Молчание сфинкса Степанова Татьяна

— Да. Но и не только. Он наш соотечественнице. Он вернулся домой, а про это «домой» читал прежде только в книгах и в «Русской мысли». Читал много всего разного, дурного и хорошего. Не стоит усугублять дурное, Никита, развеивать последние иллюзии.

— Иллюзии… Не верю я, Катя; Подумаешь, мечтатель, филантроп, идеалист. Приехал родное пепелище восстанавливать бескорыстно, безвозмездно. Не верю я в это самое; Дудки. Раз восстанавливает, деньгу вкладывает, значит, выгоду какую-то для себя предвидит…

— Возможно, и так, я не сворю. Вы, мужчины, всегда первым делом деньги друг у друга считать начинаете. Может, его не только филантропия в Лесное толкнула… Может, были еще какие-то причины. Я не хочу гадать, хотя и допускаю это. Но я пока еще с этим не разобралась.

— Надеешься разобраться?

— Очень надеюсь.

— Когда поедешь в Лесное?

Катя посмотрела на него:

— Как только ты сочтешь это необходимым в интересах дела. И как только Мещерский будет свободен.

— Я ему сам позвоню. Попрошу помочь.

— Он будет рад твоему звонку.

— Завтра утром тебе принесут запись допроса Салтыкова, — сказал Никита. — Прослушаешь и мне позвонишь. Тогда и будем строить дальнейшие планы.

В приемной у шефа Колосов, спустившись к себе, в управление розыска, увидел полного мужчину в кашемировом пальто песочного цвета с ярким шелковым кашне. И молодую женщину в строгом сером брючном костюме и в плаще. То, что Салтыков приехал по вызову на допрос не один, а вместе с Анной Лыковой (она сразу же представилась, заявив, что, так как Роман Валерьянович не совсем хорошо понимает и говорит по-русски, она выполняете при нем обязанности его личного переводчика), остался для Колосова ожидаемой неожиданностью. Удивило именно то, что это была Анна Лыкова, а не адвокат и не представитель французского посольства.

И в связи с этим примечательным обстоятельством Колосов сразу же решил приглядеться к Анне Лыковой повнимательней. «Плохое понимание языка» в ее устах было явной ложью. Колосов со слов Кати знал, что Салтыков говорит по-русски вполне свободно. И это означало, что желание Лыковой присутствовать на его допросе было вызвано совершенно иной причиной. Но вот какой? Эту загадку Никита захотел решить для себя самостоятельно, без подсказок со стороны.

Лыкова вела себя весьма сдержанно. И этим ему понравилась. Понравилась и даже очень она ему и чисто внешне — что-то было в ней такое, что сразу притягивало ваш взор как магнитом. Красотой это нельзя было назвать. Насчет красоты, пожалуй, блондинка Марина Ткач с ее дорогим стильным макияжем и искусственным загаром набрала бы очков побольше. В Лыковой, на взгляд Колосова, было нечто иное — то ли женственность, то ли изящество, то ли влюбленность, которую она пыталась скрыть. Глядя на эту женщину, несмотря на всю серьезность ситуации " новым убийством, нельзя было не почувствовать в крови какое-то смутное, волнение, не посетовать в глубине души: хороша, эх, хороша, но, кажется, давно уже не свободна, оккупирована наглухо каким-то неведомым счастливцем на годы вперед.

Салтыков же показался Никите в это первое их свидание в стенах ГУВД просто очень светлым, смахивающим на альбиноса рыхлым, блондином, встревоженным до крайности, до пунцовых пятен нездорового румянца на щеках.

