Рыцарь Смирнов Андрей

Еда подавалась в щель в нижней части двери. Щель была такой высоты, чтобы подсунуть глиняную миску с похлёбкой (премерзкого, надо сказать, качества). В принципе, в щель можно было просунуть руку – но зачем? До засова всё равно не дотянуться.

Ещё в двери имелось малюсенькое, забранное двумя прутьями окошечко, через которое поступал скудный свет.

Отхожее место представляло собой обыкновенную дыру. Замка не было.

Когда-то я прочитал книжку, в которой узник, запертый в похожих условиях, в течение, кажется, четырёх лет прогрызал себе путь на свободу при помощи одной металлической ложки. Можно было позавидовать упорству этого парня и подумать, не перенять ли его опыт, но была одна проблема – к моей жратве никаких ложек не прилагалось. Предполагалось, что узники должны проявить фантазию при поглощении пищи... Впрочем, еда никогда не бывала горячей настолько, чтобы миску нельзя было взять в руки. Как правило – похлёбка была чуть тёплой. Можно было пить её как бульончик. В первый раз от вкуса меня чуть не стошнило, второй раз я тоже вылил содержимое миски в отхожую дыру, а вот на третий раз чувство голода возобладало над естественным отвращением.

Кормили нас два раза в день – утром и вечером. И с первого дня я точно знал, что не выдержу здесь даже месяца. А поскольку разбить голову о стену – не мой стиль, значит, надо ухитриться сбежать. Даже без заветной ложки. Что там граф болтал насчёт моей удачи?

Пока меня вели вниз, я успел заметить, что тюрьма под замком Кориньи состоит из нескольких этажей. Выглядели все они одинаково – прямые коридоры с мощными дверьми. В конце каждого коридора располагался пост охраны. Ещё несколько солдат дежурили наверху, на последней площадке лестницы, которая была единственным путём наружу. Все эти люди – и тюремщики, и солдаты наверху – были обычным быдлом, годившимся только для того, чтобы сторожить заключённых. Впрочем, и к этой своей работе они относились спустя рукава, поскольку побеги из замка или не случались ещё вовсе, или были крайне редки. Причина сего заключалась не в хорошей охране, а в том, что двери камер – по крайней мере, значительное большинство дверей – закрывшись однажды, никогда уже не открывались. Еда подавалась через щель, дыра в полу позволяла справлять свои естественные потребности. Помыться, погулять?.. Полагаю, заикнись я о чём-либо подобном, мои слова встретили бы хохотом и тюремщики, и сами заключённые, те, у которых ещё сохранилось чувство юмора. Это ведь всё-таки был двенадцатый век, а не двадцатый. Мыться, по мнению тюремщиков, заключённым было вовсе не обязательно. Завшивеют – ну и что с того? Кому от этого хуже, кроме них самих?

Казалось, то, что камеру никогда не проверяют и не обыскивают, представляет некоторые возможности, но то была иллюзия. Кроме рубашки и штанов, мне не оставили больше никаких вещей. Можно было разбить глиняную миску, в которой мне приносили еду, и её осколками... Не получится. Миска была изготовлена из мягкой глины, крошащейся в пальцах. Раствор, скреплявший камни моей камеры, – намного крепче.

Больше всего неприятностей причиняли насекомые. Полагаю, что в конце концов насекомые просто сжирали живьём людей, лишённых каких-либо возможностей бороться с ними. Если их не опережали крысы.

Естественно, солнечный свет не проникал сюда, на минус третий этаж удивительного замка Кориньи. Единственный свет сочился через маленькое окошечко в двери, а в коридор, в свою очередь, он попадал из помещения, где сидели тюремщики. Но разделение на день и ночь существовало, и отличить день от ночи было легко: по интервалам между «завтраком» и «ужином». Тот, который был короче, являлся днём, который длиннее – ночью. Полагаю, кормили нас приблизительно в десять часов утра и в шесть вечера.

«Днём» крысы вели себя не слишком нагло: копошились где-нибудь в углу, в старой соломе, или бегали по камере, задевая ноги. Куда хуже было «ночью», поскольку забраться на мою, с позволенья сказать «кровать», им не составляло никакого труда. В первую же ночь я проснулся от того, что меня укусили. В последующие ночи приходилось спать вполглаза и постоянно отгонять этих тварей. Наибольшей опасности подвергались ноги, хотя крысы могли вцепиться и в горло и вообще в любую часть тела. Тогда я объявил им войну и прикончил штук тридцать. Помогло. Мерзавки стали осторожнее.

Прошло два дня, а на третий меня, уже успевшего ознакомиться с основами здешнего «миропорядка», несколько удивил шум отодвигаемого засова и скрип двери – правда, не моей, а соседней. Я встал и, подойдя к двери, приник к забранному решёткой окошку. Я ничего не увидел, но слышно было неплохо.

В камеру справа от меня вошли два тюремщика. Вошли и задержались. Я слышал их голоса, но слова разобрать было невозможно. Через некоторое время голоса затихли. Последовала длительная пауза, завершившаяся вознёй, сдавленным рычанием и резким окриком. Через минуту дверь камеры заскрипела снова. Загремел засов, задвигаемый на место. Я разглядел обоих тюремщиков, когда они проходили мимо моей двери. Одного, невысокого жирного борова, звали Жуан. Имя второго, который был повыше, имел бороду и вообще выглядел слегка «презентабельнее» своего свинообразного спутника, было мне неизвестно.

