Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви Чадович Николай

Глава 11

Ярмарка тщеславия

И действительно, по прибытии в город патруль передал Костю прямо в руки Верещалкину, который нынче был подозрительно трезв и чем-то чрезвычайно озабочен. Даже свои знаменитые очки он то снимал, то снова вешал на нос, то вообще прятал в карман. Само собой, что волновало его нечто куда более важное, чем судьба Кости Жмуркина.

– Ты человек самостоятельный, и я не буду выспрашивать, куда ты вчера пропал, – сказал он холодно. – Надеюсь, что в дальнейшем такие фокусы не повторятся.

– Я в штате твоих сотрудников не состою. – После всего случившегося этим утром безоружный Верещалкин был для Кости не указ. – Если что, могу и домой вернуться.

– Вернешься. Но только за свой счет, – зловеще пообещал Верещалкин, однако тут же сменил тон: – Жмуркин, очень тебя прошу, не пей сегодня хотя бы до обеда. Обязательно побрейся и раздобудь где-нибудь приличный галстук. У нас намечается очень ответственное мероприятие. Не исключено, что его посетит сам президент.

– Разве он непьющий? – удивился Костя.

– Пьющий, и еще как. Не тебе с ним тягаться. Только смотреть на ваши похмельные рожи ему нет никакого резона. Ты обещаешь вести себя пристойно?

– Обещаю, – буркнул Костя. – Отцепись.

– А велосипед откуда?

– Трофейный. Взял в бою.

– Бой, похоже, происходил в стогу сена? – Верещалкин извлек из шевелюры Жмуркина засохшую веточку клевера.

– Тебе бы не литературой заниматься, а в следственном управлении экспертом служить… Все, я пошел. Глаза слипаются.

– Не забудь мои слова.

Судя по могучему храпу, все писатели еще дрыхли. Повсюду валялись пустые канистры из-под вина.

Кырля спал поверх одеяла совершенно голым, и его половой член, удивительно тонкий, но и удивительно длинный, лежал поперек живота, как мертвый розовый глист. Сновавшие по коридору девочки-студентки, заглядывая в открытую дверь комнаты, стыдливо хихикали.

На прикроватной тумбочке было сложено имущество Кырли – синий иностранный паспорт, несколько пачек дорогущих дамских сигарет и груда мятых купюр незнакомого вида. От всего этого, как и от самого Кырли, пахло какой-то мерзостью.

– А ведь нищим прикидывался, – сказал Костя, рассматривая деньги, о стоимости которых не имел никакого представления.

Бубенцов, при появлении Жмуркина проснувшийся, кратко пояснил, что накануне Кырля опрокинул на себя бак с помоями и теперь его кое-как постиранная одежда сушится на солнышке.

– Где он помои нашел? – поинтересовался Костя.

– Жрать, наверное, ночью захотел и залез в столовую. А помои посудомойка с вечера заготовила, чтобы спозаранку свиньям отнести. Дальнейшее, как говорил Шекспир, молчание…

– Вот уж кому везет. – Костя стягивал с натруженных ног ботинки.

– Не ему одному. Верещалкин, между прочим, твой рассказ забрал. И похоже, ты можешь стать лауреатом. А раньше, гад, мне обещал…

– Верещалкину верить то же самое что волка капустой кормить. Занятие бесполезное и даже опасное… – Костя уже лежал на койке, и его последние слова сами собой перешли в храп.

Как ни крепок был его сон, но к полудню вокруг началась такая суета, что Костя волей-неволей проснулся.

Стриженные под машинку мужчины в серой униформе – не то бойцы какого-то засекреченного спецназа, не то заключенные – драили коридоры швабрами, вставляли в рамы отсутствующие стекла и белили известью бордюры. Бронзовый Киров сиял так, словно только что покинул литейную мастерскую. Две поливочные машины устроили на улице настоящий дождь. Писатели, на чьем внешнем облике были отчетливо заметны следы вчерашнего празднества, срочно приводили себя в порядок.

Проснувшись, Костя первым делом вспомнил про Аурику, пасшую где-то коров, а потом – про Верещалкина с его странной нервозностью и многозначительно-туманными речами. Похоже, что Костя действительно имел шанс получить премию.

Так или иначе, а побриться стоило в любом случае. Галстук Косте уступил запасливый Урицкий. Сей предмет мужского гардероба, с практической точки зрения совершенно бессмысленный, почему-то был исполнен в цветах Палестинской автономии и очень не гармонировал с единственной Костиной рубашкой.

В час дня слегка прифранченные писатели (навести на них настоящий лоск было так же сложно, как позолотить булыжник) были приглашены в актовый зал совхоза-техникума и плотно размещены в трех первых рядах. Отдельно посадили только насквозь пропахшего помоями Кырлю. Все выходы, как основные, так и запасные, тут же заняли люди в добротных костюмах, даже и не думавшие скрывать присутствие под пиджаками бронежилетов и подмышечных кобур.

Почти час протомились впустую, страдая от жары и развлекаясь пошлыми анекдотами. Президент появился ровно в два и под жидкие аплодисменты присутствующих прошел прямо в президиум, где Катька, покрасившая волосы в платиновый цвет, а веки – в серебряный, преподнесла ему огромный букет роз.

Это был средних лет мужчина добродушно-простецкого вида, с небольшой полуседой бородкой, что делало его слегка похожим на наркома Луначарского. Со всеми членами президиума он поздоровался за руку, а Катьке галантно облобызал запястье.

Заседание открыл Верещалкин. Речь его состояла из словесных реверансов в сторону президента, «осененного доверием и любовью народа», и бессовестной саморекламы, изображавшей полуживой ТОРФ чуть ли не близнецом международного ПЕН-клуба. Закончил Верещалкин тем, что от лица присутствующих здесь прогрессивных писателей пообещал скорое появление многочисленных литературных шедевров, отражающих справедливую борьбу лучших представителей народа за социальную справедливость, счастье и национальное единение.

Громче всех Верещалкину хлопал проштрафившийся Кырля.

Затем уже знакомая Косте дама из Министерства культуры, науки и культов зачитала официальный документ, из которого следовало, что Государственная литературная премия этого года присуждается сразу трем претендентам – Верещалкину за текст национального гимна, Бубенцову за эпопею «Синдбад возвращается в Багдад» и Жмуркину за рассказ «Инспектор и ночь». Дипломы и причитающиеся к ним деньги можно получить уже сейчас, а лауреатские значки будут вручены позднее (кстати сказать, этого значка Костя так никогда и не увидел).

Новоиспеченных лауреатов пригласили на сцену. Деньги должна была вручить Катька, а дипломы – президент.

В отличие от предыдущих ораторов он был предельно краток, пожелав писателям творческих успехов, а многострадальным соотечественникам, на службе у которых он находится, – процветания и покоя.

Костя при этом подумал, что на другом берегу реки другой президент, столь же благообразный на вид, пусть даже безбородый и похожий не на Луначарского, а, скажем, на маршала Пилсудского, общаясь с массами, тоже, наверное, ратует за процветание и покой, но между собой эти два человека никогда не договорятся, вследствие чего вскоре прольется много невинной крови и вниз по течению их любимой реки поплывут разлагающиеся трупы, отчего ее воды сделаются непригодными не только для питья, но и для хозяйственных нужд.

Каждому лауреату президент постарался сказать что-либо приятное. Верещалкина он похлопал по плечу и многозначительно произнес: «А мы в тебе и не сомневались». С Бубенцовым изволил пошутить: «Гордись! Нобелевских лауреатов сотни, а таких, как ты, только трое». Возле Жмуркина он почему-то задержался особенно долго – наверное, заинтересовался расцветкой его уникального галстука.

Встретившись с Костей взглядом, президент спросил:

– Личные просьбы есть?

– Есть! – неожиданно для себя самого выпалил Костя. – Сразу три! Осесть здесь, жениться на местной уроженке и употребить свой талант на пользу народа!