—Прошу вас за мной, в мой кабинет, — сказал Колосов, поздоровавшись. — Пожалуйста, переведите Роману Валерьяновичу, что…

— Я все отлично понимаю. Я русский по рождению и воспитанию, — воскликнул Салтыков. — Анечка, не волнуйтесь. Вы, как нам сказал господин генерал, ведете расследование, — живо обернулся он к Колосову. — Покорнейше прошу простить меня за некую нервозность… Такое ужасное несчастье. Просто катастрофа. И потом, знаете, я никогда раньше, не имел дела с полицией. Я даже по набережной Орфевр ездил в Париже крайне редко. А здесь, в Москве, как-то раз проехал на машине по Лубянской площади и так разволновался… Согласитесь, есть места, у которых специфическая аура…

— Меня зовут Никита Михайлович, я начальников дела по раскрытию убийств, — сказал на это Колосов. — Я рад с вами познакомиться, хотя не скрою; я хотел бы, чтобы это произошло совсем при других обстоятельствах.

В тесном кабинете розыска Салтыков заботливо, усалил Анну Лыкову на стул за сейфом, чтобы ей не дуо из приоткрытого окна. А сам сел лишь после приглашения Колосова. С тревогой и живейшим интересом обвел взглядом стены, залепленные спортивными вымпелами, записками, пришпиленными кнопками, памятками. Остановился на вырезанной из старого, найденного Колосовым на чердаке журнала «Советский экран» фотографии Лино Вентуры в роли комиссара полиции.

— О! — воскликнул он и указал глазами на фото.

— Люблю этого актера, — пояснил Никита. — Вообше старые французские фильмы люблю. А с ним в особенности.

— Да, да, я понимаю; — Салтыков задумчиво разглядывал мрачного великолепного Лино. — Когда я был со всем молодой; я часто ходил в киноцентр общества дружбы Франции и СССР и смотрел ваши, то есть наши, русские фильмы: «Андрей Рублев»; "Броненосец «Потемкин» «Братья Карамазовы». Я просто болел ими, жил как во сне…

Никита заметил, как Лыкова мягко положила руку ему на запястье. Рука ее была худой и хрупкой. На безымянном пальце посверкивал перстенек с аквамарином очень скромный с виду, но в серебряной оправе старин ной работы.

— Сегодня утром по дороге на станцию была убита гражданка Филологова, -сказал Никита. — Ей нанесено несколько ударов тяжелым тупым предметом по голове и лицу. И ничего из вещей не взяли — ни кошелька, ни сумки, ни мобильного телефона.

Салтыков резким жестом поднес стиснутый кулак к губам. Рука Лыковой безвольно упала — жест был такой, словно он то ли вырвался, то ли стряхнул ее с себя.

— А в прошлый четверг по дороге с автобусной остановки был убит настоятель церкви в Воздвиженском отец Дмитрий; человек вам тоже небезызвестный, — продолжал Колосов. — Его тоже ударили по голове, а портфеля с деньгами, пожертвованными вами же на ремонт храм не тронули: Обстоятельства совершения этих убийств заставляют нас рассматривать их в комплексе.

— К какому выводу вы уже пришли? — спросил Салтыков.

Никита смотрел на него: а ты точно неглупый, богатый русский француз. Или французский русский — кто тебя разберет-поймет, Роман Валерьянович? Кто поймет, кто разгадает загадку, отчего это умирают люди, косвенно или прямо связанные с твоим Лесным? А что ты сам знаешь обо всем об этом? Хочешь показать, что не знаешь ничего. А что, если сейчас взять и тряхнуть благородной стариной — потребовать с тебя самого слово чести о том, что ты ничего не знаешь, что ты не в курсе, что ты ни при чем. Ведь ты же аристократ в десятом поколении, как про тебя болтают досужие языки, столбовой дворянин. Что ты ответишь мне после того, как дашь это самое слово?

Однако вслух он сказал совсем не то:

— Мы ведем следствие, Роман Валерьяновичей с выводами пока не спешим. У меня к вам несколько вопросов. Скажите, Наталья Павловна Филологова была приглашена в Лесное лично вами?

— Да, мной. Мы были давно знакомы. Она не раз бывала в Париже. Она — ученый, выдающийся специалист в своей области. Идея восстановления старой фамильной усадьбы в провинции и превращения ее в историко-культурный центр вынашивалась ею многие годы. Так вышло, что наши устремления совпали. И она согласилась помогать мне.

— А в чем конкретно заключались ее обязанности?

— Она руководила всем реставрационным процессом в целом. Приглашала специалистов, художников-реставраторов, мебельщиков, декораторов. Разыскивала в архивах Румянцевской библиотеки старинные чертежи, планы, гравюры, договаривалась об их копировании, консультировалась с архитекторами. Она решала все. Улаживала все вопросы с Фондом культуры, с департаментом по охране памятников… Без ее советов и консультаций мне бы очень трудно было ориентироваться в вопросах административных и… всех остальных.

— Усадьба Лесное принадлежит вам на правах аренды?

— Да, сроком на пятьдесят лет.

— Лично вам, никаких других арендаторов нет?

— Она принадлежит лично мне.

— Но ведь это коммерческий проект, — заметил Колосов. — Филологовой принадлежала в нем какая-то доля?

— Это благотворительный проект, — Салтыков покраснел. — У Натальи Павловны был со мной заключен контракт, я платил ей жалованье как специалисту, но, поверьте, дело было не только в деньгах.

— А в чем еще?

— Она была настоящим ученым. Истинным мастером, — сказал Салтыков. — Создание центра-музея в усадьбе было такой же заветной ее мечтой, как и моей.

Никита заметил, как при слове «мастер» Анна Лыкова вздрогнула и тревожно посмотрела на Салтыкова.

— Вы знали, что Филологова сегодня утром собиралась ехать в Москву? — спросил он.

— Да, дна говорила об этом еще в субботу. У них на кафедре должен был состояться ученый совет.

— А когда вы покинули Лесное?

— Я уехал днем в воскресенье. Вечером в посольстве Франции устраивался прием. Я должен был там присутствовать.

— Вы хорошо говорите по-русски, — заметил Никита. — Ваш очаровательный переводчик скучает.

Лыкова вспыхнула. Колосов наблюдал за ней краем глаза: вспыхнула она, как школьница, вырывающая странички из дневника. Метнула на Салтыкова умоляющий взгляд и…

«Черт, а она ведь… — Никита был удивлен, — Да нет, не может быть. Вряд ли… А почему, собственно, не может?»

— Мы с Романом Валерьяновичем решили подстраховаться, — тихо сообщила Лыкова.

— Анна Николаевна активно участвует в нашем проекте по возвращению усадьбе первозданного облика. Я во всем советуюсь с ней и целиком полагаюсь на ее знания и вкус, — ринулся ей на выручку Салтыков.

— Вы тоже искусствовед? — спросил Никита.

— Я работаю в антикварном салоне «Галантный век», помогаю реставраторам Лесного подбирать предметы интерьера — мебель, светильники, вазы, — голос Лыковой был ровным и спокойным. Но Никита видел: внешнее спокойствие, давал ось ей нелегко.

— Скажите, Филологова всегда пользовалась пригородной электричкой; когда собиралась в Москву? — спросил он.

— Почти всегда, — за Салтыкова ответила Анна. — Насколько я знаю, она ненавидела пробки. А на Рязанском шоссе они случаются то и дело — утром, днем, вечером. И если ехать автобусом, их не минуешь. Бывало, кто-нибудь из наших подвозил ее на машине, но, видимо, сегодня это не получилось. Понедельник, начало недели, все всегда дико заняты.

— Роман Валерьянович, а у кого есть машины у вас в Лесном? — спросил Никита.

— Я иногда езжу с шофером, а иногда и сам, потом у моего топ-менеджера Малявина есть машина, — перечислил Салтыков, — еще у Алексиса… Он работает в Лесном…

— У Алексиса? Это у Изумрудова Алексея, что ли? — перебил его Колосов.

— Да, — Салтыков внимательно посмотрел на него. — Вы уже познакомились с ним? Вы ведь, как я слышал, уже были сегодня в моем доме?