Жуан почёсывал причинное место и ухмылялся. Его товарищ, кажется, тоже выглядел удовлетворённым.

– Хороша шлюха, – услышал я реплику Жуана, когда они проходили мимо. – Надо бы отнести ей объедков.

Итак, в соседней камере сидит женщина. Похоже, дон Альфаро был сторонником равноправия полов и полагал, что в его личной тюрьме прекрасно уживутся и мужчины и женщины. Если Анна Альгарис содержалась в таких же условиях... Образ черноволосой и черноглазой испанской красавицы, возникавший перед моим мысленным взором каждый раз, когда я вспоминал о племяннице Родриго, от этих мыслей должен был потускнеть. Но почему-то не потускнел. Возможно, её просто нет в живых. Год в этой тюрьме...

А вдруг это она – в соседней камере? Злая ирония судьбы: в соседних камерах сидят завшивевший «ангел рода Альгарисов» и её горе-освободитель, только-только начинающий вшиветь. Замечательно. Романтика!..

Нет, вряд ли это она. Но кто бы ни была эта бедная девушка, лучше бы ей умереть сразу, чем гнить в этом подземелье. И обо мне можно сказать то же самое... А вот хрен! Не выйдет! Всё равно я выберусь!

Второй визит в соседнюю камеру произошёл следующей ночью. Тюремщики дежурили в две смены. Днём за «порядком» на нашем этаже следило двое, ночью – только один. В принципе, за порядком можно было вообще не следить, поскольку сбежать отсюда было практически невозможно, но тут граф Альфаро решил перестраховаться. Ночной работничек воткнул факел в одну из скоб в стене, отпер камеру моей соседки, сделал всё, что хотел, и, закрыв за собой дверь, пошёл обратно по коридору. В свете факела я его разглядел: жилистый старик с весьма мерзкой физиономией. В правой руке он нёс факел, а левую с недовольным видом вытирал об штаны.

Ровно через день в камеру неизвестной мне девушки – полагаю, это была сравнительно юная особа, поскольку о старухе вряд ли бы отозвались «хороша», – заглянул Жуан. Его напарник с ним не пошёл. Как я понял из их экспрессивного испанского диалога – они орали друг другу через весь коридор, нимало не заботясь о том, что их могут услышать заключённые, – напарник Жуана приобрёл от моей соседки в подарок дикое количество специфической фауны. По этому поводу сельская шлюха, с которой он также время от времени имел сексуальные контакты, выставила его за дверь. Также она заявила, что от него воняет, как от козла, а напарник Жуана полагал, что это происходит от того, что он трахается с моей соседкой. Мысль о том, что это происходит потому, что он никогда не моется, видимо, не приходила ему в голову. Жуан смеялся, называл своего напарника чистоплюем и говорил, что сельскую шлюху, которая отказывает по причине каких-то там букашек, надо трахнуть без всяких разговоров и не заплатить после этого ни единой медной монеты.

Вдоволь наоравшись, Жуан зашёл к моей соседке, и некоторое время всё было как обычно. Но вот дальше...

Сначала послышался шум. Он был достаточно громким, чтобы проникнуть сквозь толстую каменную стену. Я поднялся с тюфяка и подошёл к двери. Что там происходит, чёрт возьми?

Когда я приблизился к окошку, шум сразу же стал громче. Теперь ясно можно было различить женские крики, угрозы и звуки ударов. Кажется, милейший Жуан развлекался тем, что пытался сделать из моей соседки теннисный мячик. Чем, интересно, она его так разозлила? Откусила член? О, это было бы неплохо! Такие ублюдки не должны размножаться.

Когда он за волосы выволок её в коридор, я припал к прутьям решётки, силясь разглядеть её лицо. Смотреть было особенно не на что. Она была разукрашена синяками – и старыми, и новыми – и выпачкана в собственной крови. Платье на ней не успело ещё превратиться в лохмотья и представляло собой просто грязную тряпку. Но я сразу понял, что это не Анна. В её лице не было ни чёрточки, из которой можно было бы вывести, что она находится в родстве с бароном де Эро. Тем не менее её лицо показалось мне до странности знакомым. Где я её мог видеть? Когда?..

– Луис! – заорал Жуан, по-прежнему волоча за собой девку. – Эта шлюха снова колдовать начала!.. – Собственно говоря, это далеко не всё, что он изложил своему напарнику, но поскольку всё остальное было различными испанскими ругательствами, то эту часть монолога Жуана я опускаю. Но слово «колдовать» открыло в моём мозгу потайной ящик и я вспомнил, где и когда я встречал эту девушку. Я очень удивился: по всем статьям она должна была быть мёртвой вот уже два месяца. И тупо пялился на внезапно – и, Бог мой, в какой обстановке! – воскресшую Жанну до того момента, как в «кадре» появился Луис. Вместе они принялись избивать Жанну. Внучка ведьмы – или дочь, не знаю, кем она приходилась старушке, – отбиться и не пыталась. Всё, что она могла сделать, – это попытаться уберечь наиболее уязвимые места. Но её попытки имели мало успеха. Должен отметить, что тюремщики проявили при её избиении не столько опыт, сколько завидную творческую фантазию. Процедура, помимо ругательств, сопровождалась ещё и настойчивыми вопросами: «Будешь ещё колдовать? Будешь?..» Сдавленным отрицательным ответам Жанны ублюдки не верили.

