Манхэттенское безумие (сборник) Дивер Джеффри
– Откуда?
– Не знаю! Но это слишком рискованно… – Он помолчал. – Ма, если мама Валери узнает, что я это сделал, то даже если не случится ничего плохого, она меня убьет!
Рядом с ним снова раздался чей-то еще голос, звучавший еще более настойчиво.
Я вздохнула.
– Ну, хорошо, расскажи мне все подробно, потом отправляйся на свою встречу.
– Но ты позвонишь Лидии?
Тут снова возник голос рядом с ним:
– Мне кажется, нам следует поторопиться.
Мой сын сообщил мне все подробности, которые знал сам. Я записала все в маленький блокнот, который купила для подобных дел. После того, как он повесил трубку, я села. И посмотрела на свой блокнот. Посмотрела на часы. Посмотрела на скороварку с рисом, залила в нее воды и установила таймер на тот случай, если не вернусь домой, чтобы включить ее перед обедом. После этого полчаса раскладывала высохшее белье и гладила. Когда блузки моей дочери оказались на своем месте в шкафу, я надела сникеры[89]. Закрыв входную дверь на два верхних замка – и оставив нижние открытыми, чтобы взломщики, если заявятся, сами их заперли, – я спустилась вниз и вышла на улицу.
И направилась на Мотт-стрит. Там находилось местное отделение магазина «Суит Тейсти Суит»[90]. Это первый магазин булочно-кондитерской сети, которая теперь имеет в своем распоряжении в Чайнатауне три подобных – два во Флэшинге, это в Куинсе, один в Сансет-парк, что в Бруклине, плюс два в Джерси-Сити, штат Нью-Джерси. Объявления свидетельствуют, что скоро их станет еще больше: «Скоро открываем новые! В Манхэттене! В Куинсе! В Уэстчестере! На Лонг-Айленде!». Сеть «Суит Тейсти Суит», по всей видимости, скоро распространится по всему миру, а владеет ею папаша Валери Лим.
Двести тысяч долларов – не слишком большая сумма в Америке, где все время показывают телевизионные шоу о том, как стать миллионером. Но это огромная сумма для иммигранта-китайца, достаточно бедного, чтобы контрабандой въехать в эту страну. В профессии детектива очень важно понять, что означают все найденные тобой улики. Если судить по моему опыту, наиболее часто врагом человека становится его бывший любовник/любовница, конкурент в бизнесе или кто-то, кто считает себя обиженным. Если бы врагом Лим Сяо была его бывшая любовница или конкурент, тогда сумма, затребованная за возврат его единственной дочери, я уверена, была бы гораздо больше. Но для только что появившегося здесь иммигранта две сотни тысяч долларов вполне могли показаться самой высокой вершиной, на которую можно было бы заставить взобраться Лим Сяо.
Мне нет никакого дела до Лим Сяо, и еще меньше до его жены. Да и до его дочери тоже. Это, как у нас говорят, глиняные горшки, что пытаются казаться золотыми. Лим Сяо начал карьеру на кухне ресторана, принадлежавшего другому человеку, и работал вместе с моим мужем. Фортуна улыбнулась им обоим, но по-разному. Мой муж и я завели пятерых умненьких, красивых и хорошо воспитанных детей. А у Лимов был только один ребенок, их дочь Валери. Моя семья осталась жить в Чайнатауне. Хотя мой муж умер пятнадцать лет назад, мы жили счастливо. Дети с огромным уважением относились к памяти своего отца. А Лимы разбогатели. И перебрались в такой район, который моя дочь именует «наверху». Валери Лим посещала закрытую школу. Она никогда не работала в ресторане. Возможно, если б поработала, то не ходила так часто с надутым видом. Ее профессия нынче называется «организация приемов». Да, им здорово повезло, но Лимы почему-то решили делать вид, что все это было вполне ожидаемо, что они это получили заслуженно. И теперь притворяются, что никогда не были крестьянами. В Америке так притворяться можно, но это все равно неправда и никогда правдой не станет.
– Чин Йон-Йун! – Фэй Ди, управляющая магазином «Суит Тейсти Суит», улыбалась мне из-за прилавка с кондитерскими изделиями. – Вы прекрасно выглядите! Вы за сладостями пришли?
– Да, за сладкими вкусными сладостями. Булочки с красной фасолью свежие?
Моя старая приятельница подалась вперед, ее глаза лукаво блеснули.
– Вчерашние, – прошептала она. – Лучше возьмите лимонный торт.
– Ладно, тогда возьму лимонный торт. И чашечку чаю. Но не черного, а настоящего зеленого. И еще мне нужно получить ответ на один вопрос.
– У меня?
– Да, конечно, у вас. Поэтому я вас и спрашиваю.
Я отнесла пластиковый поднос к маленькому столику рядом с разделочным прилавком. Фэй Ди что-то сказала молодой девушке, что сидела за кассой, и, обогнув прилавок, подошла ко мне.
– Как удачно, что сейчас нет покупателей. И я могу посидеть с вами немного.
Дело было совсем не в удаче, а во времени дня. Именно поэтому я отложила свой выход, пока не кончится час ланча с его столпотворением. Но обсуждать это не стоило, зачем попусту терять время?
– Вот и отлично. А теперь скажите мне, кто бы это мог быть, кто желает зла Лим Сяо?
У нее расширились глаза.
– Никто ему зла не желает.
– Вы хотите сказать, все желают. Но я имею в виду кого-то конкретного.
– Кого?
– Если б я знала, разве стала бы спрашивать? – Вообще-то Фэй Ди добросердечная женщина, но иногда до нее медленно доходит. – У Лим Сяо неприятности. И я пытаюсь что-нибудь выяснить.
– Что вы имеете в виду?
– Вы ведь знаете, что моя дочь занимается всякими расследованиями. И я иногда работаю вместе с нею над ее делами.
– Правда?
Я прищурила глаза – от чашки с чаем поднимался пар.
– У нас мало времени, чтобы задавать все эти вопросы, Фэй Ди. Судя по тем неприятностям, с которыми столкнулся Лим Сяо, я полагаю, что его неприятелем может оказаться кто-то из служащих «Суит Тейсти Суит»… Нет, пожалуйста, не надо. Это очень важно и не терпит отлагательства. Вам не приходит на ум никто, кто имел бы причины ненавидеть Лим Сяо больше всех остальных?
Взгляд Фэй Ди переместился на столешницу. В детективном расследовании важно иной раз дать подозреваемому возможность помолчать и подумать. Я вовсе не хочу сказать, что в чем-то подозревала Фэй Ди, но принцип остается все тот же. Я откусила кусочек лимонного торта. Вкус был очень лимонный, но слишком сладкий, не такой, как у меня, я-то всегда кладу нормальное количество сахара.
Фэй Ди поднялась на ноги, так и не ответив на вопрос. Меня удивила такая грубость, но я ничего не сказала – рот был занят лимонным тортом. Я смотрела, как она зашла за прилавок и что-то тихо сказала девушке за кассой. Девушка покачала головой. Фэй Ди еще что-то ей сказала. Опустила руки на плечи девушки, подталкивая и направляя ее к моему столику – на бейджике на груди у девушки значилось «Сара», – и усадила ее напротив меня.
– Это моя старая добрая знакомая, – сказала ей Фэй Ди. – Расскажи ей то, что рассказывала мне.
Девушка повернулась к ней, желая что-то сказать в ответ, но Фэй Ди уже ушла за прилавок. Из кухни вышел молодой человек, неся поднос с пирожными, и она занялась перекладыванием их на витрину, не глядя на девушку.
– Сара? – сказала я. – Так вас зовут?
Девушка резко обернулась ко мне. Она ничего не ответила, словно я задала ей какой-то опасный вопрос. Сара была очень хорошенькая, с гладкой кожей. В отличие от моей дочери, она чуть намазала губы помадой скромного розового оттенка, который ей очень шел. Ее белая шапочка, обычная для служащих булочных и кондитерских, сидела на ее черных волосах чуть кокетливо.
– Это мое американское имя, – ответила она, опустив взгляд.
– Сара, это очень важно. Вам что-нибудь известно о человеке, которому, может быть, понравилось бы устроить неприятности Лим Сяо?
Сара снова ничего не ответила. Кажется, она здорово нервничала. Я много лет прожила в Чайнатауне, так что, наверное, знаю отчего. Подавшись вперед, я прошептала:
– Вы в Америке нелегально, да? Я права?
Она попыталась вскочить, но я положила ладонь на ее руку и удержала:
– Не беспокойтесь. Я пришла вовсе не за тем, чтобы создавать для вас проблемы. Вообще-то, если вы мне поможете, я, возможно, смогу помочь вам.
Сара снова оглянулась и увидела, что Фэй Ди спокойно стоит за прилавком и смотрит на нее. Она повернулась обратно ко мне, потом опустила взгляд на руки, которые держала на коленях.
– Ли Кью, – прошептала она так тихо, что я едва ее расслышала.
– Ли Кью? Кто это?
– Он из села, соседнего с нашим. В провинции Фуцзянь.
Девушка плохо владела кантонским диалектом, но я подумала, что это было неплохой инициативой с ее стороны – стараться освоить этот диалект, точно так же, как взять себе американское имя. Все диалекты китайского языка используют на письме одни и те же иероглифы, но произносятся они по-разному. Большинство нынешних иммигрантов происходят из провинции Фуцзянь, а не из южнокитайской области Гуандун, как в мое время. И язык у них другой – фуцзяньский диалект. Многие владеют и северокитайским, мандаринским наречием, но он в Чайнатауне используется достаточно мало и редко. Эти новые иммигранты могут получить только самую грязную работу, пока не выучат либо кантонский, либо английский. Большинство выбирает английский, потому что он проще, ведь кантонский диалект очень сложный, его трудно усвоить. Эта Сара, решила я, должно быть, девушка очень трудолюбивая, она рассчитывает достичь большего; к тому же она, кажется, умненькая.
– Ли Кью нехороший человек, – снова заговорила Сара, чуть поежившись. – Думай, что раз я из Фуцзянь, то я ему близкий подруга. Рассказывал мне разный вещи, про который я не хочу слушать.
– Какие вещи?
– Хочет произвесть впечатление, чтоб я думала, какой он крупняга. Но он совсем не крупняга, просто мерзкий. Стал работать в «Суит Тейсти Суит», только чтоб узнать всякий вещь про богатый владелец. Говорит, богатый владелец и его сделает богатый. Говорит, иди со мной, будем богатый вместе.
– А вы знаете, что именно он задумал?
– Нет. Но после вчера Ли Кью не приходит на работу.
Потом Фэй Ди позвала меня в свой кабинетик позади торгового зала и показала фотографию Ли Кью – она имелась в его личном деле. Я спросила его адрес.
– Я не могу это сделать, – прошипела Фэй Ди. – Меня за это уволить могут!
– Вы управляющая. Если Лим Сяо не заявится сюда лично, кто же вас уволит? Но Лим Сяо сейчас занят совсем другими делами.
Я старалась говорить убедительно. Очень часто при расследовании следователь должен убеждать людей делать то, что им, вероятно, очень не хотелось бы делать.
Качая головой, Фэй Ди быстренько написала несколько китайских иероглифов на обороте кассового чека.
