Собиратели ракушек Пилчер Розамунда

— Да.

— А работа? У меня прекрасная работа, Космо. Большое жалованье, большая ответственность. Теперешнего положения я добивалась всю свою взрослую жизнь.

— Значит, самое время взять годичный отпуск. Ни мужчина, ни даже женщина не может работать без передышки.

Годичный отпуск. Двенадцать месяцев для себя. Перерыв в работе на двенадцать месяцев — это еще в пределах допустимого. Большее означало бы бросить работу.

— У меня еще есть дом. И машина.

— Уступи их пока своей лучшей подруге.

— А родные?

— Пригласи их сюда.

Пригласить сюда родных. Оливия представила себе, как Нэнси жарит бока на краю плавательного бассейна, а Джордж сидит под крышей в шляпе, чтобы не обгореть. Представила, как Ноэль рыщет по нудистским пляжам и возвращается к ужину с добычей — очередной пышнотелой блондинкой, изъясняющейся на каком-нибудь никому не ведомом языке. Представила мамочку… но мамочка — это совсем другое дело, и ничего смешного. Тут все для нее подходит — и этот большой дом-лабиринт, и заросший сад. И миндальные рощи, и раскаленная на солнце веранда, и курочки-бентамки, курочки особенно. Мамочка будет в восхищении. Недаром же и она, Оливия, сразу полюбила этот дом и почувствовала себя в нем уютно. Это какая-то тайна. Вслух она сказала:

— Не у одной меня имеется родня. Тебе тоже надо подумать кое о ком.

— У меня только Антония.

— Разве этого мало? Нельзя же ее травмировать.

Космо со слегка смущенным видом потер затылок.

— Боюсь, что сейчас не самый подходящий момент для таких разговоров, однако все же замечу, что здесь и раньше бывали дамы.

Оливия рассмеялась:

— И Антония была не против?

— Она относилась к этому с пониманием. Философски. Заводила друзей. А вообще, она очень независимая.

Оба помолчали. Он ждал ответа. Оливия сидела, не отводя взгляда от стакана с вином.

— Это очень ответственное решение, Космо.

— Знаю. Ты должна подумать. Может, приготовим что-нибудь и за едой все обсудим?

Они вернулись в дом. Космо объявил, что сейчас приготовит спагетти с ветчиной и грибами, а Оливия, убедившись, что на кухне ей с ним не тягаться, ушла обратно в сад. Там она отыскала огород, нарвала зелени, несколько помидоров и даже нашла в тени под листами маленькие тыковки. Все это она принесла на кухню, вымыла, нарезала для салата. Они ели за кухонным столом, а потом Космо сказал, что наступило время послеобеденной сиесты. Они легли, и это было даже лучше, чем в первый раз.

В четыре часа, когда зной немного спал, они спустились к бассейну, поплавали нагишом, а потом лежали на солнце, обсыхая.

Космо рассказывал о себе. Ему пятьдесят пять лет. Едва окончив школу, он был сразу же призван в армию и всю войну состоял на действительной службе. Жизнь эта, как ни странно, пришлась ему по вкусу, так что, когда война кончилась, он решил остаться сверхсрочно офицером в регулярных войсках. Но в тридцать лет получил немного денег в наследство от деда. Оказавшись впервые в жизни финансово независимым, поспешил демобилизоваться и, не связанный никакими узами и обязанностями, отправился путешествовать по свету. Добравшись до Ивисы, где тогда еще не расцвела тлетворная цивилизация и жизнь была потрясающе дешева, он с первого взгляда влюбился в этот остров и решил здесь обосноваться, так что на этом его путешествия закончились.

— А твоя жена? — спросила Оливия.

— Что — жена?

— Когда она появилась?

— Умер отец, и я приехал на похороны. Пожил немного с матерью, помог уладить дела. Мне тогда был сорок один год, не так уж мало. Я познакомился с Джейн в гостях у моих лондонских знакомых. Она была твоего возраста. Держала цветочный магазин. У меня было тоскливо на душе, уж не знаю почему. Может, все-таки потому, что потерял отца. До этого я никогда в жизни не раскисал. А тогда затосковал, возвращаться домой одному не хотелось. Джейн была очень милая, готова хоть сейчас под венец, и жизнь на Ивисе представлялась ей безумно романтичной. В этом была моя главная ошибка: надо было сначала привезти ее сюда на смотрины, как привозят свою девушку познакомиться с родителями. А я этого не сделал. Мы поженились в Лондоне, и она в первый раз вошла сюда уже как моя жена.

— Она была здесь счастлива?

— Поначалу. А потом заскучала по Лондону, по знакомым, ей хотелось ходить в театры, на концерты в Алберт-холл, ездить по магазинам, в гости, за город на уик-энд.

— А как же Антония?

— Антония родилась здесь, она у нас местная. Я думал, появление ребенка немного успокоит мать, но вышло только хуже. И тогда мы вполне по-дружески решили расстаться. Безо всяких взаимных претензий и обид, потому что не на что было обижаться. Джейн увезла Антонию и растила ее до восьми лет, а с тех пор, как девочка стала ходить в школу, она на летние и пасхальные каникулы приезжает сюда и живет со мной.

— А тебе это не трудно?

— Нет. У меня с ней нет хлопот. Здесь есть славная чета, Томеу и Мария, они живут на маленькой ферме дальше по дороге. Томеу помогает мне в саду, а Мария приходит убирать в доме и присматривать за моей дочерью. Они подружились, и Антония в результате выросла двуязычной.

Стало прохладно. Оливия села, дотянулась до своей блузки, просунула руки в рукава, застегнула пуговицы. Космо тоже зашевелился и, заявив, что после этого разговора ему захотелось пить, предложил принести чего-нибудь. Она высказалась в пользу крепкого горячего чая. Космо поднялся и побрел к дому ставить чайник. Заросший сад скрыл его из виду, а Оливия осталась у бассейна. Она наслаждалась безмятежным одиночеством, уверенная, что с минуты на минуту он вернется. Вода в бассейне была гладкой как зеркало, и в ней отражалась стоящая на той стороне статуя мальчика, играющего на дудочке.

Низко пролетела чайка. Оливия, задрав голову, любовалась ее непринужденным полетом на широко распахнутых, подсвеченных закатом крыльях. В этот миг она поняла, что останется у Космо. Подарит себе один сказочный год.

Оказалось, что сжигание мостов довольно болезненная операция. Надо было о многом позаботиться. Прежде всего съездить в город, в отель «Лос-Пиньос», забрать вещи, расплатиться и освободить номер. Все это они проделали тихонько, тайком, чтобы никто не заметил, — вместо того чтобы разыскать друзей и все объяснить, Оливия трусливо уклонилась от встречи, оставив у портье записку с маловразумительными объяснениями своего поступка.

Затем ей пришлось посылать телеграммы, писать несколько писем, переговариваться с Лондоном по трескучей телефонной линии. Когда со всем этим было покончено, она ждала, что испытает радостное облегчение, но вместо этого ее почему-то охватила какая-то непонятная паника. Она почувствовала, что опустошена и совершенно без сил. Ее стошнило. Она скрыла это от Космо, но, когда он нашел ее лежащей ничком на кушетке, в слезах от дурноты и бессилия, все обнаружилось.

Он проявил удивительное понимание, уложив ее спать в комнатке Антонии, в полном покое и одиночестве, и она провела там три ночи и два дня, приподнимая голову, только чтобы выпить принесенного им горячего молока, съесть кусочек хлеба с маслом или дольку какого-нибудь фрукта.

На третье утро Оливия проснулась и почувствовала, что все прошло. Она выздоровела, отдохнула, пришла в себя, ее переполняла бодрость и упоительная радость жизни. Сладко потянувшись, она встала с кровати, распахнула ставни и вдохнула полной грудью свежесть раннего жемчужного утра. Пахло влажной, росистой землей, пели петухи. Оливия накинула халат и поднялась по лестнице в кухню. Вскипятила чайник, заварила чай. И, поставив на поднос две чашки, спустилась по другой лестнице в спальню Космо.

Ставни там были еще закрыты, стоял полумрак. Но Космо уже не спал.

Когда она вошла, он сказал:

— Привет.

— Доброе утро. Я принесла тебе утренний чай.

Она поставила поднос сбоку от кровати и отошла к окну распахнуть ставни. Косые лучи низкого солнца залили комнату светом. Космо протянул руку к часам.

— Половина восьмого. Ты ранняя пташка.

— Я пришла сказать, что мне лучше. — Она присела на край кровати. — И попросить прощения за слабость. И еще поблагодарить тебя за понимание и доброту.

— Как же ты собираешься меня благодарить?

— Н-ну, мне известен один способ, да вот не знаю, не слишком ли еще рано.

Космо улыбнулся и подвинулся, освобождая место.

— Это никогда не рано.

А потом:

— Ты — само совершенство.

Она, удовлетворенная, лежала на сгибе его руки.

— Как и ты, Космо, я тоже обладаю некоторым опытом.

— Скажите мне, мисс Килинг, — произнес он тоном персонажа пьесы Ноэля Коуарда, — когда вы лишились невинности? Я знаю, наши слушатели хотели бы это знать.

— На первом курсе.

— В каком колледже?

— Это имеет значение?

— Как знать.

— Маргарет-холл.

Он поцеловал ее. И сказал:

— Я тебя люблю.

И это было уже не из Ноэля Коуарда.

Полетели дни, один за другим, безоблачные, жаркие, длинные и свободные, наполненные самыми бесцельными занятиями. Оливия купалась в бассейне, спала, бродила по саду, заходила накормить бентамок, собрать яйца или немного пополоть грядки. Познакомилась с Томеу и Марией, которых нисколько не смутило ее появление в доме, — каждое утро они приветствовали ее широкими улыбками и сердечными рукопожатиями. Она понемногу учила названия испанских блюд, наблюдала, как Мария готовит грандиозные паэльи. Ее перестало волновать, как одеться. Она целыми днями обходилась без косметики, бродила босиком, в старых джинсах или в бикини. Иногда они вдвоем ходили с кошелкой в деревню что-то купить, но, по молчаливому уговору, не появлялись ни в городе, ни на пляже.

Обдумывая теперь на досуге свою жизнь, Оливия обнаружила, что впервые очутилась в таких условиях, когда не надо работать, напрягаться, карабкаться вверх по лестнице избранной карьеры. Смолоду она поставила перед собой одну простую и ясную цель: быть всегда лучше всех. Первой в классе, первой по результатам экзаменов. Выкладывалась за стипендию, за хорошие оценки, засиживаясь до света над учебниками, чтобы еще раз все просмотреть, убедиться, что помнит, что ее примут в университет. А потом, в Оксфорде, опять все началось сначала — медленная и упорная подготовка к решающим выпускным экзаменам. Окончив с отличием по английскому и философии, она, казалось бы, могла сделать передышку, но слишком сильна была в ней внутренняя энергия. И, боясь потерять разгон, пропустить шанс, она сразу пошла работать. С тех пор минуло одиннадцать лет, и она ни разу не позволила себе расслабиться.

Все это в прошлом. И никаких сожалений. Теперь ей стало ясно, что встреча с Космо и полный выход из игры случились как раз вовремя. Лекарство нашлось прежде, чем стал ясен диагноз. Организм благодарно отозвался на перемену. Волосы у нее стали блестящими, темные глаза в густых ресницах лучились покоем, и даже черты лица словно утратили напряженную резкость, разгладились. Высокая, худощавая, загорелая до смуглоты, Оливия гляделась в зеркало и впервые в жизни видела себя по-настоящему красивой.

Как-то она осталась в доме одна. Космо отправился в город взять газеты и письма, а заодно глянуть на свою яхту, стоящую в бухте. Оливия лежала на террасе и наблюдала за двумя птичками, резвящимися в ветвях оливы.

Глядя на их игры, она вдруг ощутила странную пустоту. Стала копаться в себе, анализировать и обнаружила скуку. Не то чтобы ей надоел этот дом или Космо, нет. Надоела себе она сама, пустая, неприбранная, безрадостная, точно нежилая комната. Поразмыслив над этим новым положением вещей, Оливия поднялась с кресла и пошла в дом выбрать себе что-нибудь почитать.

К тому времени, когда Космо возвратился, она так увлеклась, что даже не услышала его шагов, и вздрогнула, когда он вдруг очутился перед ней.

— Я запарился и умираю от жажды, — начал было он, но не договорил и удивленно заглянул ей в лицо. — Оливия, я и не знал, что ты носишь очки.

Она отложила книгу.

— Только когда читаю, или работаю, или хожу на деловые обеды с тугодумами-бизнесменами, которые должны меня уважать. А вообще, я ношу контактные линзы.

— Я не замечал.

— Тебе не нравится? Это может как-то повлиять на наши отношения?

— Совсем нет. В очках ты кажешься ужасно умной.

— Я и есть ужасно умная.

— А что это за книга?

— Джордж Эллиот, «Мельница на Флоссе».

— Смотри только не вообрази себя бедняжкой Мегги Талливер.

— Я никогда не воображаю себя героинями книг. У тебя чудесная библиотека. Здесь есть все, что я хотела бы перечитать или прочитать впервые. Я, наверное, весь год просижу, уткнувшись носом в книгу.

— Не возражаю, только с условием, что время от времени будешь отрываться для удовлетворения моих плотских желаний.

— Договорились.

Он нагнулся, поцеловал ее и пошел в дом взять банку пива.

Она прочла «Мельницу на Флоссе», потом «Гудящие высоты», потом Джейн Остин. Прочла Сартра, прочла «В поисках утраченного времени» и в первый раз — «Войну и мир». Она читала классику, биографии, романы писателей, о которых раньше никогда даже не слышала. Прочитала Джона Чивера, и Джозефа Конрада, и растрепанный альманах «Искатели приключений», который удивительно живо напомнил ей детство в доме на Оукли-стрит.

А так как все эти книги были для Космо старыми добрыми знакомыми, вечера теперь стали проходить за увлекательными литературными беседами, обычно под музыку — «Из Нового Света» Дворжака, вариации «Энигма» Элгара, целые симфонии и оперы от увертюры до финала.

Чтобы быть в курсе событий, Космо раз в неделю получал из Лондона «Таймс». Однажды, прочитав в газете статью о сокровищах галереи Тейт, Оливия рассказала ему о Лоренсе Стерне.

— Он мой дед, отец моей матери.

Ей было приятно видеть, какое впечатление произвели эти слова на Космо.

— Вот это да! Почему же ты раньше не сказала?

— Не знаю. Я вообще о нем редко говорю. Да теперь его мало кто знает! Устаревший и забытый художник.

— И какой художник! — Космо наморщил лоб, подсчитывая: — Но он ведь родился… постой-ка… где-то в восемьсот шестидесятые годы. Он, по-видимому, был уже глубоким стариком к тому времени, когда ты появилась на свет.

— Его вообще тогда уже не было в живых. Он умер в тысяча девятьсот сорок пятом в своей постели в собственном доме в Порткеррисе.

— Так, значит, вы проводили каникулы и праздники в Корнуолле?

— Да нет. В его бывшем доме всегда жили чужие люди, жильцы. В конце концов мамочка его совсем продала. Ей пришлось это сделать, потому что нам все время не хватало денег. И это вторая причина, почему мы никуда не ездили на каникулы.

— Вы не чувствовали себя ущемленными?

— Нэнси ужасно страдала. И Ноэль страдал бы тоже, если бы не умел устраиваться. Он всегда заводил дружбу с подходящими мальчиками и получал всякие приглашения — то на яхте поплавать, то на лыжах покататься, то погостить у кого-то на вилле на юге Франции.

— А ты? — ласково спросил Космо.

— А мне было все равно. Я и не хотела никуда уезжать. Мы жили в просторном доме на Оукли-стрит, с большим садом, и к моим услугам были все музеи, библиотеки, картинные галереи — ходи куда хочешь. — Она улыбнулась, вспомнив ту интересную жизнь. — Дом принадлежал нашей матери. Лоренс Стерн в конце войны переписал его на нее. Отец у нас был довольно… — она замялась, подыскивая подходящее слово, — легковесный человек. Толковым и предприимчивым его не назовешь. Наверное, понимая это, дед позаботился о том, чтобы мама была материально независимой и имела хотя бы дом, где растить детей. Ему тогда было уже за восемьдесят, и все суставы у него были изуродованы артритом. Он понимал, что ему жить там уже не придется.

— Твоя мать и теперь в нем живет?

— Нет. Такой большой дом стало слишком трудно и дорого содержать, и в прошлом году она наконец согласилась его продать и уехать из Лондона. У нее была мечта снова поселиться в Порткеррисе, но моя сестра Нэнси ее отговорила и подыскала домик в деревне Темпл-Пудли, в Глостершире. Надо отдать Нэнси справедливость — домик очень милый, и мамочке в нем хорошо. Единственное, что в нем огорчает, это название «Подмор Тэтч». — Она неодобрительно наморщила нос, и Космо рассмеялся. — Нет, правда, согласись, что это звучит немного посконно.

— Можно назвать его «Монрепо». Он, наверное, весь увешан прелестными картинами Лоренса Стерна?

— Нет, к сожалению. У мамочки их только три, и это обидно, потому что, судя по состоянию рынка, года через два им цены не будет.

Разговор перешел на викторианских живописцев, а потом на Огастеса Джона. Космо сходил в дом и принес его двухтомную биографию, которую Оливия читала, но выразила желание прочесть еще раз. Они долго обсуждали этого художника и сошлись на том, что, несмотря на все его пороки, этот старый светский брюзга не вызывает ничего, кроме восхищения, хотя в живописи оба предпочитают ему его сестру Гвен.

Придя к такому выводу, они приняли душ, оделись сравнительно пристойно и отправились пешком в деревню, в бар Педро, где можно было сидеть и пить прямо под звездным небом. Нежданно-негаданно появился молодой человек с гитарой, сел на табурет и просто, безо всяких церемоний, начал играть вторую часть «Гитарного концерта» Родриго, наполняя жаркую тьму ночи этой томной и торжественной музыкой, выражающей душу Испании.

Через неделю ожидался приезд Антонии. Мария затеяла в ее комнате генеральную уборку, вытащила всю мебель на веранду, принялась белить стены, перестирывать байковые одеяла, накидки и яростно выбивать прутом половички и коврики.

Из-за суматохи скорое появление девочки становилось словно еще ближе, и от этого на душе у Оливии заскребли кошки. Не из эгоизма, — хотя, конечно, перспектива делить Космо с другой женщиной, пусть даже тринадцати лет, и притом его родной дочерью, была по меньшей мере малоприятной, — а из-за того, что боялась не оправдать его ожиданий: сказать что-нибудь не то, совершить бестактный поступок. По отзывам Космо, Антония была девочка милая и без комплексов, но Оливии от этого легче не становилось, ведь опытом в общении с детьми она не обладала. Ноэль родился, когда ей было десять лет, и, пока он подрос настолько, чтобы с ним можно было общаться, она уже фактически оставила родной дом и ушла в мир. Есть, правда, дети Нэнси, но они такие несносные и невоспитанные, что от них Оливия всегда старалась держаться подальше. Что же они с Антонией скажут друг другу? О чем будут говорить? И чем заниматься?

Вечером, наплававшись в бассейне и расположившись в шезлонге рядом с Космо, она поделилась с ним своими опасениями.

— Понимаешь, мне очень не хочется вам помешать. Вы с Антонией так близки, и ей неизбежно должно показаться, что я тебя отнимаю. В конце концов, ей же всего тринадцать лет, а это трудный возраст, и ревность с ее стороны — вполне естественная реакция.

Он вздохнул.

— Ну как мне убедить тебя, что ничего этого не будет?

— Третий всегда лишний, даже в самых благоприятных условиях. Антонии наверняка захочется иногда остаться с тобой с глазу на глаз. А что, если я этого не почувствую и не уйду вовремя? Нет, Космо, согласись, у меня есть причины волноваться.

Он помолчал, подумал. И наконец со вздохом ответил:

— Очевидно, убедить тебя в беспочвенности этих страхов мне не удастся. В таком случае давай поищем выход из положения. Что, если, пока Антония будет жить у нас, мы пригласим погостить еще кого-нибудь четвертого? Для компании. Тебе так будет легче?

Такое предложение все меняло.

— Да-да, конечно, будет. Какой ты умный! Кого позовем?

— Кого захочешь, лишь бы это не был молодой сексуальный мужчина.

— А если мою маму?

— Она приедет?

— Непременно.

— Но в ее присутствии нам не надо будет спать в разных комнатах? Я уже не в том возрасте, чтобы красться ночью по коридору, могу в темноте с лестницы свалиться.

— Мама не склонна к иллюзиям, тем более на мой счет. — Оливия воодушевилась. — Космо, она тебе понравится. Мне просто не терпится вас познакомить.

— В таком случае не будем терять время. — Он вылез из шезлонга и стал натягивать джинсы. — Давай поворачивайся, девочка. Если мы успеем мобилизовать твою маму и оповестить Антонию, они смогут встретиться в Хитроу и прилететь сюда вместе, одним самолетом. Антония еще робеет летать одна, а твоей матери, я думаю, будет с ней занятно.

— Но куда мы направляемся? — спросила Оливия, торопливо проталкивая пуговицы в петли.

— Пойдем в деревню и позвоним по телефону от Педро. Ты знаешь номер телефона в Глостершире? Номер «Подмор Тэтч», «Соломенной крыши»? — Он произнес это название с нажимом, даже с издевкой, и поглядел на часы. — В Англии сейчас половина седьмого. Твоя мама в это время дома? Чем она может быть занята вечером в половине седьмого?

— Работает в саду. Или стряпает ужин на десятерых. Или угощает кого-то стаканчиком спиртного.

Скорей бы уже она очутилась здесь.

Самолет из Лондона с промежуточной посадкой в Валенсии прибывал в девять пятнадцать. Мария, с нетерпением ждавшая приезда Антонии, вызвалась прийти и приготовить ужин. Оставив ее организовывать грандиозное пиршество, Оливия и Космо поехали в аэропорт. Оба, хотя и не признавались в этом друг другу, слегка волновались, вследствие чего приехали много раньше срока и вынуждены были дожидаться в безлюдном зале добрых сорок минут, прежде чем женский голос среди треска и помех объявил по радио на испанском языке, что самолет совершил посадку. Затем опять ожидание, пока пассажиры проходили иммиграционный контроль, получали багаж; но вот наконец двери открылись и в зал валом повалили люди: бледные страдальцы-туристы; семейства местных жителей с вереницами детишек; таинственные дельцы в черных очках и щегольских костюмах; священник и две монахини… Наконец, когда Оливия уже начала думать, что, должно быть, они опоздали на самолет, появились Пенелопа Килинг и Антония Гамильтон.

Они раздобыли тележку, навалили на нее вещи, но у нее заедали колеса, она все время ехала не туда, а они обе почему-то от этого помирали со смеху, причем так увлеклись смехом, болтовней и управлением непослушной тележкой, что даже не сразу заметили Космо и Оливию.

Волнение Оливии отчасти объяснялось тем, что всякий раз после более или менее длительной разлуки с Пенелопой ей становилось страшно, не окажется ли, что мать переменилась? Не обязательно постарела, но, может быть, как-то сникла, выдохлась, чуть заметно сдала. Однако, увидев Пенелопу, она сразу же успокоилась. Все в порядке. Вид, как всегда, оживленный и потрясающе изысканный. Высокая, прямая, густые серебристые волосы собраны в пучок низко на затылке, темные глаза искрятся весельем, и даже сражение с тележкой ни на йоту не убавило ее гордого достоинства. Разумеется, она вся обвешана сумками и корзинками и одета в старую темно-синюю суконную накидку, которая на самом деле — флотский плащ, купленный у обедневшей капитанской вдовы еще в конце войны и с тех пор верно служивший Пенелопе во всех случаях, от свадеб до похорон.

И Антония… Оливия успела разглядеть высокую стройную девочку, с виду старше своих тринадцати лет, с прямыми золотистыми волосами за спиной, в джинсах, футболке и красном хлопчатобумажном пиджаке.

На большее времени не было. Космо поднял руки и окликнул дочь по имени. Антония оставила Пенелопу и тележку и с развевающимися волосами, держа в одной руке ласты, а в другой холщовую сумку, устремилась к ним, пробираясь сквозь толпу обремененных чемоданами людей, чтобы повиснуть у Космо на шее. Он подхватил ее, закружил, оторвав от пола длинные спички-ноги, звучно поцеловал и поставил обратно.

— Ты выросла.

Это было сказано с укоризной.

— Знаю. На целый дюйм.

И Антония повернулась к Оливии. У нее оказался нос в веснушках и смеющийся рот, чересчур большой для круглого личика, а глаза серо-зеленые, окаймленные длинными, густыми белесыми ресницами. Взгляд открытый, приветливый, заинтересованный.

— Здравствуй. Я Оливия.

Антония высвободилась из объятий отца, зажала под мышкой резиновые ласты и протянула ей руку:

— Здравствуйте.

И Оливия, глядя в это юное, ясное лицо, поняла, что Космо был прав и опасаться ей совершенно нечего. Обезоруженная, покоренная непринужденной сердечностью девочки, она пожала протянутую руку.

— Вот хорошо, что ты приехала, — сказала она и, преодолев этот рубеж, оставила дочь с отцом, а сама пошла навстречу матери, терпеливо сторожившей вещи. Пенелопа, вся засветившись, молчаливым любовным жестом раскинула ей навстречу руки, и Оливия, счастливая, бросилась в эти объятия. Она обняла мать изо всех сил, прижимаясь лицом к прохладной гладкой щеке и вдыхая родной аромат знакомых материнских духов.

— Дорогая моя, хорошая, — проговорила Пенелопа. — Прямо не верится, что я здесь.

Подошли Космо с Антонией, и заговорили все разом:

— Космо, это моя мама Пенелопа Килинг…

— Вы легко нашли друг друга в Хитроу?

— Безо всякого труда: я держала газету в руке и розу в зубах.

— Папа, мы так весело летели! Одного человека стошнило…

— Это весь ваш багаж?

— Долго пришлось ждать в Валенсии?

— …а стюардесса вылила целый стакан апельсинового сока на монахиню, представляешь?

Наконец Космо навел порядок, взял на себя управление строптивой тележкой и вывел их из зала прибытия пассажиров в теплую синюю звездную ночь, наполненную бензиновой гарью и стрекотом цикад. Все они как-то умудрились втиснуться в «ситроен»: Пенелопа на переднем сиденье, Антония и Оливия сзади, туда же навалили вещи и поехали.

— Как поживают Мария и Томеу? И бентамки? — затарахтела Антония. — А ты знаешь, папа, у меня в этом году «отлично» по французскому! Ой, смотрите-ка, новая дискотека! И роликовый каток! Давайте приедем покататься на роликах, ладно, папа? И за эти каникулы я обязательно должна научиться виндсерфингу… Если брать уроки, это очень дорого?

Знакомая дорога вела в гору, в сельские места, где по холмам кое-где мерцали огоньки ферм и в воздухе стоял пряный смолистый дух. Подъезжая к дому, они увидели сквозь ветви миндальных деревьев, что Мария зажгла все наружное освещение, так что получилась настоящая праздничная иллюминация. Едва Космо остановил машину и они начали выбираться наружу, как в ярком свете подошли Мария с Томеу — она плотная, загорелая, в черном платье и переднике, а он по такому случаю чисто выбритый и в свежей рубахе.

— Hola, seor, — поздоровался Томеу.

Марию же интересовала только ее любимица:

— Антония!

— Мария! — Девочка выскочила из машины и бегом бросилась к ней обниматься.

— Antonia. Mi nina. Favorita. Cmo esta usted?[4]

Приехали.

Вход в комнату Пенелопы (некогда стойло для ослика) был прямо с веранды. Это была совсем маленькая комнатка, места хватало только для кровати и комода, а платяной шкаф заменяли вбитые в стену деревянные колышки. Но Мария произвела тут такую же тщательную уборку, как у Антонии, и все теперь сияло чистотой и белизной, благоухало мылом и свежевыглаженным бельем, а Оливия поставила на тумбочку у кровати бело-синий кувшин с чайными розами и положила несколько книг. Две ступеньки вверх, и другая дверь открывалась внутрь дома. Оливия открыла ее и объяснила матери, как найти единственную ванную.

— Водопровод не всегда хорошо работает в зависимости от того, довольно ли воды в колодце, так что, если с первого раза вода в уборной не спустится, надо повторить попытку.

— Все замечательно. Изумительное тут место. — Пенелопа сняла синюю накидку, повесила на колышек и, наклонившись над кроватью, стала разбирать чемодан. — И Космо производит самое приятное впечатление. А ты так хорошо выглядишь. Я никогда тебя не видела такой цветущей.

Оливия, сидя на кровати, смотрела, как мать раскладывает вещи по ящикам.

— Спасибо, что ты так сразу приехала, по первому зову. Ты просто ангел. Мне показалось, что, когда приедет Антония, — лучше, чтобы и ты была. Конечно, я пригласила тебя не только поэтому. Я с первого дня, как очутилась здесь, мечтала показать тебе этот дом.

— Ты же знаешь, я люблю все делать экспромтом. Я позвонила Нэнси, сообщила, что еду к тебе, и ей так завидно стало, что ее не зовут, что она говорила со мной раздраженно, но я не обратила на это ни малейшего внимания. А малышка Антония — такое прелестное существо. Совсем не застенчивая, смеялась и болтала весь день. Вот бы детям Нэнси хоть немного ее общительности и хороших манер. Один только бог знает, за какой грех я наказана такими внуками…

— А как Ноэль? Ты давно его не видела?

— Давно. Уже несколько месяцев. На днях позвонила ему, жив ли? Выяснилось, что жив.

— Что делает?

— Подыскал себе новую квартиру, вблизи от Кингз-роуд. Во что она ему обойдется, я даже не отважилась спросить, это его проблема. Думает оставить издательское дело и заняться рекламой, говорит, что у него есть очень полезные связи. Ну, и собирался в Каус на уик-энд. В общем, как всегда.

— Ну а ты сама? Что у тебя слышно? Как «Подмор Тэтч»?

— Милый мой домик, — любовно отозвалась Пенелопа. — Достроили наконец зимний сад, не могу тебе передать, как славно получилось. Я посадила куст жасмина и один корень дикого винограда и купила очень изящное плетеное кресло.

— Тебе давно нужно было подкупить садовую мебель.

— Зацвела магнолия — в первый раз. Мне подрезали глицинию. Приезжали в гости Аткинсоны, и было так тепло, что мы ужинали в саду. Они справлялись о тебе и шлют самые сердечные приветы. — Пенелопа улыбнулась гордой материнской улыбкой. — Когда я возвращусь домой, смогу сообщить им, что такой цветущей и красивой я тебя никогда не видела.

— Тебя очень удивило, что я поселилась у Космо, бросила работу и вообще как будто с ума сошла?

— Пожалуй, да. Но потом я подумала: а почему бы и нет? Ты всю жизнь работала на износ; я иногда видела, какая ты усталая, озабоченная, и просто опасалась за твое здоровье.

— Ты мне не говорила.

— Оливия, ты сама себе госпожа, и я не имею права вмешиваться в твою жизнь. Но это не значит, что я о тебе не беспокоюсь.

— И оказывается, ты была совершенно права. Я тут переболела. Приняла решение, обрубила канаты, сожгла корабли и после этого совсем расквасилась. Трое суток подряд спала. Космо вел себя как настоящий ангел. На четвертый день я очнулась и выздоровела. Я даже не подозревала, что так вымоталась. Наверное, если бы не осталась здесь, кончилось бы тем, что попала в клинику с нервным срывом.

— Не смей об этом даже думать.

Во время разговора Пенелопа, не переставая сновать по комнатке, раскладывала по ящикам комода свои пожитки, развешивала на стене знакомые поношенные платья. Как это похоже на нее — не привезти ни одного модного туалета, купленного специально для этой поездки! Впрочем, Оливия знала, что ее мать даже в этих старых вещах будет иметь самый изысканный и неповторимый вид.

Но, к ее немалому удивлению, нашлась и обнова. Напоследок из чемодана появилось одеяние из изумрудно-зеленого натурального шелка. Разложенное на кровати, оно оказалось роскошным и напоминало нечто среднее между казакином и восточным халатом с золотым шитьем, — ну прямо из «Тысячи и одной ночи»!

Оливия смотрела на него с восхищением.

— Где ты раздобыла такую прелесть?

— Верно ведь, хорош? Марокканский, по-моему. Купила у Роз Пилкингтон. Ее мать привезла этот наряд из довоенной развлекательной поездки в Марракеш, а она недавно нашла на дне старого сундука.

— Ты в нем будешь как императрица.

— Погоди, это еще не все.

Казакин, надетый на плечики, примкнул к выцветшим бумажным платьям на стене, а Пенелопа стала рыться в бездонной кожаной сумке, которую по прибытии сняла с плеча.

— Я ведь тебе писала, что бедняжка тетя Этель умерла? Представь, она оставила мне наследство. Я получила его по почте всего несколько дней назад, как раз когда собиралась к тебе.

— Тетя Этель оставила наследство? Я думала, у нее ничего не было.

— Я тоже. Но она в своем репертуаре — сумела удивить даже напоследок.

Тетя Этель действительно всю жизнь не переставала удивлять.

Единственная сестра Лоренса Стерна, много моложе его, она на исходе Первой мировой войны, тридцати трех лет от роду, решила, что, поскольку цвет английской молодежи полег на полях сражений во Франции, ей ничего не остается, как смириться с судьбой старой девы. И, нисколько не обескураженная, стала жить одна, стараясь получать от жизни как можно больше удовольствия. Поселилась в крохотном домишке в Патни, когда это еще был далеко не «хороший район», при случае пускала в дом какого-нибудь жильца (или любовника — никто точно не знал) и давала уроки игры на фортепиано, на что и существовала. Казалось бы, что может быть безрадостнее. Но тетя Этель даже в этой нищете умудрялась радоваться жизни, и каждый ее день был полон захватывающих приключений. Когда Оливия, Нэнси и Ноэль были маленькие, приезд тети Этель всякий раз был радостным событием, и не только из-за подарков, которые она обязательно привозила, но и потому, что с ней всегда было весело — на нисколько не походила на других взрослых. А еще интереснее было в гостях у нее: никогда не знаешь, что может случиться. Однажды, когда они сели пить чай с кривобоким пирогом, который испекла тетя, в комнате обвалился потолок. В другой раз стали жечь костер в конце ее крошечного садика, огонь перекинулся на ограду, и приехали пожарники в машине с колоколом. А еще она учила их плясать канкан и петь вульгарные куплеты, полные двусмысленностей, над которыми Оливия стыдливо хихикала, а Нэнси надувала губы, притворяясь, будто ничего не понимает.

С виду тетя Этель была похожа на козявку: сухонькая, на ногах туфельки детского размера, крашеные рыжие волосики и вечно дымящаяся сигарета в руке. Но, несмотря на неряшливый облик и образ жизни (а может быть, именно благодаря этому), она имела массу друзей, и не было города во всей Англии, где не жила бы какая-нибудь ее школьная подруга или бывший поклонник. Этель всегда звали, дорожили ее веселым обществом, и она часто у них гостила, но между поездками в провинцию обязательно возвращалась в Лондон, к выставкам и концертам, без которых не могла жить, к усердной переписке с подругами и друзьями, к осиротевшему жильцу, если у нее в это время был жилец, к урокам фортепиано и к телефонным разговорам. Она без конца звонила своему биржевому маклеру, должно быть ангельски терпеливому человеку, и, если ее жалкие акции поднимались на один пункт, позволяла себе на закате два розовых джина вместо одного. Это у нее называлось «кутнуть на всю катушку».

На восьмом десятке, когда даже ей стали не под силу суета и дороговизна лондонской жизни, Этель переехала в Бат и поселилась со своими закадычными друзьями Милли и Бобби Родвэй. Но потом Бобби оставил этот мир, а за ним вскоре последовала и Милли, и тетя Этель осталась одна. Какое-то время она еще справлялась в одиночку, бодрая и несгибаемая, как всегда, но старость исподволь все-таки взяла свое — Этель споткнулась у себя на пороге о молочную бутылку и сломала шейку бедра. После этого она стала сдавать с головокружительной быстротой и сделалась такой беспомощной и слабой, что районные власти в конце концов поместили ее в приют для престарелых. Здесь ее, закутанную в шали, трясущуюся и плохо соображающую, регулярно навещала Пенелопа, ездившая в Бат на своем стареньком «вольво» сначала из Лондона, а потом из Глостершира. Раза два Оливия сопровождала мать в этих поездках, но они производили на нее такое тяжелое, гнетущее впечатление, что она под любым предлогом старалась от них уклониться.

— Так трогательно с ее стороны… — говорила теперь Пенелопа с нежностью. — Знаешь, ведь ей почти исполнилось девяносто пять. Это уже слишком… Ага, вот они.

Она нашла на дне сумки то, что искала, — старый, потертый кожаный футлярчик. Нажала защелку, крышка откинулась, и Оливия увидела на выцветшей бархатной подушечке пару серег.

— Ой! — непроизвольно сорвалось у нее с языка.

Они были восхитительно красивы — два кружка жемчужинок, а в них по крестику из золота и эмали, окруженных бриллиантами, и внизу болтаются подвески — жемчужинки с рубинами. Это было украшение из другой эпохи, замысловатая роскошь Ренессанса.

— И это — ее? — изумилась Оливия.

— Чудо, верно?

— Но откуда они у нее взялись?

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Воспитание ребенка – это в первую очередь развитие его мозга, в том числе во внутриутробном периоде....
Для чего вы заходите в «Инстаграм»? Посмотреть, как дела у знакомых? Выложить фотографии со вчерашне...
Учебное пособие представляет собой системное изложение научно-методического и практического материал...
Биоэнергетика и экстрасенсорика нужны каждому. «Зачем?» – спросите вы. Для уймы разных вещей, начина...
Галя еще девочкой потеряла маму. Ее жизнь складывалась не так, как хотелось бы: пьющий отец, ненавис...
Приключения подростка, ставшего помимо своей воли главным колдуном племени во времена неолита. Ему п...