Не выношу, когда бьют женщин!

– Вы, засранцы! Оставьте её в покое!

Напарники остановились. Жанна попыталась приподняться на локте, не смогла и замерла так, как лежала.

Жуан посветил вокруг факелом. Ткнул в мою сторону, определив предполагаемый источник звука.

– Луис, – спросил он с явным недоверием, – это что? Это он – нам?

Луис ничего не ответил. Похлопывая дубинкой по ладони – по-моему, это интернациональный межвременный жест всех стражников и тюремщиков, – Жуан направился к моей камере. На мгновение у меня вспыхнула безумная надежда. Господи, взмолился я, ну пусть он откроет дверь! Пусть только отодвинет засов! За эти дни я исхудал и ослаб, но справиться с двумя жирными ублюдками, годными только на то, чтобы избивать женщин, я ещё был в состоянии. Дубинки, длинные широкие ножи на поясе – плевать! Передушу голыми руками. Обоих.

– Кум, я думаю, нам надо объяснить новичку, кто именно тут засранец...

Чуда не случилось. Луис остановил своего напарника, положив тому на плечо руку.

– Не кипятись. Видишь на его двери знак? Эту дверь нельзя открывать, пока он не сдохнет. Никогда. Воля дона Альфаро.

Последние слова он произнёс с большим почтением.

Весёлый парень Жуан и тут рассмеялся:

– Знак! Тьфу! У этой шлюхи тоже на двери знак. Ну и что?

Луис с сомнением посмотрел на моё окошечко.

– Жуан, я был тут, когда его сюда привели. Это кто-то из благородных. Может, рыцарь. Здоровый, как бык. А морда – определённо французская. Франк! Да ну его к дьяволу! Франки – они же все бешеные.

– Что, уже наделали в штаны, ублюдки?! – крикнул я, чувствуя, что удача уплывает из рук. Крикнул – и добавил ещё несколько слов, которые должны были заставить их забыть об осторожности. Испанских ругательств, кроме самых простых, я не знал, но зато я знал некоторое количество русских, которые оперативно стал переводить на испанский. По-моему, самое серьёзное оскорбление, которое можно нанести человеку, – это оскорбить его мать. Я крепко надеялся, что после нескольких высказываний на эту тему у моих сторожей иссякнет осторожность. Но я недооценил их. Или, возможно, переоценил их сыновьи чувства. Луис остался недвижим, а Жуан смачно харкнул в моё окошко. Я еле успел отдёрнуть голову. Когда я снова – с некоторой осторожностью – выглянул наружу, Луис и Жуан уже поворачивались к ведьмочке. Мои дальнейшие возгласы не произвели на них никакого впечатления. Похоже, подобную музыку они слышали слишком часто и уже успели к ней привыкнуть.

Они взяли Жанну за руки и поволокли её обратно в камеру.

Луис (задумчиво):

– Заглянем к этому... (несколько непереводимых испанских выражений)... месяца через три. Пусть отощает немного...

Жуан (экспрессивно):

– Рыцарь долбаный! Тоже благородный, я ему эту дубинку по рукоять в задницу засуну! Да он у меня...

Я отошёл от двери и сел на кровать. Месяца через три? Ну-ну, посмотрим. Одного я всяко постараюсь на тот свет отправить. Даже через три месяца.

Я стал размышлять, кого из них будет отправить на тот свет предпочтительнее – Жуана или Луиса. Всё равно занять себя больше было нечем.

У всякого тюремщика, даже если он лишён возможности непосредственно (или по каким-то причинам не желает этого) оторваться на почках своего подопечного, есть масса способов отравить нелюбимому подопечному жизнь. Когда подошло время вечерней кормёжки, я услышал за дверью странный звук – как будто бы где-то неподалёку имелся водопроводный кран, который вдруг открыли и вода тугой струёй ударила в раковину. Привлечённый мыслью о том, что граф Альфаро, подсмотрев где-то в будущих временах сие простое хозяйственное изобретение, теперь решил внедрить его у себя в замке, я подошёл к окошку.

Перед дверью моей камеры стоял Жуан и, приспустив штаны, сосредоточенно мочился в мою миску. Увидев, что я смотрю на него, он широко и дружелюбно улыбнулся, приветственно помахал факелом, который держал в правой руке, однако занятия своего прерывать не стал.

Вечером, после того как на место Жуана и Луиса пришла их ночная смена, я снова приблизился к двери. Жанна уже могла прийти в себя. Мне нужно было с ней поговорить.

Я позвал её.

Никакого ответа.

Я предпринял ещё несколько попыток. Жанна так и не откликнулась, но некоторый результат мои попытки всё же дали. Заключённый в камере напротив пришёл в сильное возбуждение, замолотил руками по двери, попытался, пуская слюни, просунуть голову в окошко. Судя по звукам, которые я слышал, это был уже не человек, а животное, причём животное безумное. Сколько он здесь сидит, интересно?..

Мой голос привлёк внимание тюремщика.

– Че орёшь? – сказал он, подходя и без всякого предупреждения ткнув факелом в моё окошко. Ещё чуть-чуть – и я бы остался без глаз. – Надо че-то? А?.. Надо? – Он хрипло засмеялся и ещё раз ткнул факелом в окошко.

С глубоким чувством я послал его к дьяволу, отошёл от двери и улёгся на тюфяк.

– ...Жанна! Жанна, ты слышишь меня?!. Жанна... чёрт бы тебя подрал... да скажи ты хоть слово!..

Это было следующим днём. Судя по ругательствам, доносившимся из конца коридора, где была комната тюремщиков, Жуан и Луис были заняты игрой в кости.

Никакого ответа на мои призывы, как и вчера, не было. Я уже начал сомневаться в том, что женщина, которую я видел вчера, действительно та юная ведьмочка, которую я повстречал в Чёртовом Бору. В коридоре, несмотря на свет факелов Жуана и Луиса, было темно, и я вполне мог ошибиться. Может быть, несколько деталей её лица и делали её похожей на Жанну – а моё воображение достроило всё остальное.

– ...Кто? Кто это?

Голос был слабым и хриплым. Я вцепился в прутья решётки.

– Жанна... Я – Андрэ де Монгель. Помнишь, я приезжал к вам?.. Со мной был ещё слуга, Тибо. Я...

– Помню. – Её голос стал совсем тихим, еле слышным.

Короткая пауза.

– Значит, вас тоже... – негромко проговорила Жанна.

– Как ты здесь очутилась?

– Нас с бабушкой привезли люди графа.

– Так твоя бабушка... она что – тоже где-то здесь?

– Нет, – всхлип, – её убили... сожгли.

– Чёрт! Я думал, вас сожгли ещё в Чёртовом Бору! Как вы живы остались?

Долгое молчание.

– Бабушка... обманула их.

– Как обманула?

– Она заставила их поверить, что мы находимся в доме.

– Понятно... Я видел: они дверь подпёрли поленом, чтобы вы не смогли сбежать, когда подпалили дом.

– Сьер Андрэ... – Казалось, она колеблется, не решаясь сказать что-то ещё. Решилась. – Простите нас. Это мы вас приманили обратно.

Какая-то странная манера выражаться...

– Ну... да, в общем-то, – согласился я, – это из-за вас я обратно поехал. Я чуть Принца не загнал, чтобы поспеть в Бор раньше Луи!..

– Нет, нет... Вы не понимаете... Бабушка навела порчу на деревню, а потом приворожила вас обратно. Альфаро повелел ей.

– Что за чушь!

– Это правда.

– Я поехал обратно по собственному желанию.

– Вы и должны были так думать.

– Ерунда. Я и сейчас поступил бы так же.

Жанна ничего не сказала. В моём сознании вдруг ожил образ графа Альфаро: «Вы действительно оказались тем самым человеком, который был нужен Мастеру... Благородным... простите, дураком».

– Если вы с графом в одной команде, почему он посадил тебя сюда?

Снова всхлипывания.

– Я не знаю, сьер Андрэ... Бабушка говорила, нас наградят...

– Вас и наградили, – зло сказал я. – Ну и как наградка? Понравилась?

Жанна снова ничего не ответила. Я выдохнул и приказал себе успокоиться. Моя злоба происходила исключительно от того, что люди, из-за которых меня чуть не угрохали в Чёртовом Бору и из-за которых я поссорился с бароном Родриго, оказались в одном лагере с психом, засадившим меня сюда. Но сейчас мы с Жанной были в одинаковом положении. Надо было думать, как выбираться, а не вспоминать старые обиды. Тем более гнусно вымещать их на девушке, чьё положение намного хуже моего. Хотя куда уж хуже, казалось бы...

– Сьер Андрэ. – Жанна повысила голос. Она говорила скороговоркой, глотая слова и слёзы. – Я не хотела, чтобы было... так. Не хотела, чтобы с деревней... что-нибудь случилось. Я всегда... Госпожа Аманда была всегда к нам добра...

– Всё, закрыли эту тему. Скажи мне лучше...

Тут в шумной игре Жуана и Луиса, видимо, случился небольшой перерыв, а наши голоса привлекли их внимание.

– Эй, вы! – заорал Жуан, продвигаясь к нам и молотя дубинкой по металлическим частям дверей, мимо которых он проходил. – А ну, живо заткнулись – пока я вас сам не заткнул!

– Давай рискни здоровьем, говнюк! – рявкнул я по-испански. И снова переходя на южнофранцузский: – Жанна, я что-нибудь придумаю...

– А-а, так это наш рыцаренок! – Жуан остановился перед моей камерой. – Это наш благородный рыцаренок воркует! – И добавил почти ласково: – Снова ссанья захотел? Так могу устроить. У меня этого добра ещё много!