— Я приезжал, чтобы задать несколько вопросов, — уклончиво ответил Колосов. — Но Алексея Изумрудова не застал. А какая у него машина?

— Русская, конечно, — ответил Салтыков, — старая.

— "Москвич", — подсказала Анна.

— Где вы находились сегодня утром? — спросил Колосов. — Извините, но я должен это выяснить просто ради формальности.

— Конечно же, у себя в номере в отеле. Проснулся около восьми, позавтракал. Затем прошелся по набережной, гулял в парке на Болотной площади, давно хотел увидеть скульптуры Шемякина — символы порока. В час у меня состоялась деловая встреча в баре отеля с представителями американской фирмы — они занимаются отопительными и осветительными системами. Я хочу их нанять. Потом мы обедали в ресторане, затем у меня был еще одна деловая встреча… И тут мне позвонили из Лесного и сообщили эту ужасную новость. А затем позвонили из милиции.

— А кто вам звонил из Лесного? Малявин?

— Нет, мне звонил Алексис. Изумрудов Алеша. Сказал, что приезжала милиция, сказал, что Наталью Павловну нашли мертвой, — голос Салтыкова прервался. — Господи, что же это такое?

— Филологова и настоятель церкви в Воздвиженском отец Дмитрий были знакомы, не так ли? — уточнил Колосов.

— Отец Дмитрий был знаком со всеми нами, — тихо заметила Лыкова. — Вы спрашивали про машины. У нас тоже есть машина — «форд», у меня и моего младшего брата Ивана. Роман Валерьянович просто забыл упомянуть об этом, — она взглянула на Салтыкова.

— Анечка, это совершенно тут ни при чем — ваша машина, вы, — Салтыков послал ей ответный взгляд. — Вообще, возможно, все дело в каком-нибудь опустившемся люмпене, который убивает и грабит тех, кто…

— Я уже говорил: деньги, пожертвованные вами деньги, которые отец Дмитрий вез в тот вечер из банка, убийца не взял. И у гражданки Филологовой сегодня он тоже ничего не забрал, — перебил его Колосов. — Нет, уважаемый, дело тут, как нам представляется, отнюдь не в люмпене.

— А в чем же? — нервно спросила Лыкова.

— В чем? Вот и разбираемся мы в этом. С вашей помощью, потому-то и вызвали вас так срочно. Скажите, Роман Валерьянович, только честно, когда вы добивались разрешения на аренду усадьбы, на вас не было наездов?

— Простите, чего не было? — спросил Салтыков недоуменно.

— Ну, может, кто-то другой хотел арендовать Лесное, приватизировать, а вы ему дорогу перешли? Не угрожали вам, денег, отступного — не требовали?

— Нет, нет, этого ничего не было, это все противозаконно. Я знаю, меня предупреждали, когда еще я был во Франции. Но ничего такого не было, уверяю вас. Самые обычные бюрократические проволочки, довольно длительные и очень досадные, но где, скажите, их нет? — Салтыков пожал плечами. — У нас во Франции тоже своих бюрократов хватает. А здесь на меня никто не покушался. Наоборот, даже отговаривали меня от аренды Лесного…

— Отговаривали? Ага. А говорите, не наезжали, — Никита нахмурился. — Кто отговаривая, почему?

— Ну, и здесь, и там, во Франции, — родственники. Здесь и в администрации, и просто люди осведомленные говорили: зачем вам этот дом — там ведь раньше находилась больница для умалишенных? И несколько лет назад там было, совершено ужасное, убийство — прямо в больнице. Один душевнобольной убил врача, — Салтыков посмотрел на Лыкову… Никите показалось, что он словно бы спрашивает ее — стоит ли ему продолжить дальше. — А мои родственники во Франции… Они тоже отговаривали меня от возвращения в Лесное.

— Почему? — спросил Никита.

