Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник) Алкин Юрий

Надо не забыть побеседовать завтра с Седьмым. Интересные идеи онутром высказывал.

3 февраля

У Шинава точно какие-то проблемы. Еще немного, и придется поговорить с Николь или Катру Как он сегодня дернулся, когда я его окликнул. Правда, ничего более. Говорил спокойно, тихо. Но в глазах – какое-то затаенное ожидание. Ожидание чего?

6 февраля

Шинав сегодня оборвал беседу на полуслове и ушел. И смеху него теперь нервный. Смеется – и вдруг втягивает воздух в себя с каким-то всхлипыванием, будто икает. А глаза совсем не смеются. И еще у него появилась неприятная привычка кусать ногти. Раньше я за ним этого не замечал. Тут вообще ни у кого нет неприятных привычек.

Четкий почерк Пятого вдруг стал неровным.

8 февраля

Это – страх.

10 февраля

Где он? Я не видел его уже два дня. Двенадцатый сказал, что сегодня утром сыграл с ним партию, причем Шинав играл на редкость хорошо. Странно, он вообще-то очень плохо играет.

11 февраля

Надо что-то делать. Шинав спокоен и деловит, но, по-моему, это спокойствие пороховой бочки. Он никогда не был таким собранным. Он всегда был немного рассеянным, мечтательным. А сейчас – сама деловитость: «как дела», «очень рад», «мне пора идти», «отличную ты книгу написал».

12 февраля

Ну конечно. Как я сразу не догадался? Его заменили. Это просто другой актер. Но разве можно так резко менять образ? Видимо, ничего лучше они не нашли. Надеюсь, мой Шинав со временем придет в себя, что бы с ним ни приключилось.

13 февраля

Это по-прежнему он!

14 февраля

До сих пор не могу прийти в себя после того, что произошло. Бедный парень. Конечно, надо идти спать, но завтра утром картина потускнеет. А сейчас это все стоит перед глазами. Сначала был этот ненормальный разговор после ужина. Шинав, стоящий перед моей дверью. Какой-то весь скрюченный, пришибленный. А его речи! «Кто бессмертней – ты или я? Говори, кто? Не знаешь? А надо знать. Они спросят. Они ищут ответ. Ищут. И найдут. На все вопросы будут ответы». А потом: «Я бессмертный Шинав. Ты бессмертный Пятый. Он… ха-ха… он еще один бессмертный. Так? Нет! Не так! Он обычный. А я нет. И ты не будешь обычным». И этот тихий, захлебывающийся смех. Он абсолютно невменяем. И самое жуткое было то, что в своей невменяемости он продолжал оставаться Шинавом. Или почти им. Он не упоминал ни реальный мир, ни свое настоящее имя, ни свое прошлое. Он только нарушал главный запрет, употребляя слово «бессмертный». И еще говорил иногда о «нем». Наверное, так вел бы себя настоящий Шинав, если бы ему объяснили, что такое смерть и в чем суть эксперимента. «Помнишь, там, в первом периоде, мы были другими? Правда? Это была наша юность. А теперь пришел седьмой период. Последний».

Я пытался его успокоить. Боялся, что нас кто-то увидит. Что, если это будет тот или та, о ком он так настойчиво говорит? До его комнаты недалеко, но как медленно он шел… И все говорил, говорил. «Его шаги мягки и неслышны. И ходит он бесшумно. Он заходит в наши комнаты. Смотрит на нас. А мы не слышим. Ведь мы бессмертны. Ты писатель – ты должен об этом написать. Пусть читают. Седьмой период уже пришел».

Я ощущал, как трясется его плечо. Потом он вдруг остановился, посмотрел мне прямо в глаза и спросил: «Ты думаешь, я псих?» Я покачал головой. Он как будто о чем-то размышлял. Затем спросил, куда мы идем. Я сказал, что к нему. Тогда он весь как-то обмяк и, словно больной ребенок, прошептал: «Мне плохо». Я довел его до комнаты, подождал, пока за ним закрылась дверь, и пошел к себе.

Николь не удивилась. Они все знали. «Ложись спать, – сказала она. – Тебе надо выспаться». И я лег. А потом ночью она разбудила меня и сказала идти к нему в комнату.

– Пятый, – ласково позвал женский голос.

Я вздрогнул всем телом. Перед моими глазами как живой стоял затравленный Шинав, шепчущий дикие слова.

– Пятый? – повторил голос.

Я глубоко вздохнул. Это была Николь. Просто Николь.

– Да, Николь? Прости, я задремал.

– Ты не собираешься идти на ужин?

– Собираюсь.

– Ты себя плохо чувствуешь?

– Нет, все в порядке. Просто писал, писал и задремал. Спасибо за напоминание.

– Не за что. Приятного аппетита.

* * *

За ужином мне приходилось заставлять себя улыбаться и поддерживать беседу. То, что за столом находился Шинав, веселый, улыбчивый и, без каких-либо сомнений, вменяемый, отвлекало еще больше. А тем временем раскрытая тетрадь Пятого лежала в спальне и обещала разгадку всех тайн этого странного заведения. Но надо было играть свою роль. Только через час я наконец добрался до своей квартиры и опрометью бросился к столу.

… Когда я зашел к нему, дверь в спальню была открыта. А там уже стояли Адам, Первый и Третий. Шинав лежал на кровати в какой-то странной позе, и в первый момент я подумал, что он мертв. Затем я понял, что он крепко спит. Крепко и спокойно. «Вы должны отнести его в синий тамбур», – сказала она. Мы переглянулись, и я понял, что они все слышат тот же голос.

