Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство Питерс Джо

Наверно, главной причиной моего возвращения стало то, что я стал гораздо уверенней в себе после месяцев, проведенных вне дома, и полученного за это время опыта. И я чувствовал себя в относительной безопасности, потому что знал, что, если что-то пойдет не так, я могу, по крайней мере, уйти и вернуться в детский дом. Я был уверен, что теперь обладаю большей властью над собственной жизнью, ведь мне уже было почти пятнадцать (близилось совершеннолетие), и никто не сможет сотворить со мной то, что осталось в прошлом. Еще я хотел снова увидеть своего младшего брата Томаса, которого я всегда любил и который прошел через многое из того, через что прошел я, хотя мы никогда не говорили об этом начистоту.

К этому времени городской совет переселил маму в дом поменьше и посовременней. Он тоже был полуотдельным [5] , но имел всего два этажа и находился в другом районе города. Очень милый дом, с расположенным за ним большим садом. У мамы в ногах начали проявляться признаки артрита, так что лестницы и уборка в старом доме стали для нее настоящей мукой. Сложно было вообразить, чтобы такая ужасающая природная сила могла постареть и стать уязвимой. Я заметил, что мать стала больше походить на пожилую женщину: дома она носила старомодную одежду, шлепанцы и мешковатые черные брюки каждый день, с утра до вечера. Когда мать выбиралась в паб, то по-прежнему одевала яркие платья в цветочек, но за последние годы она набрала вес, и на женщине таких форм они выглядели несколько пугающе. Она все еще пыталась прихорашиваться перед выходом на люди, и ее волосы и макияж были безупречны, но она больше не выглядела молодой.

Но после ухода Амани это не останавливало мужчин, желающих подцепить ее в пабе. Однако осмелюсь предположить, что обычно они уже пропустили несколько стаканчиков, прежде чем отваживались поехать с ней домой. Как правило, она отводила их прямо к себе в спальню, и мы часто слышали, как они развлекаются. Мы все старались держаться от них подальше, но иногда по утрам нам попадались украдкой покидающие дом мужчины, и некоторые их них выглядели просто отталкивающе. Думаю, накануне мать напивалась так, что была уже не в состоянии судить о привлекательности. Впрочем, Амани тоже был далеко не красавцем, так что, возможно, внешний вид не играл для нее никакой роли.

Когда я согласился вернуться домой, мама сказала, что я могу жить в комнате Элли и Томаса, отделяя меня от Ларри и Барри согласно своему обещанию. Неплохое начало, подумал я. Оказалось, что Амани и вправду ушел, а за ним и след простыл дяди Дугласа и других его больных дружков. Насколько мне известно, Амани вернулся к моей тете Мелиссе, порвав все отношения с мамой. По мнению других, мать хотела от него более серьезных отношений, когда узнала, что беременна, но он решил, что она пытается обмануть и привязать его к себе, и сбежал. Не думаю, что Амани когда-нибудь объявился, хотя бы ради того, чтобы взглянуть на своего ребенка. Я никогда больше его не видел.

Мама действительно изо всех сил старалась побороть плохую сторону своей личности и часто извинялась перед нами за те ошибки, которые совершала в прошлом в моменты, когда ее переполняла жалость к себе, особенно после того, как она выпивала немного лишнего. Я пытался сдержать воспоминания, лежавшие на мне тяжким грузом, и хотел начать все сначала, не вспоминая о прошлом, но иногда это давалось очень нелегко. Мне помогало то, что мы живем в новом доме, потому что мне не приходилось бывать в тех же комнатах, где меня держали пленником и мучили. Благодаря новому дому я успешно избегал пробуждения самых мрачных мыслей и воспоминаний.

Сначала я поверил, что мама говорит обо всем всерьез и искренне сожалеет обо всех своих проступках, но потом меня осенило, что настоящая причина ее желания вернуть меня домой – получить для семьи еще одного кормильца. В те годы, когда я работал «порнозвездой», деньги на выпивку ей давал Амани, приносивший деньги от дяди Дугласа и остальных, а теперь она осталась без гроша. Ей нужно было заставить работать как можно больше своих детей и убедить их отдавать заработанные деньги, чтобы ей, как раньше, хватало на выпивку и остальное.

Первая неделя дома прошла весьма неплохо: мама старалась внушить мне чувство безопасности. На второй неделе она начала говорить о том, что хочет, чтобы я, Томас и Элли начали зарабатывать себе на жизнь. Я тотчас же насторожился, в страхе перед тем, что она могла придумать для нас в качестве работы, и готовился сбежать, как только в дверях покажется кто-нибудь вроде Дугласа.

Ларри и Барри были слишком ленивы, чтобы чем-нибудь заниматься, и вряд ли мать думала, что сможет заставить их теперь, когда им уже перевалило за двадцать. Так что она продолжала давить на нас, предлагая варианты того, чем мы можем заняться. Я был просто поражен, как нормально, честно и здраво звучали эти предложения вначале.

Мама начала с того, что посылала нас мыть машины, по фунту каждую, просто обходя дома по соседству и предлагая наши услуги. Мы начали с огромным энтузиазмом и довольно быстро успевали помыть двадцать – тридцать машин в день, взволнованные и довольные суммой денег, которой нам удавалось набить наши карманы к концу тяжелого рабочего дня. Когда мы возвращались домой, мать, конечно, забирала у нас все деньги и отправлялась с ними в паб. Мы действительно усердно работали, и мне стало обидно так быстро терять заработанные деньги, особенно когда она тратила их не для того, чтобы купить что-то для семьи.

– Почему я отдаю тебе все, что зарабатываю? – спросил я как-то раз, окончательно введенный в заблуждение ложным чувством безопасности и обманчивой переменой в ее характере. – Я не против отдавать тебе часть, но ты должна позволять нам оставлять хоть что-то из заработанных денег.

Как только эти слова сорвались с моего языка, я осознал свою ошибку, получив сильный удар кулаком по лицу, отбросивший меня на другой конец комнаты. В этот момент все мои неприятные воспоминания моментально вырвались наружу, пока я пытался взять себя в руки и оправиться от удара. Они угрожали овладеть мной, и на секунду я было решил схватить первое попавшееся под руку оружие или что-то, что можно использовать в этом качестве, и отомстить. Но что-то остановило меня. Не знаю, испугался ли я, что разозлю ее еще больше, или просто смог оценить ситуацию и осознать, что только ухудшу собственное положение. Вместо того, чтобы ударить ее в ответ, я просто развернулся и ушел. Я вернулся в детский дом и сказал, что мать снова на меня напала. Социальные работники видели, как у меня постепенно опухает лицо и появляется синяк, от чего мой глаз практически закрылся. Но когда они пришли к матери, она придумала длинную историю о том, как я сорвался с цепи и начал крушить все вокруг, так что ей пришлось меня усмирить. К моему ужасу, они снова ей поверили.

Я признаю, что мое поведение за месяцы, проведенные в детских домах, никак не способствовало улучшению моей репутации, так что, наверное, работникам социальной опеки было проще поверить, что я принялся за старое. Насколько они себе представляли, мама старалась изо всех сил наставить меня на путь истинный, но встречала только неблагодарность и жестокость. Но я все равно остался в детском доме, потому что отказался вернуться и был уже достаточно большим, – меня нелегко было заставить делать что-то, чего я не хочу.

Месяц спустя мама пришла снова, пытаясь убедить меня вернуться домой ради очередной попытки примирения. Весь год моего пятнадцатилетия я продолжал мотаться между семьей и детским домом, каждый раз надеясь, что что-то изменится, и каждый раз разочаровываясь. Перепады маминого настроения стали даже более непредсказуемыми, чем раньше. Если в моем детстве она всегда была злой и агрессивной по отношению ко мне, теперь бывали моменты, когда она была сама доброта и легкость. Но никогда нельзя было предугадать, когда такое просветление закончится и она снова начнет кричать, драться и таскать меня или Томаса за волосы. Несмотря на свой артрит, мать все еще представляла собой грозную силу, особенно в гневе, и что-то останавливало меня, когда я хотел со всей силы дать ей сдачи. Несмотря на все свои угрозы, высказанные за несколько последних лет, я всегда сдерживался от избиения собственной матери, и это означало, что она все еще имела надо мной власть, пока я находился в ее доме.

Как только у нее портилось настроение, сразу появлялись Ларри и Барри, чтобы встать на ее сторону в любых устраиваемых ей побоях. Они всегда так поступали, словно два злобных прихвостня, не желающие пропускать ни единого доступного кровопролития. Но я продолжал надеяться, что мать, наконец, прекратит ко мне придираться и начнет относиться так же, как к ним. Я давал ей еще один шанс, и еще, и еще, несмотря на то, что она никогда не оправдывала моих надежд. Ларри и Барри к этому времени уже стали двумя очень крепкими мужчинами, хотя она пыталась управлять ими, как раньше, периодически крепко хватала за уши, чтобы напомнить, кто в доме хозяин.

По крайней мере, я мог свободно приходить и уходить из дома, когда захочу, и заводить друзей где угодно. Однажды я познакомился со стариной МакДэрмоттом, который владел маленькой автомастерской, похожей на ту, в которой когда-то работал отец. Она была расположена совсем недалеко – ниже по улице. Должно быть, он пожалел меня, или я ему просто понравился, потому что он проводил много времени за разговорами со мной и иногда позволял помочь с кое-какой работой. Он даже периодически давал мне пару фунтов или угощал обедом в «Макдоналдсе». Скоро я стал абсолютно ему доверять и уже принимал приглашения поесть у него дома, а это всегда означало уют и хорошую компанию. МакДэрмотт общался со мной на равных, словно мы были одного возраста. На самом деле, он, наверно, старался занять меня чем-нибудь и держать подальше от неприятностей, но если так, то это тоже было очень мило с его стороны. Он с радостью позволял мне рассказывать об отце, потому что я хотел говорить о нем все время, без остановки, так же как в детстве одержимо рисовал его образ, охваченный огнем. Было не так уж много людей, с которыми я мог поговорить об отце, потому что дома я никогда не осмеливался даже упоминать его имя, боясь последствий.

Как-то раз мы с МакДэрмоттом заскочили к его приятелю на обратном пути с обеда, и я захотел в туалет, куда и направился. Пока я там был, я заметил великолепное золотое кольцо, лежащее на краю раковины, и положил его себе в карман. Это был идиотский поступок, скорее привычка, потому что мать всегда подстрекала нас таскать все, что плохо лежит. Я бы никогда ничего не украл у МакДэрмотта, потому что он был моим другом, но в случае незнакомца мне показалось, что я «играю по правилам». В нашем доме следовали плану все превращать в деньги, пару дней спустя я пошел к ювелиру в городе и попросил купить у меня кольцо. Ювелир внимательно его осмотрел.

– Оно краденое, – сказал он, не отдав кольцо обратно. – Я не куплю его.

– Вовсе нет, – соврал я. – Это кольцо моего отца, и он оставил его мне.

– Это не твоего отца. – Очевидно, он был в этом совершенно уверен и не обращал внимания на мои объяснения. – Оно украдено.

Он не отдал мне его обратно, и я понял, что МакДэрмотт, должно быть, обошел местные магазины и пред упредил их, чтобы они внимательно следили за кольцами, предполагая, что я рано или поздно приду. Посмотрев наверх, я увидел, что магазин оборудован камерами видеонаблюдения, так что мне никак не удастся отрицать, что именно я принес кольцо. МакДэрмотт был уверен, что я украл собственность его приятеля. Мне стало ужасно стыдно, я был страшно зол на себя.

Естественно, на следующий день МакДэрмотт по явился на крыльце нашего дома, чтобы сказать мне, как он разочарован. Он сказал, что они не станут вызывать полицию, но чтобы я больше не приходил в мастерскую. Я был разочарован в себе не меньше, чем он. МакДэрмотт был первым взрослым, который был моим другом не потому, что ему платили социальные службы, первым, кто достойно со мной обращался, не желая ничего взамен, и я все испортил тем, что так его подвел. Как обычно, мать избила меня за то, что я имел глупость попасться, но я чувствовал, что в этот раз заслуживаю наказания, ведь я был таким вероломным с МакДэрмоттом и таким беспечным с его дружбой. Который раз я доказал, что мать была права и я – подлец. Я все еще чувствую угрызения совести за кражу того кольца, даже сейчас.

Трудно избавиться от дурного влияния, продолжавшегося многие годы. Мать всегда поощряла кражи и по мере нашего взросления втягивала нас в разные спланированные аферы. Например, когда мне было четырнадцать, она решила, что вся семья должна регулярно посещать церковь. Она завела дружбу с местным священником, которого встретила в пабе. Мать сказала нам с Томасом, что мы должны помочь ему присмотреть за детьми в воскресной школе и собирать пожертвования во время служб.

– Если сможете, – сказала она, – возьмите что-нибудь из пожертвований и положите себе в карман. Постарайтесь принести как можно больше денег.

Ее просьба не показалась нам необычной, все это было для нас в порядке вещей. Но, тем не менее, мы все равно боялись попасться, зная, что получим от нее серьезное наказание. Первые пару недель мы слишком боялись что-то предпринимать, но мать не отставала от нас, пока мы не сдались. Мы набивали карманы горстками денег, когда священник отворачивался, пораженные тем, как легко нам это сходило с рук. Постоянные прихожане обычно клали конверты со своими именами и суммами пожертвований на них, так что мы знали, где сорвать большой куш. Некоторые из них жертвовали до сорока фунтов за раз. Открывая их дома, мы словно каждую неделю отмечали Рождество. Чтобы дать нам стимул, мать в конце концов согласилась отдавать нам небольшую часть денег, а не забирать себе все, и, к своему стыду, мы согласились. Чем больше нам сходило с рук, тем жаднее мы становились, и с каждой неделей клали себе в карман все больше денег.

Примерно через год священник заметил, что его выручка заметно уменьшилась, и понял, что никто, кроме нас, не мог быть причиной его убытков. Однажды воскресную службу проводил другой священник, но мы с Томасом не обратили на это особого внимания, пока наш священник не появился у нас за спиной. Он хлопнул нас обоих по плечу после сбора пожертвований и попросил отойти в сторонку. Приглашенный священник продолжал читать проповедь. Оказалось, что за нами незаметно следили и, должно быть, видели каждое наше действие. Томас в ту неделю струсил, так что мне пришлось стянуть деньги и за него, и я даже не удосужился спрятать их под одежду. Я стал таким самонадеянным и наглым, что просто совал добычу в карманы.

– Мы знаем, что у нас пропадают деньги, – сказал священник, как только мы отошли. И словно он был точно уверен в происходящем, его голос был спокойным, но строгим.

– О чем ты говоришь, придурок? – спросил я, пока Томас в панике переминался с ноги на ногу и что-то мямлил, заикаясь.

– Я хочу, чтобы вы вывернули карманы, – спокойно продолжил священник, предпочитая игнорировать мою враждебность.

– Вы не имеет права нас обыскивать, – высокомерно заявил я.

– В таком случае, – спокойно ответил он, – я звоню в полицию.

– Вы видели, как мы что-то крадем? – Я продолжал спорить.

– Нет, но мы знаем, что пропали пожертвования нескольких наших прихожан.

– Может быть, это кто-то из церковнослужителей украл их, – предположил я.

– Нет, Джо, это не так.

Я старался спорить как можно дольше, отчаянно надеясь что-нибудь придумать, прежде чем придется вывернуть карманы и быть разоблаченным.

– Выворачивай карманы, – приказал я Томасу голосом, полным праведного гнева от таких ложных обвинений. – Просто чтобы показать ему, что у тебя ничего нет.

За считанные секунды, пока священник отвлекся на движения Томаса, я переложил краденое из карманов в трусы, почти кастрировав себя острыми краями купюр. Когда он увидел, что у Томаса ничего нет, он повернулся ко мне.

– В моих карманах пусто, – сказал я, с готовностью выворачивая их наизнанку и молясь, чтобы что-нибудь из пожертвований не провалилось через штанину на пол, пока я стою перед священником.

– Что ж, вполне справедливо, мальчики, – сказал он, кивком позволяя нам уйти.

Было заметно, что он знал, как обстоят дела на самом деле, но решил пока что не преследовать нас. Я выходил из церкви так осторожно, что со стороны могло показаться, что я наложил в штаны. Вернувшись домой, я сказал матери, что мы должны завязывать с нашими махинациями, потому что священник нас почти поймал, и ей это не понравилось.

Тем же вечером он пришел к нам домой и сказал маме, что больше не хочет видеть в церкви нас с Томасом.

– Почему? – спросила она, и ее глаза наивно расширились, как будто она впервые услышала о существовании какой-то проблемы. – Что они натворили?

– Они крали деньги из пожертвований, – мягко сказал он, беспокоясь о том, чтобы не слишком шокировать несчастную, милую женщину такими постыдными новостями о ее детях.

Она снова устроила прекрасный спектакль, сказав, что не может поверить услышанному, и привела нас за уши к священнику. Мы же все равно скулили о собственной невиновности и обвиняли во всем церковнослужителей. Священник выглядел довольным, будто справедливость восторжествовала.

– Спасибо, что занялись ими, – сказал он. – Разумеется, вас всегда рады видеть в нашей церкви, но не их.

Но после этого матери стало совершенно наплевать на церковь, а мы с Томасом получили очередную взбучку за то, что стали слишком жадными и брали слишком много.

– Но это же ты их тратила! – запротестовал я, и моя смелость росла с каждым спором. Но она не желала ничего слышать, особенно от меня, – она просто хотела выпустить свой гнев из-за того, что потеряла такой хороший источник до хода.

На следующий день я снова отправился в детский дом, чтобы обработать последние полученные синяки и кровоподтеки, но потом снова появилась мать, извиняясь и обещая начать все сначала, если я вернусь домой. И снова я позволил ей убедить себя и вернулся.

Тем временем, она перешла от набегов на церковь к мелким воровским вылазкам по магазинам, давая нам очень точные инструкции о том, что она хотела получить. Больше всего она любила одежду и точно говорила, какой ей нужен размер. Мы с Томасом стали очень опытными воришками, складывающими в свои рюкзаки вещи, которые она позднее могла продать в пабе. Это могло быть чем угодно: от кухонной утвари до игрушек – все, что захочет мать. Она вскоре осознала, что может, загоняя добытые нашим воровством вещи, получать бльший доход, чем заставляя нас мыть машины, так что стала еще амбициозней в своих запросах. Как-то раз мы втроем – я, Томас и мать – проходили мимо магазина с велосипедами, и она сказала, кивнув в сторону тех, что были выставлены снаружи:

– Я хочу эти. Все четыре.

Я не знал, как мы вдвоем сможем забрать четыре велосипеда, так что нам пришлось привлечь пару знакомых и убедить их, что это будет шутки ради. Мы собрали все свое мужество, пока находились вне поле зрения, и потом помчались со всех ног, сняли велосипеды со стоек и с громким смехом укатили на них под гневные крики хозяина магазина. Мне никогда не нравилось красть, но все же это было лучше, чем терпеть побои, и я всегда испытывал приятный всплеск адреналина. Помимо желания избежать наказания от мамы за неподчинение ее приказам, я хотел сделать что-нибудь, чтобы угодить ей, за воевать ее любовь, постараться доказать, что ей не нужно вечно ненавидеть меня только из-за того, что я был папиным любимым сыном. Я ведь был и ее сыном тоже, и был готов выполнить любое желание матери (в разумных пределах), чтобы почувствовать ее любовь.

Меня всего однажды поймали на воровстве в магазине, в «Вулвортсе» [6] . Я был с Томасом, но ему удалось смыться до того, как меня схватили. Я пришел в ужас, когда сотрудник службы безопасности магазина [7] , поймавший меня, сказал, что собирается позвонить матери. Это была куда более пугающая перспектива, чем иметь дело с полицией. Я тщетно молил о пощаде, и, в конечном счете, управляющий магазином позвонил и в полицию, и матери. И снова я оказался в ловушке. Я сидел и смотрел в пол, не в состоянии сказать что-нибудь в свое оправдание, потому что мать стояла прямо рядом со мной и ловила каждое слово. Полиция спросила управляющего, будет ли он выдвигать обвинения.

– Нет, – ответил он. – Я рад оставить все как есть, потому что вижу, что у него достаточно строгая мать.

– Ох, поверьте мне, – сказала мама, – я уж с ним разберусь, когда мы вернемся домой. Он никогда не совершит ничего подобного снова.

Управляющий магазином выглядел удовлетворенным, наблюдая, как меня буквально за ухо тащат из его кабинета. Как только мы оказались дома, мать избила меня за то, что я оказался таким бесполезным. Потом я направился в детский дом в поисках убежища, сказав работникам, что я не хочу больше оставаться дома. Иногда мне казалось, что я попал в замкнутый круг, который невозможно разорвать – детский дом, обратно к маме, детский дом. Во всяком случае, у меня был выбор, и это придавало мне сил.

Глава 17 Двигаясь дальше

Мы с Томасом становились ближе с каждым годом. Мне было пятнадцать, ему было почти тринадцать, и он стал моим самым близким другом на всем свете, кроме того, что был моим любимым младшим братишкой. Я знаю, что он прошел через такие же суровые испытания, как и я, из-за чего между нами возникла особая связь, которой я никогда не разделял с кем-то еще. По выходным, когда я был дома и у нас с ним было свободное время, мы воровали в соседском саду яблоки, приводя соседа в бешенство. Или просто выбирались в лес за нашим домом, чтобы поговорить о своей жизни и о том, что мы собираемся делать, когда станем достаточно взрослыми и сможем окончательно сбежать от матери. Соседи пытались жаловаться ей пару раз на то, что мы лазили к ним в сад, и она, как ни странно, защищаа нас. То есть мама ссорилась с ними так же, как со старым добрым Падди, когда мы еще жили в старом доме.

Ларри и Барри, впрочем, оставались невыносимы. Ни с кем из них у меня никогда не было хороших отношений. Как-то раз я один пошел в лес прогуляться и, преодолев подлесок, наткнулся на Барри, лежащего голым на спине, с ногами, устремленными к небу. Ларри лежал на нем сверху. Мой желудок был готов вывернуться наизнанку от такого зрелища.

– Слезь с него! – закричал я, толкнув Ларри. Ларри с силой сжал мою руку:

– Ты не имеешь никакого долбаного права болтать, а если начнешь, то я тебя изобью!

Они продолжали заниматься своими делами, от которых меня чуть не вырвало. Это вызвало столько отвратительных воспоминаний о том, что происходило дома у дяди Дугласа, которые я старался выбросить из головы: изнасилование, секс втроем, мужчины, которым нравилось просто смотреть, и тот парень постарше, сам обожавший оргии и объяснявший нам, как делать все правильно. Как Барри мог наслаждаться чем-то, что я считал такой пыткой? Но сейчас ему было уже двадцать четыре, а мне было всего девять, когда все это началось.

– Отвали, дрочилка! – крикнул Барри.

Я ушел озадаченный и злой. Однажды застукав их, я начал замечать, что они постоянно пропадают вместе в лесу. Ларри и Барри пытались убедить меня, что все это сплошное веселье и я должен как-нибудь к ним присоединиться, но это было выше моего понимания. Я достаточно пробыл в «большом мире», чтобы понять: братья не должны заниматься сексом друг с другом – такое поведение не назовешь нормальным. Это было извращением, это было неправильно, и я не хотел иметь с этим ничего общего.

Мне было тяжело оставаться дома, зная о том, что происходит, и я снова отправился в детский дом, нуждаясь в месте, где я мог бы привести в порядок свои расстроенные мысли. Вскоре я начал беспокоиться, что Томас все еще остается в этом нездоровом окружении, так что я вернулся домой, чтобы попытаться убедить его уйти со мной. Мы могли бы рассказать кому-нибудь обо всех ужасных вещах, происходивших в нашем доме.

– Нет, нет. – Томас был непреклонен. – Мать убьет меня, если я расскажу.

– Она говорила мне точно так же, – сказал я. – Но так и не убила.

– Ага, и посмотри, куда это тебя привело! – закричал он. – Ты в детском доме, и никто не верит тому, что ты говоришь. Что у тебя есть? У меня, по крайней мере, есть дом и семья.

– Это не семья.

Я угрожал рассказать кому-нибудь о нашей семье, и он разозлился. Все кончилось дракой, хотя до этого мы никогда не дрались. К тому времени он уже умел постоять за себя и хорошенько меня поколотил. Я понял, что ничего не добьюсь, и ушел. Когда я вернулся в детский дом, я уже кипел от злости, и выплеснул ее в своей комнате, круша все, до чего мог добраться. Прибежал социальный работник и попытался меня успокоить, но я пропускал все слова мимо ушей, и ему пришлось применить силу, чтобы усмирить меня. Я начал драться, гнев придавал мне сил, и мне удалось убежать от работника, спуститься вниз, крича и ругаясь без остановки, и хлопнуть дверьми. Я не знал, куда я иду, знал только, что хочу убежать.

Оказавшись на улице, я увидел в окно всех ключевых работников, сидящих вокруг стола в своем кабинете, у них было совещание. Они выглядели такими чопорными и бесполезными, сидя там, за венецианским окном [8] , решая наши судьбы, но не имея ни малейшего представления о том, каково на самом деле быть одним из нас. Я поднял кирпич и со всей силы бросил его в окно, попав одному из работников в плечо. Потом я развернулся и убежал как можно скорее, все еще не зная, куда мне идти, просто желая убежать от всех и всего на свете. Персонал детского дома заволновался, что я сделаю что-нибудь по-настоящему безрассудное, и вызвал полицию, чтобы меня привезли обратно, хотя я не понимаю, какое им было до меня дело.

Меня вернули в детский дом около пяти часов вечера, окно было заколочено досками.

Человек, отвечающий за все детские дома в нашем районе, вызвал меня к себе в кабинет. У него был такой вид, словно он, наконец, исчерпал все свои силы и сделал все, что мог.

– Все, – сказал он, – собирай свои вещи и выметайся. И не смей возвращаться.

– Но мне некуда пойти, – возразил я.

– Возвращайся к матери. У тебя есть дом.

– Вы не понимаете…

– Ты не вернешься сюда. Тебе уже шестнадцать, и мы не обязаны о тебе заботиться.

Мой день рождения остался незамеченным пару недель назад.

– Могу я получить немного карманных денег?

– Нет, не можешь.

Тем же вечером я оказался на крыльце, с брошенным мне вслед рюкзаком. Я знал, что мать и остальные уехали на несколько дней пожить в трейлере, так что дом был пуст. Я вернулся и устроился на ночь в садовом сарае. Было холодно, и я никак не мог заснуть, поэтому у меня была куча времени, чтобы поразмышлять о моем положении и о том, что я на самом деле собираюсь делать дальше.

Я знал, что нет никакого смысла оставаться дома. Я пытался поладить с мамой и остальными снова и снова, но это ни к чему не приводило. А теперь я поругался еще и с Томасом. Я знал, что, если хочу превратить свою жизнь во что-то достойное, я должен начать все с нуля где-то еще, где-то, где мать не сможет найти меня и убедить вернуться назад. Но где? И как?

На следующее утро я проник в дом и обыскал его на предмет любых денег (хотя нашел только мелочь), а также еды и одежды в кладовке. Пройдя по всем сияющим чистотой комнатам, я оставил за собой след разрушения, круша все, что попадало под руку. Комнату Ларри и Барри я перевернул вверх дном. Я выпускал на волю всю ярость, сдерживаемую долгие годы, нарочно сжигая за собой все мосты. Мать узнает, что я сделал с ее драгоценным домом, и если когда-нибудь доберется до меня, снова меня изобьет. Может быть, в следующий раз она даже убила бы меня, как угрожала много раз до этого.

Как и десятки тысяч юношей до меня, я решил отправиться в Лондон, достаточно большой город, чтобы исчезнуть, где мать никогда не сможет меня отыскать при всем желании. У меня в карманах практически не было денег, не было друзей или даже знакомых, к которым я мог бы обратиться, но все же думал, что лучшего варианта для жизни, чем столица, не найти. Когда я больше не мог придумать, какой еще ущерб нанести комнатам, я покинул дом последний раз в своей жизни. Я знал, что это будет непросто. Я слышал, что бездомные дети отправляются на Чаринг-Кросс [9] , но передо мной лежала лишь неизвестность. Что может случиться в моих поисках новой жизни?

Я стоял у дороги с поднятым вверх большим пальцем – и чувствовал, как меня окутывает счастье. Наконец-то я был свободен. Я больше не буду жить в страхе перед маминым гневом. Я могу делать со своей жизнью, что хочу. Я еще не знал, как именно поступлю, но передо мной лежал огромный мир, лучший, чем тот, в котором я жил до сих пор. Меня переполняли незнакомые чувства. Я никогда не задумывался серьезно о будущем – лишь о том, как прожить еще один день. Но теперь я впервые был полон настоящих надежд, и это было потрясающее чувство.

Эпилог

Было очень трудно найти свое место в Лондоне и освоиться, и бывали моменты, когда мне казалось, что у меня ничего не получится, но, наверно, где-то во мне есть очень прочный стержень. Я прошел через три года одиночного заключения в подвале, голод, побои, изнасилования и все виды жестокого обращения, а потом еще четыре года обслуживал клиентов на отвратительной порнофабрике дяди Дугласа. Если ты выжил, пройдя через такое, то сможешь выжить в любой ситуации.

Когда я читаю в газетах о какой-нибудь знаменитости, вызванной в суд за «скачивание порнографии с несовершеннолетними детьми», или еще об одном «кружке педофилов», обнаруженном полицией, или о его лидере и основателе, которого выследили и арестовали в обманчиво непримечательном доме, я думаю о том, как мало обыватели знает об этой стороне мира. То, что происходит с некоторыми детьми, подвергающимися жестокому обращению в нашем обществе, намного мрачнее и опаснее, чем расхожие представления. В западных странах детей с улиц очень редко похищают незнакомцы. (В отличие от других частей мира, где бедность является более серьезной проблемой и торговля людьми более распространена, так как они беззащитны.) Когда такое случается и ребенок исчезает по пути в магазин или, того хуже, из собственного дома, казавшегося безопасным, такое событие попадет в газеты и обсуждается неделями или месяцами, отчасти потому, что такое случается не часто.

Когда мы читаем о детях, которых снимают на видео во время издевательств над ними, или о подобных вещах, распространяемых через Интернет, все мы боимся, что такая судьба может постигнуть кого-нибудь из нашей семьи. Но в большинстве случаев наши страхи ничем не обоснованы. Такие фильмы скачиваются людьми, неспособными преодолеть собственное любопытство или извращенные желания смотреть на сцены пыток и жестокости, и дети, появляющиеся в них, обычно попадают в этот грязный мир с подачи своих родителей, опекунов или других членов семьи. Как правило, детей «продают» и относятся к ним так же жестоко и хладнокровно, как ко всем рабам в истории человечества. Насильники вроде тех, что издевались надо мной, никогда не считали нас за людей, никогда не обращали внимания на наши чувства, никогда не задавали вопросов, даже не называли наших имен. Я надеюсь, что пресса, социальные службы и полиция поймут это и научаться слушать и быть терпеливыми с детьми, кажущимися на первый взгляд агрессивными, но неспособными объяснить почему.

Я никогда больше не видел свою мать, Ларри и Барри или свою сестру после того, как покинул Норвич. Я не получал никаких вестей от Уолли, Мэри или тети Мелиссы и лишь изредка встречался с Томасом. Долгое время я не хотел оглядываться на свою прошлую жизнь, я хотел двигаться только вперед. Потом, когда мне исполнилось двадцать пять лет, произошло самое невероятное событие в моей жизни.

Я влюбился в прекрасную, добрую девушку, и, что самое удивительное, она, похоже, ответила мне взаимностью. По крайней мере, выглядело все именно так, раз она согласилась стать моей женой, и с тех пор мы неразлучны. Я не думал, что мне когда-нибудь удастся завести нормальные отношения после всего того, через что я прошел.

Поначалу все шло не слишком гладко, пока я боролся с призраками из своего прошлого, но жена всегда поддерживала меня. Мишель стала моей половинкой. Я набрался смелости и постепенно рассказал ей обо всем, что со мной произошло, и она испытала ужас и отвращение от моего рассказа, но это помогло лучше меня понять, и вместе мы решили все проблемы. Мы очень долго обсуждали, стоит ли мне идти в полицию и выдвинуть обвинения. Было бы здорово увидеть дядю Дугласа, Джо и всех членов его общества педофилов за решеткой, но я не стал этого делать. Я все еще не доверял людям в полиции и любым представителям власти. Они никогда не верили мне раньше, что могло измениться с тех пор?

Теперь у нас с женой пятеро детей, и я очень стараюсь быть таким отцом, какого всегда мечтал иметь, – таким, каким был бы мой отец, если бы остался жив. Вы наверняка слышали о людях с историей, похожей на мою. Повзрослев, они стали психопатами из-за переполнявшего их гнева и обиды, но я пошел по совершенно другому пути. Я принял решение стать самым лучшим отцом и приложить к этому все свои силы. Это все еще кажется настоящим чудом, но у меня очень счастливая, дружная семья (хотя я никогда не думал, что такое может случиться со мной).

Сейчас, когда я обрел счастье в семейной жизни, я нашел в себе силы рассказать мою историю в этой книге. Я знаю, ее нелегко читать, но надеюсь, что те из вас, кто добрался до этой последней страницы, осознают, что в нашем обществе все еще прячется зло.

Чем больше людей увидят и поймут это, тем больше шансов, что ребенок, оказавшийся в подобной ситуации, получит необходимую помощь.

Мой сайт: www.crysilenttears.co.uk Мой email: [email protected]

Я очень благодарен Эндрю Крафту за помощь в редактировании книги и поддержку на протяжении всей работы над ней

Примечания

1

В Англии – школа для детей старше одиннадцати лет, отобран ных по результатам экзаменов; дает право поступления в высшее учебное заведение; программа предусматривает изучение классических языков (первоначально школа латинской грамматики). – Примеч. пер.

2

В Великобритании – специалисты любой профессии из государственных учреждений или структур, которые государство считает необходимыми, основными и важнейшими для общества, например учителя, полицейские, медицинские работники Государственной службы здравоохранения и т. д. – Примеч. пер.

3

Дом, построенный местными органами власти и являющийся их собственностью. – Примеч. пер.

4

2CV – малогабаритная модель «ситроена», выпущенная с конвейера в 1949 году. Это очень маленький автомобиль, сравнимый с такими моделями как «фолькс ваген-жук» или «Ока». Его действительно может перевернуть один человек. – Примеч. пер.

5

Полуотдельный дом – одноквартирный дом, имеющий общую стену с соседним домом. – Примеч. пер.

6

Сеть фирменных универсальных магазинов компании «Вулворт» (Woolworth Co.), в которых по относительно низким ценам продавались товары широкого потребления. В обиходе их часто называли «Вулиз». – Примеч. пер.

7

Сотрудник, находящийся в торговом зале под видом покупателя и пресекающий попытки воровства. – Примеч. пер.

8

Большое окно; обычно из цельного стекла. – Примеч. пер.

9

Перекресток между Трафальгарской площадью и улицей Уайтхолл, принятый за центр Лондона при отсчете расстояний. – Примеч. пер .