— Ну отчасти из неверия в мои силы, мои возможности. Отчасти и по совершенно фантастическому поводу.

— Фантастическому поводу?

—С давних пор в нашем роду бытует одна мрачная легенда, связанная с Лесным. Видите ли, мои предки приобрели его у предков Анны Николаевны, а до этого имение принадлежало нашим очень дальним родственникам — Бестужевым. Существует легенда о том, что еще в восемнадцатом веке в Лесном был зарыт клад; который якобы приносит лишь одни несчастья. В истории Лесного действительно отмечены случаи странных смертей его владельцев. Ну, понимаете… — Салтыков замялся. — Мои родственники в Париже — это в основном очень пожилые люди, пожилые дамы. С возрастом меняется взгляд на многие вещи, на саму жизнь в конце концов. И появляются навязчивые страхи, страх смерти… Это все понятно и объяснимо. Все эти добрые советы, предостережения…

— К советам, особенно добрым, иногда стоит прислушаться, — заметила Лыкова.

— Знаете, мне никогда не нравилась повесть про собаку Баскервилей, — серьезно, без тени насмешки заметил Никита.

Салтыков посмотрел на него, усмехнулся.

— Да, конечно, — кивнул он. — Конечно, мы все давно уже вышли из детского возраста.

— И все же произошло два убийства, — Никита выдержал паузу. — Убили священника и вашего научного консультанта.

— Мастера, — тихо сказала Лыкова.

— Что? — спросил Никита.

— Ничего, это я так. — Анна отвернулась. — Не обращайте внимания, нервы.

Колосов молчал. Он был в замешательстве. Что-то не работало, не складывалось. Привычная, отработанная до оскомйны методика допроса не работала. Разговор вместо обсуждения важных для следствия вопросов и деталей сбивался на какую-то чушь. Какая-то легенда… Парижские бредни дряхлой эмиграции… Спросить у них, где они находились вечером в четверг, когда на сельской дороге в Тутышах был убит священник? Ответят — один был на деловой встрече в отеле ресторана. А другая еще где-нибудь, где шиш проверишь. Он взглянул на Лыкову. У нее, оказывается, есть какой-то брат. Ах да, Катя ведь него говорила — Иван Лыков. И он тоже был в Лесном. И его алиби тоже предстоит прояснять…

— У вас ведь в субботу в Лесном были гости? — он невольно проговорился.

— Да, были. Друзья. — Салтыков этого «проговора», видимо, не заметил.

— Фамилии, пожалуйста.

— Господин Мещерский со своей невестой.

Никита опустил глаза. Ах ты Серега, бандит… Ну сегодня вечером (хотя уже вечер) я тебе все выскажу, прежде чем попрошу о помощи. Ишь ты, со своей невестой!

— Скажите, сегодня утром вы посылали Малявина, вашего менеджера, куда-нибудь в город, по делам? — спросил он.

— Нет. Но я не знаю. Он ведает строительством и сам распоряжается своим временем. Сам знает, куда ему ехать, что делать. Он деловой человек, очень хороший работник, специалист.

— Ясно. Ну это, пожалуй, все пока, о чем я хотел спросить вас. В будущем, возможно, придется еще раз потревожить вас, если возникнут новые вопросы.

— Ради бога, всегда рад помочь. Вот вам мой прямой сотовый номер, — Салтыков вытащил из портмоне визитку.

— Вы свой телефон тоже оставьте, пожалуйста, — допросил Колосов Лыкову. Она достала из сумки свою визитку.

— Вы продолжите работать в Лесном? — спросил Колосов.

— Конечно. Хотя нам будет очень не хватать Натальи Павловны.

— Возможно, мне придется приехать туда.

— В любое время, милости прошу. Я скажу, чтобы и в мое отсутствие вам оказывали любое содействие.

Колосов проводил их до дежурного поста в вестибюле главка. А затем зашел в отделение охраны и наблюдал через монитор внешней видеокамеры, как они садились в черный «Мерседес» с тонированными стеклами и водителем.

От этого допроса у него осталось какое-то смутное чувство недовольства и тревоги. Недовольство было в основном собой, своей неспособностью направить этот важный первый допрос свидетеля в нужное русло, а еще тревога…

Он словно заразился ею во время этой — прямо скажем — бессодержательной беседы. Только вот от кого заразился? От Салтыкова или от его спутницы? Или от них обоих? «Что же там происходит? — думал Никита. — Почему убили попа и эту реставраторшу? Какая связь между этими убийствами? Где, у кого мне искать убедительный мотив?»

Черный «Мерседес» миновал Никитскую улицу, повернул на Манежную площадь и, урча мощным мотором застрял в плотной вечерней пробке на Лубянке. Анна JIыкова сидела подле Салтыкова на заднем сиденье, обитом мягкой кремовой кожей. Он держал ее руку в своей. Держал крепко, властно, но… смотрел в сторону — на мелькающие за окном машины яркие огни рекламы. Думал о чем-то своем.

— Анечка, я безмерно благодарен вам за то, что вы были сегодня со мной, — нарушил он затянувшееся молчание.

Как ей хотелось ответить ему: если вы только пожелаете, если скажете одно лишь слово, если только кивнете — я буду с вами всегда и везде.

Но она сказала не это:

— Не за что благодарить меня, я сделала, что могла. И это так мало.

— Я не ожидал такого развития событий, — произнес Салтыков. — По крайней мере такой чудовищной трагедии.

— Вы ни в чем не виноваты, — ответила Анна, скользя взором по его лицу. Любимое, бесконечно дорогое, родное лицо… Как вышло, как получилось, что это произошло с ней? Она никогда не думала прежде, что с ней может случиться такое. Она и готова-то не была. А вот словно очнулась после долгого сна и… и теперь уже ничего не видит вокруг и уснуть не может… Но ведь были другие! В ее прошлой жизни были другие мужчины. Она нравилась, и ей нравились, многие. Был, например, Женя, и Костя — милый, смешной Костя еще в институте, и она даже собиралась за него выйти замуж:…И лотом был еще Валерий Львович — солидный состоявшийся человек, о котором все говорили, что он находка и блестящая партия, потому что занимает какой-то руководящий пост в Газпроме. И потом тот артист из Театра на Малой Бронной, по которому она с ума сходила еще девчонкой, студенткой, игравший в спектакле «Лунин, или Смерть Жака». Где он теперь, что с ним? Та первая, безответная любовь ушла как вода в песок, ничего не оставив после себя.

И вот приехал совершенно-чужой человек, о котором говорили, что он дальний, очень дальний ваш родственник. Приехал из-за границы, встретился с вами почти что случайно и даже сначала не показался ни привлекательным, ни симпатичным, заговорил с вами, улыбнулся и… Вдруг все, абсолютно все стерлось из вашей, памяти — этой улыбкой, этим взглядом, этим голосом. Даже несравненный Лунин стерся, и смерть Жака стерлась и все полудетские грезы — все исчезло, стало таким далеким и неважным. И остался только он один. И это era имя — Роман. Роман о любви. Роман с продолжением. Роман готический о судьбе и смерти, караулящей своего часа…

— Анечка, я обещаю вам, я сделаю все, чтобы ничто больное, тяжкое, трудное вас не коснулось, — шепнул ей Салтыков. — Вы мой единственный друг, самый верный, самый преданный, Анечка… Когда я с вами, я чувствую себя намного лучше. Помните, как у Апухтина? «Людское горе забывая, душа смягчалась больная и оживала в этот час…»

Черный «Мерседес», выбравшись из пробки, свернул на набережную. Здесь, было намного свободнее, можно было даже прибавить скорость. Мелькали огни, впереди росла громада моста. "Неужели он везет меня к себе в гостиницу? — думала Анна. — Неужели?!

А почему бы и нет? Пусть это наконец произойдет.