«Не бойтесь, он не проснется, и по дороге вам никто не встретится». До этого я никогда не носил человека без сознания. Сначала Первый предложил взять Шинава за руки и за ноги, но Адам сказал, что нести должны двое, а остальным надо только поддерживать. Он вообще смотрелся самым опытным в таких делах. Кто его знает, чем он раньше занимался. Первый и Третий стояли ближе к кровати, но, по-моему, просто боялись его брать. Тогда мы с Адамом взяли его под руки. Он у нас чуть не упал, пока мы его поднимали с постели. Мне было не до наблюдений, но яуспел заметить, что в комнате царит невероятный беспорядок. Там были какие-то растерзанные книги, сброшенные на пол вещи. И еще над кроватью был странный рисунок. Неумело нарисованный синий глаз и поверху красная полоса с короткими поперечными штрихами. Будто грубо сшитый шрам. Потом мы шли по коридору, и влажная ладонь Шинава лежала на моем плече, пока я не прижал ее. Он бессильно висел у нас на руках, ноги его волочились по полу. Синий тамбур был недалеко, наверное, поэтому они его выбрали.

15 февраля

Вчера пришлось идти спать, чтобы не выбиваться из режима. После того как мы зашли в тамбур, туда набилась целая толпа. Они забрали Шинава, положили на носилки и унесли. А нам сказали остаться. Мы сидели и почти не смотрели друг на друга. Вообще в тамбурах всегда стоит один стул, но сюда они принесли еще три. Потом пришел Тесье. Как всегда спокойный и самоуверенный. Сказал, что у Шинава случилось психическое расстройство, нервный срыв. Что они давно об этом знали, но некем было его заменить. Что они допустили ошибку, затянув это так надолго. Благодарил за оказанную помощь. Разумеется, все это должно оставаться в секрете. Разумеется, нам рекомендуется не думать об этом. И разумеется, несмотря на это досадное происшествие, мы должны снова стать Первым, Адамом, Третьим и Пятым, как только выйдем из тамбура.

Пока он говорил, я все время думал, кто из этих троих вколол Шинаву снотворное. Наверное, Адам. Он увереннее всех держался. Но тут Адам сам спросил, каким образом Шинав так крепко уснул, и стало ясно, что он тут ни при чем. Тесье совсем не удивился, видимо, ожидал подобного вопроса. И очень внятно объяснил, что во все спальни проведены трубки, через которые можно пустить усыпляющий газ. Именно на случай подобных критических ситуаций. Он очень сожалеет о том, что сегодня пришлось воспользоваться этим средством, ноу них не было выхода. Газ абсолютно безопасен для здоровья, и через шесть-семь часов Шинав проснется как ни в чем не бывало. Мы проглотили эту пилюлю, но думаю, что радости это сообщение ни у кого не вызвало. А потом он попрощался, и мы ушли. И снова стали Первым, Адамом, Третьим и Пятым.

На этом запись о происшествии заканчивалась. Я поднял голову и посмотрел по сторонам. Где-то в этой комнате скрывалось невидимое отверстие, через которое в любой момент мог пойти усыпляющий газ. А может, не только усыпляющий. В любую секунду меня могли грубо выключить, словно ненужный электроприбор. Мир вокруг мгновенно стал чужим, враждебным. Мне представилась громада этого здания, пронизанная трубами и проводами, нашпигованная подслушивающей аппаратурой, камерами, датчиками. Огромная машина, существующая ради одного-единственного человека, способная в любой момент раздавить и смять любого, находящегося в ее недрах. И я – один из винтиков в этом чудовищном механизме. Сколько винтиков уже сошло с ума? Сколько из них никогда не сможет оправиться после своего «нервного срыва»? Я тряхнул головой и вернулся к чтению.

17 февраля

Шинав задумчив и мил. Как в старые добрые времена. Только это другой Шинав. Но об этом знают лишь четыре человека. Наверное, это первый раз, когда факт замены одного актера стал доподлинно известен другим.

19 февраля

Как далеко может заходить этот контроль? Что еще они могут предпринять во имя эксперимента?

Имели ли они моральное право сначала наблюдать за тем, как человек медленно сходит с ума, а затем усыпить его как дикого зверя? И где он проснется? В психбольнице? Что ждет его теперь? Какие еще секреты хранит моя комната? Слишком много вопросов. Слишком много.

20 февраля

Хрупкая психика, чрезмерно развитое воображение, постоянная игра, невозможность поговорить по душам, замкнутое помещение без окон, отсутствие природы, солнца, простора. И вдобавок сознание того, что где-то рядом ходит странное существо, выращенное в этом склепе среди вечного маскарада. Все это, сложившись и перемножившись, и стало причиной срыва. Да, его жалко. Но какое отношение жалость имеет к эксперименту? Если бы люди, стоящие за ним, позволяли себе такую роскошь, как жалость, то теория никогда не стала бы практикой. Ведь как ни крути, а это эксперимент над человеческим существом, не дававшим никакого согласия на свое участие.

И если я принимаю саму идею эксперимента, то должен считать их действия в случае с Шинавом разумными и оправданными. Иначе это лицемерие. Либо я согласен с тем, что такая цель оправдывает такие средства, либо нет.

Он был совсем не так прост, мой предшественник. Совсем не прост. Я перевернул страницу. Ну вот. Только этого мне не хватало. Два, нет, три листа были беспощадно выдраны. Обрывки бумаги сиротливо торчали между страниц. Что хранили эти станицы? Зачем он их вырвал? И он ли? Слишком много вопросов.

22 февраля

Стал обдумывать «Историю троих». Работа – лучшее средство против хандры. Название, конечно, придется изменить.

24 февраля

Катру не прав. Мне такой подход представляется в корне неверным.

26 февраля

Странно, но из многих вещей, оставшихся за порогом, так часто вспоминается музыка. Жаль, что они решили не развивать ее. Хотя причины понятны. Это стихия, которую сложно контролировать. Случайный тревожный аккорд может вызвать такие эмоции, которые напомнят о смерти и боли лучше, чем самый талантливый рассказчик. Живопись и литература в этом отношении вполне могут сравниться с музыкой, но их гораздо легче держать под контролем. И все-таки жаль.

5 марта

Опять брали кровь. Что-то в последнее время они зачастили. Хоть бы придумали какое-нибудь новое объяснение. Профилактика насморкауже несколько приелась.

15марта

«История» продвигается быстро, не в пример моим первым попыткам. Такими темпами я закончу ее за два-три месяца.

Забыв о своем первоначальном намерении узнать имя Зрителя, я вчитывался в ровные строчки. После истории с Шинавом мне хотелось собрать все крупицы информации, рассыпанные по этим запискам. Однако никаких сенсаций на страницах дневника не было. Пятый писал о своих замыслах, работе, общении. Изредка появлялись его наблюдения за окружающим миром, но ничего нового или важного для себя я в них не находил. Драматические сцены ограничились выносом тела.

Шелестели страницы. Пятый размышлял об эксперименте. Определившись в своем отношении к его моральным основам, он думал о возможных результатах, об их последствиях. Его мысли были холодны, взвешенны, порой циничны. Он допускал, что в случае удачи результаты эксперимента будут засекречены больше, чем само исследование. Он сомневался в том, что этот институт единственный. Он прикидывал, сколько денег должно было стоить это мероприятие и кто мог являться потенциальным спонсором. А после этого вновь возвращался к вопросу, который волновал его все сильнее и сильнее: удастся ли эксперимент?

К середине третьего года он выпустил четыре книги, был в хороших отношениях с Катру и спокойно смотрел в будущее, ожидая окончания срока, предусмотренного контрактом. И он упорно не упоминал имя Зрителя в дневнике, ограничиваясь словом «кролик».

10 августа

Мой потенциальный последователь очень самоуверен. «Разумеется, я сдам экзамен с первой попытки».

В мою бытность такую уверенность не демонстрировал даже наш отличник. Хотя в логике ему не откажешь. Три часа подряд старался выведать все о моих пристрастиях, связях и распорядке дня. Он действительно верит в то, что через месяц окажется на моем месте. Но несколько слов, которые он произнес по ходу беседы, ставят его готовность под сомнение.

11 августа

Встретился со вторым кандидатом. Полная противоположность конкуренту. Смесь наивности и любопытства. Единственный вопрос: «А зачем все это надо?» Приятный парнишка, но шансы его невелики. Вместо того чтобы попытаться узнать о моих привычках, потратил все время на бессмысленный перекрестный допрос. Впрочем, первый мне понравился еще меньше. Да победит сильнейший

Встретить себя на этих страницах я никак не ожидал. «Смесь наивности и любопытства». Лестный отзыв, ничего не скажешь. Хотел бы я поговорить с тобой сейчас. Думаю, с тех пор мои приоритеты немного изменились. Впрочем, изменились ли?

15 ноября

Вышли «Два дня». Пятая книга, она же последняя.

Скоро в этой комнате будет сидеть другой человек, отзывающийся на то же имя. А я тем временем буду привыкать к своему старому имени и сотням вещей и понятий, от которых давно отвык. Буду искренне общаться, дышать свежим воздухом, посещать всевозможные заведения, читать настоящие книги, смотреть на солнце. Интересно, кто сейчас премьер? С поиском работы можно не торопиться. Денег хватит. Может, поеду путешествовать. Лучший способ вспомнить тот мир – это объехать его. А по дороге буду писать книги от имени Пятого. Гонорары будут, наверное, приличные. Впрочем, гонорары в данном случае не самое главное. Слишком много идей накопилось за это время. Жаль, если они так и не будут реализованы. «Поиск» и «Четвертый вопрос» надо обязательно написать.

20 ноября

Катру говорит, что раньше чем через полтора-два месяца я отсюда не выйду. Кандидаты продолжают изощряться в способах провала экзамена.

Умник. А сам ты с какого раза сдал? Снова стихи. Ожидание выхода. Какие-то имена, выписанные столбиком. Записи становятся все более редкими и скупыми. И наконец…

9 января

Завтра я ухожу. Три года, пять книг, которые мне никогда не придется опубликовать, и воспоминания на всю жизнь. Что бы ни произошло со мной в будущем, я всегда буду помнить эти годы. Так, наверное, Алиса, став взрослой, помнила свои детские приключения. По странности это место не уступает стране чудес. И тут тоже есть свой Кролик. Завтра я выползу из норы и, как сова, начну щуриться от солнечного света. Завтра этот мир безвозвратно отойдет в область воспоминаний. Но это завтра. А пока надо придумать, как…

На этом строка обрывалась посредине страницы. Я перевернул лист, затем еще один, еще… Все они были девственно-чисты. Машинально я долистал до конца тетради, но не нашел ничего, кроме небрежных росчерков на предпоследней странице. Голос, говоривший со мной из прошлого, умолк.

Я потер глаза. Внезапно навалилась усталость, голова сделалась ватной, глаза слипались. Надежды не оправдались. Вместо того чтобы удовлетворить любопытство, этот дневник подсунул новые неприятные факты и поселил во мне тревогу. Все, что я хотел, – это узнать имя Зрителя и, может быть, еще две-три интересные подробности. А достались мне газовые трубы под потолком да нормальный человек, доведенный до сумасшествия. И ни слова, ни строчки, ни намека на имя того, для кого мы все это разыгрываем!

А ведь он знал. Знал с самого начала. Знал каждый день, каждую минуту. Но для него это знание было настолько очевидным, что ему даже не пришло в голову упомянуть имя в своих записях. Точно так же он не описывал свою комнату или обстановку в Секции Встреч. Эта информация была слишком будничной, слишком скучной, чтобы уделять ей место в дневнике. То ли дело творческие замыслы или впечатления, вызванные бедным шизофреником.

Неожиданно для себя я обнаружил, что желание узнать, кто же является Зрителем, никуда не ушло. А ведь уже давно мне казалось, что я выше этого, что меня это не касается и не интересует. Не раз я спокойно думал, что никогда не узнаю, кто из окружающих меня людей считает меня Пятым, и с какой-то странной гордостью радовался своему безразличию. Но оказалось, что дай только повод – и от моего безразличия не останется и следа. Потрепанная тетрадь всколыхнула застарелое любопытство, и желание узнать правду разгорелось с новой силой.

Надо было идти спать. Хмуро зевая, я побрел в душ. Под тугими струями воды я думал об этой находке, оказавшейся настолько бесполезной. Мною владела досада. Так огорчается ребенок, разорвав блестящую упаковку на подарке и обнаружив вместо долгожданного набора солдатиков скучную книгу.

Ну что ему стоило упомянуть это имя? Хоть вскользь, не напрямую. Мне бы хватило и тонкого намека. Хватило бы? Я вспомнил шелестящие страницы, абзацы, мелькающие перед глазами, собственное нетерпение. Какое там чтение между строк – я даже толком не читал многие страницы. Как гласит старая китайская пословица: трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если не стараться ее найти.

Так что расстраиваться рано. Сначала надо по-настоящему прочесть дневник. Именно прочесть, а не просмотреть. Не может быть, чтобы он не обмолвился об этом ни словом за три года наблюдений.

И утром я начал читать заново. Благо подозрений мое уединение не вызывало, ведь это был официально одобренный творческий запой. На этот раз процесс чтения был иным. Я не позволял себе пропускать ни одной строчки, ни единого слова. Но напрасно.

Не то чтобы мое внимание совсем не было вознаграждено. Обнаружилось несколько весьма примечательных фактов, упущенных при первом чтении. Было, например, любопытно узнать, что Пятый встречался с Катру – и не раз, и не два. Хотя о чем они говорили во время этих встреч, осталось неясным. И характеристики актеров оказались не такими уж скучными, а скорее наоборот – весьма поучительными. И довольно странные детали, например внезапно появившаяся и неделю спустя так же внезапно исчезнувшая бессонница, щекотали воображение. Одного лишь не было на этих страницах: имени или намека на него. Только невинное и раздражающее своей безликостью слово «кролик» выскакивало то тут, то там.

Дойдя до сцены с выносом тела, я хотел проскочить ее, поскольку было очевидно, что в это время Пятому было не до Зрителя. Но, решив быть последовательным, все-таки начал читать. И снова ощутил тяжесть этого вечера. Я как будто своими глазами видел нелепую, странно согбенную фигуру Шинава, темнеющую у моей двери. Я будто сам слышал его горячечный шепот: «… пришел седьмой период. Последний…» И я тоже боялся, чтобы мы не попались на глаза тому или той, о ком он так навязчиво говорит…

Что?! Еще не веря, отказываясь верить в абсурдность этих слов, я еще раз перечитал их. Потом еще раз. И еще. «Я пытался его успокоить. Боялся, что нас кто-то увидит. Что, если это будет тот или та, о ком он так настойчиво говорит?» Как это – тот или та? Это что – ирония? Намек на то, что он такой женообразный? Или на то, что она такая мужеподобная? Нет, в этот момент Пятому было не до иронии. Значит…

Все странности этого дневника сложились вдруг в четкую картину. И пословица вдруг выскочила из глубин памяти, будто только ждала удобного случая. «Трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет». За три года Пятый не упомянул имя Зрителя по одной простой причине. Он его не знал.

Глава одиннадцатая

Некоторое время я бессмысленно смотрел в стену невидящим взглядом. Знание, которое я с таким нетерпением искал, пришло, но пришло вывернутое наизнанку, сделав черное белым, а белое черным. Пятый не знал Зрителя. Ему было известно не больше, чем мне.

А как же слова Тесье: «Ваша группа должна заменить последних людей, которым известен этот человек». Ложь! Предыдущее поколение тоже не знало имени подопытного. Вот передо мной лежит самое красноречивое доказательство их незнания. Но зачем? С какой целью понадобилось внушать нам, что именно с нас начинается эпоха засекречивания?

Не поддаться эмоциям – вот что для меня сейчас было очень важно. Итак, что же я знаю? Мне было сказано, что Зрителю недавно исполнилось двадцать пять и что в течение трех-четырех лет можно будет определить, стареет ли его организм. Кроме того, меня пытались уверить в том, что личность Зрителя не являлась тайной для моего предшественника. На самом же деле меня обманывали. Предыдущему Пятому загадочный подопытный тоже не был известен. Следовательно, три с лишним года назад он уже выглядел как двадцатипятилетний, иначе его личность было бы невозможно скрывать. То есть тогда ему было двадцать два, сейчас ему двадцать пять, он неизвестен уже двум поколениям актеров. В этом нет ничего странного, некоторые люди в свои двадцать два года выглядят старше, чем другие в двадцать шесть. Хороший вариант? Хороший. Красивый? Еще какой красивый. Только маловероятный. Даже слишком маловероятный.

Если бы дела обстояли именно так, что мешало Тесье сказать мне правду? Однако он очень четко дал мне понять, что в режим секретности они стали переходить лишь год назад и что Зритель известен человеку, которого я сменю. Значит, у него были причины для этой лжи. Должны были быть. Такие, как он, ничего не делают просто так. Но уже если причина есть, они не останавливаются ни перед чем. Что-то он хотел от меня скрыть. Причем хотел это сделать так, чтобы я не догадывался о самом существовании секрета. Какой-то абсолютно новый уровень секретности. «… Тайна сия велика настолько, что даже знать о ней не пристало непосвященным».

Но что он скрывал? Что бы изменилось, если бы я знал, что Шеналю тоже не был известен Зритель? То есть что я должен понять сейчас, после этого нечаянного открытия? Что-то очень важное, что-то касающееся самой сути эксперимента… Что же это? Что? Возраст! Истинный возраст Зрителя.

Я вскочил и стал возбужденно мерить шагами комнату. Зрителю не двадцать пять. Иначе мне бы не врали. Он должен, обязан быть старше. На сколько? На год? На два? Нет, оперировать надо трехлетними сроками. Значит, на три года. Или на шесть? Слишком много версий. А есть ли между ними существенная разница? Нет, конечно же нет. Все сводится к двум вариантам. В первом из них Зрителю исполнилось двадцать пять три-четыре года назад, и примерно тогда же его личность стали скрывать от актеров. В этом случае я первый Пятый (вот ведь нелепое словосочетание), которого обманывают. Если дела обстоят действительно так, то совсем скоро, может быть, в течение нескольких месяцев, мои тюремщики выяснят, стареет ли Зритель. Звучит заманчиво.

Но не так заманчиво, как второй вариант. Что, если они обманывали и моего предшественника? Если Зрителю уже за тридцать? Если дикий, невероятный эксперимент уже удался?!

Думать об этом трезво и рассудительно не было никакой возможности. «Удалось! Удалось!» – радостно кричал внутри какой-то тоненький голосок. «Не может быть. Здесь что-то не так», – осторожно возражал здравый смысл. Все эти месяцы, начиная с того момента, когда Тесье открыл передо мной тайну института, я подсознательно верил, что эксперимент не может не провалиться. Несмотря на холодную уверенность исследователей, теория, положенная в его основание, представлялась мне в высшей степени наивной. Послеоперационный разговор с Катру притупил мой скептицизм, но не смог поколебать недоверие к самой идее этого масштабного опыта.

Еще вчера, читая записки Пятого, я немного удивлялся, как во всех отношениях логически мыслящий человек мог серьезно задумываться об исходе эксперимента. А сегодня именно благодаря этим записям у меня появилось гораздо больше поводов сомневаться, чем было у их автора. Неужели этот безумный замысел принес реальные плоды? И по этим залам ходит бессмертный человек? Или, по крайней мере, человек с замедленным старением. И каждый день я, возможно, беседую с ним. Да сколько же ему лет? Тридцать? Тридцать пять? Сорок? Или все сто?

Мне вдруг вспомнились старинные книги в кабинете Тесье. И, словно сорвавшись с привязи, воображение понесло меня против течения времени, отсчитывая год за годом, перескакивая десятилетия, назад, в глубь веков. Там, в полутемном подвале, при мерцающем свете факелов, отбрасывая причудливую пляшущую тень на закопченную стену, какой-нибудь Роджер Бэкон или Леонардо да Винчи писал: «Вырастить же бессмертного отрока можно, не поведав ему о неминуемой кончине с момента появления его на свет божий…» А может, это мрачный и гениальный генерал ордена иезуитов, оторвав свои помыслы от Железной Маски, отдавал приказ начать опыт по выведению бессмертного человека в одной из тайных лабораторий? И, передавая свое знание от поколения к поколению, старея и умирая вокруг своего вечно юного создания, сотни ученых копили опыт и хранили страшную тайну. А их агенты рыскали по всей Европе в поисках подходящих актеров, словно жрецы, ищущие новых жертв для своего ненасытного божества. Мне стало жутко.

Уже через минуту я чуть не рассмеялся. Ну какой да Винчи? Какие иезуиты? А пластические операции? А динамики, вживленные всем актерам? А камеры? Наконец, все медицинские исследования, которые проводятся над Зрителем? Разумеется, ни о каких столетних опытах и речи быть не может. Даже если эксперимент и удался, то начат он был тридцать, максимум сорок лет назад. До этого не существовало ни медицины, ни техники для осуществления этого грандиозного замысла. Хотя идея могла возникнуть и раньше.

Эти соображения направили мои мысли в новое русло. Если предположить, что первая стадия опыта удалась, то со временем будут достигнуты и какие-то практические результаты. Но может быть, не будут, а были? Что, если первое поколение препаратов уже существует? Не фантастические эликсиры, доставшиеся по наследству от прапрабабушки, не средство Макропулоса, а реальные научно синтезированные лекарства, способные замедлять или останавливать процессы старения.

Несомненно, даже если они и существуют, им еще очень далеко до совершенства. Несомненно, их будут еще не один год испытывать. И понятно, нельзя рассчитывать, что они появятся в обычной аптеке. Но они реальны! С каждой минутой мне физически становилось легче, как будто я действительно сбросил с плеч тяжелую ношу. Я могу жить дольше отведенных мне восьмидесяти, дольше ста лет! Никогда раньше срок нашей жизни не казался мне таким кратким, как сейчас.

Мы привыкли смиряться с тем, что считаем неизбежным. Но только до тех пор, пока не знаем, что от неизбежного можно уклониться. Я чувствовал себя как слепец, увидевший свет, как осужденный на казнь, которому даровано помилование.

Кто знает, сколько дополнительных лет сможет подарить мне эта бесцветная жидкость (почему-то препарат виделся именно таким). Но сколько бы их ни было – это отсрочка, которой я постараюсь воспользоваться. Сколько дел я смогу еще сделать, сколько ощущений испытать! Я ощущал пьянящий прилив энергии. Как мал, как унизительно мал срок, отпущенный природой. Человек только успевает накопить знания, опыт, желания, только входит во вкус жизни – и тут же попадает в руки безжалостной старости. И смерти. Пусть мы притворяемся на благо эксперимента, что забыли об этом, но ведь забыть об этом нельзя. Но теперь, теперь все будет иначе. Все должно быть иначе. И мне уже чудилась вечная молодость и вечная радость, которую она принесет.

* * *

– Пятый?

Я вздрогнул и вернулся к реальности.

– Ты решил сегодня пропустить обед?

– Нет-нет. Я иду.

– Снова увлекся творчеством? – Угу.

– Как идет? Хорошо?

– Да так себе. Честно говоря, не особо, – промямлил я, с тоской думая о более чем скромных результатах своей литературной деятельности.

– Ну старайся, старайся. У тебя есть еще несколько дней.

– А продлить срок нельзя?

– Извини, но на это тебе лучше не рассчитывать, – сказала Николь без тени жалости. – Если ты принимаешь свои книги так близко к сердцу, тебе надо было подумать об этом раньше. У нас график.

* * *

По дороге в Секцию Трапез я заново переживал подзабытое ощущение новизны. Эта необыкновенная для нормального человека обстановка давно стала привычной, карикатурный уклад жизни успел превратиться в быт. Но теперь он больше не заслонял дерзкое и масштабное исследование, ради которого был создан. И хотя у эксперимента по-прежнему были все шансы провалиться, мне больше не удавалось быть таким абсолютным скептиком, как раньше.

Напротив – теперь нужно было прилагать усилия, чтобы не впасть в противоположную крайность. Меня распирало глупое желание поделиться тайной. Хотелось влезть на стул и гаркнуть: «Вас обманывают! Вы не первые! Те, кто был до вас, тоже не знали, кто он такой!»

«Интересно, в чем нас еще обманывают?» – думал я, вглядываясь в приветливые лица. За одним из них скрывался человек, возможно перешагнувший недосягаемый для всего человечества рубеж. Живой, реальный человек, в котором, быть может, воплотились тысячелетние мечты всего человечества. Любое из этих лиц могло принадлежать ему. Растворившийся в толпе актеров, он был неотличим от них. Он жил где-то среди нас – обычных, медленно движущихся к смерти людей, которые давали ему возможность быть тем, кем он был.

* * *

В столовой шла бурная дискуссия. Выяснилось, что я отстал от жизни. За время моего затворничества неутомимый Четвертый организовал первый в истории шашечный чемпионат. Состязания должны были состояться через три дня, а пока все общество шумно обсуждало претендентов на победу. Если шансы Двенадцатого на первое место почти ни у кого не вызывали сомнений, то по поводу второго мнения разделились. Одни считали, что победит Адад, другие больше верили в изобретателя игры Адама. Сходство имен порождало некоторую путаницу, и порой оказывалось, что спорщики говорят об одном и том же человеке. Я вспомнил слова Николь «у нас график» и подумал, что незримые режиссеры могли таким образом заполнить паузу, образовавшуюся из-за отсрочки моей книги. Со своей тарелкой я подсел к галдящим болельщикам и с неудовольствием обнаружил напротив себя Восьмую. Она приветливо кивнула и тут же повернулась к моему родителю, который был сегодня в центре внимания.

– А я говорю, – вещал Третий, – что Адам не просто займет второе место, но еще и выиграет все партии. Не зря же он изобрел игру. Турнир – это не какая-нибудь послеобеденная партия, тут он постарается.

– Это еще как сказать, – недоверчиво возражал Шинав. – Если он такой сильный игрок, почему же Лия его вчера обыграла? И не один раз, а дважды. Я сам видел. А что скажет литература? – обратился он ко мне.

– А что там говорить, – выдавил я, орудуя одновременно тупым ножом. – Конечно, победит Адад. Он еще и с Двенадцатым потягается.

– Ну, это еще надо доказать, – протянул Третий.

– Вот турнир и докажет. Хотя это не теорема, а аксиома, – добавил я где-то слышанную фразу.

– Вообще превосходство в игре – это такая теорема, которую каждый игрок стремится доказать себе и другим, – раздался спокойный голос Восьмой.

Произнося эту странную фразу, она улыбалась, но ее темные выразительные глаза пристально смотрели на меня с каким-то серьезным изучающим выражением.

– Правильно, – радостно согласился Третий, который, как и все остальные, явно не нашел в этой фразе ничего странного. – Каждый игрок. А не только самые лучшие. На то и турнир.

– Да, – неожиданно пошел на попятный Шинав, – на то и турнир. Завтра посмотрим.

Я невнимательно слушал их болтовню. Мне показалось, что Восьмая своей репликой пыталась навести меня на какую-то мысль. Несколько раз я бросал взгляды в ее сторону, но она больше не поворачивалась и, казалось, была всецело поглощена беседой.

«Что имелось в виду?» – раз за разом я спрашивал себя об этом, наблюдая, как она задумчиво слушает Третьего. Теорема, которую доказывают себе и другим… Звучит знакомо. И как-то неуловимо связано с моей собственной фразой. Может, это известные слова из книги? Или фильма? И, дополняя мое высказывание, Восьмая пыталась загнать меня в новую ловушку? Скажем, рассчитывала, что я увлекусь, начну цитировать дальше и бодро нарушу запрет, даже не заметив этого. Ведь цитирование любой книги из той жизни рано или поздно должно привести к нарушению правил. И людей вокруг немало. Хотя это обстоятельство как раз ничего не значит. Впрочем, нет, конечно, значит: ведь ошибись я в их присутствии, на меня поступило бы сразу несколько доносов. Выходит, ловушка? Что, милая, хотелось выкопать мне яму и сразу туда спихнуть?

Что ж, неплохая попытка. Совсем неплохая. Да вот беда – не помню я, откуда эти слова. Так что продолжить фразу и свалиться в яму не могу. Рад бы помочь, но не имею такой возможности. Разве что кто-нибудь другой придет на помощь. Стоп. А ведь кто-то другой действительно мог помочь.

Ну-ка еще раз, по порядку. Почему я думаю, что это очередная западня от Восьмой? Потому что она так странно посмотрела на меня, говоря об этой «теореме». Но ведь если это известная цитата, то не только я, но и любой из присутствующих мог ее неосторожно подхватить. Значит…

Значит, имеем несколько вариантов. Либо ловушка не была предназначена персонально мне, а задумывалась как волчья яма – кто попадется, тому и рады. Спрашивается, зачем в таком случае нужно было смотреть именно на меня? Либо у меня настоящая мания преследования, и мне вообще все это померещилось. Взгляд, подтекст – все.

А может, она считала, что я единственный, кто знает эту фразу? Но тогда эти слова не могут быть цитатой.

Пока я все больше и больше запутывался в своих рассуждениях, общество расходилось. Некоторые направились в Секцию Встреч, кто-то сообщил, что пойдет вздремнуть, остальные просто прощались и уходили. Удалились, продолжая спор, Шинав с Третьим. Беседуя с женой изобретателя шашек, ушла Восьмая. За ними устремился Четвертый. Я проводил его взглядом и подумал: «А ведь точно как в старые добрые времена. Восьмая, Четвертый, Пятый. Десятого, правда, нет, но он должен быть где-то неподалеку». Здесь все неподалеку. Если бы я не знал, что Мари и Поль не прошли экзамен, мог бы вообразить, что это они идут по Секции Трапез. Но они экзамен не сдали.