Как оказалось, Ли Кью проживал в разваливающемся доме на Ист-Бродвей. Стоя напротив и разглядывая его, я пришла к выводу, что не могу сказать, будто мне нравится состояние, в каком он пребывает. Видимо, им владели гонконгские китайцы. Они из тех инвесторов, что не слишком заботятся о состоянии своих домов. Я не принадлежу к тем, кому нравится говорить другим людям, что им следует делать, но гонконгским китайцам следовало бы уехать обратно в Гонконг, забрав с собой свои денежки.
У меня имелось несколько идей насчет того, как проникнуть в дом, но мне не пришлось воспользоваться ни одной из них. Замок на входной двери был сломан. Как и следовало ожидать.
Ли Кью проживал на третьем этаже. Сама я живу на четвертом, так что взобраться по этим лестницам никакой трудности для меня не представляло. Следователь должен быть готов предпринимать значительные физические усилия в любое время, если того требует расследование дела.
Когда я нашла квартиру 3Д, то остановилась на минутку, чтоб отдышаться. Мне это не особенно требовалось, просто я хотела, чтобы легкие работали нормально – это наверняка могло потребоваться. В конце концов я начала стучать в дверь и вопить: «Сколько же шуму от вас исходит! И в любое время дня и ночи сплошной шум, шум, шум! Прекратите, наконец! Хватит!»
Я продолжала орать, пока дверь не открылась. Открылась она лишь чуть-чуть, на узкую щель, но я оттолкнула ее еще больше, продолжая кричать и размахивать руками. Я не самая крупная женщина, но мужчина, выглянувший в приотворившуюся щель, кажется, был крайне удивлен моими толчками и воплями. «Я живу под вами! И не могу спать! И даже играть с моими внуками! Вообще ничего не могу делать! От вас такой шум исходит! Прекратите шуметь! Перестаньте! Перестаньте!». Тут у меня кончился запас слов, кричать больше было вроде как не о чем, и я просто начала все сначала.
Я уже опознала Ли Кью – это он стоял за полуоткрытой дверью, уставившись на меня. Он, должно быть, решил, что я сумасшедшая. Если бы я могла разобрать, что он бормочет, то, возможно, поняла бы, права я или нет, но он ответил мне на фуцзяньском диалекте, злобным шепотом. Было понятно, что он не хочет беспокоить соседей.
Ли Кью попытался закрыть дверь, но я подскочила к нему и подпрыгнула, как будто собиралась выцарапать ему глаза. Он инстинктивно шарахнулся назад, как я и рассчитывала. И я получила возможность рассмотреть комнату позади него. Там никого больше не было, но я увидела закрытую дверь, ведущую в следующую комнату. В квартире, где жил Ли Кью, царил полный беспорядок, она была не убрана, и в ней скверно пахло. На диване валялась разная одежда, на полу стояли упаковки из-под продуктов. Окно, и без того выходившее на кирпичную стену, было еще и завешано простынями, приколоченными к оконной раме. Отвратительная квартира. Я бы чувствовала себя ужасно униженной, если бы кто-то из моих детей жил в подобной; здесь даже пяти минут не хотелось находиться.
Тем не менее на коробке из-под пиццы, стоявшей на шатком столике, валялась раскрытая дорогая фирменная сумочка от «Хлои», а ее содержимое было рассыпано вокруг.
Чайнатаун – это нью-йоркский центр производства контрафактных товаров с фирменными этикетками. Я их всю жизнь тут встречаю. Я не из тех людей, кто любит хвалиться, но хорошо умею с первого взгляда отличить настоящую вещь от подделки.
Сумочка была настоящая. И стоила ее владелице целую кучу денег.
Ли Кью толкнул меня в плечо. Я перестала вопить, как будто он меня напугал, и, качая головой, отступила назад. И пошла вниз по лестнице, бормоча себе под нос.
Выйдя на улицу, я достала из сумочки свой маленький телефон, чтобы позвонить Карлу Тину в его полицейский участок. Но тут вспомнила, как моя дочь рассказывала, что может определить и найти нарушителей закона по их телефонным звонкам и номерам. Я, конечно, не нарушитель закона, но мне вовсе не хотелось, чтобы Карл Тин меня вычислил. И я позвонила с телефона-автомата, из будки с выпуклой крышей, как у пагоды.
– Женщину похитили, – сообщила я Карлу Тину. – Она находится в квартире на Ист-Бродвей. Поторопитесь! – и дала ему адрес.
– Кто это говорит?
– Соседка. Похитителя зовут Ли Кью. Он живет надо мной. Он плохой человек.
– Это что, шутка?
– Разве это такое сообщение, которое полиция может счесть шуточкой? – Я-то знаю, что Карл Тин не в состоянии определить, что шутка, а что нет, поскольку у него вообще отсутствует чувство юмора. – Вам следует поторопиться, если хотите ее спасти. – Припомнив, что мне говорил мой сын, я добавила: – Информация поступила от Чин Тьен-Хуа.
– От Тима Чина? А он-то какое к этому имеет отношение?
– Никакого. Он просто хочет, чтобы ее спасли. Он полагает, что вы справитесь с этой задачей лучше кого-либо другого.
– А почему он сам мне не позвонил?
– Он занят, у него важная встреча. И он не мог до вас дозвониться. Спасите эту женщину, помогите ей. А потом позвоните моему… позвоните Чин Тьен-Хуа, – и я быстренько повесила трубку.
Валери Лим нашли менее чем за час и извлекли из квартиры Ли Кью. Я узнала об этом, потому что сразу после этого мне позвонил мой сын. Он был очень недоволен.
– Копы сказали Лимам, что это я сообщил им, где Валери! И те в ярости!
– Но это же был не ты. Не так ли?
– Должно быть, это Лидия! Я убью ее!
– Это не могла быть твоя сестра. Она ничего про это не знает. Я так до нее и не дозвонилась.
– Тогда почему они считают, что это я?
– Не имею понятия. Видимо, это был некто, чье имя звучит похоже на твое. Но почему Лимы так расстроились? Дочь-то им вернули.
– Да это же сущая катастрофа! Ты знаешь, кто ее спас? Карл Тин!
– Да неужто? А я вот думаю, что это просто прекрасно. Надо будет поздравить его мать. Ее сын – настоящий герой!
– Вот и Валери тоже так считает, – сын произнес это с отвращением, я хорошо это слышала. – Она только и говорит о том, какой он храбрый. Как она была перепугана, пока сидела там, в ванной, связанная, и как сразу почувствовала себя в полной безопасности, когда услышала его голос. Единственная причина, по которой она мне позвонила – кроме, конечно, того, чтобы поблагодарить за звонок в полицию, за что ее родители никогда меня не простят, хотя я этого вовсе не делал! – это затем, чтобы выяснить, не знаком ли я с Карлом. Она хочет все о нем узнать.
– Как удачно для Карла Тина! А теперь вот что. Я хочу тебя кое о чем попросить.
– Ма…
– Тут есть одна молодая девушка, которая именует себя Сарой. Она работает в «Суит Тейсти Суит» на Мотт-стрит. Она приехала в эту страну, чтобы начать новую жизнь. У нее нет никаких бумаг, никаких документов. И ей нужен адвокат.
– Я… ей нужен адвокат по вопросам иммиграции. Я такими делами не занимаюсь.
– Ну, значит, настало время начать ими заниматься. Ты сам увидишь, какая это очаровательная юная девушка, очень красивая. Жду тебя в «Суит Тейсти Суит» в шесть часов вечера, чтобы вас должным образом познакомить.
– Что?! Я не могу уйти из офиса так рано!
– Я буду тебя ждать.
И я повесила трубку. Я хотела было пригласить Тьен-Хуа к себе на ужин после того, как он познакомится с Сарой, но потом решила, что им, наверное, потребуется более подробно, в деталях обсудить ее дело, возможно, за мисочкой супа с лапшой. И еще одно меня остановило – это дело оказалось весьма интересным и интригующим. И моя дочь, несомненно, пожелает узнать все его подробности.
Книги С. ДЖЕЙ РОУЗЕН получили множество наград, включая премию «Эдгар эуорд», а также «Шеймус», «Энтони», «Макавити» и японскую «Мальтийский сокол». Она опубликовала тринадцать книг и четыре дюжины коротких рассказов под собственным именем, а также две книги в соавторстве с Карлосом Дьюзом – они вместе составляют писательскую команду Сэма Кэбота. Роузен родилась в Бронксе и живет в Нижнем Манхэттене. Она ведет класс писательского мастерства на летних курсах в Ассизи, в Италии (см. artworkshopintl.com). Ее последняя книга – «Шкура волка» Сэма Кэбота.
Джеффри Дивер
Булочник с Бликер-стрит
Призыв к действию с целью отомстить за ужасные преступления, совершенные против его страны, пришел к нему в форме записки, запрятанной в аккуратно сложенный однодолларовый банкнот.
Стоя в своей булочной позади стеклянной витрины, Лука Гракко старался не смотреть прямо на мужчину, который передал ему этот банкнот. Покупатель был высоким мужчиной с коричневыми пятнами на лбу. Они не обменялись ни единым словом с этим покупателем, которого звали Геллер; он взял у Луки шуршащий коричневый бумажный пакет с батоном фирменного хлеба Гракко – он пек такие из пшеничной муки грубого помола, – еще теплого, еще источающего нежный аромат. Если кто-то из зашедших в булочную и заметил, что Гракко сунул банкнот себе в карман, а не повернул бронзовую ручку под темно-красным ореховым прилавком, на котором стоял кассовый аппарат «Нэйшнл», и не положил его в ящик кассы, то не обратил на это никакого внимания.
Лука Гракко, мужчина тридцати двух лет, с кудрявыми волосами и гордо выступающим животом, звякнул кассовым аппаратом и оглянулся на черноволосую и пышную Виолетту, которая выкладывала новую партию выпечки в витрину с пшеничным хлебом. Она-то сразу поняла бы, почему он не выбил чек за проданный батон и почему не выдал сдачу с доллара, ведь батон белого стоит всего пятнадцать центов. Их взгляды встретились; ее взгляд не был ни критическим, ни одобряющим; она знала об иной сфере деятельности своего мужа, и хотя предпочла бы, чтобы он продолжал пребывать в привычной роли лучшего булочника в Гринвич-Виллидж, все же понимала, что на свете существуют и другие дела, которыми должен заниматься мужчина. Так что подобные вещи всегда оставались между ними.
Гракко не стал тут же читать записку, спрятанную в банкноте, – он примерно представлял, что там написано, – а вместо этого продолжил обслуживать покупателей, выдавая им товары из все время сокращающегося запаса своей продукции – фирменных батонов из муки крупного помола, муки из цельного зерна и, конечно, более утонченные и изысканные виды своей продукции: amaretti, biscotti, brutti ma buoni («неуклюжие на вид, но очень вкусные», какими они, в сущности, и были), cannoli, riccarelli, crostata, panettone, canestrelli, panforte, pignolata, sfogliatelle[91] и еще одно из фирменных изделий Гракко – ossa di morti – бисквиты «кости мертвых».
Вполне подходящее название, подумал он, памятуя о том, что сейчас лежало у него в кармане усыпанных мукой штанов, о записке, упрятанной в обеспеченную серебром ассигнацию Казначейства США.
Расположенная в здании прошлого века, булочная-кондитерская Гракко на вид казалась захудалой и темной, но витрины с кондитерскими изделиями были отлично освещены, так что все пирожные сверкали и сияли, как драгоценные камни в браслете ювелирной фирмы «Хеди Ламарр». Гракко верил, что у него имеется высокое призвание не просто и не только печь хлеб и dolci[92]; в этом городе, где полным-полно итальянских иммигрантов, он считал своим долгом давать хоть какое-то утешение столь многим людям, кого презирали и третировали за их связь – пусть самую отдаленную – с этой мрачной иконой Держав Оси[93], Бенито Муссолини.
Он выглянул в окно на Бликер-стрит, над которой в этот ледяной январский день нависли низкие облака. Не видать ни единого человека в двубортном широком плаще и в широкополой мягкой шляпе, притворяющегося, что вовсе не следит за его магазином, а на самом деле занимающегося именно этим. Однако в наши дни, да еще и в этом городе никогда не следует пренебрегать осторожностью.
Гракко снова звякнул кассовым аппаратом, выбив очередной чек, потом коротко кивнул жене. Она отряхнула руки, резко пошлепав ладонями друг о друга, и подошла к кассе. А он направился в заднее помещение, в собственно пекарню, где печи уже остыли. Было уже за полдень, довольно поздний час в повседневной жизни булочной; алхимический процесс превращения многочисленных и разнообразных ингредиентов – муки, специй, сахара, соли и прочего – в великолепные и необыкновенные произведения пекарского искусства осуществлялся гораздо раньше. Гракко всегда вставал очень рано, в половине четвертого утра, переодевался из пижамы в рубаху и рабочие штаны и осторожно, чтобы не разбудить Виолетту, Беппо и Кристину, спускался по крутой лестнице их квартиры на Западной Четвертой стрит. Закурив сигарету, рrimo[94] из четырех, которые позволял себе ежедневно, он входил в это помещение, разводил огонь в печах и принимался за работу.
Сейчас Гракко стащил через голову фартук и, как привык это всегда делать, аккуратно сложил его, прежде чем засунуть в бак с грязным бельем. Потом взял щетку из конского волоса и тщательно обтряхнул штаны и рубаху, наблюдая, как мука мелкими пылинками повисает в воздухе. Потом сунул руку в карман и достал долларовый банкнот, что дал ему Геллер, мужчина с темными пятнами на лбу. И прочитал, что там было написано аккуратным почерком. Да, так он и думал. Вполне подходящий момент: финальный этап плана, последняя добавка к готовому рецепту – как выпечь из чувства мести горький хлеб и вбить его в глотку врагу.
Он взглянул на свои дорогие брейлевские часы, сделанные в Италии, подарок отца, тоже булочника. Часы были простые, но изящные, цифры четко и ясно смотрелись на темном циферблате.
Время идти.
Гракко закурил сигарету, secundo[95], и прежде чем спичка погасла, поджег записку Геллера и бросил ее в печь, где она закрутилась и превратилась в пепел. Натянул тяжелое пальто и закутал шею шарфом, потом надел серую мягкую шляпу «федора». Перчатки у него были матерчатые и вытертые до основы, проношенные до дыр на большом пальце правой руки, но он пока что не мог себе позволить купить новые. Булочная приносила очень скромный доход – все из-за войны. И, конечно, работу на Геллера он делал вовсе не за деньги, если не считать того, что этот шпион дал ему целый доллар за батон стоимостью в пятнадцать центов.
Лука Гракко вышел на улицу как раз в тот момент, когда с неба начал сыпаться снег, устилая тротуар точно так, как он сам посыпал сахарной пудрой bigne di San Giuseppe, знаменитые римские воздушные пирожные, которые пекут в марте накануне дня Святого Иосифа.
– У тебя есть доказательства? Действительно есть?
Но Мерфи был истинным Мерфи, его так просто не собьешь. И он продолжал быстро трещать, как будто сыпал стаккато:
– Я всю ночь за ним следил! Всю ночь! Как он пошел в «Риальто» на Сорок Второй стрит. Помните, там все еще идет «Газовый свет»[96]. А ведь сколько месяцев уже прошло! Но все равно, на нее хочется смотреть снова и снова. Она пре-крас-на! Вам не кажется? – Он говорил об Ингрид Бергман. – Конечно, очень красива. Бросьте, Томми. Нет другой такой же красивой актрисы. Согласны?
Джек Мерфи давно работал на Тома Брэндона. Когда они были в армии, то имели звания пониже. Но высокий статус босса или командира мало что значил для Мерфи, если не считать того единственного случая, когда его награждал сам президент Рузвельт. Мерфи тогда покраснел и произнес слово «сэр». Брэндон тоже там присутствовал и до сих пор удивлялся этой демонстрации показного уважения.
Мерфи покачался на стуле. Брэндон уже подумал, что вот сейчас он плюхнет ноги в своих роскошных двуцветных – черных с белым – «оксфордских» полуботинках прямо ему на стол. Но тот не плюхнул.
– И что же, как вы думаете, произошло потом, босс? – Этот маленький кудрявый человечек – туго напряженный, как сжатая пружина, – кажется, даже не спрашивал, а утверждал. – Ну вот, билетер в кинотеатре усаживает его на самые дешевые места – а эта дешевка от «Гимбелз»[97] уже их с головой выдает! – потом пианист играет пару мелодий, потом гаснет свет, бац! – и уже начинается новостная программа.
Мерфи провел ладонью по своим кудрям – рыжим, конечно.
– Мы говорили о доказательствах, – напомнил ему Брэндон.
– Я помню, босс. Но вот послушайте. Нет, правда, дальше пошли новости. Сюжеты насчет Битвы за Дугу.
Это было страшное немецкое наступление в Арденнах, начавшееся в декабре 1944 года. Союзники уже добились кое-какого успеха, но сражения все еще продолжались.
– И что было дальше? – Этот человечек вытянул указательный палец, как пистолет, направил его на своего начальника и продолжил: – И в тот момент, когда диктор упомянул германское верховное командование, этот тип снял шляпу.
Брэндон, более всего похожий на облысевшего продавца обуви из своего родного Чикаго, был крайне удивлен.
Но Мерфи этого не заметил. Или, скорее, заметил, но ему было на это наплевать. Он продолжал, глядя в потолок:
– Означает ли это, что он немецкий шпион и агент Хауптмана? Означает ли это, что он диверсант или саботажник? Нет. Я этого не утверждаю. Я просто говорю, что нам надо продолжать за ним следить.
Под словами «за ним» он имел в виду некоего американца немецкого происхождения, который проживал в Куинсе и имел до войны какие-то темные связи с Американской нацистской партией, а недавно его засекли – прямо как в оптическом прицеле бомбардировщика, – когда он фланировал мимо одного завода в Нордене, недалеко от того места, где сейчас заседали эти двое.
Так что Мерфи шел по следу, прямо как Сэм Спэйд[98], когда гонялся за тем неверным мужем.
Брэндон согласился:
– О’кей. Конечно. Продолжай.
А на улице шел снег, и ветер со стуком раскачивал оконные рамы в этой большой и убогой на вид комнате – в офисе официально не существующей конторы.
Она была расположена в шестиэтажном здании на Таймс-сквер, сложенном из песчаника и не имевшем лифта, и смотрела окнами на Брилл-билдинг, где создавалось так много замечательной музыки. Майор, вернее, отставной майор Том Брэндон любил музыку, любую. Музыку, сочиненную на Тин-Пэн-элли[99], классическую, джаз, Гленна Миллера, храни Господь его душу[100], погибшего всего месяц назад, когда тот летел в Европу выступать перед войсками. А вот Джек Мерфи любил – догадайтесь сами! – ирландские народные песни. Чтоб там были волынки, свистульки, дудки, концертино, гитары. Он и сам исполнял всякие дурацкие баллады, особенно после пары стаканчиков ирландского виски «Бушмилл». Голос у него был ужасный, но он оплачивал в баре счет за всех парней, так что Брэндон и остальные ребята из этой конторы едва ли могли жаловаться.
Из конторы, которая официально не существовала.
Точно так же, как официально не существовали и Брэндон с Мерфи, и остальные четверо парней, что сидели в этой жалкой и аскетически обставленной комнате с облезающей со стен краской. Нет, сама операция УСС[101], этой разведывательной организации, была вполне реальной, такой же реальной, как ее начальник – Дикий Билл Донован (кличка которого говорила сама за себя), – но ведь УСС создавалась как военная разведка, и не ей полагалось слишком уж разгуливаться внутри страны. Здесь ловлей шпионов занималась другая контора, это была сфера действий Дж. Эдгара Гувера[102] и его не таких уж специальных агентов. Сферой деятельности УСС являлись зарубежные страны.
Но несколькими годами ранее случился некий инцидент. Как только началась война, Гитлер решил нанести удар по самой Америке. И приказал своему шефу разведки разработать план саботажа, операцию «Пасториус», названную так по первому немецкому поселению в Америке. В июне 1942 года немецкие подводные лодки высадили на восточном побережье Штатов две группы нацистских диверсантов. Одну группу – на Лонг-Айленде, другую – во Флориде. У них имелся большой запас взрывчатки и детонаторов. Диверсанты должны были помимо всего прочего нанести удары по важным экономическим объектам: по гидростанции у Ниагарских водопадов, нескольким заводам фирмы «Алюминиум компани оф Америка», по шлюзам на реке Огайо возле Луисвилла, по железнодорожной ветке около Хорсшу-Кёрв в Пенсильвании, по Хелл-Гейт-Бридж в Нью-Йорке и по Пенн-Стейшн в Нью-Джерси.
План провалился, шпионы и диверсанты были выявлены, однако не силами ФБР, которое сначала отрицало, что заговор имеет место, но потом в конце концов приняло сообщение Береговой охраны, что на территории США появились вражеские агенты. И, тем не менее, Бюро не имело никаких успехов в деле выслеживания этой агентуры. На самом деле они даже не верили руководителю этих немецких групп, когда того поймали и он во всем сознался. Ему потребовалось несколько дней, чтоб убедить сотрудников ФБР, что он сам и его люди – вполне реальная вещь.
Рузвельт и Донован были в ярости по поводу неспособности Гувера предпринять надлежащие меры. Президент, не сообщая об этом Министерству юстиции, согласился с тем, чтобы УСС открыло свой офис в Нью-Йорке и начало проводить здесь свои операции. Брэндон лично отобрал себе людей, в частности дерзкого и нахального Джека Мерфи и других, и создал свою контору.
И добился со своей командой некоторых успехов. Они поймали итальянского агента, подававшего сигналы паруснику, который вез в Бруклин груз динамита для подрыва и потопления грузовых судов, возивших джипы и другие машины союзникам в Европе. Они захватили немецких и японских граждан, пытавшихся фотографировать военные объекты. Предотвратили попытку отравить водохранилище в Кроутоне – это была совместная акция людей, симпатизировавших Муссолини и нацистам.
Они поймали и Хауптмана, если это действительно был шпион, а не просто нахал, который имел наглость снять шляпу, когда в первый раз уселся в кинотеатре «Риальто».