– Похвально, – президент пожал его руку. – Заявление по этому поводу передадите в мой секретариат через Верещалкина… Верещалкин, ты слышишь?

– Слышу! – отозвался тот, пытаясь отнять у Катьки свой конверт с деньгами. – Будет исполнено!

– Тогда официальную часть заседания можно считать завершенной. – Президент повесил пиджак на спинку кресла и расслабил узел галстука. – Приступим к неофициальной.

Двери распахнулись настежь, пропуская в зал девушек, несущих подносы с коньяком, заранее разлитым в бокалы, и закусками.

Все они, как на подбор, были обворожительны, но Аурике и в подметки не годились.

Когда в один из моментов банкета Костя оказался наедине с Верещалкиным, то не преминул осведомиться:

– Признавайся, за какие такие заслуги мне дали премию?

– Просто так. Незаслуженно, – сообщил Верещалкин.

– А Бубенцову заслуженно?

– Ему заслуженно. Я всегда считал и считаю «Синдбада» одним из крупнейших произведений современной фантастики.

– В смысле объема? – уточнил Костя.

– В смысле содержания… Между прочим, и Катька так считает, – добавил он многозначительно, словно бы та была любимой ученицей Белинского и Добролюбова.

– Бог вам судья… Хочешь сказать, что ты тоже получил премию заслуженно?

– Конечно! Я автор текста национального гимна. Это тебе не шуточки…

– Спой.

– Еще время не пришло. Музыка не готова. Да и текст не мешает откорректировать. Собираюсь по этому вопросу съездить в Москву к Сергею Михалкову.

– Слышал, о чем вы базарите! – Уже изрядно подвыпивший Бубенцов обнял коллег-лауреатов за плечи. – Костя, здесь нет никакой загадки. Делить премию пополам как-то неудобно. Скажут, что Верещалкин злоупотребляет служебным положением. А на троих – в самый раз! Комар носа не подточит…

Глава 12

Предел желаний

Вечер этого памятного дня вновь застал Костю в седле велосипеда. Вот так, то со скрипом преодолевая очередной подъем, то катя по крутому спуску вниз, он устремлялся навстречу своей судьбе, обещавшей кардинально измениться в самое ближайшее время.

Настроение у Кости было самое радужное, чему немало способствовали три вещи: коньяк, выпитый в компании президента, изрядная сумма денег в конвертируемой валюте и роскошный диплом лауреата Государственной премии, благодаря наличию которого он мог не опасаться произвола местных правоохранительных органов.

Впереди его ждала любимая девушка, достойная жизнь, приличная работа и (как хотелось бы поверить!) много-много счастья. Ради этого стоило пустить корни даже на Земле Франца-Иосифа, а не в столь благословенном краю. Все его черные мысли растворились в эйфории волшебной ночи и удачного дня.

В знакомой закусочной, на сей раз почти пустой, Костя купил шоколадных конфет для Аурики и колбасы для Шандора. Хочешь не хочешь, а с псом нужно было налаживать дружеские отношения.

Полагалось бы, конечно, запастись еще и цветами, но в краю, где на каждом шагу благоухали розы, гвоздики и разные там пионы, это, по мнению Кости, никаких проблем не составляло. Когда впереди уже заблестела серо-голубая гладь реки, он приостановился у первого попавшегося дома и, размахивая деньгами, попросил хозяйку соорудить приличествующий случаю букет.

Та, ничего не ответив, скрылась в доме, а на крыльце появился загорелый до черноты мужчина с трубкой в зубах. Его взгляд сразу не понравился Косте.

– Спрячь деньги, – сказал хозяин почти без акцента. – Если цветы нужны тебе на собственные похороны, то получи их задаром.

Вырвав из земли какую-то уродливую колючку с одним-единственным лиловым цветочком, он через забор швырнул ее Косте.

Тот ангелом, увы, не был и на сомнительную любезность хозяина отреагировал соответствующим образом.

