Реинкарнация. Исследование европейских случаев, указывающих на перевоплощение Стивенсон Ян

Пааво Сорса

Это ещё один случай со скупыми сведениями; я включил его в свою книгу для того, чтобы показать случаи с небольшой частотой заявлений, сделанных исследуемым, и соответствующих особенностей поведения, продемонстрированных им. Исследуемый и предшествующая личность были братьями, детьми одной матери от разных отцов.

Пааво Сорса родился в Тампере, Финляндия, 24 июня 1991 года. Его родителями были Вейкко Сорса и его жена Сильви. Вейкко работал механиком, а Сильви подрабатывала массажисткой. Позже у Вейкко и Сильви родилась дочь Лиа. У Сильви было двое других детей от предыдущих мужей. Из них в нашем случае важен Калеви Паасио, которого убил отец (Ристо Паасио), когда ему было два с половиной года.

После смерти Калеви Сильви хотелось, чтобы он переродился в облике её ребёнка, хотя она и не надеялась на это. После того как она и Вейкко сошлись, но ещё до того, как они официально поженились, она увидела ясный сон о Калеви.

Младенец Пааво выказывал впечатляющее физическое сходство с Калеви. Родинок у него не было. Пааво начал отчётливо говорить в возрасте примерно двух лет; а когда ему было три года, он сделал несколько заявлений, похожих на воспоминания о жизни Калеви, о котором он ничего не слышал до того, как сделал свои заявления. Он проявлял и необычные особенности поведения, навевающие воспоминания о жизни и смерти Калеви.

Об этом случае Сильви известила Риту Кастрен в конце 1998 года, а Рита Кастрен сообщила мне о нём вскоре после этого. 8 марта 1999 года Сильви Сорса написала Рите Кастрен длинное письмо о заявлениях и соответствующих особенностях поведения Пааво. Рита Кастрен перевела его на английский язык и переслала мне.

В сентябре 1999 года я вернулся в Финляндию отчасти для изучения этого случая, отчасти для наведения справок о дальнейшем развитии других исследуемых финских случаев, описанных в этой книге. 22 сентября мы с Ритой Кастрен отправились из Хельсинки в Тампере (поездом), а оттуда поехали (на такси) в довольно отдалённую деревню Мутала. Мы провели у Сильви четыре часа, прежде чем отправиться в обратный путь в Хельсинки. Мы встретились и немного поговорили с Пааво, познакомились с двумя другими детьми Сильви. Мы не встретились с Вейкко Сорсой, который был на работе; таким образом, Сильви остаётся единственным источником информации по данному случаю.

Калеви Паасио родился в Тампере 11 декабря 1987 года. Его родителями были Сильви и её тогдашний муж Ристо Паасио. Калеви был их единственным ребёнком. Они жили в деревне Илоярви, находящейся приблизительно в 25 километрах от Тампере. Ристо был любителем поскандалить и распустить руки. Во время ссор с Сильви он иногда так избивал её, что она жаловалась на него в полицию.

Отец издевался над матерью на глазах Калеви. Ребёнок сам боялся отца, отчего, по-видимому, и заговорил довольно поздно. Однажды после двухнедельного отсутствия Ристо он начал говорить. В тот день Калеви разговорился, но когда вернулся отец, он снова замолчал. Тогда ему было больше двух лет.

В конце концов Сильви развелась с Ристо. Тогда Ристо оформил ограниченные попечительские права на Калеви, который оставался у него на выходные. Как-то раз Ристо повёз Калеви с собой на субботу и воскресенье в дом своего отца возле города Курикки, расположенного приблизительно в 130 километрах к северо-западу от Тампере. Там, в приступе сильного гнева на Калеви, он убил его. Свидетелей этого ужасного преступления не было, но после своего ареста Ристо дал достаточно обстоятельные показания о том, как он убивал сына. Сначала он попытался задушить мальчика угарным газом, подставляя его под дым из дровяной печи. Потом он попытался перекрыть ребёнку дыхание, зажимая ему рот и нос. На какое-то время он, казалось, смягчился. Однако на следующий день он снова попытался задушить мальчика, а в конечном итоге четыре раза ударил его по голове доской и проломил Калеви череп. Мальчик скончался от повреждений мозга. Эта трагедия произошла 11 мая 1990 года.

Ристо был арестован и приговорён к тюремному заключению. Позже в тюрьме он покончил с собой.

Через несколько месяцев после смерти Калеви, но до того, как забеременеть Пааво, Сильви увидела ясный сон о Ристо и Калеви. В этом сне она услышала, как зазвонил дверной звонок. Она подошла к двери, открыла её и увидела перед собой Ристо и Калеви. Ристо исчез, а Калеви вошёл и сел на подоконник. Сильви попыталась коснуться его, но её рука прошла сквозь него.

Это сновидение было настолько ярким и реалистичным, что Сильви не могла понять, приснилось ей это или же она наяву увидела бесплотных людей. Прежде у неё никогда не было такого опыта.

В это время она ещё не была беременна, хотя уже жила с Вейкко. Она хотела ещё одного ребёнка и забеременела Пааво вскоре после того, как они поженились. Пааво родился чуть больше, чем через 13 месяцев после смерти Калеви.

Как я уже говорил, Сильви жила с Ристо в деревне Илоярви. С Вейкко она жила в другой деревне, Мутала, хотя и в том же районе Тампере. Дома сильно различались.

Однажды зимой, когда Пааво было примерно три года, он с Сильви вышел на улицу покататься на санках. Когда они пошли домой, Пааво отказался заходить в дом. Он сказал, что это не его дом, и хотел пойти в «свой собственный» дом. Сильви пыталась убедить его в том, что это его дом, но он стоял на своём и утверждал, что не живёт здесь. Этот спор продолжался до тех пор, пока Пааво наконец не устал; тогда Сильви сумела затащить его в дом, хотя он продолжал настаивать на том, что он пришёл не домой.

Как-то раз Пааво нашёл фотографию Сильви, на которой были видны следы побоев, нанесённых Ристо. Полиция когда-то сочла её уликой, когда она пожаловалась на рукоприкладство Ристо. Увидев фотографию, он разрыдался и сказал матери: «Никому не позволю тебя бить!» Несмотря на то, что на фотографии были чётко видны раны на лице Сильви, прежде она никогда не рассказывала Пааво о своей жизни с Ристо и не упоминала при нём об этой фотографии. Раны на её лице могли быть получены в несчастном случае.

Когда Пааво увидел снимки Калеви, он сказал, что на этих снимках был изображён он сам. Он не понимал, что на фотографиях был другой ребёнок.

В течение первых лет жизни Пааво страдал от частых кошмаров. Случалось, он кричал во сне и, казалось, боролся, пытаясь отталкивать от себя других людей. Иногда, когда он спал, кожа вокруг его губ синела и белела. Он никогда не описывал словами содержание своих кошмаров. Они прекратились к 1999 году, и он стал спать спокойно.

Сильви жила в ладу с Вейкко, который был спокойным мужчиной, не склонным скандалить, как Ристо. Однако, если он, бывало, оживившись, невольно повышал голос, Пааво сразу охлаждал его пыл словами: «На маму не кричать!»

Пааво был сильно привязан к матери и хотел быть рядом с ней как можно чаще. В этом отношении он заметно отличался от своих сводных брата и сестры. Мы с Ритой Кастрен наблюдали эту его особенность поведения в течение четырёх часов, которые мы провели с Сильви и Пааво в Мутале. Двое других её детей были с родителями только часть этого времени.

Пааво был откровенно медлительным и не очень любознательным. Он плохо усваивал материал в школе и часто забывал, что ему задали на дом. Сильви помогала ему учиться; в школе также приняли меры: ему всё разъяснялось дополнительно. В сентябре 1999 года он учился во втором классе. Несмотря на то, что он был застенчив, он всё же не стал изгоем в своей школе и не причинял там никому особых трудностей. Тем не менее дирекция школы предлагала перевести его в другую школу, для трудных подростков, но Пааво не был таким. Сильви была против такого перевода.

В отличие от Калеви, Пааво достаточно легко научился говорить. Однако у него проявлялась плохая координация в таких физических видах деятельности, как рисование, катание на коньках и лыжах, игра в мяч.

Из-за психологических и двигательных проблем Пааво в школе провели с ним ряд психологических тестов. Сильви так и не получила никакого формального отчёта о них, но ей сказали, что нарушения речи у Пааво не было.

Мои наблюдения в других случаях соответствий между ранениями у предшествующей личности и родинками или врождёнными дефектами у исследуемого привели меня к предположению о том, что в данном случае у Пааво, возможно, был какой-то дефект мозга, соответствующий повреждениям мозга, из-за которых погиб Калеви. (У него не было явного, видимого дефекта.) По этой причине я предложил Сильви попросить чиновников, курирующих местные медицинские учреждения, провести глубокое неврологическое исследование Пааво, в том числе, возможно, сканирование его мозга при помощи магнитно-резонансной томографии (МРТ). Я так и не узнал, прислушалась ли Сильви к моему совету.

Физические сходства между Калеви и Пааво заставляли некоторых людей ошибочно полагать, что у них был один отец; отцы у них были разные, а мать — одна.

У Сильви были каштановые волосы и голубые глаза. И у Калеви, и у Пааво также были каштановые волосы и голубые глаза. У других детей Сильви, которых мы видели, были белокурые волосы.

Сильви верила в перевоплощение, что не является чем-то необычным для Финляндии, где опрос 1990-х годов показал, что в перевоплощение верит 34 % её жителей (Inglehart, Basanez, and Moreno, 1998). Она также всерьёз интересовалась нетрадиционной медициной и подрабатывала тем, что ставила пациентам банки. Из-за своих верований она запомнила те немногие заявления, в которых Пааво упоминал о жизни Калеви; но я, глядя на неё, не почувствовал, что она приукрасила скупые сведения по этому случаю, чтобы он показался мне более убедительным.

Самуил Хеландер

[55]

Это ещё один случай, в котором исследуемый и предшествующая личность были членами одной семьи. Исследуемый вспомнил жизнь сводного брата своей матери. Из ряда европейских случаев этот выделяет его высокая информативность: вещий сон, заявления, признания и поведенческая память.

Самуил Хеландер родился в Хельсинки, Финляндия, 15 апреля 1976 года. Его родителями были Пентти Хеландер и его жена Марья. Самуил был вторым из их двоих детей. Его сестра Сандра была на два с половиной года старше его. Пентти был крановщиком и работал на стройке. Марья была членом лютеранской церкви; религиозную принадлежность других членов этой семьи я не выяснил.

Приблизительно за 10 месяцев до рождения Самуила неожиданно скончался сводный брат Марьи Пертти Хяйкио. Вскоре после этого Марья забеременела и намеревалась сделать аборт. Тогда же она увидела сон, в котором Пертти пришёл к ней и сказал: «Сохрани этого ребёнка». В итоге Марья не стала прерывать беременность[56].