Ведь это должно произойти! Они поужинают, посидят в баре с видом на Кремль, затем поднимутся в его номер. Труден только первый шаг — даже в любви. А потом она станет тем, кем он захочет — верной женой на весь остаток жизни, подругой на час, любовницей для встреч в номере гостиницы. Только бы это произошло сегодня, сейчас. Только был бы сделан первый шаг с его стороны — любой, решительный или робкий, все равно, но первый…

«Он, возможно, думает, что я соглашусь из-за денег, — от этой мысли ей стало больно. — Ведь я не ради денег, как же он не понимает?»

И она представила себя рядом с ним где-то далеко-далеко — в Вене, например, на ежегодном балу в Опере. Пары, кружащиеся в вальсе, аромат духов, блеск бриллиантов и шепот на смеси англо-франко-немецкого: Салтыков и его жена, урожденная княгиня Лыкова…

С ним все приобретало совершенно иную цену, иной смысл, даже наследственность, даже фамильные черты и титулы, забытые и похороненные временем, привычки и семейные предания, легенды, надежды, мечты. Особенно мечты…

Черный «Мерседес» мчался по набережной к Каменному мосту. Освещенный яркими огнями отель «Амбассадор» на той стороне Москвы-реки остался далеко позади. До Каменного моста Анна Лыкова все еще надеялась, что они все же доберутся именно туда и закончат свой путь там, но вот и Каменный мост исчез из виду. Набережная как темная лента разматывалась в бесконечности. Мосты, мосты…

Они въехали на Автозаводский мост, и Анна Лыкова поняла — он везет ее домой. Не к себе, домой.

Темный двор в этот поздний час был безлюден и тих. Окна их квартиры тоже были темны. А у обшарпанного подъезда стояла машина ее брата Ивана — старый «Форд», купленный в Южном порту.

Салтыков вышел вместе с ней, терпеливо ждал, пока она справится с кодом на двери — она все сбивалась и никак не могла набрать нужную коротенькую комбинацию цифр……— Ваш дом, Анечка, настоящий памятник эпохи тоталитаризма, — Салтыков вздохнул. — Похожие дома есть в предместьях Рима, их строил Дуче в тридцатых. Вы, наверное, с ног валитесь, устали, бедная вы моя, хорошая… Еще раз благодарю вас за сегодняшний день. Буду рад видеть вас всегда, приезжайте.

Это было все, что он сказал ей на прощанье. Код поддался — Анна открыла дверь и вошла в свой подъезд, пропахший кошками, сыростью и чьими-то пригоревшими котлетами.

Черный «Мерседес» уехал. Ни Салтыков, ни Анна не заметили, что за ними наблюдали — от угла дома отделилась тень, медленно отступила во тьму. Послышались быстрые шаги — из двора прочь, к набережной. Спустя какое-то время на пустынной набережной можно было увидеть одинокую фигуру. Человек стоял, опершись о чугунные перила парапета, смотрел в черную воду. Начался дождь — промозглый, осенний, ночной. Тучи, наплывая с юго-востока, наконец-то дошли и до Москвы. Но человек не обращал внимания на дождь. Достал из кармана кожаной куртки сигареты. Закурил. Огонек зажигалки осветил его лицо — это был Иван Лыков. Он стоял один на набережной под дождем. Не шел домой.

В темноте послышались шаги — приближались трое. Смутные тени, кряжистые фигуры…

— Мишка, глянь… Пацаны, погодь… А куртка-то ничего… Эй ты, чего молчишь, когда к тебе обращаются?

— Эй, парень, закурить есть?

Хриплые пьяные голоса. Запах пивного перегара. Иван Лыков медленно обернулся. Сунул руку в карман куртки.

— Эй, мобила есть? Нам пацанами позвонить срочно надо.

Они подошли к нему вплотную и…

— Эй, ты чего? — один, более трезвый, чем остальные, сразу попятился.

— Чего ты? Чего?! Пацаны, ладно, пойдемте… Бросьте…

— Ладно, ладно, ты чего, пацан? Чего ты? Шизанутый какой-то… Атас, пацаны!

Они отчалили, оставив его у парапета набережной. Хотя их было трое — ввязываться в драку с ним они не стали. Куртка и телефон того не стоили — это тревожно и властно подсказывал сквозь пивные пары всем троим инстинкт самосохранения. Можно было крупно нарваться, можно было поплатиться многим, а может быть, и всем.

В отель «Амбассадор» Салтыков не вернулся. Была уже глубокая ночь, когда его черный «Мерседес» въехал на территорию Лесного и остановился у темного фасада дома. Водитель пожелал Салтыкову спокойной ночи, спросил:

— Во сколько приехать завтра за вами?

— Я позвоню, Семен, вот возьмите, и спасибо вам, — Салтыков вручил ему обычные чаевые.

Машина развернулась. Свет ее фар на мгновение выхватил из темноты строительные леса, кучи гравия во дворе, стволы старых деревьев. Было очень сыро и промозгло, но дождь перестал — тучи ушли в сторону города, и небо над Лесным прояснилось. Над Царским прудом тускло желтела луна на ущербе.

Скрипнула дверь флигеля.

— Роман, это ты? Ты приехал?

Салтыков стремительно обернулся, быстро взбежал по ступенькам на крыльцо. Его встречал Леша Изумрудов — один из всех.

— Алеша, дорогой, — Салтыков схватил его руку, сжал. — Как ты тут? Как вы тут все?

— Милиция была. С Долорес стало плохо, Валька хотел даже вызвать «Скорую», но все обошлось таблетками… Она у себя, лежит, Валька у нее, а я… Я звонил тебе весь вечер, твой телефон не отвечал! Я тут совсем один, все точно с ума сошли…

— Ничего, все позади, я приехал, теперь я здесь, с вами. С тобой, Алеша, — Салтыков обнял его за плечи. — Успокойся, все страшное позади. Я был бы здесь еще раньше, но я не мог. Меня тоже допрашивали в полиции… Но теперь я здесь, я не уеду. Пойдем, — он повел Изумрудова в дом. В холле, когда он раздевался, ему сразу бросилось в глаза, что большое зеркало, висящее на стене, завешано шторой, снятой с окна.

— Кто это сделал, зачем? — удивленно спросил он.

— Я, — Леша Изумрудов отвернулся. — Пусть будет так до утра. Я не могу туда смотреть — дома темно, на улице темно, я тут один как проклятый торчу. Я не хочу, я боюсь!

— Бедный, бедный мой, — Салтыков, не отпуская его, увлекал за собой, поднимаясь по лестнице. — Это все расстроенное воображение, это все пустые страхи…

Они поднялись в спальню Салтыкова.

— Я только приму душ с дороги, а ты постарайся успокоиться и согреться, — Салтыков снял пиджак, нагнулся и взял с кровати аккуратно сложенный синий купальный халат.

Кровать была полутораспальной, светлого дерева. Постельное белье из натурального шелка, бледно-розового цвета. Сама спальня выглядела довольно аскетично, только белье было шикарным и очень дорогим. Мало кто знал, что Роман Валерьянович Салтыков был просто помешан на постельном белье. Постельные аксессуары отеля «Амбассадор» абсолютно не удовлетворяли его требованиям и привычкам.

— Раздевайся, я скоро, — мягко сказал он Леше. Уже в душе под горячими струями воды, пропитанной пряными ароматами массажной плитки для тела, он размышлял о том, что все события этого ужасного и трагического дня следует воспринимать стоически, как учил несравненный Марк Аврелий. А закончить этот день надо в наслаждении и удовольствии, чтобы восстановить этим нарушенное душевное равновесие и хоть на время отвлечься от тяжких мыслей, которые, по сути своей, не что иное, как пустое и глупое, суеверие, недостойное настоящего мужчины.