Но сейчас Брэндону уже надоело слушать про этот инцидент в кинотеатре, и он вернулся к главному на сегодня делу, жестким тоном напомнив:
– Мы говорили о доказательствах.
– Но он только что появился в городе, – сказал Мерфи, поблескивая глазами.
– Ладно.
Мерфи говорил о плане немцев, который он раскрыл с неделю назад. План назывался Betrieb Amortisations[103]. А по-английски – операция «Расплата».
Один из полевых агентов кудрявого ирландца выяснил, что в США скоро прибудет некий опытный шпион из Гейдельберга, Германия. И привезет с собой нечто «значительное». Что бы это ни оказалось, оно, конечно, не поможет союзникам по Оси выиграть войну, но даст Гитлеру лишние аргументы в его попытках заключить мир и сохранить нацистский режим.
– Отлично, просто отлично! – Брэндон никогда не отличался особыми проявлениями энтузиазма, но сейчас не мог сдержаться.
Мерфи достал из кармана яблоко. Он всегда ел много яблок. По два, по три в день. Брэндон полагал, что именно это придает его щекам розовый цвет, но это также могло быть результатом того, что у него яблоки всегда ассоциировались с иллюстрациями Нормана Рокуэлла[104] на обложке «Сатердей ивнинг пост».
– Не знаю, где он остановился, – продолжал Мерфи. – Но знаю, что этот груз он должен получить и забрать нынче вечером. И у меня имеются соображения насчет того, где это произойдет.
Мерфи протер яблоко рукавом и быстренько его схряпал. Как показалось Брэндону, он сгрыз и черешок, и часть сердцевины.
– Сейчас соберу ребят, – сказал Брэндон.
– Нет, не надо. Я и сам с этим справлюсь, один. Если они почуют неладное, то сразу смоются оттуда и исчезнут. У нас же где-то утечка, помните?
Брэндон, конечно, помнил. В последние несколько месяцев ему то и дело казалось, что кто-то предупреждает немецких агентов и сочувствующих им типов об опасности, и те успевают удрать из города, прежде чем ребята из УСС их схватят. Все имеющиеся данные говорили о том, что этот предатель сидит в самом ФБР. По теории Брэндона, Гувер хотел убрать парней УСС из города, потому что они узнали о широченной шпионской сети Гувера, агенты которого подслушивали и подсматривали за американскими гражданами исключительно по политическим мотивам. Лучше уж несколько шпионов, чем смута из-за собственных граждан.
– Ну, тогда действуй, – велел Брэндон своему ведущему агенту.
– Конечно, босс. Только вы держите несколько ребят наготове.
– Какую игру задумал этот парень? – спросил Брэндон.
– Пока что без понятия. Но это гнусный тип, Том. Битва за Дугу идет вовсе не так, как рассчитывали крауты – им скоро все яйца там отобьют. Вот они и решили нанести ответный удар. Посильнее.
Расплата…
Агент посмотрел на свои золотые карманные часы, которые выглядели бы крайне претенциозно почти у любого человека и тем более, несомненно, у сотрудника разведки. Для Мерфи же это, кажется, было вполне естественным явлением. Да и в самом деле, увидеть, как такой человек застегивает на руке обычный дешевый «Таймекс», было бы крайне неуместно. Другим привычным аксессуаром, столь удобно размещавшимся в его жилистой руке, являлся «кольт» 45-го калибра образца 1911 года, который он достал из ящика стола и чуть оттянул затвор, проверяя, есть ли патрон в патроннике.
После чего Мерфи поднялся на ноги, натянул свое темно-серое пальто и сунул пистолет в карман. И подмигнул боссу.
– Пришло время сцапать какого-нибудь шпиона. Не отходите от телефона, босс. У меня такое ощущение, что мне понадобится ваша помощь.
Двое мужчин сидели на обтянутых винилом металлических стульях в кафе-автомате «Хорн энд Хардарт» на Сорок Второй стрит. В кафе было шумно – громкие голоса и звон посуды эхом отражались от сверкающих краской стен и от многочисленных рядов торговых автоматов, за стеклянными дверцами которых пряталось огромное количество готовых блюд.
На стене висело объявление, гласившее:
КАК РАБОТАЕТ АВТОМАТ
Вставьте нужное количество монет в прорезь автомата
Нажмите кнопку
Стеклянная дверца приоткроется
Поднимите дверцу и выбирайте, что вам нравится
Лука Гракко ел тыквенный пирог. В заварной крем положили недостаточно яиц, которые должны были служить связующей массой, – яйца по распоряжению Управления регулировки цен продавались строго по карточкам. Он подозревал, что вместо желатина тут был какой-то заменитель. Mamma mia… УРЦ с 1943 года ввело нормирование продаж масла и всяких жиров. Маргарин тоже попал в этот список, и его продавали по карточкам. Но вот лярд, топленый свиной жир, год назад, в марте 1944 года, разрешили продавать свободно. По тому, как на нёбе у него образовалась пленка жирного налета, Гракко догадался, что, да, в корочку для рассыпчатости добавили шортенинг, свиной жир. С болью он вспоминал, как они с братом Винченцо стояли подле матери, когда та в субботу месила тесто для пирога. «Только сливочное масло!» – строго поучала их она. Выход готовой продукции в пекарне ее сына теперь здорово сократился – как сократились и его доходы, – потому что он не желал идти ни на какие компромиссы, отказывался пользоваться заменителями.
Только сливочное масло…
Высокий мужчина со светлыми волосами, сидевший напротив него, поедал бифштекс с лапшой под красно-коричневым «бургундским» соусом. Гракко попытался уговорить его взять фирменное блюдо этого заведения – куриный пирог, запеченный в форме, изобретение Нового Света, но тот явно предпочитал уже знакомые ему блюда. То, что он, видимо, привык есть дома. Например, шпатцель[105], подумал Гракко. Хайнрих Коль, в настоящее время Хэнк Коулман, только что проник в эту страну, приехав из Гейдельберга в глубине нацистской Германии.
Они попивали горячий, исходящий паром кофе и некоторое время ели в полном молчании. Коль часто оглядывался по сторонам, хотя, видимо, никакой опасности не чувствовал. По всей вероятности, он был просто поражен обилием разнообразных продуктов, продающихся здесь. Его фатерлянд корчился в судорогах жутких лишений и ограничений.
Шепотом, который невозможно было подслушать, Гракко расспрашивал его о том, как он сюда добрался, – безбилетным пассажиром, тайно спрятавшись на торговом корабле, который и доставил его сюда прошлой ночью. И о жизни в Германии, когда союзники шаг за шагом приближаются к Берлину. О его карьере в СС. Коль поправил его, сообщив, что служит в абвере, в военной разведке, а вовсе не в элитной «службе безопасности».
В свою очередь Коль интересовался, хорошо ли у Гракко идет булочно-кондитерское дело и тем, как живут его жена и дети.
В конце концов Гракко наклонился вперед и спросил Коля о Винченцо.
– У вашего брата все в полном порядке. Его взяли в плен в бою при Монте-Кассино[106], во время очередного наступления американцев в Италии, и отправили в лагерь для военнопленных. Но он ухитрился бежать оттуда и направился на север – он знал, что Италия капитулировала, но не желал, чтобы война продолжалась без его участия. Он все еще хотел чего-то добиться, сделать больше…
– Да-да, он такой, мой младший братишка.
– Он встретился с нужными людьми, – продолжал Коль, – и поделился с ними своими стремлениями. Эта информация дошла до меня, и я с ним встретился. Он сообщил, что поддерживал с вами связь и вы выразили желание осуществить месть за то, что сделали с вашей страной. И что вам можно полностью доверять. – Немец сунул в рот полную ложку лапши с соусом; мясо он уничтожил в первую очередь. – Мы связались с вашим куратором, Геллером, а он связался с вами.
И он посмотрел на тарелку, стоявшую перед Гракко.
– А как ваш пирог?
– Сплошной лярд.
Как будто это могло что-то объяснить. Но объяснило.
Немец рассмеялся:
– А вот в фатерлянде это сочли бы большой удачей.
Он достал из кармана пачку сигарет и закурил. Затянулся медленно, наслаждаясь этим ощущением.
Гракко присоединился к нему. Terzo[107].
Коль рассматривал сигарету «Честерфилд».
– У нас дома сигареты делают из листьев салата-латука. Если удается найти латук. И в вашей стране, в Италии, положение не лучше. Ох, что же эти ублюдки с нею сделали!.. – Он пожал плечами, выкурил полсигареты и смял ее, а остальные положил в карман. – Груз придет сегодня вечером. Мы с вами заберем его.
– Ладно. Хорошо. Но Геллер предупреждал меня, что вам следует быть очень осторожным. Кого нам следует действительно опасаться, это ФБР и УСС, службу разведки.
– Разве существует какая-то реальная угроза?
– Кажется, да. Только он не знает ничего конкретного.
– Ну, если это мой последний обед, тогда я съем еще, – Коль рассмеялся и кивком указал на стоящую перед ним пустую тарелку. – А вы хотите еще такого пирога, да?
Лярд, подумал Лука Гракко и отрицательно покачал головой.
После этого позднего ланча Хайнрих Коль растворился в постоянно мигрирующих толпах людей в центре города. Серые и черные пальто и мягкие шляпы «федора» у мужчин, теплые пальто и шарфы у женщин, а на некоторых еще и брюки, чтобы противостоять холоду, хотя большинство было в фильдеперсовых чулках, с начала войны заменивших шелковые.
Лука Гракко спустился на станцию подземки «Гранд-Сентрал» и сел в поезд, чтобы проехать всего одну милю до Восьмой авеню. Перейдя на другую линию, он поехал на юг до Западной Девятой стрит и пешком вернулся в свою булочную, которую Виолетта уже закрывала. Было без четверти пять, и полки уже почти опустели; оставалось всего несколько булок и батонов. Теперь она вернется в квартиру. Беппо и Кристина находились под присмотром миссис Менотти, которая жила в цокольном этаже их дома. Это была вдова, она зарабатывала на жизнь тем, что стирала белье и присматривала за чужими детьми, чьи родители, жившие в этом доме, оба работали, как теперь приходилось делать во многих семьях.
Лука и Виолетта встретились десять лет назад в Риме, на Пьяцца ди Спанья, у подножия знаменитой лестницы. Гракко подошел к ней и спросил, не знает ли она, где находится дом, в котором жил поэт Джон Китс. Он и сам знал, где расположен этот дом, но был слишком застенчив, чтобы напрямую осведомиться, не выпьет ли с ним капучино эта красавица с волосами цвета воронова крыла. Три года спустя они поженились. Теперь оба они здорово отяжелели по сравнению с теми временами, но она, по его убеждению, стала еще более красивой. Она была в целом спокойная женщина, но всегда открыто выражала свое мнение, частенько с хитрой обезоруживающей улыбкой. Гракко считал, что она самая умная в их семье; сам же он нередко действовал под влиянием импульса. Лука, в сущности, был художник, а Виолетта – бизнесвумен. И горе тому банкиру или торговцу, который попытался бы взять над нею верх!
Он рассказал ей о Коле и об их встрече.
– Ты ему доверяешь?
Читать бесплатно другие книги:
