Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви Чадович Николай
– Меня нет! – прохрипел адвокат. – Здесь только мое бренное тело! Душа уже воспарила к облакам!»
И так далее и в том же духе на протяжении трехсот страниц.
Роман, хоть и с незначительными оговорками, Рабинович принял, а гонорар заплатил безо всякой бухгалтерской волокиты, прямо из собственного кармана. Даже расписаться нигде не заставил. Очевидно, настало время какой-то совсем другой экономики, пока еще недоступной пониманию Кости.
Следующий заказ он выполнил в два раза быстрее. Изначально роман назывался «Любящая женщина». Костя переделал его в «Коварную красотку».
Впрочем, довольно скоро выяснилось, что Рабинович, как всегда, лукавил. Перелопачивание бездарных текстов Руби Роида было, конечно, делом выгодным, однако не настолько, чтобы решить все финансовые проблемы Кости, тем более что его сынок, кое-как закончив школу и попутно сломав не только свои часы, но и отцовскую пишущую машинку, задумал вдруг жениться.
Никакие уговоры на него не действовали. Всуе остались даже доводы Кильки о том, что лучше бы сначала отслужить срочную, а потом уже строгать детей. Свою будущую сноху Костя видел только однажды, когда та, на пару с суженым, вываливалась из широко распахнутых дверей ресторана. Кто из них двоих был более трезвым, Костя определить так и не сумел.
Поскольку карманных денег, которые получал сынок, могло хватить максимум на кружку пива, у папаши зародились смутные подозрения, полностью подтвердившиеся в ходе тайной инвентаризации, проведенной в доме. Наряду с некоторыми ценными вещами пропала и основная заначка Жмуркина, хранившаяся в тайнике, оборудованном под обложкой первого тома собрания сочинений предпоследнего генсека. (В свое время весь комплект достался Косте даром после очередной чистки библиотеки управления.)
Да, сынок взрослел, и с этим приходилось считаться!
Все доходы от Руби Роида ухнули на свадьбу, а деньги, подаренные молодоженам гостями и предназначенные на обзаведение, сгорели на костре новой беды – внезапно вспыхнувшей инфляции. (Раньше о подобном чуде Костя знал только из романа Ремарка «Черный обелиск». Помнится, он до слез смеялся над злоключениями героев, постоянно попадавших впросак из-за стремительно менявшегося курса марки.)
Оставалась еще надежда на ТОРФ, но на сей раз надо было сделать что-то более масштабное, чем пятистраничные рассказики о приключениях отчаянных допризывников, благодаря усилиям Костиного воображения добравшихся уже до соседней галактики.
Кстати говоря, нынешняя расстановка сил в ТОРФе свободе творчества весьма благоприятствовала. Самозванцев большую литературу забросил и занялся сочинением басен, эпиграмм и пасквилей, обличающих застрельщиков перестройки. Топтыгин и Чирьяков канули в неизвестность. В их отсутствие семинары сразу утратили былую остроту и прелесть. Савлов, правда, продолжал втихаря кропать какие-то опусы, сильно уступающие даже пресловутым «Утопленникам», но на фоне океана зарубежных и отечественных новинок, внезапно затопивших книжный рынок, они выглядели если не пеной, то уж мусором – точно.
Вершков порвал с ТОРФом и смело пустился в одиночное плавание по бурным водам российской словесности. Теперь он уже не ограничивался фантастикой, а выдавал на-гора все, что угодно, – детективы, мистику, ужасы, женское чтиво и даже псевдоисторические сочинения в духе известного гашековского персонажа, отрицавшего существование антиподов.
Вершиной творчества Вершкова было обширное исследование, в котором он, как дважды два четыре, доказывал, что от сотворения мира действительно прошло всего лишь чуть больше шести тысяч лет, что никакой античной истории не существовало и всех этих Гомеров, Аристотелей и Македонских шутки ради придумали пьяные монахи-переписчики Чудова монастыря, что так называемый феодализм длился от силы полтора-два века, что Иван Грозный и Петр Великий – одно и то же лицо, что Чингисхан – это всего лишь прозвище Малюты Скуратова, а следы деятельности антихриста, впоследствии принявшего имя Ульянов-Ленин, прослеживаются с допотопных времен.
Самое интересное, что в эту откровенную мистификацию поверили множество людей, в том числе и достаточно образованных. Причем поверили не под страхом усечения головы или под угрозой лишения пайка, что было бы еще простительно, а вполне искренне. Ох, неизмеримы бездны, таящиеся в загадочной славянской душе!
Штаб-квартира ТОРФа к тому времени уже окончательно переместилась на юг, поближе к морю и виноградникам, так любимым Верещалкиным. Сам он прежней идеологической прыти уже не проявлял, хотя при каждом удобном случае продолжал доказывать, что до тысяча девятьсот восемьдесят пятого года наша страна по уровню жизни стояла на четвертом месте в мире, сразу после Швейцарии, Швеции и Багамских островов. Все практические вопросы Катька решала теперь единолично. А той было абсолютно все равно, что печатать – лишь бы доход имелся.
Вот как раз с доходами у ТОРФа не все обстояло благополучно, особенно в последнее время. Издательства, подобные «Эпсилону», множились, как грибы в дождливую погоду, и оттягивали на себя все большую и большую часть читающей публики (а соответственно – и их денежки).
Прогуливаясь по книжным базарам и поражаясь количеством новых изданий, за многие из которых он раньше продал бы душу дьяволу, Костя нередко думал, что добром все это не кончится. Изголодавшегося за долгие годы человека нельзя сразу закармливать сомнительными деликатесами. От этого он может и заворот кишок получить, и несварение желудка, а уж аппетит и вкус потеряет обязательно. Хорошо, если лишь на время, а не на всю жизнь…
Впоследствии так оно и случилось, но сейчас пир шел горой – люди расхватывали все подряд, в том числе и пресловутого Руби Роида, на отдельных сочинениях которого скромно значилось: «Перевод с английского К. Бессмертного».
Таков был еще один псевдоним, появившийся у Кости Жмуркина.
