Дисбат Чадович Николай
– Если вы об этом помните, то, наверное, еще при царе Горохе родились, – позволил себе пошутить Синяков.
Однако сосед демонстративно смежил веки и склонил голову на плечо, давая понять, что не намерен продолжать этот пустопорожний разговор.
Перелет с востока на запад имел то преимущество, что Синяков прибыл в пункт назначения даже чуть раньше, чем покинул пункт отправления (по местному времени, конечно). Таким образом, до закрытия присутственных мест оставалось еще несколько часов, которые он хотел посвятить тому, ради чего совершил столь дальнее и дорогостоящее путешествие.
Никакого определенного плана у него не было. Опыта общения с так называемыми правоохранительными органами тоже. Впору было затянуть старинную песню «куда пойти, куда податься».
По мере того, как город приближался (об этом свидетельствовали и промышленные дымы на горизонте, и все чаще мелькающие дачные массивы, и цифры на километровых столбах), его страх перед всесильным и недоступным молохом власти все нарастал.
Чтобы хоть как-то отвлечь себя от тягостных мыслей, Синяков стал вспоминать подробности банкета, посвященного его отъезду. Ясно, что все присутствующие там, заранее предупрежденные Стрекопытовым, хотели укрепить его дух, рассеять тревогу и внушить уверенность в собственных силах, без чего начинать какое-либо важное мероприятие ну просто глупо. В чем-то этот замысел увенчался успехом. Правда, в покровительство потусторонних сил, обещанное шаманом, верилось плохо, точно так же, как и в свечки Стрекопытова, зато напутственные слова участкового крепко запали Синякову в душу.
Прошлое нужно было отбросить как сон, а жизнь начать сначала. И начать совсем другим человеком. Если не отчаянным храбрецом, то по крайней мере не трусом. Если не проходимцем, то законником, твердо знающим свои права и умеющим их защищать. Если не твердолобым бараном, то стоиком, способным терпеливо сносить любые жизненные испытания. Если не героем, то хотя бы не жертвой.
Самое смешное, что когда-то он был именно таким. Сильным, настойчивым, предприимчивым. Вожаком в любой шайке, капитаном в любой команде, победителем в любой схватке.
Куда это все потом подевалось? Где он растратил свою волю, куда растранжирил силы, на какие медные гроши разменял полновесное золото судьбы, по всем статьям обещавшей удачу?
То ли это водка разъела камень его характера, то ли змеюка-жена по капле высосала горячую кровь, то ли каждодневная гонка за успехом подточила некогда могучий организм? Увы, никто не ответит сейчас на эти вопросы, а в особенности он сам.
А ведь когда-то все начиналось так удачно. И начиналось именно здесь, в этом городе, куда по настоянию родителей и по примеру одноклассников он приехал однажды, чтобы изучить науку радиотехнику, к которой тогда не испытывал никакого влечения и в которой сейчас не понимал ни бельмеса…
…Вступительные экзамены юный Синяков сдал слабо, на троечки. До проходного балла ему было как до Луны. Выручило, как ни странно, очередное обострение международной обстановки.
Сверху поступило секретное распоряжение создать на базе факультета радиотехники несколько спецгрупп, укомплектованных физически крепкими лицами мужского пола, идейно стойкими, ни в чем предосудительном не замеченными, желательно славянской национальности.
Таким образом сразу отсеялись девчонки, слабаки, нацмены и все те, на кого в соответствующих органах имелся хотя бы самый ничтожный компромат. Еврей еще мог проскочить, но только при условии наличия идеальных оценок. Зато для идейно стойких здоровяков, вроде Синякова, дорога к вершинам науки была открыта.
Что именно хотела впоследствии выковать из этих ребят родина – щит, меч или еще что-нибудь покруче, – было известно одному только богу да этой самой родине, вернее, узкому кругу высокопоставленных особ, узурпировавших право говорить от ее лица.
Но как бы там ни было, а занятия в положенный срок начались. Спецгруппам и условия были созданы специальные – всем предоставили общежитие и назначили стипендию.
Впрочем, эти блага на успеваемости новоиспеченных студентов сказывались мало. Сила и здоровье не могли заменить усидчивость и тягу к знаниям, а пресловутая идейная стойкость, имевшая место только на бланках комсомольских характеристик, скоро стала давать трещины.
Сам Синяков (за рост и ширину плеч назначенный старостой группы) в первом семестре, к примеру, завалил пять зачетов из десяти и потом по многу раз пересдавал их. Кроме того, его выселили из общежития (к счастью, условно) за попытку провести мимо вахты посторонних лиц женского пола, используя при этом подложные документы.
Несмотря на титанические усилия деканата сохранить кадры спецгруппы, только за первый год обучения они сократились почти вдвое. Так уж получилось, что по долгу старосты Синяков исполнял в этом процессе незавидную роль вестника горя.
Стоило только кому-либо из студентов окончательно забросить учебу, как на его поиски отправляли Синякова.
А уж он-то знал, где искать! Сам проводил в этих притонах и вертепах почти все свободное время. Стоило только Синякову в неурочное время навестить одно такое местечко, как очередной прогульщик, снедаемый запоздалым чувством раскаяния, вопрошал:
– Ты за мной?
– А ты как думаешь? – разводил руками староста. – Сам знаешь, я человек подневольный.
– Что же мне делать? – патетически восклицал несчастный, перед затуманеным взором которого вставал не только образ разъяренного папаши, но куда более грозный призрак вонкомата.
– Может, справкой разживешься? – лелеял надежду Синяков, питавший ко всем своим однокурсникам добрые чувства. – Болел, мол, воспалением среднего уха или еще чем…
– Да кто же мне эту справку задним числом даст! Тем более за целых десять дней!
– Скажи, что в милиции сидел. Заступился, дескать, за женщину и загремел по ошибке. А чтоб не компрометировать институт, фамилию скрыл.
– Думаешь, поверят?
– Скорее всего нет, – соглашался Синяков. – Ну тогда, значит, пойдем…
И бедняга, уронив буйную головушку, покорно следовал за Синяковым к лобному месту, расположенному непосредственно за дверями кабинета декана (дальше лежал ковер, и ступать на него студентам не позволялось). Суд там творился скорый и неправедный, а обязанности палача исполняла секретарша, тут же выдававшая нерадивому студенту его документы и соответствующую справку.
Таким образом, лямку старосты Синяков все же тянул, пусть даже из-под палки. Не исключено, что именно эта деятельность спасала от исключения его самого. Впрочем, и успехи на спортивном поприще значили немало. К тому времени он уже имел первый разряд по самбо и гонял мяч за сборную «Буревестника». В случае любой очередной передряги на защиту Синякова грудью вставал завкафедрой физвоспитания, давно впавший в старческий маразм ветеран (не только спорта, но, что весьма немаловажно, и органов).
Не повредил авторитету Синякова даже скандальный случай, имевший место на первомайской демонстрации. Дело было так.
Колонна, сформированная из лучших представителей института, то есть из тех преподавателей и студентов, которые не сумели под благовидным предлогом заранее смыться, выступила рано на рассвете. По прямой до центральной площади, носившей в народе название «Плац Дураков», было не больше часа спокойной ходьбы, однако сначала полагалось прибыть к колхозному рынку («Таракановке»), месту сбора всех колонн района, а уж потом, кружным путем чуть-ли не через весь город, добираться до проспекта («Бродвея», естественно), оцепленного милицией и «добровольными псами» – дружинниками.
Сам по себе торжественный марш мимо правительственной трибуны занимал не более четверти часа, после чего всем, не имевшим на руках праздничных плакатов, можно было расходиться. В общем и целом на все это мероприятие уходило полдня.
Люди в первомайских колоннах, то и дело попадавших в заторы, развлекались как могли. Женщины пели и плясали. Мужчины распивали спиртные напитки и щупали женщин. Некоторые, впрочем, тоже пробовали плясать, наступая соседям на ноги. Повсеместно играли духовые оркестры.
В институтской колонне было немало представителей Черного континента, обучавшихся, правда, на других факультетах. Ради праздника они облачились в национальные одежды – белые бурнусы и дурацкие шапочки, похожие на тюбетейки.
В те времена считалось, что все негры – это самоотверженные борцы против империализма и неоколониализма, поэтому простой советский люд, узревший своих братьев по борьбе, щедро угощал их водкой, а иногда даже коньяком, продававшимся в разлив на уличных лотках. Немало дармовой выпивки досталось и Синякову, сумевшему втереться в доверие к чернокожим студентам еще в самом начале демонстрации.
Короче говоря, когда пришло время маршировать перед трибуной, где уже сгрудились представители местной власти, один из которых кричал козлиным тенорком: «Слава советскому студенчеству!», колонна института выглядела следующим образом. Впереди всех гордо выступал Синяков, облаченный в бурнус, давно утративший свой первоначально девственно-белый цвет. Правой рукой он обнимал голого по пояс негра, ноги которого выписывали замысловатые кренделя, а левой – непотребную девку, оскорблявшую славное советское студенчество одним только своим видом. Непосредственно за этой троицей несли знамя института, как бы осенявшее своим полотнищем их непутевые головы. Дальше шагал преподавательский состав, возглавляемый деканом, – краснорожим, коротконогим карликом, человеком по-своему справедливым, но невероятно грубым. И лишь затем, по шесть в ряд, двигались те, среди которых и полагалось находиться Синякову.
Естественно, столь вопиющее нарушение субординации не могло ускользнуть от бдительного ока декана, однако предпринять какие-либо радикальные меры ему мешала неизбежная в таких случаях давка.
Догнать нерадивого студента и его новых друзей он сумел лишь у самого выхода с площади, напротив помпезного здания Дома офицеров, известного также, как «Приют Мухобоев». Свирепый взгляд декана подействовал на всех троих подобно ушату холодной воды, а окрик: «Геть отсюда, босота запойная!» – дошел даже до сознания негра, между прочим, являвшегося сыном премьер-министра бывшей французской колонии Сенегал.
Впоследствии декан неоднократно напоминал об этом постыдном происшествии не только самому Синякову, но и его однокурсникам. Стоило кому-то из них проштрафиться, как декан глубокомысленно изрекал: «Если староста пьяница, так что тогда можно требовать с рядовых студентов!»
Таких, скорее комических, чем досадных эпизодов в жизни юного Синякова было немало, но вовсе не они способствовали его популярности среди сверстников. Прославился он совсем на другом поприще.
Общежитие, которое должно было стать для студентов родным домом, на самом деле оказалось проходным двором, борделем и клоповником, где царили законы лагерного барака.
Кроме того, две враждующие банды, контролировавшие соседние районы – «Агропоселок» (массив частной застройки, клином врезавшийся в многоэтажный город) и «Джунгли» (парк культуры и отдыха с прилегающей к нему территорией), – превратили общежитие в ристалище для сведения своих непростых счетов.
Особенно туго приходилось первокурсникам, занимавшим нижние этажи. В любой час дня и ночи их могли послать за водкой, беспричинно избить или попросту выбросить вон из комнаты, понадобившейся для каких-то совсем иных нужд. Кто бы ни брал верх в незатихающей распре – «Агропоселок» или «Джунгли», – в конечном итоге больше всех страдали несчастные студенты.
Синяков, сначала принимавший столь печальное положение вещей как должное, вскоре убедился, что терпеть дальше просто невозможно. Вопрос стоял не о защите чести и достоинства, а об элементарном выживании. Любого из его друзей могли запросто пощекотать пером, постоянные поборы лишали студентов средств к существованию, кое-кого из них уже пытались опетушить, а один слабый духом мальчик едва не покончил жизнь самоубийством. Самому Синякову однажды нахально помочились в постель.
Конечно, на столь наглые притеснения можно было пожаловаться в деканат или милицию, но это было куда позорней, чем терпеливо, молча сносить побои и прочие издевательства. Закладушничество считалось в народе грехом куда более тяжким, чем прелюбодеяние или лжесвидетельство, что для страны, в которой это самое закладушничество лежало в основе государственной политики, выглядело тем более странно.
Официальная версия дальнейших событий, в создании которой немалое участие принял и сам Синяков, выглядела примерно так. Защищая жизнь и покой своих однокурсников, он втерся в доверие к главарям обеих противоборствующих банд и повел дело таким образом, что вскоре они измотали себя в междоусобной борьбе. Воспользовавшись ослаблением исконного врага, Синяков сплотил всех студентов спецгруппы, создав новую силу, способную дать отпор кому угодно.
Не прошло и полугода, как «радиотехники» полностью захватили контроль над общежитием. Их стали побаиваться не только в окрестностях, но даже в таких отдаленных районах, как «Ракоедовщина» и «Даманский».
Кроме чисто организационных свершений, Синякову приписывалось и немало боевых подвигов, главным из которых был поединок с атаманом «Агропоселка», прежде непобедимым Ванькой Солистом, позорно бежавшим из общежития не только без зубов, но и без ботинок.
На самом деле все обстояло несколько иначе. На первых порах Синяков никаких далеко идущих целей перед собой не ставил. Надо было спасаться самому. Даже первый разряд по самбо не гарантировал победы в схватке с парочкой блатных, с детства постигавших премудрости рукопашного боя на задворках и в подворотнях.
Отсюда и заискивание перед бандитскими главарями, местами даже переходившее в коллаборационизм. Так, например, ему стали доверять расправу над наиболее строптивыми студентами, что для тех, безусловно, было наименьшим злом.
Добившись особых прав для себя, Синяков позаботился и о ближайших друзьях. Так возникло ядро студенческого братства, с которым в самом ближайшем будущем пришлось считаться даже коменданту общежития. Для «Агропоселка» и «Джунглей» между тем наступили не лучшие времена. Бандиты так опостылели всем, что ими в конце концов занялись органы. Не менее полусотни лучших бойцов угодило за решетку, еще столько же оказалось под подпиской о невыезде.
Таким удобным моментом нельзя было не воспользоваться. Сначала незваных гостей отвадили от общежития, а потом стали беспощадно преследовать на их собственной территории. Очередной призыв в армию окончательно поставил точку на существовании обоих банд, из разряда городских напастей перешедших в разряд легенд.
С Ванькой Солистом, кстати, Синяков сохранял нормальные отношения до самого конца. Зубы тот вышиб сам, в пьяном виде ударившись мордой об унитаз (попить оттуда хотел, что ли?), а на улицу его выпроводила техничка, по вечерам убиравшая институтские туалеты. Модные туфли Солиста она оставила себе, справедливо полагая, что после такого нокаута он про них никогда и не вспомнит…
Задумавшись, Синяков пропустил транспарант, сердечно приветствовавший всех въезжающих в город, только успел краем глаза заметить промелькнувший справа милицейский пост, чей многочисленный и хорошо вооруженный гарнизон беспощадно шмонал этих самых въезжающих, не оставляя никакого шанса потенциальным наркокурьерам, контрабандистам, торговцам оружия, лицам без гражданства и прочим подрывным элементам.
Чахлый и основательно замусоренный лес, отрезанный серо-стальным лезвием Кольцевой дороги, остался позади. Потянулись районы новостроек. Места эти были Синякову совершенно незнакомы. В его времена здесь, наверное, собирали грибы и лишали невинности девчонок.
Первое здание, которое он узнал – и то не по внешнему виду, а по запаху, – был дрожжевой завод, как и четверть века назад продолжавший исправно отравлять городскую атмосферу. Здесь всегда вольготно жилось самогонщикам. Мало того что они никогда не испытывали дефицита с одним из важнейших компонентом исходного сырья, то есть браги, так даже их деятельность, по природе своей довольно вонючую, постороннему человеку унюхать было просто невозможно.
Потом стали попадаться и другие знакомые приметы – фасады домов, пусть и как-то иначе оштукатуренные, пивнушки и ресторации, которые, слава богу, он знал наперечет, дремучие лесопарки, где в свое время немало было пролито пота, крови да и спермы тоже.
Город, надо сказать, изменился не так сильно, как это можно было ожидать в период смены общественно-политического строя. Улицы носили прежние названия. На прежних местах торчали бронзовые истуканы сомнительных героев, зловещих вождей и продажных щелкоперов. Вот только вместо трамваев повсеместно курсировали троллейбусы, побольше стало уличной рекламы, раньше базировавшейся на трех китах – «Храните… Летайте… Пейте…», да в книжных магазинах теперь торговали разным ширпотребом.
Короче говоря, город был как город, а люди в нем как люди – зря не лыбились, но и не кусались. Похоже, что мрачные пророчества шамана являлись всего лишь плодом его больного воображения. Вот только воспоминание о зловещем городском пейзаже, который Синяков успел рассмотреть на дне губительной воронки, почему-то немного смущало душу.
Тем временем автобус проскочил мост, под которым располагалась другая оживленная магистраль, поплутал еще немного по улицам и вскоре выехал на хорошо знакомую Синякову привокзальную площадь.
Впрочем, знакомой он мог назвать только одну ее сторону, где на манер неприступных бастионов возвышались серые громады домов-близнецов, призванных олицетворять мощь и нерушимость рухнувшей в одночасье власти.
Другая сторона площади, непосредственно примыкавшая к перрону, разительно изменилась. Уютное здание старого вокзала, некогда единственное место, где ночью можно было и перекусить, и девчонок снять, и водкой у таксистов запастись, исчезло. На его месте торчала какая-то грандиозная вертикальная конструкция, похожая на стартовую башню космодрома. Непреодолимые бетонные стены огораживали строительную площадку, судя по всему, давно заброшенную. С крыши расположенного наискосок «Макдоналдса» на это архитектурное чудо скалился огромный надувной клоун.
Тут автобус наконец остановился, и пассажирам было предложено выходить, не забывая при этом свой багаж.
Оттащив «Секретный № 3» в камеру хранения, Синяков вновь задумался. Хочешь не хочешь, а нужно с чего-то начинать. Неизвестно почему на ум пришел Стрекопытов, едва ли не в каждой фразе поминавший прокурора, который и законы сам себе пишет, и срока немереные безвинным душам вешает, и в тайге медведям служит.
Мысль, похоже, была дельная. Перво-наперво надо переговорить с прокурором. Военным, естественно. Ничего хорошего от этой встречи ждать, конечно, не приходится, но хотя бы дело прояснится – где сейчас Димка, какая статья ему грозит и чем она конкретно пахнет.
Сказано – сделано!
Милиции по вокзалу слонялось не меньше, чем по аэропорту, и Синяков, стараясь дышать в сторону, поинтересовался у первого встречного сержанта адресом военной прокуратуры.
Юный страж порядка, повадками похожий на дворняжку, которой доверили вдруг охранять территорию мясокомбината, на этот простой вопрос ответил не сразу. Мучительная борьба противоречивых чувств читалась на его конопатом лице, еще не искореженном гримасой профессиональной бдительности.
С одной стороны, не мешало бы задержать этого явно подозрительного типа. Но с другой – зачем мешать человеку, и так направляющемуся в твердыню правосудия?
Короче говоря, сержант решил ограничиться проверкой документов. Каждый листок паспорта он изучал с таким же вниманием, как сомнительную купюру. Убедившись, что придраться здесь не к чему, сержант вынужден был ответить Синякову, руководствуясь той статьей присяги, которая требовала вежливого и культурного обращения к гражданам:
– Прямо туда не доедешь. Топай лучше пешком до проспекта… Знаешь, где это?
– Ага, – кивнул Синяков.
– А там всего пару кварталов пройти. Увидишь большие часы, они все время двенадцать показывают, поворачивай налево. Дойдешь до скверика. За ним храм божий. Не спутаешь. Прокуратура рядом.
Поблагодарив милиционера, на рукавах которого красовались многочисленные нашивки с мечами, дикими животными и какими-то непонятными аббревиатурами, Синяков отправился в указанном направлении.
Лопатками он все время ощущал пронзительный и недоверчивый взгляд сержанта. Прежде чем повернуть за угол, Синяков успел раза два споткнуться. Если кто-то и общался здесь с потусторонними силами, так это славные ребята из внутренних органов (употребляя термин из популярного анекдота).
Первый с момента прибытия в этот город приступ ностальгии он ощутил именно на проспекте, не раз менявшем свое официальное название, но среди завсегдатаев – кутил и праздных гуляк – всегда именовавшемся «Бродвеем».
Вот Главпочтамт, на ступеньках которого принято было назначать свидания; вот старая интуристовская гостиница, где всегда ошивались валютчики и фарцовщики; вот кинотеатр, в то время один из лучших в городе; вот мрачное, кубическое здание, прозванное «Жандармерией», куда непросто было войти, но еще труднее выйти; вот если и не самые шикарные, то самые популярные рестораны и кафешки; вот общественный туалет «Тусовка педерастов» и вот, наконец, перекресток, откуда хорошо видны большие круглые часы, обе стрелки которых замерли на цифре двенадцать. Скверик, расположенный в двухстах метрах за поворотом, Синяков тоже хорошо помнил. Давным-давно поблизости от него не то застрелили, не то искалечили какого-то легендарного борца за свободу, и по праздникам сюда принято было приносить цветы.
Осталось найти главный из указанных сержантом ориентиров – церковь, но ее скрывали пышно разросшиеся за четверть века деревья. Дабы понапрасну не топать туда-сюда, можно было поспрошать граждан, отдыхавших здесь же на скамейках, но тут церковь сама обнаружила себя мелодичным колокольным перезвоном.
Внезапно какое-то недоброе предчувствие кольнуло сердце Синякова. Он невольно придержал шаг, но под оценивающим взглядом юной курящей особы, закинувшей ногу за ногу так нахально, что из-под юбки даже пупок выглядывал, вынужден был вновь заторопиться.
Сквер кончился. Мимо его ограды по узкой улочке неслись машины – ожившие покойники со всех автомобильных кладбищ старушки Европы. Поодаль высился храм, выкрашенный в цвет яичного желтка.
Кошмарное видение обрело реальность. Это были те же самые улицы, только полные суеты и жизни. Это был тот же самый храм, только сейчас на его маковках сверкали золоченые кресты.
Рядом находилось здание-близнец с такими же толстенными стенами, с такими же окнами-бойницами и такое же ярко-желтое, правда, без куполов и колоколен. Люди, входившие в его двери и выходившие из них, как правило, были облачены в защитного цвета мундиры…
Глава 4
Похоже, сегодня удача не отходила от Синякова ни на шаг. В его душу даже закралась тревога: а не собирается ли эта капризная дамочка с завтрашнего дня взять отпуск?
Прокурор оказался на месте (как нарочно, у него были сейчас приемные часы), и очередь к нему собралась совсем небольшая, человек пять-шесть. Точнее сказать было нельзя, потому что мужчины все время выходили курить, стреляя друг у друга то сигареты, то спички. Женщин было всего две. Та, что постарше, все время натягивала на глаза черный траурный платок, а та, что помоложе, нянчила на руках ребенка. Отлучаясь покурить, она оставляла ребенка на попечение секретарши, надо думать, своей близкой знакомой.
В очередной раз вернувшись в приемную, она поинтересовалась у секретарши:
– Что же, так и будете в этих поповских хоромах сидеть? Не наезжают еще на вас хозяева?
– Еще как наезжают! – усмехнулась секретарша. – Митрополит, видите ли, пожелал здесь свою канцелярию открыть. Во все инстанции на нас жалобы строчит.
– А вы что?
– А мы ничего. Пускай построят для нас в другом месте прокуратуру, суд и гауптвахту, тогда съедем. Думаешь, приятно каждый день эти колокола слушать? Голова раскалывается!
«Оказывается, все учреждения здесь в одной куче, – догадался Синяков. – Удобно, ничего не скажешь…»
– Ты за свекрухой-то своей поглядывай, – секретарша покосилась на женщину в черном платочке. – Не в себе она, похоже… Как бы не отрубилась. Бывали уже такие случаи. А у меня даже нашатыря нет.
– Ничего ей не сделается, – беспечно махнула рукой девица. – Она еще нас с тобой переживет. Кремень, а не баба.
– Не скажите, – вмешался в разговор один из мужчин, похоже, слегка подвыпивший. – У меня тоже, между прочим, жена была. И тоже… кремень. Даже трактор. Потом какой-то прыщик расковыряла и р-раз – сгорела в три дня. А я ей перед этим еще зубы вставил. За пятьсот баксов! – Неподдельная печаль звучала в голосе вдовца.
– Ну и что такого! – заерзал на стуле другой мужчина, сидевший к Синякову ближе всех. – Раз зубы на твои средства вставлены, имеешь полное право их перед погребением изъять. Никто тебя в нынешние времена за это не упрекнет.
– Так ведь они-то не золотые, а керамические! – простонал вдовец. – Кому они теперь нужны?
Тут прокурор разделался с находившимся у него посетителем, и секретарша кивнула женщинам: «Заходите».
Пробыли они в кабинете прокурора очень недолго и вышли оттуда в слезах. Рыдала не только пожилая женщина, действительно казавшаяся невменяемой, но и легкомысленная девица, и даже младенец, до этого державшийся на удивление спокойно. Секретарша потянулась было к графину с водой, но на нее замахали, как на привидение.
Спустя еще полчаса Синяков оказался в очереди первым, а одновременно и последним, потому что других желающих на прием не было. Никто из посетителей не задержался в кабинете долго, и все они, кроме вдовца, ушли несолоно хлебавши (сосед Синякова даже зло выматерился в коридоре). Зато вдовец, заполучивший какую-то важную для себя бумажку, прямо цвел. Когда секретарша шлепнула на эту бумажку штамп, он даже совершил неуклюжую попытку чмокнуть ее в щеку.
– Заходите, – не глядя на Синякова, буркнула секретарша, занятая наведением красоты на своем довольно-таки банальном и блеклом личике.
Конечно, она здесь была самым мелким из винтиков, но от одной мысли о том, что Димкина судьба может зависеть вот от такой лахудры, на душе становилось тошно.
Бочком проникнув в кабинет, Синяков первым делом узрел не хозяина, а глянцевый лик Воеводы, одновременно и мудрый, и простецкий, снисходительный и взыскующий, добродушный и строгий.
Сам прокурор располагался не напротив дверей, как это обычно принято, а где-то в углу. Планировка монашеских келий шла вразрез с казенной целесообразностью госучреждения.
Числившийся по военному ведомству прокурор состоял в звании полковника. Выглядел он достаточно моложаво, хотя о его реальном возрасте ничего определенного сказать было нельзя, точно так же, как и о возрасте монументальной фарфоровой пепельницы, украшавшей стол. Подобные вещи делаются на века, и ветры времени не властны над ними. В этой пепельнице, возможно, тушил сигарные окурки еще граф Бенкендорф, а человек с таким лицом мог заседать и в иудейском синедрионе, и в трибунале святой инквизиции, и в приснопамятной ежовской тройке.
– Слушаю вас, – произнес прокурор скрипучим голосом, глядя куда-то мимо Синякова.
Тот хоть и волновался (а кто не волнуется, оставшись наедине с прокурором), но суть дела сумел изложить кратко и толково.
– Синяков Дмитрий Федорович, рядовой, – повторил прокурор и, вооружившись толстенными очками, стал вглядываться в какой-то список, лежавший перед ним на видном месте. – Действительно, есть такой… Суд назначен на завтра, на одиннадцать ноль-ноль. Хотите присутствовать?
– Конечно, конечно, – заторопился Синяков. – А можно узнать, за что его судят?
– Вас статья интересует? – Прокурор тщательно протирал очки белоснежным платком.
– В статьях я не очень… Вы лучше скажите, какое он преступление совершил. Украл что-нибудь или подрался?
– Неуставные взаимоотношения, – сухо ответил прокурор.
– Вот те на! – Синякову вдруг перестало хватать воздуха. – Никогда бы не подумал…
– Детей надо лучше воспитывать, тогда и удивляться не будете, – все тем же постным голосом посоветовал прокурор.
– Я бы не сказал, что он плохо воспитан… А сколько ему грозит?
– До трех лет, – закончив полировать очки, прокурор теперь любовался ими, поворачивая к себе то одной, то другой стороной.
– Ничего себе! – Эта весть была для Синякова как удар под ложечку. – Ничего себе… А помочь ему никак нельзя?
– Наймите адвоката, – отложив очки, прокурор стал внимательно рассматривать свои ногти. – Все вопросы к нему.
– А где этого самого адвоката найти? Рабочий день уже заканчивается… – произнес Синяков неуверенно.
– Третий кабинет налево. И советую поторопиться, – уставившись на портрет Воеводы, прокурор забарабанил по столу пальцами.
Это означало, что разговор закончен. Синяков хотел еще разузнать, где сейчас может находиться Димка, но внимание прокурора отвлек телефон, затрезвонивший на приставном столике.
– Сводка? – поинтересовался он, напяливая свои необычные очки. – Почему так поздно? Хорошо, сейчас запишу… Вы помедленнее диктуйте, помедленнее…
Тут только Синяков понял, почему прокурор так ни разу не глянул в его сторону. Слепой, как крот, и ничего не видящий дальше своего носа, он прибегал к помощи очков лишь тогда, когда заглядывал в бумаги.
Людей, а особенно их лица, то искаженные горем, то заискивающие, то распухшие от слез, он не замечал принципиально.
Если бы Синяков был настроен более воинственно и его не скрутили бы в дугу личные неприятности, он мог бы сейчас патетически воскликнуть, обращаясь к прокурору, что именно такие бездушные служители неправедных законов засудили в свое время Иисуса из Назарета, Джордано Бруно, академика Вавилова и доброго христианина Стрекопытова.
Впрочем, если говорить откровенно, Синяков никогда бы не решился на подобный поступок, потому что хорошо помнил одну из заповедей Стрекопытова, гласившую, что спорить с прокурором то же самое, что брызгать против ветра.
Оказавшись в узком сводчатом коридоре, где нельзя было ни присесть, ни даже к стене прислониться (все они были свежевыбелены известкой), Синяков очень скоро убедился, что председатель суда, прокурор, комендант гауптвахты и адвокаты занимают практически смежные кабинеты. Надо думать, все они не раз участвовали в приятельских попойках и даже крестили друг у друга детей. Не исключено, что к этой же компании принадлежал и митрополит, обитавший через улицу напротив.
Адвокат, в отличие от других должностных лиц, нашедших приют под этими древними сводами, был облачен в цивильный костюм и старался держаться рубахой-парнем. Впрочем, вскоре он признался, что в свое время тоже служил по прокурорской части, правда, простым следователем.
«Это то же самое, как если бы вышедший на пенсию палач устроился на работу акушером, – подумал Синяков. – Хотя так оно, может, и к лучшему. Он здесь все ходы-выходы должен знать».
Перед адвокатом лежали большие конторские счеты, и, закончив очередную фразу, он для вящей убедительности громко щелкал костяшкой. Возможно, это удерживало его от излишнего многословия.
– Я свои услуги не навязываю, – заявил адвокат первым делом. – Решайте сами, исходя из ваших финансовых возможностей.
– Помочь-то вы ему чем-нибудь можете? – напрямую спросил Синяков.
– Заранее сказать трудно. Я ведь еще и дело не читал.
– Когда же вы успеете прочесть?
– Прямо перед судом. Какие сейчас дела… Три странички. – Адвокат уже раскрыл было рот, чтобы рассказать о том, какие грандиозные дела он раскручивал раньше, но тут же энергично перебросил косточку на счетах, тем самым самолично пресекая ненужную откровенность.
– Как же так получается, за три странички – три года, – Синяков все еще не мог оправиться от пережитого шока.
– Случалось на моей памяти, что и за три слова расстрел давали. – Снова громкий щелчок.
– Так то когда было…
– Бывает, времена возвращаются, – адвокат почесал счетами спину. – Вы с собой никаких документов не захватили?
– А какие документы я должен был с собой захватить? – удивился Синяков.
– Неплохо было бы иметь справку о тяжелом заболевании одного из близких родственников. Желательно психическом. А еще лучше о ранении или контузии, полученных при выполнении интернационального долга. Мог же у вашего сына быть брат, потерявший в Афгане, скажем, ногу.
– Нет у него такого брата.
– Да нам не брат нужен, – проникновенно произнес адвокат. – Его к делу не подошьешь. Нам справка нужна.
– Фальшивая? – догадался Синяков.
– Почему сразу фальшивая? – адвокат даже обиделся. – Фальшивыми деньги бывают. А в процессе защиты обвиняемого любые средства хороши. Разве вы об этом не знаете?
– Таких документов у меня нет, – развел руками Синяков.
– А как насчет похвальных грамот, дипломов, официальных благодарностей, правительственных наград, полученных непосредственно вашим сыном? Суд это учитывает.
– Откуда у него в восемнадцать лет возьмутся правительственные награды?
– Ладно. Будем строить защиту, опираясь на ошибки следствия, – адвокат тряхнул счетами, как шаман своим бубном.
– Думаете, есть они?
– Уверен, – безапелляционно заявил адвокат. – Иногда их даже преднамеренно допускают. Чтобы была возможность в случае чего дать задний ход.
– Хорошо бы, – вздохнул Синяков. – Но ведь приговора все равно не избежать.
– Ну и что! Зато полгодика можно скостить.
– А если иначе? – Синяков откашлялся в кулак. – Мне, конечно, просить об этом неудобно… Но поймите правильно, я ведь отец… Если, как говорится, подмазать кому-нибудь? Судье или прокурору…
– Нет, уже поздно. – Столь откровенное предложение ничуть не смутило адвоката. – Раньше надо было беспокоиться, на стадии предварительного следствия… А когда дело в прокуратуру попало – все.
– Понятно. – Надежды рушились одна за другой, словно птичьи гнезда под ударами бури. – А нельзя узнать, где он сейчас находится?
– Почему нельзя? Можно. – Адвокат постучал углом счетов в стенку, оказавшуюся вовсе не кирпичной, а фанерной. – Сергей, зайди ко мне! Разговор есть.
За хлипкой стеночкой кто-то недовольно буркнул и тяжко заворочался, словно зверь в клетке. Заскрипел стул. Хлопнула соседняя дверь. Запела паркетная доска, на передвижения Синякова никак не отзывавшаяся.
Человек в форме, ввалившийся в кабинет, был всего лишь старлеем, но страха он внушал не меньше, чем маршал. Столь импозантные фигуры мать-природа создает редко, и то, наверное, по спецзаказу.
Спецзаказ, по которому был создан этот самый Сергей, формулировался примерно так – «Идеальный образец коменданта гауптвахты».
– Ну? – пробасил он, мельком глянув на адвоката. – Чего звал?
– Рядовой Синяков за тобой числится? – несколько заискивающе спросил адвокат.
– Почем я знаю? Их за мной больше полсотни числится… Из какой он части?
– Особая бригада внутренних войск, – вспомнил Синяков.
– А-а… этот… Лежит на нарах. Суда ждет. Таких на работу выводить не положено.
– Вот отец его приехал, – адвокат указал на Синякова. – Увидеться хочет.
– До суда не положено, – обронил комендант равнодушно.
– Ты пойми, он же не из пригородного колхоза сюда пришлепал! – загорячился адвокат. – Он за тысячу верст на самолете прилетел!
– Хоть на ракете. Какая разница, – комендант и бровью не повел. – Устав забыл?
– Я больше забыл, чем ты помнишь! – Адвокат схватил счеты, словно это было какое-то неотразимое оружие вроде меча-кладенца. – Разве нельзя для хорошего человека исключение сделать?
– Нет в уставе такого термина «хороший человек». – Комендант осторожно отобрал у адвоката счеты и от греха подальше положил их на шкаф. – Еще вопросы имеются?
Тут внутренний голос подсказал Синякову, что пора брать инициативу на себя. По некоторым приметам – значку мастера спорта и переломанным ушам – он почуял в коменданте родственную душу.
– Борьбой занимаетесь? – поинтересовался Синяков как бы между прочим.
– Бывает, – буркнул комендант.
– Каким видом?
– Всеми…
– Зубаря случайно не знаете? Или Метлицкого? – Это были ровесники Синякова, вместе с ним начинавшие спортивную карьеру и впоследствии добившиеся немалых успехов.
– Про какого Зубаря речь? – В светлых рысьих глазах коменданта пробудилось что-то похожее на интерес.
– Про Илюху.
– Илья Ильич тренировал меня одно время, – комендант в упор уставился на Синякова. – А вы ему кем доводитесь?
– Другом. Ну и соперником, конечно. В одном весе боролись. То он меня, то я его. Говорят, он потом на Европе призером стал? В Мадриде, кажется?
– В Лиссабоне, – уточнил комендант.
– Привет ему от меня при встрече передавайте.
– Помер Илья Ильич в прошлом году. Не вышел из запоя.
– Вот так несчастье! – Скорбь Синякова была совершенно искренней. – А ведь помню, он раньше и пива в рот не брал.
– Именно это и губит нашего брата! – вмешался адвокат. – Кто резко начинает или резко завязывает, тот обречен. Нужно понемногу, но постоянно.
– Вроде как ты, – усмехнулся комендант, поворачиваясь боком к двери. – Ну ладно… Если вы Зубаря знали, это меняет дело. Заходите через четверть часа ко мне, что-нибудь придумаем.
– Вот так надо улаживать дела! – воскликнул адвокат, когда они остались наедине (можно было подумать, что это именно он уломал несговорчивого коменданта). – А у нас с вами осталась одна небольшая формальность.
– Вы деньги сразу берете? – Синяков понял его прозрачный намек.
– Половину сразу, половину потом.
– У меня, правда, с собой только доллары…
– Ничего, сейчас по текущему курсу пересчитаем. Подай-ка сюда мой деревянный калькулятор.
Затем быстро-быстро защелкал костяшками.
За все время, проведенное Синяковым в кабинете адвоката, это был первый случай, когда счеты использовались по их прямому назначению.
Гарнизонная гауптвахта располагалась в том же самом здании, только вход имела со двора.
Автоматчик, вызванный дежурным по КПП, отвел Синякова в обширное помещение, где раньше, надо думать, проводились молебны. Об этом можно было судить по непомерной высоте потолка, на котором даже крюк от паникадила сохранился.
То, что находилось здесь сейчас, шутки ради можно было назвать музеем решеток.
Решетки были повсюду: на окнах, на дверях, на стенных нишах, в коридорах, даже под потолком – все разного размера и разной конфигурации. Были решетки-солнышко, решетки-елочка и просто решетки без всяких изысков. Были решетки раздвижные, были и стационарные. Одни были сварены из прутка, другие из уголка, а третьи вообще из швеллера. Из материалов шире всего была представлена сталь, но имелся и алюминий, как простой, так и анодированный.
Чувствовалось, что кто-то из былых комендантов (а может, даже и нынешний) вложил в это дело немалую частичку души.
Читать бесплатно другие книги:
