Половина желтого солнца Адичи Чимаманда
Ричард поднялся с мыслью, что ничего не изменилось и для него; он испытывал те же чувства, что и после возвращения из Кано. Он предпочел бы сойти с ума или начисто позабыть тот день, но все помнилось с ужасающей ясностью. Стоило закрыть глаза – и он видел свежие трупы на полу аэропорта, слышал дикие крики. Рассудок остался ясным. Настолько ясным, что хватало духу спокойно отвечать на безумные послания тети Элизабет, писать, что он жив-здоров, в Англию не торопится и просит больше не присылать газет с обведенными карандашом статьями о нигерийских погромах. Статьи выводили его из себя. «Геральд» называла причиной резни «вековую вражду». Журнал «Тайм» напечатал статью под заголовком «Хочешь жить – рубай от души», повторив надпись на борту нигерийского грузовика. Слово «рубай» автор понял буквально и сделал вывод, что нигерийцы от природы жестоки до такой степени, что даже на грузовиках пишут призывы к насилию. Ричард отправил в журнал сжатое письмо-опровержение. На местном жаргоне, писал он, «рубать» означает «есть быстро, жадно, с аппетитом». Лишь газета «Обсервер» оказалась чуть находчивей, предположив, что если Нигерия выдержала массовые убийства игбо, то выдержит все. Однако все статьи были надуманными, далекими от жизни. И Ричард взялся за подробную статью о погромах. Сидя за обеденным столом в доме Кайнене, он писал на длинных нелинованных листах. Он привез Харрисона в Порт-Харкорт, и за работой ему было слышно, как тот общается с Икеджиде и Себастьяном. «Вы не уметь печь шоколадна торт по-немецки?» Смешок. «Вы не знать, что такое пирог из ревень?» Снова презрительный смешок.
В начале статьи Ричард писал о беженцах – как после погромов бегут с рынков Севера торговцы, покидают университетские городки преподаватели, оставляют посты в министерствах чиновники. Последний абзац дался ему с трудом.
Необходимо помнить, что первые массовые убийства игбо, пусть и в гораздо меньших масштабах, произошли в 1945 году. Почву для резни подготовило британское колониальное правительство, возложив на игбо вину за общенациональную забастовку, запрещая газеты, выходившие на языке игбо, и разжигая межнациональную рознь. Поэтому считать причиной недавних погромов «вековую вражду» – заблуждение. Племена Севера и Юга поддерживали связи издавна, по меньшей мере с девятого века нашей эры, о чем свидетельствуют прекрасные стеклянные бусины, найденные во время раскопок в Игбо-Укву. Несомненно, северяне и южане вели войны, угоняли друг друга в рабство, но не устраивали бойни, как в нынешние времена. Если причиной тому вражда, то вовсе не вековая. И вызвана она негласной политикой британских колониальных властей «разделяй и властвуй». Они использовали межплеменные различия в своих интересах и сеяли рознь, чтобы легче было управлять такой огромной страной.
Ричард дал статью Кайнене. Прищурившись, она внимательно прочла и вынесла вердикт: «Очень зло».
Ричард не понял, что крылось за ее словами, понравилась ли ей статья. Он отчаянно жаждал ее одобрения. После поездки в Нсукку к сестре Кайнене вновь ушла в себя. Она повесила на стену фотографию погибших родных – смеющаяся Аризе в свадебном платье, радостный дядя Мбези в тесном костюме, серьезная тетя Ифека в набивном покрывале, – но почти не говорила о них и ни слова не произнесла об Оланне. Часто в разгар беседы она погружалась в молчание, и Ричард ей не мешал; порой он завидовал ее способности меняться в ответ на происходящие события.
– Как тебе статья? – Не дожидаясь ответа, Ричард задал другой вопрос, мучивший его на самом деле: – Нравится?
– На мой вкус, суховато и чересчур строго. Но главное мое чувство – гордость. Я тобой горжусь.
Ричард отправил статью в «Геральд», а две недели спустя прочитал и в клочки порвал ответ. «Редакции международных газет завалены историями о зверствах в Африке, и ваша статья особенно скучна и бесцветна, – писал заместитель главного редактора, – не могли бы вы ее оживить? Скажем, шептали ли они заклинания, когда убивали? Пожирали ли части тела, как в Конго? Есть ли способ заглянуть в душу этим людям?»
Ричард отложил статью. Его пугало, что он по-прежнему спокойно спит по ночам, что его, как и прежде, умиротворяет аромат апельсиновых листьев и бирюзовая морская гладь, что он не утратил способности чувствовать.
– Я остался прежним. Ничего не изменилось, – сказал он Кайнене. – Это неправильно, я должен отзываться на то, что происходит вокруг.
– Нельзя придумать роль и заставить себя играть. Будь собой, Ричард, – ответила Кайнене тихо.
Но быть собой не получалось. Он не верил, что для других свидетелей погромов жизнь тоже течет по-прежнему. Его ужаснула внезапная догадка: вдруг он по натуре всего лишь наблюдатель? Его жизнь была в безопасности, погромы не касались его напрямую, и он смотрел на них как бы со стороны, зная, что ему ничто не угрожает. Нет, неправда. Будь с ним тогда рядом Кайнене, ей грозила бы опасность.
Ричард начал статью о Ннемеке, стал описывать зал ожидания в аэропорту, где резкий дух спиртного мешался с запахом свежей крови и лежал с раздутым лицом бармен, – но бросил, потому что выходила ерунда. Фразы звучали напыщенно, ходульно, точь-в-точь как в иностранных газетах – словно в действительности никаких убийств не было, а если и были, то все происходило абсолютно не так, как написано. В каждом слове чувствовалась фальшь. Ричард отчетливо помнил события в аэропорту, но чтобы написать о них, пришлось бы мысленно пережить их заново, а он сомневался, под силу ли это ему.
В день, когда объявили независимость, Ричард стоял с Кайнене на веранде и слушал по радио речь Оджукву. Выслушав до конца, он обнял Кайнене. Вначале ему показалось, что она дрожит, как и он; Ричард отступил, заглянул Кайнене в лицо – она была совершенно спокойна. Дрожал он один.
– Поздравляю с независимостью, – сказал он.
– С независимостью, – отозвалась Кайнене и повторила: – Поздравляю с независимостью.
Ричарду хотелось сделать ей предложение здесь и сейчас. Начиналась новая жизнь, в новой стране, их новой стране. Не только потому, что отделение от Нигерии было справедливым после всех испытаний, выпавших на долю игбо, но прежде всего из-за новых возможностей, что открывала ему Биафра. Настоящим нигерийцем он никогда не стал бы, зато мог стать биафрийцем – он ведь присутствовал при рождении республики, он не будет здесь чужим. Он не раз мысленно говорил: «Стань моей женой, Кайнене», но вслух так и не произнес.
На другой день он вернулся в Нсукку вместе с Харрисоном.
Ричарду нравилась Филлис Окафор – ее пышные парики, медлительная речь уроженки Миссисипи, теплый взгляд из-под очков в строгой оправе. С тех пор как он перестал бывать у Оденигбо, он часто проводил вечера с Филлис и ее мужем Ннаньелуго. Будто догадываясь, что он потерял прежний круг друзей, Филлис настойчиво приглашала его то в художественный театр, то на публичную лекцию, то на игру в сквош. И когда Филлис позвала его на семинар «В случае войны», который проводила женская организация университета, Ричард согласился. Войны не будет, но необходимо быть готовым. Нигерия признает Биафру; никто не станет нападать на народ, и без того пострадавший от погромов. Напротив, они рады будут избавиться от игбо. Значит, можно не беспокоиться. Гораздо больше тревожило его другое: что делать, если на семинаре он встретит Оланну? До сих пор ему удавалось ее избегать. За четыре года он видел ее всего несколько раз из окна машины, а играть в теннис, бывать в университетском клубе и делать покупки в универмаге «Истерн» он перестал.
Ричард остановился рядом с Филлис у входа в лекторий и обвел глазами зал. Оланна сидела впереди с Малышкой на коленях. Ричарду почудилось, будто он совсем недавно видел и ее прекрасное лицо, и синее платье с рюшами на воротнике. Зал был полон. Женщина за кафедрой без конца повторяла одно и то же: «Положите ваши документы в непромокаемые пакеты и в случае эвакуации возьмите их с собой в первую очередь. Положите ваши документы в непромокаемые пакеты…»
Потом выступали другие. Официальная часть закончилась. Люди сбивались в кучки, смеялись, разговаривали, делились советами «на случай войны». Ричард видел, что Оланна беседует с бородатым преподавателем музыки. Он незаметно повернул к выходу, но у самых дверей Оланна нагнала его.
– Здравствуй, Ричард! Kedu?
– Все хорошо, – ответил он. Лицо его застыло как маска. – А у тебя?
– У нас все отлично.
«У нас». Подразумевала ли она себя с Малышкой или себя и Оденигбо? Или намекала, что примирилась с прошлым и больше не сетует на разрушенные отношения с Кайнене?
– Малышка, ты поздоровалась? – спросила она у дочки, державшей ее за руку.
– Здравствуйте! – тоненько пискнула та.
Ричард нагнулся, потрепал девочку по щеке. Тихая, задумчивая, для своих четырех лет она казалась не по годам взрослой.
– Привет, Малышка!
– Как дела у Кайнене? – спросила Оланна.
Ричард избегал ее взгляда, не зная, какого выражения лица она от него ждет.
– Все хорошо.
– А как твоя книга?
– Спасибо, движется.
– Название прежнее, «Корзина рук»?
Приятно, что Оланна до сих пор не забыла.
– Нет. – Он умолк, стараясь не думать о судьбе той рукописи, которую вмиг поглотило пламя. – Теперь она называется «В век оплетенных сосудов».
– Необычное название, – пробормотала Оланна. – Надеюсь, войны не будет, но польза от семинара все равно есть, правда?
– Конечно.
Подошла Филлис, поздоровалась с Оланной и потянула Ричарда за руку:
– Говорят, Оджукву здесь! Оджукву здесь!
– Оджукву? – переспросил Ричард.
– Да, да! – Филлис спешила к выходу; из коридора неслись возбужденные голоса. – Знаешь, что на днях он нежданно нагрянул в университет Энугу? Видно, теперь наш черед. Наверное, он хочет выступить перед студентами.
Ричард вышел за ней следом. К административному корпусу уже спешили люди. Ричард и Филлис устремились туда же. Ричард увидел в окно шагавшего по коридору бородача в строгой, ладно сидевшей военной форме, перетянутой ремнем. Вокруг теснились репортеры, тянули руки с микрофонами, как с подарками. Студенты – их было так много, что Ричард удивился, когда они успели собраться, – закричали: «Ура! Ура!» Оджукву спустился по лестнице, взобрался на бетонные плиты посреди газона, поднял руки. Все у него блестело – и холеная борода, и часы, и погоны на широких плечах.
– Я пришел, чтобы обратиться к вам с вопросом, – начал он. Голос его звучал на удивление мягко – не так басовито, как по радио, – но и слегка театрально. – Что нам делать? Молча ждать, пока нас силой загонят обратно в Нигерию? Забыть о тысячах наших братьев и сестер, убитых на Севере?
– Нет! Нет! – Студенты заполнили широкий двор, хлынули на газон и подъездную дорожку. Преподаватели, оставив на дороге машины, вливались в толпу. – Ура! Ура!
– Если нам объявят войну, – продолжал он, – это будет затяжная война. Затяжная. Готовы ли вы? Готовы ли мы?
– Да! Да! Оджукву, nye anyi egbe, дай нам ружья! Iwe di anyi n’obi, в сердцах наших гнев!
Толпа скандировала: ружья нам в руки, в сердцах наших гнев, ружья нам в руки! Напев кружил голову. Ричард глянул на Филлис – та кричала, потрясая кулаком, – посмотрел по сторонам и тоже поднял руку и закричал: «Оджукву, дай нам ружья! Оджукву, nye anyi egbe!»
Оджукву зажег сигарету и швырнул на газон. Ярко вспыхнула сухая трава, и через миг он затоптал пламя начищенным черным башмаком со словами:
– Даже трава готова сражаться за Биафру!
Ричард рассказал Кайнене, как покорил его Оджукву, несмотря на плешь, легкую театральность и безвкусный перстень. Они сидели на веранде, Кайнене чистила ножом апельсин, и длинные ленточки кожуры падали в тарелку у ее ног.
– Я видел Оланну, – сказал Ричард.
– Вот как.
– На семинаре. Мы поздоровались, она спрашивала про тебя.
– Ясно.
Апельсин выпал из рук Кайнене и покатился по каменному полу, Кайнене не стала поднимать.
– Прости, – сказал Ричард. – Я не мог от тебя скрыть, что мы виделись.
Ричард поднял апельсин и протянул Кайнене, но она будто и не заметила. Встала и подошла к перилам.
– Войны не миновать, – сказала она. – Порт-Хар-корт сходит с ума.
Город был охвачен лихорадкой вечеринок, беспорядочных связей и гонок на машинах. В тот день на вокзале к Ричарду подошла хорошо одетая молодая женщина и взяла его за руку. «Пойдем ко мне на квартиру. Я никогда еще не занималась этим с белым, но сейчас хочу все попробовать!» – сказала она, смеясь, но глаза горели болезненным огнем.
Ричард высвободил руку и пошел прочь, полный непонятной грусти из-за того, что девушка окажется в постели не с ним, так с другим. Казалось, люди в этом городе стремятся взять от жизни что могут, пока война не лишила их возможности выбора.
Ричард поднялся и встал рядом с Кайнене.
– Войны не будет, – сказал он.
– Что она про меня спрашивала?
– Спросила: «Как дела у Кайнене?»
– И ты сказал: «Хорошо»?
– Да.
Больше Кайнене к этой теме не возвращалась, как он и ожидал.
15
Угву вылез из машины, достал из багажника мешок вяленой рыбы, положил на другой мешок, побольше, набитый гарри, взвалил оба на голову и двинулся следом за Хозяином по ветхой лестнице в мрачное здание профсоюза. Навстречу им вышел господин Овоко.
– Неси мешки на склад, – велел он Угву, показав рукой, точно Угву в первый раз приносил продукты для беженцев! Склад был пуст, если не считать мешка риса в углу, сплошь облепленного долгоносиками.
Господин Овоко сцепил руки. Весь его вид словно говорил: и не спрашивайте.
– Сейчас приносят мало. Беженцы без конца приходят за едой, а потом спрашивают, нет ли работы. Вы же знаете, они приехали с Севера ни с чем. Ни с чем.
– Знаю, что ни с чем, дружище! Не учите меня! – отрезал Хозяин.
Господин Овоко попятился.
– Я просто говорю, что дела плохи. Вначале все кинулись приносить продукты, а теперь забыли. Если начнется война, мы пропали.
– Не будет никакой войны.
– Тогда почему Говон продолжает блокаду?
Хозяин, будто не слыша вопроса, повернул к выходу. Угву пошел следом.
– Разумеется, как приносили продукты, так и сейчас приносят. Только этот тип таскает их домой, – сказал Хозяин, заводя машину.
– Да, сэр, – кивнул Угву. – Вон какое брюхо наел!
– Этот неуч Говон выделил жалкие гроши для двух с лишним миллионов беженцев. Будто не люди погибли, а цыплята, а выжившие родственники цыплят вернулись домой!
– Да, сэр. – Угву выглянул в окно. До чего же грустно приезжать сюда, привозить гарри и рыбу людям, которые на Севере сами зарабатывали на хлеб, и слушать одни и те же речи Хозяина. Угву поправил веревочку, свисавшую с зеркала заднего вида. На ней болтался талисман – пластмассовая половинка желтого солнца на черном фоне.
Вечером, когда Угву сидел на заднем крыльце и читал «Записки Пиквикского клуба», то и дело отрываясь от книги и глядя, как колышутся на ветру длинные листья кукурузы, он не удивился, услышав из гостиной возмущенный голос Хозяина. В такие дни Хозяин легко выходил из себя.
– А что же наши коллеги из других университетов? Они рта не раскрыли! Молчали, когда белые подстрекали мятежников к убийствам игбо. И вы были бы среди них, не окажись вы случайно на земле игбо. Разве способны вы на сострадание? – кричал Хозяин.
– Не смей обвинять меня в бессердечии! Если я говорю, что отделение от Нигерии – не единственный путь к миру, это не значит, что во мне нет сострадания! – Это был голос мисс Адебайо.
– У вас погибли братья и сестры? Или дядя? Через неделю вы вернетесь в Лагос к родным, и никто не станет вас преследовать за то, что вы йоруба. Разве не ваши соплеменники убивают игбо в Лагосе? А группа ваших вождей ездила на Север благодарить эмиров за то, что они пощадили ваш народ, разве нет? Ну и кому нужно ваше мнение?
– Ты оскорбил меня, Оденигбо.
– С каких это пор правда стала оскорбительна?
Наступила тишина, скрипнула и со стуком закрылась входная дверь – мисс Адебайо ушла. Угву вскочил, услышав голос Оланны:
– Так нельзя, Оденигбо! Ты должен извиниться!
Угву испугал ее крик: Оланна почти никогда не повышала голоса: при нем она не кричала с тех бурных недель накануне рождения Малышки, когда перестал у них бывать мистер Ричард, и казалось, наступил конец всему. На минуту все стихло – может быть, и Оланна тоже ушла, – а потом Угву услышал, как Океома читает стихи. Стихотворение было ему знакомо: «Если солнце не взойдет, мы заставим его взойти». В первый раз Океома читал его, когда газету «Ренессанс» переименовали в «Биафран Сан» – «Солнце Биафры». В тот день Угву чувствовал себя окрыленным, особенно от слов, которые ему больше всего понравились: «Из глины горшки обожжем, лестницу в небо из них возведем, под ногами прохладу их ощутим». Теперь же от любимых строк на глаза навернулись слезы. Жаль, не вернуть те дни, когда Океома читал стихи про импортные ведра и сыпь на задах, мисс Адебайо и Хозяин кричали, но не ссорились, а Угву угощал всех перцовой похлебкой. Теперь он подавал только орех кола.
Вскоре ушел и Океома, и до Угву вновь донесся возбужденный голос Оланны:
– Ты обязан извиниться, Оденигбо.
– Не в том дело, должен ли я извиниться, а в том, сказал ли я правду.
Оланна что-то ответила, Угву не расслышал, и Хозяин заговорил уже спокойнее:
– Ладно, нкем, извинюсь.
Оланна заглянула на кухню:
– Мы уходим, закрой за нами.
– Да, мэм.
Когда машина Хозяина уехала, в заднюю дверь постучали, и Угву пошел открывать.
– Чиньере! – удивился он. Никогда еще Чиньере не являлась так рано, да еще и в хозяйский дом.
– Завтра утром мы с хозяйкой и детьми уезжаем в деревню. Я пришла попрощаться.
В первый раз она произнесла такую длинную речь. Угву не знал, что ответить. Они молча смотрели друг на друга.
– Доброго пути, – сказал он наконец.
Чиньере прошла к живой изгороди, что разделяла их дворы, и юркнула в зелень. Больше не появится она ночью у его дверей, не ляжет молча на спину, раскинув ноги, – во всяком случае, не скоро, если этому вообще суждено повториться. Голова Угву отяжелела. Грядут перемены, несутся лавиной, грозя сокрушить его, – и не в его власти замедлить бег времени.
Угву сел и уставился на обложку «Записок Пиквикского клуба». Все дышало покоем, легкий ветерок колыхал ветви манго, в палисаднике стоял винный дух спелых плодов кешью. Но покой был обманчив – совсем не то видел Угву вокруг. Гостей к ним приходило все меньше и меньше, а по вечерам улицы городка, озаренные призрачным светом, делались пустынны и безмолвны. Универмаг «Истерн» закрылся. Многие семьи покидали город, как хозяева Чиньере; слуги ящиками закупали на рынке припасы, и машины выезжали со дворов с набитыми багажниками. Между тем Оланна с Хозяином и не думали собираться в дорогу. Войны не будет, повторяли они, люди просто напуганы. Угву знал, что женщин и детей разрешили отправить в их родные места, а мужчинам уезжать запретили. «Нет причин для тревоги», – твердил Хозяин. Нет причин для тревоги… Профессор Узомака, живший напротив доктора Океке, трижды пытался уехать, но у ворот университетского городка его задерживали народные ополченцы. Пропустили только на третий день, взяв с него слово вернуться, – он сказал, что отвозит семью на родину, потому что жена очень напугана.
– Угву, мой мальчик!
Угву обернулся и увидел тетушку, шедшую к нему со двора. Он встал:
– Тетушка! Рад тебя видеть!
– Я стучала в парадную дверь.
– Прости, я не слышал.
– Ты один дома? Где твой хозяин?
– Они ушли. И Малышку взяли с собой. – Угву вгляделся в тетушкино лицо. – Что-нибудь случилось?
– О di mma, все хорошо. Отец просил тебе кое-что передать. В следующую субботу у Анулики свадьба.
– Уже в следующую субботу?
– Надо успеть, пока война не началась.
– Да. Значит, Анулика все-таки выходит замуж.
– Ты надеялся жениться на родной сестре?
– Боже упаси.
Тетушка слегка ущипнула его за руку:
– Поглядите-ка, настоящий мужчина! Через пару лет наступит и твой черед.
Угву улыбнулся.
– Когда придет пора, вы с мамой подыщете для меня хорошую девушку, – сказал он с напускным смирением. Что толку объяснять тетушке, что Оланна обещала после школы отправить его в университет? Он не женится, пока не станет, как Хозяин, а для этого нужно много лет провести за книгами.
– Я пойду, – сказала тетушка. – Очень спешу. Будь здоров. Передай Хозяину привет и приглашение.
Не успев распрощаться с тетушкой, Угву уже воображал, как приедет на праздник. Наконец-то он будет держать в объятиях Ннесиначи, нагую и податливую. Можно пойти с ней в хижину дяди Эзе, а то и в тихую рощицу у источника, если там не будет младших. И пусть бы она не молчала, как Чиньере, а стонала, как Оланна в спальне.
Тем же вечером, когда Угву готовил ужин, спокойный голос по радио объявил, что Нигерия начинает полицейскую операцию против мятежной Биафры.
Угву чистил на кухне лук и смотрел на плечи Оланны, которая помешивала суп на плите. Лук словно очищал его, слезы смывали с души всю грязь. В гостиной звенел голосок Малышки, игравшей с Хозяином. Угву не хотелось, чтобы кто-то из них зашел на кухню. Пусть еще немного продлится волшебство, пусть лук приятно жжет глаза, блестит как шелк кожа Оланны. Оланна говорила о северянах в Ониче, убитых во время контрнаступления. Угву нравилось, как она выговаривала «контрнаступление».
– Это жестоко, – повторяла она, – жестоко. Но Его Превосходительство грамотно провел операцию. Неизвестно, сколько людей погибло бы, если б он не отбросил северян обратно на Север.
– Оджукву – великий человек.
– Да, великий, но все мы способны причинять друг другу зло.
– Нет, мэм. Мы не то что эти хауса. Мы убивали во время контрнаступления, потому что нас заставили. – «Контрнаступление» у него получилось почти как у Оланны.
Оланна, покачав головой, надолго умолкла.
– После свадьбы твоей сестры мы съездим погостить в Аббу – здесь стало совсем пусто, – сказала она. – Если хочешь, можешь остаться с родными. На обратном пути мы тебя заберем, мы ведь совсем ненадолго, самое большее на месяц. Наши солдаты прогонят нигерийцев через неделю-другую.
– Я поеду с вами и Хозяином, мэм.
Оланна улыбнулась, будто ждала от него этих слов.
– Что-то суп никак не загустеет, – пробормотала она и начала рассказывать, как в детстве в первый раз готовила суп, как умудрилась дочерна закоптить дно кастрюли и все-таки суп вышел очень вкусный.
Угву так наслаждался голосом Оланны, что даже не услышал грохота – бум-бум-бум! – где-то далеко за окном. Но Оланна вдруг встрепенулась и перестала мешать суп.
– Что это? – спросила она. – Слышишь, Угву?
Выронив ложку, она кинулась в гостиную. Угву за ней.
– Что это? – Оланна прижала к себе Малышку. – Оденигбо!
– Они наступают, – невозмутимо сказал Хозяин. – Думаю, надо уезжать сегодня.
Услышав с улицы громкий гудок автомобиля, Угву замер на месте, боясь подойти к дверям, даже выглянуть в окно.
Хозяин открыл дверь. Зеленый «моррис минор» заехал во двор в такой спешке, что одно колесо сползло с дорожки, поломав лилии у края газона. Из машины вылез человек, и Угву испугался при виде его наряда: брюки, майка и домашние тапочки!
– Немедленно уезжайте! Федералы вступили в Нсук-ку! Мы эвакуируемся! Срочно! Я объезжаю все дома, где еще кто-то остался. Срочно уезжайте!
Лишь когда человек запрыгнул в машину и умчался, Угву вспомнил, кто это. Университетский секретарь. Он несколько раз бывал у них. Он пил пиво с фантой.
– Собери вещи, нкем, – распорядился Хозяин. – Я проверю воду в машине. Угву, живо запирай дом! И не забудь забрать вещи из своей комнаты.
– Что собирать, что? – воскликнула Оланна.
Малышка расплакалась. Снова загрохотало – бум-бум-бум! – ближе и громче.
– Это ненадолго, мы скоро вернемся. Возьми самое необходимое, одежду. – Неопределенно махнув рукой, Хозяин схватил с полки ключи от машины.
– Суп еще варится, – сказала Оланна.
– Неси его в машину.
С растерянным видом Оланна завернула кастрюлю с супом в кухонное полотенце и понесла к машине. Угву сновал туда-сюда, кидая в сумки одежду и игрушки Малышки, припасы из холодильника, одежду Хозяина, покрывала и платья Оланны. А грохочет-то все ближе! Бросив сумки на заднее сиденье, Угву кинулся запирать двери и опускать жалюзи. За окном сигналил Хозяин. Угву застыл посреди гостиной, голова шла кругом, хотелось в туалет. Он помчался в кухню, выключил газ, схватил с полки три альбома с фотографиями, так заботливо собранные Оланной, и побежал к машине. Едва он захлопнул дверцу, Хозяин тронулся с места. Улицы города будто вымерли, так было на них тихо и пусто.
У городских ворот солдаты Биафры пропускали машины по одной. Вид у солдат был бравый: защитного цвета форма, начищенные до блеска ботинки, на рукавах нашивки – половина желтого солнца. Угву хотелось оказаться среди них. Хозяин помахал им и крикнул: «Так держать!»
В воздухе вилась пыль, окутывая все вокруг мутным бурым одеялом. Вдоль шоссе тянулись толпы людей – женщины с коробками на голове и младенцами за спиной, босоногие ребятишки с узлами одежды, мешками ямса, ящиками, мужчины с велосипедами. Многие почему-то средь бела дня несли зажженные керосиновые лампы. Какой-то малыш споткнулся, упал, мать наклонилась и помогла ему встать, и Угву вспомнился дом, братишки-сестренки, отец с матерью, Анулика. За них нечего бояться. Им не придется бежать – их поселок слишком отдаленный. Просто Угву не побывает у Анулики на свадьбе, не обнимет Ннесиначи, как мечтал.
Но он скоро вернется. Война быстро кончится: армия Биафры отравит нигерийцев к черту газом – и все! Он еще вкусит сладость Ннесиначи, еще будет ласкать ее нежное тело.
Ехали медленно – мешали толпы людей и посты на дороге, – а возле Милликен-Хилл надолго застряли. Впереди ехал грузовик с надписью: «Никто не знает, что будет завтра». Пока он полз вверх по крутому склону, рядом бежал парень с деревяшкой, чтобы бросить ее под заднее колесо, если машина вдруг покатится назад.
Когда добрались до Аббы, уже смеркалось, ветровое стекло было покрыто слоем буроватой пыли, а Малышка спала.
16
Ричард удивился сообщению, что федеральные власти объявляют «полицейскую акцию для усмирения мятежников». А Кайнене – нисколько.
– Все из-за нефти, – объяснила она. – С нашими запасами нефти нас так просто не отпустят. Но война скоро кончится. У Оджукву, по словам Маду, большие планы. Он предложил мне пожертвовать иностранную валюту в пользу военного кабинета, тогда после войны я смогу получить какой угодно контракт.
Ричард молча смотрел на нее. Кайнене, видно, не понимала, как глубоко чужда ему сама мысль о войне, неважно, короткой или затяжной.
– Лучше тебе перевезти вещи в Порт-Харкорт – поживешь здесь, пока мы не прогоним нигерийцев, – предложила Кайнене. Она просматривала газету, кивая в такт песне «Битлз», и, глядя на нее, можно было подумать, что ничего особенного не происходит, что война в любом случае неизбежна, а перевезти вещи из Нсук-ки – самое обыденное дело.
Повез его шофер Кайнене. Всюду выросли посты: шины и утыканные гвоздями доски поперек дороги, рядом – мужчины и женщины в рубашках цвета хаки, невозмутимые, строгие. Первые два поста миновали без помех. «Куда едете?» – спрашивали их и пропускали. Но близ Энугу народные ополченцы перегородили дорогу бревнами и ржавыми барабанами. Шофер затормозил.
– Назад! Назад! – В окно машины заглянул человек с длинным куском дерева, вырезанным в форме винтовки. – Назад!
– Добрый день, – обратился к нему Ричард. – Я работаю в университете Нсукки и еду туда. Там остался мой слуга. Мне нужно забрать рукопись и кое-что из вещей.
– Поворачивайте назад, сэр. Мы скоро прогоним захватчиков.
– Но там моя рукопись, бумаги. И мой слуга тоже там. Видите ли, я ничего не взял. Я ведь не знал…
– Назад, сэр. Это приказ. Там опасно. Вы сможете вернуться, сэр, как только мы прогоним захватчиков.
– Но поймите же… – Ричард подался вперед.
Глаза охранника превратились в узкие щелки, а большой глаз на его рубашке с надписью «Будь начеку» как будто округлился.
– А вдруг вы нигерийский агент? Ведь это вы, белые, позволили Говону убивать невинных детей и женщин.
– Abu m onye Biafra, – сказал Ричард.
Охранник засмеялся – то ли добродушно, то ли злорадно.
– Вот те на! Белый называет себя биафрийцем! Откуда вы знаете наш язык?
– От жены.
– Ладно, сэр. С вашими вещами в Нсукке ничего не случится. Дороги будут свободны через несколько дней.
Шофер развернулся и поехал назад, а Ричард все оглядывался на пост, пока тот не скрылся из виду. Он удивлялся, как легко слетели у него с языка слова на игбо: «Я биафриец». Почему-то не хотелось, чтобы шофер передал их Кайнене. Или рассказал, что он, Ричард, назвал ее женой.
Через пару дней позвонила Сьюзен. Близился полдень, и Кайнене уже уехала на одну из своих фабрик.
– Я не знал, что у тебя есть номер Кайнене, – удивился Ричард.
Сьюзен хихикнула.
– Я слышала, что из Нсукки все эвакуировались, и догадалась, что ты сейчас у нее. Ну как ты? Все хорошо? – Да.
– Переехал без помех? – допытывалась Сьюзен.
– Да-да, все прошло нормально. – Ричарда тронула ее забота.
– А дальше что?
– Пока останусь здесь.
– Здесь опасно, Ричард. Лично я дольше недели не задержусь. Эти люди неспособны воевать цивилизованно. Гражданская война – одно название, где ты здесь видел граждан? – Сьюзен помолчала. – Я звонила в Британский совет в Энугу – подумать только, тамошние сотрудники как ни в чем не бывало играют в водное поло и ходят на вечеринки! Война же, будь она неладна!
– Скоро все успокоится.
– Успокоится? Ха! Найджел уезжает послезавтра. Успокоится? Как бы не так! Эта война растянется на годы, как в Конго. Эти люди не дорожат миром. Им лишь бы драться, пока всех не перебьют…
Ричард бросил трубку, не дослушав; он сам не ожидал от себя подобной грубости. В глубине души ему хотелось помочь Сьюзен, выкинуть из ее шкафа бутылки спиртного, прогнать страх, уродующий ей жизнь. Может быть, и к лучшему, что она уезжает. Ричард все думал о Сьюзен, боясь и в то же время надеясь, что она снова позвонит.
Вернулась Кайнене, расцеловала его в щеки, губы, подбородок.
– Весь день только и переживал о Харрисоне и своей книге?
– Нет, конечно, – ответил Ричард, хотя оба знали, что это неправда.
– Харрисон не пропадет. Наверняка собрал пожитки и уехал к себе в деревню.
– Скорее всего, – кивнул Ричард.
– И рукопись, должно быть, забрал с собой.
– Наверное. – Ричард вспомнил, как Кайнене уничтожила его первую настоящую рукопись, «Корзину рук», как привела его в сад, к кучке пепла под его любимым деревом, и как он ощутил не злость на нее, а надежду.
– В городе сегодня опять был митинг – тысяча человек, не меньше, и много машин, украшенных листьями, – рассказывала Кайнене. – Чем перекрывать дороги, лучше бы землю пахали. Я уже помогла деньгами, так зачем мне стоять на жаре? Чтобы потешить самолюбие Оджукву?
– Главное не Оджукву, а правое дело.
Читать бесплатно другие книги:
