Тень ночи Харкнесс Дебора

Глава 12

По замыслу Филиппа наша свадьба должна была продлиться целых три дня. Начиная с пятницы и до вечера воскресенья вся прислуга замка, жители деревни и все остальные на несколько миль вокруг примут участие в маленьком семейном торжестве.

– У нас уже давно не было свадеб. Зима и так унылое время года. Мы должны порадовать деревню праздником, – заявил Филипп, отметая наши возражения.

Мэтью усомнился, возможно ли в столь короткий срок подготовить три пира, когда съестные припасы скудны, а христиане придерживаются умеренности в пище. Шефу это очень не понравилось. Да, в стране продолжается война. Да, сейчас время Рождественского поста, но все это не причина отказываться от праздника.

В замке развернулась кипучая деятельность. Поскольку в нашей с Мэтью помощи никто не нуждался, мы оказались предоставленными самим себе.

Мы с Мэтью лежали перед очагом. Я надела его свадебный подарок: одну из его рубашек, что была мне до колен, и его старые чулки. Каждый чулок Мэтью распорол по верхнему шву, затем сшил вместе. Получилось нечто отдаленно напоминающее легинсы. Вот только в этих леггинсах явно недоставало поясной резинки, а ткань, из которой они были изготовлены, не тянулась на манер спандекса. Резинку заменял узкий кожаный ремешок, вырезанный из куска старой упряжи. Ее Мэтью нашел в конюшне. Это была самая удобная для меня одежда с тех пор, как мы покинули Мэдисон, и Мэтью безотрывно смотрел на мои ноги, которые ранее скрывали длинные юбки.

– Из чего состоит брачная церемония? – спросила я.

– Понятия не имею, mon coeur. Мне не доводилось бывать на древнегреческих свадьбах, – ответил Мэтью, поглаживая мое колено с внутренней стороны.

– Священник наверняка не позволит Филиппу никакого откровенно языческого обряда, ведь брачная церемония будет совершаться по всем католическим правилам.

– В нашей семье слово «наверняка» никогда не ставят в одну фразу с именем Филиппа. Это плохо кончается, чему я не раз был свидетелем, – сказал Мэтью и поцеловал мне бедро.

– По крайней мере сегодня все ограничится обыкновенным пиром. Это я выдержу без особых трудностей, – вздохнула я, упирая голову в ладони. – Отец жениха обычно платит за обед, который устраивают после репетиции брачной церемонии. Примерно то же делает и Филипп.

– Не примерно, а точно, – засмеялся Мэтью. – Насколько я слышал, в меню входит жареный угорь и жареный павлин, украшенный перьями и позолоченный. И потом, Филипп обеспечил себе беспроигрышный вариант: он не только отец жениха, но и отец невесты.

– Все равно не понимаю, зачем устраивать такую шумиху со свадьбой.

У Сары с Эм не было никакой официальной церемонии. Вместо этого старейшина Мэдисонского шабаша скрепила их союз. Оглядываясь назад, я вспомнила клятвы, которыми мы с Мэтью обменялись перед путешествием в XVI век. Они были простыми, краткими и глубоко интимными.

– Свадьбы устраиваются не ради жениха и невесты. Большинство пар согласились бы свести церемонию к минимуму, а потому отправиться в свадебное путешествие. Свадьба закрепляет изменение статуса новобрачных в глазах общины.

Мэтью перевернулся на спину. Я приподнялась на локтях:

– Всего-навсего пустой ритуал.

– Не говори так, – нахмурился Мэтью. – Если тебе тягостно это выдерживать, надо сказать заранее.

– Нет. Не хочу портить настроение Филиппу. Это ведь и его свадьба. Просто все это несколько… людно и шумно.

– Должно быть, ты жалеешь, что на празднестве не будет Сары и Эмили.

– Будь они здесь, их бы очень удивило, что я не сбегаю из-под венца. Меня привыкли считать одиночкой. Я думала, что ты такой же.

– Я? – засмеялся Мэтью. – Это только в телепрограммах и фильмах вампиров представляют одиночками. А на самом деле вампиры редко бывают одинокими. Мы предпочитаем общество себе подобных. В крайнем случае и ведьма сгодится. – Он поцеловал меня и через некоторое время задал новый вопрос: – А если бы наша свадьба проходила в Нью-Хейвене, кого бы ты пригласила?

– Разумеется, Сару и Эм. Моего друга Криса. – Я закусила губу. – Возможно, декана моего факультета.

– И больше никого? – удивился Мэтью.

– Я не могу похвастаться обилием друзей, – сказала я и встала. – Кажется, дрова прогорели.

Мэтью вернул меня на наше импровизированное ложе.

– Огонь прекрасно горит. А родни у тебя теперь будет предостаточно.

Я давно ждала, когда Мэтью заговорит о семье, и дождалась. Мой взгляд переместился на сундук возле кровати. Там под чистым бельем была спрятана шкатулка Марты.

– Есть один вопрос, который нам необходимо обсудить, – сказала я.

На этот раз Мэтью позволил мне встать. Я подошла к сундуку и достала шкатулку.

– Что внутри? – насторожился Мэтью.

– Травы Марты. Те, что входят в состав ее чая. Я нашла их в буфетной.

– И что же, ты пила этот чай? – Тон его вопроса был резким, требовательным.

– Нет, конечно. Вопрос о детях должны решать мы оба, а не я одна.

Я открыла крышку. Сухие измельченные травы слегка пахли пылью.

– Что бы тогда в Нью-Йорке ни говорили Маркус и Мириам, наша возможность иметь детей ничем не подтверждена. А противозачаточные средства, даже приготовленные из трав, могут давать нежелательные побочные эффекты. – Его холодный, рассудочный тон напомнил мне Мэтью-исследователя.

– Давай предположим чисто теоретически: какой-то из тестов показал, что у нас могут быть дети. В таком случае ты бы хотел, чтобы я пила этот чай?

– Сбор Марты не слишком надежен, – сказал Мэтью, глядя в сторону.

– Допустим. А что ты предлагаешь в качестве альтернативы?

– Воздержание. Прерванное соитие. Презервативы, хотя и они ненадежны. Особенно те, что доступны в нынешней эпохе.

Мэтью был прав. В XVI веке презервативы делались из ткани, кожи и бычьих кишок.

– И все-таки если бы какой-то из тогдашних тестов оказался верным? – спросила я, чувствуя, как иссякает мое терпение.

– Если… если бы мы смогли зачать ребенка, это было бы чудо. Тогда любой способ предохранения оказался бы неэффективным.

– Напрасно твой отец считает, что в Париже ты лишь понапрасну тратил время. Этот диспут вполне отвечает воззрениям средневекового теолога.

Я хотела закрыть крышку, но не успела. Пальцы Мэтью сжали мои.

– Если мы способны зачать и если чай Марты действительно эффективен, я бы просил тебя отнести эту шкатулку обратно в буфетную.

– Ты согласен иметь детей, зная, что ребенку может передаться твое бешенство крови?

Мне хотелось быть предельно честной с Мэтью, даже если мои слова и ранили его.

– Да… Я давно изучаю механизмы вымирания. Когда лабораторные исследования подтверждают, что мы исчезающий вид, будущее кажется безнадежным. Но когда я обнаруживаю какой-то сдвиг в наборе хромосом или вдруг нахожу предка, чью линию считал давно исчезнувшей, появляется надежда и будущее не кажется безысходным. То же я ощущаю и сейчас.

Прежде, когда Мэтью начинал рассуждать с беспристрастностью ученого, я не всегда его понимала. Сейчас мне было понятно каждое слово.

– А что скажешь ты? – спросил Мэтью, забирая у меня шкатулку.

Я думала над этим не первую неделю – с тех самых пор, как Маркус и Мириам появились в доме Сары с результатами анализов моей ДНК. Тогда впервые встал вопрос о детях. Я уже не мыслила своего будущего без Мэтью, однако не слишком представляла все стороны нашей совместной жизни.

– Эх, будь у меня побольше времени для принятия решения… – Эта фраза начинала звучать у меня все чаще. – Если бы мы сейчас находились в двадцать первом веке, я бы принимала выбранные тобой противозачаточные таблетки… И все равно я не уверена, что они бы нам помогли. – (Мэтью ждал моего настоящего ответа.) – Когда я ударила Шампье кинжалом Филиппа, мною двигал страх. Я боялась, что ведьмак заберет у меня мысли и воспоминания и в двадцать первый век я вернусь совсем другой. Но даже если бы мы вернулись туда сейчас, в эту самую минуту, мы бы уже не были прежними. Все места, где мы побывали, люди, с которыми я встретилась, наконец, тайны, что мы поведали друг другу… Я уже не та Диана Бишоп, и ты не тот Мэтью Клермон. А появление ребенка изменило бы нас еще сильнее.

– Значит, ты хочешь предохраняться от беременности, – осторожно сказал Мэтью.

– Сама толком не знаю.

– В таком случае я считаю твой ответ утвердительным. Если ты не уверена в желании стать матерью, давай применять любые доступные противозачаточные средства.

Голос Мэтью звучал твердо. Таким же твердым было и выражение его лица.

– Я очень хочу стать матерью. Причем настолько сильно, что сама удивляюсь. – Я прижала пальцы к саднящим вискам. – Мне нравится представлять, как мы с тобой растим ребенка. Просто все это… уж как-то слишком быстро.

– Да. Действительно быстро. И потому мы постараемся максимально снизить вероятность беременности, пока ты не будешь готова… и если будешь готова. Но не слишком тешь себя надеждами. Науке давно известно, что вампиры размножаются через воскрешение, а не через биологическое рождение. Наши отношения могут иметь свои особенности, но мы с тобой не сверхсущества, способные опрокинуть тысячелетние законы биологии.

– Рисунок алхимической свадьбы из «Ашмола-782» – это ведь о нас. Я знаю. И Мириам была права: после свадьбы между золотом и серебром следующим шагом в процессе алхимической трансформации является зачатие.

– Зачатие? – своим обычным ленивым тоном переспросил Филипп.

Мы не знали, давно ли он здесь появился и какую часть нашего разговора слышал.

– Никто не упоминал о такой возможности, – сказал он, входя в комнату.

– Потому что такой возможности попросту не существует. У меня были близкие отношения с теплокровными женщинами, но ни одна из них не забеременела. Изображение алхимической свадьбы можно расценивать в качестве послания, как считает Диана, но шансы осуществить это очень невелики, – заявил Мэтью, недоверчиво качая головой. – Никогда еще манжасан не зачинал ребенка.

– Повторяю для тебя, Мэтью: слово «никогда» обозначает длительный промежуток времени. Я живу на земле дольше, нежели простирается человеческая память. Я видел существ, чью реальность последующие поколения отвергли, назвав рассказы о них мифами. Я видел тех, кто жил в море и плавал, как рыбы. Я видел повелевающих молниями, которые заменяли им копья. Но все они ушли, сменившись другими существами. «В мире постоянны только перемены»

– Гераклит, – прошептала я.

– Мудрейший из людей, – сказал Филипп, довольный, что я узнала, откуда цитата. – Когда боги замечают наше возросшее самодовольство, им нравится подстегнуть нас чем-то неожиданным. У них это любимое развлечение… Слушай, а чего это ты нарядилась в рубашку Мэтью и его чулки?

– Это его подарок. Такая одежда очень похожа на ту, что я ношу в своей эпохе. Мэтью захотелось, чтобы мне было удобнее. Полагаю, он сам соединил швом оба чулка. – Я повернулась, продемонстрировав Филиппу подарок мужа. – Кто бы мог подумать, что мужчины семейства де Клермон умеют держать в руках иголку, не говоря уже об умении шить ровными стежками?

Филиппа мой вопрос удивил, и он ответил своим:

– Неужели ты думала, что Изабо штопала нам одежду, когда мы возвращались с войны?

Я попробовала представить Изабо ожидающей мужчин с войны и коротающей время за шитьем и невольно захихикала:

– Сомневаюсь.

– Как вижу, ты успела ее узнать. А если ты вознамерилась одеваться как мальчишка, хотя бы надень штаны. Если священник увидит тебя в таком наряде, он упадет замертво, и мы будем вынуждены отложить завтрашнюю церемонию.

– Но я не собираюсь выходить наружу.

– Зато я собираюсь вытащить тебя из замка. Перед тем как ты выйдешь замуж, я хочу свозить тебя в одно место. Во времена древних богов оно было священным. Это недалеко, – пояснил Филипп, видя, что Мэтью приготовился возражать. – И туда, Маттаиос, я хочу отправиться только с Дианой.

– Я приду прямо в конюшню, – без возражений заявила я.

Прогулка по свежему воздуху виделась мне благоприятной возможностью проветрить голову.

Мне нравились обжигающе холодные поцелуи ветра и умиротворенность зимнего пейзажа. Вскоре мы с Филиппом достигли холма, чья вершина была более плоской, чем вершины большинства округлых холмов, разбросанных в окрестностях Сет-Тура. Камни, выступавшие из-под снега, показались мне на удивление симметричными. Они были древними, густо покрытыми растительностью, что не могло скрыть их рукотворного происхождения.

Филипп соскочил с лошади, велев спешиться и мне. Затем он взял меня под локоть и повел мимо двух странных каменных нагромождений на ровную, покрытую снегом площадку. До нас здесь уже побывали, но не люди. Сердцевидные следы копыт оставил олень. След пятипалой когтистой лапы принадлежал медведю. Еще одна цепочка следов, где чередовались треугольники и овалы, была волчьей.

– Что это за место? – спросила я, не решаясь говорить в полный голос.

– Некогда здесь стоял храм Дианы. С холма открывался дивный вид на леса и долины, где любили резвиться олени. Почитавшие богиню добавили к местным дубам священные кипарисы. – Филипп указал на тонкие зеленые колонны, окружавшие вершину холма. – Мне хотелось привести тебя сюда, поскольку это место я помню с детства. Когда я был мальчишкой и даже не подозревал, что стану манжасаном, сюда накануне свадьбы приходили невесты и приносили жертвы богине. Тогда мы называли ее Артемидой.

– Жертвы? – переспросила я, почувствовав сухость во рту.

За последние дни крови пролилось более чем достаточно.

– Как бы разительно мы ни менялись, важно помнить и чтить прошлое. – Филипп подал мне нож и мешочек, внутри которого что-то звенело. – А еще нам не помешает исправить кое-какие прежние ошибки. Богиня не всегда была довольна моими поступками. Вот я и решил сделать приношение Артемиде накануне женитьбы моего сына на тебе. Ножом ты срежешь локон своих волос. Это символ твоего девичества и традиционный дар. Деньги – символ твоей значимости. – Филипп понизил голос до заговорщического шепота. – Есть и другие приношения, но мне пришлось их оставить для бога Мэтью.

Филипп подвел меня к небольшому постаменту в центре площадки. Там, припорошенные снегом, лежали приношения, оставленные неведомо кем: деревянная кукла, детский башмачок, чаша размокших зерен.

– Вот уж не думала, что сюда до сих пор приходят, – сказала я.

– По всей Франции женщины и поныне поклоняются полной луне. Такие обычаи вымирают с трудом, в особенности те, что поддерживают людей в трудные времена.

Филипп приблизился к импровизированному алтарю. Он не кланялся, не вставал на колени и не делал каких-либо иных знакомых жестов, относящихся к почитанию божества. Потом он заговорил, и так тихо, что мне пришлось напрягать слух. Он говорил на странной смеси греческого и английского языков, однако намерения Филиппа были вполне понятны.

– Артемида Агротера, почитаемая охотница, Алкид Гневливый Лев молит тебя принять мое дитя Диану под твое покровительство. Артемида Ликейская, повелительница волков, защити ее везде и всюду. Артемида Патройская, богиня моих предков, пошли ей детей, дабы продолжился мой род.

Род Филиппа. Теперь я была его частью. Завтра я войду туда через замужество, но еще раньше Филипп принял меня в свою семью посредством клятвы на крови.

– Артемида Светоносная, одари ее светом своей мудрости, когда она окажется во тьме. Артемида Упис, наблюдай за своей тезкой во время ее путешествия по этому миру. – Филипп завершил свое обращение к богине и подал мне знак выйти вперед.

Мешочек с монетами я аккуратно положила рядом с детским башмачком. Затем я ощупью потянула прядь волос на своем затылке. Нож был острым. Легкое движение – и жертвенная прядь оказалась у меня в руке.

День угасал. Мы тихо стояли в его слабеющем свете. Я ощущала волну магической силы. Ее поток пробился из-под земли в том месте, где я стояла. Богиня явилась в свой храм. На мгновение я увидела белые сверкающие стены прежнего храма. Я мельком взглянула на Филиппа. Он стоял, набросив на плечи медвежью шкуру. Осколок исчезнувшего мира. Интуиция подсказывала: Филипп чего-то ждал.

Из-за кипарисов показался белый олень с развесистыми рогами. Животное замерло. Из ноздрей вились струйки пара. Постояв, олень направился в мою сторону. Он двигался неслышно. Огромные карие глаза глядели вызывающе. Олень подошел так близко, что я видела острые края его рогов. Потом он величественно посмотрел на Филиппа и затрубил. Один зверь приветствовал другого.

– Sas efharisto[46], – торжественно произнес Филипп, прикладывая руку к сердцу, а затем повернулся ко мне. – Артемида приняла твои дары. Можем возвращаться домой.

Мэтью дожидался нашего возвращения во внутреннем дворе. Он вслушивался в предвечернюю тишину. Я пыталась по лицу угадать его настроение, но не смогла.

– Готовься к пиру, – сказал Филипп, когда я слезла с лошади. – Гости скоро соберутся.

Я успокоила Мэтью, улыбнувшись как можно увереннее, и пошла наверх. Незаметно стемнело. В замке становилось непривычно шумно. Вскоре Катрин и Жанна пришли меня одевать. От платья, принесенного ими, у меня перехватило дыхание. Такое роскошное платье я надевала впервые. Еще день назад я бы сравнила его темно-зеленую ткань с ветвями остролиста, украшавшего замок в дни Рождественского поста. Но сейчас я сразу вспомнила кипарисы возле храма. А серебряные дубовые листья, вышитые на корсаже, отражали пламя свечей, совсем как оленьи рога, которые вспыхивали под лучами заходящего солнца.

Глаза служанок тоже сверкали от восхищения. Великолепие, которое они соорудили из моих волос (там были и тугие косы, и локоны), я видела лишь мельком, смотрясь в отполированную серебряную поверхность зеркала Луизы. Но наверное, я все больше превращалась в настоящую невесту.

– Bien[47], – тихо сказала Жанна.

Катрин стремительно распахнула дверь, и серебряная вышивка на моем платье тут же поймала отсветы коридорных факелов. Я замерла, ожидая реакции Мэтью.

– Боже милосердный! – ошеломленно пробормотал он. – Ты просто неотразима, mon coeur. – Мэтью приподнял мои руки, желая насладиться общим видом платья. – Послушай, никак у тебя две пары рукавов?

– Думаю, целых три, – со смехом ответила я.

На мне было нижнее платье с облегающими кружевными манжетами. Узкие зеленые рукава в тон корсажу и юбкам, а еще огромные буфы из зеленого шелка, перехваченные на локтях и запястьях. Жанна, которая в прошлом году ездила в Париж, чтобы прислуживать Луизе, уверяла меня, что все сделано la mode[48].

– Как же я буду тебя целовать при таком количестве преград?

Мэтью провел пальцем вокруг моей шеи. Стоячий кружевной воротник, достигавший высоты не менее четырех дюймов, задрожал от его прикосновения.

– Если ты сплющишь этот шедевр, Жанну хватит удар, – предупредила я, когда Мэтью осторожно погладил меня по лицу.

С помощью хитроумного устройства, напоминающего искривленный утюг, Жанна сгибала и заглаживала целые ярды материи, придавая им форму восьмерки. Это кропотливое занятие отняло у нее несколько чаов.

– Не волнуйся. Я кое-что смыслю в медицине, – успокоил меня Мэтью и поцеловал в губы. – Как видишь, ничего не измял.

Из коридора послышалось деликатное покашливание Алена.

– Вас уже ждут.

– Мэтью, мне нужно кое-что тебе сказать.

Он махнул Алену, и тот исчез.

– И что же ты хочешь мне сказать? – насторожился Мэтью.

– Я попросила Катрин отнести шкатулку Марты обратно в буфетную.

Это был более значительный шаг в неведомое, чем наше перемещение в XVI век из сарая моей тетки.

– Ты уверена?

– Уверена, – ответила я, вспомнив слова Филиппа в развалинах храма.

Наше появление в зале было встречено перешептываниями и торопливо бросаемыми взглядами. Все заметили перемену в моем облике. По одобрительным кивкам я поняла: наконец-то я стала похожа на женщину, достойную выйти замуж за милорда.

– Ну вот и они! – звучно провозгласил Филипп, занявший место во главе семейного стола.

Кто-то начал аплодировать, и вскоре весь зал наполнился аплодисментами. Мэтью улыбнулся: вначале застенчиво, слушая неутихающий гром рукоплесканий, затем все более горделиво.

Нас усадили на почетные места по обе стороны от Филиппа. Он распорядился, чтобы подавали первую перемену блюд. Заиграла музыка. Мне подали по кусочку всего, что приготовил Шеф. Кушаний были десятки: суп из турецкого гороха, жареный угорь, вкусное пюре из чечевицы, соленая треска в чесночном соусе, заливное, где целая рыбина плавала в желе, а веточки лаванды и розмарина символизировали водоросли. От Филиппа я узнала, что меню было предметом ожесточенных споров между Шефом и деревенским священником. Наконец оба согласились: сегодняшний пир будет строго соответствовать пятничным запретам на мясо, молоко и сыр. Но зато завтра гостей будут потчевать всевозможными изысками.

Как и полагалось, жениху подавались более обильные порции, чем невесте, хотя Мэтью просто отдавал дань традиции. Он ничего не ел и мало пил. Мужчины за соседними столами перебрасывались с ним шутками о необходимости накапливать силы для грядущих испытаний.

Но когда рекой полился гипокрас – вино, сдобренное пряностями, когда слуги стали разносить умопомрачительно вкусную смесь из грецких орехов и меда, шутки гостей сделались откровенно непристойными, а ответы Мэтью – резкими и язвительными. К счастью для меня, большинство советов давалось на языках, где я понимала лишь отдельные слова. Но и тогда Филипп по-отечески зажимал мне уши.

Смех и музыка звучали все громче. Мое сердце ликовало. Сегодня Мэтью выглядел не как вампир, которому полторы тысячи лет. Сегодня он был похож на обычного жениха накануне свадьбы: довольного, робеющего и немного взволнованного. Это был Мэтью, которого я любила, и от каждого его взгляда у меня замирало сердце.

Шеф подал последнюю перемену вин, сопроводив ее фенхелем и семенами кардамона. Тогда же началось пение. Один из гостей в противоположном конце зала сочным басом затянул песню. Его соседи начали подпевать. Вскоре весь зал дружно хлопал в ладоши и притоптывал, заглушая музыкантов, которые отчаянно старались не сбиться с ритма.

За этой песней последовали другие. Пока гости их распевали, Филипп асхаживал по залу, здоровался, называя каждого по имени. Он подбрасывал в воздух малышей, интересовался приплодом скота и внимательно выслушивал стариков, перечислявших свои недуги.

– Ты только посмотри, – с удивлением произнес Мэтью, беря меня за руку, – как только Филиппу удается сделать так, что каждый гость чувствует себя самой важной персоной в зале?

– А то ты не знаешь! – со смехом ответила я. Когда он смутился, я недоверчиво покачала головой. – Мэтью, ты точно такой же. Тебе достаточно войти в комнату или зал, и ты начинаешь управлять собравшимися и ситуацией.

– Если тебе хочется героя наподобие Филиппа, во мне ты такого не найдешь. Не хочется тебя разочаровывать, но это так, – сказал он.

Я взяла его лицо в свои ладони:

– Знаешь, какой свадебный подарок мне хотелось бы получить? Заклинание, которое позволило бы тебе увидеть себя таким, каким тебя видят другие.

– Я и без заклинания вижу. Достаточно внимательно посмотреть на отражение в твоих глазах. Таким я и выгляжу. Возможно, немного нервничаю. Мне тут Гийом рассказывал о плотских аппетитах зрелых женщин, – пошутил Мэтью, пытаясь перевести разговор в другую плоскость.

Но я не поддалась.

– Если ты не видишь себя лидером, способным вести за собой других, ты просто невнимательно смотришь.

Наши лица почти соприкасались. От Мэтью пахло пряностями выпитого вина. Забыв, что мы не одни, я притянула Мэтью к себе. Филипп пытался убедить сына, что он достоин любви. Возможно, поцелуй окажется лучшим аргументом, чем слова?

С другого конца зала донеслись крики. Гости снова захлопали в ладоши. Все это переросло в настоящий гвалт.

– Маттаиос, не порти девочке предвкушение свадьбы, иначе она, чего доброго, и в церковь не пойдет! – загрохотал на весь зал Филипп, вызвав новый взрыв хохота.

Мы с Мэтью смущенно отстранились. Поискав глазами Филиппа, я нашла его возле пылающего очага, где он настраивал семиструнный музыкальный инструмент. От Мэтью я узнала, что инструмент называется кифара. Зал умолк в ожидании.

– Когда я был мальчишкой, пиршества вроде нашего всегда завершались сказаниями о героях и великих воинах. – Филипп тронул струны, издав каскад звуков. – Подобно всем остальным, герои тоже влюбляются. – Он продолжал наполнять зал аккордами, настраивая слушателей на ритм повествования. – Жил-был темноволосый и зеленоглазый герой по имени Пелей. Он оставил родной дом и отправился искать счастья. Его родное селение, окруженное горами, было очень похоже на Сен-Люсьен. Однако Пелей мечтал о море и приключениях, которые он рассчитывал найти в чужих землях. Вместе с друзьями сел он на корабль, и они поплыли по морям. Однажды приплыли они на остров, славящийся красивыми женщинами и сокрушительной магией, которой владели эти красавицы.

Мы с Мэтью выразительно переглянулись. Филипп проникновенно запел:

Филипп умел загипнотизировать слушателей магией своего голоса.

– На том острове Пелей впервые увидел Фетиду – дочь Нерея, бога морей, всегда говорившего правду и умевшего видеть будущее. Фетида унаследовала от отца дар пророчества. Она была способна превращаться то в водный поток, то в пылающий огонь, а то и в воздух. Невзирая на красоту Фетиды, никто не хотел брать ее в жены, ибо оракул предсказал, что у них родится сын, который станет могущественнее отца.

Пелей полюбил Фетиду, и пророчество его не остановило. Но чтобы жениться на такой женщине, нужно было обладать изрядной смелостью, ведь Фетида в любой момент могла превратиться в водную или огненную стихию. Она устроила Пелею настоящий поединок, во время которого становилась то водой, то огнем, превращалась в змею и львицу. Однако Пелей выдержал испытание. Фетида вернулась в обличье женщины. Пелей повез ее в свои родные края, где они и поженились.

– А как же их ребенок? Неужели сын Фетиды исполнил пророчество и сокрушил Пелея? – спросила какая-то женщина.

Филипп помолчал. Его пальцы продолжали перебирать струны кифары.

– Сына Пелея и Фетиды звали Ахиллом. Он стал великим героем и воином. Славной была его жизнь, и его смерть тоже была славной. Но эта история подождет до другого вечера, – улыбнулся женщине Филипп.

Я радовалась, что Филипп не стал рассказывать о подробностях свадьбы Пелея и Фетиды и о начале Троянской войны. Еще больше меня радовало, что он умолчал о детстве и юности Ахилла, о жутких заклинаниях, с помощью которых Фетида пыталась сделать сына бессмертным. Наконец я мысленно поблагодарила Филиппа, что он утаил от гостей весьма примечательную особенность Ахилла – неуправляемый гнев. Гнев принес Ахиллу гораздо больше бед, чем его знаменитая уязвимая пята.

– Это всего лишь история, – шепнул мне Мэтью, почувствовав мое состояние.

Сколько таких историй передавалось из поколения в поколение! Их истинный смысл забывался, но оставалась канва: древние, неподвластные времени ритуалы чести, уважение к браку и семье. Истории, подобные этой, рассказывали о самом святом, хотя люди зачастую не следовали тому, что так восхищало их в повествованиях.

Филипп встал, держа в руках кифару:

– Завтра у нас знаменательный день, которого мы с нетерпением ждем. Как велит обычай, ночь перед свадьбой жених и невеста проводят порознь.

Вот и еще один ритуал: последняя ночь холостой жизни, чтобы затем уже не расставаться.

– Однако невесте не запрещается подарить жениху немного нежности, чтобы он не забывал о своей любимой в долгие часы последней одинокой ночи, – сказал Филипп, и его глаза лукаво блеснули.

Мы с Мэтью встали. Я расправила юбки, устремив взгляд на его дублет. Швы отличались удивительной ровностью мелких стежков. Нежные пальцы приподняли мой подбородок, и я, забыв о стежках, заблудилась в плавных кривых и острых углах, из которых состояло лицо Мэтью. Все ощущение игры на публику исчезло, стоило нам увидеть друг друга. Мы стояли посреди зала, окруженные многочисленными гостями, но наш поцелуй был заклинанием, перенесшим нас в мир, созданный для двоих.

– Мы снова встретимся завтра во второй половине дня, – негромко произнес Мэтью, когда мы разомкнули губы.

– Мое лицо будет закрыто вуалью.

В XVI веке большинство невест обходились без вуали, но вуаль была древней традицией, и Филипп заявил, что его дочь пойдет в церковь только под вуалью.

– Я узнаю тебя где угодно, – ответил Мэтью, улыбнувшись мне. – Под вуалью и без нее.

Ален пошел провожать меня до комнаты. Мэтью безотрывно глядел мне вслед. Я еще долго ощущала спиной его холодные немигающие глаза.

На следующий день Катрин и Жанна прибирались так тихо, что я спала, не чувствуя их присутствия. Только когда солнце успело подняться в стылое декабрьское небо, служанки отодвинули занавески балдахина и объявили, что мне пора мыться.

В мою комнату явилась целая процессия женщин с кувшинами. Они болтали без умолку, напоминая стаю сорок. Женщины наполнили водой громадную медную лохань. Должно быть, в иное время лохань использовалась для изготовления вина или сидра. Но вода была маняще горячей. Медные стенки сохраняли это блаженное тепло. Я без малейших возражений залезла в воду.

Женщины оставили меня отмокать. Сидя в лохани, я заметила, что мои немногочисленные пожитки исчезли. Я не увидела книг и листов бумаги, где записывала результаты своих алхимических опытов и окситанские фразы. Исчез и громоздкий, приземистый сундук, где хранилась моя одежда. От Катрин я узнала, что все мои вещи перенесены в покои милорда на другой стороне замка.

Я не перестала быть приемной дочерью Филиппа. Но менялся мой статус. Раз теперь я жена Мэтью, мои вещи заблаговременно перенесли на половину мужа.

Серьезно относящиеся к своим обязанностям, Катрин с Жанной помогли мне вылезти из лохани и насухо вытерли. К этому времени часы пробили час дня. В комнате появилась Мари – лучшая швея Сен-Люсьена. Она пришла, чтобы собственноручно облачить меня в свадебное платье и подправить мелкие шероховатости. Дополнения к платью, сделанные месье Бофилем – деревенским портным, – оказались неприемлемыми.

Надо отдать должное Мари. La Robe (я называла это платье только по-французски, и оба слова были достойны заглавных букв) получилось впечатляющим. Я даже не пыталась спрашивать, как ей удалось сшить его за такое короткое время. Это была «страшная тайна», однако я подозревала, что каждая женщина Сен-Люсьена и окрестностей добавила к платью хотя бы один стежок. До того как Филипп объявил о брачной церемонии, я заказала платье довольно простого фасона из плотного темно-серого шелка. Я настояла на одной паре рукавов вместо двух и на глухом воротнике. Самый практичный покрой для холодных зимних ветров. Я просила Мари не тратить времени на вышивку и отказалась от «птичьей клетки» – проволочного каркаса, расширявшего подол платья во всех направлениях.

Мари сделала вид, что не поняла меня, и изменила предложенный мной фасон платья гораздо раньше, чем Филипп сказал швее, где и когда я надену его. А после уже ничто не смогло сдержать ее порывов.

– Мари, La Robe est belle[49], – сказала я швее, трогая шелк, густо покрытый вышивкой.

По всему платью были разбросаны стилизованные изображения рога изобилия, вышитые золотыми, черными и розовыми нитками. Эти символы достатка и плодородия окружали цветочные розетки и веточки с листьями. Вышивкой были покрыты и обе пары рукавов. Корсаж по краям окаймлял волнистый узор, где переплетались завитки, луны и звезды. Квадратная окантовка на плечах, называемая пикадиль, скрывала шнуровку, которой рукава прикреплялись к корсажу. Несмотря на обилие украшений, элегантные округлости корсажа идеально подошли моей фигуре. Хорошо, что швея отчасти вняла моим пожеланиям хотя бы в одном: платье не имело кринолина. Пышность подола достигалась за счет складок ткани, а не за счет проволочного каркаса. Под нижними юбками у меня был лишь матерчатый валик, закрепленный на бедрах, и шелковые чулки.

– Выразительные очертания. И очень простые, – заверила меня Мари, расправляя низ корсажа.

Женщины почти закончили колдовать над моей прической, когда в дверь постучали. Катрин бросилась открывать, опрокинув корзину с полотенцами.

Это был Филипп. Он выглядел очень элегантно в своем роскошном коричневом наряде. За спиной стоял Ален. Филипп пристально разглядывал меня, отчего я начала беспокоиться.

– Диана? – неуверенно спросил Филипп.

– Что? Вы нашли какой-то недочет в моем облике? – спросила я, торопливо осматривая платье и дотрагиваясь до волос. – У нас нет большого зеркала. Наверное, я чего-то не увидела…

– Ты прекрасно выглядишь. Посмотришь, какое лицо будет у Мэтью, когда он тебя увидит. Тогда никаких зеркал не понадобится, – убежденно произнес Филипп.

– А у вас, Филипп де Клермон, язык хорошо подвешен, – засмеялась я. – И что же привело вас в комнату невесты?

– Пришел вручить тебе свадебные подарки. – Филипп протянул руку. Ален положил ему на ладонь увесистый бархатный мешочек. – У нас не было времени что-то заказывать для тебя у ювелира. Это фамильные драгоценности.

Филипп стал высыпать содержимое мешочка себе на руку. Вспыхнули разноцветные огоньки: золото, бриллианты, сапфиры. Я шумно вздохнула. Но сокровищ в бархатном мешочке было больше: нитка жемчуга, несколько полумесяцев, инкрустированных опалами, и необычного вида золотой наконечник стрелы. Время затупило и сгладило остроту его краев.

– Зачем все это? – удивилась я.

– Надевать на себя – вот зачем, – посмеиваясь, ответил Филипп. – Цепочка была моей, но когда я увидел, какое платье сшила тебе Мари, то подумал, что желтые бриллианты и сапфиры будут там вполне уместны. Вещи это старинные. Кто-то назовет цепь слишком мужской и неподходящей для невесты, но она прекрасно ляжет на твои плечи. Изначально на ней висел крест, но я подумал, что тебе, быть может, захочется прицепить туда наконечник стрелы.

– А что это за цветы?

Изящные желтые бутоны напоминали фрезию. Они перемежались золотыми лилиями, окаймленными сапфирами.

– Planta genista. У англичан это растение называется дроком. Анжуйская династия сделала его своей эмблемой.

Филипп говорил о Плантагенетах – самой могущественной королевской династии в английской истории. Плантагенеты расширили Вестминстерское аббатство. Уступив требованиям баронов, они подписали Великую хартию вольностей, учредили парламент и поддержали создание университетов в Оксфорде и Кембридже. Правители Плантагенеты воевали в Крестовых походах, вели Столетнюю войну с Францией. Один из них подарил свою цепь Филиппу в знак королевской милости. В сравнении с ней меркли все остальные украшения.

– Филипп, я даже не знаю…

Мои возражения закончились, когда Филипп передал остальные драгоценности Катрин и надел мне цепь. Женщина, глядящая на меня из темного зеркала, была похожа на современного историка не больше, чем Мэтью – на современного ученого.

Я не удержалась от изумленного возгласа.

– Потрясающе! – согласился Филипп. Его лицо слегка погрустнело. – Жаль, что Изабо здесь нет и она не видит, насколько ты великолепна и насколько счастлив Мэтью.

– Я потом ей все расскажу, – тихо пообещала я, глядя на его отражение в зеркале.

Катрин прикрепила к цепи золотой наконечник стрелы. Нитка жемчуга украсила мои волосы.

– Я прослежу, чтобы сегодня с драгоценностями ничего не случилось, а завтра утром верну их вам.

– Теперь они твои, Диана, и ты можешь делать с ними что пожелаешь. И с этим тоже. – Филипп снял с пояса другой мешочек, сделанный из прочной кожи, и протянул его мне.

Подарок оказался тяжелым. Очень тяжелым.

– Женщины в нашей семье имеют свои деньги. Таково требование Изабо. Все монеты, что лежат внутри, английские или французские. Конечно, они не так ценятся, как венецианские дукаты, но зато, когда ты будешь их тратить, вызовут меньше вопросов. Если тебе понадобится больше денег, достаточно попросить об этом Уолтера или других членов братства.