Пандемия. Аркада. Эпизод первый Панов Вадим

– Немного непривычно, – не стала скрывать Беатрис. – И вы по-прежнему незнакомец.

– Это легко исправить.

– И вы торопитесь.

А вот на этот раз Орк замолчал надолго. И в его глазах появилась грусть.

– Я не ошиблась? – едва слышно спросила Беатрис. Не зная, какой ответ ей по душе.

– Вы действительно проницательны, – в тон девушке сказал Орк.

– Вы дважды посмотрели на часы.

– Я должен покинуть Париж.

– Уезжаете навсегда?

И только сейчас Беатрис поняла, что ее ладонь все еще накрыта рукой мужчины, что она чувствует его тепло, а сейчас, после вопроса – легкую дрожь.

– Мне было нужно уехать навсегда, – медленно ответил Орк, глядя девушке в глаза. – Но теперь я принял твердое решение вернуться.

Женщина была настолько худа и носата, что напоминала клевец, било которого зачем-то украсили smartverre в дешевой пластиковой оправе. Очки сливались с ее вьющимися черными волосами и черными же глазами, маленькими, унылыми, смотрящими безо всякой приветливости.

Смотрящими устало…

Усталость показалась А2 главным словом в описании женщины: очкастый клевец с кудрявыми волосами служил олицетворением усталости. Усталости от всего: от очередного длинного дня, ничем не отличного от вереницы тех, что уже случились, и тех, которые остались; от гомонящих посетителей – сколько тысяч их сидело в этом зале и сколько еще придет; усталости от шума окружающей жизни и от самой жизни, в которой ничего не происходит и ничего не радует. И даже яркие краски, изредка раскрашивающие повседневность, оказывались карнавальной мишурой, счастьем если не фальшивым, то недолгим и не имеющим смысла.

А бывает ли смысл у счастья?

Или оно само – смысл?

И цель…

Простая, очень понятная, но труднодостижимая цель превращения тоскливой повседневности в настоящую жизнь, наполненную светом, радостью, надеждой и нетерпеливым ожиданием завтрашнего дня. Жизнь без неприветливых глаз, опущенных уголков губ и переходящей в боль усталости.

– Мы слишком шумные, – задумчиво произнес А2.

– Здесь ее рабочее место, – не согласился сидящий справа мужчина. – Она привыкла.

– Она устала.

– Не думаю, – качнул головой мужчина. – Не больше, чем все мы.

– Почему?

Они сидели за стойкой бара: А2, перед которым стояла кружка пива, и незнакомец, только что прикончивший третий шот виски. А2 в костюме, незнакомец в короткой кожаной куртке, но пару секунд назад он ее снял, оставшись в черной футболке, плотно облегающей мускулистый торс. Очень мускулистый: как завистливо отметил А2, незнакомец явно дружил со спортом.

Они сидели рядом давно, но до сих пор молчали, и даже заговорив, не повернулись, предпочитая смотреть друг на друга через барное зеркало. Лицо А2 помещалось между бутылками «Бима» и «Дэнни», а незнакомец расположился между «Дэнни» и голубым «Уокером».

– Она очень устала, – вернулся к теме А2.

– Бар работает с семи вечера до трех ночи, потом она наводит чистоту, идет домой и может оказаться в постели около четырех, – размеренно произнес незнакомец. – Прибавь восемь часов – получишь двенадцать, ей нужно встать в полдень, чтобы нормально отдохнуть.

– Может, она работает где-то еще.

– Не думаю, – снова качнул головой мужчина, в точности повторив и ответ, и жест.

– Почему?

– Она ни разу не ошиблась с заказами, и у нее не дрожат руки, значит, она спит. Место здесь бойкое, бар пользуется популярностью, посетителей много, чаевых тоже, получается, она нормально зарабатывает.

– Может, ей нужно больше денег, – предположил А2.

– Не думаю.

– Почему?

Алекс Аккерман недолюбливал упертых мужчин, убежденных, что есть лишь два мнения – их и неправильное, недолюбливал случайные знакомства в барах, но не стал прерывать внезапно начавшийся разговор. Наверное, потому, что сейчас ему нужно было хоть с кем-нибудь поговорить. Пусть даже о худой официантке с дешевым smartverre, похожей на уставший от жизни клевец.

– Она одинока, – сообщил незнакомец.

– Откуда вы знаете?

– Я часто хожу в этот бар и ни разу не видел, чтобы она с кем-нибудь говорила по сети. Ей никто не звонит.

– Ерунда, – попытался протестовать А2. – Может, ей запрещают выходить в сеть во время работы.

Однако следующий факт оказался «железным»:

– И я хорошо знаком с барменом, – хмыкнул мужчина.

– То есть вы точно знаете, почему она такая грустная, – понял Алекс. – Так нечестно, вы обладали инсайдерской информацией.

Но мужчина не обратил на его слова внимания и ровным голосом продолжил:

– Она игроманка. Работа отвлекает ее от мира, который она считает идеальным.

– Ей повезло, – обронил А2.

– В смысле?

Аккерман с удовольствием отметил, что ему удалось удивить упертого собеседника, и поздравил себя с маленькой победой. После чего объяснил:

– Существует место, в котором она счастлива.

– А… – незнакомец помолчал. После чего едва заметно пожал плечами: – Таких людей много, и мест хватает, но я им не завидую.

– Потому что счастье игромана не имеет отношения к реальности?

– Потому что им не к чему больше стремиться, они достигли потолка.

– Разве счастье – это потолок? – удивился А2.

Ответ мужчины прозвучал так твердо, словно слова были высечены в камне.

– Счастье познания вечно, – произнес он, разглядывая бутылки. – Счастье созидания вечно. Жизнь – это вечное обновление, а если ты нашел уютный уголок и замер в нем, как суслик в норке, то чем ты отличаешься от мертвого суслика?

– Все хотят найти свой уютный уголок, – попытался спорить Аккерман, но получил в ответ безапелляционное:

– Потому что все мы в конечном счете умираем. Смерть – неотъемлемая часть жизни, и мы подсознательно стремимся к ней.

– Зачем?!

– Чтобы не было так страшно, когда она действительно придет. – Мужчина поднял шот. – Твое здоровье!

И залпом выпил.

– Я вас не понимаю, – признался А2.

– Или боишься понять, – широко улыбнулся незнакомец. А поскольку бармен выставил перед ним следующую порцию, кому предназначалась улыбка, осталось невыясненным.

– Вы обсуждали только официантку? – нарочито небрежно поинтересовался А2, дождавшись, когда бармен отойдет.

– Мы изредка сплетничаем о постоянных посетителях, – не стал отнекиваться любитель виски.

– И обо мне?

– О тебе мало, потому что ты странный, но в целом безобидный. Иногда говоришь вслух, но, как правило, плетешь такую заумь, что тебя давно перестали подслушивать. Два раза твои счета оплачивали добрые посетители, а ты этого не замечал. Но никто не обиделся, потому что ты давно стал частью здешнего пейзажа. Ты вписался в этот бар, А2, что удается не всем… Тебя ценят за странность, которой нет и быть не может у местной публики. И мне интересно: ты такой же в сети? Я имею в виду – в социальной сети? Твой аккаунт такой же странный?

«Аккаунт? – Аккерман вдруг понял, что совершенно не помнит, что пишет в своем аккаунте. – Он у меня есть?»

Конечно, есть, в современном мире его не может не быть, ведь иначе о тебе никто никогда не узнает и ты не будешь счастлив, но…

«Что написано в моем аккаунте?!»

А2 понял, что не знает, как он выглядит в сети, и угрюмо отозвался:

– Почему я должен быть другим?

– В сети многие пытаются казаться другими, – неожиданно мягко ответил незнакомец.

– Я не отношусь к большинству.

– Это очевидно.

Но лесть не подействовала.

– А вы? – продолжил напирать Алекс. – Вы из большинства?

Вместо ответа незнакомец снял smartverre и подвинул его по стойке к А2.

– Если бы ты разбирался, то обязательно понял, что в очках работает устройство динамического смещения локального изображения. Грубо говоря, генератор помех, который мешает системе распознавания меня идентифицировать. Это очень дорогое и тонкое устройство, оно не просто прячет меня за искусственными помехами, но маскирует их под случайный сбой. Если полицейский или агент GS узнает, что в smartverre есть это устройство, я получу шесть месяцев ареста и навсегда окажусь в списке неблагонадежных.

– Зачем вы мне это рассказали? – поинтересовался Аккерман, не рискуя даже прикасаться к опасному гаджету.

– Ты спросил – я ответил, – незнакомец вновь пожал мощными плечами. – Я из большинства, потому что большинство мечтает обмануть систему. Но решаются не все, поэтому я из меньшинства. Но меньшинства, как правило, владеют системой, и здесь кроется противоречие.

– Какие меньшинства? – окончательно растерялся Алекс.

– Любые, – рассмеялся незнакомец. – Большинство просто живет и старается добиться счастья, а меньшинство старается о себе заявить, потому что боится исчезнуть. Это нормально и объяснимо. Меньшинство захватывает власть, чтобы получить преференции и гарантировать себе защиту от исчезновения. Увидев перекос в распределении ресурсов, люди из большинства начинают перетекать в победившее меньшинство, оно становится большинством и замирает, думая, что теперь точно не исчезнет. Система некоторое время пребывает в относительном равновесии, но затем появляется следующее меньшинство и все начинается заново.

– Зачем?

– Имитация обновления, – объяснил незнакомец. – Ты ведь наверняка догадываешься, что жизнь – это вечное движение, нет движения – нет жизни, а имитация вполне справляется с поддержанием жизни в трупе общества.

– Но зачем?!

– Затем, что это в интересах настоящего правящего меньшинства, того, которое никогда не станет большинством.

– Вы говорите о мировом правительстве? – поинтересовался А2, наконец сообразивший, что встретил сумасшедшего.

– Давай лучше выпьем, – рассмеялся тот и ловко опрокинул очередной шот.

Бармен радостно исполнил свой долг, подогнав следующую рюмку, Аккерман хлебнул безалкогольного пива и продолжил:

– Как получилось, что вы начали обманывать систему?

– Я немного странный, – не стал скрывать очевидное незнакомец.

– В чем это выражается?

– В нестабильности восприятия мира и своего позиционирования в нем. Сейчас, к примеру, мне хочется кого-нибудь убить.

– Плохое настроение?

– Почему плохое? – удивился незнакомец.

– Мы похожи: мне тоже иногда хочется кого-нибудь убить, – признался после короткой паузы А2. – Но только когда у меня плохое настроение.

Несколько секунд мускулистый сосед удивленно смотрел то на Алекса, то на кружку с безалкогольным пивом, после чего поинтересовался:

– Почему ты решил, что мы похожи?

– Действительно… – Аккерман покраснел. – Извините.

И почти решился заказать обычного пива. Кружку. Или стакан… для начала. Но передумал. А незнакомец похлопал его по плечу и дружелюбно сообщил:

– Это распространенная ошибка: всех мерить по себе. Но похожих людей мало.

– То есть вы убиваете, когда у вас хорошее настроение? – попытался пошутить А2, но не был понят.

– Желание убить вообще никак не связано с настроением, – свободно объяснил незнакомец. – Просто иногда накатывает.

– И в такие моменты вам все равно, кого убивать?

– Да.

– И вы убивали?

– Да.

– И смогли бы убить меня?

– Откуда такие печальные мысли? Мы ведь только встретились.

– Дело в том… – А2 покрутил пивную кружку, обнаружил исчезновение пены, жестом велел бармену заменить ее, и когда тот исполнил, негромко ответил: – Дело в том, что меня хотят убить.

– Кто? – спросил незнакомец почему-то очень деловым тоном.

– Вас правда это интересует? – Аккерману было приятно, что хоть кому-то, кроме доктора Каплан, небезразлична его участь.

– Я любознателен.

– Любознательность мне не поможет.

– Хорошо, – беззаботно произнес собеседник. – Тогда напомню, что мне все равно, кого убивать, а значит, я могу избавить тебя от проблемы.

Фраза прозвучала легко, как будто в шутку, но при этом настолько уверенно, что А2 не удержался от изумленного восклицания:

– Серьезно?!

– Почему нет?

– Сколько мне это будет стоить?

– Нисколько.

– Потому что вы маньяк?

Незнакомец сделал вид, что вопрос поставил его в тупик:

– Маньяк?

– Если вам все равно кого убивать.

– Пару минут назад ты признался, что иногда испытываешь желание убивать, – напомнил собеседник смутившемуся А2. – Ты маньяк?

– Но ведь я так никого и не убил.

– В чем разница между желанием и действием?

– В действии.

– То есть если у меня хватило духу исполнить свое желание, то я – маньяк? А если у тебя не хватило, то ты – тряпка.

– Я – законопослушный гражданин, – возмутился Алекс.

Однако прервать и даже перебить незнакомца он не сумел.

– А тот, кто хочет тебя убить? Он маньяк?

– Он тоже законопослушный гражданин, – со вздохом ответил А2. – И хочет меня убить на законных основаниях.

– Кажется, я немного запутался, – произнес незнакомец после короткой паузы. – Уточни, пожалуйста, что происходит? И почему сумасшедшим тут называют меня?

– Мною заинтересовался институт Права и Толерантности.

– Сочувствую, – искренне сказал мускулистый.

– Теперь я сам себе сочувствую, – уныло ответил Алекс. – Я сначала решил, что они ошиблись, но на встрече выяснил, что у них есть основания для работы надо мной.

– Какое несчастье у тебя выискали?

– Говорят, внутри меня прячется маленькая напуганная девочка.

К огромному изумлению А2, заявление незнакомца насмешило.

Нет, сначала мускулистый во все глаза вытаращился на собеседника, а когда понял, что Аккерман не шутит, откинулся назад и расхохотался. После чего извинился и кивнул на столики:

– Посмотри на этих бездельников, А2, у половины, если не больше, внутри прячется маленькая напуганная девочка. Доказать? – и повернулся к бармену: – Джо, дай мне биту…

Алекс понял, что мускулистый собрался затеять драку с первым попавшимся посетителем, и поскольку не знал, как его остановить, обреченно произнес:

– Их девочек никто не трогает, а мою попытаются спасти.

И его неподдельная тоска заставила незнакомца остановиться, сделать бармену знак, что веселье откладывается, и стать предельно серьезным.

– Каким образом? – холодно поинтересовался он, начиная сворачивать самокрутку.

– Напичкают меня таблетками, введут в гипноз, влезут в голову и переформатируют мозги в другой гендер, – ответил Алекс. – Потом отдадут хирургам и отпилят все, что сочтут нужным… Точнее – ненужным.

– Зачем?

– Чтобы я стал счастлив.

Незнакомец помолчал, затем раскурил самокрутку – к удивлению А2, он курил настоящий табак, и осторожно поинтересовался:

– А ты действительно не девочка?

– Что вы имеете в виду? – Аккерман был так ошарашен, что даже не возмутился.

– Ну, я слышал, что некоторым мужикам комфортнее ощущать себя женщинами, и наоборот, – медленно ответил мускулистый. – Вдруг ребята из института пытаются оказать тебе услугу?

Долго, почти минуту, А2 прислушивался к себе, пытаясь понять, как ему комфортнее, затем покачал головой:

– Мне нравится быть мужчиной, особенно с женщинами.

– Уверен?

– Какая теперь разница?

– Ты только что назвал меня маньяком, – напомнил незнакомец, выпуская клуб дыма в сторону бутылок виски.

Странно, что ему никто не сделал замечание.

– Вы убьете моего лечащего врача? – А2 на мгновение воспрянул духом, но затем его плечи поникли. – Не поможет. Доктора Каплана сменит другой врач, и меня все равно сделают девочкой.

– Я умею не только убивать, – загадочно сообщил мускулистый.

– Правда?

– Как тебя зовут?

– Вы ведь знаете?

– Я знаю только А2 – так ты представился бармену.

– Алекс Аккерман, – А2 протянул руку, но она повисла в воздухе.

– Это не твое имя, – поморщился мускулистый.

– Вы слишком проницательны для человека из бара, – обиженно ответил Алекс, пряча руку под стойку.

– Проницательность не является признаком ума, образования или положения в обществе, – назидательно произнес незнакомец. – Только опыт. И в том числе – опыт пребывания в барах. Простые работяги могут быть очень проницательными, А2.

– Вы из простых работяг? – удивился Аккерман.

– Я разделывал рыбу в холодном цеху Северного моря, чистил канализацию в трущобах Варшавы, а по вечерам нацисты избивали меня за то, что я не говорю по-польски, я служил охранником в арабском борделе Бирмингема и сидел в концлагере для воронежских сепаратистов. Да, А2, я из простых работяг, проще не бывает.

– Это все правда? – поперхнулся Алекс.

– И не только это.

– Как вас зовут?

– Бенджамин Орсон. – Однако руку мускулистый не протянул. Вместо этого он бросил в бокал Аккермана бычок и махнул очередной шот. – Но друзьям я позволяю называть себя Орком.

– Почему?

– Потому что я и есть он, – объяснил Орсон, и в его глазах вспыхнули огоньки. То ли безумного веселья, то ли веселого безумия. – И все мои друзья – тоже. Мы – орки, которые вышли из грязи, но не увидели за ее пределами ничего, кроме другой грязи. Мы – орки, мир стоит на наших костях, и мы пришли за своей долей.

– Вам нужно золото?

– Оркам? – Бенджамин громко рассмеялся. – Нет, А2, золото нужно жирным. А мы возьмем свою долю кровью.

И замолчал, испытующе глядя на Аккермана. Тот облизнул губы, посмотрел на остатки самокрутки, воняющие из его бокала с безалкогольным пивом, робким жестом поправил smartverre и признался:

– Знаете, господин Орсон, вы меня пугаете.

– А вот ты мне понравился, А2, – не стал скрывать Орк и хлопнул его по плечу так, что Алекса швырнуло на стойку. – Ты мне пришелся по душе.

NY City, Midtown West

Грохот.

Жуткий, страшный, неожиданный грохот, разорвавший реальность сначала объемным звуком, а затем – глубоким страхом. Мозг еще не понял, что случился взрыв, даже вышколенные, вырезанные скальпелем рефлексы не сработали – а страх уже накрыл с головой. А следом, сразу – ударная волна. Врезала наотмашь, с безжалостностью профессионального боксера, подбросила в воздух, швырнула на стену, сдавила так, что стало невозможно дышать, кричать, стонать, плакать, и показалось, что это и есть смерть.

И…

Карифа закричала.

Не от страха, а чтобы понять, что жива.

Закричала, когда накрыло с головой, когда взрыв смешал эмоции и чувства в пожирающий самого себя клубок обнаженных нервов, когда показалось, что выбраться невозможно и гроб уже завален землей. Закричала и поняла, что чудовищный взрыв доставил ей немыслимое удовольствие и трясет ее не от страха. Поняла, что на пике наслаждения она лишилась сознания и клубок спутанных чувств зачем-то подменил одни эмоции другими.

Смешал любовь со смертью, врезав восхитительную сладость в жуткие воспоминания.

Карифа открыла глаза и увидела себя на кухонном столе… нет – ощутила себя на кухонном столе, голой, с бесстыдно раздвинутыми ногами и до сих пор вздрагивающей всем телом от продолжающих накатывать волн удовольствия. Увидела мужчину, доведшего ее до исступления. Почувствовала его в себе… и губы дернулись: то ли в недоулыбке, то ли в недогримасе.