Эдвард Сноуден. Личное дело Сноуден Эдвард
О моей судьбе узнала Сара Гаррисон, журналист и редактор WikiLeaks. Как только новость о разоблачении глобальной системы массового слежения разразилась в Америке, она немедленно вылетела в Гонконг. Имея большой опыт работы с WikiLeaks и зная о судьбе Джулиана Ассанжа, она хотела помочь мне найти самое надежное в мире убежище. Имелись у нее и связи в юридическом сообществе Гонконга.
Люди долго приписывали эгоистичные мотивы желанию Ассанжа оказать мне помощь, но я верю, что он больше всего желал одного – помочь мне избежать задержания. Лишний раз доставить неприятность правительству США – для него дополнительный бонус, но никак не самоцель. Это правда, что Ассанж эгоистичен, тщеславен, непостоянен и даже бывает грубоват – после резких расхождений всего через месяц после начала переписки я больше ни разу не вступал с ним в контакт. Он искренне считает себя борцом в исторической битве за общественные права, в которой он готов на все, чтобы одержать победу. Именно по этой причине я считаю, что низводить его мотивы до минутной блажи или саморекламы – ошибочно. Для него, на мой взгляд, гораздо важнее была сама возможность получить пример, противоположный истории с Челси Мэннинг, чей 35-летний тюремный приговор стал беспрецедентным, чудовищным уроком для разоблачителей по всему миру. Хотя я никогда не буду и никогда не был источником для Ассанжа, мой случай помог ему исправить зло. Он ничего не мог поделать в случае с Мэннинг, но казалось, что при содействии Сары он настроен сделать все, чтобы спасти меня.
Несмотря на все это, вначале я опасался вмешательства Сары. Но Лора сказала, что та серьезный, компетентный и – самое главное – независимый человек. Она одна из немногих в WikiLeaks, кто посмел в открытую не согласиться с Ассанжем. Несмотря на все предосторожности, я был в трудном положении, но, как сказал однажды Хемингуэй, «лучший способ узнать, можете ли вы доверять кому-то, – это доверять ему».
Лора предупредила меня о приезде в Гонконг Сары только за день до того, как она общалась со мной на зашифрованном канале, что тоже было всего за день или за два, как я встретился с ней лично. Если я сейчас немного путаюсь в датах, вы должны меня простить: один сумасшедший день сменялся другим. Сара была настоящим ураганом с момента ее прибытия в Гонконг. Хотя она не была юристом, ее познания оказались очень глубокими в том, что я назвал бы межперсональными и неофициальными нюансами обхода экстрадиции. Она встретилась с местными правозащитниками, и я был глубоко впечатлен ее темпами и ее контактами. Благодаря ее связям в WikiLeaks и чрезвычайной смелости консула Эквадора в Лондоне Фиделя Нарвеза они вдвоем сумели получить laissez-passer на мое имя. Этот документ, который, как предполагалось, приведет меня в Эквадор, был оформлен консулом в срочном порядке, так как у нас не было времени, чтобы ждать формального одобрения правительства в Эквадоре. Времени не было, Сара наняла микроавтобус, чтобы ехать в аэропорт.
Так мы с ней и встретились – на ходу. Я был бы рад сказать, что знакомство началось с изъявления мной благодарности, но вместо этого я спросил: «Когда ты последний раз спала?» Сара, как и я, выглядела измотанной и растрепанной. Она засмотрелась в окно, словно подыскивая ответ, а потом покачала головой: «Не помню».
Мы оба подхватили простуду, и наш осторожный разговор перемежался кашлем и чиханием. Как она объяснила, она хотела помочь мне по зову собственной совести, а вовсе не по требованию работодателя. Было ясно, что ее действия были продиктованы не столько дикой оппозицией Ассанджа к центральной власти, сколько ее собственным убеждением, что слишком многое в современной журналистике скорее служило правительству, чем боролось с ним. Мы примчались в аэропорт, зарегистрировались и прошли паспортный контроль для первого из запланированных трех рейсов. Все это время я ждал, что она попросит у меня что-либо – хоть что-нибудь, типа сделать заявление в поддержку Ассанжа или его организации. Но она ничего не просила от меня, хотя бодро придерживалась мнения, что я свалял дурака, доверив конгломератам средств распространения информации «охранять ворота» между публикой и правдой. За эту честность, как и за многое другое, я буду вечно восхищаться Сарой.
Мы отправлялись в Кито, столицу Эквадора, через Москву, Гавану и Каракас по одной простой причине: это был единственный доступный нам безопасный маршрут. Из Гонконга не было прямых рейсов на Кито, а все остальные пересекали воздушное пространство США. Пока я переживал о длительной стоянке в России – у нас будет больше двадцати часов перед вылетом рейса на Гавану, – мой наибольший страх касался последующего этапа пути, так как рейс из России на Кубу предполагал перелет через воздушное пространство, контролируемое НАТО. Меня не особенно радовало, что мы будем пролетать над такой страной, как Польша, потому что на моей памяти она делала все, чтобы угодить правительству США, включая размещение секретных тюрем ЦРУ, где мои бывшие коллеги по ведомству проводили с заключенными «усиленные допросы» – очередной эвфемизм эпохи Буша к слову «пытка».
Я надвинул на глаза шапку, чтобы меня не узнали, а Сара оглядывалась по сторонам. Она взяла меня за руку и провела к воротам, где мы ждали посадки. Последний пункт, где она может повернуться и уйти. «Ты не обязана делать это», – сказал я.
«Чего?»
«Охранять меня вот так».
Сара напряглась. «Давай внесем ясность, – сказала она, когда мы вошли в самолет. – Я не охраняю тебя. Я здесь для того, чтобы постороннему было сложнее вмешаться. И убедиться, что кое-кто держится нормально».
«Так ты мой свидетель», – сказал я.
Она усмехнулась: «Кто-то же должен быть последним, кто видел тебя живым. Этим последним могу быть я».
Хотя три пункта, где нас наиболее вероятно могли бы остановить – регистрация, паспортный контроль и ворота, – были позади, в самолете я не чувствовал себя в безопасности. Я не хотел расслабляться. Я сел у окна, Сара рядом, загородив меня от других пассажиров через проход. Прошла целая вечность, двери салона закрылись, трап отъехал, и наконец, мы тронулись. Но перед тем, как самолет вырулил на взлетную полосу, он вдруг резко остановился. Я стал нервничать. Опустив поля шляпы до самых очков, я напрягся, ожидая услышать звук сирен и увидеть голубые вспышки. Опять я играл в эту игру – «ждать», играл снова и снова, и ожиданию не было конца. Наконец самолет снова пришел в движение и сделал поворот, и тут я заметил, что мы просто стоим в очереди на взлет.
Моя уверенность росла по мере того, как самолет набирал высоту, но еще трудно было поверить, что я вне опасности. Уже в воздухе я перестал судорожно сжимать пальцами бедра и решил поискать свой кубик Рубика в сумке. Но я знал, что нельзя – ничто не вызвало бы больше подозрений. Поэтому я снова сел, откинулся назад и снова натянул на глаза свою шляпу, поглядывая на видеоэкран, вмонтированный в спинку кресла прямо передо мной, где был обозначен пикселями наш маршрут через Китай, Монголию и Россию. Ни одна из этих стран не имела ни малейшего желания угождать Госдепу США. Но, с другой стороны, я не мог предсказать, как поступит российское правительство, когда мы приземлимся, после того как нас потащат на осмотр, где найдут только «вычищенные» ноутбуки и пустую сумку. Что, как я надеялся, поможет нам в таком случае – это то, что за мной наблюдал весь мир, а мои адвокаты и юристы WikiLeaks следили за нашими передвижениями.
И только раз, когда мы вошли в воздушное пространство Китая, я догадался, что не смогу успокоиться, пока открыто не задам Саре этот вопрос: «Почему ты мне помогаешь?»
Она понизила голос, словно хотела приглушить свои эмоции, и сказала, что хочет для меня хорошего исхода. Она не пояснила, что имела в виду, и я мог только ловить в ее ответе нотки доверия и уважения.
Я успокоился и по крайней мере смог немного поспать.
Мы приземлились в Шереметьево 23 июня, думая, что останемся там на сутки. Но время ожидания растянулось на шесть лет. Изгнание – бесконечное время ожидания.
В разведке, и особенно в ЦРУ, ты много тренируешься не попасть впросак на таможне. Нужно продумать одежду, поведение. Позаботиться о вещах в сумке и карманах, о том, что о себе говорить. Твоя сверхзадача – быть самым скучным в очереди, с идеально незапоминающимся обликом. Но все это не имеет значения, если твое имя гремит в новостях.
