Тень ветра Ахманов Михаил

Пригнувшись, он с яростным воплем дал длинную очередь, что отозвалась в скалах эхом — долгим, как похоронный салют. Фонтаном взметнулись осколки камня, под гулом свинцовых пчел рухнула тишина; хищная стая понеслась, тараня воздух, скользя вдоль дороги, отыскивая цель, такую мягкую, такую беззащитную перед укусом стали. Над атакующей колонной взвился гондурасский флаг, оттуда ответили — слабо, вразнобой; одна пуля свистнула слева от Саймона, Другая ударила в колокол, породив долгое протяжное “ба-аммм”. Он дал новую очередь, уложив в пыль десяток фигурок в пестрых комбинезонах. На площади, за его спиной, люди стояли в молчании, слушая слитный рокот пулеметного и колокольного набата. Они надеялись на него.

— Без гнева и пристрастия, — произнес Саймон, прошивая ряды атакующих. — Не милосердие, но справедливость! — Он срезал гондурасский флаг, что развевался над отрядом. — Pro mundi beneficio! Поднявший меч от меча погибнет! Не возжелай дома ближнего своего, не подними рук на жену его и детей! — Он снова надавил гашетку и пробормотал на тайят-ском:

— Чтоб вам сдохнуть в кровавый закат, проклятые крысы! Я не пущу вас сюда!

Пулемет грохотал и пел в его руках, посылая не праведным смерть и муки. Он ликующе расхохотался и пнул зарядный ящик. Патронов было много. Много маленьких свинцовых пчел, посланцев Ричарда Саймона, защитника тех, кто стоял сейчас на площади.

Он слал смерть из храма, где пребывали милосердный Христос и Дева Мария, заступница. Богородица. Он слышал их голоса. Они говорили: сегодня — не милосердие, но справедливость! Они тоже избрали его своим защитником. Не карающей десницей, не ангелом-мстителем с огненным мечом, а вестником жизни и надежды. В звоне колокола он слышал их голоса, он внимал и подчинялся им. Они говорили: сражайся! Сражайся, воин, но помни: сладко карать и сладко мстить, но слаще — защищать!

… Панамская деревушка исчезла, растаяли горы Сьерра Дьяблос, затерялась в пустоте Латмерика — коричнево-сине-зеленый шар, плывущий вокруг ослепительной звезды. Саймон лежал в траве иного мира; иное солнце восходило над его головой, иные ветры шелестели вокруг, приветствуя утреннюю зарю. Трава была высокой, красной и гибкой; упругие стебли нависали над ним, точно желая надежнее спрятать, укрыть от чужих взоров. На горизонте вставал горный хребет, вокруг лежала степь, и в ней ярким сочным пятном зеленела дубовая роща. В кольце деревьев торчали решетчатые башенки и серый бетонный купол с погасшими прожекторами.

Тид, догадался Саймон. Южный материк, станция Пандуса, в ста километрах от Залива Левиафанов, в двадцати — от Адских Столбов и в четырех — от лесной опушки. Снабжена маяком системы “Вектор”, окружена ультразвуковым Периметром для защиты от местных животных. Только от животных; от людей этот барьер не защищает. Персонал — четыре человека: Жюль де Брезак — старший оператор, офицер Транспортной Службы; Хаоми Синдо — оператор; Леон Черкасов и Юсси Калева — техники. Пока еще живые.

Он пополз вперед, волоча за ремень вороненую “сельву”. Солнце уже вставало; он должен был поспеть вовремя. Он полз, прижимаясь к теплой земле, и вспоминал наставления Чочинги: стань тенью ветра, воин, стань эхом тишины, стань мраком во мраке и отпечатком на воде, стань травой среди трав, птицей среди птиц, стань змеей среди змей. Он был сейчас тенью и эхом, травой и птицей, змеей и мраком; он продвигался вперед с бесшумностью пантеры, и стебли красной травы, смыкаясь, не шелестели за его спиной.

У невидимой черты Периметра он замер, с минуту прислушивался к плеску и веселым возгласам, потом приподнялся на коленях. Теперь он видел бассейн и двух обнаженных парней в воде: один — постарше, темноволосый и худощавый, второй — здоровяк с соломенной гривой, примерно возраста Саймона. Юсси и Леон, техники, мелькнула мысль. Де Брезак сейчас на дежурстве и сидит в диспетчерской, а Хаоми, милая длинноногая Хаоми с чуть раскосыми глазами, только поднялась. Их пока что четверо, но трое обречены… были обречены — в той, другой реальности, где Ричард Саймон безнадежно опоздал.

А вот и гости! Он чуть пригнулся, не спуская глаз с неясных силуэтов, скользивших над травой. Они появились с востока; солнце било Саймону в глаза, и он не мог разглядеть их лиц — только смутные контуры фигур, окруженных неярким ореолом. Тот, что повыше, — Мела, пониже — Пономарь… Евгений свет Петрович, землячок… Ну а третий, коренастый и бритоголовый, его телохранитель… Только на сей раз хозяина ему не защитить… Ни хозяина, ни себя самого…

Саймон видел, как три фигуры замерли, прислушиваясь к возгласам и плеску, затем Пономарь махнул рукой, приказывая обойти станцию с юга и не приближаться к черте Периметра. Мела и бритоголовый крадучись двинулись вперед; вожак, настороженно озираясь, шел за ними. В руках у этой троицы были длинные шесты — самодельные копья, как догадался Саймон. Вероятно, все остальное имущество было брошено среди трав, а сейчас они расстанутся и с копьями — копья будут торчать в телах Леона и Юсси, пока их не сволокут в ангар…

Он в точности знал, что сейчас произойдет. Сначала они изберут позицию за Периметром, но поближе к бассейну; затем ринутся сквозь кольцо деревьев, ударят копьями: Юсси — в шею, Леона — в живот и в правый бок; будут бить их еще, в полном молчании, зверея и наливаясь яростью, пока вода в бассейне не станет алой. Эта задержка спасет Хаоми — в той, другой реальности; Жюль успеет вывести ее к ангару и возвратиться в диспетчерскую, чтоб заблокировать компьютер. Изолянты тем временем проникнут на станцию сквозь западный вход, захватят оружие и покончат с де Брезаком. Потом станут палить по вертолету…

Таков был прежний сценарий. Но тут, в мире снов, Саймон мог его переиграть. Он ощущал пьянящее чувство власти — не над людьми, а над событиями и временем. Впервые время покорствовало ему, он обладал даром растягивать его и торопить, поворачивать вспять, переноситься в прошлое, предвидеть будущее. Это было восхитительным ощущением! Это давало возможность исполнить все дела — в тот самый момент, когда им полагалось быть исполненными.

Он ждал, пока три темные фигуры не очутились прямо перед ним. Потом поднялся во весь рост и вскинул оружие. Сухо и резко щелкнули три выстрела. Ствол “сельвы” даже не успел нагреться.

… А затем сразу же стал горячим.

Саймон бежал по галерее дворца, нависшего над пропастью, словно ласточкино гнездо. Воздух был холодным и разреженным, небо отливало сапфировой синевой, и повсюду, насколько видел глаз, вздымались горы — остроконечные пики в коронах из льда, хмурые и неприветливые, словно тюремщики, проспавшие побег всех заключенных. Эти горы тянулись на тысячу лиг, на юг и север, на запад и восток, заполонив планету; но, кроме гор, тут были плодородные плато, быстрые реки в скалистых ущельях и согретые солнцем склоны. Мир, вполне пригодный для жизни, для тех, кому горы дороже равнин, ибо величие их неизменно, вечно и наполняет сердца восторгом.

Независимый Мир, Гималаи. Непал, страна шерпов. Горный дворец князя Тенсинга Ло…

Каким-то образом Саймон знал, что князь еще только готовит восстание, а значит, ему, Ричарду Саймону, совсем не положено здесь находиться. Разумеется, тайное присутствие не исключалось, однако не с автоматом в руках. Не с “сель-вой”, чей жаркий ствол ревел и бился разъяренным зверем.

На сей счет законы были строги. Никому, ни великим державам, ни Совету Безопасности ООН не дозволялось активно влиять на события, пока не будет превышен критический рубеж. Вернее, вмешательство допускалось, но только экономическое и политическое, в рамках мирной дипломатии, арбитража и примирения противоборствующих сторон. А посему приходилось ждать. Ждать, пока Тенсинг До, властолюбивый честолюбец, сплотит своих приверженцев; ждать, пока четверть Непала будет купаться в крови; ждать, пока не сгорят селения непокорных, пока королевскую армию не отбросят к границам Бутана и на границах этих не запылает война.

Таков был закон Конвенции Разделения. Но в мире снов Ричард Саймон мог следовать своим законам.

Он миновал галерею, расстреляв десяток княжеских охранников. Это были шустрые парни, шерпы из имений Тенсинга, обученные инструкторами с Уль-Ислама, но с Саймоном они тягаться не могли. Он убивал их, не испытывая враждебности, скорее — гадливое недоумение и неприязнь; они были всего лишь ширмой, прятавшей Тенсинга Ло, и не такой уж прочной. Встречались Саймону стены и попрочней.

Галерея выводила в зал, узкий и длинный, с резной деревянной лестницей в дальнем конце. Он размахнулся и швырнул в дверной проем контейнер с фризером. Откуда взялся этот контейнер, Саймон понятия не имел — просто в нужный момент пальцы его ощутили гладкую поверхность гранаты, а через секунду беззвучная вспышка сверкнула в воздухе. Вероятно, заряд был мощным — люди Тенсинга сразу застыли ледяными истуканами, — но Саймона это не волновало. Будто не чувствуя холода, он добрался до лестницы и начал подниматься, расшвыривая полуживых стражей. Под сводами зала клубилась изморось, и стены потрескивали от перепада температур, но на лестнице, на верхних ступеньках, кое-кто еще шевелился. Впрочем, не слишком активно.

Второй этаж был врезан в склон горы и походил на лабиринт с десятками переплетавшихся ходов и коридоров. Но безошибочное чутье руководило Саймоном; он знал, куда идти, как избежать ловушек и засад, где прыгнуть, где пригнуться, куда послать гранату или пулю. Запас их был неисчерпаем. В его ладонях появлялись то гладкие цилиндры с фризером, то капсулы взрывчатки, то разноцветные шары: небесно-синие — с “хохотуном”, зловеще черные — с “укусом гюрзы”, белые, как снег гималайских вершин, — с “лотосом забвения”. Там, где он шел, наступала тишина, и лишь временами дикий смех тревожил сумрачные коридоры.

Они казались Саймону хитрой паутиной, где затаился ядовитый злобный паук. Яд его мог отравить весь мир, всю планету, а может быть, и всю Вселенную. Он ненавидел паука. Он подбирался к нему все ближе и ближе, сжимая оружие, готовясь нанести удар. Паука вроде бы звали Тенсинг Ло. Или Дагана, потрошитель из Рио? Или Сантанья? Или Мела? Он в точности уже не знал. Но паука полагалось убить. Таким было его предназначение — уничтожать ядовитых пауков.

… Он снова был на колокольне, в панамской деревушке, на этот раз безлюдной и тихой, будто грады и веси Сайдары. Ни живых, ни мертвых, ни крестьян, ни бандитов Сантаньи, ни столбов, ни растерзанных тел — только дома с плотно закрытыми окнами да ветер, вздымающий бурую пыль в переулках… Пулемета с зарядным ящиком тоже не было.

Ветер раскачивал колокол, тот гудел и бился над головой. Речи его сперва казались невнятными, но постепенно Саймон стал различать их смысл, отметив, что слова звучат как бы сразу на всех известных ему языках. Колокол говорил с ним, шептал на тайятском и арабском, пел на русском и английском, звенел на испанском; а временами Саймону чудилось, что слышит он украинскую речь. Слова были разными, но смысл — единым. “Призван уничтожать, призван защищать!.. — гудел колокол. И снова:

— Призван, призван, призван! Уничтожать и защищать! Уничтожать и защищать!” С каждым ударом это звучало все ясней и ясней, пока Саймон не догадался, что слышит вовсе не голос колокола, а Поучение незримого Наставника.

Быть может, Чочинги? Или того существа, которым стал Чочинга, ушедший в Погребальные Пещеры?

Быть может, подумал он. И решил: пора вернуться.

Над ним вновь громоздились этажи с хрустальными саркофагами, чудовищный колодец-усыпальница, заполненный неярким зеленоватым светом. Пятьдесят ярусов, сотни тысяч спящих… И еще миллионы — в других городах Сайдары, на всех ее архипелагах, под каждым храмом, под защитой стен и роботов, за электромагнитным барьером, уже не столь неодолимым, как тридцать лет назад…

Пусть спят, решил Саймон. У них своя цель, у него — своя. Он был грешником, они — праведниками; он искал смысл реальной жизни, они верили в иллюзию и дожидались Божьего Суда. Suum cuique, как говорили латиняне, каждому — свое! Саймон не мог ни осудить их, ни спасти, ибо они не нуждались в спасении. Во всяком случае, не из его рук.

Он откинул крышку саркофага и поднялся. Рыжеволосая красавица дремала рядом, ее прекрасное лицо казалось умиротворенным и счастливым — то ли ее обнимал сейчас возлюбленный, то ли сидела она у ног Господних, наигрывая нежные мелодии на арфе. Мгновенное сожаление пронзило Саймона — девушка была так хороша… Чего ей не хватало? Чего не хватало всем прочим апи? Мир их был подобен райским садам, и все же они оставили его… Отчего? Кто им мешал дожидаться явления Господа наяву, а не во сне?

Это было последним вопросом, и Саймон знал, где получить ответ. Он вновь направился к креслу с высокой спинкой, уселся и нахлобучил контактный шлем; панель с клавиатурой тут же возникла перед глазами. Саймон потянулся к клавишам. Их, разумеется, не требовалось нажимать, только коснуться, но ощущение было таким, будто под пальцами теплый и гладкий пластик.

На этот раз Паскаль-Иаков откликнулся без промедления, голосом, а не надписью на экране. Его баритон звучал с легкой обидой.

— Ты уходишь? Ты недоволен своими снами? Жаль… Я так старался…

— Я доволен, — сказал Саймон. — Я очень доволен и хочу поблагодарить тебя.

Ты мне помог, Паскаль.

— Помог? Чем же?

— Не будем это обсуждать. У людей, Паскаль, свои проблемы… у меня и у других… Я думаю, ты понимаешь. Твоим хозяевам тоже что-то мешало?

Раздался странный звук — Саймон готов был поклясться, что Паскаль вздыхает. Причем с явным сожалением.

— Мешало, — вымолвил он, помолчав. — Ты верно понял, мешало. Ты — человек и лучше меня разбираешься в человеческих побуждениях… гораздо быстрее и вернее… А мне пришлось размышлять над ними долгие годы. Правда, у меня иное восприятие времени… Время для меня не столь важный фактор, как для людей.

Саймон затаил дыхание. Туман над последним из секретов Сайдары рассеивался.

— Значит, ты размышлял долгие годы, Паскаль? — произнес он. — И каков же результат? К какому выводу ты пришел?

Снова раздался вздох — вернее, его имитация, настолько искусная, что Саймон, закрыв глаза, не отличил бы Паскаля-Иакова от человека.

— Они были праведниками, — раздался негромкий голос компьютера. — Они обитали здесь как в раю… Трудились, молились и не грешили… — Паскаль сделал паузу и закончил:

— Но быть праведником так скучно! Лучше спать и видеть грешные сны…

— Готов проинформировать вас, леди и джентльмены, что проект “Земля” вступил в решающую фазу, — произнес Директор. — Установка, созданная транспортниками, работает, и мы осуществили первую из намеченных операций. Рейд прошел вполне успешно. — Он поджал сухие губы, оглядел сидевших за столом — женщину и двух мужчин — и добавил:

— Разумеется, эти факты строго конфиденциальны, относятся к категории “А” и разглашению не подлежат.

— Нас об этом предупреждать не нужно, Свен, — пробурчал представитель России, и его украинский соратник согласно кивнул, пощипывая вислые усы. Леди Дот, последняя из участников совещания, сидела с невозмутимым видом, уставившись в некую точку на пиджаке Директора — как раз в области левого нагрудного кармана.

Николай Москвин, российский резидент ЦРУ, был немолодым густобровым и полноватым, с обвисшими щеками и крепкой квадратной челюстью. Такое обличье являлось традиционным для российских политиков и генералов во все эпохи и при любых общественных системах. И. хоть теперь Россия была страной демократической, русские по-прежнему желали видеть на высших постах не женщин, а мужчин, не Молодых, а старых, не худощавых и обаятельных, а внушительно полных и мрачных. Этот национальный обычай соблюдался даже в российском филиале ЦРУ, которым руководил Москвин. Что до Конопченко, украинского эмиссара, то он казался слегка расплывшимся изданием коллеги из России и глядел еще более мрачно, сосредоточенно и серьезно.

Побарабанив пальцами по краю стола, Москвин спросил:

— Мы можем ознакомиться подробней с деталями этого рейда? Какой объект был выбран, как сформулировано задание, кто исполнитель и каковы результаты?

Директор кивнул.

— Разумеется, Николае. Исполнитель — пятьдесят четвертый, объектом выбрана Сайдара, в предписании — четыре позиции, выполнены все. С подробностями вас ознакомит Хелли. Когда мы закончим с основными вопросами.

— Пятьдесят четвертый — Тень Ветра? Кажется, американец? — поинтересовался Конопченко, оглаживая усы. — Почему был выбран именно он? На мой взгляд, Казак ничем не хуже.

— Как и наш претендент, — хмуро добавил Москвин.

— Потому, что этот вопрос находится в моей компетенции, — сухо напомнил Директор. — Первую стадию проекта осуществляет главная штаб-квартира.

— Но не вторую! — Москвин поднял палец. — Все, что касается Старой Земли, мы решаем коллегиально!

— По этому поводу вы и вызваны. Вы, Николас, и коллега Конопченко. — Фамилию украинского эмиссара Директор произнес чуть ли не по слогам — славянские фамилии давались ему тяжелей имен, которые почти всегда можно было переиначить на привычный лад. Он повернулся к Леди Дот:

— Ориентировку, Хелли.

Тонкие губы женщины шевельнулись.

— Мы располагаем сейчас тремя подготовленными агентами экстра-класса. Я имею в виду — специально подготовлен ными для предстоящей операции…

— Простите, — Москвин тяжело шевельнулся в кресле, — их, если не ошибаюсь, было четверо?

— Да. Было четверо. Хромой Конь погиб. На Сицилии-2. — Леди Дот говорила отрывистыми фразами, словно нажимая спуск “амиго”. Закончив, она вопросительно взглянула на Директора. Тот кивнул. — Итак, трое. Андрей Божко, кличка Казак, Анвер Ходжаев, кличка Карабаш, Ричард Саймон, кличка Тень Ветра. Имеется еще две группы — на стадии обучения. Они пока что для нас бесполезны.

Выбирать придется из трех имеющихся кандидатов.

— Все-таки я этого не понимаю, — заявил Конопченко. — В нашей системе — сотни отличных агентов с великолепным послужным списком. Преданные, опытные люди… Почему мы должны выбирать из трех? Почему не из трехсот?

— У этих парней есть необходимые физические данные, — пояснил Директор. — Очень сильны, выносливы и обладают еще одним качеством… — Он возвел глаза к потолку и усмехнулся. — Я бы назвал его жизнестойкостью… да, способностью выживать в самых экстремальных ситуациях. К тому же переход с помощью установки ИТ, как и предполагалось, сопряжен с чудовищными нагрузками. Те триста преданных и опытных, которых вы упомянули, — теперь глаза Директора Уставились на Конопченко, — имеют шанс превратиться в триста свежих трупов.

— Я считаю, у нас вполне достаточно претендентов, — сказал Москвин, воинственно выпятив челюсть. — Их даже слишком много. По сути дела, рассматривать надо лишь двоих — Ходжаева и этого Божко. Иные варианты исключены.

— Вы слишком категоричны, Николае. — На морщинистом лице Директора отразилось неодобрение.

— Отчего же? Вопрос о проникновении на Землю — проблема политическая.

Прежде всего — политическая! И вы понимаете это не хуже меня, Свен. Как принято считать, источником всех неприятностей — я говорю о блокировке Пандуса — явился Русско-украинский конфликт… — глаза Москвина скользнули по лицу Конопченко, — конфликт, возникший в Эпоху Исхода из-за Донецка, Харьковской области, Одессы и крымских городов. Они так и не были эвакуированы, а Земля внезапно превратилась в Закрытый Мир, где, по нашим предположениям, доминируют либо русские, либо украинцы — смотря кто одержал верх в перечисленных мной регионах. Вся остальная планета, не считая пустынь, джунглей и тундры, — руины и кратеры, кратеры и руины… На фоне этого разора потенциал нескольких городов, сохранивших промышленность и население, обеспечивает всемирную гегемонию… Либо русских, либо украинцев! И разбираться с этим делом обязаны наши посланцы.

— Карабаш — не русский, — проскрипел Конопченко. — Карабаш — татарин.

— Из российского города Астрахань, — возразил Москвин. — Русским языком он владеет лучше, чем татарским. Еще — английским и немецким.

— Украинского зато не знает, — буркнул Конопченко. — А немецкий и английский там ни к чему. Разве что аукаться в кратерах.

— Не так сложно выучить украинский…

— А зачем? Андрей Божко говорит на обоих языках.

И внешность у него подходящая, славянская. Значит, смотря по ситуации, он может сыграть роль украинца или русского. А Карабаш — чужак! Его в том же Харькове пустят в распыл на первом углу… не говоря уж об Одессе…

Москвин ощетинился.

— Хотел бы я поглядеть, как пустят в распыл Карабаша!

— У вас, мой дорогой, предубеждение против татар — я полагаю, еще со времен Запорожской Сечи. Это сколько же лет минуло, а? И сколько теперь парсеков от Киева до Астрахани и Казани? Я думаю, что…

Эдна Хелли глядела, как они препираются: Москвин — выпятив подбородок и потрясая щеками, Конопченко — распушив усы, потом прищурилась и неторопливо, спокойно произнесла:

— Тень Ветра…

Над столом повисло молчание. Директор, скрывая усмешку, разглядывал потолок, российский и украинский резиденты хмурились, отдувались, отирали платками испарину. Наконец Конопченко пробормотал:

— Не надо нам американцев. Дело семейное… разберемся сами…

— Это вы так считаете, — палец Леди Дот уставился в висок Конопченко. — Семейные дрязги, семейная свара… политика! Выяснить, кто виноват… Кто сделал Землю Закрытым Миром — украинские непримиримые или русские сепаратисты?… Прикинуть, как это скажется на ситуации в данный момент… На международном рейтинге России и Украины… Извлечь выгоду… В конце концов, какое нам до этого дело? — Теперь палец Леди Дот глядел в грудь Москвину. — Мы — разведчики! Мы — подразделение ООН, и наши задачи — добывать информацию и ликвидировать террористов, а не заниматься политикой!

Голова Директора одобрительно качнулась.

— Напомню еще о загадке Сергея Невлюдова, — вымолвил он, — о взрывном характере технического прогресса, чему подтверждением служит Пандус… Наука нас постоянно радует: позавчера — ничего, и вчера — ничего, а сегодня — бабах! — фризерная бомба! Что завтра? Боевой космолет с радиусом действия до Магеллановых Облаков? И откуда? С Закрытого Мира Земли? — Он выдержал точно рассчитанную паузу и добавил:

— Это дело семейным не назовешь!

— Хм-м… По крупному счету вы правы, Свен. Только крупный счет обычно откладывают на завтра… Когда космолеты уже над головой… — протянул Москвин и вдруг усмехнулся, меняя тему:

— Кстати, о загадках и тайнах Невлюдова: удалось ли прочитать тот диск с Аллах Акбара?… Ну, с его Дневниками?

— Нет. Пока что нет, — Директор поджал губы. — Три с половиной столетия, сами понимаете, Николае… Восстановить информацию непросто, отнюдь не просто. Занятие для ювелиров… Словом, сейчас нам доступны пятнадцать процентов текста. И я предпочел бы не оглашать его содержание.

Москвин согласно потряс щеками и спросил:

— Кажется, этот диск обнаружен нашим человеком? Кем? Что-то не припоминаю…

По губам Леди Дот зазмеилась саркастическая усмешка.

— Тень Ветра. Свободный поиск. Счастливая Аравия, Аллах Акбар… Пару лет тому назад.

— Да ну! — Москвин с деланным изумлением всплеснул руками. — Наш пострел везде поспел!

— Американец… — просипел Конопченко, но тут же стушевался под яростным взглядом Эдны Хелли.

— Если на то пошло, — заявила она, — такой же американец, как вы — негр банту! Родился в международной Колонии Тайяхат, мать — русская из Смоленска, отец — потомок мормонов из Юты… Не из нынешней Юты, а из той, земной… Воспитан фохендами… Вы знаете, Конопченко, кто такие фохенды? И как они тренируют молодежь? Вы помните, какое тяготение на Тайяхате? А предки этого парня прожили там без малого триста лет! Вы можете сообразить, что это значит?

Украинский резидент безмолвствовал, и тут Эдна Хелли его добила.

— Помнится, у вас или у вас, — ее указующий палец переместился с Конопченко на Москвина и обратно, — был такой фольклорный персонаж, супермен и защитник обиженных — Илль-а Муро-метз, да? Он кто — русский или украинец?

Москвин заломил бровь.

— Трудно сказать. Я подозреваю, что в его времена мы не делились на украинцев и русских. Мы были киевлянами, муромчанами или новгородцами. Ранний феодализм, что попишешь! А при чем здесь Илья Муромец?

— Саймон на него похож. Кудри золотые, глаза синие, и в плечах — ко-сай саджень… так у вас говорят? Родные языки — английский и русский, свободно общается на украинском, испанском и арабском. Какого рожна вам исчо надо? — Последнюю фразу, как и замечание насчет “косой сажени”, Леди Дот произнесла по-русски.

— Значит, мать из Смоленска, — задумчиво произнес Москвин. — И русский язык — родной… Что ж, готов согласиться: это меняет дело. С точки зрения исторической преемственности, кандидатура не хуже Карабаша… Как полагаете, Конопченко?

— Мормон, — проскрежетал тот, — мормон, да еще москаль…

Москвин ехидно ухмыльнулся и обратил взгляд на Директора.

— Будем голосовать, босс?

Они проголосовали. Три “за” при одном воздержавшемся.