– Баран черножопый! Залупеску! – Это были наиболее теплые слова, которые Костя сумел подобрать.

Не дожидаясь, пока хозяин сбегает в дом за охотничьим ружьем или в подпол за автоматом, хранящимся там еще с военных времен, Костя покатил дальше, однако его настроение было уже изрядно подпорчено.

Вскоре сады, виноградники и хутора оказались позади. Костя выехал на просторный кочковатый луг, в половодье, очевидно, заливаемый водой. За рекой вздымались такие утесы, что он невольно посочувствовал тяжкому уделу восточных племен, на протяжении всей своей истории вынужденных штурмовать крутые западные берега.

Несколько десятков разномастных коров, судя по холеному виду, явно не принадлежавших к колхозному стаду, щипали густую, как футбольный газон, траву. Аурики нигде не было видно, только у самой воды стоял какой-то тип, облаченный в длинный брезентовый плащ с капюшоном. Закинув на плечо длинный бич, он наблюдал за противоположным берегом, где как раз в этот момент рыбаки выбирали сеть со скудным уловом, состоящим главным образом из лягушек, водорослей и мелкой сорной рыбы.

– Эй, приятель! – молвил Костя, подъезжая к пастуху почти вплотную. – Ты тут девушку нигде не видел?

Пастух повернулся и, резко сбросив плащ, вдруг оказался Аурикой, одетой в весьма фривольный купальник. Это превращение, скорее похожее на эпизод из какой-нибудь волшебной сказки, произошло так быстро и так неожиданно, что Костя даже на велосипеде не удержался.

К несчастью, трава, на которую он рухнул, была изрядно сдобрена коровьими лепешками. Таким образом Костя в чем-то повторил подвиг злосчастного Кырли.

Аурика звонко расхохоталась и помогла ему встать на ноги. Откуда-то примчался разъяренный Шандор, но, получив свою колбасу, сменил гнев если не на милость, то хотя бы на нейтралитет.

– Быстренько раздевайся! – тоном, не терпящим возражений, приказала девушка. – Сейчас все простирнем. Заодно и позагораешь.

Действительно, щеголять в таком виде лауреату Государственной премии было как-то не к лицу. Пришлось Косте обнажить свое тело, давно не знавшее солнечных лучей. Сама-то Аурика успела приобрести такой загар, с которым не стыдно было и на обложку «Плейбоя» сняться.

Зайдя по колено в воду, Аурика быстро уничтожила следы Костиного фиаско и развесила мокрую одежду на прибрежных кустах. Все это время Костя исподтишка подглядывал за ней, замирая всем своим естеством, словно смертный человек, которому довелось лицезреть ангела божьего. На теле Аурики не было ни одной родинки, ни единой лишней складочки. Великий Овидий, наверное, был прав, когда утверждал, что народ, среди которого он коротает свой век, произошел от смешения богов, людей и нимф.

Когда стирка закончилась, Аурика шутки ради повязала Косте на шею галстук. (Наряду с трусами это была единственная вещь его гардероба, не пострадавшая при падении.)

– Будем считать, что я надела на тебя ошейник с поводком, – сказала она. – Чтобы не сбежал… А это что у тебя?

Костя предъявил ей диплом и деньги, а заодно кратко рассказал о событиях этого дня, не забыв упомянуть и о своей просьбе к президенту.

Странно, но у Аурики эти вести особого восторга не вызвали.

– Ты поступил, не подумав и не посоветовавшись со мной. Нельзя вселяться в дом, у которого уже пылает крыша. И президент, и этот твой Верещалкин всегда успеют унести ноги. А вот куда денешься ты? Чужаков у нас не очень жалуют.

– Я уже успел это заметить, – кивнул Костя. – Только давай забудем сегодня о грустном.

– Давай! Сейчас будем пить вино. – Она за веревку вытащила из воды тщательно закупоренную трехлитровую банку. – Видишь, сберегла!

– Молодец! А закусывать будем конфетами.

– Лучше раками. Ты умеешь их ловить?

– Приходилось когда-то.

– Тогда лови, а я разведу костер.

Вновь накинув на плечи свой жуткий плащ, она занялась поисками сушняка, а Костя осторожно залез в воду, которая более или менее теплой была только сверху, а на глубине сажени – ледяной.

В береге было множество подводных нор, и уже в первой из них, куда рука ушла почти по плечо, в Костин указательный палец впилась жесткая рачья клешня…

Это был поистине царский пир – прекрасное вино; огромные, как лапоть, раки, с успехом заменявшие чужеземных омаров; персики – немного недозрелые, а оттого имевшие пикантную кислинку, и шоколадные конфеты, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся соевыми.

Но главным украшением этого пира была, конечно, Аурика – богиня, нимфа, ангел.

Осмелевший после прошлой ночи Костя все время лез к ней – гладил, целовал, по-телячьи тянулся губами к грудям, совал руки туда, куда их, в общем-то, совать не следовало, бормотал всякие милые глупости.

Аурика дрыгала голыми ногами и хохотала так, что рыбаки оставили свое бесплодное занятие и, дабы получше рассмотреть происходящее здесь, взобрались по береговой круче как можно выше.

– Я с самыми серьезными намерениями, – клялся Костя. – Распишемся… Заживем не хуже других… Правда, не мешало бы сначала проверить эту… как ее… сексуальную совместимость… Понимаешь меня?

– Нет! – давилась смехом Аурика. – У нас такого обычая нет. Если девушку взяли в жены, то она в лепешку расшибется, а с мужем совместится. Такой уж у нее крест.

– Даже если он старый, даже если больной?

– Какая разница! Бог для того и создал женщину, чтобы она услаждала мужчину.

– Услади меня, – заныл Костя. – Ну пожалуйста!

– А я что делаю уже второй день подряд?

– Я хочу не так!

– Знаю я, как ты хочешь. – Не переставая смеяться, она накрыла его лицо обеими ладонями. – Только одного хотенья мало. Прежде чем съесть лакомый кусочек, его надо заработать.

– А как?

– А вот так! – дурачась, она дунула ему в ухо. – Сначала поймай меня!

Костя тут же попытался ухватить ее, но Аурика легко вскочила и как была – босиком, в чисто условном купальнике – помчалась вдоль берега. Получалось это у нее, надо сказать, классно.

Что оставалось делать Косте, хоть и по уши влюбленному, но последний раз всерьез занимавшемуся спортом в армейской учебке? Лежать бревном? Стыдно… Бегать взапуски с быстроногой, как лань, девчонкой? Бесперспективно… Придется, значит, следовать тактике петуха: «Не догоню, так согреюсь». Авось Аурика сжалится над ним и прибегнет к тактике курицы, которая, как известно, только и ждет, чтоб ее догнали…

Аурика уже имела шагов двадцать форы. Для такого бегуна, как Жмуркин, отставание было безнадежным, однако, сопя и топоча, он устремился в погоню.

И внезапно произошло чудо! Зачарованный грациозными движениями девушки: мельканием пяток, взмахами локтей, резкими движениями лопаток и плавными движениями ягодиц, – он напрочь забыл и о своих годах, и о своих хворях, и о своем отвращении к физическим нагрузкам. В нем проснулся похотливый самец, кровожадный хищник.

Начав преследование лениво и неуклюже, как бегемот, Костя вдруг помчался, как лев, тем более что чувство, толкавшее его вперед, было сильнее азарта или голода.

Аурику он настиг на открытом месте, в двух шагах от зарослей тростника и сразу опрокинул на песок. При этом он, понятное дело, оказался сверху, как и положено хищнику, спешащему растерзать жертву.

– Ты сумел! – почти выкрикнула она. – А ведь я бегаю быстрее половины парней из нашей группы! И сейчас бежала изо всех сил! Но ты сумел! Значит, это судьба.

Все остальное произошло быстро, бурно и как бы само собой, прямо на глазах у ошарашенных рыбаков, а возможно – и снайперов, сквозь оптические прицелы тайком наблюдавших за пограничной рекой.

Все произошло быстро, но счастье, которым одарила Костю эта чудесная девушка, оправдывало все страдания его горемычной жизни.

Все произошло быстро, однако и этих немногих минут вполне хватило, чтобы понять, чем же таким соплеменницы Аурики отличаются от своих вздорных и заносчивых северных сестер.

Из студентки университета, изучающей русскую филологию, таскающей модные джинсы и, забавы ради, отплясывающей на пиршественном столе, она сразу превратилась в покорную рабыню, готовую стлаться перед своим господином, как мягкая трава, ластиться к нему, как кошка, угождать любому его желанию, как райская гурия…

Впрочем, желаний у Кости было не много. Вернее сказать – всего одно. Но уж зато ненасытное!

Глава 13

Что-то страшное грядет…

Окончательно он выдохся только в ранних сумерках, когда коровы, уже нуждавшиеся в дойке, стали проявлять признаки беспокойства.

– Небольшой перерывчик. – Аурика, на этот раз лежавшая сверху, потерлась своим носом о его щеку. – Побудь пока здесь, а когда взойдет луна, я вернусь за тобой.

Костя только расслабленно кивнул, поскольку от изнеможения у него даже язык не ворочался. Хотя надо ли говорить, что это было приятное, сладостное изнеможение, знакомое людям, хотя бы однажды сделавшим какое-либо важное дело, – футболистам, выигравшим финальный матч, писателям, завершившим книгу, взломщикам, очистившим банковский сейф.

Аурика, завернувшись в плащ, который спасал ее от непогоды и от безжалостного солнца, исчезла, хотя издали еще долго доносилось мычание коров, щелканье бича и лай Шандора.

Земля приятно холодила разгоряченное тело, небо, уже утратившее яркие краски дня, зачаровывало своей беспредельностью, и Костя вдруг подумал, что на этой земле и под этим небом ему, наверное, когда-нибудь придется умереть. Впрочем, такая перспектива сейчас совсем не печалила его.

Он ощущал себя Полем Гогеном, нашедшим на Таити свой маленький рай, Робертом Стивенсоном, построившим свое последнее жилище на далеком южном острове, в конце концов, тем же Овидием Назоном, на склоне лет написавшим: «Долго скитаться пришлось, но вот я достиг побережья, где от страстей и невзгод оградит меня муза моя».

Сейчас самое страшное для Кости было – остаться наедине с самим собой, и, дабы избежать этого, он постарался заснуть, тем более что к отдыху стремилась каждая клеточка его организма.

Сон его был тяжким, а пробуждение тревожным – мрак уже поглотил мироздание, но на севере, в той стороне, откуда текла невидимая сейчас река, разгоралось багровое, зловещее зарево восходящей луны.

Аурики рядом не было, однако он слышал ее быстро приближающиеся шаги и дыхание, такое частое, словно весь путь от дома до реки ей пришлось преодолеть бегом.

– Ты только не пугайся, но этой ночью может случиться большая беда, – сказала девушка, опускаясь возле него на землю.

– С чего ты взяла? – Костя еще не успел окончательно проснуться.

– Подслушала разговор братьев. Говорят они редко, но метко. Зря не треплются и впустую не суетятся.

– Честно говоря, я пока не врубаюсь…

– Когда врубишься, будет поздно. Времени в обрез. Велосипед тебе сейчас не поможет. Убьешься в темноте. На тропинку я тебя выведу, а там до шоссе уже сам доберешься. Голосуй на любую попутную машину, хоть на военную, хоть на милицейскую. Покажешь диплом, если надо – дашь денег. Главное сейчас – добраться до города. А уж там поступай как знаешь. Но самое лучшее – сразу уехать, пока еще ходят поезда.

Тревога девушки была неподдельной, и Костя невольно заразился от нее этим чувством, хотя виду старался не подавать. Поглаживая дрожащие пальцы Аурики, он сказал:

– Возможно, ты все преувеличиваешь. Психов хватает везде, и слова их не всегда нужно принимать за чистую монету. Но даже если ты права хотя бы наполовину и какая-то опасность существует, зачем тебе оставаться здесь? Давай уйдем вместе.

