будто пятна вспухают лохматыми клубами, темнота становится слоистой и распадается на смутно видимые, непонятные глазу отдельности…

Он почувствовал, как его прижимает бедром к борту танкера, и локтем подстраховал себя от удара. На шершавой, покрытой защитным слоем поверхности рука нащупала кромку пава, и ему стало ясно, что он налетел да крышку лацпорта сливного тамбура. Дальше по борту, вплоть до хвостовых трегеров, обозначенных лиловыми огоньками габарит-сигналов, должны быть еще два десятка лацпортов. «Анарда», даром что неказиста на вид, несла в своем чреве сорок танков и два балкер-трюма.

Тем временем завершался цикл затмения ночной стороны Сатурна Япетом — из-за края планетоида медленно выплывал узкий пурпурный серп гигантской планеты, перечеркнутый лезвием кольца. В срединной части серпа пылал самоцвет — кроваво-красный рубин сказочного достоинства. Это сквозь самый верхний слой атмосферы Сатурна уже пробивались лучи маленького, по-неземному злого Солнца.

— Вышла из мрака младая… с перстами пурпурными Эос!.. — пробормотал Андрей, вспоминая полузабытые строки.

— Достаточно, — остановил его голос Мефа.

— Ты о чем? — не понял Андрей.

— Я оросил тебя дать звуковой пароль на борт «Казаранга».

— А, Гомер в роли контактного импульса.

— Ну и что?

— Да так, ничего. Слишком роскошно для «Казаранга», вот что.

— Какая разница? Катер должен запомнить твой голос, и все дела… Что за стрекот там у тебя? Откуда помехи?

— Не знаю. Это не у меня.

С помощью фала Андрей подтянулся к поручням вакуум-створа. Зависнув у входа, опять посмотрел на ошеломительно пламенеющий серп окольцованного гиганта. Подумал: «Ради этого стоит летать», к пожалел тех людей, которым не суждено самолично знакомиться с фондом сокровищ Дальнего Внеземелья.

Освобождаясь от фала, он упорно искал главами далекую Рею. Будто надеялся разглядеть на ее орбитальном рейде «Байкал». Багровым ломтем парил среди звезд полумесяц Титана, я нежно светился тоненький серпик Тефии. Реи не было видно.

В глубине вакуум-створа шевелились лиловые, красные я голубые огни светосигналов ожившего катера. Через подошвы Андрей ощутил слабое сотрясение палубы и шагнул навстречу драккару. Шага от края было довольно, чтобы цикады помех разом умолкли. Тишина в шлемофоне. Голос Мефа:

— Замечательно, шкип, теперь у тебя не фонит. Гомера стираю я разрешаю вспомнить что-нибудь из Омара Хайяма.

— Значит, газовый метеорит… — вслух подумал Андрей. — К Хайяму, впрочем, это не имеет отношения.

— Неважно. Пароль принят на борт, можешь командовать катером. Кстати, я до предела заправил его сжиженной атмосферой. На случай, если ты возымеешь окоту…

— Не возымею, — перебил Андрей. Он понимал: идею Мефа вывести катер на летные испытания надо подавить в зародыше. Пока не поздно. Влипнешь в аварийную ситуацию на этой груде музейного металлолома — сраму не оберешься. Смеху на весь косм» флот. — Кэп, фары у него в порядке?

Свет фар ударил в упор. Андрей моргнуть не успел — сработал светозащитный фильтр-поляроид стекла гермошлема. При ярком свете старое, обшарпанное оборудование вакуум-створа производило гнетущее впечатление.

— КА-девять, — позвал Андрей. — Контакт. Подойди.

Катер сменял голубые огни на зеленые, повернул в сторону человека раковины лидаров и стал приближаться, равномерно и плавно перебирая голенастыми ступоходами. Палубу слегка потряхивало.

— Стоп! — тихо приказал Андрей.

«Казаранг» послушно остановился.

— Подними передние ноги.

«Казаранг» откачнулся назад и, точно лошадь, вставшая на дыбы, приподнял передние ступоходы.

— Хорошо, опусти.

Андрей похлопал машину рукой по коленным шарнирам. «Еще попрыгает, — подумал он. — Утиль, конечно, но еще попрыгает».

— Ты доволен? — В голосе Мефа скрытое торжество.

— Чем?

— Ну, в общем… Его поведением.

— Да, у него хорошая реакция на голос… Даже геккоринги ступоходов в порядке. И если летные качества будут не хуже, то…

— Надежная машина, шкип. Может быть, я слегка старомоден, но «Казаранга» считаю самой удачной моделью малого катера.

Андрей облизнул подсушенные кислородом губы. Этот «слегка» старомодный рыбак знает, вуза забрасывать удочку. Чувствует, до какой степени надоело эксперту две недели топтаться среди орбитального хлама, и предлагает прогулку на отнюдь не «слегка» старомодном драккаре. Серьезный соблазн, леший его подери… Мышцы, подыгрывая воображению, сами собой напряглись и с профессиональным автоматизмом «сбутафорили» типовую динамику схода с орбиты я форсированного реверс-маневра для беспосадочного разворота над планетоидом. Эксперту экспертово, пилоту пилотово. Желание оказаться в кабине драккара было настолько мучительным, что пришлось на минуту крепко зажмурить глаза.

Ладно, потерпим. Тринадцать суток терпел. На борту «Байкала» все станет на свои места. Еще перетерпеть каких-нибудь трое суток… А на «Байкале» перетерпеть беседу с Копаевым. От специального разговора с функционером МУКБОПа никуда, понятно, не денешься. Вернее — с функционерами, потому что на этом дело не остановится. Теперь даже ему, наивному эксперту, ясно: Международное управление космической безопасности прицепилось к «Анарде» и ее капитану не зря…

Его наивность была беспредельной: за одиннадцать дней спокойной рабств бок о бок с Аганном он успел привыкнуть к мысли, что мрачные сведения Аверьяна Копаева являют собой результат каких-то тяжелых ошибок почтенного ведомства. Меф не вписывался в компанию легендарных экзотов. Человек как человек. С хорошими манерами, вежлив, любезен, уравновешен. Словом, таков, каким был всегда. В тесных и до предела запущенных интерьерах «Анарды» ничего примечательного тоже не обнаружилось. Ни «черных следов», ни разбитых экранов. Ни тем более гипотетических призраков, скупой информацией о которых Аверьян достал его на прощание в спину, точно булыжником.

Да, он поверил Копаеву и в первые дни, осваиваясь на борту «Анарды», наивно был озадачен тем, что на танкере ничего экзотического не происходят. Потом привык к размеренному ритму суток, я нервное напряжение стало ослабевать. Работа, отдых, сон, еда. Возня с документами. Осмотр устарелого оборудования в запыленном и душном чреве ужасно изношенного «кашалота», вечерние посиделки у электрокамина в салоне (единственный, кроме кают, уголок, где Мефу удавалось поддерживать чистоту), неторопливые беседы за ужином. Кстати, про Оберон и «Лунную радугу» Меф, как и прежде, не обмолвился ни единым словом. До утра не засиживались, ровно за чае до полуночи желали друг другу приятного сна и разбредались по своим каютам. Постель, тишина я всякие разные мысля. Тоска по «Байкалу»… Убаюканный десятисуточным однообразием, позавчера утром он вдруг осознал, что навязанная ему разведывательная миссия провалилась с треском. Он подумал об этом почти равнодушно, без удовольствия и без шин злорадства. Но зато ощутил себя так, словно выбрался на прямую тягу после изнурительного контрметеоритного маневра. С другой стороны, было немного досадно за своего земляка. По вине каких-то оболтусов из оперативно-следственных отделов МУКБОПа земляк сел в лужу сам и едва не усадил рядом с собой доверчивого пилота. Самая опасная разновидность паники — это когда паника выползает из отделов службы безопасности… Днем он еще острее почувствовал, как смертельно здесь ему все надоело. Ближе к вечеру, правда, случился маленький праздник — «Титан-главный» ретранслировал на борт «Анарды» сообщение из УОКСа: коллегия летного сектора утвердила Андрея Васильевича Тобольского первым кандидатом на должность капитана суперконтейнероносца «Лена». Меф наладил с «Байкалом» видеосвязь; улыбки товарищей, поздравления, шутки. Ярослав поручил Мефу Аганну как старейшему капитану Дальнего Внеземелья взять на себя обязанности «регента» и присвоить «принцу Андрею» звание «шкипер» (традиционный на космофлоте развлекательно-поздравительный ритуал). За ужином новоиспеченный «рег» и «шкип» выпили по бокалу шампанского, а заодно посмотрели видеозапись юбилейного торжества, прогремевшего в лунной столице. Встречая на экране кого-либо из общих знакомых, оживленно комментировали происходящее. Однако за два часа до полуночи Меф повел себя странно: нервно гримасничая, стал к чему-то прислушиваться, говорить невпопад (глаза виноватые) и, наконец, очень рассеянно пожелав кандидату приятного сна, покинул салон. Обескураженный кандидат смотрел ему вслед, пытаясь понять, какая мужа вдруг укусила обычно любезного, деликатного капитана…

Сон не был приятным. Таких странных снов он отродясь не видывал. Он проснулся и долго таращил глаза в темноту. Грань между сном я явью была неестественно зыбкой, и заме розово светящиеся цифры на часовом табло касались достоверной деталью жуткого сновидения. Без двадцати минут полночь… Он натянул на себя одеяло, заснул я снова проснулся в тревоге. Снялось одно и то же: будто бы рядом с постелью стоят какие-то двое и с молчаливым упорством каменных идолов смотрят на него, спящего. Во мраке он их не видит, но чувствует холод массивных фигур и неподвижность зрачков… Утомленный диковинным сновидением, он включил разноцветный фонтан ночника. Походил по каюте, остановился у двери. В чем дело? Нервы, что ли, шалят?… Не прибегая к услугам пневматики, мускульным усилием рук раздвинул дверные створки. После отбоя в коридоре парит полумрак — до утра ничего здесь не светится, кроме синих полос по краям дорожки (контур зоны искусственной гравитации), и красное дерево стен выглядят глянцево-черным. Повернув голову вправо, он замер: на подсвеченном через открытую дверь капитанской каюты участке стены коридора как на красном экране дергалась тень многорукого пианиста… Зашипела пневматика — створки двери освещенной каюты захлопнулись. Тишина. Давящая тишина и мертвенная синева дорожки…

Определение «многорукий пианист» пришло ему в голову несколько позже, а в тот момент он просто ничего не понял. В каюту капитана «Анарды» вошел Некто (хотя кто здесь может войти в каюту Аганна, кроме Аганна?!). Тень на стене (а силуэт коренастой фигуры был достаточно четким) вполне могла принадлежать Аганну, если бы… если бы не одна ошеломительно-бредовая особенность: фигура имела две пары рук. Разведенные в стороны руки извивались я дергались… Вот, по сути, и все, что он увидел. Эпизод какого-то непонятного полуночного действа, неслышимо-бурный пассаж в четыре руки на невидимом фортепиано… Он приблизился к двери капитанской каюты и уж было решился нажать кнопку вызова, но вспомнил наставления Копаева: «Пройди мимо и сделай вид, будто ничего особенного не заметил». Делать вид было не перед кем. Чувствуя сухость во рту, он побрел по коридору обратно — мимо своей каюты, мимо кают отсутствующего экипажа, — отодвинул дверь кухонного отсека и, перешагнув, угодил босой ногой в холодную лужицу. Вспыхнул свет. Зеркальная стена отразила среди белоснежного кухонного оборудования загорелый торс эксперта в голубых плавках. Вид у эксперта был неприглядный — волосы в беспорядке, с лица еще не сошло выражение недоумения и брезгливого неудовольствия.

Потягивая ледяной березовый сок, он обратил внимание на лужу возле одного из холодильных боксов. Тронул кнопку — дверная крышка, чмокнув уплотнителем стыковочного паза, съехала в сторону. Бокал с березовым соком едва не выскользнул из руки: на полу морозильника стояли ботинки Аганна… Он окинул взглядом заросшие снежной шубой стены, заиндевелые «лапы» бездействующих фиксаторов я снова уставился на капитанскую обувь. Добротные, но просто кошмарные по расцветке ботинки: оранжевый верх, красная с белым рантом подошва, золотистые бляхи. Обувь в холодильнике — бессмыслица, но тем более дико смотрелись на плотном снегу рядом с ботинками талые отпечатки босых ступне. А на заснеженных стенах — отпечатки ладоней… Он ущипнул себя за уже. Ковырнул пальцем стыковочный паз: там, ему показалось, застрял какой-то блестящий лоскут. Но это был не лоскут. Это было… Черт знает что это было! Оно потянулось за пальцем: сверкающее, липкое я, подобно паутине, почти не осязаемое!.. С внезапностью проблеска молнии пришло озарение: в апокалипсическом перечне свойств, присущих экзотам, Копаев упоминал о некой ртутно-блестящей субстанции, которую кожа экзота выделяет под воздействием низких температур. «Стоит поплавать в ледяной воде или сильно продрогнуть…» Концы с концами вроде бы сходятся: холодильник — следы босых ног на снегу

— липкий блеск…

В душевой он вымыл и продезинфицировал руки. Блеска на пальце не было, но, вспомнив затяжной медосмотр, которым Грижас удивил его на прощание, вымылся весь и перепробовал на себе все из имевшихся в наличии антисептических средств. Делал это размеренно, как автомат. Мысль о том, что МУКБОП поступил с ним просто бессовестно, не вызвала должных эмоций, он подумал об этом холодно и спокойно. Важнее было другое: Копаев прав, Аганн — экзот. Но в какую из сущностных категорий прикажете отнести многорукого «пианиста»?. Копаев, правда, оговорил вероятность появления призраков, но касательно их внешнего вида — ни слова. Утаил? Или не звал? Скорее последнее. Функционеры МУКБОПа, видимо, плохо себе представляют детали всего этого дела, иначе бы вряд ли послали с разведкой плохо подготовленного эксперта. Разведка угодила в лужу на первом же перекрестке. Разведке ясно одно: следы на снегу — не просто следы на снегу. Это следы «радужно-лунного» прошлого Мефа Аганна. А насчет «пианиста» можно было думать все что угодно…

Остаток ночи прошел в размышлениях. Под утро кое-как задремал. Во сне увидел Аганна с двумя парами верхних конечностей, проснулся в холодном поту. Сколько мог, оттягивал выход ж завтраку. Во деваться некуда, хочешь не хочешь — надо идти… Долго стоял перед дверью салона. Ладони влажные. «Ты аферист, Копаев, — думал он, пытаясь унять сильное сердцебиение. — Ты зачем послал меня сюда одного!.. Он вошел в салон и почувствовал слабость в ногах от огромного облегчения. Аганн выглядел обыкновенно. Красно-синий комбинезон, красно-бело-оранжевые ботинки, обыкновенные руки, свежее, тщательно выбритое лицо. Голубые глаза на этом лице смотрели приветливо. „Салют, шкип! Как настроение? Вид у тебя… не очень веселый“. — „Салют, капитан. Значит, говоришь, не очень?…“ Рухнув в кресло, он еще раз взглянул на ботинки Аганна, расхохотался. Не мог сдержаться. Это была реакция. Аганн смотрел на него с интересом. Все утро они приглядывались друг к другу с интересом и взаимно были ужасно любезны. А потом весь день он старался держаться от Аганна подальше — придумал работу по экспертизе вакуум-оборудования на причальной палубе (в скафандре чувствовал себя почему-то увереннее). В кухонный отсек, разумеется, заглянул (для очистки совести и для того, чтобы у Копаева не было оснований смотреть на разведчика с презрением и досадой). Можно было и не заглядывать: следы аккуратно стерты… Беспокойная ночь отозвалась усталостью, он рано лег спать и проспал двенадцать часов мертвым сном. За это время на борту „Анарды“ могло произойти множество самых экзотических событий — ему было все безразлично. Танкер в полном распоряжении Аганна и призраков, пусть делают здесь что угодно. Пусть обрастают инеем в холодильниках или поджариваются в стеллараторах, если это им нравится. Пусть только не очень шумят. Он слишком устал, и ему в самом деле было все безразлично. Утром, однако, нервное напряжение снова вернулось, и, так же как и вчера, сегодня он предпочел болтаться в скафандре среди музейных экспонатов вакуумного хозяйства. Он боялся, как бы недоверие к Аганну не переросло в неуправляемую враждебность. В неодолимое отвращение, в слепую ненависть и

— чего доброго — в страх. Ни желания общаться с Аганном, ни прочной веры в неколебимость собственного самообладания у него не было. С другой стороны, пассивно отсиживаться в бронированной скорлупе скафандра глупо и унизительно. Надо что-то решать. Перейти к активным методам разведки? Допустим. А что это за зверь такой — «активные методы»? Как это в принципе делается? Вдобавок вряд ли МУКБОП одобрит активную самодеятельность. Аверьян в своих наставлениях внятно предостерегал от вмешательства: «Пройди мимо…» К черту Копаева и его наставления. Кроме Копаева и МУКБОПа, существует земная цивилизация, в интересах которой жизненно важно узнать, насколько опасен для нее суперэкзот под маской благообразной личины капитана дряхлого «кашалота».

— Кэп, слышишь меня? — проговорил Андрей.

— Да, превосходно.

— Я возвращаюсь. Закрывай вакуум-створ.

— Внимание! — капитанским голосом скомандовал Меф. — На вакуум-палубе в створе щита не стоять!

Андрей почувствовал холодные мурашки на спине, вообразив, как громогласно, нелепо роняет спикер слова команды в устоявшуюся тишину отсеков, кают, коридоров этого мертвого, в сущности, корабля.

Иллюминация «Казаранга» угасла. Палуба дрогнула, беззвучные челюсти вакуум-створа сомкнулись. Андрей включил фары скафандра я двинулся к темному отверстию люка шлюзового тамбура.

— Связь прекращаю, — предупредил Меф.

Андрей машинально выдал «квитанцию»:

— Понял, конец связи, конец… — Он стоял у входа в тамбур и разглядывал стену.

Сама стена ничего особенного собой не представляла — монолитный участок внутреннего корпуса из модифицированного металла. Грязноватый, правда, участок, но дело в другом: свет фар, скользнувший вдоль этой твердыни, выхватил из темноты полосу, вернее, цепочку зеркально блещущих пятен…

Пятна блестели как свежевымытые зеркала. Ни дать ни взять — зеркальные кляксы. Размер — чуть — больше ладони. Цепочка клякс пересекала участок стены прямолинейным пунктиром. Наискось. В одном месте (на уровне груди) в пунктирной цепочке был пробел — двух клякс недоставало, — и Андрей мгновенно сообразил, где находятся недостающие «звенья»… Простая и ясная версия о газовом метеорите неожиданно усложнялась. Точнее — летела ко всем чертям, потому что новоявленное настенное украшение вызывало иные ассоциация. Например, такую: кто-то (скажем, ради забавы) окатил правый борт танкера струей из импульсного огнетушителя-брызговика, заправленного ртутью; струя ворвалась в открытый вакуум-створ, тяжело хлестнув по пути — в спину скафандра… Но откуда, леший бы ее побрал, хлестнула эта струя? Ведь на правом траверзе Пространство было чистым. Не было там ничего подозрительного. Ничего подозрительнее созвездия Девы.

Он осторожно потрогал ближайшую кляксу. Ее зеркальная поверхность не прогнулась под натиском пальцев и даже не сморщилась, хотя это зеркало было странно мягким на ощупь. Нажим посильнее — рука, медленно преодолевая сопротивление, погрузилась в зеркало на треть толщины ладони. Это его поразило. Похоже на то, как если бы подстилающий зазеркалье модифицированный металл утратил твердость!.. Так, чего доброго, можно шутя добраться рукой сквозь стену до скафандрового отсека… Впрочем, он сознавал, что имеет дело с какой-то необыкновенной иллюзией. Потянул руку обратно. Обеспокоенно рванулся, но вытащить ладонь из липкой западни удалось не сразу: блестящая субстанция обладала клейкостью густой смолы. Вот так «иллюзия»!..

Он ошеломленно взглянул на металлизированное покрытие перчатки. Никаких повреждений. И никаких следов блестящего вещества. Таинственная «бесследность» липучего блеска напомнила эпизод с «лоскутом», прилипшим к двери холодильного бокса…

С запоздалой опаской он отступил от стены и, подняв руку к стеклу гермошлема, посмотрел на светосигнал радиометра, вмонтированного в рукав. Уровень радиации нормальный (для здешних условий — естественный фон). Заодно посмотрел на часы. Снова уставился на «мягкие зеркала», не зная, что предпринять. И только теперь заметил: кляксы постепенно таяли. Величина каждого «зеркала» была теперь меньше ладони. Эта блестящая мерзость скоро, должно быть, исчезнет совсем… Он торопливо протиснулся в люк.

6. ПЯТНО НА ЯПЕТЕ

В шлюзовом тамбуре освещение тоже бездействовало. Лениво мигали светосигналы радиационного и газохимического контроля, было тесно и сумрачно. Фары Андрей не включил — не хотелось видеть грязные стены. Овальные люки обведены по краям крышек светящимися контурами — красным и желтым; оба люка задраены наглухо, однако оранжевый глаз автомата, ответственного за герметичность, выкатываться не спешил. Как назло. Вот выкатился наконец неумытой луной — тусклый, чем-то заляпанный.

Сверху, вместе с воздушными струями, ударил заряд снежной ныли. Горловина воронки воздуховода, обрастая инеем, быстро светлела; изморозь опускалась по стенам широкими языками. На крышке люка, окантованного желтым, вспыхнул синюшными буквами транспарант: «Барическое равновесие. Выход открыт». Андрей уже знал, что здешние надписи в основном рассчитаны на оптимистов, и терпеливо ждал. Судя по состоянию бортовых систем сервиса, на «Анарде» давно и заботливо культивировали идею стоического аскетизма.

Крышка люка отошла с отчаянным визгом, светлый овал затянуло клубами пара. Андрей слепо шагнул через комингс. Влажный воздух и неоправданно долгое шлюзование превратили скафандр в подобие айсберга, а в теплом отсеке все это растаяло, и теперь через пленку воды на стекле гермошлема всего удобнее было смотреть рыбьим глазом. Верно, идея здешнего аскетизма сильно пострадала бы, если бы кто-нибудь удосужился наладить в тамбуре влагопоглотитель… Пробираться к своей скафандровой нише в гардеробном ряду приходилось чуть ли не ощупью.

Скаф-захват в нише сработал исправно (невероятно, но факт). «Может, успею?» — подумал Андрей, отжимая вниз рукоять у бедра, — клацнула, распахиваясь на спине, гермодверца. Выдернув руки из полужестких рукавов, он торопливо отсоединил разъемы внутренних электро- и пневмокоммуникаций и, взявшись за холодную, мокрую кромку люка, выдвинулся из скафандра спиной, вытащил ноги. Его повело ногами кверху, он завис над скафандром вниз головой и успел увидеть на тыльной стороне гермодверцы две угасающие искры зеркального блеска… По опыту зная, что пальцы лучше туда не совать, он поймал конец электрокабеля, подсоединенного к бедру ТБСК (термо- и баростабилизирующего костюма), и потыкал штепсельным разъемом в те места, где секунду назад угасли искры. Металлопокрытие дверцы было твердым. Это успокаивало. Похоже, «мягкие зеркала», что бы они собой ни представляли, не наносили вреда структуре подстилающего материала. Ну и… леший с ними.

Прямо в воздухе он содрал с себя ТБС-костюм, затолкал в утилизатор. При здешней скудости запасов одноразовое использование экипировки — непозволительная роскошь. Но сейчас иначе нельзя. Из-за этих «зеркал», будь они неладны…

Когда ничего, кроме плавок, на нем нее осталось, он перелетел к двери переходного тамбура (эта дверь с квадратным иллюминатором посередине действовала ему на нервы: вверх она поднималась лениво, а за спиной срабатывала с быстротой гильотины — того и гляди пятки оттяпает). Сейчас он был не вправе открывать эту дверь. Мало ли что… Он открыл люк шахты санобработки.

В шахте было тесно и душно. Он прижал к губам респиратор (легкие обожгло ледяной свежестью с приторным запахом медикаментов), надавил кнопку к крепко зажмурил глаза. Люк захлопнулся над головой, со всех сторон хлестнули колючие струи. Потом что-то лязгнуло (он почувствовал, как шахтный цилиндр слегка изменил положение в пространстве), пошел теплый воздух — горловина шахты распахнулась, и воздушный поток вынес его наверх.

В тамбуре голубовато светился узкий экран аварийного оповещения, пылали зеленые кнопки комплекса стерилизации скафандрового отсека, и Андрею впервые в жизни представился случай включить их все до одной. Увидев через квадратный иллюминатор, как заклубился в отсеке желтый туман и яростно вспыхнули бактерицидные излучатели, он оттолкнулся рукой от экрана и вплыл в карпон (вторая дверь срабатывала на удивление плавно).

Ветротоннели на «кашалотах» оборудованы мощными воздуходувками — финишировать после стремительного полета приходилось чуть ли не кувырком. Он полежал на синей дорожке, привыкая к вновь обретенному весу, чихнул (и откуда здесь столько пыли?), побрел в душевую. Тщательно вымылся — опять же с употреблением антисептических средств, — хотя ощущал себя чистым до хруста. Третий раз уже за последние двое суток он вдыхал медицинские запахи, от которых его мутило, и очень надеялся, что это даст нужные результаты. Тревожило подозрение, что блестящий «лоскут» на двери холодильника и «мягкие зеркала» родственны по природе. И то я другое не только полове блестит, во я поразительно одинаково тает. Совершенно бесследно. Правда, есть я отличие: «лоскут» клейко тянулся за пальцем — «мягкие зеркала» норовили втянуть в себя руку, не трогаясь с места.

В гардеробной, копаясь в пакетах с одеждой, он с трудом разыскал костюм своего размера (если судить по эмблеме — из бывших запасов второго пилота «Анарды»). Надевая, брезгливо морщился. Блекло-лиловая ткань, брюки коротки, плохого покроя, куртка узка в плечах. Ни с того ни с сего он вдруг подумал, что никогда не согласился бы работать на «кашалотах». И только подумал об этом — стало совестно. Будто оскорбил невзначай всех водителей танкеров космофлота. Этакий сноб. Согласишься, никуда не денешься. Не то что «кашалоту» — люггеру будешь рад, лишь бы летать. Вот стукнет тебе пятьдесят с чем-нибудь — рад будешь заурядному тендеру. Повезет со здоровьем — до шестидесяти продержишься на орбитальных перевозках или на транспортном обслуживания космостанций, верфей, терминалов. Ну а потом — как ни крутись — почетная старость на дне атмосферы. А что оно такое — почетная старость? Дачный коттедж? Рыбная ловля, которая через неделю смертельно тебе надоест? Болтовня у костра в обществе юных и до невозможности самонадеянных космопроходцев? В лучшем случае будешь перебирать старые документы в архивах УОКСа или шефствовать над молодыми пилотами, и все в один голос будут тебя уверять, что занят ты очень полезным делом, а молодые пилоты, исчерпав весь запас мудрых твоих наставлений, при первом же выходе на орбиту ожидания, начнут травить о тебе анекдоты, чтобы сиять с себя напряжение перед стартами на кораблях такого класса, таких типов и категорий, о которых ты в свое время и мечтать не мог.

Завернув в кухонный отсек, он постоял, глядя в зеркало, и неожиданно осознал, что думает не о себе Старость была для него где-то там, за горами, — чего ради думать о ней? Скорее всего он, размышляя над экзотической тайной Мефа Аганна, пытался открыть один из ее хитроумных замков обыкновенным житейским ключом. Впервые такая попытка была предпринята им во время беседы с Копаевым, но тогда Копаеву почти удалось его убедить, что капитан «Анарды» — самая зловещая фигура в компании «оберонцев»-экзотов. Матерый суперэкзот. В качестве довода функционер МУКБОПа резонно использовал то действительно странное обстоятельство, что Аганн с упорством маньяка жаждал уединиться в безлюдном уголке Дальнего Внеземелья, которое, как выразился Копаев, стало поперек горла другим экзотам. А между строк Копаев сказал много больше: дескать, Аганн в своем орбитальном скиту связан с чем-то враждебным Земле, человеку. Да, не учитывать такую вероятность было бы глупо, по ультрамаксимализм в предположениях всегда вызывает желание спорить. Конечно, одного желания мало, нужны аргументы. Извольте. Кизимову, Нортону, Йонге, Лорэ отказаться от Внеземелья психологически проще, чем старому капитану. Аганн — селенген (рожден на Луне). Аганн посвятил Внеземелью всю свою жизнь. Аганн одинок — ни семьи, ни родных. И наконец, Аганн на десяток лет старше любого из «оберонцев»-экзотов. Иными словами, отставка буквально автоматически обрекает бывшего капитана бывшего танкера на роль «почетного старца». Аганн верно все рассчитал: летать ему уже не позволят, единственный способ отодвинуть угрозу «почетной старости» — мертвой хваткой вцепиться в «Анарду» и всеми правдами и неправдами утвердиться в должности коменданта орбитальной базы. Кто-то из древних не то со злорадством, не то с болью душевной пустил в обиход афоризм: «Человек, возьми все, чего ты желаешь, но заплати за это настоящую цену!» И Аганн, по-видимому, решил, что испить до дна полную чашу какой-то блестящей мерзости — приемлемая для него цена. То, что заставило других экзотов с отвращением отвернуться от Внеземелья, Аганн принял. Вот и пьет свою чашу молча и тайно… Чем не версия? В бытовом плане, по крайней мере, выглядит она рациональнее апокалипсической версии МУКБОПа. «О великих вещах помогают составить понятие малые вещи, пути намечая для их постиженья…» — так, кажется, писал в свое время Лукреций.

Впрочем, максимализм функционеров МУКБОПа есть прямой результат их постоянной готовности к худшему. «Ну, а мне? — тоскливо подумал Андрей. — Какую степень готовности прикажете соблюдать мне?… И посоветоваться не с кем».

На клавиатуре пульта кухонного агрегата он настучал «дежурный обед». Проглотил еду машинально, не ощущая, что ест и, захватив с собой эластичную бутылку с березовым соком, направился вдоль коридора. Блеклые круги светильников над головой, облицованные красным деревом стены, опечатанные двери необитаемых кают. Печати — оранжевые треугольники липкой пленки с надписью «УОКС — „Анарда“, с белыми изображениями длиннокрылого альбатроса (главный элемент космофлотской геральдики) я черными — тупоносого корабля (кстати, в силу именно этой особенности пилоты прозвали танкеры „кашалотами“). Аганн законсервировал каюты по всем-правилам. Очень старался. Вписывай, эксперт, похвальные отзывы в заключительный акт. Ладно, вписал. А кому это надо? УОКСу — меньше всего. Там народ ушлый — наверняка уже смекнули, что Аганна взял под свою опеку МУКБОП, я понимают: при такой ситуация „Анарда“ получит статут орбитальной базы, когда рак на горе свистнет.

Скользкую я холодную как лед бутылку он нее в руке. Поймал себя на том, что избегает соваться в карманы неприятного ему костюма — чувство брезгливости не проходило. Он зашел в свою каюту, вскрыл последний пакет привезенной с «Байкала» одежды я, с удовольствием ощущая ароматную свежесть белого свитера, переоделся. Переодеваясь, думал о встрече с Аганном. И неожиданно перед глазами возникла картинка из прошлого: угодивший в полынью олень… Да, с оленем было все просто. А вот куда, леший подери, прыгнуть, чтобы выручить из беды Аганна?… Впрочем, не поздно ли выручать?

Помещение командной рубки иллюзорно слито с Пространством: вогнутые потолок и стены — сплошной экран. Пол тоже поверхность экрана (за исключением белых плашеров поворотных кругов для спаренных ложементов). Танкер висел над освещенной солнцем стороной Япета. Окольцованный серп Сатурна — над головой. За счет модернизации пилотажного и навигационного оборудования «Анарды» командная рубка выглядела вполне современно. Впереди

— спаренные ложементы для первого и второго пилотов, посередине — спарка для капитана и штурмана (давно бы следовало ее демонтировать, но Аганну, видимо, трудно решиться). По бокам спарки, как колесные движители у старинного парохода, выступали из-под настила сегменты ротопультов. Возле штурманского ротопульта розоватым облачком приткнулось на плашере необычное для этого помещения надувное кресло. В кресле сидел Аганн. У ног капитана в беспорядке навалены демонтажные инструменты, через пухлый подлокотник был перекинут кабель с пистолет-резаком на конце; кабель, змеясь кольцами, уходил в двери координаторской рубки. Андрей посмотрел в открытую дверь. Переборка между координаторской и соседней рубкой связи была безжалостно уничтожена: грубо нарезанные металлоплиты с оплывшими от плазменного жара краями стояли вдоль стены вперемежку с извлеченными из контактных щелей тонкими, как молодой ледок, блоками аппаратуры. Орбит-монтажники всегда расширяют тесноватые рубки связи за счет ненужного на орбитальной базе помещения координаторов, я потенциальному коменданту не оставалось ничего другого, как следовать этому правилу, — сегодня он поработал на совесть. Словно обескураженный учиненным разгромом, он сидел неподвижно, подперев желтоволосую голову кулаком (рукав красно-синего комбинезона прожжен выше локтя). Из координаторской тянуло запахом гари, доносился шелест задействованной на полную мощь вентиляции.

Андрей опустился в штурманский ложемент. Взглянул на ушедшего в себя капитана и только теперь увидел на сфероэкране за его спиной парящего в пространстве справа по борту «Лемура». Фары вакуумного кибер-ремонтника были погашены, манипуляторы втянуты, но объектив видеомонитора открыт. Андрей сразу понял, зачем понадобилось Аганну выводить наружу «Лемура», однако решил от расспросов пока воздержаться (хотя интересно было узнать, успел ли ремонтник застать зеркальные кляксы). Откупорил бутылку. Аганн смотрел на него. Углубленно-задумчиво, не мигая. Смотрел не в лицо, а как бы разглядывал в общем ж целом. Так разглядывают незнакомый предмет. Андрей перевел глаза на горизонт Япета, отхлебнул из бутылки. Он чувствовал на себе взгляд капитана.

— Напрасно ты здесь, — тихо проговорил Аганн. — На «Анарде» я предпочел бы видеть другого эксперта.

«Многообещающее начало», — подумал Андрей.

— Моя персона тебя не устраивает?

Длинная пауза.

— Меня всегда восхищали умники из экспертного отдела, — сказал Аганн.

— Узнаю почерк. Затея Морозова?

— Да. Ну я что?

— Там обожают таскать каштаны из огня чужими руками. И самое интересное — легко находят для этой работы наивных парней.

Андрей промолчал.

— Место здесь скверное, вот чтоб — добавил Аганн. — Ты даме не подозреваешь, какое это проклятое место…

— О моих подозрениях, наверное, проще судить мне.

— Немногого они стоят, если ты до сих пор пребываешь в состоянии эйфорического благодушия.

— Да? А твоя цель — встряхнуть мои нервы?

— Если бы это могло обеспечить твою безопасность… Тебе нельзя было здесь находиться. По крайней мере — сегодня. Хотя бы сегодня…

Андрей посмотрел Аганну в глаза.

— Поэтому ты предлагал мне прогулку на «Казаранге»?

Аганн не ответил, по-прежнему разглядывая собеседника углубленно-задумчиво, не мигая.

— Вот оно что… Тогда возьми на заметку: твое предложение опоздало. И кстати, заботу о безопасности ближнего не проявляют в такой неуверенной и необоснованно деликатной форме. В вакуум-створе я тебя просто не понял.

— Да, я старый осел, — проговорил Аганн, и на лице его рельефно, как никогда, обозначились скулы и желваки. — Деликатничал, это верно. А надо было выставить тебя отсюда в первый же день. Отправить обратно на том же люггере, на котором ты прилетел, черт бы побрал мою деликатность.

— Капитан, мне не нравится тон разговора.

— А я теперь сожалею, что не взял такой тон с самого начала и не вышвырнул тебя за борт вместе с твоим мандатом. Это избавило бы нас обоих от… — Аганн не сказал от чего, только поморщился. — Прежде чем принимать мандат от Морозова, надо было вызвать меня на связь и спросить совета. Я бы тебе посоветовал…

— Бывает, я сам решаю, как мне поступить.

— Извини, но есть полезное правило: обсуждать кандидатуры экспертов с капитанами. Я пока еще капитан.

— Никому и в голову не приходило, что моя кандидатура тебе окажется не по вкусу. Грешным делом, и я, принимая мандат, свято верил в твое дружелюбие.

— Существуют разные ситуации. Одно дело — наши контакты в отеле «Вега», другое — на борту мертвого корабля в условиях Дальнего Внеземелья.

— Дружелюбие — это не ситуация. Это, я бы сказал, особая категория отношений в мире людей. — Андрей отхлебнул из бутылки. Добавил: — В нашем мире. — На капитана он не смотрел.

— Философствовать будешь у тебя на «Байкале», — сказал Аганн. — А здесь я в ответе за твою безопасность. Ясно?

— Не очень. Перед кем?

— Перед собственной совестью. Этого довольно?

— Интересно, как вела бы себя твоя совесть, если бы экспертом на «Анарде» был кто-либо другой?

Ответа на этот вопрос капитан, по-видимому, не имел. Впервые за время беседы его ресницы затрепетали.

— А принципиальнее «если бы» у тебя ко мне ничего нет?

— Принципиальнее уже просто некуда, — заметил Андрей. Спросил: — А почему твоя совесть молчала так долго?

— То есть?

— То есть десять лет помалкивала после Оберона.

Аганн пошевелил белесыми бровями. Угрюмо пробормотал:

— Угум… Тогда иной разговор.

— Нет, — сказал Андрей, — разговор тот же. Только в ином тоне.

Уже в душевой, поливая себя антисептиками, он предчувствовал, что сегодняшний разговор зайдет далеко. Кончилась игра я безмолвного космического детектива, ну ее к лешему. Не он затеял эту беседу, но, коль скоро начало положено, он доведет ее до конца. Чего бы это ни стоило. Никаких эмоций сентиментального свойства он сейчас не испытывал. Было такое ощущение, будто ему предстоял логический поединок с совершенно чужим человеком. Или нечеловеком. Даже привычному облику Мефа Аганна он больше не доверял.

— Не понимаю, — сказал Аганн, — ты экспертируешь танкер или нравственность его капитана?

— Одно другого не исключает. Танкер — будущая орбитальная база, ты — ее потенциальный комендант.

— Ты парень настойчивый, умный… но неопытный.

— Смотря в чем.

— В делах прощупывания нервных узлов человеческого несчастья. Наверное, потому, что в жизни твоей все было гладко.

«Человеческого…» — подумал Андрей. Ответил:

— Мне простительно, я еще молод, все у меня впереди. — Он кивнул на изображение «Лемура». — Ремонтник застал зеркальные кляксы?

— Ты их видел? — резко спросил Аганн.

Тон вопроса, лицо и глаза капитана Андрею в этот момент не понравились еще больше.

— Две из них финишировали на моей спине, — пояснял он, с тревогой вглядываясь в лицо обеспокоенного экзота. — Не будь я в жестком скафандре, мне сломало бы позвоночник.

— Позвоночник, — пробормотал Аганн. Тронул на ротопульте клавиш возврата: «Лемур» покачнулся и поплыл среди звезд к приемному бунку — скользнул вдоль борта, как привидение, пропал за овалом входной двери: — Удивительно, как ты вообще уцелел?

— Что это было?

— Это была дьявольщина.

— А точнее? Мне показалось, это была струя тяжелого, как ртуть, вещества.

— Зеленую вспышку видел?

— Вспышку? — Андрей вспомнил зеленый отблеск, мелькнувший сразу после удара. — Видел.

— Дьявольщина!.. — повторил Аганн с каким-то ожесточением. И внезапно спросил, останавливая на собеседнике очень внимательный взгляд. — Ты как себя чувствуешь?

Холодея от ужаса, Андрей попытался прислушаться к своему состоянию. С трудом удалось расслабить парализованные страхом мышцы.

Вроде бы ничего подозрительного… Никаких особенных ощущений… Понемногу это его успокоило.

— Чувствую себя нормально.

— Вполне? — усомнился Аганн.

— У меня все в порядке.

— И никаких непривычных для тебя ощущений?

— Решительно никаких. Все в норме.

— Странно. По меньшей мере, загадочно…

— Даже для тебя?

Аганн отвернулся.

— А что я должен был ощутить?

— Что? — рассеянно переспросил капитан, глядя в сторону двери координаторской. — А… Ну, прежде всего — неприятный такой… ядовито-железистый привкус на языке. Тем более что луч, как ты говоришь, угодил тебе прямо в спину.

— Так это был луч?… Откуда?

— Не знаю. Гадать не берусь.

Андрей отпил из бутылки, задержал глоток. Обычный вкус березового сока. Ничего такого, что напоминало бы «ядовито-железистый» привкус… «На этот раз обошлось, — подумал Андрей, опоражнивая бутылку до дна. — Пейте витаминизированный березовый сок — и вам не страшна никакая блестящая мерзость!»

Капитан, по-видимому, заметил перемену его настроения, предупредил:

— Не слишком себя обнадеживай. Самое занятное, вероятно, вдет тебя впереди.

— Впереди — это значит когда?

— Это значит — потом.

— Н-да, предсказатель из тебя… как из меня зоотехник.

— Тем не менее я рискнул предсказать твое будущее, — равнодушно возразил Аганн. — По линиям твоей спины… — Взгляд его был рассеян, глаза блуждали. Было ясно: Аганн катастрофически теряет интерес к разговору. Или уме потерял.