Тень ветра Ахманов Михаил
Машина сбавила скорость, проехав под аркой из золотистой яшмы, окруженной розовыми гранитными утесами. При арке были ворота, сейчас распахнутые настежь, — кружево из металлических стеблей, цветов и листьев, обрамлявших огромные причудливые ключи. Поглядев на них и вспомниво святом Петре-ключнике, Саймон догадался, что перед ним символ Райских Врат. Быть может, все византийские жители прошли в них, каким-то чудом перебравшись в мир иной, где звучат лишь мелодии арф да псалмы в честь Создателя?… Это было маловероятно и к тому же никак не объясняло возникновение сферы помех.
За внешним кольцом розовых гранитных скал находилось внутреннее, из двух десятков хрустальных башен, армированных пластиком и металлом. Здесь был деловой центр города — несколько представительств крупных компаний вроде “Нейчьюрэл Фудз”, “Кибернетик Юнион”, “Ди-Кола” и “Аматэрасу”; пара банков и адвокатских контор; многочисленные магазины, лавочки антикваров и букинистов, приемные дантистов и врачей, ателье, рестораны и бары — явно безалкогольные; две стоянки — с глайдерами и маленькими пузатыми вертолетами; с полдюжины театров, над одним из которых красовалась надпись: “САММЕР ХОЛЛ”. Это заведение было расположено в нижнем этаже башни, воздвигнутой неподалеку от водопада — конечно, искусственного; прозрачные струи стекали в заросший кувшинками пруд, а оттуда — в канал, облицованный фигурной фаянсовой плиткой. Миновав крохотный мостик, глайдер повернул вдоль канала.
Через минуту Саймон очутился на центральной площади: еще один пруд с кувшинками, еще одна вертолетная стоянка, Целый батальон уборщиков и молитвенный дом — уже знакомой архитектуры, но очень большой, игравший, очевидно, роль собора. Слева от него располагался административный корпус, а в строении справа за стеклянными стенами Саймон увидел нечто знакомое: огромный зал, похожий на саркофаг транспортный модуль и серебристый обод Рамы.
— Стой! — приказал он, выскочил из машины и направился к станции Пандуса.
Там не было никого, за исключением трех роботов-крабов устаревшей продукции “Кибернетик Юнион”. Нигде ни единого человека — ни в старт-финишном зале, ни в силовом отсеке, ни в диспетчерской, ни в служебных кабинетах. Повсюду чисто прибрано, генераторы выведены на холостой ход, штурман-компьютер отключен — и никаких следов блокирующих передатчиков. Саймон задумчиво посвистел, коснулся пальцем одного-другого экрана (пыли нигде не было) и вернулся в машину.
"Форд”, как было велено, затормозил у Южного моста, возле двухэтажной гасиенды в мексиканском стиле — беленые стены, кирпичные колонны, просторные террасы, увитые плющом и диким виноградом, патйо с небольшим круглым бассейном посередине. В доме, как и на станции, царили идеальный порядок и чистота; все вещи прибраны, мебель накрыта чехлами, автоматическая кухня, прачечная и остальные электроприборы отключены. Саймон побродил по жилым комнатам второго этажа в поисках газет, компьютерных дисков или каких-нибудь бумаг и, не найдя ничего, спустился ниже. Со стороны улицы в доме была оборудована лавка — маленький магазинчик с торговыми автоматами, в которых, судя по картинкам, можно было получить всякие сладости, вафли, печенье и соленые орешки. Именно получить, а не купить, поскольку прорезей для жетонов или монет в автоматах не было, а были лишь клавиши заказа и пусковой рычаг — нажимай, дави и бери, что душе угодно. Таким образом, это заведение являлось скорей не лавкой, а общедоступным распределительным пунктом.
Саймон дернул за рычаг, но не получил ничего — автоматы были, разумеется, дезактивированы. Как и все остальное в Византии, если не считать уборщиков и поливальных машин. Правда, еще имелись глайдеры и вертолеты… Подумав об этом, он вернулся к своему “Форду”, влез в него и спросил:
— Отвезешь в Авалон, старина?
— Маршрут? — раздался сухой голос.
— Сказано — Авалон! Столица! Ты знаешь, где ваша столица, ржавый гвоздь?
Та, что у реки Леты?
Робот снова проскрежетал:
— Маршрут?
— Экий ты непонятливый парень, — вздохнул Саймон. — Кретин! Ни поругаться с тобой, ни побеседовать… Вот был бы здесь Каа!..
Да, с Каа можно было поговорить, и поиграть, и не чувствовать себя в одиночестве. Саймон уже привык путешествовать с ним, но в этом походе пришлось обходиться без компаньона. Слишком он был опасен, этот поход — по крайней мере на начальной стадии. Кто знал, кто ведал, смогли бы они проскользнуть вдвоем в прорубленную деструктором щель?… Никто. И Саймон решил не рисковать.
Каа, мудрый старый Каа, был Прощальным Даром Учителя. Не совсем Даром — ибо друга нельзя подарить, но можно его просить. И Чочинга, собираясь в Погребальные Пещеры, просил Каа сопутствовать Дику Две Руки, последнему из его учеников. “Он силен и молод, — говорил Чочинга, — он хитер и храбр, он обучен всем искусствам, всем дорогам кланов, тайным и явным, но он — ко-тохара. Одинокий ко-тоха-ра, неприкаянный!.. Нет у него брата-уммы, и странствует он по жизни один, скитается в землях войны без спутника и друга… Будь же ему другом, Мудрый, — просил Чочинга, — будь ему спутником и братом, ибо что дороже брата могу я ему даровать и оставить?”
Чочинга просил, и Каа внял просьбе. Два года назад, когда младший Саймон в очередной раз приехал навестить старшего, Каа был передан ему из рук в руки — вместе с прощальным словом Учителя. Теперь они жили вдвоем, в коттедже на орегонских холмах, в поселке сотрудников ЦРУ. В этом были свои преимущества и недостатки: с одной стороны, Ричард Саймон обзавелся пятиметровым изумрудным братцем, способным придушить быка, с другой — появились сложности с Девушками. Не то чтобы змей их не выносил или ревновал к ним — он лишь не любил, когда они прижимались к Саймо-ну. По мнению Каа, в слишком тесном и долгом контакте таилась опасность, и если уж дела дошли до схватки грудь о грудь, то надо побыстрей приканчивать врага, не кувыркаясь с ним в постели.
Подумав о Каа и девушках, Саймон опять вздохнул и сказал:
— Сообщи, на каком расстоянии от города ты можешь оперировать.
Это было роботу понятно; он тут же доложил, что является транспортом местного назначения, с радиусом действия в сорок километров. До Авалона было триста двадцать пять, так что Саймон, отключив автопилот, уселся за руль сам. Он переехал через Южный мост — беломраморный и украшенный фигурами Девы Марии — и покатил на юго-восток, к середине острова и его официальной столице. Ехал не слишком быстро, озирая местность и любуясь великолепием речной долины, дремавшей среди пологих холмов.
Шоссе было выстлано гранитными плитами — то есть являлось таким же капитальным и дорогостоящим, как и все прочие сооружения на Сайдаре. С обеих сторон его тройной шеренгой окаймляли кипарисы, и это опять напомнило Сай-мону Мемориал Аддингтон — там тоже росли кипарисы и на центральных дорожках лежал гранит. Примерно километров двести шоссе тянулось вдоль речного берега, затем пошло правее и вверх, взбираясь на западные отроги центрального плоскогорья, именуемого Троном Иеговы. Преодолев довольно высокий перевал, служивший границей водораздела, Саймон увидел еще один водный поток, раз в пять пошире Иордана, — Лету, струившую воды к заходящему солнцу. Авалон был выстроен в ее верховьях, у самого склона плато, и добраться к нему можно было бы за час. Однако на землю уже пали сумерки, и Саймон решил, что спешить ни к чему — тем более что рядом нашлась гостиница. Небольшой уютный отельчик, со смотровой площадкой на плоской крыше, бассейном и крохотным садиком с часовенкой… Людей здесь не было; как и в городе, за всем этим хозяйством присматривали роботы.
Саймон стянул комбинезон и залез в бассейн; потом долго лежал в траве, любуясь звездами и дружной троицей спутников Сайдары. Они плыли по небу точно три серебряных лика со смутными, но, безусловно, человеческими чертами: яркий и круглощекий Отец, а за ним — две луны поменьше и потусклее, Сын и Святой Дух. Среди звезд Саймон заметил четыре особо крупных, алых и быстро движущихся — сателлиты системы “Аргус”, висевшие сейчас над южным полушарием. Эти многофункциональные космические станции, координировавшие связь и транспорт в масштабах всей планеты, стоили отнюдь не дешево — и сейчас, и столетие назад, когда их развесили по орбитам. Быть может, на них и установлены передатчики, мелькнула мысль. Если так, придется искать наземный центр управления…
Он пролежал в траве больше часа, наслаждаясь покоем и тишиной, столь редкими в его профессии. Кажется, самым трудным было проникнуть на Сайдару, зато здесь не пришлось никого убивать и сражаться тут было не с кем. Тут не водилось даже комаров, и сейчас над Саймоном порхали только ночные бабочки с крыльями цвета пыли и пепла. “Чего же не хватало этим апи?… — подумал он, засыпая. — Они сотворили для себя рай на Сайдаре, так стоило ли торопиться в горние чертоги?…”
Отметив, что эта мысль эквивалентна гипотезе о коллективном самоубийстве, Саймон уснул.