Я вручил свою синюю книжечку похожему на медведя парню в кабинке на пограничном контроле, который пробежал ее глазами и перелистал страницы. Я хорошо помнил, сколько времени это длилось с людьми, стоявшими в очереди перед нами. С нами это было намного дольше. Парень взял свой телефон и что-то проворчал по-русски, как тотчас же – слишком быстро – появились два сотрудника охраны в костюмах. Они, должно быть, уже ждали нас. Тот, что шел впереди, взял мою книжечку у парня из кабинки и наклонился ко мне. «У вас проблема с паспортом, – сказал он. – Пожалуйста, пройдемте».
Сара немедленно вступилась за меня и обрушила на них свой быстрый, бурный английский: «Я юрист-консультант по правовым вопросам. Я всегда его сопровождаю. Я иду с вами. Согласно…»
Но, прежде чем она успела процитировать соответствующие пакты ООН и Женевские соглашения, сотрудник поднял руку и взглянул на очередь. «Хорошо, вы тоже пройдите», – сказал он.
Я даже не уверен, понял ли он ее слова. Было ясно, что он просто не хотел сцены.
Двое сотрудников охраны быстро провели нас в место, которое, как я думал, будет специальным помещением для вторичного осмотра, но вместо этого оно оказалось стильным бизнес-залом Шереметьево – для пассажиров бизнес-класса и первого класса, где на роскошных креслах сидели несколько расслабленных пассажиров. Нас с Сарой провели мимо них, затем вниз, в большой холл, и затем – в своего рода конференц-зал, где вокруг большого стола сидели мужчины в серых костюмах. Их было с полдюжины или около того, все с армейской стрижкой. Один сидел в стороне, держа в руках ручку. Вероятно, стенографист, своего рода секретарь, как я понял. Перед ним была папка с листами писчей бумаги. На обложке папки была монохромная эмблема, и мне не нужно было знать русский, чтобы понять: это меч и щит, символ главного ведомства российской разведки – ФСБ. Как и ФБР в Соединенных Штатах, ФСБ уполномочена не только шпионить и расследовать, но и производить аресты.
На центральном месте за столом сидел человек постарше в более дорогом костюме, чем у остальных, с белой сединой, сиявшей, словно ореол его власти. Он жестом пригласил меня и Сару сесть напротив, внушительным взмахом руки и улыбкой обнаружив бывалого сотрудника агентурной разведки – или как там их называют в России. В разведслужбах всего мира есть такие типажи – прирожденные актеры, которые пробуют различные эмоциональные «ключи», пока не получат от тебя нужной им реакции.
Он кашлянул и выдал мне на приличном английском то, что в ЦРУ называют «холодной подачей»: это когда вам фактически делают предложение от имени разведслужбы другого государства, суть которого – «переходите к нам и работайте с нами». В обмен на сотрудничество иностранцам они сулят всевозможные блага, от пачек денег до обещания вытащить из тюрьмы, а на деле могут обмануть или вовсе организовать заказное убийство. Ловушка в том, что иностранцы всегда ждут равноценного или лучшего в обмен. Эта на первый взгляд ясная и недвусмысленная сделка никогда не совершается так, как оговаривается вначале. Даже странно, что это называется «холодной подачей», потому что тот, кто затевает игру, начинает обычно тепло, с улыбочкой, шуточкой, с проникновенными словами.
Я знал, что его надо срезать. Если иностранных офицеров разведки не срезать сразу, то потом не имеет значения, когда ты дашь им решительный отпор, потому что они успеют разрушить твою репутацию, просто дав просочиться записям, где ты размышляешь над этим. Как только этот человек принес нам извинения за доставленные неудобства, я подумал о спрятанных записывающих устройствах и постарался подбирать слова очень тщательно.
«Послушайте, я понимаю, кто вы и что здесь происходит, – сказал я. – Пожалуйста, позвольте мне ясно выразить то, что я не имею намерения сотрудничать с вами. Я не собираюсь сотрудничать ни с одной разведывательной службой. Я не хочу никого оскорбить, но такого разговора у нас не выйдет. Если вы хотите проверить мою сумку, то она здесь, – и я указал себе под стул. – Но я уверяю вас, в ней нет ничего, что могло бы вас заинтересовать».
Пока я говорил, лицо мужчины меняло выражение. Он притворялся, что глубоко ранен моими словами. «Нет, мы бы никогда не стали этого делать, – сказал он. – Пожалуйста, верьте нам, мы хотим только помочь вам».
Сара кашлянула и вступила в разговор: «Это весьма любезно с вашей стороны, но я надеюсь, вы понимаете, что все, что мы хотим, это продолжить наш транзитный рейс».
На краткий миг поддельное сочувствие мужчины сменилось раздражением: «Вы его адвокат?»
«Я его юридический консультант», – ответила Сара.
Мужчина обратился ко мне: «Так вы приехали в Россию не для того, чтобы остаться в России?»
«Нет».
«А могу я вас спросить, куда вы пытаетесь уехать? Каково ваше место конечного назначения?»
«Кито, Эквадор, через Каракас и Гавану», – сказал я, хотя знал, что мой ответ ему известен заранее. Он наверняка имел копию моего маршрута, поскольку мы с Сарой летели из Гонконга на самолете «Аэрофлота», флагмана российских авиалиний.
До этого момента мы с ним разговаривали по одному и тому же сценарию разведки, но тут разговор резко свернул в сторону. «Вы разве не слышали? – спросил он. Он смотрел на меня так, как будто принес скорбную весть о смерти кого-то из моих родственников. – Боюсь вас огорчить, но ваш паспорт объявлен недействительным».
Это было настолько неожиданно, что я стал заикаться. «Простите, но я – я не верю!»
Мужчина наклонился вперед над столом и сказал: «Нет, это правда. Поверьте. Это решение вашего министра Джона Керри. Ваш паспорт аннулирован вашим правительством, и служба авиалиний получила инструкцию не дать вам вылететь».
Я был уверен, что это трюк, но не совсем понимал, с какой целью. «Прошу одну минуту, – сказал я, но, прежде чем я повернулся к Саре с вопросом, она выхватила из сумки ноутбук и стала подключаться к вайфаю аэропорта.
– Конечно, проверьте, – сказал мужчина и, повернувшись к коллегам, стал мило болтать с ними по-русски, как будто бы он вообще никуда не торопился.
Об этом сообщали на всех сайтах, которые открыла Сара. Как только прошла новость, что я покинул Гонконг, Государственный департамент США объявил, что аннулировал мой паспорт. Это аннулировало и мои билеты, пока я был в воздухе.
– Это правда, – сказала Сара, тряхнув головой.
– Так что вы будете делать? – спросил мужчина, обойдя стол и направляясь к нам.
Прежде чем я показал эквадорский пропуск беженца, гарантировавший безопасный перелет, Сара сказала: «Простите, я должна посоветовать мистеру Сноудену больше не отвечать ни на какие вопросы».
Мужчина указал на меня и сказал: «Идите сюда».
Он жестом указал окно в дальнем углу конференц-зала. Я прошел к окну, встал рядом и выглянул. Тремя или четырьмя этажами ниже была улица и на ней – самая большая толпа из всех, что я видел. Многочисленные репортеры держали наготове камеры и микрофоны.
Зрелище было впечатляющее, возможно, срежиссированное ФСБ, возможно, нет, а может быть, и так и так. Почти все в России и так, и так. Но по крайней мере сейчас я понял, зачем нас с Сарой привели в эту лаундж-зону, именно в этот конференц-зал.
Я отошел к своему стулу, но садиться не стал.
Мужчина отвернулся от окна и посмотрел на меня: «Жизнь для человека в вашей ситуации может быть очень трудной, если у него нет друзей, способных помочь». Слова его стали звучать тягуче.
Вот оно, начинается. Прямое переманивание, подумал я.
– Если есть какая-то информация, наверное, вы поделитесь с нами, чем сможете?
– Мы справимся сами, – сказал я. Сара стояла рядом.
Мужчина вздохнул. Он что-то пробубнил по-русски, его товарищи встали и покинули помещение. «Надеюсь, вы не пожалеете о вашем решении», – сказал он мне. Потом отвесил легкий поклон и удалился, и вошли двое из администрации аэропорта.
Я потребовал, чтобы мне разрешили пройти к выходам на гаванский рейс, но они меня проигнорировали. Я вытащил эквадорский пропуск и помахал им, но они проигнорировали и его.
В общей сложности мы пробыли в западне аэропорта сорок библейских дней и сорок ночей. В течение этих дней я подал прошение в 27 стран о предоставлении мне политического убежища. Ни одна не захотела противостоять американскому давлению, причем одни страны отказали наотрез, другие объявили, что они не имеют возможности даже рассмотреть мое прошение, пока я не прибуду на их территорию – трюк, который мне был не под силу. В конечном итоге единственным «главой государства», ответившим на мои просьбы с сочувствием, был «король бургеров», Бургер Кинг, которой ни разу не отказал мне в Воппере с помидором и луком.