– Верю, – согласился я. – Ты из него полностью состоишь.

– Вот и нахлебаешься вдоволь, – подумав, пообещал Жуан и подошёл к камере Жанны. – А ты, шлюха, если ещё хоть слово скажешь – такое тебе устрою, что ангелы на небесах заплачут кровавыми слезами! Поняла?! Поняла, спрашиваю?!.

– Да... – прошептала Жанна.

...Нам удалось переброситься несколькими словами вечером, когда принесли котелок с отбросами, которыми кормили нас, а Луис начал ругаться со слугами из-за каких-то луковиц. Как я понимаю, раз в неделю каждому заключённому полагалась луковица – ещё одно проявление гуманизма нашего любезного графа. Луковиц заключённые, естественно, никогда не видели – их забирали себе тюремщики. Суть ругани Луиса с кухонными работниками сводилась к тому, что те принесли слишком много гнилых луковиц.

– Жанна!

– Я слышу, Андрэ. Прошу вас, говорите тише, иначе меня снова изобьют.

– А за что тебя... вчера?

На пределе слуха я различил её горестный вздох.

– Я хотела заколдовать Жуана. Бабушка меня учила, как можно... отнять у человека волю...

– Выходит, недоучила.

– Нет, нет, я умею! – Как это было ни смешно в нашем положении, в её голосе прозвучала нотка почти детской обиды. – Но граф сильнее меня. Я не могу с ним равняться.

– Альфаро-то тут при чём?

– Они все заколдованы, Андрэ, – зашептала Жанна. – И Жуан, и Луис, и старик, который сторожит нас ночью. Я думаю, что и все другие графовы слуги тоже... Когда я проникаю в них, сначала у меня всё получается, но когда я хочу заставить их сделать что-нибудь, они просыпаются и...

– Тише! Потом поговорим.

Жуан, мурлыкая себе под нос, расставлял миски. Луис разливал из котелка холодную похлёбку. Как и было обещано, лично мне был подан особый супчик. На этот раз Жуан и Луис мочились вместе.

Чтобы заглушить чувство голода, я мерил шагами камеру: два шага туда, два шага обратно. Туда-обратно, туда-обратно... Попутно раздавил крысу, вздумавшую перейти улицу прямо под моей ногой.

Отнюдь не из-за ведьминых чар я поехал обратно в Чёртов Бор. По крайней мере, мне хотелось верить, что не из-за них. С другой стороны, эта Рихо кое-что умела – и я имел возможность лично убедиться в этом. Легко было предположить, что старуха успела чему-то научить свою непутёвую внучку. Отсюда следовало, что к словам Жанны – о том, что она якобы умеет «колдовать», – надо было относиться не как к очередному проявлению местных суеверий, а как к чему-то, что имеет под собой реальную подоплёку. Пусть даже эта подоплёка совершенно не такова, какой её себе представляет Жанна.

Что дальше? Тюремщики «заколдованы». Что это может означать? Оставим в стороне всю ту мистическую чушь, которую нёс граф Альфаро о «покровителе», сила которого охраняет и слуг «покровителя». Попытаемся взглянуть на это с точки зрения здравого смысла. Граф Альфаро – человек, обладающий большой силой внушения. И он обработал мозги своих «подопечных», чтобы уберечь их от чужого воздействия, а себя – от предательства? Говоря языком моего родного времени, установлен психоблок.

Я немного поразмышлял на эту тему, силясь вспомнить всё полезное, что было написано в нескольких научно-популярных книжках, посвящённых этой теме, которые я когда-то прочёл. Идей не было.

Утром нам с Жанной поговорить не удалось. Подходящий момент появился только в середине дня, когда заскрипела на ржавых петлях дверь в конце коридора и Жуан с Луисом вышли на лестницу потрепаться с тем, кто эту дверь открыл, – очевидно, это был какой-то другой тюремщик.

Жанна ответила сразу. Она попыталась завести разговор о том, как здесь оказался я сам, но мне пришлось перебить её.

– На это нет времени. Скажи, ты можешь хотя бы на полминуты вывести из строя Жуана, когда он зайдёт к тебе. Как-нибудь его ошеломить?

Она задумалась:

– Могу, наверное. Но потом меня наверняка искалечат.

– Не успеют. Ты должна выбраться из своей камеры и открыть мою. Не сомневайся, когда ты выпустишь из камеры меня, Жуану будет уже не до тебя.

– А Луис? Может, лучше – ночью?

Я подумал и решил, что и ночью, когда будет дежурить один старик, останутся ещё солдаты и охрана.

– Днём, – решил я. – Когда Жуан в очередной раз навестит тебя... один.

– Но что дальше, господин Андрэ?

– Всё, что тебе нужно сделать, – это быстро выскочить в коридор и отодвинуть засов. С Луисом я разберусь. Даже если Жуан прочухается к этому времени, поверь мне, Жанна: эти два мешка с дерьмом – не самая большая наша проблема.

Жанна поверила. О солдатах наверху она ничего спрашивать не стала.

– Я попробую, – донёсся до меня тихий голосок начинающей ведьмочки. – Лучше умереть, чем так жить. Но почему днём?

– Потому что днём стены охраняют не так тщательно. Ворота открыты, а во дворе – куча людей. Есть неплохие шансы на то, что когда мы будем проходить через ворота, на нас попросту не обратят внимания.

Я не стал говорить Жанне, что куда больше шансов на то, что на нас всё-таки внимание обратят. Но, в конце концов, надо надеяться на лучшее. Ночью смыться отсюда вообще нет шансов. Незачем забивать ей голову всякой ерундой. Пусть сначала сделает эту свинью Жуана. А солдаты наверху и стража на воротах... Проблемы надо решать по мере их возникновения. Всё рассчитать всё равно невозможно.

Всю ночь не давали спать истошные вопли соседа слева. Кажется, крысы беспокоили его сильнее, чем меня. Он орал до тех пор, пока наш ночной смотритель не избил его дубинкой. Тогда он заткнулся. Мне удалось подремать несколько часов до утра.

Вскоре после завтрака Жуан и Луис опять сели играть в кости. Луис – в который уже раз – продулся. Жуан пошёл отметить радостное событие своей жизни в камеру моей соседки. Заслышав его шаги, я приник к двери, не в силах справиться с внутренней дрожью. Перед турниром в Тулузе я волновался куда меньше.

Жуан проследовал мимо моей двери, отодвинул засов и вошёл в камеру Жанны. Я ждал. Прошло несколько томительных минут...

Прежде чем я увидел её в своё окошко, тишину разорвал оглушительный рёв Жуана:

– А-а-а, сука! Луис, Луис, эта тварь!.. У-у-у!..

Перед моей дверью возникла Жанна. Она вцепилась в засов и попыталась его отодвинуть, но он плохо слушался её слабых рук и шёл туго.

– Застрял! – отчаянно выдохнула она.

В коридоре грохотали тяжёлые шаги – сюда бежал Луис.

– Давай, девочка! Тяни! У тебя получится...

Она успела. С грохотом засов выскочил из паза.

В следующую секунду Луис отшвырнул Жанну в сторону и попытался задвинуть его обратно. Я изо всех сил врезал плечом в дверь. А дверь, в свою очередь, врезала тюремщику по физиономии. Сдавленное мычание, мешающееся с проклятьями, – и я наконец вырвался из своей вонючей камеры. Луис (морда в крови) отпрыгнул на шаг и потянулся за ножом.

Он не успел достать нож. Я перехватил руку с дубиной и провёл апперкот – мой тренер по боксу, если бы мог видеть, наверняка похвалил бы. Раздался хруст, Луиса приподняло в воздух, но потом земная гравитация утянула его обратно, он повалился на спину и остался в этом положении. Один – ноль в нашу пользу.

Жуан, придерживая спущенные штаны, скрючившись, выполз из камеры Жанны. Я ухватил его за шкирку и за сальные патлы и впечатал лбом в стену. Стена выдержала, лоб – нет. Два – ноль. Первый раунд за нами. Я снял с Жуана пояс с ножом, а нож Луиса воткнул ему между рёбер. Такую падаль нельзя оставлять в живых.

Взяв факел, двинулся по коридору, вдоль камер.

– Что теперь? – спросила Жанна, следовавшая за мной по пятам.

– Всё отлично, девочка! Ты молодец!.. Эй, Тибо! Ты здесь?!.. Тибо!!!

Ответом были только бессвязные вопли выживших из ума заключённых. Я переходил от одной камеры к другой, но из окошек в двери на меня смотрела либо пустота, либо дикие глаза безумцев. Гноящиеся губы, обезображенные лица, рты, в которых недоставало большей части зубов, язвы и на руках – следы крысиных укусов. На некоторых дверях были начертаны знаки вроде тех, что украшали мою дверь и дверь Жанны, но лица, находившиеся за этими дверями, были ничуть не лучше всех остальных. Полагаю, мало кто мог протянуть здесь больше, чем несколько лет, – умирали или от заражения крови, или от туберкулёза, а рассудка они лишались ещё раньше. Признаюсь, поначалу у меня была мысль открыть настежь все двери, но когда я увидел, сколько здесь сумасшедших, я переменил своё решение.

Чем дальше я шёл, чем громче кричал, тем меньше оставалось надежды, что Тибо откликнется. Возможно, он томится где-то на другом этаже. Я помнил из разговоров тюремщиков, что меня поместили сюда только потому, что недавно здесь умер кто-то из прежних заключённых. Тибо мог сидеть двумя ярусами выше. Или ниже.

– Андрэ, прошу вас... – Жанна вцепилась в мой рукав. – Надо уходить отсюда... Сюда может кто-нибудь зайти!.. Пожалуйста!..

Я шёл дальше. Остались две камеры в самом конце коридора – справа и слева. Слева в окошке была заросшая волосами и грязью морда, справа всё было тихо. Я отодвинул засов и посветил факелом в темноту. О Боже!..

На меня пахнуло нестерпимой вонью. На кровати шевелился огромный тёмный клубок – крысы, обеспокоенные моим появлением, разбегались прочь от света. Очевидно, обитавший здесь узник умер несколько дней назад, а тюремщики не придали большого значения тому, что еда, которую они ставят перед дверью, остаётся нетронутой.

Я закашлялся и захлопнул дверь. Когда я оглянулся, то увидел, что в глазах Жанны застыл ужас.

Затем я встретился со взглядом человека из камеры слева. Взгляд был на удивление ясным.

– Выпусти меня, – отчётливо проговорил он.

Я смотрел на него и колебался. Украшенная язвами кожа, борода, в которой копошились насекомые, длинные патлы грязных волос... Нескольких передних зубов не хватало.

– Выпусти меня! – Он едва не рычал от ярости. – Выпусти, иначе, клянусь, – я подниму такой крик, что сюда сбежится вся графская солдатня!

Я подошёл к двери и отодвинул засов. Не потому, что испугался его угроз. Он мог орать сколько влезет – всё равно бы его никто не услышал. Я просто представил себе на секунду – что это значит: провести здесь несколько лет и суметь сохранить толику рассудка.

Он выбрался из камеры. Глаза его горели – то ли от безумия, то ли от радости. Господи Боже мой, на кого он был похож!.. Голливудские фильмы ужасов отдыхали.

От него несло, как от покойника. Я отодвинулся подальше. Жанна спряталась за мою спину.

– Как будем выбираться? – хрипло спросил старик.

Я посмотрел на него снова и в очередной раз убедился в правоте высказывания графа Альфаро: я благородный дурак. Весь расчёт строился на том, что стражники на воротах не обратят на нас с Жанной особого внимания. Некоторые шансы на это были – наша одежда и кожа ещё не успели принять такого вида, как у остальных заключённых. Мы ещё могли сойти за обычных людей, даже Жанна, лицо которой украшали синяки и кровоподтёки. Но этот старик... Каждый, посмотрев на него один раз (я молчу о запахе), немедленно забил бы тревогу.

– Теперь не знаю, – честно признался я. Мелькнула мысль – а не прирезать ли, пока не поздно, старикашку? Но поскольку я был полным дураком даже не на сто, а на двести процентов, я этого не сделал.

Не смог. И пусть всё катится ко всем чертям. Я натянул на себя одежду Луиса, старик позаимствовал барахло Жуана. Он был настолько худ, что куртка толстяка-тюремщика сидела на нём, как на швабре.

– Дай мне нож, – сказал он, протягивая руку.

– А ты с ним обращаться-то умеешь, дед? – с сомнением спросил я.

– Получше тебя, франк.

Я отдал ему пояс Жуана вместе с клинком. Дубинку он подобрал самостоятельно. С оружием в руках и в одежде, висевшей складками, вид у него был наинелепейший.

Подойдя к двери, ведущей на лестницу, мы прислушались. Вроде бы всё было тихо. До вечерней кормёжки оставалось ещё часа три. Ну да, вопли здесь не в диковинку.

Я открыл дверь. Мы вышли на лестницу и стали осторожно продвигаться наверх. Лестница закручивалась спиралью; совершив один круг, мы оказались на точно такой же площадке, какую покинули. Из-за полуоткрытой двери доносились громкие голоса. Я осторожно заглянул в щель. Меня не заметили – внимание коллег Жуана и Луиса было сосредоточено исключительно друг на друге: они ссорились, выясняя, кто именно из них жульничал в последней игре в кости. Я подал знак своим спутникам. Бесшумно мы прокрались наверх, а тюремщики на минус втором этаже всё с тем же пылом продолжали выяснять отношения.

На следующей площадке дверь была плотно закрыта.

Оставалась ещё комната охраны – и здесь, я понимал это, без боя обойтись не удастся. Комната охраны – единственный путь наружу. Когда меня тащили вниз, там сидело четверо солдат. Можно было, конечно, надеяться, что сегодня их будет меньше, но с тем же успехом их могло быть и больше.

Четверо хорошо вооружённых людей... и притом их следовало убить быстро, пока они не успели поднять тревогу. Я покосился на своего престарелого спутника. Особой помощи от него ждать не приходилось.

Нам повезло. Так же как дьявольски везло на протяжении всего последнего получаса. Когда мы приблизились к комнате охраны, с той стороны послышались шаги, петли со скрипом начали поворачиваться. Я бросился вниз, за поворот лестницы. Старик и Жанна сообразили, что им нужно делать, без подсказок.

Я не знаю, зачем этот солдатик попёрся вниз, – этот вопрос так и остался невыясненным. Он не успел даже крикнуть. На середине пролёта он получил в живот нож, а я получил его меч. Это было уже кое-что. Также я позаимствовал у солдатика его куртку с нашитыми металлическими бляхами. То, что спереди между двумя бляхами в дублёной коже имеется здоровенная дыра, оставленная моим ножом, а также большое красное пятно, меня не слишком беспокоило. В конце концов, мы не на показе мод.

Дверь за собой солдатик не закрыл. Какая неаккуратность. Я вломился в комнату охраны и развалил череп стражнику, сидевшему ко мне спиной, прежде чем его сотоварищи успели вскочить на ноги. К несчастью, покойника и его приятелей разделял широкий стол – поэтому, когда я добрался до номера 3 и номера 4, эти деятели уже успели достать оружие и во всю глотку орали «Тревога!!! На помощь!!!» – и всё в таком духе. Впрочем, крикнуть «Тревога!» они успели только один раз – потом им пришлось поберечь дыхалку. Не знаю, сколько времени я бы один провозился с ними. Я владел мечом лучше, чем каждый из них в отдельности, но их было двое, а у меня за спиной висела неделя вынужденного поста в гуманных условиях местной темницы. Я думаю, что всё равно рано или поздно справился бы с ними, – вопрос был только в том, сколько бы на это потребовалось времени. Могло потребоваться и гораздо больше того, чем мы могли себе позволить. Да, могло бы потребоваться... если бы старикашка не пришёл мне на помощь.

Он подобрал клинок умерщвлённого мною стражника и сразу же ринулся в бой. Это был профи. Бог знает сколько времени, проведённого внизу, несомненно подорвало его силы, но умение перевешивало телесную немощь. Говорю, это был профи. Самого высокого класса.

Когда он занялся одним из солдат, на мою долю остался только один противник. Я справился с ним в считанные мгновения. Старикашка разделался со своим на секунду позже – я даже не успел помочь ему. Когда бой закончился, старик сам едва не рухнул на пол вместе с умирающим врагом. Стоило посмотреть на его лицо, чтобы понять, что он прикладывает нечеловеческие усилия для того, чтобы не потерять сознания. Он задыхался, его лоб покрылся испариной, руки дрожали, а меч, несколько мгновений назад рассекавший воздух со смертоносной быстротой, едва не вываливался из рук.

В помещении, где мы находились, было три двери: одна, открытая, вела вниз, в подземелья, вторая – в замок, третья – во двор. Я поочерёдно подошёл ко всем, но не услышал ничего подозрительного – хотя хриплое дыхание старикашки порядком мешало прислушаться. Кажется, вопли стражников остались не услышанными.

Собственно, последняя, третья дверь выходила не прямо во двор – за ней было небольшое нежилое помещение, куда складывали всякий хлам. Что-то вроде сеней. Я пересёк их и осторожно выглянул наружу...

Во дворе всё было спокойно. Поблизости никто не ошивался. А внимание тех, кто ошивался подальше, занимала бравая процессия, въезжавшая через ворота – капитан Ортоньо во главе семи или восьми своих молодцов. На середине двора капитан спрыгнул с лошади, кинул поводья подбежавшему конюху и быстрыми шагами пошёл к донжону. Кажется, он был чем-то озабочен. Конюхи приняли лошадей и у остальных всадников и повели разгорячённых скачкой животных в конюшню...

Кстати о конюшне...

Я обернулся. Старик успел малость оклематься. Поддерживаемый Жанной – как ни парадоксально, но после того, как он убил человека, она перестала его бояться – старик стоял в двух шагах от меня.

– На лошади усидишь? – спросил я. Его рот искривился:

– А ты, франк?

Тут я понял, что означала гримаса на его лице. Это была усмешка.

Иногда я не слишком быстро соображаю. По тому, как он владеет мечом, можно было догадаться, что происхождения этот человек отнюдь не низкого. Такие садятся в седло раньше, чем научатся ходить. Но меня до сих пор продолжал сбивать с толку его внешний вид. Выглядел он как покойник.

– Жанна?

Девушка неуверенно кивнула. Ничего. У всех нас обнаруживаются удивительные таланты, когда речь заходит о жизни и смерти.

Мы выбрались во двор и направились в конюшню следом за конюхами. Быстро – но всё-таки не настолько быстро, чтобы сразу привлечь к себе внимание всех тех, кто в этот момент находился во дворе. По счастью, помещение охраны и какую-то соседнюю постройку объединял широкий навес, и некоторую часть пути нам удалось проделать в тени. Когда мы входили в конюшню, никаких воплей вроде «Держите их!!!» вслед нам не прозвучало.

Конюхи оказались совершенно не готовы к нашему появлению. Поэтому в замке стало на несколько мертвецов больше. По счастью, некоторых лошадей ещё не успели расседлать. Ни Принца, ни Праведника в конюшне не было. Я подсадил в седло Жанну и привязал поводья её лошади к седлу той, которую наметил, как «свою». Старик копошился в вещах мёртвых конюхов.

– Поищи лучше огниво и трут! – крикнул я ему.

– Я этим и занимаюсь, – огрызнулся старикашка. Сухая солома занялась моментально. Было жаль остающихся в конюшне лошадей, но себя нам было жаль ещё больше. Старикашка залез на «свою» лошадь и уселся на ней с таким видом, будто бы он родился в седле. Мы вылетели из конюшни. Сюда уже бежали солдаты капитана Ортоньо, привлечённые шумом и воплями недорезанных конюхов. Поздно, братцы...

Они не успели закрыть ворота. На выезде кто-то из солдат попытался проявить похвальный героизм и встать у нас на пути. Старикашка, скакавший впереди нас с Жанной, отправил стражника в мир иной с ловкостью, доступной только тому, кто с юности обучался сражаться верхом. Я окончательно уверился, что наш неожиданный спутник, вонючий, оборванный и грязный, когда-то наверняка принадлежал к благородному рыцарскому сословию.