Следующим утром, спускаясь с перевала, он был вознагражден за терпение: за поворотом дороги открылась башня с вращающимся куполом, а рядом с ней, на высоком решетчатом стебле, распускался стальной цветок гигантской антенны.
Саймон притормозил свой “Форд”, вышел и обследовал установку от подвалов до чердаков. Долго искать ему не пришлось — в централи под куполом он обнаружил панели и экраны управляющих машин. Три стояли в резерве, одна работала, и доступ к ней не был перекрыт никакими паролями и сотрясающими мозги “калейдоскопами”. Исследовав пульт, Саймон уверился, что за пару часов сможет договориться с компьютером и снять блокировку. Это было третьим из его заданий, если вспомнить об их приоритетности. Он не стал торопиться и ничего не тронул на пульте. С одной стороны, сделать и знать, как сделать, были понятиями практически равносильными; с другой — ему хотелось подольше наслаждаться мирным покоем Сайдары. Если бы он мог перенести сюда Каа… или приятную девушку вроде Куррат ул-Айн или Хаоми Синдо… Но вместо них явится следственная бригада, чиновники Транспортной Службы и батальон Карательного Корпуса — так, на всякий случай… Ни мира, ни покоя, ни тишины!
Подождем, решил Саймон, не будем спешить. Сначала он проведет инспекцию заводов “Аматэрасу”, затем разделается с блокировкой и выяснит ее причины… А может, наоборот: сначала выяснит, а потом разделается… Его начинало терзать любопытство; он не мог вообразить, как, зачем и почему апи Покинули свой благоустроенный мир, изолировав его вдобавок от человеческой Вселенной. Разве что события свершились насильственным путем… Но, глядя на мирные пейзажи Сайдары, в это было трудно поверить.
Он тронулся дальше. Дорога из гранитных плит разматывалась под днищем глайдера бесконечной серой лентой, воздух был свеж, фруктовые рощи сменялись плантациями винограда, зревшего на солнечных откосах, плантации, в свой черед, уступали место фермерским усадьбам и дачным домикам горожан. Щебетали птицы, над лугами клевера слышалось гудение пчел, иногда заглушавшее мерный рокот мотора, ярко сияло солнце, и по небу плыли, торопясь к океану, стаи облаков. Мир, безопасность, тишина… Саймон чувствовал себя будто в раю. Первый человек в Эдеме! Только Евы со змеем не хватает.
Дорога начала спускаться серпантином к городской окраине. Авалон, столица Сайдары, стоял меж речной излучиной и отрогами плато, что прикрывали город от восточных и западных ветров. Он был покрупней Византии, такой же зеленый, с такими же мраморными мостами и хрустальными небоскребами в центре; высотные здания окружали холм со срезанной вершиной, а на холме подпирал небеса трехбашенный собор. Саймон узнал его по виденным прежде снимкам: тут располагались Первый Молитвенный Дом, канцелярия Верховного Конклава и сам Верховный Конклав Церкви Судного Дня. Три соборные башни выглядели словно донжоны рыцарского замка, и каждая была увенчана шлемом из блестящей полированной стали.
Саймон, однако, свернул не к городу, а к западным отрогам, где находилась промышленная зона. Здесь, за бронзовыми фигурными решетками, стояли в ряд корпуса “Кибернетик Юнион”, крупнейшей местной компании по производству роботов, компьютерных сетей и роботизированной медицинской аппаратуры — автоматических операционных, станций лайф-анализа и жизнеобеспечения, криогенных камер и доун-установок. Правда, последние тридцать лет продукции с маркой “CD” в Разъединенных Мирах не появлялось, но кто знал и кто помнил об этом? Разве лишь Служба Статистики ООН да надлежащие отделы ЦРУ…
Проехав мимо уснувшего, погруженного в молчание завода, Саймон очутился на восьмиугольной площади. В центре ее бил фонтан, а за ним виднелись административное здание “Аматэрасу” и гигантский сборочный цех, совмещенный со станцией Пандуса. Этот комплекс производил боевые космолеты планетарного базирования и уже не являлся сугубо местным предприятием: треть его акций принадлежала ООН, а остальные — США, Японии и России. Но работали тут, разумеется, только апи.
Судьба “Аматэрасу”, солидного промышленного концерна, в равной степени заботила ООН и правительства всех Стабильных Миров. Дело тут заключалось не в средствах и капиталах, замороженных на Сайдаре, и не в том, что владельцы не имели доступа к собственному имуществу, — для таких богатых стран, как Япония, Штаты и Россия, этот вопрос не был принципиальным. Их беспокоили иные проблемы — отсутствие сведений о разработках одного из крупнейших космических производств и невозможность получить их в обозримом будущем. Тридцать лет — солидный срок, и он становится просто гигантским, если вспомнить, что Сергей Невлюдов, как утверждалось в его частично расшифрованных дневниках, спроектировал Пандус за десять месяцев. Сюрпризы вроде фотонной тяги или эмиттера антиматерии, возникших словно “deus ex machina”[30], были великим державам совсем ни к чему; любую из подобных разработок полагалось производить под строгим контролем ООН, открыто и гласно — и, разумеется, в одном из Стабильных Миров. И хоть апи, по общему мнению, являлись людьми разумными, слегка чудаковатыми и не претендующими на галактическое господство, стоило все же помнить, что дорога от веры к фанатизму коротка. Представим, рассуждали в Совете Безопасности ООН, что у иерархов Сайдары появится мощное оружие, — чего тогда ждать от них? Будет ли неизменной их склонность к миролюбию? Или они захотят поторопить Апокалипсис, объявив, что такова воля Господа?
Вот что стояло за краткой строкой предписания: “Инспекция комплекса “Аматэрасу” близ города Авалон”. Саймон провел ее на совесть, не обнаружив ни боевых звездолетов с фотонной тягой, ни кораблей иномирян с аннигиляторами. В огромном корпусе, чьи своды уходили вверх на стометровую высоту, лежали на платформах шесть планетарных заградителей класса “Майти Маус” и шесть легких крейсеров “Аматэрасу”. Все космолеты — местного производства, полностью оснащенные, с десантными модулями и орудийными башнями, но без ракет и боевых эмиттеров; казалось, они застыли здесь словно стадо дремлющих китов, ожидающих, когда сдвинутся массивные платформы, переместив их друг за другом в гигантский серебристый овал посреди цеха. Эта Рама была самой большой из когда-либо виденных Саймоном: четверть километра в длину и почти столько же в ширину, с обязательным факсимиле Невлюдова, изображенным гигантскими буквами. Над ней проходили стальные балки, свисали мощные челюсти кранов, удавами змеились кабели — все необходимое, чтоб переправить через космическую бездну ценный груз, весивший многие тысячи тонн.
Саймон медленно пересек овальный обод, разглядывая корабли. На сдвоенных обтекаемых фюзеляжах “Маусов” стоял только номер, но крейсера, гораздо более крупные, с напряженными мышцами орудийных колпаков, были украшены литым изображением богини Аматэрасу с солнечным диском в правой ладони. Вероятно, это символизировало вклад Японии, владевшей изрядной частью всего того, что видел Ричард Саймон; японцы и прежде, и теперь не пропускали случая отдать дань традициям.
Как выяснилось во время Исхода, их отличал гораздо больший консерватизм, чем, например, британцев. Те согласились, чтоб их новая родина (разумеется, остров!) была втрое обширней прежней и лежала на десять градусов южнее. Но японцы ценой колоссальных затрат воспроизвели свой архипелаг в точности, со всеми бухтами и хребтами, заливами и реками, скалами и прибрежным шельфом. Вдобавок они забрали с собой не только города, сады, могильники и древние храмы, но множество природных ареалов вместе с подстилающим скальным слоем. В результате в новой Японии имелось абсолютно все, кроме огнедышащих гор, а старая исчезла, затопленная океаном. Кроме того, океан поглотил часть Европы, Соединенных Штатов, Индии и Китая — все густонаселенные районы, поскольку транспортировка городов сопровождалась образованием гигантских трещин в земной коре. Так что судьбу Японии разделили Голландия и Бельгия, долины Ганга и Хуанхэ и область Великих озер, превратившихся в морской залив.
Послав воздушный поцелуй солнечной богине, Саймон вернулся к своему глайдеру. От площади вниз скатывалась дорога с желобом монорельса посередине — центральный городской проспект, ведущий прямиком к холму и храму с тремя башнями. Когда-то жизнь переполняла его: по утрам горожане отправлялись сюда, к заводам и административным корпусам, вечерами ехали домой, шли в рестораны и кафе, в парки и дома молитв, и в сотню других приятных мест ава-донского рая. Сейчас широкий серый проспект был пуст; лишь кое-где возились неугомонные роботы, подбирая за птицами и полируя каменные мостовые.
Усевшись в машину, Саймон с четверть часа пребывал в задумчивости. Его предписание было почти исполнено — за сутки, а не за месяц, как планировалось вначале, — но удовольствия он не ощущал. Ни удовольствия, ни чувства удовлетворения от хорошо проделанной работы. Собственно, работы не было, была прогулка. Он наведался в город, заглянул на станцию Пандуса и в частный дом, переночевал в отеле, проверил цеха “Аматэрасу” и убедился, что всюду царят безлюдье и пустота… Или наоборот: пустота и безлюдье! Теперь оставалось лишь повернуть на север, подняться в горы, к стальному цветку на решетчатой ножке, войти в башенку и повоевать с компьютером. Разделаться с этой чертовой блокировкой! Или…
Саймон потер едва заметный шрам на шее, памятку о человеке, чьи пальцы теперь свисали с его Шнура Доблести. Здесь он не заработает ни новых шрамов, ни почета… — мелькнула мысль. Даже в том, как он попал на Сайдару, не было его заслуги; эта победа принадлежала трудолюбивым гениям-транспортникам. Кому-нибудь из умников, придумавших, как просверлить в сфере помех дыру и послать в нее Ричарда Саймона — пинком под зад, тычком в спину… И если он не совершит великого деяния — здесь, на Сайдаре! — то так и останется жалким подопытным кроликом. Без чести и славы!
Подумав о великом деянии, Саймон ухмыльнулся и начал мысленно загибать пальцы. Итак, он побывал в жилище и в лавочке, в отеле и на заводе, у радиотелескопа и на станции Пандуса — можно считать, на двух… Другие дома, гостиницы и супермаркеты интереса не представляли, как и прилегающая к ним местность. Скалы тут были, бесспорно, живописными, а рощи — очаровательными, но вряд ли кто-то прячется в них, избрав судьбу питекантропа. Скорее стоило предположить, что Судный День на Сайдаре свершился — как персональный подарок праведникам, и что теперь все апи, от высших чинов до последнего адепта, пребывают в раю. А чтобы грешники не могли последовать за ними, воздвигнута божьим промыслом сфера помех…
При этой мысли Саймон расхохотался и, запустив двигатель, вырулил на проспект, ведущий к храму. В храмах он еще не был, а этот являлся наиглавнейшим из всех; быть может, в нем разгадка тайны? В нем — или, скорее, в канцелярии Верховного Конклава, в компьютерных файлах, записях и сейфах с документами… В конце концов, не могли же эти апи испариться без следа!
С тихим покорным урчанием глайдер двинулся вниз, вдоль блестящего желоба монорельса на титановых опорах, мимо домов с палисадниками и тротуаров, выложенных мрамором и кое-где переходивших в пологие чистые лестницы, мимо витрин магазинов и изящных решеток, ограждавших парки, мимо стаек роботов, суетившихся там и тут, словно огромные крабы на морском берегу. Вскоре здания сделались выше, парки исчезли, дорога выровнялась, а потом резко пошла вверх, взбираясь на склон довольно крутого холма. Он тоже не был природным образованием: глыбы базальта, сложенные в мнимом беспорядке, создавали странную и чарующую гармонию. Справа над дорогой нависала огромная статуя Бога-Отца, с простертыми руками и развевающейся бородой; он как бы колдовал над первобытным хаосом, повелевая глыбам сдвинуться, сгладить острые углы, закружиться по предписанным орбитам, и породить жизнь. Другой монумент, подальше, изображал Бога-Сына, со Святым Духом в виде голубя на левом плече и весами в правой длани — напоминание о грядущем судилище, где будут взвешены и исчислены все человеческие грехи.
Ричард Саймон, истребивший не один десяток жизней, был, разумеется, грешником. Однако он без страха ехал вперед, утешаясь мыслью, что все его клиенты являлись отъявленными негодяями, по коим веревка плачет, и попали, конечно, на сковородки Сатаны. И Пономарь, сизокрылый голубь, и живодер Сантанья, и заносчивый князь Тенсинг Ло, и маньяк Дагана, и многие, многие другие… Без своего Шнура Доблести Саймон не мог уже вспомнить всех, кого проводил из лесов войны в пустыню смерти. А леса все не оскудевали добычей…
"Форд” замер перед порталом огромного храма. Как и у прочих молитвенных домов, стены его были совершенно глухими, и только над самой землей темнели широкие амбразуры — для роботов-уборщиков, как было уже известно Саймо-ну. К дверям — или, скорее, вратам трехметровой ширины — вела лестница с десятью ступеньками, в обрамлении колонн; каждая пара колонн соединялась поверху стрельчатой аркой, украшенной золотыми буквами на лазоревом фоне. Арки постепенно понижались, так что восходивший па лестнице мог прочитать все надписи разом.
Саймон вылез из глайдера и запрокинул голову. “НЕ СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА” — бросилось ему в глаза. Потом — “НЕ ПРОИЗНОСИ ИМЯ ГОСПОДА ВСУЕ”, “ПОЧИТАЙ РОДИТЕЛЕЙ ТВОИХ”, “НЕ УБИЙ”, “НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ”, “НЕ УКРАДИ”, “НЕ ВОЗЖЕЛАЙ ДОМА БЛИЖНЕГО СВОЕГО”… Десять ступеней, десять арок, десять заповедей… По крайней мере половину из них ему случалось нарушать.
Пожав плечами, Саймон взошел к вратам. На вид они были бронзовыми, с чудными барельефами, изображавшими страсти Господни, и он подумал, что такую красоту нельзя взрывать или калечить лазерным лучом. Возможно, он мог бы пробраться в храм через одну из амбразур, но этот способ был недостоин человека, вступающего в святилище. Он подумал, что запирали его не божественные руки, а то, что закрыто одними людьми, может быть вскрыто другими. Под всеми этими барельефами и благородной бронзой наверняка стоял компьютерный замок, а с ними Саймон умел справляться преотлично.
Он вернулся к машине, обозрел все десять заветов, задержавшись на том, где бог не советовал вламываться в чужой дом, и пробормотал: “Дай богу богово, кесарю — кесарево, а домушнику — хорошую отмычку”. Затем полез в ранец и вытащил плоский диск дешифратора. С его умением и с этим приборчиком вскрыть любой замок не составляло проблем.
Снова поднявшись по ступеням, Саймон приложил дешифратор к дверной створке и активировал его. Теперь полагалось поскучать пару-тройку минут, пока электронная отмычка не прозондирует все хитрые запоры, не разберется с паролями и кодами и не выплюнет их туда, где подслушанное будет прочитано, а прочитанное — одобрено. Обычно дешифратор сам справлялся с этой задачей, но иногда просил о помощи, и Саймон, опытный взломщик, был готов ее оказать.
Ему уже слышался лязг капитулирующих запоров и скрежет отпираемых замков, когда он внезапно сообразил, что эти звуки идут не с другой стороны дверей, а откуда-то снизу, будто бы из-под земли. Движимый скорее инстинктом, чем разумом, он скорчился за колонной, затем упал и стремительно покатился по ступеням. Над его головой блеснула фиолетовая молния.
Дейв Уокер расположился в кресле-качалке на заднем дворике своего коттеджа. В руках у него был стакан, у ноги — полупустая бутылка “Коммандос”, а под креслом валялась еще одна, сухая, как пески Восточной Пустыни на планете Аллах Акбар. Старый вяз простирал над ним свою зеленую крону, парившую легким облачком в синеве орегонских небес, а сами небеса были мирными, теплыми и ласковыми. Но Уокер в них не смотрел.
— Что, недоволен? — произнес он, разглядывая огромного змея, свернувшегося в траве. Затем отхлебнул глоток, зажмурился и, облизнув губы, спросил:
— Беспокоишься за хозяина, приятель?
Питон приподнял голову и протестующе свистнул. Дик Две Руки вовсе не был его хозяином; братом, другом, на худой конец — существом, которое полагалось охранять и защищать, но никак не хозяином. Впрочем, рыжему двурукому в кресле таких тонкостей их взаимоотношений не понять. Животных он рассматривал как слуг или как жаркое, а Каа, мудрый старый змей, не был ни тем и ни другим.
— Беспокоишься, я вижу, — сказал Уокер. — А зря! Хозяин твой парень не промах: если в палец вцепится, так доберется и до ушей… или до печенки… — Пригубив из стакана, он добавил:
— Так что ты не тревожься, вернется он, непременно вернется. И я от тебя наконец избавлюсь, пиявка-переросток.
Змей испустил шипение — на сей раз довольно мирное. Этот рыжий принадлежал к тому же клану, что и Дик Две Руки, значит, его полагалось считать союзником. Эманация, исходившая от рыжего, была полна приязни и необидной насмешки.
— Ты загадки любишь? — спросил Уокер, добавляя в стакан из бутылки. — Вот скажи-ка мне, что это такое: длинное, зелбное и шипит?
Каа лязгнул огромными челюстями.
— Правильно! Это ты и есть! Отгадал ведь, стервец! — Жидкость булькнула, и стакан опустел. — А теперь скажи: жрать хочешь? Или пить?
Питон захлопнул пасть. Пища была ему не нужна — день назад рыжий скормил ему полсотни отменных бифштексов. Пить он тоже не хотел.
— Ну, раз не желаешь есть и пить, послушай историю, — заметил Уокер с кривой усмешкой. — Надо признаться, смущаешь ты меня, парень… Как гляну на тебя, так пойло в глотку не лезет. А знаешь, почему? Потому, что ты — зеленый змий, символ, можно сказать! — Он приподнял бутылку и встряхнул ее. — Я как тебя увидел, сразу догадался, кто ты таков. Ведь вообще-то таких здоровых зеленых пиявок в природе не существует, за одним-единственным исключением. Вот я и думаю, что ты то самое исключение и есть.
Уокер хлебнул прямо из бутылки, снова ухмыльнулся и спросил:
— Ну, так рассказать историю? Не обидишься за правду? Правда, она, бывает, глаза колет…
Питон негромко зарокотал, и в этом звуке слышалось нечто поощряющее. Ему, похоже, правда глаз не колола.
— Раз так, слушай, — сказал Уокер. — Случилось это в давние-давние времена, когда Господь, в милости и благости своей, творил наш прежний мир. Старую Землю. И всем тот мир оказался хорош, обилен травами да водами, лесами да зверями, только не было в нем человека. И решил Господь, что это непорядок; а решивши, нагреб кучку глины или еще какого-то дерьма, размочил его водой и вылепил первого человека — сам понимаешь, техасца. Вернее, тот парень по имени Адам тогда еще не был техасцем, а проживал в Эдеме — я так полагаю, где-то в Калифорнии, под Лос-Анджелесом.
Красивые там были места, ничего не скажешь, но одному и в Калифорнии тоскливо. Ни девочек тебе, ни выпивки, ни друзей-приятелей, одни фрукты, яблоки да апельсины… Ну, иногда банан для разнообразия или там персик со сливой… Короче, не выдержал парень жизни такой и взмолился, чтоб Господь сотворил ему подругу. Господь, разумеется, внял и сотворил. Девочка вышла красоткой — калифорнийская роза, и только! Ну, ты понимаешь, когда сам главный босс берется за работу…
Тут Уокер причмокнул, наклонил бутыль и сделал основательный глоток.
— За здоровье нашей праматери! — пояснил он питону. — А теперь слушай, что случилось дальше. Стали Адам и его подружка жить-поживать, невинные и безгрешные, как пара кастрированных голубков. Только дьявол, враг рода человеческого, не дремал и явился как-то Адамовой подруге средь ви-. ноградных кущей… Иные говорят, что висел он будто бы на яблоне, но я полагаю, — Уокер многозначительно поднял палец, — что тут без винограда не обошлось. Видишь ли, виноградный сок бродит сам собою, а вот с яблочным проблемы… Ну, к счастью, не мои и не твои! — Тут он снова сделал глоток и продолжал:
— Словом, является дьявол нашей праматери среди цветов и лоз и начинает ее искушать насчет спиртного. А был он точь-в-точь как ты — этакая здоровенная длинная кишка, но в черной шкуре, а может, в серой с пятнами и с желтым брюхом, как полагается всякому змею… Ты случайно цвет не запомнил? — Хитро прищурившись, Уокер уставился на питона, но тот, приподняв голову, издал лишь тихий вопросительный свист. — Не запомнил? Ну, ладно… Не устояла, значит, Адамова подружка перед искушением, приготовила чан вина и поднесла Адаму. Выпили они, захмелели с непривычки, разгорячились — а трава в Эдеме была такая мягкая! Вдобавок и одежды на них никакой… Тут их Господь и застукал. Прогневался, сам понимаешь! Проклял и выгнал. И куда, как ты думаешь? Да прямиком в Техас! А Техас — это тебе не Калифорния, там за каждый персик кровью умоешься… Зная о том, Господь сделал Адаму послабление — посулил выполнить пару-тройку просьб, но советовал ими не разбрасываться, а приберечь на крайний случай, когда станет уж совсем невмоготу. С тем он Адама и выгнал; а вслед за Адамом увязался дьявол.
И вот ты представь себе: бредут прародители наши в пустыню, в распроклятую глушь, ковыляют в тоске, позеленевшие с похмелья, а за ними волочится змей и поучает их — да еще с этакой издевкой и превосходством… Особенно прохаживался он насчет оттенка Адамова лица, и так допек беднягу, что тот не выдержал, плюнул и говорит: “Чтоб ты сам позеленел, желтобрюхое отродье!”
Ну, так оно и случилось, по божьему слову и велению, — закончил Дейв Уокер. — Но вот что я тебе скажу: хоть змей позеленел, а с Адамом и его потомством не расстался. И с тех самых пор мы, Адамово племя, боремся с ним и уничтожаем при Первой возможности. Вот так! — Опрокинув бутылку, он выплеснул в рот последние капли.
Прошло минуты три или четыре, и Уокер начал похрапывать. Каа, мудрый старый змей, свернулся в траве; в лучах послеполуденного солнца его спина и хвост отблескивали изумрудными сполохами, а голова, где чешуйки были мельче и тусклее, казалась вырубленной из зеленоватого нефрита. Он, разумеется, был не персонажем библейских легенд, а всего лишь танцующим питоном с Тайяхата; он не искушал женщин, а помогал воинам, обучая их в течение долгих, долгих лет. Но последний из этих воинов, его брат и друг, находился сейчас так далеко, что Каа не мог представить всю огромность разделявшего их пространства, ту безмерную черную пустоту, тот леденящий край, который люди звали космосом. Он тем не менее ощущал, что брату его грозит беда, и это чувство было тревожащим и неприятным: ведь он не мог ни защитить его, ни спасти, ни научить.
Он мог лишь ждать и слушать храп рыжеволосого двурукого.
Он ждал.
Глава 14
Это был разрядник.
Уже прыгнув на сиденье глайдера и врубая полную скорость, Саймон подумал, что замки оказались с секретом. Очевидно, попытка взломать их приводила в действие защитную систему — насколько мощную и эффективную, оставалось пока неясным. Ясно было одно — тут, на площади перед храмом, он беззащитен, как мышь в пустой комнате. Человек, пусть обладавший его даром, его опытом и реакцией, все же не мог состязаться с электроникой, ибо лазерный луч быстрее пули и стремительней ветра. Почти инстинктивно Саймон прикинул, что стреляли откуда-то снизу и справа, чуть ли не с уровня земли. Но если на башнях тоже стоят разрядники, дело его труба. Оттуда простреливалась вся площадь и улица у подножия холма, а мощный эмиттер бил далеко. Сожгут! Или просверлят дыру величиной с кулак… Правда, глайдер казался довольно прочным и мог защитить от первой атаки.
Машина с гулом ринулась вниз, с башен не стреляли, и Саймон облегченно вздохнул. Сейчас он находился в мертвой зоне; гребень холма защищал его вплоть до подножий божественных статуй. Потом он выедет на прямую и, весьма вероятно, сверху начнут палить… Или все-таки не начнут? Раз не стреляли на площади, значит, на башнях нет ничего опасного… ни лазеров с автоматической наводкой, ни пулеметов… На башнях — нет, а где же есть? Под землей В подвале? В этой конюшне ассенизаторов-крабов?
Саймон сбросил скорость, резко свернул за массивный гранитный постамент Творца Иеговы И оглянулся. Брови его поднялись в изумлении.
Его преследовали четыре многоногие машины, напоминавшие роботов-уборщиков, но более крупные, с овальными ребристыми щитками и парой лазерных боеголовок. Они двигались довольно быстро — пожалуй, с такой же резвостью, как самый мощный глайдер, и сейчас находились на расстоянии метров двести. Саймон уже видел солнечные блики на металлокерамической броне и блеск приподнятых на выдвижных стержнях эмиттеров. Стержни, похожие на усики насекомых, чуть заметно раскачивались, и каждый был увенчан гладким сверкающим цилиндром разрядника с вращавшейся над ним антенной. Вероятно, они излучали какой-то сигнал, так как подбиравшие мусор крабы тут же втягивали ножки, валились на землю и замирали в неподвижности. Один замешкался, и боеголовка на крайней машине, стремительно развернувшись, послала фиолетовый луч.
— Точно в цель, отметил Саймон, вытряхивая из ранца весь наличный арсенал.
Как правило, он отправлялся в свои вояжи налегке, или с компактной “сельвой”, или с “рейнджером”, не столь скорострельным и тяжелым, как “амиго” и “коммандо”, но более подходящим в полевых условиях — его можно было спрятать под одеждой и выхватить в один момент. Но на сей раз, учитывая неординарность ситуации, его снарядили гораздо капитальней: кроме “рейнджера”, был портативный гранатомет с газовыми и фризерными зарядами, пара контейнеров с “вопилками”, похожими на песок и вырубавшими любые электронные системы, пара обойм с крохотными, с ноготь, но очень мощными кумулятивными детонаторами. Имелся и разрядник — “STN-500”, детище российского завода в Прикарпатье, в городке Сатанов. Его обычно называли “сатаной”.
Это было мощное оружие, а в данном случае — спасительное, поскольку ни газ, ни пули, ни фризерные снаряды остановить преследователей не могли. Равным образом как и взрывчатка: детонатор мог проломить любую броню, но не с двухсот метров.
Руки Саймона потянулись к разряднику. Нажав на спуск, он аккуратно срезал дверцу глайдера (чтоб не мешала стрелять) и с ходу рванул поперек проспекта, посыпая его кристалликами “вопилок”. Против мобильных систем, танков и боевых машин класса “саламандра” это средство считалось неэффективным; обычно они проскакивали зараженный участок без потерь, лишь ненадолго глохла автоматика. Но Саймон решил, что овчинка стоит выделки. Отчего бы не попытаться? В конце концов, за ним гнались не “саламандры” с экипажами, а всего лишь четверка роботов. Глупых роботов, умевших только преследовать да стрелять!
Однако стреляли они неплохо. Он едва успел развернуться у витрины какого-то супермаркета, как оттуда брызнуло расплавленное стекло, а одна из фиолетовых молний прошила задние дверцы глайдера. Пустив машину прихотливыми зигзагами, Саймон оглянулся и отметил, что один преследователь, остановленный “вопилками”, торчит у пьедестала Иеговы, будто сам Господь повелел ему не торопиться и притормозить. Но остальные шустро скакали вперед — метрах в ста пятидесяти от его “Форда”. Их антенны и разрядники дергались туда-сюда в том же рваном ритме, в котором Саймон вел машину; и казалось, что он, выворачивая штурвал глайдера, заодно управляет движением нацеленных в него стволов.
На крохотный миг Саймон развернулся к троице преследователей бортом, вытянул руку и дважды нажал на спуск. Две беззвучные молнии сорвались с его разрядника: первая срезала излучатели, вторая прошлась под корпусом механической твари. Подбитый робот будто бы споткнулся на бегу, заскрежетал по каменным плитам, потом начал заваливаться набок — вероятно, опорные стержни были повреждены. Его партнеры выстрелили, и прозрачный купол над головой Саймона треснул; кабина наполнилась дымом, и горячий осколок, просвистев у его щеки, врезался в экран автопилота.
— Ты был хорошим парнем, недалеким, но послушным, — сказал Саймон автопилоту. — Пусть дух твой летит до Небесного Света! Если у тебя есть дух…
Он высунулся из кабины и выпалил в крайнюю тварь. На этот раз ему не повезло: луч ударил в лобовую броню, а рас-стояние было слишком большим, чтобы прожечь металлоке-рамический щит. Робот, однако, стал двигаться без прежней резвости. Переборов искушение добить его, Саймон сбросил скорость и свернул в ближайший переулок — и весьма вовремя. Сзади что-то грохнуло, кабину снова наполнил удушливый дым, и глайдер с протяжным предсмертным стоном лег на дорогу. Эти машины отличались полной безопасностью; взрываться в них было нечему, а корпус был практически несгораем и плавился только под лазерным лучом.
Как раз нынешний случай, подумал Саймон и, подхватив ранец с драгоценным снаряжением, метнулся в ближайшую подворотню. Там он замер, прислушиваясь и стараясь не втягивать носом воздух — вонь от тлеющего пластика была омерзительной.
Вскоре за углом раздалось частое “тук-тук”, и последний робот, подрагивая антеннами, напоролся прямо на излучатель Саймона, который в одно мгновение срезал эмиттеры, прошелся по опорным стержням и за пару секунд прожег отверстие в металлокерамике — рядом с фабричной маркой, буквами “CD” в обрамлении лавровых ветвей и крохотных шестиугольных звезд. Робот дрыгнул остатками опор и затих, а Саймон, потирая виски, в изумлении уставился на клеймо “Кибернетик Юнион”.
Боевой робот! Пусть примитивный, зато с весьма приличным вооружением! И без всяких комплексов вроде Первого Закона роботехники![31] Способный палить в человека! Остряки, ничего не скажешь!
Последнее соображение относилось уже к конструкторам “Кибернетик Юнион”.
Никто никогда не создавал боевых роботов. Были системы управления огнем, были ракетные комплексы и сети — “Арес”, “Ариман”, “Георгий Победоносец”, “Вальхалла”, “Апокалипсис”; была автоматика на боевых машинах и космолетах, были тактические и стратегические компьютеры, мобильные и наземные, способные командовать армией или разыграть войну на сорок ходов вперед. Но роботов не было. Робот — это не компьютер и даже не танк, снабженный компьютером; робот в определенном смысле эквивалентен человеку, в данном случае — солдату. Он должен опознавать своих и чужих, управляться с любым оружием, оценивать обстановку, знать, когда идти в атаку и когда отступать, когда уместны героизм и самопожертвование, а когда лучше удариться в бегство. Словом, он должен не только действовать, но и думать!
Но системы искусственного интеллекта при всей миниатюрности микросхем были пока что громоздкими и не могли тягаться с человеком на поле брани. Во всяком случае, героизма они проявлять не умели и своих от чужих отличали с большим трудом — обычно не по внешности, а с помощью паролей. Война же — как, впрочем, и полицейская служба — была столь непростой формой человеческой деятельности, что ее механизация в низовом звене казалась полной фантастикой.
Все это Саймон знал, но знал и другое — совсем несложно сделать робота, палящего по любой живой мишени — или, к примеру, по двуногой. Задачу можно упростить, запрограммировав такую тварь на поражение всего, что движется и шевелится… Вероятно, в “Кибернетик Юнион” пошли таким путем — если вспомнить про сожженного краба-уборщика.
Саймон пнул ногой прожженный корпус, сплюнул и дворами выбрался к проспекту. Дворы утопали в зелени и цветах, лилиях и ярких осенних георгинах, а ближе к тротуару стоял киоск с прохладительными напитками, под серебристым тентом, в окружении карликовых пальм. Тут Саймон дождался подбитого робота, влепив ему полный заряд в ребристое брюхо. Все же у партизанской тактики есть свои преимущества, подумал он, довольно усмехаясь; потом вызвал новый глайдер (на сей раз — “Линкольн-Фрегат”) уселся в него и покатил к холму. Мимо парков и роскошных зданий, мимо суетившихся у обочин уборщиков, мимо двух застывших тварей и двух статуй с Божественной троицей, готовой творить и судить. В этом таилась какая-то нелепость, и Саймон, наморщив лоб, понял, что именно его раздражает. Стоило ли трудиться и создавать Вселенную, а в ней — человека, чтоб затем выпустить в мир уйму всяких грехов и предать согрешивших Страшному Суду?… Вариант первородного хаоса или всеобщего и неизменного рая казался ему более логичным. Но на сей счет у богов, у Иеговы, Аллаха и Будды, было свое мнение.
Дешифратор, прилипший к двери под арками с Десятью Заповедями, переливался зеленым — верный знак, что замки и запоры не устояли. Саймон приладил за плечами ранец, толкнул тяжелую створку и вошел. В руках его хищно покачивался разрядник — ни дать ни взять сатана, попавший в храм. Но стрелять было не в кого; многоногие машины не появлялись, и под гигантским куполом, вознесенным на стометро-ную высоту, царили мрак и тишина.
Поколдовав немного над своим браслетом, Саймон дал команду включить свет. Люминесцентные светильники опоясывали круглый зал кольцом; стены его были гладкими, пустыми и суровыми, но на полу, выложенная всеми оттенками алой, красной и багряной смальты, сияла картина грядущего Апокалипсиса. В дальнем конце, напротив врат, высился крест с распятым Христом и небольшая кафедра на подиуме из черного камня. Больше ничего. Строгое убранство храма как бы контрастировало с уютным, мирным и зеленым городом Авалоном, напоминая про тщету земных усилий и грядущий День Расплаты.