– Да ты что! – Она резко отдернула руку. – Я и так сказала, что иду искать отбившуюся корову. Минут через десять меня хватятся, и тогда здесь начнется такое!

– Ладно, допустим, я сейчас уйду. Как же мы отыщем друг друга потом?

– Я записала для тебя свой адрес. Вот, – она сунула ему клочок бумаги, наверное, оторванный от газеты. – Ведь когда-нибудь это безумие кончится, правда? Тогда ты вернешься или пришлешь весточку.

– Обязательно! – Он крепко прижал девушку к себе и ощутил, как частит ее сердце. – Тебе страшно?

– Немного, – прошептала Аурика.

Дико, парадоксально – но ее испуг и ее трогательная беззащитность вызвали у Кости такую вспышку страсти, что даже во рту пересохло.

– Сколько, ты говорила, у нас в запасе времени?

– Минут десять. Пятнадцать. Не знаю.

– Тогда давай еще разок. – Он стал освобождать ее от плаща, как устрицу от раковины.

– Нет, – она задрожала еще сильнее. – Лучше только поцелуемся.

– Целуйся с подружками! А мне позволь самому решать, что делать и как. Ты уже моя, понимаешь? Моя навсегда!

– Хорошо, – она покорно обмякла в его руках. – Только люби меня не так, будто это в последний раз, а так, будто бы мы сейчас собираемся уснуть, а утром все повторим опять.

– Обещаю, – простонал он. – Обеща-а-а-ю…

Выполнил Жмуркин это обещание или нет, осталось неизвестным даже ему самому, однако, когда все закончилось, Аурика рыдала – впервые за время их знакомства.

Так они и расстались – он, унося на своих губах ее слезы, она, унося в своем лоне его семя…

Глухой мрак и полное безмолвие воцарились на земле. Не лаяли собаки, не пели птицы, умолкли даже неутомимые цикады. Временами Косте начинало казаться, что во всем необъятном мире их осталось только двое – он сам да огромная, недобрая луна.

Пусто было на стоянке возле закусочной, пусто было и на шоссе.

Потеряв в тщетном ожидании полчаса, он двинулся в сторону города пешком. Весь остаток ночи единственным развлечением Жмуркина был подсчет километровых столбов, через равные проме-жутки времени выплывавших из мрака ему навстречу.

Однажды к Косте присоединилась бродячая щенная сука, соски которой свисали почти до самой земли, как у римской волчицы, но вскоре отстала и она, видимо, разочаровавшись в попутчике.

Городскую черту он пересек уже в рассветных сумерках, впервые в жизни приобщившись ко всем стадиям, фазам и этапам полноценной южной ночи, с ее загадочными нюансами, с восходом и заходом луны, с круговращением созвездий, с вечерним теплом и утренней свежестью, с игрой далеких пятен призрачного света и явлением из мрака абсолютно черных дыр.

У блокпоста, сложенного из железобетонных фундаментных блоков, под надписью «Проезд без остановки запрещен, стреляем без предупреждения» дремал на лавочке солдат в бронежилете и каске, но без оружия.

Костя осторожно тронул его за плечо и на всякий случай отступил назад, но солдат только сонно зачмокал губами да взмахнул рукой, отгоняя несуществующую муху.

Пришлось встряхнуть его хорошенько.

– Вам что? – наконец-то разлепил глаза солдат.

– Не знаю, может, это совсем не мое дело… – не очень уверенно начал Костя. – Сегодня ночью я был на берегу реки, километрах в двадцати отсюда. Там происходит что-то неладное. Люди на хуторах не спят. Одни впали в панику, другие, как говорится, подняли голову и явно к чему-то готовятся. Лучше будет, если вы сообщите об этом своим командирам. Пусть будут настороже. Все войны начинаются на рассвете.