Половина желтого солнца Адичи Чимаманда

5

Прежде чем открыть дверь, Оланна долго смотрела на Оденигбо сквозь стекло. Впуская его, она задержала дыхание, намеренно отказывая себе в удовольствии, что всегда доставлял ей аромат его одеколона «Олд Спайс». Он был в белых теннисных шортах – Оланна иногда поддразнивала, что они слишком тесные.

– Я говорил с мамой, а то приехал бы раньше. – Оденигбо прижался губами к ее губам и, отстранившись, вопросительно кивнул на ее поношенную блузу: – Ты что, не идешь в клуб?

– Я готовлю. Мне пришлось уйти из… твоего дома.

– Ну и напрасно, нкем. Пускай себе бушует, не все ли равно? – Оденигбо положил на стол журнал «Драм» и зашагал взад-вперед по комнате. – Я решил поговорить с доктором Окоро о забастовке рабочих. Безобразие, что Балева и его шайка с ходу отметают их требования. Просто безобразие! Нужна наша поддержка. Нельзя стоять в стороне.

– Твоя мать закатила скандал.

– Ты злишься? – недоуменно спросил Оденигбо. Он сел в кресло, и Оланна впервые заметила, как пусто в ее квартире, как неуютно. Все ее вещи – в доме Оденигбо, все ее любимые книги – на полках в его кабинете. – Нкем, вот уж не думал, что ты примешь маму так близко к сердцу. Она не ведает, что творит, – темная деревенская женщина. Ищет себе место в новом мире, а ее знания и умения больше подходят для старого.

Оденигбо встал и протянул руки к Оланне, но она отстранилась и пошла на кухню.

– Ты никогда не говорил со мной о маме. И ни разу не позвал меня с собой к ней в Аббу.

– Да брось ты, нкем. Не так уж часто я к ней езжу, а в прошлый раз звал тебя, но ты собиралась в Лагос.

Оланна подошла к плите и принялась водить по ней мочалкой, стоя к Оденигбо спиной. Ей казалось, она предала и его, и себя, позволив матери Оденигбо причинить ей боль. Надо быть выше, выбросить из головы бред деревенской старухи; хватит жалеть, что промолчала, хватит прокручивать в голове, как надо было ответить. И все-таки на душе было гнусно, особенно из-за Оденигбо, – похоже, он ждал от нее большего великодушия. Наверняка он теперь считает ее вздорной, мелочно-обидчивой и, хуже того, может оказаться прав. Оланна всегда готова была допустить его правоту. Мелькнула нелепая мысль порвать с ним, но тут же на смену пришла мысль более здравая: любить, не цепляясь за него. Слишком уж она за него держится – из-за этого он невольно обретает над ней власть. Рядом с ним Оланне часто казалось, что у нее нет выбора.

– Что приготовила? – спросил Оденигбо.

– Рис. – Оланна сполоснула мочалку и убрала на место. – Ты же собирался на теннис.

– Я хотел пойти с тобой.

– Мне не до тенниса. – Оланна повернулась к нему: – По-твоему, если твоя мама из деревни, значит, ей все прощается? Мои деревенские знакомые так себя не ведут.

– Нкем, вся мамина жизнь – в Аббе. Ты представляешь, какое это захолустье? Разумеется, она боится образованной женщины, с которой живет сын. Разумеется, считает тебя ведьмой. Иного объяснения ей не понять. Настоящая трагедия нашего постколониального общества не в том, что у большинства людей не спросили, хотят ли они жить в новом мире, а в том, что их не научили бороться за свои права в нем.

– Ты говорил с ней об этом?

– А что толку? Слушай-ка, я хочу застать в клубе доктора Окоро. Вернусь, и поговорим. Я ночую здесь.

Оланна, не ответив, стала мыть руки. Мог бы позвать ее домой и поговорить с матерью при ней, ради нее. А он, как нашкодивший мальчишка, прячется от матери.

– Нет, – отрезала Оланна.

– Что?

– Нет, я сказала. – Она пошла в гостиную, забыв вытереть руки. Квартира стала вдруг тесной.

– Да что с тобой, Оланна?

Оланна мотнула головой. Пусть даже не пытается внушить ей, будто с ней что-то не так. Она вправе обижаться, вправе не мириться с унижением в угоду показной широте взглядов. И она будет отстаивать свое право.

– Иди. – Оланна указала на дверь: – Иди играй в свой теннис и не возвращайся.

Оденигбо вышел, хлопнув дверью. Они еще ни разу не ссорились; с другими он бывал нетерпим, с ней же – никогда. Или он просто не принимал всерьез ее суждений? Голова шла кругом. Оланна села одна за голый обеденный стол – даже ее подставки под тарелки и те остались у Оденигбо – и принялась за рис. Он получился пресным, ничего общего с шедеврами Угву. Она включила радио. Выключила. И собралась к соседке Эдне Уэйлер – ей уже давно хотелось поближе познакомиться с миловидной чернокожей американкой, что приносила ей накрытые салфетками тарелки с американским печеньем. Но на пороге передумала и никуда не пошла. Оставив на кухне недоеденный рис, Оланна прошлась по квартире, бралась за старые газеты, откладывала. В конце концов сняла трубку телефона и дождалась ответа телефонистки.

– Называйте номер, быстро, у меня дел по горло, – прогнусила та лениво.

Оланна привыкла к грубости операторов, но со столь откровенным хамством столкнулась впервые.

– Haba[51], будете меня задерживать – прерву связь, – рявкнула телефонистка.

Оланна со вздохом продиктовала номер Кайнене.

Кайнене ответила сонным голосом:

– Оланна? Что-нибудь случилось?

Родная сестра думает, что раз она звонит, значит, что-то стряслось.

– Нет, ничего. Просто хотела сказать kedu, узнать, как дела.

– А я испугалась. – Кайнене зевнула. – Как Нсукка? Как твой бунтарь?

– У Оденигбо все хорошо. В Нсукке тоже.

– Ричард, похоже, без ума от Нсукки. И от твоего любовника.

– Приезжай в гости.

– Нам с Ричардом удобней видеться в Порт-Хар-корте. Конура, в которой его там поселили, для нас тесновата.

Оланна хотела возразить, что она имела в виду другое – приезжай к нам с Оденигбо. Но Кайнене, конечно, и так догадалась, только предпочла сделать вид, что не поняла.

– Я в следующем месяце еду в Лондон, – сказала Оланна. – Поедешь со мной?

– У меня дел невпроворот. В отпуск пока рановато.

– Почему мы больше не разговариваем, Кайнене?

– Нашла что спросить.

Вопрос позабавил Кайнене, и Оланна представила ее насмешливую полуулыбку.

– Просто хочу понять, почему мы перестали разговаривать, – повторила Оланна. Кайнене не ответила. В трубке что-то пискнуло. Обе молчали так долго, что Оланне пришлось извиниться. – Не стану тебя задерживать, – проговорила она.

– Придешь на будущей неделе к папе на ужин? – поинтересовалась Кайнене.

– Нет.

– Так я и думала. Чересчур пышно для тебя и твоего скромняги-революционера?

– Не стану тебя задерживать, – повторила Оланна. Собралась назвать телефонистке мамин номер, но передумала и уронила трубку на рычаг. Хотелось опереться на кого-то или быть как те, кому не нужна опора. Как Кайнене. Оланна потянула телефонный провод, пытаясь распутать.

Установить в квартире телефон ее уговорили родители, пропустив мимо ушей, что она собирается жить с Оденигбо. Оланна возражала, но слабо; с тем же вялым «нет» принимала она и частые переводы денег на свой счет в банке, и новую «импалу» с мягкой обивкой.

Оланна назвала телефонистке номер Мухаммеда в Кано, хоть и знала, что Мухаммед за границей; все тот же голос прогнусил: «У вас сегодня слишком много звонков». Трубку никто не брал, но Оланна долго слушала гудки. Потом опустилась на холодный пол и прижалась лицом к стене, чтобы свет не резал глаза.

Приезд матери Оденигбо испугал ее, похитил что-то дорогое. Казалось, она слишком долго не обращала внимания на рассыпанные жемчужины, и вот настало время бережно нанизать их, чтобы сохранить ожерелье. Мысль пришла неожиданно: она хочет от Оденигбо ребенка. Они никогда всерьез не обсуждали детей. Оланна однажды призналась Оденигбо, что не испытывает пресловутой женской потребности во что бы то ни стало родить и за это мать называла ее ненормальной, пока и Кайнене не сказала, что тоже ничего подобного не чувствует. Оденигбо посмеялся: мол, как ни крути, дать жизнь ребенку в нашем несправедливом мире – вопиюще буржуазный поступок. Так и сказал: «вопиюще буржуазный поступок»… Нелепые слова, бесконечно далекие от истины. Но ведь и она до сих пор всерьез не задумывалась о ребенке; новое, доселе незнакомое чувство молнией обожгло ее. Хотелось ощутить внутри живую тяжесть ребенка, его ребенка.

Вечером, услышав звонок, Оланна вылезла из ванны и, завернувшись в полотенце, пошла открывать. Оденигбо держал в руках газетный сверток с суйи[52]; Оланна с порога учуяла пряный, дымный аромат.

– Все еще злишься? – спросил Оденигбо.

– Да.

– Одевайся, поедем домой. Я поговорю с мамой.

От него пахло бренди. Он вошел в дом, положил на стол сверток, и во взгляде покрасневших глаз мелькнула беззащитность, которая обычно так хорошо пряталась под маской уверенности и многоречивости. Что ж, и ему знаком страх. Он обнял ее, она уткнулась лицом ему в шею и тихо сказала:

– Нет, не надо. Останься.

Когда мать Оденигбо уехала, Оланна вернулась к нему. Угву встретил ее словами: «Простите, мэм», как будто и он был в ответе за поступок Матушки. Теребя карман передника, он продолжил:

– Вчера вечером, когда Матушка с Амалой уехали, я видел черную кошку. Возле гаража. – Угву помолчал. – Черная кошка означает зло.

– Неужели.

– Матушка грозилась пойти к дибии в деревне.

– По-твоему, дибиа подослал черную кошку, чтобы та нас покусала? – рассмеялась Оланна.

– Нет, мэм. – Угву скрестил руки на груди и понурился. – У нас в поселке был случай, мэм. Младшая жена пошла к дибии за ядом, чтобы отравить старшую жену, и в ночь, когда та умерла, перед ее домом видели черную кошку.

– Думаешь, Матушка раздобудет у дибии яду и отравит меня?

– Она хочет разлучить вас с Хозяином, мэм.

Серьезность Угву тронула Оланну, но его суевериям она потакать не собиралась.

– Это была просто соседская кошка, Угву. Матери Хозяина никакое зелье не поможет, нас ничто не разлучит.

Угву вернулся на кухню. Посмотрев ему вслед, Оланна задумалась над собственными словами. «Нас ничто не разлучит». В колдовское зелье и прочие бредни она, разумеется, не верила, но боялась за свое будущее с Оденигбо. Ей хотелось надежности. А сейчас она с радостью окунулась в прежнюю жизнь, их жизнь – лекции, теннис, полный дом друзей. Обычно гости собирались по вечерам, и Оланна удивилась, когда однажды, через неделю после ее возвращения, в дверь позвонили в обед. На пороге стоял Ричард.

– Здравствуй, – сказала Оланна, впуская его. Он был очень высок ростом, и, лишь задрав голову, она могла увидеть его лицо, и глаза, синие, как море в штиль, и волосы, падавшие на лоб.

– Вот. Это для Оденигбо. – Ричард протянул книгу. Оланне нравилось, как он произносил «Оденигбо», старательно нажимая на ударный слог. Он избегал ее взгляда.

– Присядешь? – предложила Оланна.

– Спешу, к сожалению. Надо успеть на поезд.

– Едешь в Порт-Харкорт, к Кайнене? – Оланна не знала, зачем спросила, ведь и так ясно.

– Да. Каждые выходные к ней езжу.

– Привет ей от меня.

– Хорошо, передам.

– Я ей звонила на той неделе.

– Да, она говорила. – Ричард по-прежнему стоял в дверях. Он метнул на Оланну взгляд, но тут же отвел глаза и залился краской. Оланне был знаком этот взгляд, в котором читалось восхищение ее красотой.

– Как твоя книга?

– Движется. Просто невероятно, до чего сложны некоторые орнаменты, это настоящее искусство… Нет, не буду тебя утомлять.

– Что ты, очень интересно! – Оланна улыбнулась. Застенчивость Ричарда нравилась ей. Хотелось задержать его хоть ненадолго. – Попросить Угву принести чин-чин?[53] Он с утра приготовил, пальчики оближешь!

– Спасибо, но мне пора. – Однако уходить Ричард не спешил. Откинул волосы, они упрямо вернулись на лоб.

– Ладно. Тогда счастливого пути.

– Спасибо. – Ричард мялся на пороге.

– Ты на машине? Ах да, вспомнила, на поезде!

– Да, на поезде.

– Счастливо добраться.

– Спасибо. Ну, я пошел.

Посмотрев вслед его машине, Оланна долго еще стояла в дверях, глядя на красногрудую птаху, опустившуюся на газон.

Утром Оденигбо разбудил ее, взяв в рот ее палец. Оланна открыла глаза. Дымные лучи рассвета лились сквозь занавеску.

– Если не хочешь за меня замуж, нкем, тогда давай родим ребенка, – сказал он.

Высвободив палец, Оланна села на кровати и внимательно посмотрела на Оденигбо – широкая грудь, припухшие со сна глаза, – чтобы убедиться, что не ослышалась.

– Родим ребенка, – повторил он. – Девочку, похожую на тебя. Назовем ее Обиануджу – наше продолжение.

Оланна хотела выждать, пока исчезнет осадок от приезда его матери, но Оденигбо будто угадал ее желание. Оланна смотрела на него изумленно. Вот что значит любовь – цепочка чудесных совпадений.

– Или мальчика… – сказала она.

Оденигбо притянул ее к себе, и они легли рядом, не касаясь друг друга. В саду хрипло кричали черные дрозды, объедавшие папайю.

– Пусть Угву принесет нам завтрак в постель, – предложил Оденигбо. – Или у тебя сегодня воскресная служба?

Он улыбался нежно, чуть снисходительно. Оланна провела пальцем вдоль его нижней губы, там, где мягкий пушок. Оденигбо всегда шутил, что она путает веру со светской жизнью, потому что в церкви она бывала лишь на благотворительных собраниях, после которых, взяв с собой Угву, ездила немощеными дорогами по окрестным деревушкам раздавать ямс, рис, старую одежду.

– Сегодня никуда не иду, – ответила Оланна.

– Вот и славно. Нам предстоит большое дело.

Оланна прикрыла глаза, потому что он оказался на ней и, двигаясь сначала размеренно, потом все неистовей, шептал: «У нас будет чудное дитя, нкем, чудное дитя». «Да, да, да», – шептала в ответ Оланна. Ей было радостно при мысли, что на ее теле – его пот, а на его теле – ее пот. Когда он выскользнул из нее, она, скрестив ноги, глубоко задышала, словно движение легких могло ускорить зачатие. Но Оланна знала, что дитя они не зачали. Внезапная мысль, что с ней может быть что-то не так, сковала ее, наполнила страхом.

6

Ричард медленно ел перцовую похлебку. Выловив ложкой кусочки потрохов, поднес стеклянную миску к губам и стал пить бульон. Из носа текло, кровь прилила к щекам.

– Надо же, Ричард съел и не поморщился! – удивился сидевший рядом Океома.

– Ха! А я-то думал, наш перец не для вас, Ричард! – крикнул с другого конца стола Оденигбо.

– Даже я его есть не могу, – вставил еще один гость, преподаватель экономики из Ганы, чье имя Ричард никак не мог запомнить.

– В прошлой жизни Ричард определенно был африканцем, – сказала мисс Адебайо и высморкалась в салфетку.

Гости захохотали. Засмеялся и Ричард, но с трудом – во рту горело. Он откинулся на спинку кресла.

– Очень вкусно, – соврал он. – Освежает.

– Отбивные тоже чудесные, Ричард, – отозвалась Оланна, подавшись вперед, улыбнулась Ричарду. – Спасибо, что принес. – Сидела она рядом с Оденигбо, на другом конце стола.

– Вот это, как я понял, сосиски в тесте, ну а это что такое? – Оденигбо тыкал пальцем в поднос, который принес с собой Ричард; Харрисон аккуратно завернул каждое блюдо в серебристую фольгу.

– Фаршированные баклажаны, да? – попыталась угадать Оланна.

– Верно. Харрисон большой затейник. Он вынул мякоть и набил их, кажется, сыром с приправами.

– А знаете, что европейцы вынули внутренности из африканки, сделали чучело и возили по Европе всем напоказ? – спросил Оденигбо.

– Оденигбо, здесь люди едят! – возмутилась мисс Адебайо, но тут же прыснула.

Давились от смеха и остальные. Все, кроме Оденигбо.

– Суть одна, – продолжал он. – Что еду фаршировать, что людей. Не нравится, что внутри, – оставь в покое, а не набивай всякой дрянью. По мне, так просто испортили баклажаны.