Вскоре мое присутствие в аэропорту превратилось в глобальный спектакль. Рано или поздно Россия столкнулась с большой неприятностью. Первого июля президент Боливии Эво Моралес, принимавший участие в Форуме стран – экспортеров газа (GECF), вылетал из Внуково, другого международного московского аэропорта, на самолете, принадлежащем Боливии. Правительство США, предполагая, что я мог быть на борту, в силу выраженной президентом Моралесом солидарности, надавило на правительства Италии, Франции, Испании и Португалии, чтобы те отказали пропустить самолет в их воздушное пространство и добились, что он вынужден был повернуть в Австрию. Там ему не разрешили взлет, обыскали и разрешили продолжать полет, только когда не обнаружили меня на борту. Это было вопиющим нарушением суверенитета, заслужившим порицание ООН. Для России происшедшее стало оскорблением – получилось, что она не сумела гарантировать высокому гостю безопасный перелет на родину. И это убедило и Россию, и меня, что каждый рейс, на котором Америка заподозрит мое присутствие, подвержен тому же риску – что его повернут обратно и задержат, не давая вылета.
Российское руководство, должно быть, решило, что лучше избавиться от меня и толп репортеров, осаждавших главный аэропорт страны. Первого августа мне было предоставлено временное убежище. Нам с Сарой позволили покинуть Шереметьево, но в результате только один из нас летел домой. Время, проведенное вместе, сделало нас друзьями на всю жизнь. Я всегда буду благодарен ей за недели, которые она провела со мной, за ее порядочность и стойкость.
Из дневников Линдси Миллс
Пока я был так далеко от дома, все мои мысли были поглощены моей Линдси. Я бы поостерегся рассказывать ее историю – о том, что произошло с ней, когда я исчез: допросы в ФБР, наблюдение, внимание прессы, угрозы в Сети, растерянность и боль, гнев и грусть. Я понял, в конце концов, что только сама Линдси и никто другой мог бы подробно изложить события того периода. Только она прошла через этот опыт, и только у нее есть право рассказывать эту историю. Большая удача, что она с юности вела дневник, записывая все события своей жизни и делая наброски для творческих работ. В отрывках ниже все имена, кроме членов семьи, изменены, опечатки исправлены, текст заново отредактирован. Иными словами, вот как все было с того момента, как я покинул Гавайи.
22.5.2013
Остановилась возле Кей-март, чтобы купить лей[72]. Хотела порадовать Венди настоящим духом Алохи, но злюсь. Эд звал свою маму в гости на несколько недель. Это он ее пригласил. Я надеялась, что он будет дома, когда я проснусь утром. Когда мы ехали из аэропорта в Вайпаху, Венди была обеспокоена. Она не привыкла, чтобы он срывался вот так сразу, не предупредив никого. Я пыталась сказать ей, что это необычно. Такое бывало, когда мы жили за пределами Америки, не на Гавайях, но я не помню другого такого случая, чтобы Эд был не дома и не на связи. Мы заехали приятно пообедать, чтобы отвлечься, и Венди рассказывала, как думала, что у Эда медицинское освобождение. Ей казалось, что он не мог сорваться снова на работу, раз у него отпуск по болезни. Как только мы приехали домой, Венди пошла спать. Я взяла телефон и обнаружила три пропущенных вызова с незнакомого номера, но без голосовой почты. Долго гуглила этот зарубежный номер. Эд, должно быть, в Гонконге.
24.5.2013
Венди весь день дома одна, мысли носятся кругами в ее голове. Я ужасно за нее переживаю и могу только утешать себя мыслью, как бы справился Эд, если бы ему самому пришлось принимать мою маму. За обедом Венди не переставая расспрашивала меня о здоровье Эда, и, по-моему, ее беспокойство можно понять, учитывая ее собственную историю эпилепсии. Она сказала, что боится его следующего припадка, и начала плакать, а потом начала плакать и я. До меня еще только доходит, что и я беспокоюсь. Только вместо эпилепсии я думаю: что если он уехал, потому что у него роман? Кто она? Пережди этот визит и живи в свое удовольствие. Слетай на самолетике на Большой Остров. К вулкану Килауэа, как собиралась. Раз Венди уезжает, пересмотри свои планы.
3.6.2013
Отвезла Венди в аэропорт, она летит обратно в Мэриленд. Ей не хотелось возвращаться, но ей надо на работу. Я проводила ее, куда только могла пройти, и обняла. Я не хотела выпускать ее из объятий. Потом она встала в очередь на проверку багажа. Я вернулась к себе и обнаружила, что у Эда изменился статус в Скайпе: «Простите меня, но это нужно сделать». Не знаю, когда он его изменил. Мог сделать это сегодня, а мог – в прошлом месяце. Я только что проверяла Скайп и наткнулась на запись, и схожу с ума от того, что он, может быть, так передает мне сообщение.
7.6.2013
Разбудил звонок из АНБ от спецагента Меган Смит, которая просит перезвонить ей по поводу Эда. Чувствую себя еще неважно из-за температуры. Машину сдала в автосервис, Тод подвез меня на своем «Дукати». Когда мы повернули на нашу улицу, я увидела белый служебный автомобиль на подъездной дорожке и агентов, опрашивающих наших соседей. Я с этими соседями даже никогда не встречалась. Не знаю почему, но, повинуясь первому инстинктивному побуждению, я сказала Тоду, чтобы он ехал дальше. Пригнулась, делая вид, что ищу что-то в сумочке. Мы подъехали к «Старбаксу», где Тод показал мне на газету, что-то про АНБ. Я пробовала прочесть заголовки, но тут как раз дико взыграла моя паранойя. Не потому ли белый внедорожник стоял у дорожки, ведущей к нашему дому? Не он же сейчас припарковывается на стоянке возле «Старбакса»? Стоит ли мне сейчас записывать всю эту ерунду? Вернулась домой, внедорожника нет. Приняла какие-то таблетки и вспомнила, что еще не ела. Посреди обеда в окне кухни показались копы. Через окно я слышала, как они по радио докладывают, что кто-то находится по месту жительства. Под «кем-то» имелась в виду я. Я открыла входную дверь двум агентам и полицейскому чину из HPD[73]. Они выглядели устрашающе. Полицейский осматривал дом, пока агент Смит расспрашивала меня про Эда, который должен был выйти на работу 31 мая. Полицейский заметил, что бывает подозрительно, когда на работе заявляют об исчезновении человека, а его жена или девушка – нет. Он смотрел на меня так, как будто я убила Эда. Он осмотрел весь дом в поисках его тела. Агент Смит спросила, можно ли ей посмотреть все компьютеры, какие есть в доме, и это вывело меня из себя. Я сказала ей, что она должна получить ордер. Они покинули дом, но разбили лагерь на углу.
Сан-Диего, 8.6.2013
Я немного опасалась, что Управление транспортной безопасности не даст мне улететь с острова. Телевидение в аэропорту постоянно передавало новости об АНБ. Уже на борту самолета я написала письма по электронке агенту Смит и гавайскому полицейскому по делам о пропавших людях, что у моей бабушки операция на открытом сердце, вследствие чего я буду отсутствовать на острове в течение нескольких недель. Операция была назначена на конец месяца и во Флориде, а не в Сан-Диего, но я не смогла придумать другой уважительной причины, чтобы выбраться на материковую часть страны. По крайней мере, такая причина уважительнее, чем сказать, что я должна увидеться с лучшей подругой Сандрой, у которой день рождения. Как только самолет коснулся земли, я тут же потеряла сознание от облегчения. Приземлившись, я почувствовала, что меня колотит от жара. Сандра меня подвезла. Я ничего пока не стала ей говорить, потому что моя паранойя зашкаливала. Но она видела, что что-то не так и что я не просто так приехала к ней на день рождения. Она спросила, разорвали ли мы с Эдом отношения. Я сказала, что может быть.
9.6.2013
Мне позвонила Тиффани. Спросила, как я, и сказала, что беспокоилась обо мне. Я не понимала. Она замолчала. Затем спросила, видела ли я новости. Рассказала, что Эд сделал видеообращение и оно сейчас на главной странице «Хаффингтон пост». Сандра перевернула свой ноутбук в режим планшета. Я тихо ждала 12 минут, пока загрузится видео на YouTube. И вот наконец он. Худой, но голос звучит по-старому. Старый Эд, уверенный и сильный. Каким он был перед этим тяжелым годом. Мужчина, которого я люблю, а не тот холодный, далекий призрак, с которым я жила последнее время. Сандра обняла меня, и я не знала, что сказать. Мы стояли в тишине. Мы выехали на барбекю в честь ее дня рождения к ее родственникам по красивой холмистой южной части города, прямо у мексиканской границы. Потрясающее место, но я едва ли что-то видела вокруг. Я отключалась. Не в состоянии была переварить всю ситуацию. По приезде нас встретили приветливые лица, и никто не догадывался, что происходит у меня внутри. Эд, что ты натворил? Как ты из этого выберешься? Я почти не участвовала в болтовне на вечеринке. Телефон звонил не переставая. Отец, мама, Венди. На обратном пути с барбекю я сидела за рулем «Дюранго» родственников Сандры, который Сандре на этой неделе надо перегнать. Когда мы ехали, черный служебный автомобиль следовал за нами и остановил машину Сандры, ту самую, в которой я ехала на день рождения. Я продолжала вести «Дюранго», надеясь, что знаю, куда еду, потому что телефон уже сел от всех этих звонков и сообщений.
10.6.2013
Я знала, что Эйлин[74] играла важную роль в местной политической жизни, но не знала, что она просто монстр. Эйлин вмешивалась во все. Когда мы сидели у телефона и ждали соединения, чтобы договориться об адвокате, мне позвонили из ФБР. Звонил агент по имени Чак Ландовски, который спросил, что я делаю в Сан-Диего. Эйлин сказала, чтобы я прекратила разговор. Агент перезвонил, и я ответила на звонок, хотя Эйлин предупредила, что не надо этого делать. Агент Чак сказал, что не хочет появляться в доме без предупреждения, а потому сейчас звонит «из вежливости» – сказать, что придут агенты. Эйлин при этом чуть не подпрыгнула. Она чертовски крутая, это что-то невероятное. Она велела мне оставить телефон в доме, потом мы взяли ее машину и поехали кататься, чтобы как следует все обдумать. Эйлин получила эсэмэс от друзей, рекомендовавших адвоката, которого звали Джерри Фарбер, передала мне свой телефон и велела ему позвонить. Ответила секретарша, я сказала, что меня зовут Линдси Миллс, что я девушка Эдварда Сноудена и что мне понадобится представительство. Секретарша ответила: «Ага, давайте я вас сейчас соединю». Занятно было слышать в ее голосе нотки признания.
Джерри подошел к телефону и спросил, чем может помочь. Я рассказала ему о звонках из ФБР, он спросил имя агента, чтобы поговорить с федералами. Пока мы ждали ответа от Джерри, Эйлин настояла, чтобы мы завели одноразовые предоплаченные телефоны – один для связи с семьей и друзьями, один для разговоров с Джерри. Покончив с телефонами, Эйлин спросила, в каком банке я держу деньги. Мы подъехали к ближайшему филиалу, и она велела мне немедленно снять со счета все деньги на случай, если ФБР заморозит мои счета. Я пошла и сняла все мои сбережения, частично в банковских чеках, частично наличными. Эйлин настояла, чтобы я поделила всю сумму именно таким образом, и я последовала ее инструкциям. Банковский служащий спросил, для чего мне нужна вся эта сумма наличными, и я ответила: «На жизнь». На самом деле я хотела послать его подальше, но решила, что, если буду вежлива, меня будет труднее запомнить. Я беспокоилась, что люди могут узнать меня, так как мое лицо показывали в новостях рядом с Эдом. Когда мы вышли из банка, я поинтересовалась у Эйлин, когда она стала таким экспертом в том, что надо делать, попав в беду. Она ответила с холодком: «Приходится знать обо всем этом, если ты женщина». Подразумевалось, мол, всегда приходится снимать всю наличку в банке, когда разводишься. Мы взяли на дом вьетнамской еды в закусочной и вернулись в дом Эйлин, где ели, сидя на полу, на верхней площадке лестницы. Эйлин и Сандра включили свои фены, чтобы создать шум, и мы говорили шепотом, на случай, если нас подслушивают.
Адвокат Джерри позвонил и сказал, что встретиться с ФБР мы должны сегодня. Эйлин везла нас в офис, и по дороге мы заметили, что за нами следят. Такая бессмыслица. Мы ехали на встречу, чтобы беседовать с представителями ФБР, а за нами тоже ехали представители ФБР, два внедорожника и «Хонда Аккорд» без номерных знаков. Эйлин пришло в голову, что это вовсе не ФБР. Она подумала, вдруг эти люди из других агентств или даже из других государств, которые хотят похитить меня. Она поехала быстрее и рывками, чтобы оторваться от них, но каждый раз, когда мы подъезжали к светофору, на нем загорался красный. Я сказала ей, что она сходит с ума и что надо сбавить скорость. Человек в штатском стоял у дверей дома Джерри, и то, что он сотрудник органов, было написано у него на лице. Мы поднялись на лифте, и, когда дверь открылась, нас ждали там трое мужчин: два агента и Джерри. Он был единственным, кто поздоровался со мной за руку. Джерри сказал Эйлин, что она не может пройти вместе с нами в комнату для переговоров. Сказал, что позвонит, когда мы закончим. Эйлин настояла, что будет ждать. Она сидела в фойе с таким выражением на лице, будто готова ждать миллион лет. По дороге в комнату переговоров Джерри отвел меня в сторону и сказал, что обсуждал бы «ограниченный иммунитет», на что я ответила, что это бессмысленно, и он не стал возражать. Предупредил, чтобы я не пыталась лгать и что, если я не знаю, что ответить, надо говорить: «Я не знаю». Ухмылка агента Майка чуточку слишком добрая, а агент Лиланд все время смотрел на меня, как на какой-то любопытный экспонат, будто изучает мои реакции. Оба пугали меня до мурашек. Они начали со стандартных вопросов обо мне, как бы давая понять, что уже все обо мне знают. Конечно, они знали. Эд знал, как они знают. Госслужащие всегда знают все. Они заставили меня рассказывать о последних двух месяцах – дважды. И потом, когда я закончила, восстановив всю хронологию событий, агент Майк попросил начать снова, с самого начала. Я сказала: «Начала чего?» Он сказал: «Расскажите, как вы встретились».
11.6.2013
Ушла с допроса измученная, поздно вечером, с целой вереницей будущих допросов в голове. Сколько конкретно, мне не скажут. Эйлин подвезла нас туда, где ждала Сандра, чтобы поужинать в ресторанчике, и когда мы выезжали из городского центра, заметили, что за нами опять хвост. Эйлин попыталась оторваться, увеличивая скорость и делая запрещенный разворот на 180 градусов, но я умоляла ее перестать. Мне казалось, что такое вождение портит обо мне впечатление. Это вызывало больше подозрений. Но Эйлин – дама упертая. На парковке перед закусочной она стукнула в окно сопровождавшей нас машины и громко крикнула, что я даю показания и поэтому нет нужды за мной следить. Меня это легонько смутило, как будто твоя мама заступается за тебя в школе, но по большому счету я испытывала перед ней священный трепет. Какая смелость – подойти к машине с федеральными агентами и отчитать их! Сандра ждала за столиком в глубине зала, мы сделали заказ и поговорили об «освещении в прессе». Я была во всех новостях.
Посреди нашей трапезы к нашему столику подошли двое мужчин. Один – высокий, в бейсболке, в подтяжках, а его спутник был одет так, как будто собрался в клуб. Первый отрекомендовался как агент Чак, тот, который звонил мне раньше. Он попросил меня поговорить о «поведении за рулем», когда мы закончим ужин. В тот момент, когда он это сказал, мы поняли, что не хотим больше есть. Агенты ждали снаружи у входа в кафе. Агент Чак показал свой бейдж и сказал, что его главная цель – защитить меня. Он сказал, что моей жизни грозит опасность. Похлопал себя по карману и сказал, что, если возникнет какая-либо угроза, они позаботятся об этом, потому что «вооружены». Он изображал эдакого мачо в своих попытках вызвать у меня доверие, ставя меня при этом в уязвимое положение. Потом он продолжил, добавив, что я должна буду находиться под наблюдением ФБР 24/7, неопределенный период времени, поэтому безбашенная манера вождения Эйлин является недопустимой. Он сказал, что агентам не положено вообще вступать в разговоры с ведомыми, но он чувствует в данных обстоятельствах, что должен «указать на нужное направление в интересах безопасности всех».
Он вручил мне визитку с его контактной информацией и предупредил, что будет стоять припаркованным за домом Эйлин всю ночь и мне следует ему позвонить, если мне понадобится он или что-то еще, что угодно. Он сказал, что я свободна и могу ходить куда захочу («Ну да, конечно», – подумала я). Но куда бы я ни собралась, мне следует сообщить ему эсэмэской. Он произнес: «Открытая коммуникация все делает проще». Сказал: «Держите нас в курсе – целее будете. Обещаю».
16.6.2013–18.6.2013
Не писала несколько дней. Я так злюсь, что должна сделать глубокий вдох и сообразить, на кого и на что конкретно я злюсь, потому что все сливается воедино. Чертовы «федералы»! Изнурительные допросы, на которых ко мне относятся как к виновной, сопровождают повсюду, но что еще хуже – они расстроили весь мой распорядок дня. Обычно я срываюсь в лес делать снимки или писать, но теперь, куда бы я ни пошла, за мной всюду следует группа наружного наблюдения. Вместе с моей энергией, временем и желанием писать они отняли у меня последнюю возможность частной жизни, которая у меня была. Мне необходимо помнить все, что происходило. Первым делом они заставили меня принести мой ноутбук и скопировали все, что было на жестком диске. Наверное, поставили кучу жучков. Еще распечатали все мои электронные письма и чаты, и теперь они читали все, что я писала Эду, а Эд писал мне, и требуют, чтобы я давала пояснения. В ФБР думают, что все, что написано, – это секретный код. И впрямь, в вакууме письма любого человека выглядят странновато. Но ведь это личное общение двух людей, которые были вместе восемь лет! Агенты действуют так, как будто никогда сами не были в отношениях! Они задавали вопросы, пытаясь эмоционально меня измотать, чтобы после, когда мы вернемся к «хронологии», мои ответы изменились. Они не допускают, что я ничего не знала. И мы по-прежнему возвращаемся к «хронологии», но уже с расшифровкой моих электронных писем и чатов и моим онлайн-календарем, которые лежат в распечатках рядом с нами.
Я вправе ожидать, что сотрудники секретных служб понимают, что Эд всегда скрывал от меня свою работу и что я вынуждена была принимать его скрытность как должное, но они не понимают этого. Отказываются понимать. Некоторое время спустя я просто разревелась, и наша встреча тогда закончилась раньше. Агент Майк и агент Лиланд предложили отвезти меня обратно к Эйлин, но, прежде чем я выехала, Джерри отвел меня в сторону и сказал, что ФБР, похоже, мне симпатизирует. «Кажется, вы им понравились, особенно Майку». Он пожелал все-таки быть осторожной, чтобы не попасть в западню по пути домой. «Не отвечайте ни на какие их вопросы». Когда мы выехали, Майк вставил свое мнение: «Я уверен, что Джерри сказал не отвечать ни на какие вопросы, но у меня их только парочка». Пока Майк говорил, он сообщил, что офис ФБР в Сан-Диего заключил пари. Агенты, очевидно, поспорили, сколько пройдет времени, прежде чем пресса вычислит место моего пребывания. Победителю бесплатно мартини. Позже Сандра поделилась сомнениями. «Зная его, – сказала она, – понимаешь, что пари у них на что-то другое».
19.6.2013–20.6.2013
Пока вся остальная страна вплотную подходит к осознанию факта, что частная жизнь граждан подвергается насильственному вторжению, мою от меня отрывают насильно на совершенно новом уровне. И то и другое благодаря Эду. Ненавижу посылать Чаку «отчеты о перемещениях», а потом ненавижу себя за то, что не могу решиться их не посылать. Худшей была ночь, когда я послала сообщение, что еду встретить Сандру, но заблудилась по дороге и не хотела просить агентов мне помочь, поэтому я попросту водила их за собой кругами. Я все думала, не насажали ли они жучков в машину Эйлин, и начала громко разговаривать в машине, думая, что они меня слышат. Я не просто говорила – я кляла их на чем свет стоит. Мне надо заплатить Джерри, и после оплаты все, что мне останется, – это только оплакивать наши налоги, которые впустую транжирятся на то, чтобы за мной следили по дороге в офис моего адвоката и в тренажерный зал. После первых двух дней встреч у меня закончилась приличная одежда, поэтому я поехала в универмаг Macy’s. Агенты ходили за мной по отделу женской одежды. Я ломала голову, войдут ли они со мной в примерочную. Еще скажут: «Это идет, а то нет, зеленый не ваш цвет». У входа в примерочную был телевизор, который громко передавал новости, и я застыла, услышав: «Подружка Эдварда Сноудена». Я отбежала от кабинки и кинулась к экрану. Видя, как там мелькают мои фотографии, я схватила телефон и совершила ошибку, погуглив свое имя. Столько комментариев, где пишут, что я стриптизерша и шлюха… Ни один ко мне не относится. Как и ФБР, они про меня уже все решили.
22.6.2013–24.6.2013
Допросы кончились – до поры до времени. «Хвост» все еще тянется за мной. Я выхожу из дома, счастливая, что смогу повисеть и покружиться, занимаясь воздушной гимнастикой на полотнах. Подъехала к студии, но не смогла припарковаться, а мой «хвост» смог. Он отъехал и освободил место следом за мной, как только я отъехала на какое-то расстояние. Сделала петлю, вернулась и заняла их место. Поговорила по телефону с Венди. Мы разговаривали про то, что, как бы ни больно сделал нам Эд, он сделал правильно, уезжая, убедившись, что мы с Венди будем вместе. Вот почему он ее позвал и так настаивал на ее приезде. Он хотел, чтобы мы были вместе на Гавайях, когда выходили на публику, чтобы мы были заодно и давали друг другу силу и утешение. Так трудно сердиться на того, кого любишь. И еще труднее сердиться на того, кого любишь и уважаешь за то, что он все сделал правильно. Мы с Венди обе были в слезах и потом притихли. Мне кажется, мы одновременно думали об одном и том же. Разве можно разговаривать как нормальные люди, если все наши разговоры кто-то подслушивает?
25.6.2013
Главный аэропорт Лос-Анджелеса – международный аэропорт Гонолулу. Всю дорогу, пока летела, носила медного цвета парик. Сандра летит со мной. В ресторанном дворике устраиваем плотный предполетный ланч. Все больше телеканалов показывают Эда, и я думаю, что еще так сюрреалистично все то, что для других стало реальностью. Получаю сообщение от агента Майка, который говорит, чтобы мы с Сандрой подошли увидеться с ним к выходу на посадку 73. Серьезно? Приехал в Лос-Анджелес из Сан-Диего? Выход 73 огорожен лентой и пуст. Майк сидит и ждет нас у составленных в ряд стульев. Положил ногу на ногу, чтобы было видно пистолет, который носит на лодыжке. Опять мачизм и дурацкое желание запугать. Он привез бумаги, чтобы подписать ордер ФБР с разрешением взять ключи от машины Эда на Гавайях. Сказал, что двое агентов будут ждать нас в Гонолулу с ключами. И еще другие агенты будут сопровождать нас в полете. Извиняется, что не летит сам лично. М-да.
29.6.2013
Занимаюсь домашними вещами, ФБР теперь отвлекает не так часто. Подписываю еще какие-то бланки. Это пытка, настигающая повсюду. Находишь все эти домашние мелочи, всякий раз напоминающие о нем. Как сумасшедшая все мою и чищу, постоянно поглядывая на его половину кровати. Все чаще замечаю, чего не хватает. Что взяли агенты ФБР. Технику, конечно, но и книги тоже. Оставили следы от ботинок, потертости на стенах и грязь.
30.6.2013
Вайпаху, распродажа старых вещей на заднем дворике. Трое мужчин откликнулись на объявление Сандры на Крейгслисте – «Забирайте все, самые низкие цены». Приехали, чтобы копаться в вещах Эда, сопровождавших всю его жизнь – пианино, гитара и набор гантелей. Все, что я не вынесла бы хранить или что не смогла бы перевезти на материк. Мужчины загружают пикап доверху и вскоре возвращаются за новой партией вещей. К моему удивлению, и, думаю, к удивлению Сандры тоже, меня не слишком расстраивает, что они тут рылись. Но когда они отваливают, я ощущаю потерю.
2.7.2013
Все упаковано, кроме футонов и кушетки – их я просто выкину. Все, что осталось из вещей Эда после налетов ФБР, уместилось в небольшом картонном ящике. Немного фотографий и одежда, в том числе масса непарных носков. Ничего такого, что может служить вещественным доказательством в суде, просто свидетельство нашей с ним совместной жизни. Сандра принесла жидкость для розжига и притащила металлический мусорный бак. Я высыпала барахло Эда в кучу, фотографии и одежду, подожгла коробок спичек и бросила в кучу… Мы с Сандрой сидели неподалеку, пока все это горело и дым поднимался в небо. Свет и дым от костра напомнили мне нашу с Венди поездку на Килауэа: я возила ее на вулкан Большого Острова. Это было чуть больше месяца назад, но кажется, что прошли годы. Откуда нам было знать, что произойдет разлом во всей нашей жизни? Эд, как вулкан, готов был уничтожить все вокруг? Но, помню, в путеводителе написано, что вулканы разрушительны непродолжительный период времени. А в длительной перспективе они меняют мир. Они создают острова, охлаждают планеты и обогащают почву. Их лава течет бесконтрольно, а потом застывает и твердеет. Пепел, которым вулканы выстреливают в небо, разлетается по сторонам минеральными веществами, которые делают почву плодородной, чтобы на ней росла новая жизнь.
Любовь и изгнание
Если в каком-то пункте вашего путешествия по книге вы задержались на минутку на каком-то слове и, чтобы узнать о нем поподробнее, вбили его в поисковую строку, – и если оно показалось в некотором роде подозрительным, вроде термина XKEYSCORE, например, – поздравляю: вы теперь в их базах, жертва собственного любопытства.
Но даже если вы ничего не искали в Сети, заинтересованному правительству не потребуется много времени, чтобы узнать, что вы эту книгу читали. По крайней мере, совсем нетрудно выяснить, что она у вас есть, независимо от того, скачали ли вы ее бесплатно или приобрели в солидном магазине, расплатившись кредитной картой.
А вы всего лишь хотели почитать – принять участие в самом интимном человеческом деянии, в слиянии человеческих сознаний посредством языка. Но этого больше чем достаточно. Вашего естественного стремления соединиться с миром было достаточно, чтобы соединить ваше живое, дышащее «я» с серией глобальных, уникальных идентификаторов, таких как ваша электронная почта, ваш телефон и IP-адрес вашего компьютера. Создав глобальную всеохватывающую систему, которая отслеживает эти идентификаторы по всем доступным каналам электронных коммуникаций, американское разведсообщество обрело власть записывать и сохранять навечно данные вашей жизни.
И это было только начало. Потому что как только американские шпионские агентства удостоверились, что можно пассивно собирать все ваши коммуникации, они начали и активно вмешиваться в них. Отправив сообщения, которые посылались к вам, фрагментами атакующих кодов или эксплойтами, они научились прибирать к рукам не только слова, но и нечто большее. С этих пор они были способны осуществлять тотальный контроль над вашей аппаратурой, включая видеокамеру и микрофон. А это означает, что, если сейчас вы читаете мои слова на любом современном устройстве, смартфоне или планшете, они могут проследить и прочитать вас. Они могут сказать, как быстро или медленно вы переворачиваете страницы, читаете ли главы подряд или перескакиваете. Они с удовольствием позволят себе разглядеть ваши ноздри и увидеть, как вы шевелите губами во время чтения, ровно столько, сколько им понадобится, чтобы собрать о вас сведения, какие им нужны и какие дают им возможность всесторонне вас идентифицировать.
Таков результат двух последних десятилетий неконтролируемых инноваций – финальный продукт политического класса и крупного бизнеса, который стал владеть вами. Где бы вы ни были, что бы вы ни делали, ваша жизнь для них теперь – открытая книга.
Если бы массовая слежка присутствовала по умолчанию, постоянно в повседневной жизни, то я хотел бы, чтобы опасности, которые она несет, и ущерб, который она уже нанесла, тоже постоянно в ней присутствовали. Своими разоблачениями в прессе я хотел, чтобы об этой системе узнали. Узнали, что ее существование – часть моей страны и всего мира и оно не может игнорироваться. За последние годы это осознание возросло, как и в общем масштабе, так и в частностях. Но в век социальных сетей мы вынуждены всегда напоминать самим себе: одного осознания недостаточно.
В Америке, как признал сам президент Обама, первые отчеты в прессе об этом разоблачении дали толчок «национальной дискуссии». Поддерживая это начинание, я все еще хочу, чтобы он отметил, что все то, что делает его «национальной» «дискуссией» – тот факт, что впервые американская публика была проинформирована достаточно, чтобы иметь право голоса.
Откровения 2013 года особенно встряхнули конгресс, обе палаты которого дали ход многочисленным расследованиям злоупотреблений АНБ. Они постановили, что агентство неоднократно вводило в заблуждение относительно природы и эффективности своих программ массового слежения даже тех законодателей, кто имел самые высокие уровни допуска к государственным секретам.
В 2015 году Федеральный апелляционный суд вынес решение по делу Американского союза гражданских свобод (ACLU) против Джеймса Клэппера. Иск оспаривал законность программ АНБ по сбору данных на основе телефонной прослушки. Суд постановил, что данная программа АНБ нарушила даже самые нестрогие стандарты «Патриотического акта» и более того – являлась, по всей вероятности, неконституционной. Постановление сфокусировалось на интерпретации АНБ Раздела 215 «Патриотического акта», который разрешает государству требовать от третьих сторон «практически осуществимых действий», считающихся наиболее «релевантными» в отношении иностранных разведок и расследований террористических дел. По мнению суда, определение, которое государство дает термину «релевантный», настолько расширительно, что становится практически лишенным смысла. Считать собранные сведения «релевантными» только лишь потому, что они могут стать релевантными в некий непонятный момент в будущем – «беспрецедентно и незаконно». Отказ суда принять трактовку этого термина правительством заставил не одного ученого-правоведа интерпретировать это решение как сомнение в законности всех правительственных программ объемного сбора данных, предсказанных этой доктриной будущей релевантности. По следам вынесенного решения конгресс принял Акт о свободе США, который внес изменения в Раздел 215, прямо запрещая объемный сбор телефонных записей американцев. Отныне подобные записи будут храниться там, где они изначально и находились – под частным контролем телекоммуникационных компаний, а правительству придется делать запрос на получение ордера Суда по делам о надзоре за иностранными разведками (FISC), если ему понадобится к ним доступ.
Дело Американского союза гражданских свобод против Клэппера, вне всякого сомнения, – выдающаяся победа, которая создала позитивный прецедент. Суд подтвердил то, что отстаивала американская публика: американцы имеют право оспаривать в суде законность правительственной секретной системы массовой слежки. Но, по мере того как и другие многочисленные судебные дела, возникшие в результате разоблачения, продолжают медленно и целенаправленно пробиваться через судебные процессы, мне становится все более ясно, что американское сопротивление массовому слежению – лишь зародыш того, что в будущем должно стать международным движением оппозиции как в правительстве, так и в частном секторе.
Реакция технокапиталистов на разоблачения была немедленной и мощной, очередной раз доказывая, что с крайней опасностью приходят и неожиданные союзники. Документы показали, что АНБ решительно настроено добывать всю информацию, которую, как оно считает, намеренно от него скрывают, что подрывает протоколы шифрования Интернета – например, делает финансовые и медицинские данные граждан более уязвимыми, подрывая их доверие к компаниям, которые эти данные хранят. В качестве ответной меры Apple ввел шифрование для своих айфонов и айпадов, а Google поступил аналогичным образом со своими продуктами Android и Chromebooks. Но, возможно, самые важные перемены в частном секторе произошли тогда, когда предприниматели в целях безопасности расширили протокол http до https (где «с» означает «секретность»), который препятствует третьей стороне проникать в веб-трафик. 2016 год стал вехой в истории технологий – первый раз с момента появления Интернета зашифрованного веб-трафика стало больше, чем незашифрованного.
Интернет, несомненно, стал более безопасным, чем в 2013 году, особенно если учитывать быстрое глобальное признание необходимости инструментов шифрования. Я лично принимал участие в разработке и создании некоторых из них – через «Фонд свободы прессы» (Freedom of the Press Foundation), некоммерческую организацию по защите независимой общественной журналистики в новое тысячелетие. Важной частью повестки этого фонда является сохранение и укрепление Первой и Четвертой поправок Билля о правах посредством развития шифровальных технологий. Для этой цели «Фонд свободы прессы» осуществляет финансовую поддержку Signal – это приложение для зашифрованных звонков и сообщений, созданное компанией Open Whisper Systems; а также разрабатывает SecureDrop (изначально спроектированный покойным Аароном Шварцем[75]). Это платформа с открытым исходным кодом, которая позволяет новостным медиаорганизациям безопасно получать документы от анонимных разоблачителей и других источников. Сегодня SecureDrop доступна на 10 языках и используется более чем 70 медиаорганизациями по всему миру, включая «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост», «Гардиан» и «Нью-Йоркер».
В идеальном – то есть несуществующем – мире сами законы сделали бы эти инструменты устаревшими. Но в мире, который есть у нас, они чрезвычайно необходимы. Куда труднее добиться изменения законов, чем технических стандартов, и до тех пор, пока законодательные инновации отстают от технологических инноваций, институты общества будут искать способ преодолеть этот разрыв, продвигая свои интересы. Независимым разработчикам открытого аппаратного и программного обеспечения выпало на долю искоренить этот разрыв, обеспечивая жизненно важным гражданским свободам такую защиту, какую закон не может, а возможно, и не хочет гарантировать.
В моей нынешней ситуации мне постоянно напоминают, что законодательство определяется нормами права конкретных стран. Зато к технологиям это не относится. У каждой нации есть собственный законодательный код, но компьютерный код у всех один. Техника пересекает границы и живет практически под любым паспортом. С годами мне все больше кажется, что законодательные реформы против слежки в моей родной стране не обязательно помогут журналисту или диссиденту страны моего изгнания, а вот зашифрованный смартфон – вполне.
В международном масштабе разоблачения помогли оживить дебаты о слежке в местах с долгой историей злоупотреблений. Страны, чьи граждане особенно резко настроены против американского массового слежения, – это те, чьи правительства больше всего затронуты им в процессе сотрудничества, от государств «Пяти глаз» (особенно Соединенное Королевство, чей Центр правительственной связи остается главным партнером АНБ) до стран Евросоюза. Германия, которая приложила много усилий, чтобы расквитаться со своим нацистским и коммунистическим прошлым, показывает первоочередной пример этого размежевания. Гражданам и законодателям страны надоело слушать, что АНБ прослушивает немецкие коммуникации и даже добралось до смартфона канцлера Ангелы Меркель. Вместе с тем Федеральная разведывательная служба Германии (БНД), главное разведывательное ведомство страны, сотрудничало с АНБ в многочисленных операциях и через посредников даже предприняло ряд инициатив, которые АНБ не смогло или не захотело предпринять само.
Почти каждая страна в мире оказалась в аналогичной ситуации: граждане оскорблены, правительство соучаствует. Любое избранное правительство, которое опирается на слежку, чтобы удерживать контроль над гражданами, считающими слежку злом для демократии, перестает быть демократическим. Такой когнитивный диссонанс, возникший на геополитическом уровне, помог вернуть повестку неприкосновенности частной жизни в международный диалог о правах человека.
Впервые после окончания Второй мировой войны либерально-демократические правительства во всем мире обсуждали частную жизнь как естественное, неотчуждаемое право каждого мужчины, женщины и ребенка. В процессе обсуждения они вернулись к 1948 году, году принятия Декларации прав человека ООН, статья 12 которой гласит: «Никто не может подвергаться произвольному вмешательству в его личную и семейную жизнь, произвольным посягательствам на неприкосновенность его жилища, тайну его корреспонденции или на его честь и репутацию. Каждый человек имеет право на защиту закона от такого вмешательства или таких посягательств». Как и все декларации ООН, этот вдохновляющий документ не получил законную силу, но он был составлен с намерением подготовить почву для транснациональных гражданских свобод в мире, который пережил ужасы ядерной бомбардировки и преднамеренного геноцида и столкнулся с беспрецедентным количеством беженцев и лишенных гражданства.
Европейский союз, все еще находясь во власти своего послевоенного универсалистского идеализма, стал первым транснациональным организмом, который реализовал эти принципы на практике – утвердив новую директиву, которая стандартизировала защиту разоблачителей в государствах – членах союза, наряду со стандартизацией правовой базы для защиты частной жизни. В 2016 году парламент Евросоюза провел Общий регламент по защите данных – пока что самую значительную попытку опередить наступление технологической гегемонии, которую Европейский союз склонен считать, и не без оснований, как продолжение американской гегемонии.
«Общий регламент» обозначает жителей Европейского союза (которых называет «естественными личностями», а также «субъектами данных») как людей, которые генерируют персонально идентифицируемые данные. В Соединенных Штатах данные обычно рассматриваются в качестве собственности того, кто их собирает. Но в Европейском союзе персональные данные – это собственность лиц, которых эти данные представляют, что, в свою очередь, позволяет рассматривать их как объект права, нуждающийся в защите.
«Общий регламент» – несомненно, большой прогресс по части законности, но даже его транснациональный характер является слишком ограниченным: Интернет глобален. Наши естественные права личности никогда не будут законом приравнены к нашим правам как «субъектов данных» – не в последнюю очередь потому, что первые существуют в одном месте в некий момент, а другие во многих местах одновременно.
Сегодня независимо от того, кто вы и где физически находитесь, вы в то же время обитаете всюду, вы вовне страны, которую называете своей, и в то же время вы подотчетны законам каждой страны, какую бы ни пересекали. Записи одной жизни, прожитой в Женеве, оказались в Белтвее. Видео, снятое на свадьбе в Токио, просматривалось в Сиднее, где проходил медовый месяц. Видео похорон в Варанаси на iCloud, фактически находящееся в дата-центре Apple в штате Северная Каролина, частично разбросано по партнерским серверам Amazon, Google, Microsoft и Oracle, пересекая Евросоюз, Соединенное Королевство, Южную Корею, Сингапур, Тайвань и Китай.
Наши данные гуляют по всему свету. Они в бесконечном движении.
Мы еще не родились, а уже генерируем свои данные, и технологии находят нас in utero[76], и данные о нас продолжат распространяться после нашей смерти. Конечно, наши сознательно создаваемые воспоминания, записи, которые мы публикуем по собственному выбору – это лишь небольшой осколок всей той информации, которая исторгнута из нас течение жизни, по большей части бессознательно или без нашего согласия, надзором со стороны бизнеса и правительства. Мы – первые люди в истории планеты, к которым это относится, первые люди, кто несет на себе бремя бессмертия данных – бремя того факта, что собранные о нас записи могут получить вечное существование. Вот почему у нас есть вечный долг. Мы должны позаботиться о том, чтобы эти записи о нашем прошлом не обернулись против нас или наших детей.
Сегодня у свободы, которую мы называем частной жизнью, есть поборники из нового поколения. Родившиеся после 11 сентября, они прожили свою жизнь под вездесущим оком этой слежки. Эти молодые люди, не знавшие мир другим, посвятили себя созданию его в своем воображении, и их политическая креативность и технологическое мастерство дают мне надежду.
И все-таки, если мы не потребуем вернуть нам наши данные сегодня, наши дети уже могут не справиться с этой задачей. Тогда они и их дети окажутся в ловушке – каждое последующее поколение, принужденное жить в контексте данных их родителей, окажется под таким огромным массивом информации, что ее подверженность общественному контролю и чужим манипуляциям перейдет не только границы закона, но и границы воображения.
Кто среди нас умеет предсказывать будущее? Кто бы осмелился? Ответ на первый вопрос – «никто», а ответ на второй – «каждый», особенно каждое правительство и каждая корпорация на планете. Вот для чего они используют сведения о нас. Алгоритмы анализируют поведенческие паттерны, чтобы предсказать поведение в будущем – создать своего рода цифровое пророчество, которое только чуть-чуть точнее предсказывания судьбы по ладони. Когда вы начинаете копаться в актуальных технических механизмах, посредством которых рассчитывается предсказуемость, вы приходите к пониманию, что ее научность – на самом деле антинаучность и в название вкралась пагубная ошибка: предсказуемость на самом деле есть манипуляция. И веб-сайт, который говорит, что, раз вам понравилась эта книга, вам также могут быть интересны книги Джеймса Клэппера и Майкла Хайдена[77], не столько делает обоснованное предположение, сколько мягко принуждает вас обратить на них внимание.
Мы не можем допустить, чтобы с нами обращались таким образом, чтобы нас использовали против нашего будущего. Мы не можем позволить, чтобы наши персональные данные использовались для продажи нам вещей, которые продавать нельзя – таких как журналистика. Если мы позволим этому случиться, то журналистика будет такой, какой ее хочет видеть власть – в противовес честному коллективному разговору, который так необходим. Мы не можем позволить, чтобы «богоподобное» наблюдение, под которым мы находимся, использовалось для того, чтобы «оценить» степень нашей гражданской порядочности, «предсказать» наше криминальное поведение; сказать, какого рода образование или работу мы должны иметь или можем ли мы вообще иметь образование или работу; дискриминировать нас из-за наших финансовых, юридических и медицинских историй, не говоря уже об этнических корнях или расе – которые суть конструкт, который наши данные навязывают нам. А если мы позволим использовать нашу генетическую информацию – самые интимные сведения о нас – для нашей идентификации, то можно будет даже нас исказить. Переделать наш облик и самую суть нашего человеческого «я» в образ технологии, которая только и ищет над ними контроль.
Конечно же, все вышесказанное уже произошло.
Изгнание. Не прошло и дня с 1 августа 2013 года, чтобы я не вспомнил, что под «изгнанием» я понимал, когда был подростком: когда отрубается доступ к Сети. Нет связи с Интернетом? Изгнание. Я вне диапазона сигнала? Изгнание. Тот, кто так говорил, кажется таким юным сегодня. Он кажется таким далеким.
Когда меня спрашивают, какова моя сегодняшняя жизнь, я стараюсь отвечать, что она такая же, как у них; что я провожу много времени за компьютером – читаю, пишу, общаюсь. То, что пресса любит называть «местом, не подлежащим огласке», – это трехкомнатная квартира в Москве, которую мне удалось снять, и, сидя в ней, я «путешествую» по сценам всего мира, выступая в защиту гражданских свобод в цифровую эпоху перед студентами, школьниками, законотворцами, техническими специалистами.
Иногда я устраиваю виртуальные встречи с моими товарищами из правления «Фонда свободы прессы» или говорю с членами Европейской юридической группы, возглавляемой Вольфгангом Калеком, в Европейском центре по конституционным и правам человека. В иные дни я просто беру что-нибудь в «Бургер Кинге» (я знаю свои привязанности!) и играю в игры – приходится скачивать их пиратским способом, потому что я не могу больше пользоваться кредиткой. Каждый день я выхожу на связь со своим американским юристом, доверенным лицом и консильери, Беном Уизнером из Американского союза гражданских свобод – который проводит меня через мир, каков он есть, и при этом мирится с моими размышлениями о мире, каким он должен быть.
Такова моя жизнь. Она стала значительно ярче морозной зимой 2014 года, когда приехала в гости Линдси – я впервые увиделся с ней после Гавайев. Я не очень надеялся на ее приезд, потому что знал, что не заслуживаю такого шанса; единственное, что я заслужил – это пощечину. Но когда я открыл дверь, она положила ладонь мне на щеку, и я сказал, что я люблю ее.
«Тсс, – сказала она. – Я знаю».
Мы обнялись и стояли в тишине, слушая дыхание каждого как обещание восполнить потерянное время.
С того момента мой мир – это ее мир. Сперва я предпочитал сидеть в четырех стенах – на самом деле так я существовал и в прошлой жизни. Но Линдси настаивала: она еще не бывала в России, теперь мы будем туристами вместе.
Мой российский адвокат Анатолий Кучерена, который помог мне получить убежище в этой стране, был единственным адвокатом, который догадался прийти в аэропорт с переводчиком. Это культурный и находчивый человек, который умеет в равной степени раздобыть билеты на оперу и наладить мои отношения с законом. Он достал два билета в ложу Большого театра, так что мы с Линдси оделись и тут же поехали, хотя не скрою, что я переживал. Там было так многолюдно, в холле тесно. Линдси чувствовала мое нарастающее беспокойство. Когда свет погас и поднялся занавес, она наклонилась ко мне, ткнула под ребро и шепнула: «Никто из этих людей не пришел смотреть на тебя. Они здесь ради этого».
Мы с Линдси посвятили время некоторым московским музеям. Третьяковская галерея содержит богатейшую коллекцию в мире русских православных икон. Художники, писавшие их, были по существу «контрактниками», как я думал, и обычно не могли подписывать свои работы или же не хотели. Время и традиция, в духе которых создавались эти работы, не были особенно склонны признавать индивидуальные достижения. Когда мы с Линдси стояли перед одной из икон, юная туристка, девочка-подросток, внезапно встала между нами. Меня не в первый раз узнавали на публике, но, учитывая присутствие Линдси, это могло действительно стать инфоповодом в Интернете. По-английски, с немецким акцентом, девочка спросила, можно ли ей сделать с нами селфи. Я не понимаю, как объяснить свою реакцию, наверное, робкой и скромной просьбой немецкой девочки – а может быть, повлияло жизнелюбие и хорошее настроение Линдси, от которого улучшается и мое. Но я без колебаний согласился. Линдси улыбнулась, когда девочка встала между нами и сделала снимок. И, сказав несколько вежливых слов в поддержку, отошла.
Через мгновение я потащил Линдси прочь из музея. Я боялся, что если девочка запостила снимок в соцсетях, нас отделяют минуты от нежелательной встречи. Я вел себя глупо, подумав такое. Я нервно вел поиски в Интернете, но фото так и не появилось. Ни в тот день, ни на следующий. Насколько я могу судить, оно вообще не выкладывалось – просто его сохранили как воспоминание о моменте.
Когда бы я ни выходил из дома, я всегда стараюсь немного изменить внешность. То я избавлюсь от бороды, то надену другие очки. Мне никогда не нравился холод, пока я не понял, что шапка и шарф обеспечивают самую надежную и ненавязчивую анонимность. Я меняю ритм и шаг своей походки и вопреки мудрым советам моей матери смотрю не в сторону движения, когда перехожу дорогу. Именно поэтому я ни разу не попал в видеорегистраторы, которые здесь повсюду. Проходя мимо домов, оборудованных камерами наблюдения, я опускаю голову, так что теперь никто не увидит меня как обычно в Сети – с высоко поднятой головой. Я все время переживал по поводу автобусов и метро, но сейчас все настолько заняты тем, что таращатся в свои телефоны, что никто второй раз на меня и не посмотрит. Если я беру такси, то сажусь на остановке автобуса или у станции метро в нескольких кварталах от дома, где живу, и выхожу в нескольких кварталах от места, куда направляюсь.
Сегодня я выбрал долгий путь вокруг этого громадного странного города, чтобы найти розы. Красные розы, белые розы, даже голубые фиалки. Любые цветы, какие найду. Я не знаю русских названий ни одного из цветов. Я просто мычу и тычу пальцем.
Линдси владеет русским лучше, чем я. Она и смеется легче, и терпеливее, и великодушнее, и добрее.
Сегодня вечером мы отмечаем нашу годовщину. Она приехала сюда три года тому назад. Сегодня два года, как мы поженились.
Благодарности
В мае 2013 года, когда я сидел в гостиничном номере в Гонконге, гадая, приедет ли кто-нибудь из журналистов, я никогда не чувствовал себя более одиноким. Шесть лет спустя я оказался в прямо противоположной ситуации: меня приветствовали экстраординарные и постоянно растущие толпы журналистов, адвокатов, технологов и поборников прав человека, у которых я в неоплатном долгу. Традиционно в заключении книги автор благодарит людей, которые помогли ей состояться, и я, конечно же, намереваюсь сделать то же самое. Но в данных обстоятельствах я был бы крайне неучтив, если бы также не поблагодарил людей, которые помогли состояться самой моей жизни – выступив за мою свободу, а также неустанно и самоотверженно работая, чтобы защитить наши общества и технологии, которые сводят нас воедино.
На протяжении последних девяти месяцев Джошуа Коэн преподавал мне писательство, помогая трансформировать мои бессвязные реминисценции и манифесты в книгу, которой, я надеюсь, он будет гордиться.
Крис Пэрис Лэм проявил себя как проницательный и терпеливый агент, тогда как Сэм Николсон осуществил четкую и ясную редактуру и оказал поддержку, как и вся команда «Метрополитен Паблишерз», от Гиллиана Блейка до Сары Берштел, Ривы Хошерман и Григори Товбиса.
Успех этой команды – доказательство талантливости ее членов и талантов человека, который собрал ее, – Бена Уизнера, моего адвоката и, сочту за честь это сказать, моего друга.
В аналогичном ключе я хотел бы поблагодарить международную команду юристов, неустанно трудившихся, чтобы освободить меня. Я также хочу сказать «спасибо» Энтони Ромеро, директору Американского союза защиты гражданских свобод, который поддержал мое дело в то время, когда организация претерпевала основательные политические риски, и наряду с этим поблагодарить остальных участников союза, которые помогали мне на протяжении нескольких лет, – в том числе Беннетта Штейна, Никола Морроу, Ноа Яшо и Дэниэля Кан Гиллмора.
В дополнение к сказанному я хотел бы выразить признательность Бобу Уолкеру, Иену Тавитиану и их команде из American Program Bureau, которые позволили мне зарабатывать себе на жизнь, распространяя мое послание аудитории по всему миру.
Тревор Тимм и работавшие совместно с ним члены правления «Фонда свободы прессы» предоставили мне место и ресурсы в обмен на мою искреннюю привязанность, зиждущуюся на стремлении к социальному благу. Я особо благодарен бывшему руководителю работ Эммануэлю Моралесу и нынешнему члену правления фонда Дэниэлю Эллсбергу, подарившему миру образец честности, тогда как мне он подарил свое тепло и чистосердечие своей дружбы.
Эта книга была написана с использованием бесплатного программного обеспечения, которое находится в открытом доступе. Я буду рад поблагодарить за это Qubes Project, Tor Project и Software Foundation.
Самые первые дружеские советы о том, как работать в условиях жестких дедлайнов, я получил от таких мастеров, как Гленн Гринвальд, Лора Пойтрас, Ивен МакАскилл и Барт Джеллма, чей профессионализм подтверждается неподдельной порядочностью. Будучи сам изданным, я получил возможность вновь высоко оценить их редакторов, которые не испугались и пошли на риск, что делает честь их принципам.
Неизменно моя глубочайшая благодарность Саре Гаррисон.
Сердце мое принадлежит моей семье, широкому кругу ближайших людей и прежде всего – моему отцу Лону, моей матери Венди и моей блистательной сестре Джессике.
Единственно возможный вариант окончания этой книги совпадает с тем, как она начинается, – посвящением Линдси, чья любовь помогает мне выживать в изгнании.
Читать бесплатно другие книги:
