Астронавты Лем Станислав

КОМАНДА КОРАБЛЯ

Разбудил меня яркий свет. Прямо надо мной горел зеркальный Юпитер. Я лежал на чём-то прохладном и мягком. Мне хотелось заслонить глаза рукой, но её что-то держало.

— Спокойно, — сказал чей-то голос.

В голове прояснилось. Я повернул голову. Тарланд в белом халате наклонился над тележкой, где стояли стеклянные цилиндры и аппараты. Трубки переливались светлыми бликами. Моя левая рука лежала на резиновой подушке, из вены руки торчала игла, а к ней шёл резиновый шланг. По стеклянной трубке, соединявшей его с аппаратом, текла светло-красная жидкость. Я чувствовал, как в жилы проникает щекочущая, тёплая струя.

— Что это? — удивился я. — Переливание крови?

Мне становилось всё теплее. Всё вокруг было удивительно спокойным и каким-то нереальным. Тарланд отодвинул аппарат, быстро вытащил иглу и зажал ранку кусочком марли.

— Кто это поёт? — спросил я, услышав высокую нежную мелодию.

Мне было хорошо. Мысли плыли медленно, вставали какие-то смутные картины: путешествие по мёртвым, освещённым ущельям, потрескавшиеся кристаллические стены, тёмные коридоры, галереи... Где всё это было? В леднике? В Гималаях или во сне? Вдруг в памяти всплыли последние минуты перед потерей сознания: пещера, чёрные, слабо освещённые глыбы, глухая тишина и два провода, над которыми я наклонился, чтобы...

Я закрыл глаза. Когда я снова открыл их, взгляд упал на экран телевизора, находившийся на противоположной стене. На чёрном фоне виднелись мелкие искры.

— Звёзды?

Пение оказалось шумом двигателей. Мы летели.

В каюту вошли два человека: Райнер и Арсеньев.

— Как вы себя чувствуете? — спросил астроном.

— Хорошо.

Не знаю, почему мне в голову пришёл вопрос, который я тотчас же задал:

— Почему тот город светился? Разве это был люцит?

Стоявшие у койки переглянулись.

— Нет, это бариево-натриевый сплав, не имеющий ничего общего с люцитом. Он светится потому, что был облучён в момент взрыва, — сказал Райнер, очень довольный, что может ответить так обстоятельно.

— Взрыв? Ах, верно... этот кратер... — заговорил я. — Послушайте...

Тарланд прервал меня:

— Вам нельзя разговаривать. Время у нас есть, позже всё узнаете.

Он попросил обоих учёных уйти из каюты. Я слышал, как в дверях он говорил что-то о сотрясении мозга и о том, что мне нельзя волноваться.

— Но что было дальше? — слабо протестовал я, когда он вернулся. Открылся ли проход?

Тарланд нащупал мой пульс.

— Профессор Арсеньев вынес вас из темноты на свет, а я — я создал вас заново, — улыбнулся он.

Я хотел спросить ещё о чём-то, но всё спуталось, перемешалось, уплыло куда-то далеко. Я увидел голубое небо... пели птицы... Я уснул.

Прошло много времени, пока из сдержанных бесед, всё время прерываемых наблюдавшим за мной Тарландом, я узнал, как Арсеньев вынес меня из-под земли, когда открылся проход, как он старался зажать разрывы на моём скафандре, как ему показалось, что я в агонии, как потом приехал вызванный ракетами автомобиль и увёз нас на «Космократор».

Бесчувственного, отравленного ядовитой атмосферой, проникшей в разрывы скафандра, с переломами рёбер положил меня биолог на операционный стол. Прошло тридцать часов, прежде чем я впервые открыл глаза. Но потом я начал быстро поправляться, почти всё время спал и, только когда приходило время поесть, просыпался и с волчьим аппетитом набрасывался на еду. Скоро я начал уже вставать, и Тарланд лечил мне лёгкие искусственным горным воздухом и кварцевой лампой. Но мне всё ещё не разрешали расспрашивать товарищей о мёртвом городе и обитателях Венеры. Биолог объяснял это тем, что у меня было сотрясение мозга и что мне нельзя волноваться. Напрасно я твердил ему, что неудовлетворённое любопытство — самое сильное волнение, в ответ на это он советовал мне сидеть в Централи перед большими экранами, так как считал, что в период выздоровления нет ничего более успокоительного, чем зрелище звёздного неба. После случая со мной «Космократор» ещё с неделю кружил над планетой, потом, удалившись от неё по расширяющейся спирали, повернул к Земле.

Понятно, что созерцание звёзд вовсе не успокаивало меня и уж наверняка не могло утолить мою жажду узнать всё, что знали товарищи. Я долго мучил Тарланда и, наконец, так измучил его, что он разрешил рассказать мне обо всём.

Учёные работали в кабине «Маракса». Некоторое время я ходил по коридору. В этот день двигатели с утра были выключены и ракета летела, притягиваемая Солнцем. Стояла глубокая, словно исторгнутая из вечности, тишина. Когда я вошёл в кабину, учёные стояли у центрального пульта «Маракса». Верхний свет был погашен; люди вырисовывались тёмными силуэтами на фоне зеленовато светящихся экранов. Монотонно шумели электродвигатели. Из недр «Маракса» вываливались клубы металлической проволоки; проволока бежала по желобчатым плитам к электромагнитам и снова наматывалась на катушки, подвешенные к штативам. Чандрасекар перевёл рычаги. Конец проволоки ещё некоторое время извивался на скользкой поверхности пульта, как металлический червяк, потом задрожал и исчез в наматывающем механизме. Шум токов умолк. Все экраны покрылись сероватой тенью, и рой неподвижных зеленоватых иероглифов на них постепенно таял. Вспыхнула трубчатая лампа на потолке.

Арсеньев прошёлся по кабине, тыльной стороной ладони потёр себе лоб, остановился и взглянул мне в глаза.

— Хотите знать?

Я кивнул.

— Не так легко восстановить по уцелевшим остаткам историю чуждых нам существ... тем более, если это история гибели...

Последний отсвет, тлевший на экранах, исчез. Они стояли теперь серыми, мёртвыми кругами.

— Отрывки из хроник, имеющиеся в нашем распоряжении, охватывают период в сто восемьдесят лет. Первый отрывок, который нам удалось разобрать, касается плана захвата Земли. Сначала я думал, что овладение Землёй является для них выполнением религиозного мифа и что изображение двойного, перечёркнутого прямой линией круга, которое мы встретили в развалинах, всего лишь символ; но хроники дают совершенно иную картину. Планета была населена холодными расчётливыми существами. Полтораста лет назад, приступая к осуществлению своего плана, они прежде всего обсудили, могут ли им для чего-нибудь пригодиться люди; а увидев, что использовать нас не удастся, они решили уничтожить всё население Земли. Средство, которое они хотели применить для этого, не должно было разрушить ни наших городов, ни дорог, ни заводов... чтобы потом их можно было использовать. Они хотели бросить на Землю радиоактивную тучу, а потом, когда напряжение ионизации снизится, Белый Шар должен был выслать тысячи кораблей, которые опустятся на поверхности вымершей Земли. Они хотели уничтожить жизнь, сохранив, всё, что не было жизнью; они всё добросовестно рассчитали, приняли во внимание все факторы, но забыли включить в расчёты одно обстоятельство: себя самих. Когда большие излучатели и Белый Шар были уже почти готовы, на последнем этапе реализации плана у них началась междоусобная война. Им удалось осуществить поставленную цель... но на своей собственной планете!..

Всё вокруг Арсеньева расплывалось и исчезало в сумраке. Я старался разглядеть его лицо, но видел только белое пятно на тёмном неясном фоне. С невозмутимым спокойствием он продолжал:

— Какое значение имели для них машины, неясно. Быть может, машины были у них чем-то вроде высшей государственной власти. Во всяком случае, они разработали подробный план захвата Земли. Они готовили также планы войны.

— За что они боролись?

Арсеньев приподнял пучок проволоки со стола, словно взвешивая его на ладони.

— Это неясно. Быть может, за право колонизовать Землю. Это было общество с высокой цивилизацией, раса превосходных конструкторов и строителей, воодушевлённая далеко идущими замыслами уничтожения и владычества. Такое общество должно было рано или поздно обратиться против себя самого, но прежде, чем окончиться катаклизмом, война длилась десятки лет. Некоторые этапы её мы бы, очевидно, не поняли, даже если бы не было больших пробелов в хрониках подземного архива. Укрывшись под поверхностью грунта, они наносили друг другу удары зарядами концентрированной энергии, засыпали тучами ядовитой пыли, вызывали искусственные тектонические сдвиги и обвалы грунта. Они затратили в войне такое количество энергии, которое могло бы превратить всю планету в цветущий сад.

— Среди обитателей планеты выделилась группа существ с высокоразвитым интеллектом. Их задачей было создавать и обслуживать мыслящие машины. Эти существа некоторое время оставались как бы нейтральными, так как служили обеим воюющим сторонам одновременно, — снабжали их планами уничтожения.

— Но это абсурд!

— Однако так и было. По мере того как война затягивалась, уровень цивилизации падал. Это был неравномерный процесс: в нём были периоды подъёма, вызываемые, по-видимому, временным затишьем, после которого начинались ещё более страшные битвы. В зависимости от их результатов большие энергетические центры неоднократно меняли своих владетелей, и были периоды, когда они бездействовали, так как временные победители не обладали техническими знаниями и не умели привести их в движение. Вероятно, в эти периоды группа «нейтральных» существ попыталась спасти творения цивилизации, документы и хроники в тайниках, построенных среди гор, в необитаемых пустынях. На развалины такого тайника мы и натолкнулись во время экспедиции к Белому Шару. Потом одна из воюющих сторон начала одерживать верх. Она была уже так уверена в победе, что выслала на Землю корабль, полёт которого закончился катастрофой. Тут хроники обрываются. О дальнейшем ходе событий мы можем только догадываться. Быть может, катаклизм наступил во время борьбы за овладение всей энергетической системой. Быть может, вызвавшие катастрофу существа плохо разбирались в действии аппаратов. А может быть, всё случилось и не так, и кто знает, не самое ли это правдоподобное: быть может, именно те, кому грозило поражение, применили последнее средство. Этим средством был заряд дейтронов, предназначенный для уничтожения Земли...

— Когда это произошло?

— В апреле 1915 года один молодой бельгийский учёный опубликовал статью, в которой сравнил средние годовые температуры Венеры на протяжении четырнадцати лет. Все они колебались около сорока градусов, и только в последний год наблюдений температура поднялась до двухсот девяноста по Цельсию. Это повышение держалось около месяца. Но это были годы великой войны, и никого не интересовали тогда астрономические фантазии. Решили, что это ошибка начинающего исследователя, и дело предали забвению...

Зазвонил телефон. Осватич вызывал астронома в Централь, так как с ним хотела говорить Земля. Арсеньев вышел.

— И все погибли? — обратился я к физику, который, склонившись над пультом, всё ещё рассматривал в большое увеличительное стекло чертежи на фотоснимках. — Неужели все? Разве это возможно? Почему не уцелел никто, даже в самых глубоких подземельях, там, где эта чёрная плазма... А может быть, где-нибудь в отдалённой части планеты они ещё живут?

— У нас, собственно говоря, нет никаких данных считать, что никто из этих существ не остался в живых, — ответил китаец, — а если мы так думаем, то только потому, что то, что мы увидели здесь, убедило нас в их гениальности. Это звучит издевательски, но это так.

Я промолчал.

— Уничтожить себя, стремясь уничтожить весь мир, — это большая и страшная катастрофа...

Китаец смотрел на меня из-под прищуренных век. Через минуту в кабину вошёл Арсеньев; он» был взволнован.

— Вы помните, — сказал он, — то место в «отчёте», которое так удивило нас, где говорится о поисках чего-то или кого-то, кроме обитателей Земли? Мы думали, что пассажиры межпланетного корабля не обращают внимания на людей, так как ищут каких-то других, «настоящих» творцов цивилизации... Теперь всё выяснилось! На Земле ещё раз проверили перевод «отчёта», использовав материалы, переданные нами, и вот результат: они вовсе не искали «творцов цивилизации», они вообще не искали живых существ... они высматривали, нет ли у нас таких устройств, которые могли бы поймать губительный заряд и отбросить его обратно к ним!

— Да, это возможно, — сказал Лао Цзу вставая. — Полный текст передали?

— Пока нет, Дюбуа обещал передать его через полчаса. Пойдём со мной, Лао, и вы тоже, коллега Чандрасекар, мы должны передать дальнейшие вычисления.

Математик, работавший до сих пор возле «Маракса» за изолирующей стенкой, появился между двумя распределительными панелями, приоткрытыми, как двери. Я всё ещё не двигался с места. Учёные разговаривали, их голоса доносились до меня, словно издалека.

— Так вот как всё это кончилось, — сказал я. — Они хотели уничтожить нас... Но это как-то непонятно. У меня не укладывается в голове: неужели они действительно были воплощением зла?

После этих слов наступило молчание. Чандрасекар, работавший у пульта, опустил руку с инструментом.

— Не думаю, — сказал он.

— А как вы считаете?

Чандрасекар отбросил оголённые концы кабеля на крышку «Маракса».

— Что мы знаем о жителях планеты? Ничего. Мы не знаем, как они выглядят, — мы даже не можем представить себе этого, — не знаем, как они жили... и из тысячи вещей, которые могли бы охарактеризовать их жизнь, знаем только одну: план, по которому нас собирались истребить.

Он помолчал несколько секунд.

— Мы знаем, что материя слепа и что над ней нет никакого провидения, которое указывало бы ей путь. Порядок в бесконечные просторы Космоса вносит человек, ибо он творит ценности. Существа, посвятившие свою жизнь уничтожению, являются причиной собственной гибели, будь они даже самыми могущественными. Какое мы можем составить мнение? Воображение отказывается, разум отступает перед размерами страданий и количеством смертей, которые заключены в словах «уничтожение планеты». Должны ли мы осудить её обитателей? Разве обитателями Венеры были чудовища? Я этого не думаю. Разве на Земле не велись чудовищные войны между обществами, состоявшими из гончаров, крестьян, служащих, плотников, рыбаков, маляров? Разве миллионы и миллионы, погибшие в этих войнах, были хуже нас? Или они больше, чем мы, заслужили смерть? Профессор Арсеньев считает, что жителей Венеры посылали на войну машины. Думаю, что это не совсем так, но предположим, что так и было. А разве людей на смерть посылала не машина обезумевшая, хаотически действующая машина общественного устройства, капитализма? Разве мы можем знать, сколько Бетховенов, Моцартов, Ньютонов погибло под её слепыми ударами, не успев совершить свои бессмертные деяния? Разве на Земле не было таких, кто делал то, что вам, пилот, показалось совершенным безумием, не было торговцев смертью, которые служили обеим воюющим сторонам, продавая им оружие?

Аналогию можно найти не только в этом. И здесь нет ничего случайного, ибо должны существовать общие законы, которым подчиняется история разумных существ. Разумных... как горько звучит это слово в такую минуту! Но между нами есть разница — такая же большая, как разница между жизнью и смертью.

Энергия, которая должна была обрушиться на Землю, встала над всеми городами этой планеты в виде атомных солнц — солнц, заблиставших не навеки, чтобы творить и улучшать жизнь, а лишь на мгновение, чтобы уничтожить её. При температуре в миллион градусов кипели и растворялись их великолепные здания, пылали машины, лопались и плавились мачты радиоактивных излучателей, взрывались подземные трубы, по которым текла чёрная плазма. Так возникли картины, которые нам довелось увидеть через много десятков лет после катастрофы: развалины, пепелища, пустыни, леса сконденсированных кристаллов, реки ферментирующей плазмы в диких ущельях и этот Белый Шар, последний свидетель катастрофы, механизм которого, разладившийся, но всё ещё действующий, продолжает работать, бессмысленно и хаотически освобождая накопляемую энергию... и будет работать, пока в подземных резервуарах ещё пульсируют запасы чёрной плазмы... Это может тянуться сотни лет... если на этой планете не появится человек!

— Страшное наследство! — прошептал я.

— Да, — ответил Арсеньев, — но мы имеем право принять его. Когда люди начали понимать, что они товарищи по судьбе, что одна и та же звезда несёт их в пространстве, что они являются экипажем корабля, как вот мы, например, и что жизни их соединены, как наши, ибо направлены в одну и ту же сторону, — они очутились над пропастью. Империализм, видя неизбежную гибель, которую несла ему история, пытался увлечь за собой всё человечество. Борясь с ним, мы боролись за нечто большее, чем просто за нашу жизнь. Формы материи приобретают красоту и смысл лишь тогда, когда отражаются в глазах, которые смотрят на них. Только жизнь придаёт смысл миру. Поэтому у нас хватит смелости, чтобы вернуться на эту планету. Мы навсегда запечатлеем в памяти её трагедию — трагедию жизни, которая восстала против жизни и поэтому была уничтожена.

Арсеньев подошёл к телевизору.

— Друзья мои, Венера — только этап. Наша экспедиция — это лишь первый шаг по пути, конца которого никто из нас не может даже представить себе. Я верю, что мы перешагнём границы солнечной системы и пойдём дальше, что мы вступим на тысячи небесных тел, обращающихся вокруг иных солнц... и что настанет час, — быть может, через миллион, быть может, через миллиард лет, — когда человек побывает на всей Галактике и огни ночного неба станут для него такими же близкими, как огни далёких домов. И хотя мы не можем ясно представить себе это время, я знаю, что любовь доживёт до него, ибо она подтверждение красоты мира в глазах другого человека.

Арсеньев говорил это, стоя у экрана. Во мраке плыли рои звёзд. Мне показалось, что их слабый отблеск падает на его лицо. Долгое время мы молчали, словно вслушиваясь в зовы далёких, разделённых безднами миров.

Зазвонил телефон. Лао Цзу взял трубку, потом положил её и взглянул на Арсеньева:

— Нас вызывает Земля.