Половина желтого солнца Адичи Чимаманда

8

Из-за переворота Оланна отложила поездку в Кано. Дождалась, пока открылись аэропорты, заработали почта и телеграф, а в регионах назначили военных губернаторов. Она ждала, когда вновь воцарится порядок. Но в стране было по-прежнему неспокойно. Все говорили о перевороте, даже таксист в белом кафтане и шляпе, который вез Оланну с Малышкой из аэропорта к Аризе.

– На самом деле Сардауну не убили, мадам, – шепотом сообщил он. – Аллах помог ему бежать в Мекку.

Оланна вежливо улыбнулась и не стала возражать: ведь этому человеку, у которого с зеркала заднего вида свисали четки, вера необходима. Сардауна – не только премьер Севера, но и духовный вождь миллионов мусульман.

Оланна передала Аризе слова таксиста, но та лишь плечами пожала: «Чего только не болтают». Покрывало

Аризе было повязано ниже талии, блуза широкая. Они сидели в гостиной со свадебными фотографиями Аризе и Ннакванзе на засаленных обоях, а Малышка играла во дворе с детьми. Оланне не хотелось, чтобы Малышка касалась этих оборванных, сопливых ребятишек, но она не стала ей запрещать: стыдно было своей брезгливости.

– Завтра полетим в Лагос первым рейсом, Ари, чтобы ты успела отдохнуть, а потом пойдем по магазинам. Не хочу тебя утомлять, – сказала Оланна.

– Подумаешь, утомлять. Сестренка, я ж беременная, а не больная. Такие, как я, работают в поле до самых родов. Вот, погляди, я платье шью! – Аризе указала на столик в углу, где среди раскроенной материи стояла швейная машинка «Зингер».

– Я о своем крестнике пекусь, – возразила Оланна. И, задрав Аризе блузку, прижалась щекой к ее тугому животу – такой обычай завелся у них с тех самых пор, как Аризе забеременела. Если делать так почаще, считала Аризе, малыш впитает характер Оланны и будет на нее похож.

– Неважно, что снаружи, – говорила Аризе, – но внутри она должна быть в тебя. Пусть будет такой же умницей и знает книжную премудрость.

– Она? А вдруг он?

– Нет, это девочка, вот увидишь. Ннакванзе говорит, у нас будет сын, похожий на него, а я уверена: Бог не допустит, чтобы у моего ребенка было лицо как блюдце! Так ему и говорю.

Оланна засмеялась. Аризе встала, открыла эмалированную шкатулку и достала пачку денег:

– Сестрица Кайнене на прошлой неделе прислала. Ребенку на подарки.

– Спасибо ей, – сказала Оланна сухо, зная, что Аризе за ней наблюдает.

– Вам с сестрицей Кайнене надо поговорить. Что было, то было.

– Как поговоришь, если с тобой не желают разговаривать? – Оланне хотелось сменить тему, как всегда, когда речь заходила о Кайнене. – Пусть Малышка поздоровается с тетей Ифекой. – Не дав Аризе шанса раскрыть рот, она выбежала во двор.

Малышка вся перепачкалась в песке; Оланна умыла ее и вывела на улицу. Дядя Мбези еще не вернулся с рынка, и Оланна с Малышкой на коленях присела на скамейку возле киоска тети Ифеки. С визгом носились дети под деревом кука, где-то громко играл граммофон; вдруг мужчины, стоявшие кучкой у ворот, стали подпевать, смеясь и толкая друг друга. Засмеялась и тетя Ифе-ка, захлопала в ладоши.

– Над чем смеетесь? – спросила Оланна.

– Над песней Рекса Лоусона, – сказала тетя Ифека.

– Что в ней смешного?

– В припеве он козлом блеет: «Мме-мме-мме». Совсем как Сардауна, когда просил пощады. Когда солдаты целились в его дом из миномета, он спрятался за спинами жен и заблеял: «Мме-мме-мме, пожалуйста, не убивайте меня, мме-мме-мме!»

Тетя Ифека опять засмеялась, а с ней и Малышка, хоть ничего и не поняла.

– Ясно.

Оланна вспомнила об Оконджи: быть может, и о нем говорят, что перед смертью он блеял козлом? Она отвернулась. На другой стороне улицы бегала наперегонки детвора, катая автомобильные шины. Вдалеке начинался небольшой смерч, поднимались в воздух белесые облачка пыли.

– Сардауна был ajo mmadu, злой человек, – сказала тетя Ифека. – Он нас ненавидел. Ненавидел всякого, кто не снимал перед ним обувь и не кланялся ему. Разве не он запрещал нашим детям ходить в школы?

– Незачем было его убивать, – тихо возразила Оланна. – Посадили бы в тюрьму, и довольно.

Тетя Ифека фыркнула:

– В какую такую тюрьму? Здесь, в Нигерии, где он всем заправлял? – Она встала, чтобы запереть киоск. – Пойдем в дом, найду Малышке чего-нибудь поесть.

Все та же песня Рекса Лоусона играла дома у Аризе, когда Оланна вернулась. Ннакванзе тоже хохотал над ней от души. Два передних резца у него были огромные, и, когда он смеялся, казалось, что зубов у него во рту слишком много.

– Мме-мме-мме! – дурачился Ннакванзе. – Будто козла режут – мме-мме-мме!

– Не смешно, – нахмурилась Оланна.

– Еще как смешно, сестренка, – сказала Аризе. – Ты начиталась своих умных книг и совсем разучилась смеяться.

Ннакванзе сидел на полу возле ног Аризе и поглаживал ей живот. Он беспокоился куда меньше Аризе, что та не беременела первые три года брака. А когда к ним зачастила его мать и каждый раз, тыча в живот Аризе, умоляла признаться, сколько абортов та сделала до свадьбы, Ннакванзе велел ей больше не приходить. Запретил он и приносить для Аризе горькие вонючие настои. Теперь, когда Аризе ждала ребенка, он работал на железной дороге сверхурочно и просил Аризе брать поменьше заказов на шитье.

Ннакванзе продолжал напевать и смеяться: «Будто козла режут – мме-мме-мме!»

Оланна поднялась и зябко поежилась от пронизывающего ночного ветра.

– Ари, шла бы ты спать, надо отдохнуть перед Лагосом.

Ннакванзе хотел помочь Аризе подняться, но та отмахнулась:

– Не надо со мной как с больной. Я беременная, только и всего.

Оланна была довольна, что дома в Лагосе никого не будет. Отец позвонил и предупредил, что они едут за границу. Видно, решил переждать, пока все успокоится, опасаясь за свои проценты с продаж, роскошные приемы и связи, – но ни он, ни мать не признались. Просто сказали, что едут в отпуск. У них было принято многое обходить молчанием – точно так же родители не замечали, что Оланна и Кайнене больше не разговаривают и Оланна приезжает домой только в отсутствие Кайнене.

В такси по дороге из аэропорта Аризе учила Малышку песенке, а Оланна смотрела, как за окном проносится Лагос: потоки машин, ржавые автобусы, толпы усталых людей на остановках, зазывалы, нищие на плоских деревянных каталках, уличные торговцы в лохмотьях – суют подносы прохожим, которым покупать не на что или нет охоты.

Таксист затормозил перед домом родителей, обнесенным стеной, глянул на высокие ворота.

– Министр, которого убили, жил где-то рядом? – спросил он.

Оланна, сделав вид, что не слышит, обратилась к Малышке:

– Смотри, что с твоим платьем! Бегом в дом, переодеваться!

Чуть позже Ибекие, шофер матери, отвез их в супермаркет «Кингсвэй». Там пахло свежей краской. Аризе прохаживалась по рядам, выбирала приданое для девочки: одежду, розовую коляску, пластмассовую куклу с голубыми глазами.