Слева и справа от Саймона были глубокие ниши с распахнутыми настежь дверями. Он осмотрел их. За каждой дверью изгибались коридоры к левой и правой башням; одна служила местом заседания Конклава, в другой размещалась канцелярия. Немного поколебавшись, он свернул в правый проход и почти сразу же натолкнулся на лестницу, скрытую скругле-нием стены. Серый мрамор, широкие ступени, один пролет и площадка в конце… Саймон, озираясь и прислушиваясь, спустился. Площадка встретила его мертвой тишиной и неярким светом, что струился из молочной полусферы у потолка.
Еще три двери — прямо, слева и справа, все закрытые. Оглядев их, Саймон пробормотал:
— Налево пойдешь — принцессу найдешь, направо пойдешь — в кабак попадешь, прямо пойдешь — головы не спасешь.
Принцесса была лучшим из вариантов, и он, усмехнувшись, повернул клевой двери.
За ней раскрывалась широкая галерея с амбразурами у потолка; к амбразурам тянулись наклонные металлические помосты, а напротив них стояли многоярусные стеллажи — таких габаритов, что на каждой полке разместился бы тайя-хатский кабан-носорог. Носорогов, впрочем, тут не водилось, а возлежали на полках уборщики-крабы числом за сотню; каждый пристыковался к энергетическим разъемам, торчавшим в стене, и будто бы дремал. Один стеллаж, пошире и покрупнее прочих, был пуст, и Саймон, пересчитав полки — ровно четыре! — присвистнул и вымолвил:
— А вот и спаленка наших покойных принцесс! Только принц им попался зубастый… можно сказать, разбойник, а не принц. С такой ба-альшой штучкой! — Он погладил вороненый ствол “сатаны” и выразительно хмыкнул.
Коридор изгибался кольцом под всей центральной башней и вывел его к двери, а затем — обратно на площадку под лестницей. Итак, два варианта отпали; оставался третий — последняя дверь и некое помещение, лежавшее за ней, прямо под главным залом святилища. Судя по верхнему этажу, оно было немаленьким — метров восемьдесят в поперечнике, как прикинул Саймон.
Он подергал дверь и убедился, что она не заперта. Собственно, к чему тут запоры? Весь этот мир был закрыт, а от птиц и зверей людские жилища стерегли роботы. Правда, храмы охранялись тщательней, чем все остальное, но это лишь указывало на их особую важность.
Храм… Хра-м-м-м… Хранилище… Какую же тайну ты хранишь?…
Облизнув пересохшие губы, Ричард Саймон перешагнул порог.
Перед ним открылась просторная камера с прозрачным полом, напоминавшим огромную, немного выпуклую линзу. Сквозь нее просачивался мягкий зеленоватый свет, и на мгновение Саймону почудилось, будто он попал в дупло гигантского дерева где-то на Тиде или в подводную пещеру близ одного из таитянских островов. Но это помещение, правильной цилиндрической формы, с возвышавшимся в центре лифтом, было создано человеческими руками. Не дупло, не подводный грот, а некий холл, вестибюль, откуда можно попасть на подземные этажи… Сколько их тут, под этим трехбашенным храмом?
Саймон решительно направился к похожей на огромный снаряд хрустальной кабинке лифта. Под его ногами разверзалась пропасть; он видел бесконечные ярусы, кольцом обнимавшие шахтный ствол и тонувшие где-то внизу, в призрачной зеленоватой дымке, он различал блеск хромированных мостиков, труб, панелей и перил, изумрудные отсветы на крышках бесчисленных саркофагов, мигающие огни на серповидных пультах, лес прозрачных округлых колонн, в которых в завораживающем гипнотическом танце плавно струились разноцветные жидкости. Казалось, этот колодец, полный нефритового сияния, пронизывает Сайдару, от южного полушария до северного, проходит сквозь раскаленное планетное ядро, сквозь мантию, сквозь твердь земную и воды океана; и храм, что высился над ним, казался лишь крохотной пробкой. Соломоновой печатью на зачарованном магическом сосуде.
Разумеется, Саймон знал, что это иллюзия, но невольный трепет коснулся его: тут, под ногами, лежал настоящий Авалон. Не улицы и дома, не площади и проспекты, не мосты над рекой, не фабрики, не банки и конторы, не сады, не фонтаны, а люди… Мириады людей! Семьсот тридцать тысяч, если быть совсем точным. И еще триста девяносто тысяч человек в Византии, двести семьдесят пять тысяч — в Китеже, и около трех миллионов — в других градах и весях Сайдары…
Зачем они это сделали? Помешались? Разом сошли с ума? Или решили исполнить некий завет, новую заповедь, которой не было на Моисеевых Скрижалях?[32]
Саймон вошел в кабину лифта. Она была огромной, рассчитанной на сотню человек, — неудивительно, если вспомнить, сколько сотен тысяч лежали сейчас под ним на бесконечных ярусах нефритового колодца. По окружности кабины, на высоте двух человеческих ростов, шли надписи золотом, на русском, английском и японском. “СПЯЩИЕ НЕ ГРЕШАТ, — прочитал Саймон, — И ВСЕ, ЧТО ОНИ УЗРЕЛИ ВО СНЕ, НЕ ЕСТЬ ГРЕХ. БЛАГОСЛОВЕННЫ СПЯЩИЕ И ОЖИДАЮЩИЕ!”
Вероятно, это и было одиннадцатой заповедью апи, их добавлением к Божьему Закону. Саймон мрачно кивнул, будто соглашаясь с написанным, и пробормотал:
— Спящие не грешат и не живут. В их Шнуре Доблести нет крысиных клыков и нет трофеев победы. Ни чести, ни славы!
Он протянул руку к маленькому рычажку на стене и повел его вниз вдоль оцифрованной прорези — до самого конца. Кабина дрогнула и начала спускаться.
Тут было полсотни ярусов, тысяч по пятнадцать человек на каждом. Насколько Саймон мог разобрать, они лежали не в камерах гибернации — их саркофаги оставались прозрачными, не окутанными инеем, и температура в этом хранилище была нормальной. Колонн и прозрачных труб для питательных растворов в криогенных камерах тоже не полагалось, так как глубокий холод сводил физиологию к нулю: замороженные не дышали, не нуждались в пище и практически не старели. То, что видел Саймон, скорей походило на гигантскую доун-установку со всеми необходимыми системами жизнеобеспечения; в таких устройствах физиологические процессы тормозились на порядок, и в медицинской практике их применяли для реабилитации пациентов, которым грозила клиническая смерть. Но в принципе у здорового человека доун поддерживал жизненные функции весьма солидный срок — столетие, если не два. Эта аппаратура считалась исключительно надежной, автономной и отработанной до последних мелочей. Ее производили сотни фирм, больших и малых, в любом Стабильном Мире, в Независимых Мирах и в Мирах Присутствия, в Колониях и даже на Сельджукии, чей ИТР оставлял желать лучшего. “Кибернетик Юнион” была одним из признанных лидеров в этой области.
Кабина лифта неторопливо ползла вниз, и сквозь ее хрустальные стенки Саймон разглядывал ярус за ярусом, скользившие мимо него в призрачном зеленоватом свете. Все они выглядели одинаково: с края, по периметру колодца, громоздились шкафы и пульты системы жизнеобеспечения — экспресс-анализаторы, газообменники, резервуары искусственной пищи, датчики медикаментов, дозирующие установки, аппаратура лечебного сна; дальше веером расходились высокие цилиндры питателей, похожие на лес мерцающих колонн, а между ними холодно поблескивали саркофаги. Каждый размером с приличный гроб, с закругленными углами, на — металлической подставке, скрывающей распределительные кабели и шланги. Издалека они казались Саймону месторождением огромных алмазов, кристаллизовавшихся в удивительно строгом и стройном порядке; их ряды тянулись так далеко, что он не видел противоположных стен. Кабина замерла.
Самый нижний ярус выглядел на удивление просторным и пустым — тут стояли сотни две саркофагов, а за ними, напротив дверцы лифта, возвышался какой-то агрегат в металлоке-рамической броне, с небольшим наклонным пультом и монитором с выступами динамиков. Перед ним виднелось кресло. Саймон медленно двинулся вдоль шеренги саркофагов.
Лежавшие в них были, очевидно, обнажены, но прикрыты до подбородков мягкой белой тканью; голову каждого плотно обхватывал контактный шлем, так что он видел одни лишь лица — в основном людей пожилых или совсем преклонного возраста, бородатые, с сомкнутыми веками. Черты их были различны, но все они хранили строгое, властное выражение, некий отблеск суровой убежденности в собственной правоте и непогрешимости своих решений. Саймон понял, что видит иерархов — тех, кому подчинялась Сайдара, кто точно знал, когда архангелы вострубят в трубы, когда раскроются небеса и грянет Судный День. Они ждали его здесь, в тишине и мире, скованные сном. Ибо спящие не грешат, спящие благословенны, и сновидения их не есть грех.
Среди суровых старцев встречались люди помоложе, женщины и мужчины — вероятно, те, кто настраивал всю эту систему и заснул последним, приобщившись в знак такой заслуги к среде властителей. Десятка четыре саркофагов оказались свободными, с откинутыми крышками и втянутыми штуцерами системы жизнеобеспечения; за ними стоял саркофаг с поразительно красивой рыжеволосой девушкой, и Саймон долго всматривался в ее спокойное прекрасное лицо. Казалось, на алых губах блуждает неуловимая улыбка, а веки вот-вот распахнутся, взметнув опахала ресниц… “Какие у нее глаза?… — мелькнула мысль. — Серые? Синие? Карие? Нет, зеленые, — решил он наконец. — У рыжеволосых девушек, столь совершенных, как эта, зрачки всегда зеленые”.
Со вздохом покинув спящую красавицу, он направился к креслу перед бронированным агрегатом. Над его высокой спинкой тоже блестел коммуникационный шлем — значит, с владыкой этого царства снов можно было общаться наипростейшим и самым современным способом.
Саймон сбросил с плеч ранец, положил его у кресла, а сверху — так, чтоб дотянуться побыстрей, — пристроил излучатель. Несколько секунд он всматривался в наклонную панель под выступающим экраном монитора, но ничего интересного не обнаружил — ни клавиатуры, ни каких-либо кнопок и рычагов. Это еще раз подтверждало, что перед ним компьютер высшего уровня, пусть слегка устаревший, но мощный, способный вести беседу с человеком почти на равных.
Он уселся в кресло и надвинул колпак коммуникатора. На расстоянии протянутой руки тут же вспыхнула панель с клавиатурой — под самым экраном, где секундуназад поблескивал лишь металл обшивки. Панель была побольше, чем у современных машин, другой конфигурации и окраски, что Сай-мона не удивило — в конце концов, этот компьютер собрали в те времена, когда родители его еще не встретились, а сам он пребывал в местах, посещаемых одними аистами.
Вытянув руку (сквозь лицевой щиток она казалась блестящим и гибким манипулятором), Саймон отстучал стандартные коды вызова. Экран озарился и засиял неярким лунным светом, динамики тоже ожили, испустив мелодичную долгую трель; казалось, под бронированным колгТаком машины чирикнула птица.
На экране возникли слова:
"СПОСОБ ОБЩЕНИЯ?”
— Акустический, — произнес Саймон. — Хочу потолковать с тобой по душам, старая жестянка.
— К общению готов, — отозвался голос. Не безжизненный, как у робота-водителя, а сочный и мягкий баритон. Таким голосом только проповеди читать, мелькнуло у Саймона в голове.
Словно подслушав его мысли, компьютер спросил:
— Должен ли я в начале беседы воздать хвалу Господу?
— У Господа сегодня выходной, — отозвался Саймон. — Просили не тревожить.
А вот тебе не помешало бы представиться. Не с Господом беседуешь, с человеком, а человек — не всеведущ.
— Паскаль-15, серийный номер 33/21, — произнес компьютер звучным баритоном. — Велением Верховного Конклава поименован как Иаков Старший. Камень мой — халцедон, а атрибут — палица[33].
"Иаков Старший, надо же! Повезло, что не Иуда Искариот”, «Иаков Старший — один из двенадцати апостолов. Согласно христианской символике, его атрибутами были халцедон и палица.» — подумал Саймон и сказал:
— Я буду звать тебя Паскалем. Паскаль был поумнее всех двенадцати апостолов, хоть ты, я думаю, этого не знаешь.
— Я знаю, — прозвучал мягкий голос. — Я знаю, кто такой Блез Паскаль. Объем моей памяти сорок алеф-бит[34].
— Это впечатляет, — согласился Саймон. — Очень приличная память. Ты, вероятно, помнишь каждую муху, что пролетела здесь за последние тридцать лет.
— Здесь нет мух, — заметил Паскаль-Иаков. — Только люди и я. Люди спят, я бодрствую. Я — Координатор Авалонского Хранилища.
— Твое назначение?
— Первое: поддерживать в норме жизненные функции каждого спящего. Второе: поддерживать связь с Координаторами других Хранилищ, при необходимости — оказывать им помощь. Третье: поддерживать собственные жизненные функции. Пока не придет час, назначенный Господом, дабы судить, карать и миловать… — Звучный голос Паскаля вдруг стал тихим, почти шепчущим. — Быть может, этот час уже пришел? — поинтересовался он. — Быть может, ты — Его посланец?
— Нет, — ответил Саймон, — я из другого ведомства. Бывает, мы тоже судим и караем, но перед этим задаем вопросы. Надеюсь, ты сможешь ответить на них.
— В пределах моей компетенции, — скромно произнес Паскаль и смолк.
"С ним можно разговаривать, — пронеслось у Саймона в голове, — разговаривать и договориться. Сорок алеф-бит, подумать только!” Интеллект Паскаля был очень высок — не меньше, чем у аналитических компьютеров ЦРУ и машин глобальных долговременных прогнозов в сфере социологии и экономики. Пожалуй, единственным неприятным моментом являлась его религиозная ориентация — несомненное влияние порядков, которым подчинялась Сайдара. Но Саймон полагал, что в личности Паскаля все же превалируют здравомыслие, практичность и трезвость. Этим отличались все искусственные интеллекты — и они совсем не умели лгать.
— Что происходит со спящими? — спросил он после долгого раздумья.
— Все физиологические параметры в пределах нормы, — тут же откликнулся Паскаль. — Соотношение биологического времени к реальному — один к двенадцати. Нет сомнений, что все спящие праведники доживут до две тысячи четырехсотого года и будут призваны нашим Творцом…
— Он — не твой Творец! — прервал Паскаля Саймон. — Я тебя сотворил. В широком смысле слова, разумеется. И приказываю не поминать больше имя Господне всуе.
— Приказ понял, — произнес Паскаль с легкой обидой. — Осмелюсь тем не менее доложить, что я крещен и удостоен сана дьякона. И крестил меня лично Верховный Иерарх, всеблагой Симеон Рувим Казетти. Саркофаг 1-А, первый ряд с левой стороны.
Саймон решил не обращать внимания на этот комментарий.
Что поделаешь, никто не безгрешен; компьютерам, как и людям, свойственны отдельные недостатки. Можно даже сказать, чудачества…
— Какую цель ставили иерархи? — спросил он. — Ту, что ты назвал? Дожить до
Страшного Суда и восстать в час Господнего гнева?
— Гнев Господень не коснется праведников, — уточнил Паскаль и добавил:
— Упомянутая выше цель — первая по приоритету. Но есть и вторая. Спящие видят сны.
— Сны? Какие сны?
— Какие пожелают. Это составная часть первой из моих задач: поддерживать в норме жизненные функции каждого спящего. Включая, разумеется, душевное здоровье. Аппаратура искусственного сна производит реэмиссию желаний, и в результате…
— Погоди, — прервал Саймон. — Ты хочешь сказать, что все эти апи… прошу прощения, праведники — спят и видят сны? По твоему сценарию?
— По их сценарию, — возразил компьютер. — Я лишь улавливаю их подсознательные желания и направляю общий ход событий.
— И что же им снится?
— Многое… — В бархатном голосе Паскаля-Иакова проскользнула нотка задумчивости. — Одни пребывают в раю — в том раю, о котором они мечтали, и мне кажется, что это не очень похоже на христианский рай… Другим сновидения приносят такое, чего они были лишены в реальности. Некрасивые становятся красавцами, трусы — героями, глупые — гениями, жаждущие власти — вождями и владыками, жаждущие любви… Ну, ты понимаешь, что им снится. У каждого — свои желания, и приключения тоже свои. Но — во сне! А спящие не грешат, как сказал мой духовный отец всеблагой Симеон Рувим Казетти. И все, что они узрели во сне, не есть грех. Благословенны спящие и ожидающие!
Паскаль смолк, и Саймон, воспользовавшись паузой, спросил:
— Ты можешь их разбудить?
— Разумеется. В техническом отношении это несложно. Но я руководствуюсь программой, где четко указаны две ситуации: все спящие могут восстать по Господнему призыву, либо каждый из них — по собственному желанию. В последнем случае я не имею права опять погрузить их в сон.
— И что же, нашлись такие, пожелавшие проснуться?
— Нет. Зачем? Сновидения дарят щедрей, чем реальность;
На некоторое время Саймон погрузился в раздумье. Был в о жизни период, когда, возвратившись из тайятских лесов, °н видел навязчивые сны; но те сны не приносили ничего, оме тревоги и беспокойства. А здесь, на Сайдаре, сновиде-“Ия были счастливыми, и миллионы спящих обитали в их ил-зорной реальности, не желая проснуться. Как сказал Паскаль — зачем? Сон приносил им счастье… А что такое счастье, если не исполнение подсознательных желаний?
Для Ричарда Саймона в этом таился некий соблазн.
В общем и целом он был доволен жизнью и самим собой, но с недавних пор мучила его одна идея, те мысли, что приходят к человеку на пороге духовной зрелости — к кому в тридцать лет, к кому в сорок, а к кому и никогда. Он размышлял о своем предназначении. Кто он, кем он был и кем стал? Был непоседливым парнишкой с Тайяхата, затем — учеником Чо-чинги, возлюбленным Чии, воином-тай и курсантом школы ЦРУ… Стал полноправным агентом — одним из лучших агентов, проникшим в Закрытый Мир… Возможно, в будущем он добьется чего-то большего: совершит путешествие на Землю, шагнет в иную галактику по темному склону Пандуса, перестреляет и вырежет еще десяток банд… Наконец, удостоится чести и славы…
И это все?…
Временами честь и слава, столь дорогие для воинов-тай, казались ему не самой главной целью — как, впрочем, и девизы ЦРУ. Без гнева и пристрастия… Не милосердие, но справедливость… Во благо мира… Это были прекрасные и верные слова, но чего-то в них не хватало. Это были слова для всех, а не лично для Ричарда Саймона.
Наставник Чочинга говорил: лишь сильный достоин жить. Но его поучение касалось тай, а не двуруких пришельцев с Земли. К тому же теперь оно рассматривалось Саймоном как констатация сомнительного факта, не связанного с главнейшим из вопросов: зачем жить. Аборигены Тайяхата подобными вопросами не задавались; они просто жили. А значит, поучения Чочинги не могли помочь Ричарду Саймону.
И сейчас он думал о своих подсознательных желаниях — не о сути их, ибо подсознательное недоступно человеку, но о возможности их осуществить. Не обнаружится ли здесь ключ к познанию своей цели, своего предназначения? Весьма вероятно, решил Саймон. Как утверждает Паскаль, во сне некрасивые становятся красавцами, трусы — героями, глупые — гениями, жаждущие власти — владыками, жаждущие любви — неутомимыми любовниками. А кем станет он?
Ему предоставлялась уникальная возможность познать самого себя. И он ничем не рисковал — ведь из сна можно было вернуться в реальность по собственной воле! Правда, у четырех миллионов апи такого желания почему-то не возникало… Но эта мысль уже не могла остановить Саймона.
— Слушай, Паскаль, — произнес он, поднимая руки к шлему, — я видел, у тебя тут есть вакантные места?
— Тридцать восемь — на данном ярусе и шесть тысяч двести пятьдесят два — на всех остальных.
— Ну, так я прилягу, — сказал Саймон. — Ты не против?
Не дожидаясь ответа, он стащил с головы шлем, встал и направился к саркофагу рядом с рыжей красавицей. В таком соседстве и спать приятно, подумалось ему. Вот если б эти гробы были пошире… Или, скажем, он мог бы проникнуть в ее сон… в роли героя-любовника…
Саймон рассмеялся, лег в саркофаг и захлопнул крышку. Вероятно, это служило сигналом для Паскаля-Иакова; он тут же почувствовал, как к вискам прижались холодные пластинки контактов, а в шейную вену вонзилась тончайшая игла. Теперь он был одним из сотен тысяч гостей этой гигантской ночлежки, кормившей, поившей и развлекавшей своих постояльцев. Он готовился к вступлению в иллюзорный мир, где все подчинится ему, где он может стать возлюбленным тысяч прекрасных женщин, гением — вроде Сергея Невлюдо-ва, или великим вождем, владыкой Вселенной, повелителем ада и рая, самим Господом Богом…
Глаза Ричарда Саймона сомкнулись.
Перед ним раскинулся тайятский лес из неохватных деревьев чои, а в промежутках меж ними он видел гряду каменистых холмов, подобных гигантским пням — столь крутыми были их склоны, а вершины казались срезанными косой. Он сразу узнал это место: гранитные пни, в сотне лиг от мирных земель, к западу от Чимары. Поляна, где он сразил Цора.
Давний сон его повторялся.
Как в том сне — или в далекой реальности — их было трое: Читари Одноухий, Ченга Нож и Дик Две Руки; трое воинов в серебристо-серых повязках Теней Ветра, трое лазутчиков, искавших вражеский стан. Но встретили они друзей — почти Друзей, так как с кланом Горького Камня было заключено перемирие. Саймон, Однако, помнил, что сие не означает, что их отпустят с миром, спев Песню Приветствия и наделив дарами. Просто схватка — если дойдет до схватки — будет почетной, один на один, с равным оружием, и победителю не станут мстить. Все-таки друзья, не враги…
Толпа Горьких Камней раздалась и вперед выступил их предводитель.
Заслуженный человек, снискавший не меньше чести и славы, чем Чоч, сын Чочинги: пальцы и уши целы, а Шнур Доблести свисает почти до колен. Он запел; звали его Циваром Дробителем Черепов, и на своем веку он свершил не один славный подвиг.
Читари, старший из трех лазутчиков, ответил — спокойно и с достоинством, без оскорбительных намеков и жестов. Ченга тоже казался невозмутимым, только оглаживал пояс, за которым торчали рукояти метательных ножей. Глядя на них, Саймон усмехнулся. Он знал, кому выпадет честь сразиться первым. И знал, чем закончится поединок.
После обмена Песнями Цивар произнес:
— Странное шепнули мне как-то Четыре Звезды — о пришельце из земель двуруких, таком же доблестном и умелом, как воины-тай. Будто бы он еще молод, но отважен и ловок, и обучен самим Чочингой, встретившим смерть на рассвете. Не поверил я и решил поглядеть.
— Гляди! — сказал Читари и вытолкнул Саймона вперед. Цивар усмехнулся.
— Вижу двурукого ко-тохару в повязке Теней Ветра. Вижу, Г что он еще молод, хотя и не юн. Вижу за его поясом клинки. Больше не вижу ничего!
— Шнур видишь? — спросил Читари.
— Ожерелье? — Цивар сощурил глаза. — Да, ожерелье длинное… уже до пояса достает… Только на нем больше пальцев двуруких, чем воинов-тай. А кому нужны их пальцы? Крысиный клык — и тот почетней!
Это было уже оскорблением, но Саймон смолчал — все, что надо, скажет Читари, на правах старшего.
— Палец всегда палец, — возразил Одноухий. — Но если тебе не нравятся эти, — он коснулся ожерелья на шее Саймона, — может, кто-то из ваших воинов поделится своими? Ну, у кого завелись лишние пальцы? — И он с мрачным видом оглядел толпу Горьких Камней.
— Ха, пальцы! Кто говорит о пальцах! — Цивар пренебрежительно махнул рукой. — Мой Наставник был таким же мудрым, как Чочинга, и он говорил: отрезав пальцы, не забудь про печень.
— Сам будешь резать, великий воин? — поинтересовался Читари и бросил на Саймона испытующий взгляд.
— Нет! Я же сказал: хочу посмотреть. Резать будет он! Из шеренги Горьких Камней выступил Цор. Время в лесу для него не прошло даром: сделался он могу4 и крепок, как молодое дерево шой, — с выпуклыми мышцами, что скрывали ложбинку меж плечевых суставов, с толстой шеей и длинными мускулистыми ногами. Но Саймон видел, насколько он молод, — совсем юнец, мальчишка, а не мужчина, с которым почетно скрестить клинок. То не его добыча, понял он. В битве с юнцом не получишь ни славы, ни чести, одну лишь горькую память да тяжкие сны…
Сны? Разве он сейчас не во сне? Не в мире иллюзий, где исполняются потаенные желания?
Дик Две Руки, сразивший некогда Цора, исчез, растворился в тумане прошедших дней. Здесь, в тайятском лесу, был Ричард Саймон, Тень Ветра, воин, не знавший поражений. Он шагнул вперед, оттолкнув Цора с дороги.
— Гепарды не сражаются с пинь-ча. — Его сильный голос раскатился над поляной. — Гепарды точат клыки на саблезубых кабанов. Не так ли, Цивар? Ты еще хочешь взглянуть, какого цвета моя печень?
Клинок в руке Саймона взметнулся и зазвенел, встретив упругое сопротивление стали.
… В следующий миг он был уже не в тайятском лесу, а на церковной колокольне. Ладони его лежали на раскаленной твердой плоти “хиросимы”, два пулеметных ствола глядели на скалы Сьерра Дьяблос; из-за скал, ряд за рядом, выползала колонна людей в пятнистых комбинезонах, и в руках их блестело оружие. За спиною Саймона грудились беленые домики на берегах прозрачного потока, а между ними и церковью была площадь, заполненная народом. Не оборачиваясь, он знал, что там собрались все: Дряхлый священник и староста, дон Анхель Санчес, экономка священника с прижавшейся к ней девочкой, Пакито и Лола, Рикардр и малышка Би, и другие люди, женщины и мужчины, еще не привязанные к столбам, не изуродованные, не изнасилованные, еще живые… На сей раз он поспел к ним вовремя, не к шапочному разбору, и эта мысль наполняла его торжеством.