Говорить Самуил начал примерно в годовалом возрасте, а когда ему было около полутора лет, он заговорил о жизни Пертти. Его заявления не были многочисленными; приблизительно половину из них он сделал, когда какой-то человек, фотография или другой объект пробуждали в нём воспоминания. Он продолжал обращаться к жизни Пертти вплоть до моей второй встречи с его матерью, которая состоялась в марте 1981 года, когда Самуилу было пять лет.

Впервые об этом случае я узнал в сентябре 1978 года из письма Риты Кастрен. Позже в том же году я приехал в Хельсинки и 2 декабря долго беседовал с матерью Самуила, Марьей Хеландер. Я познакомился и с Самуилом, но у меня нет записей о том, что он сообщил мне тогда, и я не могу сказать, что провёл с ним беседу. (Ему тогда было всего два с половиной года.) В 1981 году я вернулся в Хельсинки и 8 марта ещё раз поговорил с Марьей Хеландер. 20 марта я беседовал с матерью Марьи (и Пертти) Аннели Лагерквист. Когда я разговаривал с Марьей Хеландер, переводила Рита Кастрен; когда я разговаривал с Аннели Лагерквист, переводил Р. Дж. Мильтон.

Некоторые дополнительные сведения я получил из переписки с Ритой Кастрен и из интервью с Марьей Хеландер, взятого финским журналистом Оскаром Репоненом.

В сентябре 1984 года Рита Кастрен добыла и прислала мне некоторые сведения о развитии Самуила до восьмилетнего возраста.

Осенью 1999 года я снова был в Хельсинки и долго беседовал с Марьей Хеландер. Она прояснила некоторые моменты и рассказала мне о дальнейшем развитии Самуила. Ему тогда было 23 года. Сам он задержался из-за необходимости позаботиться о заболевшем младшем брате; в результате мы не встретились.

Пертти Хяйкио родился в Хельсинки 3 июня 1957 года. Его родителями были Пентти Хяйкио и его жена Аннели. У Пертти были две старшие сестры, Марья (Хеландер) и Пирьё, а также младшая, Анна, родившаяся после Пертти. Его родители развелись в 1969 году, и позже Аннели вышла замуж за Рейнера Лагерквиста.

Кажется, Пертти на протяжении всей своей короткой жизни постоянно попадал в самые разные неприятности. Когда ему было три года, он выскользнул из рук матери, упал в ванну, наполненную водой, и чуть не утонул. Когда ему было четыре года, он стоял рядом со стройкой; какой-то тяжёлый предмет упал на него, сломал ему одну ногу и повредил другую. После этой травмы он пролежал в больнице пять месяцев с загипсованными ногами, но в конце концов полностью поправился. Чуть позже, когда ему ещё не было пяти лет, его сильно покусала собака. В одно время — я не выяснил, сколько лет ему было тогда — он повредил спину, и его пришлось положить в больницу. Когда Пертти было 15 лет, он упал в Хельсинки с набережной в воду, на которой уже успел образоваться лёд. Пертти приземлился на ноги, но лёд проломился под его весом, и он чуть не утонул.

Он сумел сбросить с себя часть одежды и ботинки, выбрался из воды и вернулся домой в нижнем белье. После того случая он стал бояться заходить глубоко в воду.

Двумя или тремя годами позже он оставил школу и устроился на работу в компанию, где от сотрудников требовали проходить медкомиссию. Я не узнавал результаты этой медкомиссии, но Пертти вскоре ушёл из той компании, возможно, из-за плохих результатов обследования. Тогда за ним стали замечать, что он пьёт слишком много воды, а после его смерти выяснилось, что у него развился сахарный диабет. В то же время он ещё и злоупотреблял алкоголем. Скончался он 10 июня 1975 года, неожиданно и скоропостижно. Ему было в то время 18 лет.

Мать и отчим Пертти за несколько дней до его смерти отправились в круиз. Он провожал их на вокзале. В день смерти Пертти его мать, Аннели Лагерквист, лёжа на койке в своей каюте, внезапно увидела перед собой фигуру своего умершего отца. Явившаяся к ней фигура не говорила, а только кивала. Аннели расплакалась и сказала мужу, что явление призрака указывает на то, что в их семье кто-то умер. Рейнер Лагерквист ответил, что всё это чепуха, но он уже знал о том, что умер Пертти. Ранее по радиосвязи на судно передали сообщение о смерти Пертти, но Рейнер не рассказал о нём Аннели, потому что боялся, что от этой вести ей станет плохо, а на том судне не было врача.

Пертти был музыкальным; у него была гитара, он играл на ней. Он был необычайно привязчивым. Больше всего Пертти сблизился с матерью и старшей сестрой Марьей. И хотя он был младше Марьи, в некотором смысле он взял на себя роль её старшего брата и защитника.

Первое своё высказывание, указывающее на то, что он вспомнил жизнь Пертти, Самуил сделал, когда ему было примерно полтора года. На вопрос о том, как его зовут, он ответил: «Пелтти». (Он не сумел выговорить букву «р» в имени «Пертти».) Время от времени Самуил также говорил, что он «Пера», а так звучало прозвище Пертти[57]. В то же время Самуил называл мать Марьей, а бабушку по матери, Аннели Лагерквист, — матерью. Он сказал Марье, что она ему не мать. Точно так же он называл иногда Пентти Хеландера просто Пентти, а иногда — папой[58].

Когда примерно в возрасте двух лет Самуил увидел фотографию, на которой был запечатлён Пертти, лежащий в больнице с переломом ноги, он сказал: «Это я, у меня тогда ноги болели». (Он не сказал, что они были сломаны.)