А что, если… Нет, невозможно. Абсолютно невозможно. Разумеется, они провалились. Мне это хорошо известно. И все же, и все же… Откуда у меня эта уверенность в их провале? Так сказала Николь. Милая, хорошая Николь. Если бы мне это сообщил Тесье, я давно бы поставил под сомнение правдивость его слов. А если бы не давно, то по крайней мере сейчас, когда прочел дневник. Теперь-то я знаю, как хорошо здесь умеют сбивать с толку. Но информация исходила от Николь, да еще и при явном неодобрении Тесье, так что у меня не было поводов сомневаться в ее достоверности. Николь всегда относилась ко мне хорошо. Николь не стала бы врать. Николь вообще пошла на прямое нарушение своих обязанностей, спасая меня во время разговора с Эмилем.

И все же – а что, если в тот день она меня обманула? Даже не она, а они. Хорошо продумали, подготовились и очень убедительно разыграли сценку под названием «Ах, какая жалость». Это потом уже она, узнав меня поближе, стала мне помогать. А тогда ей просто приходилось действовать в соответствии с указаниями Тесье. И ничего плохого она в этом, наверное, не видела. На благо эксперимента делаются вещи и посерьезнее. Да им даже не надо было изобретать этот трюк. Старо как мир – плохой следователь, хороший следователь. Но ведь я сам задал вопрос о Мари и Поле. Выходит, они предвидели его и заблаговременно подготовились? Хотя, зная меня, предвидеть это было несложно.

Я задумчиво ковырнул вилкой еду и, поняв, что пытаюсь сделать это уже в третий раз, очнулся от оцепенения.

Вокруг никого не было. Передо мной стояла пустая тарелка. Да, задумался маститый писатель, замечтался. Совсем потерял связь с реальностью. Сердясь на свою несобранность, я, пожалуй, более эмоционально, чем следовало, выбросил посуду и пошел к себе. Радужные мысли, переполнявшие меня еще пару часов назад, поблекли. Их заслонило это новое подозрение, которое не давало думать ни о чем, кроме Мари.

* * *

Два дня прошли как в тумане. Вначале я пробовал писать, но после нескольких часов бессмысленного сидения за столом понял, что в таком состоянии ни о каком писании не может быть и речи. Пытался размышлять об эксперименте и его вероятном успехе, но бросил и это. Восьмая приковывала к себе все мои мысли.

Снова и снова я возвращался к этому вопросу: вдруг это действительно она? Все ее взгляды, слова, действия – все, что я считал проявлением коварства, обретало теперь совсем другой смысл. Она не ждала моих промахов – она хотела понять, кто скрывается под маской Пятого. Она не расставляла мне ловушки – всего лишь пыталась намекнуть о себе. Она не была удачливой конкуренткой – она была самой Мари! Я вызывал в памяти каждый разговор, каждую мелочь и не находил ничего, что противоречило бы этому простому утверждению.

Я забыл обо всем. Драгоценный, бесценнейший дневник Пятого был небрежно брошен в ящик. Что значил он, если моя Мари живет в соседней комнате! Неужели каждый день я разговаривал с ней, считая, что говорю с коварным врагом? И пока она раз за разом пыталась сказать мне о своем присутствии, я с упрямством истинного параноика видел в ней одну лишь угрозу?

В какую-то минуту я уже был готов бросить все и мчаться к Восьмой с четким недвусмысленным вопросом. Но наваждение проходило, и я снова начинал сомневаться. Могу же я ошибаться? Ведь даже сейчас ее поведение можно истолковать как коварное. Все факты отлично поддаются любой интерпретации.

Задай я ей сейчас такой вопрос – я собственными руками разорву свой контракт. Хорошо героям любовных романов: им всегда сердце подсказывает, как поступить в сложной ситуации. Мое же сердце равнодушно билось, оставляя привилегию принимать решения одуревшему от своих выводов мозгу.

При встречах с Восьмой мне приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не выдать своего волнения. Иногда мне казалось, что я узнаю Мари, ее голос, жесты. Но наваждение проходило, и через несколько минут передо мной снова оказывалась та хитрая, вероломная женщина, от которой не стоит ожидать ничего, кроме подвоха. Я чувствовал, что долго так продолжаться не может. Мне было необходимо узнать ответ.

* * *

– Мольберт? Картина?

– Нет, он имеет в виду большую книгу!

– Книги не бывают таких размеров.

– Тогда что это?

– Не знаю, но только это не книга.

– Дверь? Я угадал: это дверь!

– Почему ты так думаешь?

– Он кивнул.

– Он не кивал.

– Нет, кивнул. Первый, правда ты кивал?

– Видишь, он качает головой.

– Но я точно видел, что он кивал.

– Какая разница, кивал или нет, если сейчас он это отрицает?

– Первый, зачем ты кивал?

– Это полка?

– Зачем ты кивал?

– Первый, перестань нас мучить. Что ты пытаешься показать?

Разделившись на две команды, треть населения мира коротала время за нехитрой игрой. Игрок должен был показать своим товарищам фразу или слово, загаданное ему командой противников. Сложность заключалась в том, что слова надо было именно показывать. Первый, откровенно лишенный мимического дара, уже довольно долго запутывал свою команду, рисуя в воздухе какой-то загадочный прямоугольник. В другое время я бы наверняка позабавился: эти бедняги просто сходили с ума, пытаясь разгадать, что показывает их неуклюжий товарищ. Но сейчас мне было не до забав. Рядом, заливаясь смехом, сидела Восьмая. Вдруг она замолчала, как бы прислушиваясь к чему-то, а затем засмеялась опять, но теперь как-то сдержаннее. «Меньше эмоций», – вспомнил я.

Больше всего мне сейчас хотелось узнать правду. Но как это сделать? Я перебирал один способ за другим, но все они казались слишком опасными. Как дать ей понять, кто я такой? И как узнать, кто она такая? Я перебирал разные способы, один изощреннее другого, но ни один из них не был достаточно хорош. Нужен был намек, понятный только ей, нужен был ответ, который не мог дать никто другой.

Тем временем благодаря титаническим усилиям Первого (или, скорее, несмотря на них) противники догадались, что прямоугольник должен был обозначать зеркало. Восьмая повернулась ко мне.

– Еще немного, и они разгадают все предложение. Надо бы подумать над следующей фразой. Есть идеи?

Она вопросительно перевела взгляд на сидевшего слева от меня Четырнадцатого.

– Ваша очередь думать, – отозвался тот. – И так две последние фразы предложил я. Теперь мне пора отдохнуть.

И решение неожиданно пришло само собой. Вспоминая давнюю-давнюю беседу в уютном кафетерии, я выговорил:

– У меня есть одна: «Не поработав, нельзя отдохнуть». Как тебе?

Восьмая посмотрела на меня с улыбкой.

– Неплохо, но, по-моему, слишком легко, – ответила она без малейшей задержки. – Только слово «поработав» будет сложно показать. Но в целом они с этим справятся быстро.

Я перевел дух. Все, это не она. Конец наваждению. И надеждам.

– Слишком просто, – авторитетно подтвердил Четырнадцатый.

«Тебя-то кто спрашивает?» – мысленно огрызнулся я.

– А что вы скажете о таком варианте, – спросила не-Мари, глядя на него. – «Чтобы переварить знания, надо поглощать их с аппетитом»?

– По мне, так немного заумно, – донеслось слева, – а впрочем, сойдет. В этих словах что-то есть. Пятый, а ты что думаешь?

Пятый повернулся к Восьмой.

– Мне нравится, – одобрительно хмыкнул он. – В меру сложно и изящно. Я ждал от тебя чего-то подобного. А потом мы еще им загадаем «Аппетит приходит во время еды».

– Нет, – протянул Четырнадцатый, – это будет слишком очевидно. Не стоит.

– Не стоит, – с улыбкой согласилась Восьмая.

Пятый беззаботно пожал плечами.

– Не стоит так не стоит. Действительно, эти фразы слишком связаны одна с другой.

А под маской Пятого с дикими радостными криками метался Андре.

* * *

В эти дни я понял, что имел в виду человек, который первым сказал «душа поет». Моя душа не просто пела – она заливалась радостными трелями, позабыв обо всем, что волновало ее совсем недавно. Даже открытие, пришедшее со страниц дневника, не вызывало теперь ни малейшего интереса.

Зрителю больше чем двадцать пять? Нас обманули? Ну и что? У них, может быть, есть практические результаты? И что с того? Мне еще нет тридцати. И неподалеку живет Мари…

Я и сам не подозревал, до какой степени успел влюбиться в нее. Она была здесь. Она была рядом. Она пыталась распознать меня, следовательно, я был ей небезразличен. Стоило мне подумать об этом, как на моем лице расцветала улыбка, непонятная никому из окружающих. К счастью, улыбками без всякого повода удивить здешних обитателей было трудно.

За три дня я повстречался с Мари считаные разы, но ее образ не покидал меня ни на минуту. Порой я не мог понять, вспоминается мне ее прежнее или нынешнее лицо, но даже не пытался разобраться в этом. Мельчайшие детали возникали в памяти и напоминали о ней. Смех, тонкие пальцы на моей руке, задумчивый взгляд, мимолетный поцелуй в коридоре. Я поднимался по утрам с одной-единственной целью – провести как можно больше времени с ней. Если мне не представлялась возможность поговорить с ней, я старался хотя бы слышать ее голос. Если, не вызывая подозрений, нельзя было сделать и этого, прикладывал все усилия, чтобы хоть бы увидеть ее. Теперь мои дневные маршруты всегда увеличивали шансы на нашу встречу; места, которые я занимал, теперь всегда повышали вероятность того, что наши глаза встретятся. Это была томительная и сладкая одержимость.

И в то же время я старался быть предельно осторожным, понимая, что в таком состоянии легко могу навредить не только себе, но и Мари. Достаточно было забыться на минуту, чтобы совершить непоправимую ошибку. Встречая Восьмую, я был Пятым и никем иным. Я не позволял себе улыбаться радостней или беседовать дольше, чем месяц назад. Как в былые времена, я обдумывал каждое слово, контролировал каждое движение, каждый жест. Порой было очень сложно заставить себя оборвать разговор, грозивший затянуться, но приходилось идти на это. Еще сложнее было, кивнув, пройти мимо якобы по своим делам.

Наши разговоры казались мне воплощением двусмысленности. Любой фразой я пытался сказать ей: «Я так скучал по тебе. Ты нужна мне. Я люблю тебя». Но мои средства были скупы, и, несмотря на все усилия, у меня не получалось выразить свои мысли.

– Ты ведь знаешь, что я работаю над книгой?

– Да, Пятый.

– Я не очень доволен тем, что написал в последнее время.

– Почему?

– Мне кажется, я уделяю недостаточно внимания главной героине.

– Ты бы хотел посвятить ей больше страниц?

– Я бы хотел посвятить ей все страницы, но не могу этого сделать. Мне надо уделять внимание другим действующим лицам.

– Я понимаю.

– Ты понимаешь?

– Да, думаю, что хорошо понимаю, о чем ты говоришь.

– Это как бы конфликт личных пристрастий и законов жанра.

– Ничего страшного. Ты справишься.

– Надеюсь. По крайней мере, со временем. Ладно, я пошел. До встречи.

Страницы: «« ... 56789101112 »»

Читать бесплатно другие книги:

Хороший вид и прекрасное самочувствие – неотъемлемые атрибуты успешного человека. Но ведь в наше неп...
Старушенция, у которой я работала компаньонкой, врала на каждом шагу. Что из ее рассказов ложь, а чт...
О том, как организовать приусадебную пасеку, существенно повысить медосбор, предотвратить роение и б...
Все лучшее детям! В замечательной кулинарной книге о детском питании «100 рецептов быстрых и вкусных...
Мясо, яйца, перо и пух – все это вы сможете получить, разводя кур, уток, гусей, индеек, перепелов и ...
Книга для тех, кто занимается или собирается заняться животноводством – самой прибыльной отраслью се...