Энциклопедия доктора Мясникова о самом главном. Том 1 Мясников Александр

7.11. Правильное воспитание

У моего дедушки-академика был родной брат (для меня «дядя Левик»), тоже академик, но не по медицине, а по физике. Он жил и работал в Ленинграде и, когда приезжал по делам в столицу, приходил в гости. Я в то время был совсем маленьким: дедушка умер, когда мне было 11, а описываемый случай был четырьмя годами ранее.

В один из таких приездов мы были на даче и сидели за чаем на террасе. Вернее они сидели, а я ковырял что-то в земле рядом, жуков каких-то искал! С террасы доносилась беседа братьев-академиков, и вдруг я услышал фразу: «А я уже стал, было, Ленина оправдывать». Меня как пружиной подбросило! Я взбежал на террасу и закричал (очень хорошо это помню!): «Да как вы можете так говорить! Кто вы такие, чтобы Ленина осуждать или оправдывать? Ленин — вождь, и вы его обсуждать вообще не имеете права!» И, не дожидаясь ответа или реакции, удалился с террасы!

Что-то похожее повторилось и чуть позже: мы ехали с дачи, а в то время на въезде с Волоколамки на канале имени Москвы над автомобильным тоннелем красовалась выложенная камнем надпись: «Слава КПСС!». Дед сказал:

— Это как если бы я написал сам себе: «Слава Мясникову!» Тут я не вытерпел:

— Ты — сам по себе, ну — академик, и что? А здесь — партия, множество людей, которые строят коммунизм! Как можно не понимать такие простые вещи!

7.12. Мона Лиза

Я с детства рос в окружении картин и разговоров о них. Мой знаменитый дедушка-академик был страстным коллекционером и знатоком живописи. Он и умер, получив обширный инфаркт, сильно повздорив с антикваром, который пытался всучить ему подделку! Во времена «железного занавеса» русских за границей бывало мало, дед же ездил на симпозиумы и съезды постоянно.

У иностранцев был другой стереотип русского, они удивлялись, что он одет как европеец (не в сапогах!), всесторонне образован и знает языки. Как-то он был приглашен к очень известному английскому профессору (еще и барону!) в замок. Хозяин встретил, и они прошли по длинной галерее, увешанной картинами, увлеченно при этом разговаривая на темы медицины. Позже он спросил деда:

— Я слышал, вы любите живопись? Мы ведь прошли по галерее, где у меня довольно неплохая коллекция английских художников, а вы даже не взглянули! Дед невозмутимо ответил:

— Почему же! Просто мне было неудобно прерывать наш разговор! У вас там действительно есть и прерафаэлиты, и Лоуренс, довольно редкий Генсборо и два отличных Констебля!

И вот я, который очень любит живопись, но относится к ней по-животному, что ли! Я никогда не смотрю на автора, если не узнал сразу. Смотрю на картину — и она мне либо нравится, либо нет. Иногда картина именитого автора ничего во мне не вызывает, а иногда подолгу стоишь перед картиной художника, чье имя тебе ни о чем не говорит.

Впервые попав в Париж, я, конечно, сразу же устремился в Лувр и, естественно, к Моне Лизе! Столько слышал, столько читал! Сначала она не произвела на меня никакого впечатления — ни красок, ни жизни! Но я стоял и смотрел. Долго, пристально. И вот минут через 20 она стала оживать. Лучше бы она этого не делала! Теперь я знаю ее тайну, и мне от этого не по себе!

Происходило следующее: большая часть портрета так и оставалось безжизненной, а глаза и часть лица вокруг них вдруг приобрели другое выражение! Это как фотографируют на пляжах или в туристических местах: когда в нарисованной картине, в области лица, вырезается овал, и желающий может встать с обратной стороны, высунуться и сфотографироваться в виде «качка» или мушкетера. У Моны Лизы этот оживший овал был немного не симметричен, захватывал глаза, нос и часть верхней губы. На меня в упор смотрели глаза — не женские и не мужские, какие-то чужие с непонятным, скорее, злобным выражением. Во всяком случае, очень недобрым!

На мгновение я увидел того, кто стоял сзади, вставив лицо в вырезанный овал! Сразу вспомнилась репутация да Винчи, как не чуравшегося колдовства (недаром Франциск I, пригласив его из Флоренции, не поселил с собой в Амбуазе, а отвел дом неподалеку! И похоронен он не в часовне Святого Юбера, как говорят путеводители, а в парке в 100 метрах от нее).

Я по сей день уверен, что не мы рассматриваем эту картину, а тот, кто стоит за ней, рассматривает нас! Зачем? Не знаю, видимо, собирает информацию… Не зря да Винчи обладал даром прозрения: вертолет, парашют, принцип автомобиля, пулемет и проч. — такой умный, да? Или получил дар в обмен на возможность наблюдать за нами через его картину? Не зря же он приехал во Францию только с одной этой картиной, не бросил!

Во всяком случае, я больше к Моне Лизе не хожу, когда привожу друзей в Лувр, — стою в сторонке. Понимаю, что всё это бред, но думайте, что хотите! Очень хорошо помню тот взгляд и не хочу испытать это опять! И еще: недавно узнал, что у французов есть суеверие: наличие изображения Моны Лизы где-то на стене в доме приносит неудачу женщинам. Значит, не я один чувствую этот взгляд…

7.13. «Меня будить?!!»

Одно время в Генеральном консульстве в Париже работал завхозом известный в прошлом хоккеист. Здоровенный мужчина, способный крепко выпить, ну, в общем, типаж знаком всем!

Местная полиция периодически приводила в консульство российских граждан без документов или в связи с какими-то нарушениями. Европа в то время был еще разделена, шенгенское соглашение пока не вступило в силу, но предприимчивые российские граждане умудрялись добираться до Парижа без всяких французских виз — из Польши или Болгарии автостопом и даже на электричках.

Как-то летним жарким утром французская полиция привела одного такого шустрого гражданина в наше консульство. Тогда оно находилось в отдельном особняке вдали от основного здания посольства. Только с него сняли наручники, как гражданин рванул вверх по лестнице из резного дуба в поисках выхода в свободный мир (какой свободы ему не хватало в России 90-х?). Терраса с большими, открытыми по случаю жары окнами показалась ему подходящим выходом. А на той террасе под окном, на прохладном полу, спал тяжело похмельный голый завхоз. Терраса была его подсобкой, и никто его там никогда не тревожил, зная вспыльчивый характер хоккеиста. А вот беглец не знал и по дороге к спасительному окну на завхоза наступил… В очень старом фильме «Соловей-разбойник» есть один персонаж — здоровый детина, который постоянно спал, а если кто его случайно будил — бил того смертным боем. Как-то досталось даже самому Соловью-разбойнику! Видимо, что-то подобное произошло и здесь: с лестницы в объятия полицейских скатился обезумевший от ужаса беглец, а за ним с ревом несся абсолютно голый 130-килограммовый двухметровый детина!

Дежурному дипломату потом потребовалось немало усилий, чтобы убедить беглеца и полицейских вылезти из-под конторки.

Вот интересно, что вечером эти полицейские рассказывали дома?

7.14. Другой мир — другие правила

…Три года я проработал во Франции врачом российского посольства. Если в Африке я лечил местное население, то во Франции — уже наших граждан, с привычным российским менталитетом по нашим российским правилам. В то же время работа имела несколько специфический характер. Как вы себе представляете работу врача при посольстве? У него в распоряжении есть медпункт с определенным набором лекарств. Однако в более серьезных случаях, когда надо сделать рентген, анализ крови, необходим стационар, нужно обращаться к местным докторам. Если человек попадает в больницу, то ты каждый день ходишь и смотришь, что с ним происходит.

К этому кругу обязанностей добавлялась помощь моим бывшим пациентам из кардиоцентра, которые приезжали и просили организовать им консультацию у французских специалистов. Поэтому мне в годы работы во Франции приходилось общаться с большим кругом именно французских врачей. Это был мой первый опыт общения с западной медициной. Я наблюдал за тем, как они лечат, и понимал, что выглядит это немного странно с точки зрения российского доктора.

Однажды мне из кардиоцентра прислали пациента, ему планировали сделать операцию на сердце. Больной приехал в понедельник утром, и я сразу отвез его в госпиталь. Госпиталь, по нашим понятиям, выглядел определенно средненько: как-то грязновато, стенки обшарпаны, аппаратура не ахти. Приходит местный доктор и говорит: «Приехали? Ну хорошо, готовьтесь». И собирается уходить. Я ее останавливаю, спрашиваю, почему она не поинтересовалась у пациента характером болей, сколько таблеток он принимает и т. д. Она мне в ответ: «А зачем это? Я завтра сделаю коронарографию и все увижу, а следом прооперирую».

Я оставил пациента и думал, что заберу его через месяц, примеряясь к обычным нашим графикам. В воскресенье раздается звонок от пациента: «Доктор, я бы хотел с вами встретиться. Я подойду. Нет, меня уже выписали». Я был шокирован! Операция на сердце — и дома уже через пять дней! В те времена у нас с такими операциями лежали в больнице по 40–45 дней!

А в какие-то моменты французы, наоборот, никуда не торопятся. Помню, у пациента был приступ острого живота. Причем не просто острого живота, а буквально каменного, весь в поту, по всем признакам у него было прободение язвы. Больного надо было срочно в больницу на операцию. Даже некогда было вызывать «Скорую», я его кинул в машину, и через несколько минут мы были в больнице.

Мне говорят — ждите. Чего ждите? Плохо ему! Мы ждали почти час, в то время когда счет шел на секунды. Кончилось тем, что я схватил человека в халате, идущего по хирургическому отделению, и буквально силой подтащил к больному, мол, смотри сюда! Положил его руку на живот страдальца, и тут он: «О-ля-ля! Скорее в операционную!».

Кстати, вспоминаю на эту тему еще одну историю, только уже американскую: человек пролежал в приемном покое семь часов, ожидая приема. Его привезли с сильными болями в груди. Через семь часов человек понял, что, раз он до сих пор не умер, значит, все хорошо. Почувствовал, что хочет есть, встал и ушел домой.

7.15. Французская кухня

Французская кухня — это минимальное количество специй, не заглушающее вкус. Все свежее, причем именно сегодняшней свежести. Меня как-то поразила фраза из одного французского фильма. Семья — отец, дочь и мачеха. Дочь приехала в гости к отцу, заглянула к ним в холодильник и говорит мачехе: «Что, отца вчерашними яйцами травишь?».

По субботам автостоянки превращаются в рынки. Ходишь по ним, и хочется плакать. Там ходят в основном туристы, снимают на камеру и изнемогают от этого изобилия и свежести. Ты нигде больше не встретить ни такой клубники, ни таких ракушек, ни таких авокадо. Все живое, все ползает. Угри расползаются.

Однажды я купил лангустинов. Они розовые. И я почему-то, наверное, по ассоциации с нашими раками, решил, что они уже отварные, раз такого цвета. Принес домой, думал, что сейчас разогрею. Бросил в горячую воду, вынул через 2 минуты, а она вывернулась из рук, забилась. Она была живая!!! Я испугался, бросил ее, с тех пор не могу их есть.

7.16. За ваши деньги — любые причуды!

Однажды один из наших очень известных олигархов попросил меня полететь в Германию посмотреть знакомого пациента. Предложил свой самолет, а в итоге и сам полетел со мной. Мы пообщались с пациентом и поехали обратно в аэропорт. По пути олигарх заявил, что надо обязательно заехать в ресторанчик, ведь побывать в Германии и не отведать сосисок — невероятный грех.

Здесь надо упомянуть, что мой спутник — человек с очень широкой душой и восточным колоритом (но только очень ошибутся те, кто недооценит его ум и мертвую хватку!).

Итак, мы свернули на берег Рейна, где под деревьями были раскинуты столики.

И здесь лицом к лицу столкнулись с европейской действительностью: с 15.00 до 19.30 подавляющее большинство ресторанов или вообще закрыты, или работают в режиме буфета. Так и здесь: пока мой спутник ходил мыть руки, официант успел поведать, что может предложить только пиво, а сосиски, как и прочие гастрономические удовольствия, — только вечером!

Делать нечего: заказываю пиво и начинаю объяснять вернувшемуся спутнику про европейские реалии, которые лишают нас сосисок. «Александр, ты не умеешь разговаривать с людьми!» — сказал олигарх и махнул рукой официанту: «Сосидж хочу, ферштейн?». И сует ему бумажку в 500 евро!!! Мне аж плохо стало, а официант резво развернулся на каблуках и через 10 минут появился с тарелкой «сосидж» — сосисок.

«Вот урод ты, все-таки!» — добродушно проворчал ему мой спутник, — «Что это — тонкие и красные…» Дает официанту еще 500 евро (о, как меня душила жаба на это смотреть!!!) и говорит: «Ладно, эти оставь, но чтобы сейчас принес белые и вот такой толщины!». Официант опять метнулся и вскоре все, что просили, дымилось на столе. Конец этой истории тоже замечательный. Мы встаем уходить, а немец к нам с бумажкой. «Это что?» — спрашивает мой спутник. «Как что?» — отвечает немец — «счет!»

7.17. Молчанье — золото?

Если после общения с врачом больному не стало легче, это плохой врач. Иногда я задаюсь вопросом: медицина — это искусство или наука? Мы очень любим лечить душу, русские любят разговаривать. И это правильно. Но при этом мы не относимся к больному, как к равному, больше это похоже на отношение к детям. Мы часто считаем пациента неспособным понять нюансы диагностики и лечения, например далеко не всегда говорим истинный диагноз, искажаем прогноз.

Меня всегда поражало, что в Америке больному сразу говорят, что у него рак, онкология. Подробно объясняют этапы лечения, прогноз и сроки оставшейся жизни, если это запущенный случай. Мы это делать, как правило, боимся. Я и сам не знаю, правильно это или нет. С одной стороны, как сказать человеку, что прогноз плохой? Пусть уж поживет в неведении сколько Бог даст. С другой стороны, человек имеет право знать правду, чтобы как-то рассчитывать свое оставшиеся время, свою жизнь.

7.18. Учитель и её ученик

Когда я был молодым аспирантом в кардиоцентре, у меня была пациентка с не очень распространенным заболеванием сердца — кардиомиопатией. Причем если обычно это заболевание сопровождается резким расширением полостей сердца и катастрофичным снижением насосной функции сердца (ведь сердце — это насос, не так ли?), то здесь был другой вариант. Полости были маленькие, суженные, а сердечная мышца утолщена настолько, что не могла полностью расслабиться, это и препятствовало прохождению крови. Тоже известный вариант.

Однако в этом случае многое не укладывалось в классическую картину болезни, лечение не помогало, да и диагноз оставался неясен. Больная уже долго мыкалась по разным больницам и известным клиникам. Мы, пытаясь разобраться, тоже были в тупике: кардиограмма, ультразвук сердца, другие исследования только еще больше запутывали: результаты были ни на что не похожи!

И вот как-то в беседе больная сказала, что у нее вроде увеличился язык и стал даже мешать, она его прикусывала. Я пошутил, что у меня тоже большой язык, и даже показал, как достаю им до подбородка (ну молодой был, что взять). Но, видимо, информация в голове отложилась, потому что я думал-думал и пошел все-таки советоваться со своей руководительницей, замечательным врачом Анастасией Александровной Некрасовой.

А она и говорит: вообще-то это симптом первичного амилоидоза. Вторичный амилоидоз — это отложение желеобразного вещества в почках, печени, селезенке и других органах как осложнение долго текущей инфекции, например туберкулеза, потому он так и называется, так как вторичен к какому-то другому процессу. Ничего подобного у нашей больной не было.

А вот первичный амилоидоз очень редкое заболевание неизвестной этиологии (причины), которое поражает почти исключительно сердце. Никто из врачей, кого я знаю за всю мою жизнь, никогда такую болезнь не видел, что говорить обо мне — молодом аспиранте. Я уговорил больную на биопсию языка, и мы нашли включения амилоида!!!

Мы долго и с переменным успехом лечили эту больную специфическими препаратами, представили ее на клиническом разборе. Я даже опубликовал статью, где описал этот редчайший случай прижизненной диагностики первичного амилоидоза сердца! Меня все поздравляли, я пытался всем объяснить, что ключ дала мой руководитель, которая, кстати, отнекивалась от этого, стараясь выставить меня в лучшем свете. Но все продолжали приписывать успех мне, хотя я-то знаю, что этот редкий диагноз сразу поставила замечательный доктор Анастасия Александровна Некрасова!

7.19. Огнестрельный аппендицит

В Анголе я работал старшим группы советских врачей-консультантов в тамошнем правительственном госпитале. Устроен он был немного иначе, чем наши подобные заведения. Ангольское правительство посчитало невозможным иметь отдельный госпиталь, поэтому это была одновременно обычная больница, куда шел непрерывный поток обыкновенного страдающего люда, при этом один этаж был отведен для спецконтингента, и доступ туда был ограничен.

Как-то ночью привозят жену высокопоставленного военного с огнестрельным ранением живота. Мы оперируем, достаем пистолетную пулю, я выхожу к ожидающим с вестью о благополучном исходе. Тут меня в сторону отзывает адъютант и нейтральным голосом говорит: «Доктор, у мадам был аппендицит, не так ли?» Я посмотрел в его абсолютно безмятежные глаза и ответил: «Ну конечно, что же ещё!» Выбросил пулю и переписал историю болезни. Осуждаете? За годы работы в Африке я не раз рисковал жизнью, но стать жертвой семейных разборок местной элиты — увольте!

7.20. Врачебная ошибка

Народная республика Мозамбик, глухая провинция, после захвата и частичной гибели группы геологов, врачом которой я был, работаю доктором общей практики в местном госпитале. в поселке — группа наших военных советников, с ними переводчики. Один из них студент Института военных переводчиков на годичной практике. Разрешили ему вызвать в отпуск молодую жену, москвичку, потом оказалось, что мы жили в соседних домах на Преображенке.

Приехала она и что-то стала кашлять. Ей сделали рентген, а у военных был свой врач — болгарин. Пулю вынуть или ногу ампутировать он был мастер, а вот с терапией было не очень… Посмотрел доктор и говорит: «Да тут рак лёгкого!» в тот же вечер мальчишка-переводчик тяжело напился, взял автомат и пошел по поселку, угрожая перестрелять всех, а потом и себя, протестуя против несправедливости устройства мира. Всем повезло, что на шум вышел командир, здоровый десантник, повидавший всякое, подошел к невменяемому парню, одной рукой взял за автомат, а другой врезал ему здоровенную оплеуху! Потом взял под мышку и отнес отсыпаться. Рапорт не писал и всем велел молчать. а рентген принес посмотреть мне. Рентген как рентген, никаких отклонений, все в норме… С семьей переводчика дружим по сей день!

7.21. «Горячие» норвежские специалисты

В начале 90-х годов мне довелось работать медицинским офицером «международной организации по миграции», сокращенно МОМ. В Москве она занималась организацией отъезда эмигрантов в США. Все желающие получить эмигрантскую въездную американскую визу должны были пройти медицинскую комиссию: эмигранты со СПИДом, туберкулезом и проч. США не нужны! (Вот пример истинной демократии, ну ладно Россия, отсюда в те годы «беженцы» были липовые, такая «колбасная эмиграция», а если людей реально в некоторых странах изничтожают, что им ждать, пока туберкулез вылечат?!).

В мои обязанности входило медицинское сопровождение во время полета стремящихся в Америку. Формировался так называемый медицинский рейс, на который определялись все, кому во время долгого перелета могло стать плохо — люди уезжали семьями, со стариками и хроническими больными. Как правило, летел чартер, хотя бывали и регулярные рейсы. Летать приходилось часто, иногда раз в неделю, чему я тогда очень радовался, так как платили именно за рейс, и тогда это было единственным источником дохода! Хотя раз в неделю слетать куда-нибудь в Лос-Анджелес или Майями физически было ой как не легко!

Во время медосмотра также определялось: какие медикаменты могут понадобиться пациенту на борту, потребность в кислороде, кому необходимо сразу 3 места, чтобы человек мог лечь, а кто полетит на носилках (носилки — это значит надо «закрыть» 9 мест — три ряда по три места). Между медосмотром и собственно рейсом могло пройти и 2 и 3 месяца, поэтому на посадке мы часто сталкивались с неожиданностями: то привозили бабушку с одышкой и отеками (её срочно госпитализировать надо, куда там лететь!), то кто-то за это время инсульт перенес, и в воздух ему еще рано… Представьте, люди продали квартиры, со всем скарбом, кошками и собаками приехали в чужую им Москву, добрались в аэропорт, а я им заявляю, вы не летите, обращайтесь в МОМ, где вам назначат новый медосмотр и новую дату вылета! Такое разыгрывалось! Бывали и другие обстоятельства.

Как-то в Шереметьево, уже после паспортного контроля, обратил внимание на громко спорящую семью. Что это «мои» — сомнений не было: в руках у каждого большой пакет с надписью МОМ (там запечатаны рентген и все медицинские документы). Мама, папа, их пожилые родители и дочка 17–18 лет. Дочка плачет и кричит, что никуда не полетит! Она успела за этот месяц влюбиться и теперь уезжать не хочет, а родители, естественно, поступают, как все родители («ты что, у тебя это блажь, таких еще сотня будет, здесь тебе ничего не светит, а там жизнь вся для тебя открыта», ну и т. д.!).

Посочувствовал про себя я этой дочке и прошел мимо, как поется в песне «если на свете мужество — каждый решает сам!». Так что вы думаете, девчушка решила! Где-то через час подбегает ко мне та мамаша и кричит: «пропала, нет ее нигде!». Стали искать — оказалось, сбежала! Пограничница на контроле подтвердила: «да, выпустила я ее, формально задерживать не могла, она еще гражданин России». Семья в глубоком шоке, а весь персонал Шереметьево радостно шушукается — гордятся девочкой и переживают за нее. Я потом узнал, что там целая стихийная операция женского персонала была по воссоединению влюбленных — ее и на другой этаж по служебному входу провели, и пограничнице все объяснили, и даже в свою машину посадили — тогда частники у Шереметьева «мутные» были… А семья улетела, обещала получить документы и за ней вернуться. Не знаю, как дальше сложилось, очень верю, что хорошо!

Как-то на ночной рейс (чартер американской авиакомпании «Тауэр») большая семья принесла бабушку на носилках — сломала шейку бедра. Носилки, как я упоминал, блокируют сразу 9 мест, поэтому я заявил, что семья не летит. Под крики и стоны (и я их хорошо понимаю, хотя скажи они о случившимся хотя бы за 10 дней, эти бы места им организовали, а так рейс переполнен!) я ушел, но через 3 часа обнаружил все семью в самолете с носилками в проходе! Уж не знаю, кому и сколько они заплатили, хотя паспорта у них в порядке и теоретически пройти тогда можно было, а на чартер посадочных не было, только списки. Вариантов нет — их надо из самолета удалять, некуда мне эти носилки ставить!

Но тут на борту возник стихийный бунт: родственники «завели» всех отъезжающих своими воплями, все стали роптать, потом и вовсе раздались крики «хватит нашу кровь пить», «прекратите издевательства, «гебня проклятая», ну и прочее. Ситуация накалилась, и пошел я звонить руководству.

Директором МОМа тогда был флегматичный норвежец, очень впрочем достойный человек, уже немного научившийся говорить по-русски. Звоню, глухая ночь, трубку долго не берут, потом отвечает сонный голос. Я долго объясняю ему, какие у нас тут форс-мажорные обстоятельства, а он перебивает меня фразой на корявом русском: «Александр, никто не мочь будить норвежский гражданин в 3 часов ночи» и повесил трубку.

Как я вышел из ситуации? А просто — зашел в самолет и крикнул: «Тихо! Я их оставляю! Только вы должны решить сейчас, кто не летит — мне нужно 9 мест!» И сразу стало тихо… Я добавил — «буду ждать вашего решения, но: если мы не вылетим в течение часа, время нашего воздушного коридора истечет, МОМ попадет на огромный штраф, меня уволят, но и вы все не улетите!» Дальше… ну и так понятно, что было дальше. Через 40 минут мы были уже в воздухе!

7.22. Технологии каменного века

Мозамбик, я врач группы советских геологов, мы колесим по охваченной гражданской войной стране, что-то там ищем. Снабжение отвратительное, живем только на то, что с большими перебоями присылают нам из столицы, ну еще и охотой. С алкоголем совсем трудно. Раз в полгода присылали и водку, мы ее распределяли строго поровну. Брали и те, кто и не пил вовсе, это было самая твердая валюта! Мы занимали водку друг у друга, но всегда отдавали — это было святое!

Как-то мы с другом (познакомились — он был переводчик — и сильно подружились) заняли у одного из геологов бутылку и выпили, конечно! А того через несколько дней застрелили (такое происходило постоянно, гибли и от болезней, и от пуль…). Когда пришла очередная поставка, мы одну бутылку из своей доли раскупорили и вылили в раковину как символ того, что долг вернули… Ну, конечно, варили самогон. Лучше всех его делал тот самый непьющий геолог с несчастливой судьбой, у которого мы тогда занимали бутылку. Но это на базе, а что делать на выездах, в поле? Но мы же русские люди (хоть и состояли и из украинцев, и грузин, и татар). Однажды мы нашли самогон даже там, где, возможно, никогда не ступала нога белого человека. В общем, желтая жаркая Африка, цивилизации никакой, однако геологи решили и здесь раздобыть выпивку.

Отловили аборигена, расспросили (жестами — там вообще другое наречие! Но щелчок по горлу оказался вполне интернационален!). Он покивал, мы посадили его в УАЗик и поехали. Я за рулем, трава два метра высотой, ничего не видно, только бампером наугад раздвигаешь заросли. Так и ждешь, что налетишь на валун, но абориген показывает — вперед! Наконец выезжаем на поляну и буквально натыкаемся на хижину. У ограды из кольев лежат черные тела, несколько! Первая мысль — убитые, присмотрелся — нет, мертвецки пьяные. Заходим внутрь ограды и видим первобытный самогонный аппарат в натуральную величину. На углях стоит глиняный чан литров на двести, из него выходит бамбуковая трубка, плотно закрыт глиняной же тарелкой, щели замазаны. Бамбуковый ствол пропущен через корытце из коры, наполненное водой, — это аппарат охлаждения и конденсации! На конце — соломинка, по которой в тыкву, напоминающую сосуд (называется «калибахская тыква», во многих африканских племен заменяет флягу), сливался заветный продукт. Поинтересовался, из чего гонят? Оказалось, материал для браги — орех кешью, запах и вкус закваски отвратительные, крепость готового продукта — градусов двадцать пять. Я употребить этот напиток не отважился.

7.23. Родственные души

В Америке очень настороженно относятся к пациенту, если он честно говорит доктору, что употребляет алкоголь. Например, регулярное потребление 6 бутылок пива емкостью в 330 мл в день без вариантов рассматривается как алкоголизм. Нормы потребления алкоголя по-американски — это один бокал сухого вина или рюмка крепкого алкоголя или один бокал пива в день.

Заподозрив алкоголизм, врач общей практики должен задать пациенту 4 вопроса, для того чтобы понять, насколько тут далеко все зашло и не пора ли отправлять того в специальные службы. Вот эти вопросы:

1. Посещали ли вас мысли, что пора бросить пить?

2. Чувствовали ли вы хоть когда-то чувство вины, что употребляете алкоголь?

3. Похмелялись ли вы хоть раз с утра?

4. Критиковали ли вас посторонние хоть раз, за то, что вы употребляете алкоголь?

Если 4 раза ответили «да», то вы алкоголик! Однажды приходит в Нью-Йорке ко мне на прием бывший наш соотечественник с высоким давлением. Задаю стандартные вопросы. «Курите?» — «Курю». — «Выпиваете?» — «Выпиваю». — «А сколько?» — «Проблема в том, что граммов по 150–200 водки ежедневно…» Так это, говорю, ничего, это нормально. Он аж подпрыгнул от радости: «Доктор, я же специально к вам пришел, я специально искал на табло врача с русской фамилией, потому что американец после ответа о выпивке тут же отказывается лечить и направляет сначала в общество анонимных алкоголиков». У них так. А я его вылечил, и мы даже подружились.

7.24. Случай на охоте

Мозамбик, я — врач группы советских геологов. Гражданская война, голодно и опасно, но, как сказал много позже тогдашний президент Мозамбика Самора Мошел по поводу захвата бандитами нашей группы (да, закончилась наша работа именно так!): «При выполнении интернационального долга могут быть и жертвы!». Одно время мы работали на «теле» изумрудного рудника. До нас там работали немцы. Но когда местные бандиты, или повстанцы, называйте как хотите, пообещали им отрезать все, что возможно (подбросили листовки на немецком), они дисциплинированно собрались и отбыли, оголив рудник. Но мы же советские люди, нам партия приказала разведать, по просьбе наших мозамбикских друзей, места на руднике, где можно поставить фабрики! А кроме того, здесь же нашли еще какие-то редкоземельные ископаемые, и в приватной беседе нам сказали, что если мы наберем таких минералов мешков шесть, то долг Мозамбика перед СССР будет полностью погашен.

И вот прибыли. Первое, что вижу, — в поле, в высоченной траве, часовенка из бетонных плит с вкраплениями драгоценных камней, внутри — бетонный стол, а на столешнице изумрудами выложен огромный крест.

Картина впечатляющая! Миссионер-португалец в свое время, видимо, постарался, потом с белыми ушло и христианство (во всяком случае, из тех мест), ну а камни там были не ценность, это не соль! Уже потом в отвалах я намыл немало изумрудов. Ювелир в Москве их огранил, получилась небольшая баночка. Но с переездами она где-то затерялась. На память сохранился только кварц с изумрудными друзами, но большой ценности, к сожалению, он не имеет. Еще как-то нашел золотой самородок, выдернул травинку — блестит между корешков. Но моему приятелю повезло куда больше. На охоте он случайно перевернул ногой с виду булыжник, оказалось — аметист или что-то наподобие. Под впечатлением от такой находки я потом тоже немало камней попереворачивал, но все без толку.

Быт тяжелый, палатки, отхожее место — нет, описывать не буду, не для слабых нервов. Я и там умудрялся заниматься гимнастикой. В качестве спортивного снаряда присмотрел небольшой валун из тех, что во множестве были разбросаны на берегу речки внизу. Жара, я попросил кого-то из местных принести ко мне наверх, к палатке, этот камень, и сам пошел под тент в тень. Через какое-то время подходит геолог и говорит: «ты чего тут рабский труд развел?!». «В смысле?» — не понял я… «Пойди, посмотри!». Я пошел и вижу: о Боже, ну что за идиоты!? Эти два аборигена — а то племя мелкое, от постоянного недоедания все тощие — видимо, решили, что белому доктору нужен для чего-то большой камень, ну и решили сделать приятное! Вместо того камня, что я им указал, выбрали огромный валун и потащили его вверх! Они его катят, валун выскальзывает и катится вниз, те хватают и тащат его опять! В общем, и грех, и смех!

Питание скудное, из запасов — только макароны и рыбные консервы, кормились в основном охотой. Охотились по-браконьерски: ночью с фарами едешь по саванне и светишь мощным фонарем вокруг. Где-то сверкнули глаза — и сразу выстрел! Добывали коз, антилоп…

Однажды после такого выстрела геолог, что стрелял, пошел по траве смотреть, что он добыл. И вдруг с воплями бежит обратно! Прибежал взъерошенный, без винтовки, кричит: «там леопард раненый!». Ситуация действительно очень опасная, охотник поймет! Мы все с оружием наперевес пошли, прикрывая друг друга и непрерывно озираясь. Леопард оказался там, где его настигла предназначенная козе пуля, рана в итоге была смертельной. Мы его забрали, сделали шкуру. Потом, после захвата и частичной гибели группы наших геологов, ее обнаружили мозамбикские чиновники в вещах, что привезли с места захвата убежавшие во время нападения «охранявшие» нас военные. (Именно так, сам видел: сбрасывали камуфляж, кидали оружие — и в траву, голыми от мирных местных не отличишь!). Чиновники стали нам выговаривать: «ах, шкура, ах, леопард! Ах, Красная книга, ах, вы за это ответите!» Заткнулись только, когда один из уцелевших геологов — плотный сибиряк с очень недобрым лицом — не прикрикнул на них: «А кто ответит за шкуры наших ребят, которых вы там бросили?!».

7.25. Обучение медицине по-французски

Мы часто жалуемся на низкий уровень нашего медицинского образования, на огромный процент медицинских студентов в столичных вузах, плохо говорящих по-русски, на необорудованность кафедр. Действительно, реформа здравоохранения начнется не тогда, когда минздрав решит предпринять те или иные, пусть самые правильные действия, а тогда, когда мы начнем учить будущих врачей по-другому. Как? Посмотрите, с чем столкнулся я, когда мы с сыном решили, что он идет на медицинский факультет Сорбонны в Париже.

Во французские медицинские школы принимают всех, кто успешно сдал школьные выпускные экзамены — аналог нашего ЕГЭ. Мечтал с детства стать врачом? Жить не можешь без медицины? Считаешь, что это основа дальнейшего финансового благополучия? Шанс дается всем! Но вот дальше приверженность профессии надо доказать очень тяжелым трудом. На второй курс медицинского факультета Сорбонны переходят только 340 человек. Первокурсников набирается обычно 3,5–4 тысячи человек.

И вот начинаются гонки навылет! Периодические тесты определяют твое место среди сверстников, надо прийти к финишу, нет, не первым — у первокурсников такой шанс около 1 %! Дело в том, что подавляющее большинство этих первых 340 мест составляют те, кто проходит это первый курс повторно. Тут главное — не попасть в конец, последние 1000–1500 студентов отчисляются. Остальные, за исключением нескольких очевидных гениев, остаются на второй круг. Вот на втором круге и начинается настоящая борьба! Остроту ей придает следующее правило: не прошел со второго раза — вылетаешь окончательно, больше права поступить в медицинскую школу во Франции у тебя нет! Особо упорные уезжают в Бельгию или Швейцарию, пытаются получить диплом там, но уже не дома, закон суров, но это закон! Все это напоминает сюжеты кинобоевиков, типа «Голодные игры». На преподавателей для первого курса французские университеты не тратятся. Все построено на самообучении. За исключение пары невнятных лекций в неделю и промежуточных экзаменов, занятий на факультете нет. Учись сам, как когда-то в СССР заочно. Первый семестр, а отчасти и второй, построен не на попытках научить основам медицины (это уже со второго курса), а на принципах полосы препятствий. Математика, физика, биостатистика, химия — вот где разворачивается поле битвы у претендентов!

В Сорбонне это приняло и вовсе причудливые формы; как мне говорили сами преподаватели, химия и физика на первом курсе там, соответствует по сложности третьему курсу технических университетов! И неважно, что потом физика такого уровня никогда не пригодится, дело тут не собственно в физике! Все построено на отборе особо одаренных и упрямых, слабые духом отсеиваются! В противовес студенты организуются, сами устраивают тесты, объединяются в группы совместного обучения. Шанс есть только у тех, кто работает по 12 (ДВЕНАДЦАТЬ!) часов в день 7 дней в неделю. Каникулы — 1 неделя после самой главной зимней сессии (после нее эти 1,5 тысячи последних и вылетают!). Собственно, медицина начинается со второго курса, там уже и лекции, и клиники, и семинары. Более того, эта мясорубка первого курса обязательна для всех медицинских специальностей. Там вместе и будущие фармацевты, и стоматологи, и акушеры! Разделение происходит только на втором курсе для тех, кто выжил и доказал, чего он стоит. Вот из такого материала готовят врачей во Франции. Как вы думаете, будет такой врач рисковать лицензией, назначая сомнительные препараты или халатно относиться к своей работе?!

7.26. Цена ошибки по-американски

В Америке не любят врачей и юристов. Ходит много анекдотов на эту тему. Например, такой: «Папа, смотри, следы на асфальте, как сильно тормозил кто-то. Интересно, кто же это переходил дорогу? Может скунс? Или врач?». Отец отвечает: «Конечно, скунс! Если бы врач, кто бы стал тормозить?!». Врачи, правда, утверждают, что в этом анекдоте шла речь о юристах.

Нелюбовь населения к людям этих профессий понятна: обращаться к тем и другим — разорение! Страховки есть далеко не у всех. Врачи же имеют особенно веские основания не любить юристов. Я не говорю про настоящие врачебные ошибки, вольные или невольные, в этих случаях никому мало не покажется, и часто врача судят по статье «непредумышленное убийство». Речь немного о другом.

Западная медицина — медицина стандартов и алгоритмов. Стандарт — это «защита от дурака», в нашем случае — от дурака в белом халате, чтобы не навредил. Но алгоритмы и стандарты — это не что-то застывшее или высеченное в камне. Постоянно идут исследования, и новые данные вносят определенные изменения, в курсе которых должен быть врач. Каждому лицензированому врачу приходят письма о всех изменениях в рекомендациях: внимание, внимание, внимание!!!

Врач понимает, что, если он будет действовать по-старому, его просто засудят. За рубежом юристы очень плотно следят за врачами. Даже в газетах можно встретить объявления типа: «Побывали у врача? Обратитесь к нам!». Подход юристов: «Вы мне ничего не платите, просто приносите вашу историю болезни. Если я найду там какое-то отклонение от стандартов, мы подаем на больницу, на доктора в суд, а дальше мы поделим отсуженное пополам. Если я ничего не отсужу, значит, останетесь при своих, никакого риска!». И я никогда не слышал об исках меньше 100 000$. Выше — сколько угодно!

Представляете, вот вы приносите юристу свою историю болезни, а вам в ответ говорят, что можно получить 50 000$. Почему бы и нет?

И дальше начинается такое! С одной стороны, доктор, который спас тебе жизнь. Выписался из больницы, а тут объявление от юриста… Думаете: «Конечно, мне помогли, но бабок-то хочется!!! Ну а врач и так богатый!». Идете в госпиталь, стоите в очереди в канцелярию за своей историей болезни. Мимо идет твой доктор и спрашивает: «О, Джо, как дела?». Вы ему: «Доктор, спасибо. Все великолепно». Повернулся, помахал рукой. А вы получили историю болезни и к юристу. И начинается!

«Вот, доктор, вы назначили гепарин, он разжижает кровь. А вы обратили внимание, что у больного низкий гемоглобин?!

«Да какой же он низкий, норма!»

«Нет, вот по данным союза таких-то врачей эти цифры могут уже рассматриваться как снижение».

«Хорошо, ну а гепарин-то тут при чем?!»

«А вдруг развилось бы кровотечение, вот и анализ кала на скрытую кровь показал положительный результат».

«Так боли же в сердце, гепарин был по жизненным показаниям! А за потенциальным кровотечением мы следили!»

«Нет, вот по мнению наших экспертов…» и т. д.

Вот так! Причем ситуация легко могла бы быть обратной:

«Вы не дали гепарин человеку с нестабильной стенокардией, с болями в сердце? Почему? Гемоглобин низкий? Анализ стула положительный?! Вы недооценили угрозу основной болезни и из-за переоценки угрозы осложнений оставили пациента без помощи! Ах, вы думаете по-другому? Это вас не освобождает от ответственности. Вот вам иск на 3 млн $, и пускай ваша страховая компания выплачивает».

Выплачивает не врач, у него нет 3 млн долларов, на этот случай у каждого доктора есть страховка от медицинских ошибок. Если в норме ежегодный взнос не очень большой для врача, где-то несколько тысяч долларов, то после судебных исков к нему взнос может уже составить, допустим, 100 000–150 000$. Но если у врача, например, вся зарплата в 90 000 $ в год, то из специальности ему придется просто уходить.

Без страховки работать он не сможет, но если у него постоянные суды, то страховка становится больше не по карману. Здесь все как с автомобильными авариями. Ездишь без аварий — это одна сумма страховки, а если машина второй, третий раз ремонтируется на большие суммы, тебя будут страховать только за колоссальные деньги или не будут страховать вообще.

Половина врачей-иностранцев (французы, немцы, американцы), приезжающие работать в Россию или третьи страны, попадают к нам именно из-за проблем со страховкой. А вы раньше не задумывались, почему они сюда приехали? Да, у нас девушки самые красивые, и пельмени есть опять же, но тем не менее они приехали в Россию из-за того, что у себя дома страховку платить не могут, а здесь можно работать и так. Не буду обвинять всех скопом, они могут быть вполне хорошие врачи, «попасть под юриста» может каждый. Но тем не менее…. Тем не менее система работает так, как я рассказал.

7.27. Почему я ушел из «кремлевки»

Когда меня спрашивают: «Почему ты ушел из «Кремлевки»?», я всегда улыбаюсь, потому что сразу вспоминаю Конан Дойля и его «Белый отряд». Там стрелкА, бывшего монаха, спросили: «Джон, почему ты ушел из монастыря?». Джон почесал затылок и ответил: «Вообще-то причин было семь. Первая заключалась в том, что меня оттуда выкинули». Собеседник захохотал и воскликнул: «К черту остальные шесть!».

Так и у меня: не было никаких особых проблем, за год мне удалось организовать финансирование, были определенные планы, но в этой структуре — свои правила. И одно из требований — получить так называемый допуск; кто работал на режимных предприятиях, тот понимает, о чем идет речь. Это влечет определенные сложности при выезде за рубеж, во всяком случае, надо ставить в известность, заранее согласовывать выезд и проч.

У меня же во Франции учился сын, тогда еще школьник, и я летал к нему каждую неделю. Какое тут заранее, когда он там в интернате один. Иногда либо я, либо жена срочно срывались и летели. Год я сопротивлялся законному в общем-то требованию о допуске (хотя ну какие там тайны? Врачебную тайну мы и так соблюдать обязаны, а остальное было от меня очень далеко!). Надо сказать, там и так долго терпели, и в итоге мне пришлось уйти.

7.28. Осколок империи

Моя мама второй раз вышла замуж в 50 лет. После этого счастливо прожила в браке еще 20 лет. Потом муж умер. Он был очень интересный человек с необычной судьбой.

Выходец из дворянской семьи, будучи подростком, присоединился к Добровольческой армии, затем бегство из Крыма вместе с белыми, был эвакуирован в Югославию, где многие российские государственные институты были сохранены тамошним правительством и существовали еще несколько лет. Там был такой островок эмиграции: армия, кадетские корпуса, учебные заведения.

Так вот, Иван Васильевич (под таким именем я его знал) стал офицером и активно боролся против советской власти в белогвардейской организации и дослужился до начальника контрразведки Народно-Трудового Союза. Работал в Париже, после оккупации Франции начал сотрудничать с абвером, хотя пример многих русских дворян, которые шли под расстрел, но не соглашались воевать на стороне немцев, жег ему душу (читайте его автобиографическую повесть «В омуте истины»).

В начале войны Иван Васильевич был заброшен в Россию, но сдался в контрразведку и продолжал работу, уже служа СССР. После долгих жизненных перипетий в 1948 году вернулся обратно в Россию и работал в Союзе писателей. Знал очень много языков, был членом Союза писателей и жил еще очень долго. Он всегда мне говорил: «Знаешь, у меня был сын, но я, к сожалению, расстался с его матерью. Она сказала, что он умер в младенчестве, и никого у меня больше и не было. Сестра у меня уехала перед самой войной в Америку, и я очень давно всех потерял».

Потом, когда я работал в Америке, Иван Васильевич попросил попытаться найти его родную сестру. Я дал объявление в русскоязычную газету, совершенно, впрочем, не надеясь на успех. При возвращении на родину Ивану Васильевичу сменили имя, фамилию, отчество. Ему дали полную легенду, под которой он, собственно, сейчас похоронен. В газете я указал его подлинное имя, которое он мне раскрыл уже в возрасте за 90 лет, и его московский телефон.

И вот представляете: спустя столько лет раздается в московской квартире звонок, и называют Ивана Васильевича подлинным именем: «Володя, это твоя сестра, как же так, я ведь тебе уже 50 лет за упокой свечки ставлю, а ты живой!!!».

Она начинает собираться в Москву к брату, которому уже за 90 лет. Сестра приезжает, они садятся за стол. Она рассказывает, что сын у него не умер в младенчестве, как уверяла его бывшая жена, когда он связался с контрразведкой, а что в подростковом возрасте сын был расстрелян немцами во Франции за участие в Сопротивлении, показала фотографии… И вот через 15 минут разговора Иван Васильевич, а на самом деле Владимир Дмитриевич, замолкает, закрывает глаза и умирает за столом. 50 лет жил, ничего не зная о семье, дождался, увидел на несколько минут и ушел… Думаю, ушел спокойным.

Человек, который столько прожил, столько испытал, он и смерть долго держал на расстоянии, пока не решил: вот теперь — пора… Он очень переживал последние перемены, крушение Империи, потому что много делал для ее восстановления. Он всегда верил и говорил: «Это все временно. Государство мы загубить не можем. Оно все равно поднимется. Это неизбежно». Так и будет!

7.29. Дедушка и граната

Наверное, у любого из нас есть такие детские воспоминания, которые почему-то отпечатываются в памяти, как будто освещенные какой-то вспышкой. Есть такие и у меня. Обычно они не предназначены для посторонних ушей, но пока я писал для вас эту книгу, то успел к вам привыкнуть, поэтому хочу поделиться одним из них.

Я десятилетний мальчик. Дедушка-академик решил устроить званый ужин, я уж не помню, по какому поводу. У него была большая квартира на Новослободской — там на доме сейчас мемориальная доска. Позвал собратьев-академиков и других равных ему людей. Надо сказать, что квартира у дедушки была богатая и красивая, с картинами, антикварной мебелью. Он вообще был знатоком живописи и известным коллекционером.

Накрыт стол, хрусталь, столовое серебро… А вместе с дедушкой проживал его младший сын, мой дядя. Он очень любил всякие там ножи, кортики, разные военные аксессуары, послевоенное детство оставило след. Ведь это сейчас — «эхо войны», а тогда это были просто «бытовые» предметы…

Его комната была смежной со столовой, их разделяла большая стеклянная двухстворчатая дверь. И вот дядя решил сделать из меня часового, доверить пост: поставил меня около этой двери, нарядил в тельняшку, опоясал офицерским ремнем, повесил кортик.

Дома у нас долго лежала учебная граната-лимонка — такая, с рифленой поверхностью. Дал мне дядя в руку эту гранату и сказал: «Ты часовой. Вот ты охраняешь эту дверь. Если эта дверь открывается, ты бросаешь туда гранату. Только смотри, чтобы у двери стекла не разбить».

Я до сих пор помню, как я стоял и думал: «Интересно, если я брошу гранату, о каких стеклах вообще может идти речь?!». Я-то ведь не знал, что она учебная. Маленький еще был. Какая может быть еще граната, если не настоящая?

И вот я стоял до тех пор, пока дедушка вдруг не решил показать своим гостям внука. Открыл он двери и… Нет, вы же понимаете — у меня приказ!!! Дедушку, конечно, жалко, но ПРИКАЗ!!! И на праздничный стол полетела граната. Можете себе представить эффект!!! За 20 послевоенных лет люди еще не успели забыть, что такое лимонка!

Сколько лет прошло, но почему-то именно этот эпизод память решила бережно сохранить…

7.30. Провал

После американской эпопеи по возвращении в Москву я открыл клинику для обслуживания иностранцев. Врачей с американским дипломом в России единицы, и я надеялся на успех. Дело и правда пошло, в холле постоянно ожидали пациенты. Как-то я стоял и разговаривал с одним из них, немцем по национальности, а по телевизору шел фильм «Семнадцать мгновений весны». Немец периодически поглядывал через мое плечо на экран и наконец спросил:

— Вижу, кино про войну?

Даже девочки на рецепшн напряглись: немец все-таки, тут легко ляпнуть какую-нибудь неполиткорректность!

— Да, говорю, про конец войны, фильм про разведчика.

А в это время Штирлиц на экране едет на машине по Альпам с пастором Шлагом. Немец опять посмотрел и вдруг сказал:

— А русский разведчик тот, что за рулем?

— Почему вы так подумали? — озадачился я.

И великолепный ответ:

— Немец никогда в горах не пересечет сплошную линию!

Я потом пересматривал мой любимый фильм. Действительно, машина со Штирлицем за рулем скашивает углы при поворотах через сплошную!

7.31. Неполиткорректность

Как-то летом в клинику доставили пожилого немца-туриста с экскурсионного теплохода. Летом через Москву проходит популярный у европейских пенсионеров туристический маршрут Санкт-Петербург— Волгоград. После знакомства с Северной столицей пенсионеры часто на теплоходе начинают расплачиваться за излишне съеденное, выпитое, за недосып и переутомление. Некоторым ближе к Москве становится совсем плохо, их снимают с рейса и привозят в больницу.

Тот немец был совсем старый, за 90, поэтому ему требовалось несколько дней для стабилизации состояния. На теплоход он явно не успевал, очень переживал по этому поводу и просился выписаться. И вдруг лечащий врач ему выдает на хорошем английском: «Нет, не получится: в 42-м не дошел и сейчас не дойдешь!»