Когда Самуилу было примерно два с половиной года, он неожиданно сказал: «Ко мне Луди пришла». Он сделал это заявление в тот день, когда умерла Лидия, двоюродная бабушка Пертти. (Её имя «Луди» было укороченным.) Самуил знал о том, что Лидия болела, возможно, подумал о том, что она умирает. Однако его замечание поразило Марью, потому что незадолго до того, как умер Пертти, Лидия купила могилу для себя самой; в ней и похоронили Пертти, а позже в неё положили и саму Лидию.

Когда Самуилу было года три или четыре, он листал альбом семейных фотографий и увидел на одной из них Пертти, снятого примерно в то же время, когда он лежал в больнице. Только на ней Пертти был запечатлён во время ходьбы, то есть уже после того, как с его ног сняли гипс. Самуил в разговоре с Аннели сказал: «Мама, на этой картинке я». Потом он сказал, что его ноги были в гипсе и что он лежал в больнице. Никто не спрашивал Самуила об этой фотографии; он сам заглянул в альбом, наткнулся на эту фотографию, а затем принёс альбом Аннели, чтобы показать ей. Я полагаю, хоть и не до конца уверен, что эта фотография отличалась от той, которую Самуил узнал в возрасте двух лет.

Когда Самуилу показывали фотографии Пертти, на которых тому было примерно 10 лет, он, бывало, говорил, что на них изображён он сам. Когда он видел фотографии Пертти, на которых тому было больше 10 лет, то ничего не говорил. Однажды, просматривая альбом с фотографиями, он вдруг сказал: «Я помню, как собака укусила меня за ногу». О том, как его покусала собака и как ему было больно, он говорил не только в тот раз.

Приблизительно в апреле 1979 года, когда Самуилу едва исполнилось три года, он сказал, что в прошлом он повредил спину и его увезли в больницу на машине скорой помощи.

В том же месяце Самуил сделал своё наиболее развёрнутое заявление. Он вспомнил о том, как очень давно зашёл с отцом в «киску» (так он называл киоск). На них были шляпы: на нём синего цвета, на отце — палевого. Они захватили с собой гитару. Один человек нёс ружьё. Дом рядом с киоском загорелся, и им пришлось уйти. Этот рассказ, как утверждала Марья Рите Кастрен, описывал событие, произошедшее в 1974 году, приблизительно за год до смерти Пертти. Его друг готовил вечеринку, которая должна была состояться в домике рядом с киоском у железной дороги. Чердак дома загорелся, и вечеринка сорвалась. (Марья не сказала, правильно ли Самуил указал цвет шляп.)

Самуил не всегда признавал Марью сестрой, а Аннели матерью. Однажды, увидев фотографию Пентти Хяйкио и Аннели, он сказал: «Вот папа, а с ним бабуля». Марья попыталась сбить Самуила с толку, сказав, что он неправильно определил их, но он просто повторил то, что уже сказал. В этом признании имеет значение то, что Самуил никогда не видел отца Пертти, Пентти Хяйкио.

Глядя на фотографию Пентти Хяйкио, Самуил сказал: «Это мой отец». Марья и Аннели считали важным то, что Самуил узнал на фотографиях Пентти Хяйкио, потому что второй муж Аннели, Рейнер Лагерквист, ревновал к Пентти, и Аннели никому не показывала его фотографии, чтобы не раздражать Рейнара.

У Пертти была гитара, он играл на ней. После его смерти её убрали в футляр и спрятали в шкаф. Никто не говорил Самуилу об этой гитаре, но он всё равно искал её, нашёл и заявил, что она принадлежит ему.

После смерти Пертти всю его одежду уничтожили, кроме вельветового пиджака, хранившегося в шкафу. Однажды Аннели и Марья открыли шкаф и (в присутствии Самуила) заговорили о том, не отдать ли кому-нибудь этот пиджак. Самуил закричал, что он принадлежит ему и что его нельзя никому отдавать. Но Аннели и Марья могли ранее говорить (хотя они об этом не сказали) о том, что этот пиджак принадлежит Пертти, поэтому мы не должны принимать на веру то, что Самуил узнал его. Однако мы можем придать значение тому, как громко и настойчиво он потребовал оставить пиджак, который назвал своим. Этот случай произошёл, когда Самуилу было примерно три года.

У Пертти были часы, которые сломались и лишились стрелок. После его смерти Аннели положила их в ящик, в котором хранился разный «хлам». Однажды Аннели открыла ящик в тот момент, когда рядом с ней был Самуил. Он увидел эти часы, схватил их и сказал, что они принадлежат ему. Завладев часами, он стал хранить их или под подушкой, или в ящике под своей кроватью[59].

Аннели брала с собой Самуила на кладбище, где был похоронен Пертти. Увидев могилу Пертти, Самуил сказал: «Это моя могила». В другой раз, когда Марья взяла Самуила на кладбище, он сказал: «Мы идём к моей могиле».

Самуил прокомментировал, как сильно мать Пертти (бабушка Самуила по матери, Аннели) горевала по нему. (Так, он упомянул горе Аннели после смерти Пертти.)

Самуил также сказал, что когда-то его отнесли в такое место, где было много гробов, а некоторые из них были открыты. В случае Пертти так и было: его тело отвезли в морг после того, как он неожиданно умер.

Обстоятельства и манера повествования Самуила о предыдущей жизни. Как я уже говорил ранее, большинство своих заявлений Самуил делал, по-видимому, под воздействием какого-то человека, фотографии или другого предмета, имевшего отношение к Пертти. Однако он сделал несколько заявлений, которые, как представляется, были совершенно естественными высказываниями о воспоминаниях. Но и они, возможно, были вызваны некими побуждениями, не замеченными Марьей и Аннели.

Иногда люди слышали, как Самуил, разговаривая с собой, говорил: «А, это тот бедняга, который умер». Марья предположила, что при этих словах Самуил вспоминал смерть Пертти.

Боязнь воды у Самуила. В детстве Самуил испытывал заметный страх перед купанием. Марья рассказывала, что его «охватывала паника», когда он купался. Он боялся мыться даже под душем.

Отношение Самуила к матери и бабушке. Я уже упоминал о том, что в детстве Самуил часто называл Марью по имени, а Аннели — матерью. Он был особенно привязан к Аннели. Однажды, когда ему было примерно два года и его уже отняли от груди, он, сидя на коленях у Аннели, попытался добраться до её груди. «Мама, — сказал он. — Дай мне своё молоко».

Походка и осанка Самуила. У Пертти была привычка стоять, выставив вперёд ногу, а зачастую ещё и уперев в бок руку. А когда он волновался, то ходил, заложив руки за спину. Самуил, по наблюдениям людей, принимал такое же положение и ходил точно так же, заложив руки за спину. У Марьи не было таких привычек[60].

Другие особенности поведения Самуила, связанные с предыдущей жизнью. У Пертти было одно трогательное обыкновение: на Рождество, когда семья собиралась вместе, он обходил всех в комнате, целуя каждого по очереди. В Рождество 1978 года, когда Самуилу было два с половиной года, он пошёл по кругу в той комнате, в которой сидели его родственники, каждого касался рукой и целовал в щёку. Этим он, по-видимому, копировал привычный всем рождественский обычай Пертти.

Самуил вообще был необыкновенно отзывчивым человеком, как и Пертти.

Однажды Аннели смотрела на фотографии могил их родственников и плакала. В этот момент Марья позвонила ей и сказала, что Самуил только что сообщил ей (Марье): «Маленькая бабушка расплакалась. Скажи ей, чтобы она не плакала». (Здесь Самуил назвал Аннели маленькой бабушкой, а не мамой или мамулей, как иногда называл её.)

Несколько раз бывало так, что Марья решала идти в магазин, а Самуил, игравший в тот момент во дворе, неожиданно заходил в дом, явно намереваясь сопровождать её. Марья полагала, что войти в дом Самуила побудила её мысль, воспринятая им телепатически.

Марья полагала, что телосложением Самуил походил на Пертти и улыбался так же, как и он. Мне не удалось спросить Аннели, согласна ли она с Марьей с такой оценкой. Однако это не имеет большого значения, потому что такие сходства могут быть обусловлены генетической общностью.

В сентябре 1984 года Рита Кастрен снова встретилась с Марьей Хеландер, чтобы узнать о дальнейшем развитии Самуила. Ему было восемь лет, он учился во втором классе. Марья думала, что он ещё что-то помнил о предыдущей жизни, но эти воспоминания исчезли.

В 1999 году Самуилу было 23 года. Он ходил в школу до 16 лет и не стал поступать в институт. Работал он в транспортной компании. На здоровье не жаловался. Женат он не был, и тем не менее решил покинуть дом матери и жить отдельно в другом месте. (Его отец Пентти Хеландер в 1986 году покончил с собой.)

Самуил так и не перестал бояться воды, плавать он не умел. А ещё он боялся умереть молодым, как Пертти. Этот страх накатывал в виде «приступов», которые проходили, а потом вновь возвращались.

Марья сказала, что Самуил никогда не говорил о предыдущей жизни. Однако она заметила, что когда он приходил к ней в гости и думал, что на него никто не смотрит, то подолгу искал Пертти на фотографиях, которые она хранила дома.

По моему мнению, важно ещё раз отметить одно слабое место случаев в «одном семейном кругу»: в них, за редкими исключениями, заявления всех исследуемых относятся к событиям, объектам или людям, хорошо известным тем членам семьи, которые рассказывают об этих случаях. Вероятность невольной передачи сведений исследуемому обычным способом возрастает, когда кто-то в семье — в данном случае мать Самуила — надеется на то, что предшествующая личность переродится. Однако у случаев этого типа есть и преимущество: эти люди, рассказывающие о поведении исследуемого, могут сразу оценить, насколько оно соответствует нраву предшествующей личности.

Марья призналась мне, что она до такой степени уверилась в том, что Самуил — это переродившийся Пертти, что иногда, забываясь, называла его Пертти. (Он всякий раз откликался.) Марья понимала, что, возможно, ведёт себя неразумно. Мы должны поверить ей, принимая во внимание силу её убеждённости в том, что Пертти вернулся в образе Самуила.

Теуво Койвисто

Теуво Койвисто родился в Хельсинки, Финляндия, 20 августа 1971 года. Его родителями были Ян Койвисто и его жена Луса. Теуво был младшим из их четверых детей, все они были мальчиками. Ян Койвисто был предпринимателем. Ближайшее предки этого семейства были в основном финнами, а более отдалённые пришли из Германии и Венгрии. Одна из прабабушек Лусы была родом из Польши, а одна из её прапрабабушек была еврейкой.

Койвисто были прихожанами лютеранской церкви. У Лусы Койвисто в возрасте 16 лет было одно переживание, во время которого она, по-видимому, вспомнила предыдущую жизнь во Франции во времена Великой французской революции. Ничто из этого случая не поддавалось проверке, как и в другом случае, с ещё менее ясными воспоминаниями о прошлой жизни в Тибете. Благодаря своему опыту Луса уже была готова внимательно слушать Теуво, когда тот заговорил о своей прошлой жизни.

Когда Луса носила в себе Теуво, она увидела два сна; и один из них, по крайней мере, мы могли бы счесть вещим.

Теуво родился здоровым, но уже в раннем детстве стал заметно бояться темноты, причём до такой степени, что в той комнате, где он спал, родители всю ночь не выключали свет. Говорить он начал, когда ему было примерно полтора года. Приблизительно в двухлетнем возрасте он объяснялся отрывистыми фразами, а после трёх лет стал говорить свободно. Примерно в этом же возрасте он удивил мать, подробно описав то, что очень походило на концентрационный лагерь и практиковавшееся там умерщвление узников. (Теуво не использовал словосочетание «концентрационный лагерь», но его рассказ однозначно указывал именно на него.)

Приблизительно в то время, когда он описывал ощущения узника концлагеря, ему иногда становилось трудно дышать. (Возможно, одышка возникала у него и ранее, но мать стала замечать её, только когда ему исполнилось три года.)

Рита Кастрен узнала об этом случае в начале 1976 года, когда Теуво было примерно четыре с половиной года. 2 февраля 1976 года она поговорила с Лусой Койвисто и прислала мне стенограмму их беседы. Почти через три года, 1 декабря 1978 года, с Лусой поговорил я. Обе беседы состоялись в Хельсинки. С Яном Койвисто я не встречался; Луса сказала, что Теуво никогда не говорил с ним о своих воспоминаниях.

Осенью 1999 года я снова приехал в Финляндию. В этот раз мне не удалось встретиться с Лусой Койвисто, но Рита Кастрен дважды разговаривала с ней по телефону и получила некоторые дополнительные сведения о детстве Теуво и о его дальнейшем развитии. 25 сентября я встретился с Теуво (в Хельсинки) и долго беседовал с ним.

Первый из этих снов приснился, когда Луса, вероятно, наполовину спала, наполовину бодрствовала. Она увидела себя стоящей в очереди из заключённых; ей показалось, что всё это происходило где-то на Ближнем Востоке. Очередь из заключённых двигалась вперёд, и кто-то сказал Лусе: «Спрячься под соломой». Тогда она выскользнула из очереди заключённых и оказалась рядом с человеком, у которого был экземпляр Каббалы. Некоторые люди там стреляли. Кто-то сказал: «Младенец, которого ты ждёшь, еврей; я не дам тебе умереть». На этом её переживание закончилось.

У второго сна была менее очевидная связь с рождением Теуво. Луса очутилась в палатке, отделанной красным бархатом. В ней сидел «мудрый старик» с телескопом. Он указал на яркий свет, который лучился всё сильнее. Старик сказал, что этот свет был таким ярким из-за соединения трёх планет. Он указал на этот свет и сказал: «Это твой свет». (Луса сказала, что, как она выяснила, в день рождения Теуво произошло соединение Марса и Венеры.)

В этом разделе я передаю рассказ Лусы для Риты Кастрен в 1976 году и для меня в 1978 году. В обеих беседах Луса рассказала практически одно и то же, не считая мелких расхождений, но в каждом из её рассказов было то, чего не было в другом.

Луса помнила, как Теуво сказал ей, что он уже жил прежде. Тогда он упомянул «большую печь». Он подробно описал эту печь и добавил, что люди в ней лежали слоями, наваленные друг на друга как придётся. Он сказал, что его отвели в «ванную», где у людей отняли последнее — например, очки и золотые зубы. Затем людей раздели и затолкали в печь. Из отверстий в стенах сочился газ. Он не мог дышать. Теуво заявил, что он «знал» о том, что и его отправят в печь, но не сказал, что его действительно препроводили туда. По его словам, он пришёл к матери после того, как увидел, что в печь затолкали других людей. Теуво также описал «духовку», в которой были дети.

Сделав эти заявления, Теуво добавил: «Тогда я пришёл к тебе. Меня прислали сюда. Мама, ты рада тому, что я пришёл к тебе?»

Спустя какое-то время Теуво сделал свои первые заявления о предыдущей жизни своей матери. Он сказал: «Я запутался в колючей проволоке. Приди и вытащи меня!» В тот момент он казался подавленным.

Обстоятельства и манера повествования Теуво о предыдущей жизни. Первые свои заявления о предыдущей жизни Теуво сделал однажды утром после пробуждения. Хотя тогда, приблизительно в возрасте трёх лет, он только начинал свободно говорить, в тот раз он удивил мать своим словарным запасом, использованным им для описания переживаний, которые он, надо полагать, вспомнил. А когда у него не было подходящих слов, он жестами показывал форму печей.

Луса рассказывала, что Теуво был «ошарашен» и «до смерти перепуган», когда он описывал эти переживания. Он был до того взволнован, что она попыталась отвлечь его, рассказав ему сказку.

В 1976 году Луса сообщила Рите Кастрен, что Теуво часто повторял свои первые заявления, и всякий раз утром после пробуждения. Она сказала, что он продолжал говорить о своих воспоминаниях в течение примерно полугода. В 1978 году Луса забыла самые поздние заявления Теуво и помнила только первые, сделанные им приблизительно в трёхлетнем возрасте. Она не помнила тогда, чтобы он повторял свои заявления или некоторых из них.

Боязнь темноты у Теуво. Теуво продолжал бояться темноты до семилетнего возраста. Потом этот навязчивый страх пропал.

Скрытность Теуво. В раннем детстве Теуво часто теряли, потому что он прятался. Иногда он пробивал перегородки, разделявшие комнаты. В том доме, где в то время жила его семья, стены были чрезвычайно тонкими, поэтому подросший ребёнок мог пробить их.

Иногда Теуво играл в солдата. Луса полагала, что в этой игре он подражал старшему брату, который был на восемь лет старше Теуво.

До двухлетнего возраста Теуво не хотел носить одежду, даже когда он выходил из дома в холодную погоду.

В отличие от Дэвида Льювелина, в поведении Теуво не было ничего из того, что можно было бы счесть типично еврейским.

Одышка Теуво. В то время, когда Теуво впервые описал свои воспоминания, ему стало трудно дышать. Казалось, что ему не хватало воздуха и было больно дышать. Одышка возникала у него нерегулярно, иногда два раза в неделю, а потом не повторялась три месяца. Приступы продолжались 10–15 минут. Врач, к которому обратилась Луса, сказал, что астмы у Теуво нет. Этот симптом ещё присутствовал в 1978 году, когда я беседовал с Лусой.

Если не считать эти возникавшие время от времени одышки, у Теуво было отменное здоровье.

Луса уверенно заявила о том, что Теуво никак не мог приобрести имевшиеся у него знания о немецких концентрационных лагерях обычным способом. Ему редко позволяли смотреть телевизор; все фильмы, содержащие сцены насилия, исключались. Его родители и старшие братья никогда не говорили в присутствии Теуво на такие темы, как концентрационные лагеря и газовые камеры. В то время, когда Теуво заговорил о предыдущей жизни, его семья жила в собственном доме. У них были соседи, но они не поддерживали отношения с ними. Теуво тогда был застенчив и никогда не разговаривал с соседями. Дедушки или бабушки не жили в его семье.

Во время Второй мировой войны Финляндия была союзницей Германии в войне с Россией. Финские политики надеялись на то, что победа немцев позволит Финляндии вернуть часть своей территории, которую она прежде уступила России по итогам советско-финской войны 1939–1940 годов. В то же время финское правительство ограничило сотрудничество с Германией. Финляндия не участвовала в устроенной немцами блокаде Ленинграда (Haikio, 1992) и не откликалась на требования немцев выдать Германии еврейских беженцев, спасавшихся от преследования нацистов. Историки и мемуаристы позже разошлись во мнениях о том, сколько еврейских беженцев в Финляндии были выданы немцам (Lundin, 1957). На самом деле выдали не больше пятидесяти человек или, возможно, только четырёх правонарушителей, преступивших закон в Финляндии. Рауткаллио (1987) утверждал, что никаких еврейских беженцев Финляндия немцам не выдавала.

В Финляндии проживало не так много евреев, которые, не являясь беженцами из Центральной Европы, имели финское гражданство. В 1941 году Рейнхард Гейдрих, заместитель начальника нацистского гестапо, составил список, весьма приблизительный, евреев в различных странах Европы. По его «переписи» в Финляндии было только 2300 евреев (Gilbert, 1986). Военное присутствие немцев в Финляндии было незначительным; и почти нет сомнений в том, что, не считая небольшого числа беженцев, евреев они оттуда не угоняли. В концлагеря могли отправлять и тех финнов, которые не были евреями, по самым разным причинам. Немногочисленных узников из Финляндии обнаружили ещё живыми в концлагере Дахау, освобождённом 30 апреля 1945 года (Smith, 1995).

Семья Койвисто не общалась ни с кем из евреев. В годы сотрудничества Финляндии с Германией (1940–1944) семья Лусы жила в многоквартирном доме, среди жильцов которого было и несколько евреев. Луса не знала, забрали ли немцы кого-нибудь из еврейских соседей, чтобы отправить их в концлагерь. (Согласно источникам, процитированным мной в предыдущем разделе, это представляется практически невероятным.)

Теуво, без сомнения, точно описал то, что было в концентрационных лагерях: колючая проволока, конфискация личного имущества, принудительное раздевание жертв, ложь охранников о том, что газовые камеры — это «ванные комнаты» (там даже таблички имелись с соответствующими надписями), смерть от ядовитого газа и сжигание тел жертв в печах, а иногда в ямах или колодцах.

Правдой было и то, что немцы удаляли золотые зубы убитым заключённым. Однако они делали это уже после того, как отравили их газом и перед тем, как сжечь их тела в печах или ямах. В Треблинке детей иногда бросали в ямы с костром ещё живыми (Donat, 1979). То же было и в Освенциме: детей, а иногда и женщин там бросали живьём в пылающие ямы (Kraus and Kulka, 1966).

Слова Теуво о затруднённом дыхании заключённых в то время, когда их убивали газом, получили подтверждение благодаря отчёту очевидца, доктора Миклоша Нисли (Nyiszli, 1960/1993). Доктор Нисли, еврейский врач из Венгрии, был арестован в апреле 1944 года и отправлен в Освенцим. Там печально известный доктор Йозеф Менгеле выбрал его помощником для своих медицинских экспериментов. Так Нисли стал членом зондеркоманды лагеря, куда входили заключённые, образование и навыки которых могли быть полезны для «отрядов охраны» (эсесовцев), в ведении которых находились концлагеря. Большинство членов зондеркоманды были также убиты (чтобы скрыть следы преступлений), но Нисли выжил и подробно описал в своей книге процедуру убийства немцами заключённых в концлагерях. Летучим газом, отравляющим людей в Освенциме, был пестицид на основе синильной кислоты, смерть от него наступала через 5–15 минут. Заключенных вталкивали в комнату, где им приказывали снять с себя всю одежду (чтобы немцы могли снова использовать её). На этой комнате была табличка с надписью о том, что это ванная. Затем ими плотно набивали вторую комнату, в которой не было вешалок для одежды или скамеек, а были только трубы, тянущиеся вертикально из пола, с отверстиями по всей их длине. Потом двери закрывали, и из баллонов выпускали газ, который тёк вниз по трубам в комнату. Этот газ вытекал из отверстий в вертикальных трубах и начинал быстро отравлять людей, находящихся в камере смерти. «Сначала газ заполнял нижние слои воздуха и медленно поднимался к потолку. Это вынуждало жертв топтать друг друга и карабкаться вверх в отчаянной попытке избежать удушающего газа» (Nyiszli, 1993, p. 52). После того как все заключённые погибали, их тела выволакивались из камеры смерти; мертвецов, предварительно вырвав у них все золотые зубы, запихивали в крематорий, огромные печи которых разносили через дымоходы смрад и копоть от горящей плоти.

Нисли приложил к своему отчёту рисунки, на которых тела заключённых, убитых газом, были сложены друг на друга. Другие авторы описали груды тел в прочих лагерях смерти — например, в Треблинке (Donat, 1979) и в Дахау (Smith, 1995).

Эти концентрационные лагеря окружала колючая проволока. Верхний провод по периметру лагеря находился под высоким напряжением, мгновенно убивавшим любого, кто прикасался к нему. Никого не удалось бы вынуть из этой колючей проволоки живым; но такая вещь могла случиться, если кто-то запутывался в колючей проволоке, которая не была под напряжением. В таком огромном лагере, как Освенцим, колючая проволока без электричества разделяла секторы лагеря. На обложках трёх книг о концентрационных лагерях изображена колючая проволока (Donat, 1979; Gill, 1988; Smith, 1995); колючая проволока стала символом ужасов концлагерей.

Детей по их прибытии в лагеря смерти сразу отправляли в газовые камеры или горящие ямы. Как и стариков, их считали неспособными к работам и потому бесполезными. Если же ребёнок успел достичь возраста 14 лет, то его, как правило, оставляли в живых (Gill, 1988).

«Скрытное поведение» Теуво может быть связано с условиями в варшавском гетто перед еврейским восстанием 1943 года. Разрушение стен было отличительной особенностью плана евреев: чтобы во время восстания быстрее иметь возможность перемещаться, переносить свои вещи и припасы в соответствии с обстоятельствами. Донат писал:

Помимо сооружения укрытий, люди столь же спешно пробивали бреши между комнатами, квартирами, лестницами, подвалами и чердаками, связывая здания таким образом, чтобы в конечном счёте мы могли перемещаться по всему кварталу, ни разу не выйдя на улицу [стр. 96].

В рассказе Теуво (или, возможно, в воспоминаниях Лусы о его рассказе) была вкратце описана процедура умерщвления заключённых. Их личные вещи, такие как очки, отнимали у них до того, как их травили газом; но их травили газом раньше, чем у них вырывали золотые зубы. Обычно они умирали раньше, чем их помещали в печи. В любом случае эти подробности, при всей их некоторой непоследовательности, на удивление верны.

Из вышеизложенного не следует, что жизнь Теуво закончилась в Освенциме или в соседнем с ним лагере Биркенау. Такие же методы убийства заключённых немцы использовали и в других лагерях — например, в Треблинке и Собиборе (Gill, 1988). В этих лагерях заключённых также убивали газом, но не синильной кислотой — их травили угарным газом из выхлопных труб бензиновых двигателей. В Дахау для убийства заключённых использовали и угарный газ, и синильную кислоту (Smith, 1995).

Проучившись несколько лет в средней школе, Теуво поступил в школу бизнеса, которую успешно закончил. Своей профессией, однако, он избрал музыку и в 1999 году работал профессиональным музыкантом, а позже преподавал музыку.

Он сказал, что одышка, возникавшая у него в раннем детстве, прекратились к тому времени, когда он пошёл в школу примерно в возрасте пяти лет.

В 1997 году Теуво женился, и к 1999 году у них с женой уже был двухлетний сын.

Ко времени нашего с ним разговора 25 сентября 1999 года у Теуво не было зрительных воспоминаний о предыдущей жизни. Тем не менее он помнил своё «скрытное поведение», которое, по его словам, проявлялось у него по крайней мере до 13 или 14 лет. Он помнил, что с самых ранних лет всегда хотел ощущать себя в безопасности, и ему не нравилось его тогдашнее место жительства, потому что в нём не было укромных мест.

Теуво сказал, что он чувствовал беспокойство всякий раз, когда видел нацистскую униформу или нацистский флаг (со свастикой). Иногда он буквально столбенел от страха, когда ему случалось увидеть их. При виде флагов Великобритании или Франции он не ощущал страха.

Теуво очень интересовался религиями, но особого влечения к иудаизму не испытывал. Он верил в перевоплощение, но считал его несовместимым с христианством.

В своих рассказах и Теуво, и Дэвид Льювелин описывали жизнь немецких концентрационных лагерей, но каждый из них помнил различные бытовые особенности. Возможно, они помнили, как люди жили и умирали в разных лагерях. Вместе с тем в умах двух личностей, чьи воспоминания позднее ожили в Дэвиде и Теуво, могли запечатлеться разные моменты жизни в одном и том же лагере.

Сообщения о случаях: повторяющиеся или ясные сны