– В торговых центрах всегда такая чистота, сестричка, – смеялась она. – Ни пылинки!

Оланна взяла с полки белое платьице с розовыми кружевами:

– Какая прелесть!

– Дороговато, – нахмурилась Аризе.

– Тебя не спрашивают.

Малышка достала с нижней полки куклу, перевернула вниз головой, кукла пискнула.

– Нельзя, Малышка. – Оланна вернула куклу на место.

Походив еще немного по магазину, они отправились на рынок Яба, чтобы Аризе выбрала себе ткани. На Те-джуошо-роуд толпился народ: взрослые и дети сбивались кучками вокруг кипящих котлов с едой, женщины жарили в закопченных сковородах кукурузу и бананы, мужчины в расстегнутых рубахах кидали мешки в грузовики с мудрыми изречениями на бортах, написанными от руки краской: «Ничто не вечно» или «Всевышнему виднее». Ибекие поставил машину рядом с газетными киосками. Оланна посмотрела на людей, читавших «Дейли тайме», – и задохнулась от гордости. Наверняка читали статью Оденигбо, несомненно, лучшую в номере. Оланна сама ее правила, убирала пышные фразы, чтобы сделать понятней основную мысль: лишь унитарное правительство способно свести на нет межрегиональную рознь.

Взяв за руку Малышку, Оланна двинулась мимо уличных торговцев под зонтами, с аккуратно разложенными на эмалированных подносах батарейками, навесными замками, сигаретами. Главный вход на рынок странно обезлюдел. Впереди Оланна заметила толпу. В гуще народа стоял человек в линялой майке, а двое других поочередно били его по щекам, хлестко, наотмашь. «Почему? Почему не сознаешься?» Тот смотрел на них пустым взглядом, при каждом ударе мотая головой. Аризе застыла на месте.

В толпе кто-то крикнул:

– Мы считаем игбо! Выходите и сознавайтесь! Кто здесь игбо?

Аризе шепнула Оланне: «Молчи!» – а сама громко затараторила на йоруба и повернула назад, к выходу, увлекая за собой Оланну с Малышкой. На них не обращали внимания. Рядом били по затылку еще одного мужчину в рубашке с коротким рукавом: «Ты ведь игбо! Не отпирайся! Сознайся!»

Малышка заплакала, Оланна взяла девочку на руки. Они с Аризе шли молча и заговорили только в машине. Ибекие уже развернулся и без конца поглядывал в зеркало заднего вида.

– Я видел, как люди бежали, – сказал он.

– Что происходит? – спросила Оланна.

Аризе пожала плечами:

– Говорят, после переворота то же самое творится в Кадуне и в Зарии. Ходят по улицам и нападают на игбо – мол, это они устроили переворот.

– Правда?

– Да! – Ибекие только и ждал случая высказаться. – Мой дядя в Эбутте-Метта после переворота не ночует дома. Все его соседи – йоруба, и они сказали, что его искали какие-то люди. Он ночует то у одних, то у других знакомых, а детей отправил на родину.

– Правда? – повторила Оланна. На душе было пусто. Она не подозревала, что все настолько серьезно: Нсукка отрезана от большого мира, новости там казались далекими от жизни и служили лишь пищей для вечерних разговоров, для пылких речей и статей Оденигбо.

– Все успокоится. – Аризе коснулась руки Оланны. – Не волнуйся.

Оланна кивнула и прочла надпись на борту стоявшего рядом грузовика: «Господу не позвонишь». Как же все-таки легко оказалось отречься от корней, скрыть, что они игбо…

– На крестины я наряжу ее в это белое платьице, сестренка, – сказала Аризе.

– Что, Ари?

Аризе указала на свой живот:

– На крестины я наряжу твою крестницу в белое платьице. Спасибо тебе большое, сестренка!

Глаза у Аризе так радостно светились, что Оланна улыбнулась. Права Аризе, скоро все успокоится. Оланна пощекотала Малышку, но та не засмеялась, а подняла на нее испуганные глаза, все еще полные слез.

9

В гостиничном номере ярко горел свет. Ричард смотрел на Кайнене, потом перевел взгляд на ее отражение в зеркале.

– Nke a ka mma[58], – сказал он. Сиреневое платье действительно шло ей больше, чем лежавшее на кровати черное. Кайнене шутливо раскланялась и села обуваться. Она казалась почти хорошенькой – припудренная, с подкрашенными губами, а главное, не такая напряженная, как в последние дни, когда добивалась контракта с «Бритиш Петролеум». Перед выходом Ричард отвел от ее лица локон парика и поцеловал, не в губы, а в лоб, чтобы не размазать помаду.

Гостиная ее родителей пестрела воздушными шарами. Веселье кипело вовсю. Сновали официанты в черно-белой форме, с подносами, раболепно улыбаясь и глупо задирая головы, в высоких бокалах искрилось шампанское, сверкали драгоценности на шеях толстух, а ансамбль в углу играл хайлайф с таким жаром, что гости сбивались тесными кучками, чтобы расслышать друг друга.

– Вижу, здесь собрались Большие Люди нового режима, – заметил Ричард.

– Папа обхаживает кого надо, времени даром не теряет, – проговорила ему на ухо Кайнене. – Отсиделся за границей, пока все не улеглось, и вернулся заводить новых друзей.

Ричард обвел взглядом комнату. Полковник Маду сразу выделялся среди толпы – широкоплечий, широколицый и на голову выше всех. Он беседовал с арабом в тесном смокинге. Кайнене подошла поздороваться, а Ричард двинулся на поиски бара, чтобы оттянуть разговор с Маду.

Приблизилась мать Кайнене, чмокнула Ричарда в щеку; она была навеселе, иначе обошлась бы своим обычным ледяным «здравствуйте». На сей раз она сказала Ричарду, что он прекрасно выглядит, и прижала его к стенке в углу, где хищно скалилась статуя льва.

– Кайнене сказала, вы собираетесь домой, в Лондон? – Ее кожа цвета эбенового дерева под толстым слоем косметики казалась восковой, движения были беспокойными, суетливыми.

– Да. Дней десять пробуду.

– Что так мало? – Она улыбнулась уголком рта. Видно, надеялась, что Ричард уедет надолго и она успеет подыскать для дочери приличную партию. – Хотите навестить родных?

– Мой двоюродный брат Мартин женится, – объяснил Ричард.

– Понятно. – Золотые ожерелья в несколько рядов буквально пригибали ее к земле. – Может, встретимся с вами в Лондоне, выпьем по стаканчику. Я уговариваю мужа устроить еще один небольшой отпуск. Не потому что ждем плохого, просто не все довольны декретом об унитарном правлении, который обсуждает правительство. Лучше где-нибудь переждать, пока страсти не улягутся. Мы можем уехать уже на следующей неделе, только это секрет, так что молчите. – Она игриво коснулась его рукава, и в изгибе ее рта Ричард узнал Кайнене. – Мы не говорили даже нашим друзьям Аджуа. Знаете господина Аджуа, владельца завода безалкогольных напитков? Они тоже игбо, только западные. Говорят, они отрекаются от своего народа. Кто знает, что за обвинения на нас возведут? Кто знает? Продадут нас за потертый пенни. Говорю вам, за потертый пенни. Еще стаканчик? Стойте здесь, я принесу. Минутку.

Едва она ушла нетвердой походкой, Ричард отправился искать Кайнене. Она стояла на балконе с Маду, глядя вниз, на бассейн. В воздухе густо пахло жареным мясом. Маду слушал Кайнене, чуть склонив голову к плечу; Кайнене рядом с ним казалась совсем хрупкой, и вместе они составляли прекрасную пару – оба темношоколадные, Кайнене высокая и худенькая, Маду еще выше, могучего сложения. Кайнене обернулась, заметила Ричарда и окликнула его.

Он подошел к ним, пожал Маду руку и поспешил заговорить первым:

– Как жизнь, Маду? A na-emekwa?[59] Что нового на Севере?

– Жаловаться не на что, – ответил Маду по-английски.

– Вы без Адаоби? – Лучше бы этот тип почаще появлялся на людях с женой.

– Без. – Маду отхлебнул из бокала; он был явно не рад, что в его разговор с Кайнене вмешался третий.

– Я видела, мама тебя развлекала, – какая прелесть, – съязвила Кайнене. – А мы с Маду заболтались с Ахмедом. Он хочет купить папин склад в Икедже.

– Ничего ему твой отец не продаст, – отрезал Маду, точно последнее слово было за ним. – Эти сирийцы и ливанцы уже скупили пол-Лагоса, им лишь бы урвать побольше.

– Я бы продала, если б от него не воняло чесноком, – сказала Кайнене.

Маду загоготал.

Кайнене взяла Ричарда за руку:

– Я как раз передала Маду твои слова, что грядет новый переворот.

– Не будет никакого переворота! – рявкнул Маду.

– Уж ты бы наверняка знал, Маду. Ты ведь теперь у нас Большой Человек, полковник, – поддразнила Кайнене.

– На прошлой неделе я ездил в Зарию, и там все только и говорят, что о новом перевороте, даже Радио Кадуна и «Нью Найджириэн», – сказал Ричард на игбо.

– Да что они знают, журналисты? – ответил Маду снова по-английски. С тех пор как Ричард стал говорить на игбо почти свободно, Маду упорно отвечал ему на английском, вынуждая Ричарда переходить на родной язык. – Не будет никакого переворота. В армии слегка неспокойно – впрочем, как всегда. Пробовали козленка? Правда, отличное мясо?

– Неплохое, – согласился Ричард и тут же пожалел, что поддакнул Маду. Влажный воздух Лагоса был тяжел, а рядом с Маду Ричард и вовсе задыхался – тот всегда выставлял его дураком.

Новый переворот грянул спустя неделю, и первым чувством Ричарда было злорадство. Он перечитывал письмо Мартина, сидя в саду, на том самом месте, где, по словам Кайнене, он просидел ямку, точь-в-точь повторявшую размерами и формой его зад.

Интересно, выражение «отуземитъся» все еще в ходу? Так я и знал, что ты отуземишься! Мама говорит, ты бросил книгу о тамошнем искусстве и взялся за новую, пишешь что-то вроде романа о путешествии. И о зверствах европейцев в Африке! Не терпится тебя расспросить, когда будешь в Лондоне. Зря ты отказался от прежнего названия, «Корзина рук». А что, в Африке тоже отрубали руки? Я думал, это индийский обычай. Любопытно!

Ричард вспомнил вечную самодовольную улыбку Мартина в их школьные годы, когда тетя Элизабет с невероятным упорством загружала их всевозможными делами – дети, мол, не должны бить баклуши. Крикетные матчи, бокс, теннис, уроки музыки у шепелявого француза – Мартину все давалось легко.

Ричард сорвал полевой цветок, похожий на мак. Интересно, какая будет свадьба у Мартина? Невеста его, подумать только, модельер. Жаль, что Кайнене не может поехать, ей нужно подписывать новый контракт. Он мечтал, чтобы тетя Элизабет, Мартин и Вирджиния увидели Кайнене, а главное – увидели его самого новым человеком, изменившимся за прожитые здесь годы, загорелым и счастливым.

Подошел Икеджиде:

– Мистер Ричард, сэр! Мадам звать вас к себе. Опять переворот, – сказал он, сам не свой от волнения.

Ричард бросился в дом. Так он и знал! А Маду попал пальцем в небо.

Кайнене сидела на диване в гостиной, обхватив себя руками и раскачиваясь взад-вперед. Она сказала очень громко, перекрикивая ведущего-британца по радио:

– Власть захватили офицеры-северяне. По Би-би-си передали, что в Кадуне убивают офицеров-игбо. Нигерийское радио молчит.

Ричард начал растирать ей плечи, массировать по кругу напряженные мускулы. Просто невероятно, что второй переворот случился всего через полгода после первого, сказал ведущий-британец.

– «Невероятно! Просто невероятно!» – передразнила Кайнене и судорожным движением смахнула приемник со стола. Он упал на ковер, выкатилась батарейка. Кайнене уткнулась лицом в ладони. – Маду в Кадуне!

– Не надо так переживать, дорогая, – проговорил Ричард. – Все будет хорошо.

Ричард впервые всерьез представил, что Маду может погибнуть. Сам не зная почему, он отложил отъезд в Нсукку. Для того ли, чтобы поддержать Кайнене, если она узнает о смерти Маду? В те дни она была так взвинчена, что и Ричард стал беспокоиться о Маду, браня себя за беспокойство и стыдясь, что бранит. Нельзя быть таким мелким, тем более что Кайнене делила с ним свою тревогу, словно считала Маду их общим другом. Она рассказывала, кому звонила, как наводила справки. Никто ничего не знал. Жена Маду была в полном неведении. В Лагосе беспорядки, родители Кайнене уехали в Англию. Многие офицеры-игбо были убиты. Расправлялись с ними организованно; один солдат, по ее словам, рассказывал, что в их батальоне протрубили сбор и, когда все построились, северяне вызвали всех солдат-игбо, увели и расстреляли.

Кайнене ходила притихшая, молчаливая, но не проронила ни слезинки. И в тот день, когда она сказала, сдерживая рыдания: «Плохие новости», Ричард был уверен, что речь о Маду. Он уже подбирал слова утешения, когда услышал:

– Удоди. Полковника Удоди Экечи убили.

– Удоди? – Ричард был так уверен, что речь о Маду, что на миг опешил.

– Солдаты-северяне посадили его в камеру в казармах и заставляли есть его же испражнения. Он ел свое дерьмо. – Кайнене умолкла. – Потом его избили до потери сознания, привязали к железному кресту и бросили обратно в камеру. Так он и умер, привязанный к кресту. Он умер на кресте.

Ричард опустился на стул. Его неприязнь к Удоди – шумному, вечно пьяному, насквозь двуличному – за годы их знакомства лишь возросла, однако весть о его смерти не могла не потрясти.

– Кто сообщил?

– Мария Обеле. Жена Удоди – ее двоюродная сестра. Она слышала, что никто из офицеров-игбо на Севере не спасся. Но в Умунначи ходят слухи, что Маду сбежал. Адаоби ничего не знает. Как он мог сбежать? Как?

– Может, где-то скрывается?

– Как? – повторила Кайнене.

Полковник Маду появился в доме Кайнене через две недели. Он казался еще выше ростом, так сильно похудел; под белой рубашкой торчали лопатки.

Кайнене вскрикнула:

– Маду! Неужели ты?

Не успел Ричард понять, кто первым к кому бросился, а Кайнене и Маду уже обнимались; Кайнене гладила лицо и руки Маду с такой нежностью, что Ричард отвел взгляд. Он подошел к бару, налил Маду виски, а себе джина.

– Спасибо, Ричард.

Но виски Маду не взял. Ричард помялся с бокалами в руках и поставил один на стол.

Кайнене села на низенький столик, лицом к Маду.

– Говорили, что тебя расстреляли в Кадуне, потом – что похоронили заживо в буше, потом – что ты сбежал, потом – что ты в лагосской тюрьме.

Маду молчал, Кайнене не отрывала глаз от его лица. Ричард допил джин, плеснул еще.

– Помнишь моего друга Ибрагима? Из Сандхерста? – прервал молчание Маду.

Кайнене кивнула.

– Ибрагим спас мне жизнь, предупредил утром накануне переворота. Сам он замешан не был, но, как почти все офицеры-северяне, знал, что готовится. Ибрагим отвез меня к своему двоюродному брату и попросил отвести меня на задний двор, где держали скот. Я две ночи спал в курятнике.

– Да ты что!

– Солдаты пришли и обыскали дом. Все знали о нашей с Ибрагимом дружбе и подозревали, что он помог мне бежать. Но в курятник не заглянули. – Полковник Маду, прервавшись, посмотрел вдаль. – Понятия не имел, что куриный помет так мерзко воняет, пока не проторчал в нем почти три дня. На третий день Ибрагим прислал ко мне мальчишку с кафтаном и деньгами. Я переоделся кочевником-фулани и двинулся через самые глухие деревушки. На счастье, мне повстречался водитель грузовика, игбо из Охафии, он довез меня до Кафанчана, там живет мой двоюродный брат. Ты ведь знаешь Онункво? Он начальник станции на железной дороге, он и сказал мне, что северяне заняли мост Макурди. Этот мост – настоящая могила. Каждую машину обыскивали, задерживали пассажирские поезда, всех пойманных солдат-игбо расстреливали, а трупы бросали под мост. Многие солдаты были переодеты, но их отличали по ногам.

– Каким образом? – Кайнене подалась вперед.

– По ногам. – Маду опустил взгляд на свои туфли. – Ведь мы, солдаты, ходим все время в башмаках, вот и всякого игбо с мягкими, не загрубевшими ступнями уводили и расстреливали. Как и всякого со светлой полосой на лбу от форменного берета. Онункво посоветовал выждать несколько дней. Он считал, что через мост мне не перебраться, что меня узнают в любом обличье. Десять дней я скрывался в деревне под

Кафанчаном, Онункво прятал меня то у одних, то у других знакомых. У него самого было жить опасно. В конце концов он нашел машиниста из Нневи, хорошего человека, и тот провез меня в товарном поезде, в цистерне с водой. Воды там было по самый подбородок, когда поезд дергался, вода попадала в нос. На мосту поезд обыскали вдоль и поперек. Слышу шаги по крышке цистерны и думаю: конец. Но крышку открывать не стали, и нас пропустили. Лишь тогда я понял, что не погиб и спасусь. Вернулся в Умунначи, а Адаоби в трауре.

В наступившем молчании Ричарду стало неловко: он не знал, что говорить, какое выражение придать лицу.

– Солдатам-игбо больше не жить в казармах с северянами. Никогда, никогда. – Глаза полковника Маду сверкнули холодным огнем. – А Говон[60] не может быть главой государства. Пусть не пытаются навязать нам Говона. Есть более достойные.

– Что ты собираешься делать дальше? – спросила Кайнене.

Маду продолжал, будто не услышал:

– Стольких из нас больше нет. Стольких хороших офицеров. Все они верили в единую Нигерию, не были националистами. Тот же Удоди говорил на хауса лучше, чем на игбо, – и видишь, как с ним расправились! – Маду зашагал по комнате. – Дело в неравенстве наций. Я был членом комиссии, которая сказала нашему главнокомандующему, что они сеют раздор в армии. Нельзя выдвигать на высокие посты северян, если те недостойны. Но наш главнокомандующий – британец – ответил «нет». – Маду повернулся и взглянул на Ричарда.

– Попрошу Икеджиде приготовить твой любимый рис, – сказала Кайнене.

Маду пожал плечами и молча уставился в окно.

10

Угву накрыл к обеду стол и пригласил Хозяина, зная, что тот все равно не притронется к супу из окры¹, а будет мерить шагами комнату и слушать радио на полной громкости. Он шагал уже час или дольше – с тех пор как ушла мисс Адебайо. Она так барабанила в дверь, что едва не разбила стекло, а когда Угву открыл, пролетела мимо него в коридор с криком: «Где твой хозяин? Где твой хозяин?»

– Сейчас позову, – ответил Угву, но мисс Адебайо уже ворвалась в кабинет.

Угву расслышал ее слова: «На Севере беспорядки», и у него пересохло во рту: мисс Адебайо не стала бы зря поднимать тревогу, значит, на Севере и вправду опасно, а Оланна сейчас в Кано.

Окра (бамия) – южная овощная культура, по вкусу плоды окры – что-то среднее между кабачком и стручковой фасолью.

С тех пор как несколько недель назад случился новый переворот и были убиты солдаты-игбо, Угву старался разбираться в происходящем, внимательнее читал газеты, прислушивался к разговорам Хозяина с гостями. Беседы их уже не заканчивались смехом, а были омрачены недосказанностью, точно все предчувствовали беду, но никто не знал какую. Никому из них и в голову не могло прийти то, о чем сейчас говорил ведущий по Радио Энугу: «По последним данным, в Майдугури убиты около пятисот игбо».

– Вздор! – гаркнул Хозяин. – Ты слышал, что он сказал? Слышал?

– Да, сэр. – Угву испугался, как бы не проснулась Малышка.

– Не может быть!

– Сэр, ваш суп…

– Пятьсот убитых! Неправда! Невозможно!

Угву отнес тарелку на кухню и убрал в холодильник. Его тошнило от запаха приправ, от одного вида пищи. Но вот-вот проснется Малышка, надо готовить ей ужин. Угву достал из кладовки мешок с картошкой, сел чистить и вспоминал, как два дня назад Оланна уезжала в Кано за тетей Аризе.

На кухню зашла Малышка:

– Угву!

– I tetago, проснулась? – Угву обнял ее. Заметил ли Хозяин, как она прошла мимо гостиной? – Кто тебе снился? Цыплята?

Малышка засмеялась, на щеках появились ямочки.

– Да!

– Говорила с ними?

– Да!

– Что они тебе пропищали?

Вместо обычного ответа Малышка вывернулась из объятий и села на корточки.

– Где мама Ола?

– Мама Ола скоро вернется. Помоги-ка мне убрать шкурки от картошки. Собери их и брось в ведро, а когда приедет мама, скажем, что ты помогала мне на кухне.

Угву поставил на плиту картошку, искупал Малышку, припудрил детской присыпкой, достал ее розовую ночную рубашку. Оланна эту рубашку очень любила, говорила, что Малышка в ней как куколка.

В дверь постучали, Хозяин выскочил из кабинета. Угву бросился открывать, хоть и знал, что это не Оланна. У Оланны есть ключ.

– Это вы, Обиозо? – Хозяин смотрел на одного из двоих пришедших. – Обиозо?

Увидев двух незнакомцев с запавшими глазами, в испачканной одежде, Угву поспешил увести Малышку. Он принес ей в комнату ужин, поставил на столик и предложил вообразить, будто с ней сегодня ужинает Джилл из комикса про Джека и Джилл. Встав у двери, что вела в коридор, Угву заглянул в гостиную. Один из пришедших говорил, другой пил воду прямо из бутылки, хотя перед ним стоял стакан.

– Водитель грузовика согласился нас подвезти, – рассказывал гость, и по говору Угву тотчас узнал в нем земляка Хозяина, уроженца Аббы.

– Что происходит? – спросил Хозяин.

Второй гость поставил на стол бутылку с водой и тихо сказал:

– Нас убивают как муравьев. Понимаете? Как муравьев.

– Чего только не видели наши глаза, – сказал Обио-зо. – Посреди дороги лежала целая семья – отец, мать и трое детей. Прямо посреди дороги.

– А что в Кано? Что творится в Кано?

– В Кано все и началось.