Романс для вора Седов Б.

Глава 1

ПЕСНЯ ЛЕТИТ НАД «КРЕСТАМИ»

Подъехав к дому, Роман зевнул, потом понюхал рукав, от которого воняло казенной гнусью, передернул плечами и собрался было уже вылезти из машины, но тут в кармане запиликала трубка. Посмотрев на дисплей, он поморщился — это звонил Шапиро Роман неторопливо вышел из машины, аккуратно захлопнул дверь, достал из кармана сигареты, закурил и только после этого, поднеся трубку к уху, сказал:

— Ну, что тебе нужно?

— А что ты не отвечаешь?

— Я машиной управлял. Ты ведь не хочешь, чтобы я попал в аварию?

— Нет, не хочу Зато я хочу, чтобы ты все-таки перестал морщить жопу и согласился на турне. Еще раз пытаюсь довести до твоего сознания важную мысль. Такой шанс выпадает один раз в жизни. Во-первых — куча наличных денег, а во-вторых — полное и окончательное завоевание публики Твоей, именно твоей публики.

— А я тебе еще раз отвечаю — нет! Мне вовсе не хочется провести год за колючей проволокой. И хватит об этом.

— Но послушай…

Роман сжал зубы и прервал разговор.

Подумав, он выключил трубку совсем.

После ночной истории с ментами ему очень не хотелось, чтобы Шапиро продолжал надоедать ему с этим, хотя и выгодным, но уж очень безрадостным деловым предложением.

Войдя в прохладный подъезд и поднявшись по лестнице, Роман увидел, что в его дверь, а точнее — за ручку его двери засунута свернутая газета. Выдернув ее, Роман уже собрался было с матюгами бросить ее в пролет, как делал всегда, но его внимание привлекли два слова на свернутой странице — «воровской песни».

— Интересно, — сказал Роман и не стал выкидывать газету.

Войдя в квартиру, он бросил газету на диван, задал корма Шнырю, поставил чайник и, сев на диван рядом с развернувшейся газетой, прочитал заголовок.

В полном виде он выглядел так:

«От воровской песни до преступления — один шаг».

— Ни хрена себе! — воскликнул Роман и стал читать статью.

Неизвестный журналист под громким псевдонимом Громовержец писал о том, что из надежных источников ему стало известно, как популярный исполнитель блатного шансона Роман Меньшиков украл сам у себя компьютер с готовым альбомом и даже не погнушался при этом разбить голову охраннику, у которого дома семья и семеро по лавкам.

И сделал он это не иначе как для того, чтобы:

А. Поднять рейтинг.

Б. Через подставных вымогателей затребовать с самого себя, а главное — со спонсоров проекта кругленькую сумму, которую он, естественно, намеревался положить в собственный карман.

И только благодаря бдительности недремлющих сотрудников правоохранительных органов этот подлый план был сорван.

Ай-яй-яй!

Как не стыдно артисту!

И как таких земля носит?

А что скажут братки, которые до этого прискорбного события души не чаяли в исполнителе воровских песен Романе Меньшикове?

Этим риторическим вопросом статья заканчивалась.

Роман, не веря своим глазам, перевернул газету и прочитал ее название — «Независимый питерский обозреватель».

— Ну, падлы, — только и пришло ему в голову, — ну, паскуды!

Он швырнул газету на пол, и тут в прихожей раздался звонок.

Решив, что это Шапиро пришел продолжать свои надоедания, Роман выскочил в прихожую и распахнул дверь, уже открыв рот, чтобы высказать назойливому менеджеру все, что он думает…

И неожиданно получил сильный удар в лицо.

Отшатнувшись назад, он успел увидеть стоявшего в дверях Арбуза, за спиной которого маячили двое здоровых братков. Лицо Арбуза было искажено злобной гримасой, а в руке он держал такую же газету, как и та, что валялась на полу в гостиной.

Втолкнув Романа в глубину прихожей, Арбуз обернулся к браткам и сказал:

— Вы там погуляйте пока.

Потом он захлопнул дверь и спросил:

— Что же ты творишь, друг детства? Решил крысятничеством заняться?

— Ты что, Мишка? — воскликнул Роман, держась за ушибленную скулу. — Совсем спятил?

— Это ты, я вижу, голову потерял, — отрывисто бросил Арбуз и, затолкав Романа в гостиную, пихнул его на диван.

Роман уселся прямо на развалившегося Шныря, и тот с шипением бросился вон из гостиной. А Арбуз, поставив напротив Романа стул спинкой вперед, сел на него верхом и сказал:

— Ну давай, рассказывай.

— А что тебе рассказывать? — с вызовом ответил Роман. — Вламывается, бьет человека в табло, и еще рассказывай ему!

— А я могу и добавить, — пообещал Арбуз.

— А если обратно прилетит? — оскалился Роман. — Братки-то на лестнице остались, товарищ авторитет!

Арбуз посмотрел на валявшуюся посреди гостиной газету и, усмехнувшись, спросил:

— Ну что, читаешь о своих подвигах? Все ли так прошло, как надо?

— Да ты, видать, совсем ума лишился! — возопил Роман. — Ты что, веришь тому, что там написано? Ты что, меня не знаешь?

— Знаю, — ответил Арбуз, — но люди меняются. Откуда мне знать, может быть, ты превратился в стяжателя и решил, что все средства хороши?

— Мишка, не будь идиотом! Всякое я делал в своей жизни, но такое… Это же подлость высшей марки!

— Так ведь ты у нас и артист высшей марки.

— Слушай, — Роман нахмурился, — это что же получается? Любой пидор может обвинить кого угодно в чем угодно, и лучший друг тут же будет бить этого человека в лицо? Ну так я это исправлю. Я найду этого, как его… Громовержца, надо же, какой псевдонимчик взял! И я ему его громы и молнии в жопу забью.

— А с ним мы тоже разберемся, будь уверен, — Арбуз достал сигареты, — но пока что ты меня очень огорчил. Очень. Так, как никто в жизни. И имей в виду, что если этот Громовержец прав, то…

— Понятно, — Роман криво усмехнулся, — Платон мне друг, но истина дороже?

— Да. Истина дороже.

Арбуз закурил, и Роман увидел на его лице неподдельное горе.

— Надо же, — задумчиво произнес Арбуз и стряхнул пепел на пол, — такая нежданка…

— Так ты и в самом деле веришь этому? — Роман пристально посмотрел на Арбуза.

— Я никому. И ничему. Не верю, — раздельно ответил Арбуз. — Я не имею права верить. Если бы ты знал, какие искренние глаза я видел, какие клятвы слышал, а потом оказывалось, что… В общем — не верю. До тех пор, пока не будет доказано то или другое.

— Но ведь и то, что написал этот щелкопер, тоже не доказано!

— Верно, — кивнул Арбуз, — но… Тут, понимаешь, какое дело… Ведь он взял на себя смелость высказаться в печати, перед всем народом, а это говорит о том, что человек готов ответить за свои слова.

— Вот он и ответит, — зловеще произнес Роман, — ох, ответит…

— Может быть, — согласился Арбуз, — но пока что не он, а именно ты в незавидном положении. И я не знаю, что делать.

— Кофе будешь? — миролюбиво спросил Роман.

— Кофе… — Арбуз нахмурился, затем вздохнул. — Буду, куда ж я денусь.

Роман встал и, потирая ушибленную скулу, пошел на кухню, где из чайника давно уже шел пар.

Арбуз тоже прошел в кухню и, остановившись в дверях, оперся плечом на косяк. Следя за тем, как Роман занимается кофейными процедурами, он задумчиво сказал:

— Я тоже не хочу верить, что это ты сам двинул у себя винчестер. Но пока не могу. Однако… Однако есть способ закрыть эту тему в любом случае. Если ты поможешь своему старому другу, я забуду о твоей… ошибке. И позабочусь о том, чтобы никто никогда о ней не вспомнил.

— А если не было этой ошибки? — Роман, держа в руке сахарницу, обернулся к Арбузу.

— А если не было… Тогда я все равно собирался обратиться к тебе.

— Ну так обратись просто так.

— Просто так… — Арбуз поморщился. — Знаешь, что это значит?

— Знаю, — хмыкнул Роман, — но это только у таких уродов, как твои татуированные зольдатики. А у всех нормальных людей это не значит ничего особенного.

— А ты можешь назвать их уродами в лицо? — усмехнулся Арбуз.

— Наверное, нет, — признался Роман, — страшно. Но если будет очень надо — то, конечно, назову.

— Лучше бы такого случая не было, — вздохнул Арбуз.

— Да, — кивнул Роман. — Ну так что там у тебя, излагай!

Арбуз помолчал, потом, посторонившись, пропустил Романа, который нес в комнату поднос с кофе и прочими сопутствующими лакомствами, и сказал:

— Мы все не ангелы, а некоторые из нас даже очень. Но есть один человек, который попал в тюрьму совершенно ни за что, и сидеть ему там никак нельзя.

Арбуз помолчал и продолжил:

— Потому что из него сделали крайнего, чтобы закруглить одну очень важную и страшную тему. Его засудят, дело закроют, а потом его в тюрьме убьют. И концы в воду. Нужно помочь ему бежать. Иначе я не смогу спокойно жить.

Роман поставил поднос на журнальный столик, отшвырнул ногой валявшуюся посреди комнаты злополучную газету и, сев на диван, сказал:

— Садитесь жрать, пажалиста!

— Спасибо, — ответил Арбуз и, развернув стул как следует, сел напротив Романа.

— А чем же я тебе могу помочь? — спросил Роман, насыпая себе растворимый кофе. — Напильник в булочке? Веревочную лестницу?

— Нет, — Арбуз усмехнулся. — Теперь не те времена. Так ты мне скажи — поможешь? Сделаешь то, что потребуется?

Роман помолчал, а потом, посмотрев Арбузу прямо в лицо, ответил:

— Сделаю. Для тебя — сделаю. Но только ты не думай, что это из-за…

И он посмотрел на валявшуюся под батареей газету.

Арбуз тоже посмотрел туда и сказал:

— А я и не думаю. Этот вопрос пока остается открытым. Ну а раз ты сделаешь, тогда слушай. Когда, ты говоришь, у тебя концерт в «Крестах»?

Тюремный двор не место для концертов.

Но когда очень хочется, можно сделать многое.

Можно заставить слона танцевать на арене с бантиком на шее, можно сделать из мужчины подобие женщины, отрезав одно и пришив другое, можно повернуть реки вспять, а можно за восемь часов построить во дворе «Крестов» огромную конструкцию, включающую в себя сцену, порталы, фермы для светотехники и многое другое.

Двадцать два монтировщика, которые пахали, словно Стаханов в приступе белой горячки, создали из металлических труб, угольников и сложных узловых элементов умопомрачительный решетчатый дворец, а другие специалисты навесили на его ажурные переплетения сотни три разнокалиберных прожекторов и светильников. В это время по краям сцены, уже застланной толстыми фанерными щитами, были возведены две зловещие башни, состоявшие из множества черных ящиков. В передних стенках ящиков были отверстия, в которых виднелись громкоговорители устрашающих размеров, а на самом верху этих мрачных нагромождений красовались черные металлические рупоры, направленные в сторону публики и напоминавшие о трубах Страшного суда, перспектива которого, впрочем, эту самую публику совершенно не беспокоила.

Начальник «Крестов» Николай Васильевич Валуев, вышедший во двор, посмотрел на это сооружение, ужаснулся и отправился к себе в кабинет выпить коньячку, чтобы успокоить нервы, а заодно и пересчитать деньги, полученные от организаторов концерта. За делами до сих пор не удосужился проверить сумму, которую предстояло разделить между заинтересованными лицами из тюремной администрации.

Вчера, когда в кабинет Валуева почтительно привели маленького плотного еврея с труднопроизносимой фамилией Каценеленбоген, который представился генеральным спонсором готовящегося мероприятия, матерый вертухай совершенно машинально стал прикидывать, в какую бы камеру его отправить.

Каценеленбоген, вальяжно расположившись в казенном кресле напротив Валуева, по-свойски улыбнулся и, болтая в воздухе короткими ножками, не достававшими до пола, расстегнул тонкий пластмасовый портфельчик и поинтересовался:

— Простите, Николай Васильевич, а у вас в кабинете… Стены имеют уши?

— Нет, — скупо улыбнулся Валуев, — вообще-то в тюрьме, конечно, имеются и камеры наблюдения, и микрофоны… контроля, но тут — нет. В кабинете начальника тюрьмы происходят важные служебные разговоры и… В общем…

— Понятно, — кивнул Каценеленбоген, — я понимаю.

Он вынул из портфельчика тонкую папку с бумагами, а также пять пачек зеленоватых денег.

Папку он отложил в сторону, а деньги с милой улыбкой осторожно разместил на углу стола.

— Я не знаю, куда их положить, — сказал он, улыбнувшись еще ласковее, — вы уж сами… Здесь ровно пятьдесят.

Валуев кивнул и небрежно сгреб деньги в ящик стола.

— А это, — Каценеленбоген открыл папку, — это уже дела общественные. Спонсорская помощь томящимся, так сказать, в неволе заключенным. Вот документы на получение от фирмы «Авиценна» товаров гигиены. Адрес склада указан. Это — накладная, по которой вы получите семьдесят пять телевизоров. Здесь… так, где он… ага! Оплаченный счет на косметический ремонт здания со стороны Невы. Ну, тут еще всякое разное, я вам позже расскажу. И главное…

Каценеленбоген внимательно посмотрел в глаза Валуеву, и тот увидел, что взгляд визитера совсем не такой добрый, как его улыбка. Скорее, он был даже холодным и жестоким.

— Главное… Упаси вас боже перепутать личную шерсть с государственной. Если мы, я имею в виду себя и других финансово участвующих в этом деле людей, говорим: это — вам, а это — зэкам, значит, так оно и должно быть. Буду совершенно откровенен. Это, знаете ли, облегчает взаимопонимание. Нашего привычного российского воровства мы не потерпим. Если нам станет известно, что вы — я имею в виду администрацию тюрьмы — прикарманили хотя бы одну пачку сигарет из того, что предназначено заключенным… В общем, лучше бы этого не было. У нас хорошие информаторы везде, так что…

Каценеленбоген улыбнулся и снова превратился в этакого милого и доброго еврейского дядюшку.

— Но я думаю, что никаких проблем у нас с вами не возникнет, — закончил он свою речь. — Что-то сегодня жарко… У вас есть «Боржом»?

И разговор перешел на более спокойную тему подготовки тюремного двора к концерту.

Это было вчера, а сегодня, войдя в кабинет, Валуев подошел к стенному шкафу, открыл его и достал бутылку армянского коньяка двадцатилетней выдержки. Налив рюмочку, он поставил бутылку на место, закрыл шкаф и уже поднес коньяк к губам…

В это время во дворе тюрьмы раздался дикий визг, будто сразу тысяча автомобилей затормозила юзом, потом прозвучал оглушительный электрический щелчок, а после этого чудовищный голос спокойно произнес:

— Раз, два, три. Раз, два, три. Проверка.

Таким голосом мог бы говорить великан, с любопытством наклонившийся над «Крестами» и думающий о том, растоптать этот игрушечные домики сразу или погодить немного.

Валуев облился коньяком и замер.

Его истерзанное страхом, ненавистью и жадностью сердце забилось, как лягушка, пойманная цаплей, и он выронил рюмку, с тихим звоном и плеском разбившуюся у его ног. В глазах потемнело, ноги стали холодными, а руки задрожали и ослабли.

Усилием воли выдавив из себя дрожь, Валуев посмотрел на разлившийся коньяк и хрипло произнес:

— Блядь!

Привычное заклинание вернуло ему уверенность, он прокашлялся и, снова налив себе в другую рюмку коньяка, выпил его одним глотком.

Подумав, Валуев поставил пустую рюмку в шкаф и, приложившись к горлышку, сделал несколько крупных глотков.

— Во, теперь другое дело, — севшим голосом уловлетворенно сказал он, — а то эти рюмочки… Блядь.

Убрав бутылку, Валуев сел за стол, закурил и выдвинул ящик, в котором со вчерашнего дня лежали спонсорские доллары. Вытащив все пять пачек, он собрался пересчитать деньги, и вовсе не из недоверия, а просто из любви к этим таким приятным, шершавым, зеленоватым листочкам, в которых, как пелось в одной из песен Романа Меньшикова, было все — богатство, власть и слава.

— Ну, слава нам не нужна, — усмехнулся Валуев, срывая с пачки цветную банковскую резинку, — власть у нас и так имеется — дай боже, а богатство, оно всегда полезно…

Но тут на столе зазвенел внутренний телефон, и Валуев, выругавшись, снял трубку.

— Але, — недовольным голосом сказал он.

— Николай Васильич, — это звонил с проходной его заместитель подполковник Голыба, — артисты приехали.

— Ну и что? — нахмурился Валуев. — Не знаешь, что делать? Блядь, ну вы там тупые, блядь! Все ведь уже решено и расписано. Артистов прямо с проходной — на сцену, после концерта со сцены на проходную. И все.

— Проверять?

— Кого, Меньшикова? — Валуев презрительно хмыкнул. — Не надо. А то потом напишет песню про злых вертухаев. Ты лучше скажи: вы проследили, чтобы во время установки этой ихней аппаратуры ни одного зэка во дворе не было?

— Обижаешь, начальник, — ответил Голыба.

— Тебя обидишь, — усмехнулся Валуев. — Ладно, давай выполняй.

— А ты, Николай Васильич, сам-то выйдешь послушать?

— Потом, попозже.

— Ну, давай.

Голыба повесил трубку, и Валуев наконец приступил к столь любимому им пересчету и раскладыванию денег на несколько пачек. Пачки получались разные — одна весьма побольше, остальные, числом шесть — весьма поменьше. Каждому — свое!

Концерт подходил к концу.

На сцене сверкали разноцветные огни, из дымовых генераторов валил плотный тяжелый туман, который, переваливаясь через край сцены, падал на столпившихся у сцены зэков, огромные черные колонки издавали звуки, от которых внутренности слушателей искали более удобное положение, а Роман, стоя у самой рампы, размахивал рваной тельняшкой и пел:

… Я снова пройду по граниту Невы, Там, где Петропавловки звон, И воспоминания мрачной тюрьмы Растают, как призрачный сон…

И возбужденные зэки, тоже размахивая какими-то тряпками, подхватили припев:

… Ах воля ты, воля, Желанная доля, Прими и прости, обними!

Прожектора сверкали, дым валил, оглушительные звуки метались в тесном тюремном дворе, и в тот момент, когда свет на сцене неожиданно погас, а с высокой ажурной конструкции полетели в синее балтийское небо ослепительные огни фейерверка, никто не заметил, как на сцену проскользнул одетый в черное человек с закрытым темной повязкой лицом.

Проскользнув между колонками, он подбежал к одной из них, самой большой, повозился несколько секунд и, открыв потайную дверцу, спрятался внутрь. Дверца закрылась за ним, и даже музыканты не увидели, что произошло.

Повторив еще несколько раз рефрен, Роман поднял руки к небу и запрокинул голову. Музыканты поддали жару, звукорежиссер добавил громкости, и через несколько секунд заключительный аккорд резко оборвался.

Толпа завопила, а Роман, тяжело дыша, улыбнулся и сказал в микрофон:

— Спасибо. Спасибо.

Обведя взглядом публику, он сделал серьезное лицо и произнес с интонациями Высоцкого:

— Граждане бандиты! — и продолжил нормальным голосом. — На этом наш концерт закончился. Перед вами выступали я, Роман Меньшиков, и группа «Двенадцатый этап». Желаю всем поскорее потоптать гранит вольной набережной. Спасибо.

Он махнул рукой, и музыканты повторили заключительный аккорд.

Огни прожекторов погасли, и тюремный двор сразу же обрел свой обычный унылый вид.

Вдоль сцены тут же выстроились вертухаи. К микрофону подошел замначальника «Крестов» подполковник Голыба и сказал:

— А теперь все по камерам. И тихонечко, как зайчики. Сами знаете.

Зэки недовольно загудели, но, хоть на зайчиков в этот момент они не походили совершенно, послушно пошли в указанном направлении.

Все они знали, что такое карцер.

Бригада монтировщиков бросилась разбирать сцену, телевизионщики начали сворачивать свое хозяйство, а Роман, подозвав технического директора Гришу Быкова, сказал:

— Малый комплект аппаратуры погрузите в мой автобус. У меня завтра выступление на корпоративной вечеринке, на пивзаводе «Балтика».

Гриша кивнул и уже собрался отдать соответствующее распоряжение, но Роман тронул его за локоть и добавил:

— Да, и эту новую колонку, которую я взял попробовать, не забудь. Я решил ее вернуть. Что-то мне звук из нее не нравится.

— Ха! — усмехнулся Гриша. — Тебе звук из нее потому не нравится, что из нее вообще звука не было.

— То-то я и думаю — что за херня! — возмутился Роман. — Ну тогда тем более. Давай грузи.

Вытираясь услужливо поданным молоденькой гримершей полотенцем, Роман медленно спустился со сцены и направился в угол двора, где под присмотром нескольких вертухаев стоял небольшой полугрузовой автобус «Мерседес». В передней части салона имелось двенадцать удобных кресел, а за ними было достаточно места для того, чтобы разместить небольшой комплект аппаратуры.

Плюхнувшись на мягкое сиденье, Роман принял из рук заботливого Шапиро открытую банку с немецким пивом, сделал несколько глотков и сказал:

— Вроде нормально прошло.

— Все путем, — ответил Шапиро. — Тебе нужно жить в государстве зэков. Там ты будешь просто богом.

— Вот уж увольте, — Роман замотал головой. — Знаю я, на что ты намекаешь. Не поеду я по зонам да по тюрьмам. Забудь.

Шапиро пожал плечами — дескать, я вовсе не это имел в виду, но ничего не сказал. А Роман достал из кармана мобильник и, набрав номер, заговорил недовольным тоном:

— Слушай, Дрызлов, твоя колонка — говно. Да не надо мне ничего говорить! Она просто не работает. Все, все, не нужно меня уговаривать. Подожди.

Прикрыв трубку рукой, Роман повернулся к Шапиро и спросил:

— Мы как ехать будем?

— Ну… Сначала на базу, на Рубинштейна, а оттуда ты уж сам, на своей телеге.

— Понятно. Значит, — по Литейному.

Глотнув пива, Роман сказал в трубку:

— Значит, так. Примерно через полчаса я буду на углу Литейного и Чайковского, будь там. Заберешь свое барахло. Что значит — не успеешь? Я просто выставлю твой долбаный ящик на асфальт и уеду. Не успеешь — твои проблемы. Все. Давай.

Убрав трубку в карман, он допил пиво и сказал:

— Остановимся на углу Литейного и Чайковского. Там будут люди, которые заберут колонку. И чтобы я еще связался с этими самопальщиками…

— А я тебе всегда говорил, — назидательно произнес Шапиро, — лучше заплатить дорого, но купить фирменную вещь. Я вообще не понимаю, зачем ты связался с этим, как ты его назвал…

— Не важно, — отмахнулся Роман, — проехали.

Когда «мерседес» подъезжал к перекрестку Литейного и Чайковского, Роман посмотрел вперед и сказал:

— Вон они стоят. Притормози.

Водитель кивнул, и автобус, переехав через перекресток, плавно остановился рядом с «Газелью», у которой была открыта задняя дверь. Двое людей подошли к грузовому отсеку «мерседеса», и один из них спросил пропитым голосом:

— Которую тут брать?

— Вон ту, — Роман оглянулся назад, — да не эту, а вон ту, с белой окантовкой. И скажите своему начальнику, чтобы он больше не предлагал мне всякое барахло.

— Это ты, хозяин, сам ему скажи. Мы люди маленькие.

Сноровисто подхватив объемистую колонку, посыльные небрежно запихали ее в «Газель», с жестяным лязгом захлопнули дверь, заперев ее кривой железякой, и укатили.