Сам же он, уже в личине Б. Кронштейна, строчил для ТОРФа оригинальное сочинение, условно называвшееся «Инспектор и ночь». У кого именно он его спер (не сочинение, а только название), Костя уже и сам не помнил…
Глава 3
Инспектор и ночь
Инспектор, как всегда, нагрянул без предупреждения. Сбылись мои кошмарные сновидения! Во всех деталях сбылись! Не знаю почему, но эту сцену я всегда представлял именно так: в промозглом ноябрьском мраке мотаются за окном голые ветки, тусклая электролампочка бросает по всей комнате неясные тревожные тени, что-то таинственное шуршит в углу… И вдруг – протяжный пугающий скрип двери, той самой двери, которую я (точно помню) совсем недавно запер на два поворота ключа. Затем раздаются шаги, странные, шаркающие и неуверенные шаги существа, привыкшего перемещаться в пространстве совсем другим, неизвестным еще на этой планете способом. Могу поспорить, что во всей вселенной, реальной и ирреальной, такие шаги могут принадлежать только двум созданиям – весьма мрачной и костлявой даме, никогда не расстающейся с простенькими, но впечатляющими атрибутами своего ремесла: песочными часами, косой и саваном, да еще инспектору по особым поручениям Отдела поощрений и экзекуций Управления по делам слаборазвитых цивилизаций Департамента распространения Великой Мечты, в штате которого до последнего времени имел честь состоять и я.
Мы не поздоровались и не подали друг другу руки – у нас это не принято. Как я и предполагал, одет инспектор был несколько экстравагантно, особенно для этой поры года, для этого века и для этого города: розовый, расшитый серебряными позументами камзол, белые, измазанные зеленью панталоны, мокрые чулки до колен, широкополая шляпа с плюмажем, густо усыпанным сосновыми иголками. Левое плечо инспектора заметно отягощал внушительных размеров мешок, набитый, судя по запаху, смесью дуста, махорки и сухих птичьих экскрементов.
В этот самый момент, как на беду, в раскрытую дверь заглянула моя соседка по этажу, особа, чье гипертрофированное любопытство из разряда увлечений уже давно перешло в серьезный профессионализм. Бормоча что-то невразумительное про дядю из провинции, большого шутника и оригинала, я поспешил ей наперерез. При этом то ли от волнения, то ли от спешки на секунду утратил контроль над своими действиями (а для нас каждый шаг здесь – глубоко продуманный, тщательно выверенный и весьма непростой акт) и врезался головой в дверной косяк, отчего у меня едва не отклеилась вся левая скула вместе с частью щеки и мочкой уха. Соседка, к счастью, ничего этого заметить не успела. Один-единственный раз глянув на моего гостя, она переменилась лицом, тонко пискнула и исчезла столь стремительно, как будто была вовсе и не человеком, а игральной картой в руках фокусника. Прекрасно понимая всю незавидность своего собственного положения, я тем не менее не мог не посочувствовать ей. Любой инспектор, особенно в первые дни пребывания на незнакомой планете, да еще вблизи – зрелище не для слабонервных. Давно замечено, что чиновники этой категории, в отличие от нас, агентов, уделяют своей внешности весьма мало внимания, безо всякого на то основания полагая, что она (точно так же, как их моральный облик) находится вне всякой критики. Полюбовался бы лучше на себя в зеркало, болван спесивый! Руки, ноги, гузно, бюст – еще куда ни шло. Бывают уроды и позаковыристей. Но вот что касается хари (никакого другого слова тут просто не подберешь) – завал полнейший! Представьте себе огромный нос, больше всего похожий на пораженную нематодой картофелину, мутные поросячьи глазки разного цвета и размера, фиолетовые вурдалачьи губы, щеки, голые и розовые, как обезьяний зад, добавьте сюда обрамление из неумело завитой в букли, невычесанной пакли, долженствующей изображать волосы, посадите все это на кадыкастую кривоватую шею, и, возможно, тогда вы поймете чувство простой неискушенной земной женщины. Тут не только она, заматерелый мужик струхнул бы.
Инспектор между тем уселся на свой мешок, вперил в меня гляделки (которые на самом деле были искусно изготовленными контактными линзами), широко растянул губы (которые на самом деле были лишь куском высокопрочного и эластичного пластика) и, приспосабливая свои голосовые связки к плотной земной атмосфере, наполовину проперхал, наполовину прогундосил:
– Имею полномочия проверить вашу деятельность здесь, как служебную, так и финансовую. Сколько времени нужно вам, чтобы предоставить необходимую документацию?
– Нисколько, – я уже почти овладел собой, – можете приступать хоть сейчас.
– Отлично! Ценю добросовестных и аккуратных работников, – не без доли ехидства произнес он, устанавливая на кухонный стол портативное печатающее устройство. – Начнем по порядку. Прибыли вы сюда, значит, с обычным заданием: внедриться, законспирироваться, осмотреться, после чего с помощью некоторых хорошо вам известных методов приобрести неограниченное влияние в высших сферах общества, создав тем самым предпосылки для приобщения аборигенов к Великой Мечте. Правильно я говорю?
– Правильно, – подтвердил я, начиная догадываться, куда он клонит.
– Предварительное исследование планеты с помощью оптических и радиотехнических средств позволило собрать исчерпывающий справочный материал. Компетентные ведомства провели большую подготовительную работу по копированию внешнего облика местных жителей, описанию их обычаев, изучению языка и письменности. Специально для этого случая было синтезировано некое вещество под названием «перец», имевшее, по заключению экспертов, огромную покупательную способность в наиболее развитых регионах планеты. – Инспектор похлопал по мешку. – В момент отбытия на задание вы имели при себе тысячу двести горстей и восемьдесят одну щепоть этого самого перца. Прошу отчитаться в его использовании.
Все инспектора, как я заметил, делятся на две категории. Одни сразу начинают говорить о долге, клятве, Верном Пути и Великой Мечте. Другие первым делом снимают остатки наличности в кассе. Этот был из вторых.
– Восемьдесят одна щепоть истрачена на подкуп четырех монархов, пяти канцлеров, двух фаворитов, шести премьер-министров, десяти начальников тайных полиций, семи редакторов влиятельных газет и пятнадцати лидеров ведущих партий, как правящих, так и оппозиционных. Все остальное я использовал на борьбу с тараканами, – отчеканил я как по писаному. Юмор – величайшее изобретение землян, но освоить его не менее трудно, чем научиться застегивать пуговицы на брюках.
– Кто такие тараканы? – вполне серьезно поинтересовался инспектор.
Можно было, конечно, продолжая в том же духе, развести бодягу про то, что тараканы не кто иные, как члены могущественного ордена местных ксенофобов, имеющего целью беспощадное искоренение любого инопланетного влияния. Однако стоит ли осквернять ложью и ерничанием последние часы жизни?
– Это такие насекомые, – подчеркнуто равнодушным тоном пояснил я. – Весьма противные. Вон, кстати, один ползет по стене.
Инспектор не поленился изловить рыжего наглеца, долго рассматривал его и даже поднес к своей единственной, криво продавленной ноздре. Затем он вернул таракана на прежнее место, снова уселся на драгоценный мешок и неторопливо вставил в печатающее устройство чистый бланк акта.
– Как я понял, по первому вопросу вы отчитаться не можете. – В голосе инспектора слышалось тщательно скрываемое ликование.
Ну как же! Я допустил нарушение! А он его выявил!
– Дело в том, что вся предварительная информация к моменту моего появления здесь безнадежно устарела. Двести пятьдесят лет свет шел отсюда туда, и еще столько же лет я со скоростью света летел оттуда сюда. Пятьсот лет прошло, понимаете? Пять веков!
– При чем здесь пять веков? Вы мне голову не морочьте. Где перец?
Безусловно, инспектор слышал и о скорости света, и о замедлении течения времени при межзвездных перелетах, и о независимом годе. Слышать-то слышал, но верил в эту метафизику слабо. Такие личности доверяют только тому, что можно пощупать, взвесить, взять на учет и заактировать. Тем более что на нашу родную планету хоть через пятьсот лет вернись, хоть через тысячу, никаких перемен не заметишь.
– За эти пять веков здесь все изменилось! Полностью! Перцу вашему сейчас грош цена! Да и с настоящим перцем эта дрянь ничего общего не имеет!
– Подождите! – Слова мои, похоже, ничуть не интересовали инспектора. – Вы получили вещество, отмеченное в транспортной накладной как особо ценное?
– Получил.
– Расписались за него?
– Расписался.
– Отчитаться в использовании можете?
– Не могу.
– Так и запишем. Допущена растрата материальных ценностей в особо крупных размерах.
– Пишите, – только махнул я рукой.
– Далее взгляд инспектора зашарил по моей скудно обставленной комнате.
– Перед отлетом вы также получили снаряжение, в состав которого, кроме всего прочего, входили образцы наиболее распространенных типов одежды. Что-то я их здесь не вижу.
– И не увидите! Что я, шут гороховый! Такую одежду сейчас только на маскарадах носят. И вам советую гардеробчик сменить.
– Следовательно, имеет место разбазаривание казенного имущества?
– Следовательно, имеет.
– Теперь о главном. – Голос инспектора приобрел металлическое звучание. – Аборигены восприняли Великую Мечту? Готовы идти вслед за нами Верным Путем?
– Нет.
– Как вы сказали? – Человеческой мимикой инспектор еще не владел, но о выражении его настоящего лица можно было без труда догадаться.
– Я сказал – нет!
– И вы отдаете себе отчет, чем это грозит вам лично?
Конечно же, такой отчет я себе отдавал. Кроме того, я знал, что все инспектора наделены весьма широкими полномочиями, в том числе судебными и даже карательными. Но только сейчас, услышав зловещий шепот этого чудовища, я окончательно понял, что нынешний вечер может быть в моей жизни последним. Вот тут-то я испугался по-настоящему. А испугавшись, залепетал:
– Есть объективные обстоятельства. Прошу выслушать…
– Выслушаю непременно. Но сначала отмечу в акте: особо важное задание сорвано по причине преступной халатности агента.
– Отмечайте! – вдруг прорвало меня. – Отмечайте! Да что вы во всем этом понимаете? Я тут бьюсь как рыба об лед! Из кожи вон лезу!
– Что?! – взревел инспектор, вскакивая. – Что?!
Вот тут я действительно дал маху! Необходимо пояснить, что обитатели нашей планеты, в отличие от землян, способны увеличивать свои размеры, а следовательно, и вес, на протяжении всей жизни. Поэтому в целях экономии на каждого индивида, достигшего зрелости, надевается так называемая «кожа» – нечто среднее между рыцарскими доспехами и космическим скафандром. Указанное устройство не позволяет плоти разбухать сверх положенного размера, что весьма способствует ограничению аппетита и, кроме того, содействует поддержанию социальной справедливости. «Вылезти вон из кожи» – считается у нас тягчайшим преступлением.
– Я совсем не в том смысле… – Однако мои жалкие объяснения уже ничего не значили для инспектора. Отныне в его глазах я был не только растратчиком и бездельником, но еще и злонамеренным элементом.
– Быстро же вы забыли все, что свято и дорого для нас! – От голоса инспектора задрожали стекла в оконной раме. – Бдительность утратили! Зажрались! Что это? – Он ухватил за хвост сомнительного вида селедку, которой я как раз собирался поужинать.
– Пища, – подавленно сообщил я. – Ням-ням.
– Я понимаю, что пища, а не дерьмо! – Сарказм инспектора, казалось, был безграничен. – А сколько она стоит? У нас ничего такого даже ветераны Освоения Центра Галактики не едят.
Тут мне в голову пришла одна интересная мысль.
– Вы, наверное, проголодались с дороги? – искательно спросил я. – Перекусите…
– Перекусите, перекусите… – проворчал инспектор. Жадность боролась в нем с чванством, и некоторое время исход этой борьбы был для меня неясен. – Перекусить-то можно, – сдался он наконец. – Только не надейтесь этим облегчить свою участь.
Селедку инспектор сжевал целиком, не оставив ни хвоста, ни жабер. Плавленый сырок умял вместе с оберткой. Полбуханки черного хлеба запил бутылкой подсолнечного масла. Соль из солонки просто вытряхнул в свою пасть. Совершив этот гастрономический подвиг, он расстегнул верхнюю пуговицу камзола и глубокомысленно констатировал:
– Неплохо живете. Богатая, видно, планета… Ну ладно, рассказывайте все как было. Только без лишних подробностей.
– Про полет говорить не буду. Горя натерпелся всякого. Главное, жив остался. Когда становилось совсем невмоготу, пел марш Верного Пути. Приземлился благополучно. Транспортное средство, согласно инструкции, отправил обратно. А вот дальше пошли сплошные неудачи. Даже вспоминать не хочется. Хорош же я был, когда в костюме испанского гранда вышел к ближайшей железнодорожной станции, на академической латыни заговорил с дежурным, а потом попытался подкупить его горстью перца. Очень скоро я понял, что все здесь изменилось. Причем изменилось кардинально. Не было радио – есть, не было электричества – имеется, не было атомной энергии – вот-вот появится. Языки, которые я изучал, безнадежно устарели. Нравы изменились. И даже не это самое страшное! На планете больше сотни государств, десятки религий, политическая ситуация меняется с молниеносной – по нашим понятиям – быстротой. Что ни год, то войны, мятежи, заговоры, реформы, эпидемии, биржевые крахи. Голова кругом идет! Я честно старался выполнить свой долг, клянусь. Но ничего не получалось. Перепробовал все методы, которые мы обычно применяли на таких планетах, – безрезультатно! По части интриг мы по сравнению с землянами дети. Самое большее, чего я смог добиться с помощью лести, была должность кладбищенского сторожа. Подкуп отпал сам собой, за это благодарите ваших экспертов, чтоб им этот перец всю жизнь нюхать! Я стал искать новые методы. Проповедовал Великую Мечту на площадях и базарах. Писал прокламации, манифесты и подметные письма. Создавал религиозные секты и подпольные организации. Обратился к миссионерству, масонству и мессианству. В какие только переплеты из-за этого не попадал. Меня принимали то за психа, то за проходимца, то за шпиона сопредельной державы. Не было, наверное, на всей Земле такой тюрьмы, каторги и сумасшедшего дома, где бы я не побывал. Много раз меня расстреливали, сажали на электрический стул, побивали камнями, вешали и гильотинировали. Все это, конечно, не смертельно, но крайне неприятно. Тут даже марш Верного Пути не помогал…
На секунду я замолчал, обдумывая заключительную часть моей исповеди. Почти все, что я рассказал, было чистейшей правдой. Но кое в чем, каюсь, пришлось покривить душой. Были у меня не только провалы, были и удачи. Срабатывали иногда наши методы. Да я и сам в конце концов кое-чему научился. И в высшие сферы поднимался, и бразды власти в руках держал. Была у меня возможность, да не одна, приобщить к Великой Мечте если не все человечество, то хотя бы его часть. Но в самый последний момент что-то во мне не срабатывало. Слишком долго к тому времени я прожил среди людей, слишком любил их, подлецов. И друзья у меня были, и ученики, и жены. Жаль, конечно, что их жизнь в сто раз короче моей. В общем, не знаю даже, как такое получилось, но я стал чувствовать себя землянином. Вот это все дело и подкосило. Не мог я себе представить, как мои братья и сестры, сплошь наголо стриженные и одетые в униформу, разработанную Департаментом быта, вскинув на плечи шанцевый инструмент, разработанный Департаментом труда, стройными рядами шагают по Верному Пути прямо навстречу Великой Мечте. От этой мысли у меня даже сердце начинало щемить.
– Ну-ну, продолжайте, – подбодрил меня инспектор, демонстративно собирая со скатерти крошки хлеба и крупинки соли.
Как же быть? Накормить его я, положим, накормлю. А что дальше? Этим его вряд ли разжалобишь. Ненавижу фанатиков! Сам таким был. Отца родного прикончит, не пожалеет. И хоть бы было за что! За паршивый параграф какой-нибудь паршивой инструкции. У-у, брюхо наел на дармовщинку. Чтоб ты лопнул! Стоп, а это идея. Пусть пожрет до отвала. Если и не лопнет, то прыть на время потеряет. «Кожу»-то свою мы перед отлетом дома оставляем. Я и сам, помню, в первые дни чуть заворот кишок не заработал. Пусть жрет, а там посмотрим.
Постепенно все содержимое холодильника перекочевало на стол.
Дальнейший мой рассказ сопровождался смачным чавканьем, бульканьем и хрустом. Инспектор полнел на глазах, сюртук его уже лопнул под мышками, щеки легли на плечи. В мыслях я клял себя за то, что накануне спустил в мусоропровод полмешка дряблой прошлогодней картошки. Как бы она сейчас пригодилась! Тем временем моя грустная повесть подходила к завершению.
– В конце концов я не выдержал. Как здесь говорят, сошел с круга. Поселился в тихом городке, нашел непыльную работенку. Платят, правда, не много, но мне хватает. Все свободное время посвящаю составлению докладной записки, которую при вашем содействии намереваюсь передать своему непосредственному начальству.
– И что же в ней?
– История моих заблуждений, анализ ошибок, изложение принципов, согласно которым мы должны строить свои отношения с инопланетянами в дальнейшем.
– Занятно. А если поконкретнее?
– Главная мысль примерно такая: давайте смотреть на вещи здраво. Нет никакой беды в том, что кто-то не в состоянии воспринять Великую Мечту или не хочет идти Верным Путем. Пусть живут как хотят. Будем друг к другу в гости ездить, торговать, спорить. Если им что-то у нас понравится, пусть пользуются. В свою очередь и мы у них можем кое-что перенять.
– Мы у землян? Вы что – серьезно?
– Конечно, на первый взгляд такое заявление кажется диким. Но только на первый. Постараюсь свою мысль аргументировать. Взять, к примеру, такие качества землян, как мобильность, гибкость и любознательность. Приятно глянуть, как любят они всякие перемены. Носили длинное, стали носить короткое. Верили в одного бога – и поколения не прошло, – верят в другого или вообще ни во что не верят. Надоел этот тиран – давай полную свободу или другого тирана, еще похлеще. Все им надо узнать, все попробовать.
– Значит, гибкость, любознательность и мобильность, – задумчиво сказал инспектор, откладывая в сторону недоеденную пачку маргарина.
– Совершенно верно! – Меня уже понесло. Слова, столько лет копившиеся понапрасну, сыпались теперь, как горох из дырявого куля. Я испытывал истерический восторг еретика, даже на эшафоте продолжающего смущать своих палачей кощунственными речами. – Правда, иногда эти качества заводят некоторую часть землян в гиблые места, зато их печальная судьба служит хорошим уроком для остальных. Возможно, именно благодаря этому все человечество, взятое в целом, движется в более-менее правильном направлении. Здесь уместна аналогия с парусным кораблем: как правило, первым к цели приходит не тот, кто прет напролом, а тот, кто движется зигзагами, прилаживаясь к ветру. У нас же все почему-то наоборот. Варианты отсутствуют. Всюду однозначность и непререкаемость. Возможен только один-единственный, раз и навсегда определенный путь.
– Верный Путь, не забывайте.
– Не в названии дело. Назвать можно как угодно. Не спорю, на каком-то одном определенном этапе этот путь действительно казался верным и многообещающим. Он вел вперед, к маячившим на горизонте вершинам. Нам хотелось идти быстрее, и мы все разгонялись, разгонялись. Но ведь никто точно не знает, что там, за этими вершинами. Может – крутой вираж, может – тупик или еще хуже того – пропасть! Остановиться мы не сможем – инерция помешает. Свернуть не позволят высшие соображения, да и разучились мы уже сворачивать. Выходит, деваться некуда – рухнем всем скопом в тартарары!
– Странные какие-то у вас разговорчики. Весьма странные.
– Это не разговорчики! Это плод мучительных и длительных размышлений!
– Не лезьте в чужие дела! Размышлениями у нас занимается совсем другое ведомство! – С неожиданной яростью инспектор смахнул со стола остатки трапезы. – Верный Путь его, видите ли, не устраивает! Может, и Великая Мечта вам не по нраву?
– Мечта, она и есть мечта. Ею сыт не будешь.
– Ну знаете ли! – инспектор даже поперхнулся. – По-вашему, и Центр Галактики не надо было осваивать?
– Про Центр Галактики вы бросьте. Слыхали! Ничего там нет, кроме огромной черной дыры. Сколько народу зря угробили.
– Значит – все зря? Значит, и путь не тот, и мечта не такая! У землян надо учиться! Что вы еще намерены сказать? Попробуете вербовать меня? Тайны станете выпытывать? К измене склонять? Шантажировать? Ну – говори, предатель! Последнее твое слово!
В грудь мою уперся излучатель этилатора, слегка похожий на граненый стакан средней емкости. Такими штуковинами снабжают всех инспекторов, ведь из обычного оружия агента моего класса убить невозможно. Нам не страшны ни пули, ни лазерные лучи, ни ледяная вода, ни радиация. Единственное, что считается смертельным для нас, это алкоголь. Особого рода излучение, испускаемое этилатором при выстреле, как раз и способно синтезировать этот страшный яд из молекул кислорода и водорода, в избытке содержащихся в любом белковом организме.
Голова моя сразу закружилась, как от доброго глотка сивухи. Однако, как ни странно, я остался жив и даже не утратил способности более или менее связно рассуждать. Оказывается, инспектор кое-чего не учел. А именно – особых условий этой миленькой планеты. Много у землян хороших качеств, но есть и дурные. Вино здесь изобрели раньше, чем колесо и порох. Чего я только не перепробовал за долгие годы! Просто выхода другого не было. Со своим уставом в чужой монастырь не лезут. Выделяться из массы мне нельзя было. Ведь в иные времена в иных странах трезвого человека и за человека-то не считали. Так и повелось: там бургундского лизнешь, там каплю виски пропустишь, там в саке губы помочишь, там кружку пива пригубишь. Противно, конечно. Яд – он и есть яд. Но привык постепенно. Противоядие в организме выработалось.
Пока меня еще не развезло окончательно, я перегнулся через стол, вырвал у оторопевшего инспектора этилатор и зашвырнул его в открытую форточку. Тогда он попытался меня задушить – но это было уж совсем зря! С таким пузом нечего в драку лезть.
Когда инспектор наконец выбрался из-под перевернутого стола, вид у него был совсем неважный. Даже сказать ничего не мог – только постанывал и всхлипывал. Не знаю почему, но я его пожалел. Отходчивость у меня – черта благоприобретенная. Здесь заразился.
– Оставайтесь, – сказал я слегка заплетающимся языком. – Будете у меня жить. На работу устрою. Хотите вахтером, хотите дворником. На селедку и черный хлеб хватит.
– Я родину за селедку не продаю, – выдавил он наконец из себя.
– За селедку не продаешь, это точно. Торговаться ваша братия умеет. Только прошу, не трогайте родину. Неизвестно еще, кто ее продал, я здесь или вы там… Ну так как, остаетесь?
– Нет! – Волоча мешок, он выполз в прихожую. – Я возвращаюсь. Акт будет передан по назначению. Вам не уйти от ответственности.
Скатертью дорожка, подумал я, когда дверь за ним захлопнулась. Дураков тут и без него хватает. Пусть себе возвращается, мне бояться нечего. Если он не лопнет по пути, если не угодит в палату для психов, если при взлете его корабль не собьют средства ПВО, которые, говорят, в последнее время утроили бдительность, если, несмотря ни на что, он все же доберется до своей канцелярии, пройдет лет двести пятьдесят, не меньше. Следующие сто уйдут на обсуждение, согласования, планирование и оформление. Плюс обратная дорога. Итог можете подбить сами, мои мозги уже совсем не варят. Этого времени мне вполне хватит, чтобы подготовиться к встрече. А землянам – тем более.
Глава 4
Миров двух между
Вот с таким творческим багажом Костя Жмуркин прибыл на очередной семинар в город, невдалеке от которого давным-давно угасал в изгнании великий лирик Публий Овидий Назон и где нынче свил свое гнездо Верещалкин.
Теперь Костя был уже не забитым новичком, стеснявшимся лишнее слово сказать. В масштабах ТОРФа он считался очень даже известным автором. Правда, прежняя близость к Чирьякову и Топтыгину лежала на нем уже не ясным отблеском, а скорее мрачной тенью. Понятие «школа Самозванцева» употреблялось теперь чисто номинально, как, к примеру, «мичуринское учение». То ли она есть, то ли ее нет – не важно. Главное – сущность, а вывеска пусть остается прежняя.
Поезд, преодолевший несколько недавно организованных границ, на каждой из которых какие-то остервеневшие люди в полувоенной форме перетряхивали багаж и проверяли документы, прибыл в пункт назначения с большим опозданием.
Перрон был оцеплен вооруженной милицией, которая вела себя так, словно ожидала прибытия банды международных террористов. Пассажиров сначала загнали в здание вокзала, а потом стали по одному выпускать в город.
Смуглый и усатый сержант, явно местный уроженец, полистал паспорт Жмуркина и хмуро осведомился:
– Цэл прыезда?
– Семинар фантастов, – машинально ответил Костя.
– Каво-о? – сержант уставился на него как на умалишенного. – Какых такых фантастов?
– Баран, – брезгливо скривился околачивавшийся поблизости человек в гражданском. – Ты разве про Международный конгресс прогрессивных писателей не слыхал? Проходите, товарищ, – козырнул он Косте, приставив руку к непокрытой голове.
«Ну и дела, – подумал Костя, милостиво принимая извинения ошарашенного сержанта. – Конгресс писателей! Да еще и прогрессивных! Верещалкин марку держит!»
На привокзальной площади Костя нос в нос столкнулся с Бубенцовым, прибывшим чуть раньше. Автор «Синдбада» время даром не терял и уже успел купить в киоске пляжные шлепанцы, причем почти задаром.
Оказывается, здесь еще ходили старые советские деньги, повсеместно упраздненные. Правда, они почти ничего не стоили. За коробок спичек просили десять тысяч. Зато любая другая валюта – хоть американская, хоть российская, хоть румынская, хоть новозеландская – ценилась баснословно дорого.
К Жмуркину подошел чернявый малый из местных и спросил, искательно заглядывая в глаза:
– Есть шо-нибудь?
– А что надо? – переспросил Костя.
Абориген, не сказав больше ни слова, двинулся дальше, внимательно всматриваясь в только что прибывших пассажиров.
– Он оружием интересуется, – пояснил Бубенцов. – Тут за пару автоматов можно «Жигули» выменять.
– Зачем им автоматы? – удивился Костя, которого сейчас не интересовало ничего, кроме хорошего виноградного вина.
– Обстановка сложная… – туманно пояснил Бубенцов. – Территориальный вопрос, усугубленный национальными проблемами. Потом сам все узнаешь.
– Как там твой «Синдбад»? – из приличия поинтересовался Костя. – Нашел свой Багдад?
– Ничего… Седьмую книгу заканчиваю, – скромно признался Бубенцов. – Ладно, пошли. Я тебя провожу.
– Ради такого случая Верещалкин мог бы и машину прислать. Конгрессы прогрессивных писателей не каждый год случаются.
– Мог бы, конечно. Да только говорят, что ему транспортные расходы ограничили. В блокаде как-никак живут.
Вот уж это Костя никак понять не мог. И с запада, и с востока, и с севера, и с юга расстилалась бывшая «широка страна моя родная». Кое-где, правда, даже русский язык успели запретить. Но прибиться можно было к любому берегу. Откуда тогда речи про блокаду?
Последовав примеру Бубенцова, Костя тоже купил себе пляжные шлепанцы, стоившие здесь дешевле пачки всемирно популярных сигарет «Прима».
Отказавшись от услуг частников-таксистов, заламывавших несусветные цены в американских долларах и российских рублях, они пешочком двинулись в нужную сторону.
Маршрут Бубенцов выбрал самый неудачный. Пивные и рюмочные отсутствовали. Даже газировкой никто не торговал. Кое-где на тротуарах торчали желтые будки-стаканы с надписью «Квас», однако все они были закрыты, и, как видно, давно.
– Читал «Жук в муравейнике» Стругацких? – поинтересовался изнывающий от жажды Костя. – Там в главе «Мертвый мир» описываются похожие сооружения. Желтые и полупрозрачные. С их помощью инопланетяне похищали детей.
– Честно признаться, просто нет времени читать чужое, – ответил Бубенцов. – Мне бы своих героев как-нибудь в кучу собрать…
– А ты заведи на каждого карточку с краткой характеристикой и все время вноси изменения, – посоветовал Костя. – Дескать, Иванов в настоящий момент сражается с разумной плесенью в созвездии Персея, а Петров занимается любовью с Сидоровой на курорте Акапулько.
– Пробовал, – вздохнул Бубенцов. – Да потерял однажды по пьянке. После этого все запуталось окончательно.
– Ничего, некоторая доля путаницы придает романам своеобразное обаяние, – успокоил его Костя. – Ты лучше скажи мне, куда исчезли знаменитые местные вина?
– Ушли в счет оплаты государственного долга. Потерпи немного. Верещалкин закупил триста литров местного вермута. Его, говорят, даже английская королева пьет.
– Английская королева – баба со вкусом. Я в этом никогда не сомневался.
Нещадно палило солнце. Город был провинциальный, малоэтажный, ничем особо не примечательный. Поражало только обилие памятников. Похоже, здесь не забыли ни одного советского вождя или героя. Впрочем, попадались персонажи и в национальном стиле, рубившие топорами и мечами всяких человекообразных гадин.
Апофеозом этого скульптурного беспредела была конная статуя некоего сурового воителя, вызывавшая прямые ассоциации с бронзовыми кондотьерами Донателло и Верроккьо.
– Узнаешь? – спросил Бубенцов. – Комдив Крысятников. Лучший друг Бени Крика и Сони Золотой Ручки. Побратим атамана Григорьева. Известнейший бандит Бессарабии и Таврии. Три месяца повоевал на стороне красных, успел геройски погибнуть и потому провозглашен героем.
– Вовремя умереть – это большое дело, – согласился Костя. – У тебя самого на этот счет какие планы?
– Синдбада надо бы закончить, – задумался Бубенцов. – Это еще томов пять. А там можно и о вечном подумать. Каша повсюду крутая заваривается. Мест, где можно геройски подохнуть, хватает.
– И поставят тебе в родной станице вот такой же памятник! – мечтательно произнес Костя.
– Шутишь. У нас даже бронзовые ручки с дверей Дома культуры украли. А памятник в первую же ночь распилят… Ну вот мы и пришли, – с видимым облегчением вздохнул Бубенцов.
Первым, кого они встретили возле здания, занимаемого ТОРФом, был известный писатель-новеллист и адепт здорового образа жизни Гофман-Разумов. Борода его разрослась до такой степени, что уже напоминала артиллерийский банник, лысина стала внушительней, чем у Сократа, а чисто условная обувка на ногах свидетельствовала исключительно об уважении к столь важному мероприятию, как Международный конгресс прогрессивных писателей.
На плече Гофман-Разумов тащил мешок со свежими кукурузными початками.
– Ты никак вегетарианцем стал? – поинтересовался Костя.
– Нет, я все ем, – заверил его Гофман-Разумов. – А кукурузу я домой захвачу. Здесь она копейки стоит, а в наших северных краях – редкость. Буду варить и продавать на проспекте.
Тут на крыльце появился Верещалкин, как всегда в очках, что не позволяло определить, пьян он в данный момент или трезв. Однако это обстоятельство довольно скоро прояснилось.
– Бубенцов! – воскликнул он, обнимая Жмуркина. – Что же ты так долго добирался? А еще казаком называешься!
– Жеребец в дороге расковался, да и перебои с овсом случились, – сдержанно объяснил Костя.
Однако Верещалкин уже отпихнул его от себя и раскрыл объятия перед сотником-заочником.
– Костя! Жмуркин! Любимый мой писатель! Как я по тебе скучал! Оставайся жить у нас! Я тебя сделаю заместителем министра внутренних дел!
– Я вообще-то по другому ведомству, – сказал Бубенцов. – Внутренние дела меня мало интересуют. А вот командиром конной армии согласен стать.
– Запросто! Какую армию выбираешь – первую или вторую?
– Разве у вас их много?
– Ради тебя хоть десять сформируем! – Верещалкин произвел рукой резкое рубящее движение, чуть не упал и вдруг дурным голосом заорал:
- Наши шашки остры!
- Наши кони быстры!
- И ведет нас лихой командир!
- Если выйдет приказ,
- Мы пополним припал,
- Покорим и Париж и Памир!
– Ну а лапти смени да косу наточи, и умоется кровью весь мир, – в спину удаляющемуся директору ТОРФа добавил Бубенцов.
Непонятно было, потешается он над Верещалкиным или поддерживает его.
В кулуарных разговорах Костя вскоре выяснил, что Верещалкин с помощью Катьки, имевшей в этих краях разветвленные родственные связи, сумел втереться в ряды местной элиты, или, говоря по-новому, «истеблишмента».
Как-никак он был единственным членом Союза писателей на весь город. Бывшие председатели колхозов и директора школ, в одночасье провозгласившие себя министрами и госсекретарями, видели в нем чуть ли не классика советской литературы.
Без участия Верещалкина не обходилось ни одно торжественное мероприятие. Он сидел во всех президиумах и стоял во всех почетных караулах, а однажды даже бежал с факелом в руке впереди группы спортсменов-ветеранов (правда, уже через сотню метров его одолела одышка). Он участвовал в праздниках урожая, юбилейных торжествах, презентациях новых печатных изданий, маршах протеста, освящении храмов и военных учениях. Он шефствовал над школами, детскими приютами и исправительными учреждениями. Местные судостроители даже хотели назвать его именем только что отремонтированную самоходную баржу, да Катька воспротивилась – очень уж непрезентабельный вид имела эта посудина, весь свой век возившая песок и пиломатериалы.
Пуская своим покровителям пыль в глаза и умело выдавая желаемое за действительное, Верещалкин сумел рядовой литературный семинар превратить в Международный конгресс прогрессивных писателей, выбив на его проведение государственную дотацию.
Ради этого пришлось пригласить и каких-то сомнительных прибалтов (Бармалей, став активным деятелем националистической партии, все контакты с ТОРФом прекратил), и одного натурального монгола, повсюду расхаживавшего в живописном костюме ламаистского монаха-предсказателя, и вездесущего Хаджиакбарова, по такому случаю надевшего чалму, и никому не известного армянина с грузинской фамилией, и даже застенчивого мальчика-израильтянина, носившего шапочку-кипу и грозную фамилию Урицкий (при знакомстве с ним Костя поинтересовался: «Это не ваш дедушка устроил в Питере ту знаменитую заварушку?» Мальчик, зардевшись, стал оправдываться: «Что вы! Мой дедушка приходился Моисею Соломоновичу всего лишь троюродным племянником»).
Особенно широко были представлены недавно созданные независимые республики, в принципе считавшиеся дружественными (на полублатном жаргоне, повсеместно употребляемом в сочинениях Вершкова, они назывались Быдлостан, Хохлостан, Великая Кацапия и так далее).
Все делалось согласно канонам, устоявшимся еще со времен шефства Союза писателей над стройкой Беломорско-Балтийского канала. Отрабатывая щедрые суточные, писатели обязаны были выступать в коллективах трудящихся, призывать народ к новым трудовым и боевым победам, внушать массам социальный оптимизм, а вернувшись домой, еще и создать талантливые произведения, освещающие истинное положение вещей в регионе (на языке Верещалкина это называлось «Прорыв информационной блокады»).
В отличие от чересчур эмоционального Верещалкина, Катька прогрессивных писателей встречала довольно холодно и первым делом заставляла расписаться в куче ведомостей. Костя поставил шесть подписей за себя самого и еще две дюжины за отсутствующих приятелей – Балахонова, Вершкова, Лифшица и Разломова.
Научившись на милицейской службе читать кверху ногами любые тексты, он сразу заприметил список участников конгресса, в котором Катька время от времени делала свои, понятные ей одной, отметки – кого-то зачеркивала, кого-то, наоборот, подчеркивала, а возле некоторых фамилий ставила жирный восклицательный знак.
Число лиц, включенных в список, превышало сотню, чего ТОРФ не мог позволить себе даже в лучшие годы. Но не это было самое интересное. Впечатляли суммы (в том числе и транспортных расходов), запланированные на содержание каждого гостя.
Костя быстро прикинул в уме, что любой из его коллег был обязан сожрать гору деликатесов, выпить не меньше бочки вина и на персональном автомобиле совершить турне по всем европейским столицам. Да, тандем Верещалкин – Катька умел не только пускать пыль в глаза, но и превращать эту пыль в золотой песок.
«Впрочем, а какое мне до этого дело? – подумал Костя, ставя очередную подпись в очередной ведомости. – У самого рыльце в пушку. В армии крал. В милиции пил на дармовщинку. Второй год живу за счет ТОРФа. Эх, грехи наши тяжкие!»
В тот же день, ближе к вечеру, бывших семинаристов, а ныне уже «конгрессменов», определили на постой. На сей раз с бытовыми условиями не все обстояло гладко, сказывалась, наверное, пресловутая блокада, а может, денежки, предназначенные для оплаты гостиницы, просто ушли налево.
Обитать предстояло в общежитии совхоза-техникума, и без того переполненном смуглыми девчонками-малолетками, большинство из которых ничего не понимали по-русски. На весь этаж имелся только один туалет, по армейской традиции совмещенный с умывальником. А такие удобства, как душ или ванна, вообще были не предусмотрены, несмотря на жаркий климат.
Зато прямо перед общежитием, воздев к небу тяжелую длань, возвышался бронзовый Киров, одетый не по сезону – в громадные сапоги и зимнее пальто с воротником.
Обещанное вино еще не подвезли, и старые друзья праздновали встречу тем спиртным, которое предусмотрительно прихватили с собой. Разгоряченный жарой и обильными возлияниями, Костя собрался было искупаться, благо поблизости протекала довольно полноводная река, но оказалось, что пляжные шлепанцы, так выгодно приобретенные им на вокзале, имеют один недостаток – оба изготовлены на одну ногу, левую. Точно такое же разочарование ожидало и Бубенцова.
Впрочем, бывалые люди сказали, что так оно, наверное, и лучше. В нынешнем году купаться было как-то не принято. Река превратилась в своеобразный рубеж, разделивший единый прежде народ на две неравных части. Здесь имелась своя власть, на том берегу – своя, и все возможные компромиссы были, похоже, исчерпаны.
Там бронзовых, чугунных и гипсовых идолов уже свалили, а здесь они продолжали множиться. Здесь все вывески были на кириллице, там уже на латинице. У этих зеленая полоса на государственном флаге располагалась снизу, у тех – сверху. Общим было только одно – глубокая, хотя и тщательно замаскированная, нищета, царившая на обоих берегах.
Ночью все, что было за рекой, погружалось во тьму, хотя на громадной электростанции, расположенной по эту сторону, из шести труб дымилась только одна. Когда Костя поинтересовался столь странным обстоятельством, Верещалкин злорадно рассмеялся:
– Не дождутся они от нас электричества! Пусть при лучине, гады, живут, как двести лет назад жили!
– Вот-вот! – сказал кто-то из местных писателей, участвовавших в застолье. – Мы им электричества не даем, а они нам питьевой воды. Ведь все артезианские скважины на той стороне расположены. Приходится прямо из реки пить. Не ровен час холера вспыхнет.
– Лучше умереть от холеры, чем встать на колени! – с пафосом воскликнул Верещалкин.
– Это ты сейчас так говоришь, – ответили ему. – А захочешь жить – даже раком встанешь…
На завтрак явились все без исключения, что прежде случалось редко. Успели, слава богу, заглянуть в пустые магазины и прогуляться по нищему рынку.
Кормили прогрессивных писателей, надо сказать, очень даже неплохо. Каждому подали по два горячих блюда – глазунью с ветчиной и местные голубцы, завернутые в виноградные листья. И это не считая салатов, блинчиков, пирожков, сыра и фруктов. На каждый отдельный столик полагался графин вина, правда, не королевского вермута, а слабенького кислого сухача.
Гофман-Разумов глотал слюну, но к трапезе долго не приступал, выискивая в столовой самое удобное, с его точки зрения, место. Желательно было разделить столик с язвенниками, сыроедами или активными поборниками лечебного голодания, однако таковых среди прогрессивных писателей не оказалось. Все уписывали за обе щеки. Пришлось Гофману-Разумову пристроиться рядом с Хаджиакбаровым, который, в силу своего нового статуса, не пил вино и отвергал все блюда, в состав которых входила свинина.
Не было отказа и с добавкой. Почти все потребовали себе еще вина и еще сыра. Когда Костя поинтересовался причиной столь обильного угощения, Верещалкин пояснил, что такой паек получает только президентская гвардия и то исключительно в период боевых действий.
– Это тот случай, когда к штыку приравнивается перо, – многозначительно добавил он.
– Если у вас такие же штыки, как у нас перья, быть беде, – вздохнул Костя.
Как уже повелось, его мрачным пророчествам суждено было сбыться в самое ближайшее время.
Глава 5
На чужом празднике
Отведав гвардейского завтрака и оживленно обсуждая перспективы на обед, участники конгресса потянулись из столовой на воздух, который можно было назвать свежим чисто условно – несмотря на ранний час, солнце успело уже раскалить асфальт мостовых и стены зданий (это уже не говоря о бронзовом Кирове, в ладони которого сейчас можно было воду кипятить).